Теперь он не тот тощий, костлявый человек, каким был в мире семи миллиардов, теперь он довольно массивный. Но на этот раз Орр съел много, как смертельно изголодавшийся человек — яйца вкрутую, хлеб с маслом, анчоусы, вяленое мясо, сельдерей, сыр и грецкие орехи, кусок палтуса, холодного с майонезом, салат, маринованную свеклу, шоколадные конфеты — все, что нашел на полках. После этой оргии он почувствовал себя гораздо лучше. А за чашкой настоящего кофе даже улыбнулся. Он подумал: “В той жизни вчера я видел эффективный сон, который уничтожил шесть миллиардов жизней и изменил ход истории всего человечества в прошедшие двадцать пять лет. Но в жизни, которую я создал, я не вижу эффективных снов. Да, я был в кабинете Хабера, я видел сон, но ничего не изменилось. Так было всегда, и мне просто приснилось, что я видел сон о чуме. Я здоров, мне не нужно лечиться”.
      Так Джордж еще никогда не рассуждал, и это его позабавило. Он улыбнулся, но не весело.
      Он ждал, что снова будет видеть сны.
      Было уже полвторого. Он умылся, нашел плащ — настоящий хлопок был роскошью в прежней жизни — и пошел в институт пешком. Предстоящая прогулка в две мили, мимо Медицинской школы в парке Вашингтона. Конечно, можно доехать на троллейбусе, но они ходят редко, а он не торопится. Приятно идти под теплым мартовским дождем по пустынным улицам. Деревья зазеленели, каштаны готовы были зажечь свои свечи.
      Катастрофа, раковая чума, сократившая человечество на пять миллиардов населения за пять лет и еще на миллиард за следующие десять, до корней потрясла человечество. Но она ничего не изменила радикально, только количество.
      Атмосфера по-прежнему глубоко и неисправимо отравлена. Эта отрава, накапливающаяся десятилетиями до Катастрофы, и была причиной, вызвавшей Катастрофу. Теперь она никому не вредна, кроме новорожденных. Чума в своей лейкомийной разновидности по-прежнему брала наугад одного из четырех новорожденных и убивала в течение шести месяцев.
      А выжившие становились невосприимчивыми к канцерогенам. Но были и другие печали.
      Ниже по реке не дымила ни одна фабрика. Ни один автомобиль не отравлял воздух своими выхлопами, а немногие оставшиеся работали на батареях или от парового двигателя.
      Но не стало и певчих птиц.
      Воздействие чумы было видно повсюду, оно все еще носило характер эпидемии, но все же не предотвратило войну. Война на Ближнем Востоке велась даже свирепей, чем в густонаселенном мире. Соединенные Штаты снабжали Египетско-Израильскую сторону оружием, снаряжением, самолетами и многочисленными “военными советниками”. Китай, в свою очередь, оказывал поддержку Ираку, хотя еще не посылал своих солдат. Россия и Индия пока держались в стороне. Но теперь Афганистан и Бразилия начали поддерживать Ирано-Ирак, а Пакистан склонялся на сторону Египто-Израиля. Индия может запланировать соединение с Китаем, а это может испугать СССР и подтолкнуть его на сторону США. Так в конфликт вовлекаются двенадцать ядерных держав, по шесть с каждой стороны. Тем временем Иерусалим лежит в развалинах, в Саудовской Аравии и в Ираке гражданское население живет в норах, танки и самолеты посылают огонь в воздух и холеру в воду, а дети выползают из нор, облепленные напалмом.
      “В Иоганнесбурге по-прежнему убивают белых”, — сделал Орр вывод по газетному заголовку в витрине на углу. Уже прошло несколько лет после восстания, а в Южной Африке еще есть белые, на которых идет охота. Люди жестоки.
      Орр поднимался по серым холмам Портленда, и теплый дождь мягко касался его головы.
      В кабинете с большим угловым окном, за которым шел дождь, он сказал:
      — Пожалуйста, доктор Хабер, перестаньте с помощью моих снов улучшать действительность. Не поможет. Это неправильно. И я хочу вылечиться.
      — Это существенное условие вашего выздоровления, Джордж! Вы должны этого хотеть.
      — Вы мне не ответили. Вы пользуетесь моими эффективными снами, чтобы изменить мир. Но не хотите признаваться в том, что делаете это. Почему?
      — Джордж, вы должны понять, что задаете вопросы, которые с вашей точки зрения кажутся разумными, а с моей точки зрения не имеют ответа. Мы по-разному воспринимаем реальность.
      — Не так уж по-разному, если у нас всегда есть о чем поговорить.
      — Да, к счастью. Но не всегда можно спрашивать и отвечать. Не сейчас.
      — А я могу отвечать на ваши вопросы и отвечаю. Но во всяком случае, послушайте. Вы не можете продолжать изменять мир.
      — Вы говорите так, будто существует какой-то общий моральный принцип, — Хабер смотрел на Орра со своей обычной улыбкой, поглаживая бороду. — Но разве это не главная цель человека на Земле — создавать мир, изменять его, делать лучше?
      — Нет!
      — Какова же в таком случае его цель?
      — Не знаю. У предметов нет цели. Представьте себе вселенную машиной, каждая часть которой имеет свою функцию. Какова функция галактики? Не знаю, имеет ли жизнь цель, и не думаю, чтобы это было важно. Важно, что мы ее часть. Как нить в одежде или травинка в поле. Мир существует, и мы существуем в нем. А то, что мы делаем, подобно ветру в траве.
      Последовала небольшая пауза, и Хабер ответил, причем тон его не был ни искренним, ни ободряющим. Он звучал равнодушно, чуть ли не презрительно.
      — У вас необыкновенно пассивный взгляд на мир для человека, выросшего на иудо-христианско-рационалистическом Западе. Вы — нечто, вроде прирожденного буддиста. Вы изучали когда-нибудь восточный мистицизм, Джордж?
      Последний вопрос с его очевидным ответом был открытой насмешкой.
      — Нет. Я ничего о нем не знаю. Я знаю, что нельзя изменять ход событий.
      Непрозрачные, темные глаза встретили его взгляд.
      — А что случилось вчера, Джордж?
      Нет выхода.
      И Хабер использовал пентопол, чтобы ослабить сопротивляемость Орра гипнотическим процедурам. Орр подчинился уколу, смотрел, как игла лишь мгновенной болью скользнула в вену его руки. У него нет выбора и никогда не было. Он мог лишь мечтать.
      Хабер куда-то вышел, поджидая, пока средство подействует, но через пятнадцать минут вернулся, порывистый, жизнерадостный и равнодушный.
      — Прекрасно! Начнем, Джордж!
      Орр с ужасной отчетливостью знал, о чем пойдет речь сегодня: война. Газеты полны ею, даже мозг Орра, сопротивлявшийся всему новому, полон ею. Расширяющаяся война на Ближнем Востоке. Хабер кончит ее. А также, несомненно, убийства в Африке, потому что Хабер благожелательный человек. Он хочет сделать мир лучше.
      Цель оправдывает средства. Но что если цели никогда не достигнуть? У нас есть только средства. Орр лежал на кушетке, закрыв глаза. Рука коснулась его горла.
      — Вы входите в гипнотическое состояние, Джордж, — послышался глубокий голос Хабера. — Вы…
      Тьма.
      Во тьме.
      Еще не ночь — поздние сумерки в поле.
      Деревья кажутся черными и влажными. Дорога, по которой он идет, освещена последним слабым светом неба, она уходит вдаль, прямая, старая дорога с треснувшим покрытием. Перед ним, примерно в пятнадцати футах, идет гусь. Хотя видно только смутное белое пятно.
      Иногда он слегка шипит.
      Как маргаритки, появляются звезды. Большая звезда расцветает справа от дороги, низко над темной местностью, дрожаще-белая. Когда он снова взглянул на нее, звезда казалась больше и ярче. Она увеличивалась, постепенно краснея. Плыла перед глазами. Маленькие сине-зеленые полосы плясали вокруг нее. Обширный кремовый ореол пульсировал вокруг большой звезды.
      — О, нет! — сказал он, и тут звезда взорвалась.
      Он упал на землю, закрыв лицо руками, а с неба лились полосы яркой смерти. Он не мог отвести взгляд, он должен был смотреть и быть свидетелем. Земля металась, по ней проходили длинные морщины.
      — Пусть будет! — громко закричал он в небо.
      Орр проснулся на кожаной кушетке. Сел и закрыл лицо полными дрожащими руками. На его плечо опустилась тяжелая рука Хабера.
      — Снова дурной сон? Проклятье, я думал, будет легче. Я велел вам видеть сон о мире.
      — Я видел.
      — Но что встревожило вас?
      — Я видел битву в космосе.
      — Откуда?
      — С Земли.
      Он кратко пересказал сон, опустив гуся.
      — Не знаю, они напали на нас или мы на них.
      Хабер рассмеялся.
      — Хотел бы я посмотреть, что там происходит. Но, конечно, стычки происходят на таких скоростях и расстояниях, что человеческое зрение просто не годится. Ваша версия больше воображаемая, чем реальная. Похоже на хороший фантастический фильм семидесятых годов. В детстве я часто их смотрел. Но почему вы считаете, что видели сцену сражения, если темой был мир?
      — Просто мир? Сон о мире? Это все, что вы сказали?
      Хабер ответил не сразу. Он занялся приборами Усилителя.
      — Все в порядке, — сказал он. — Сейчас в порядке эксперимента вы сравните внушение со сном. Возможно, мы поймем, почему сон получился тревожным. Я сказал… нет, давайте послушаем запись.
      — Вы записывали весь сеанс?
      — Конечно. Стандартная психиатрическая практика. Разве вы не знали?
      “Откуда мне знать, если аппарат спрятан, не издает звуков, а вы мне не говорили об этом”, — подумал Орр, но ничего не сказал.
      Возможно, это стандартная практика, а возможно, высокомерие Хабера, но в обоих случаях Орр ничего не мог сделать.
      — Должно быть, здесь. Вы погружаетесь в гипнотическое состояние, Джордж. Вы… Эй, не нужно, Джордж!
      Орр помотал головой и мигнул. Голос Хабера звучал с ленты, а Орр был еще под действием лекарства.
      — Я пропущу немного. Вот так.
      Снова послышался голос Хабера, произносивший:
      — Мир. Нет больше массовых убийств, нет сражений в Иране, в Аравии, в Израиле. Нет больше геноцида в Африке, нет гонки атомного и биологического вооружений, готового к использованию против других наций. Нет больше исследований, направленных на поиски путей массовых убийств. Повсюду — мир. Мир — универсальный стиль жизни на Земле. Вам приснится мир во всем мире. Теперь вы засыпаете. Когда я скажу…
      Он резко остановил запись, иначе ключевое слово усыпило бы Орра. Орр потер лоб.
      — Что ж, — сказал он, — я следовал инструкции.
      — Вряд ли. Видеть во сне сражение в окололунном пространстве…
      Хабер остановился так же резко, как запись.
      — В окололунном, — повторил Орр.
      Он испытывал легкую жалость к Хаберу.
      — Вы не использовали это слово, когда я засыпал. Как дела в Израиле-Египте?
      Это искусственное слово из другой реальности произвело шоковый эффект: как сюрреализм, оно, казалось, имело смысл и в то же время не имело.
      Хабер ходил взад и вперед по кабинету. Он повел рукой по курчавой рыжеватой бороде-жест, хорошо знакомый Орру, — но, когда Хабер заговорил, Орр видел, что доктор тщательно подбирает слова, на этот раз не надеясь на импровизацию.
      — Любопытно, что вы использовали защиту Земли как символ или метафору мира, конца войны. Но метафора не подходит. Только чуть-чуть. Сны бесконечно сложны. В действительности была угроза, страшная опасность вторжения некоммуникабельных, беспричинно враждебных чужаков, которая заставила нас прекратить распри, обратить агрессивную энергию наружу, объединить человечество для создания оружия против общего врага. Если бы не появились чужаки, кто знает, быть может, мы бы все еще воевали на Ближнем Востоке.
      — Из огня да в полымя, — сказал Орр. — Разве вы не видите, доктор Хабер, что только это вы получаете от меня? Послушайте, я вовсе не хочу нарушать ваши планы. Покончить с войнами — прекрасная идея, я с ней полностью согласен. Я даже голосовал за изоляционистов на прошлых выборах, потому что Харрис обещал вытащить нас из Ближнего Востока. Но, вероятно, я не могу, вернее, мое подозрение не может представить себе мир без войн. Я могу только заменить вид войны другим. Вы говорили, что нет больше убийств людей людьми, поэтому мне и приснились чужаки. Ваши мысли здравые и рациональные, но ведь вы пытаетесь использовать мое подсознание, а не разум. Может быть, разумом я и смог бы представить мир без войны. Но вы пытаетесь достигнуть прогрессивной, гуманной цели при помощи оружия, которое не подходит. Кому снятся туманные сны?
      Хабер молчал и никак не реагировал, поэтому Орр продолжал:
      — Или, может быть, не просто подсознание, но просто иррациональная часть, все мое существо не годится для такой работы. Может быть, я слишком пассивен, как вы сказали. У меня недостаточно сильное желание. Может быть, именно поэтому мне и снятся эффективные сны. А если не так, может, существуют другие люди, обладающие этой способностью, но с более подходящим мозгом. Поищите их. А я не хочу, я не могу этого вынести. Смотрите: на Ближнем Востоке нет войны, уже шесть лет мир, прекрасно, но затем — чужак на Луне. Что если они высадятся на Землю? Каких чудовищ вы извлекли из моего подсознания во имя мира? Я даже этого не знаю!
      — Никто не знает, как выглядят чужаки, Джордж, — успокаивающим рассудительным тоном сказал Хабер. — Всем нам они снятся в дурных снах. Но, как вы сказали, больше шести лет прошло с их высадки на Луну, а они не пытались появиться на Земле. Теперь наша система защиты достигла совершенства. Даже если они и попробуют прорваться, то не смогут. Опасный период составляли те несколько первых месяцев, прежде чем была создана защита на международной основе.
      Орр сидел с поникшими плечами. Он хотел крикнуть Хаберу: “Лжец! Почему ты лжешь мне?”. Но желание это не было глубоким. Оно никуда не вело. Насколько Орр знал, Хабер был искренен, потому что лгал самому себе.
      Он, должно быть, непроходимой стеной перегородил свой мозг. Одна часть мозга знала, что сны Орра изменяют реальность, и использовала эту возможность; другая — что Хабер использует гипнотерапию, чтобы излечить шизоидного пациента, который считает, что сны изменяют реальность.
      Орр с трудом воспринимал это. Его мозг так этому сопротивлялся, что в других он подобного и не замечал. Но знал, что такое возможно.
      Он вырос в стране, которой правили политики, посылавшие бомбардировщики бомбить детей, чтобы дети могли расти в безопасности.
      Но это было в прежнем мире, а теперь существует новый.
      — Я схожу с ума, — сказал он. — Вы должны это видеть, вы психиатр. Разве вы не видите, что я разрываюсь на части? Чужаки из космоса, нападающие на Землю! Если вы прикажете мне снова видеть сон, к чему это приведет? Может, мир сойдет с ума, как продукт безумного мозга. Чудовища, привидения, колдуны, драконы, превращения, все, что мы носим в себе, все ужасы детства, ночные страхи и кошмары. Как вы удержите все это? Я не смогу этого остановить. Я не контролирую себя!
      — Не тревожьтесь о контроле! Свобода — вот к чему вы идете, — шумно сказал Хабер, — свобода! Ваше подсознание не клоака ужаса и отчаяния. Это викторианское представление чрезвычайно разрушительно. Оно повредило многим выдающимся умам девятнадцатого столетия и подрезало крылья психологии всю первую половину двадцатого. Не бойтесь своего подсознания! Это не черная яма кошмаров. Ничего подобного! Это источник здоровья, воображения, созидания. То, что мы называем “злом”, произведено цивилизацией, ее стрессами, ее давление м, уродующим свободное спонтанное проявление личности. Цель психотерапии в том и заключается, чтобы уничтожить беспочвенные страхи и кошмары, вывести подсознание на свет разума, изучить его объективно и доказать, что бояться нечего.
      — Есть, — негромко сказал Орр.
      Хабер, наконец, отпустил его. Орр вышел в весенние сумерки, минуту постоял на ступеньках института, сунув руки в карманы, сверху глядя на огни города, затуманенные вечерней дымкой. Они, казалось, двигались, как маленькие тропические рыбки в темном аквариуме. Фуникулер поднялся на вершину холма в парк Вашингтона, перед институтом. Орр сел в него.
      Неуверенно и бесцельно фуникулер двинулся вниз. Он двигался как лунатик, как под властью колдовства.
 

7

       Сон — это контакт с возможным, которое также называется невероятным. Мир ночи — это миф. Ночь как ночь есть вселенная. Темные существа неизвестного мира становятся соседями человека. Сон есть аквариум ночи.
В.Гюго

      В четырнадцать десять тридцатого марта Хитзер Лилач видели на Анкенн-стрит. Она шла на юг по четвертой авеню, неся большую черную сумку с медной застежкой, и была одета в красный виниловый плащ. Следите за этой женщиной. Она опасна.
      Дело не в том, что она зря ждала бедного психа, просто ей не нравилось выглядеть по-дурацки в глазах посетителей. Полчаса удерживать столик в самое обеденное время — “Я жду человека”, “Простите, я кое-кого жду”, — и никто не пришел. В конце концов ей пришлось сделать заказ, торопливо поесть, и теперь у нее была изжога. А также крайняя обида и апатия.
      Она свернула к Моррисон-стрит и вдруг остановилась. Что она здесь делает?
      Так не пройдешь к “Форману, Эссербену и Ратти”. Она торопливо прошагала несколько кварталов на север, пересекла улицу, подошла к Бернсайду и снова остановилась. А что она здесь делает?
      Идет в переоборудованный гараж, Бернсайд, 209. Что за гараж? Ее кабинет в Пендлтон-билдинг на Моррисон-стрит. Первое официальное строение Портленда после Катастрофы. Пятнадцать этажей, ценнский стиль.
      Кто же работает в переоборудованных гаражах?
      Она спустилась по Бернсайду и посмотрела. Вот он. Следы запустения.
      Ее кабинет располагается на третьем этаже.
      Она стояла на тротуаре, глядя на заброшенное здание с его слегка наклоненным полом и чувствовала себя очень странно.
      Что случилось во время психиатрического сеанса?
      Нужно увидеть этого негодяя Орра.
      Хоть он и не пришел, у нее есть к нему вопросы. Она двинулась на юг — щелк-бряк — к Пендлтон-билдинг и позвонила ему из кабинета, вначале на фабрику Бредфорда.
      — Нет, мистер Орр сегодня не приходил. Нет, он не звонил.
      Потом она позвонила ему домой. Никто не брал трубку. Может позвонить доктору Хаберу? Но он такой шишка, правит Дворцом Снов.
      И что же она: ведь Хабер не должен знать о ее знакомстве с Орром. Лжец сам роет себе могилу. Паук запутывается в собственной паутине.
      Орр не поднял трубку ни в семь, ни в девять, ни в одиннадцать. Во вторник утром его на работе не было, в два часа тоже. В шестнадцать тридцать Хитзер Лилач вышла из своего кабинета, доехала на троллейбусе до Уайтеккер-стрит, пошла вверх по Корбетт-авеню, отыскала дом, шесть раз позвонила в дверь дома, который был чьей-то гордостью в 1905 или в 1912 году, который с тех пор пережил трудные времена, а теперь потихоньку, с достоинством и величием, разрушается.
      Орр на звонки не отвечал. Тогда она дважды позвонила управляющему. Управляющий вышел.
      Вначале он был настроен недружелюбно, но Черные Вдовы умеют располагать к себе низших насекомых. Управляющий провел ее наверх и толкнул дверь Орра. Орр не закрыл ее.
      Мисс Лилач отступила. Ей показалось, что тут внутри находится мертвец. Тут ей не место.
      Управляющий, не заботясь о частной собственности, вошел. Она неохотно последовала за ним.
      Большие, старые, голые комнаты, темные и нежилые. Казалось, глупо думать о смерти. У Орра почти ничего не было. В квартире не было ни холостяцкой неряшливости, ни беспорядка, ни, наоборот, порядка. Вообще в комнатах не было отпечатка личности.
      Впрочем, она видела, что Орр здесь жил — спокойно живущий спокойный человек. Стакан с водой на тумбочке у кровати с шерстинкой в нем. Вода испарилась на четверть.
      — Не знаю, куда он ушел, — сердито сказал управляющий. — Думаете с ним что-то случилось?
      Управляющий был одет в кожаный пиджак. Судя по виду одежды, он ее не менял лет тридцать. И пахло от него марихуаной.
      Старые хиппи не умирают.
      Хитзер посмотрела на него с добротой: запах напоминал ей о матери. Она сказала:
      — Может, он уехал на дачу. Вы знаете, он нездоров, лечится. Если он не явится на сеанс, у него будут неприятности. Вы не знаете, где у него дача? Есть ли у него там телефон?
      — Не знаю.
      — Я могу воспользоваться вашим телефоном?
      — Звоните, — сказал управляющий. Он пожал печами.
      Она связалась со знакомым в Орегонском управлении парком и выяснила, какие участки Сумалавского национального парка разыгрывались в лотерею и где они расположены. Управляющий слушал, а когда она кончила, сказал
      — Друзья на высоких должностях, а?
      — Это помогает, — сказала Черная Вдова.
      — Надеюсь, вы откопаете Джорджа. Он мне нравится. Я ему давал свою фармокарточку.
      Управляющий рассмеялся. Хитзер оставила его у входа, где он подпирал старую дверь. И управляющий, и дом искали на что бы опереться, и нашли опору друг в друге.
      Хитзер проехала в троллейбусе обратно в нижний Город, взяла на прокат паровой “форд” и двинулась по дороге 99-В. Она нравилась себе. Черная Вдова преследует свою добычу.
      Почему она не стала детективом? Она ненавидела свою работу. В такой работе нужна агрессивность, а Хитзер совсем не агрессивна.
      Маленький автомобиль вскоре выехал из города. Некогда тянувшиеся вдаль дороги теперь исчезли. Во время чумы, когда едва ли один из двадцати выживал, пригороды стали неподходящим местом для жизни. До магазинов далеко, бензина для машин нет и всюду дома, полные смерти. Ни помощи, ни пищи.
      Появились стаи бродячих собак. Газоны заросли лопухом. Разбитые окна.
      Кто вставит разбитые стекла? Люди сгрудились в старом центре города. Вначале пригороды были разграблены, потом сгорели. Как Москва в 1812 году — божья месть или вандализм. Они больше не были нужны, поэтому сгорели. И теперь акр за акром зарастали цветами, с которых пчелы собирают дань.
      Солнце садилось, когда она пересекала реку Туалатин, текущую шелковой лентой меж крутых лесистых берегов. Немного погодя взошла луна.
      Обмен взглядами с ней уже не доставлял удовольствия. Она символизировала не недостижимое, ка.к в течение тысячелетий, и не недостигнутое, а утраченное. Украденная монета, жерло орудия, круглая дыра в небе. Чужаки захватили луну. Их первым агрессивным актом -тогда земляне и не узнали о их появлении в Солнечной системе — было нападение на Лунную базу, гибель сорока человек в доме-куполе от удушья. Тогда же, в тот же день, они уничтожили космическую станцию русских — прекрасное сооружение, похожее на цветок чертополоха, летавшее над Землей. Оттуда русские собирались отправиться на Марс. Лишь через десять лет после спада чумы человечество, как Феникс, устремилось в космос, на Луну, на Марс и встретило чужаков, встретило бесформенную, молчаливую, беспричинную жестокость, глупую ненависть вселенной.
      Теперь дороги содержались не так, как раньше. Они были просто усеяны выбоинами, Но Хитзер редко снижала скорость. Луна хорошо освещала дорогу. Ей пришлось пересечь несколько рек. Наконец она въехала в лес.
      Древний дорожный знак. Эта земля давно оберегалась от хищных корпораций. Слава Богу, не все американские леса пошли на изготовление мебели и бумаги, кое-что осталось.
      Поворот направо — Сунславский национальный парк. Не проклятая древесная ферма — сплошные пни и саженцы, а настоящий лес. Большие клены заслоняли лунное небо.
      Знак, который она искала, был почти не виден в густой тени ветвей. Она снова повернула и с милю медленно проехала до первой из избитых дорог, где увидела первый дачный домик. Луна освещала черепичную крышу. Шел девятый час.
      Домиков было много. Они стояли в тридцати-сорока футах друг от друга. Деревья почти не тронуты, но подлесок расчищен.
      Только в одном домике было освещено окно. Ночь со вторника ранней весной — еще мало отпускников. Открыв дверь машины, она поразилась шуму ручья — вечный, непрекращающийся напев. Она пошла к освещенной даче, дважды споткнувшись в темноте, А что если этот человек не Орр, если там окажется незнакомец?
      Что ж, ведь не съедят же ее. Она постучала.
      Немного погодя постучала вторично.
      Громко шумел ручей, в лесу было очень тихо.
      Орр открыл дверь. Волосы у него были взлохмаченные, глаза покраснели, губы пересохли. Он, мигая, смотрел на нее.
      Выглядел он опустившимся и погибшим.
      Она испугалась.
      — Вы больны? — резко спросила она.
      — Нет, я… Входите.
      Придется войти. К печи прислонена кочерга, ею можно защищаться. Конечно, если он не схватит первым.
      Ох, да Хитзер ведь не меньше его, тем более, она в гораздо лучшей физической форме. Трусиха.
      — У вас температура?
      — Нет, я…
      — Что с вами?
      — Я не могу спать.
      В комнате удивительно приятно пахло дымом и свежими дровами. Здесь находилась печь, ящик, полный дров, шкаф, стол, стул, кушетка.
      — Садитесь, — сказала Хитзер. — Вы ужасно выглядите. Хотите пить? Вам нужен доктор. У меня в машине бренди. Поехали со мной, мы отыщем врача в Линкольн-сити.
      — Я здоров, просто хочу спать.
      — Вы сказали, что не можете спать.
      Он посмотрел на нее красными, мутными глазами.
      — Я не могу позволить себе спать, боюсь!
      — О боже! И давно?
      — С воскресенья.
      — Вы не спали с воскресенья?
      — С субботы… — неуверенно сказал он.
      — Вы что-нибудь принимали? Таблетки?
      Он покачал головой.
      — Я несколько раз засыпал, — сказал он отчетливо.
      На мгновение он уснул, как будто ему было лет девяносто. Она недоверчиво смотрела на Джорджа. Но он тут же очнулся и поинтересовался:
      — Вы за мной?
      — А за кем же еще? Вы лишили меня обеда вчера вечером.
      — Ох!
      Он, очевидно, пытался смотреть на нее.
      — Простите. Я был не в себе.
      И тут он снова стал собой, несмотря на свои безумные глаза и лохматые волосы — человеком, чье достоинство лежит так глубоко, что почти не видно.
      — Ничего. Я не сержусь. Новы пропустили сеанс лечения.
      Он кивнул.
      — Хотите кофе? — спросил он.
      Бесконечные возможности, неограниченная цельность, могучее бездействие, существо, которое, будучи ничем, только собой, является всем.
      Она на мгновение увидела это, и больше всего ее поразила его сила. Он — самая могучая личность из тех, кого она знает, потому что его невозможно сдвинуть с центра, поэтому он ей и нравится. Ее тянуло к нему, как бабочку на огонь. С детства она не чувствовала нехватки внимания и любви, но не было того, на кого она могла бы опереться — люди искали поддержку в ней. Тридцать лет она мечтает встретить человека, которому не нужна ее поддержка, который сам…
      Вот он, в укрытии, с налитыми кровью глазами, сумасшедший — вот ее башня силы. “Жизнь — невероятная путаница, — подумала Хитзер. — Никогда не догадаешься, что дальше”. Она сняла плащ, а Орр достал из шкафа чашки и консервированное молоко. Потом принес крепкий кофе.
      — А вы?
      — Я и так много выпил. Слишком много.
      — Как насчет бренди?
      Он задумчиво посмотрел на нее.
      — Оно вас не усыпит, только подбодрит немного. Я схожу за ним.
      Он посветил ей по дороге к машине.
      Ручей кричал, деревья нависали молча.
      Луна сверкала над головой, луна чужаков.
      В комнате Орр налил себе немного бренди и попробовал. Вздрогнул.
      — Хорошо. Он выпил.
      Она одобрительно следила за ним.
      — Я всегда вожу с собой фляжку, — сказала она. — Держу в отделении для перчаток, потому что если останавливают полицейские и спрашивают права, она странно выглядит в моей сумочке. Но оно всегда со мной и частенько оказывается очень кстати.
      — Поэтому вы и носите с собой такую большую сумку?
      — Да, угадали. Я налью себе немного кофе.
      В то же время она снова наполнила его стакан.
      — Как вам удалось не спать шестьдесят или семьдесят часов?
      — Я не ложился. Можно задремать сидя, но трудно уснуть по-настоящему, Нужно лечь, чтобы расслабить мышцы. Я прочел об этом в книгах. Действует. Мне ничего не снилось. Невозможность расслабиться тут же будит. А позже у меня было что-то вроде галлюцинаций. Какие-то существа на стене.
      — Вы не можете так продолжать.
      — Да, я знаю. Просто мне нужно уйти от Хабера.
      Пауза. Он, казалось, опять погрузился в дремоту, потом глуповато рассмеялся.
      — Единственное решение, которое я вижу, это убить себя. Но я не хочу. Это кажется неправильным!
      — Но нужно как-то остановиться.
      Она не хотела понять его и не могла.
      — Прекрасное место, — сказала она. — Уже двадцать лет я не ощущала запаха древесного дыма.
      — Очищает воздух, — сказал он.
      Он слабо улыбнулся. Казалось, он уснул, но она заметила, что он держится прямо и даже не прислоняется к стене.
      Несколько раз он мигнул.
      — Когда вы постучали, я решил, что это сон, потому и вышел сразу.
      — Вы говорили, что увидели эту дачу во сне. Для сна она довольно скромна. Почему бы не вилла на берегу моря или замок в горах?
      Он нахмурился, покачал головой.
      — Это все, чего я хотел.
      Он еще помигал.
      — Что случилось с вами а пятницу, в кабинете Хабера на сеансе?
      — Об этом я и пришла поговорить.
      Тут он проснулся.
      — Вы знаете…
      — Вероятно, да. Я знаю, что что-то произошло. С тех пор мне все время приходится в одной машине двигаться по двум дорогам. В воскресенье в собственной квартире я налетела на стену! Видите?
      Она показала синяк на лбу.
      — Стена была и в то же время ее не было. Как жить с этим? Как знать, где что?
      — Не знаю, — ответил Орр. — У меня все смешалось. Я не могу справиться с противоречивой информацией. Я… Вы действительно верите мне?
      — Что же мне еще делать? Я видела, что произошло с городом. Я смотрела в окно. Не думайте, что я хочу поверить, я не хочу, стараюсь не верить. Боже, это ужасно. Доктор Хабер тоже не хотел, чтобы я поверила. Он начал слишком много говорить. Потом вы проснулись и сказали… И это столкновение со стеной, и на работу я иду не в тот дом. Я все думала: “А что ему снилось после пятницы?” Мир изменился, но я не знаю, как, потому что меня там не было, и я продолжаю думать, что изменилось, что реально, а что нет. Это ужасно.