— А все-таки… Неужели все прочли?
— Пока не все. Читаю. Такое наше дело, Яша. Много читать приходится, чтоб немножко написать. Ну, садись и рассказывай.
Летний усадил Джека на диван и начал расспрашивать его решительно обо всем, словно вчера только уехал. Спрашивал он о мастерской, пионерах, Петре Скороходове и старике Громове.
Джек отвечал на все вопросы кратко. Всякий раз, как он хотел рассказать что-нибудь поподробнее и поднимался с дивана, невзрачная собака вскакивала и зловеще рычала. Летний кричал на нее, она укладывалась у окна и оттуда следила за Джеком пристальным взглядом. Джек чувствовал, что она может укусить в любой момент, и больше глядел на собаку, чем на Летнего.
— Прямо не знаю, что с ней делать! — пожаловался писатель. — Приятель у меня умер, и эта собака у него осталась. Я ее сюда привел, думал, что куда-нибудь пристрою, да никто не берет. Хочу объявление в газете дать. Неудобно мне с ней: хлопот много. Да и в квартире обижаются: детей пугает. А прогнать жалко.
— Уж очень безобразна! — сказал Джек.
Собака действительно была некрасива. Ноги длинные, как на смех вытянутые; тело небольшое, все покрытое каким-то пухом желтоватого цвета. Уши мягкие, вислые, не длинные, не короткие. Таких собак любят рисовать карикатуристы в юмористических журналах.
— Эта собака замечательная, — произнес Летний с гордостью, — Не смотри, что некрасива. Умница.
— А какой породы?
— Эрдельтерьер. Английская военная собака. Она и раненых отыскивает, и телефонный провод занести может, и письмецо стащит на передовую позицию. Ты обрати внимание, цвет-то у нее какой — защитный! Ее из Берлина привезли. Немцы несколько штук в плен на войне взяли, ну и развели породу. Эта по военной части не обучена, ее по другой специальности пустили: ищейка. Если на след напала, ничем ее не собьешь. Хочешь, сейчас платок в окно выкину, она принесет.
Джек помолчал.
— Егор Митрофанович! — сказал, он вдруг умоляюще. — Продайте нам собаку в рассрочку.
— На что она тебе?
— Очень нужна. Кто-то ходит у нас по двору ночью. На сарае написали углем: «Берегитесь, друзья». Несколько раз чужие следы в саду находили. Нам проследить надо, кто это балует. Дворняжка у нас есть, да с нее толку мало. А если это ищейка, мы дело сделаем.
— Считай, что твоя собака! — воскликнул Летний. — Задаром вам ее отдам и еще поблагодарю. Какие могут быть разговоры? Мне она только обуза, а вам, может, и правда пригодится.
— Вот спасибо! — сказал Джек радостно. — И название какое подходящее: «Барсук»! А я ее буду звать Боби Снукс. Она и не заметит перемены. Мы с Чарли еще в Америке мечтали собаку завести и Боби Снукс назвать.
— Больно длинно, — сказал Летний. И сейчас же закричал собаке: — Боби Снукс!
Пес поднялся и, стукая когтями по полу, подошел к Летнему.
— Отзывается! — закричал Джек.
«Хрр», — зарычал Барсук.
— Ничего, — сказал Летний. — Ты сколько времени в Москве пожить думаешь?
— С неделю.
— За неделю она к тебе привыкнет. Надо только, чтобы ты ее кормил. Сперва она брать не будет: из чужих рук ни крошки не берет. А потом начнет брать. Значит, считай, что с собакой домой поедешь. А сейчас обедать пойдем.
Летний отвел Джека в Дом печати, и они там пообедали. Потом вернулись домой, вскипятили чайник и начали разговаривать. Не видались они только четыре месяца, но разговорам конца не было.
Джек привез с собой сигары из свежего табака. Дым плавал в комнате пластами, и по всей квартире запахло сигарами. Обсудили доклад, с которым Джек должен был выступить на собрании шефов; несколько раз возвращались к воспоминаниям о первом знакомстве — в поле, под дождем. У Летнего была походная кровать, он расставил ее для Джека, а сам лег на диване.
Потушили лампу, начали уже дремать, как вдруг Летний снова заговорил:
— Яша, а электричество-то у вас будет?
Джек сел на кровати.
— Обязательно будет. Проводку мы сделали. Сто шестьдесят возов камня на плотину перебросили, да полсотни дубков, да хворосту. Сейчас за динамо задержка. У нас план такой. В феврале затопили теплицу, огурцы высеяли. Я уезжал, уже цвести кончали. В апреле продавать начнем, не меньше тысячи выручим. Ведь ранние. На эти деньги динамо купим.
— Здорово спланировали! С удовольствием бы я весной к вам подъехал, в работе бы помог.
— Приезжайте, Егор Митрофанович.
— Видно будет. Ну, завтра подробно поговорим. Спи.
На другой день за утренним чаем Джек вступил во владение собакой: начал ее кормить хлебом с маслом. Но Боби Снукс ничего не брал из его рук, хотя уже больше не рычал, как раньше.
— Не беспокойся, привыкнет, — обнадеживал Летний. — Я его теперь кормить больше не буду совсем, ты будешь. И гулять тоже води.
Но у Джека не было времени гулять с собакой: надо было побывать в разных местах, прежде всего у редактора. Он уговорился с Летним опять обедать вместе в четыре часа. И не спеша пошел по Арбату.
Трамваи и автомобили обгоняли его, обгоняли и люди, и собаки, похожие на волков, которые шли тут же по тротуару. Джек остановился у витрины. Вдруг по водосточной трубе полетел лед и с шумом высыпался на тротуар в виде пыли и мелких кусочков.
Ага, значит, на крыше тает, начинается настоящая весна. Сев не за горами! Пожалуй, что не стоит больше останавливаться без дела.
И Джек побежал.
Этот день и следующий промелькнули незаметно, словно были они длиной с воробьиный нос. Джек не успел как следует подготовиться к своему докладу, а время доклада подошло, через четверть часа начнется собрание. Клуб при редакции полон незнакомыми людьми, и только редактор и Летний с эстрады улыбаются по-приятельски. Остальные сидят в зале серьезно, многие в очках, равнодушно читают газеты и переговариваются. И Джеку показалось, что все эти незнакомые люди обязательно будут ему возражать и «Новой Америке» не поздоровится.
Редактор позвонил в колокольчик, зал затих. Были утверждены порядок дня, регламент, и Джек получил слово.
Он хотел начать свой доклад с обзора земель и имущества коммуны, но вместо этого неожиданно заговорил об Америке, о фермерском хозяйстве и условиях работы батраков. Сейчас же он понял, что не ошибся, любопытство появилось на равнодушных лицах, в зале начали пересаживаться ближе к эстраде. Джек посмотрел на редактора, тот улыбался. Значит, правильно он сделал, что заговорил об Америке.
От Америки он легко перешел к коммуне, рассказал о первых шагах ее, о трудностях, заботах и новых планах. Теперь похоже на то, что хозяйство окрепло, коллектив спаялся; надо ставить дело образцово, превратить коммуну в показательную. Если помогут шефы, так оно и будет.
Джек кончил говорить, в зале захлопали. Джек заулыбался, повернулся к редактору и увидел, что тот сидит, нахмурившись, над бумагой, сплошь покрытой записями.
Начались вопросы. Редактор первый спросил:
— А скажите, товарищ Восьмеркин, кулаки в окрестных деревнях у вас есть?
— А то как же! — ответил Джек. — И кулаки есть и подкулачники. Этого добра везде много.
— А что делает коммуна по части разоблачения кулаков среди крестьянской массы?
Джек рассказал все, что делала коммуна по этой части. Он упомянул о красном обозе, об организации артели «Кулацкая гибель», об устройстве читальни. Не забыл рассказать даже о том, что злейший враг коммуны — старик Скороходов — заболел от политических споров с коммунарами.
— А сын его Петр? Как, здоров? — спросил редактор.
— Петр здоров, — ответил Джек серьезно. — Он в артели «Умная инициатива» председательствует.
— Что же коммуна до сего времени разоблачить его не могла?
— Больно увертлив. Он все законы знает, газеты читает. Середняки за него держатся: верят ему.
— Так, так, — произнес редактор. — Я по этому поводу в прениях выскажусь.
Были и другие вопросы, и Джек всем отвечал как умел. Но когда начались прения, ему туго пришлось. Редактор прямо заявил, что работа коммуны с крестьянством никуда не годится. Здесь «Новая Америка» должна подтянуться, и как можно скорей.
— Хорошее дело — образцовое хозяйство строить, — говорил редактор, — но надо понять, что нельзя этого делать изолированно. Надо весь район за собой вести. Иначе и самой «Новой Америке» плохо придется. Чуть промахнетесь, покажут вам кузькину мать кулаки. А мужики Скороходовых поддержать могут, раз им верят.
Джек пытался возражать. Он говорил, что кулаки не страшны коммуне, что коммунары к отпору готовы. Но вслед за редактором выступили другие ораторы и тоже все говорили о кулаках. Даже Егор Летний не поддержал Джека, а кое-что прибавил к речи редактора, ссылаясь на свою ночевку у Скороходова.
Прения закончились, единогласно была принята резолюция: хозяйственная деятельность коммуны одобрялась, но работа с окрестной крестьянской массой была признана неудовлетворительной.
Резолюцию занесли в протокол. Джек совсем растерялся. Пока небольшой доклад о культнуждах коммуны делал Летний, Яшка потихоньку нацарапал телеграмму на имя Николки Чурасова:
ДОКЛАД СДЕЛАЛ ХОЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОДОБРЕНА РАБОТА ПО БОРЬБЕ КУЛАЧЕСТВОМ ПРИЗНАНА СКВЕРНОЙ НАДО ПОДТЯНУТЬСЯ.
Этой телеграммы Джек не показал ни редактору, ни Летнему. Он послал ее потихоньку, возвращаясь с собрания домой.
Все последующие дни Джек занимался хозяйственными делами.
По совету Летнего он съездил за пятьдесят километров от Москвы в образцовую коммуну «Герольд» и на это потратил целый день. Председателем коммуны был американец, и Джек разговаривал с ним по-английски. Он осмотрел хозяйство коммуны: прекрасный светлый коровник на сто голов, высокие силосные башни, парники. Особенно заинтересовал Джека птичник и большой инкубатор на восемь тысяч яиц. Коммуна разводила исключительно леггорнов, изящных белых кур с красными гребнями. Куры эти были выписаны из Англии и очень хорошо неслись. Джек долго смотрел на них, и ему захотелось развести таких же кур у себя. Ему продали пять дюжин яиц и в премию дали корзину, в которую он аккуратно уложил яйца, пересыпав их мякиной. С большими предосторожностями довез Джек корзину до Москвы, а с вокзала пошел пешком: все боялся, что в трамвае яйца растрясет. В комнате у Летнего он подвесил корзину к потолку, чтобы Боби Снукс не добрался до нее. О яйцах написал открытку Чарли, просил подготовить инкубатор.
Помимо яиц, Джек закупил в Москве огородные и цветочные семена, разные руководства, книги для записей по хозяйству, башмаки для Татьяны и много мелочей. На все эти вещи Джек тратил свои деньги — ведь у него оставались еще сбережения от того времени, когда он продал табак. Из коммуны на поездку ему дали пятьдесят рублей, и он уж давно истратил их. О своих расходах Джек решил в коммуне ничего не говорить: думал, что это пройдет незаметно.
Хотя время в Москве быстро летело, Джек начал скучать по «Новой Америке» на четвертый день к вечеру. Сперва он помалкивал об этом, но потом как-то ночью сказал Летнему, что завтра собирается домой. Писатель уговаривал его побыть еще в Москве хоть три дня, сходить в театр к Мейерхольду, но Яшка только рукой махнул: какой там Мейерхольд, когда до пахоты считанные дни остались!
Для Боби Снукса Джек соорудил особый ящик с решеткой. Купил новую лейку и в нее уложил мелочи. Остальные вещи сунул в ифкинский черный чемодан, с которым приехал.
Нагруженные, как верблюды, явились на вокзал Джек и Летний. Ящик с Боби Снуксом сдали в багаж, корзину с яйцами осторожно поставили на верхнюю полку. После этого Джек пошел на телеграф и дал в коммуну свою последнюю телеграмму. Просил, чтоб за ним выслали лошадь, а в сани положили побольше сена: он боялся, что яйца леггорнов промерзнут на снегу.
Плакали зеленые огурцы
Поезд приходил на станцию в полдень. Джек проснулся в шесть и стал у окна. А с десяти начал увязывать багаж. Одновременно с этим он составил план, каким образом вынести вещи поскорее и поудобнее. Поезд стоял на станции мало, а надо было еще получить по квитанции Боби Снукса.
За все время пребывания в Москве Джек не получил из коммуны ни одного письма, и теперь ему начали мерещиться всякие беды, хотелось как можно скорее приехать. И Джек, как маленький, сердился на паровоз за то, что тот слишком медленно тянет вагоны.
Наконец, с опозданием на сорок минут, поезд остановился у долгожданной станции. Джек задом выскочил на платформу и прежде всего вытащил корзину с яйцами, закутанную сеном и газетами.
В это время сзади закричали:
— Яша, Яша!..
Это был голос сестры Кати. Джек на миг оглянулся и увидел, что за сестрой в отдалении следуют Чарли и Николка.
От одного вида Николки у Джека мурашки побежали по спине. Он прекрасно понимал, что Николка не поедет на станцию для развлечения. И почему вид у него такой мрачный? Значит, все-таки что-то случилось!
— Ну? — спросил Джек, вытаскивая последнюю вещь — лейку.
Катя ответила только одним словом:
— Огурцы…
Джеку некогда было расспрашивать — надо было получить еще Боби Снукса. Он попросил Катьку посмотреть за вещами, а сам помчался к багажному вагону. «Огурцы, огурцы! Что же с огурцами?» — думал он, пробегая вдоль поезда.
— Скорей получайте! — закричал кладовщик из раскрытого багажного вагона.
Джек начал вынимать ящик.
— Поросенка, что ли, привез? — спросил Николка, подбегая.
— Нет, собаку.
— Тоже добро…
Ящик с Боби Снуксом спустили на землю. Поезд ушел.
— Ну, что с огурцами? — спросил Джек нарочно поспокойнее.
— Вымерзли они все, — ответил Николка и отвернулся.
Джек не стал больше спрашивать, все было ясно. Вымерзли огурцы — значит, коммуна осталась без электричества. Погибли все планы, все надежды. Джек наклонился к ящику и выпустил Боби Снукса.
— Батюшки мои! — закричала Катька пронзительно. — Вот так собака! Неужели во всей Москве лучше не нашлось?
— На кой нам черт этот пес шелудивый нужен? — спросил Николка.
— Мне его Летний подарил, — ответил Джек виноватым тоном. — Некрасивый — верно, но ученый он. По следу идет.
— Врешь!
— Говорю тебе. Он ищейка, спецы его учили. И зовут его, Чарли, Боби Снукс.
— Ищейка! — сказал Николка недоверчиво и посмотрел на собаку, — Тогда молодец, что привез. Ведь огурчики-то наши не своей смертью померли. Враг их погубил. Теперь доищемся.
В санях полпути в коммуну выяснились все подробности несчастья с огурцами. Вот как было дело.
Николка, получив от Джека телеграмму, что борьба с кулачеством признана шефами неудовлетворительной, разволновался и ушел в Чижи. Там он попал как раз на собрание артели «Умная инициатива». Попросил слова. Рассказал о планах коммуны, о мастерских, похвастался и огурцами, даже пригласил чижовцев зайти в воскресенье в теплицу, посмотреть, как ранние огурцы растут. Все это прошло гладко. Но к концу начал Николка доказывать, что «Умная инициатива» должна объединиться с «Кулацкой гибелью». Петр Скороходов возражал. Тогда Николка предложил отстранить Петра Скороходова от председательствования. Собрание проголосовало против, даже выкрики начались, что Николка не в свое дело суется и прочее. Таким образом выступление Николки кончилось ничем. Вернее, результаты этого собрания сказались позже.
Ночью, накануне возвращения Джека, кто-то побил кирпичами рамы в теплице. На дворе температура была девять градусов ниже нуля. В теплице никто не ночевал, и поэтому никаких мер вовремя не приняли. А когда пришли утром, то оказалось, что все огурцы померзли. На этом Николка кончил свой рассказ.
Джек спросил:
— На кого думаешь?
— Ясное дело, кто-нибудь из скороходовских друзей. И дернул меня черт на собрании рассказать, что огурцы цветут! Ведь уж огурчики со спичку, Яша, были. Во как подгадали, гады, а! На путь террора явно становятся.
— Никого они не запугают, — сказал Джек. — Сейчас следы осмотрим и Боби Снукса пустим. Может, он нам укажет, кто стекла побил. Ведь я пса нарочно на такой случай у Летнего выпросил.
— Так и сделаем, — согласился Николка. — Только ты, Катя, никому не говори, что собака — ищейка.
В коммуне Джека встретили радостно. Но каждый сейчас же с печалью принимался рассказывать повесть о погибших огурцах. Джек махал руками: ладно, мол, знаю.
Его спрашивали, когда он сделает доклад о поездке.
— Завтра, завтра! — кричал Джек. — Сегодня не могу, голова с дороги болит.
Забежал в светелку, передал Татьяне башмаки, поговорил немного, а потом пошел к Николке, который жил вместе с Маршевым и Чарли в кабинете старика Кацаурова. Совещались недолго, затем вышли, и все, плюс Боби Снукс, направились к теплице.
Боби Снукс за работой
В теплице побитые рамы были уже заложены досками. Но внутри было холодно. Темные, подмороженные плети огурцов безжизненно висели, как опаленные огнем. В некоторых растениях еще теплилась жизнь. Но и их листья были вялые. Сколько трудов было положено, чтобы вызвать к жизни зимой всю эту зелень, довести до цветения! Сколько дров пожгли! И сразу все погибло, в одну ночь…
Джек прошелся вдоль ящиков, потрогал листья руками, тяжело вздохнул и вышел во двор.
Кругом теплицы снег уже подтаял, а дальше в саду сильно опустился и затвердел. У деревьев он был рыхлее. Маршев, Николка и Чарли пошли бродить под яблонями, все время нагибаясь. Они искали следов врага. Джек стоял с собакой у теплицы. Вдруг Николка крикнул:
— Поди-ка, Яша, сюда!
Джек подбежал и увидел у яблони глубокий след от валенка.
— Не иначе, как здесь он стоял, — прошептал Николка. — Высматривал, должно быть, из-за дерева. На сторожа нарваться боялся.
Маршев и Чарли подошли к яблоне и начали внимательно осматривать все кругом. Чарли шагах в четырех от дерева поднял сложенную во много раз газету — так ее складывают, чтобы отрывать кусочки бумаги на папироски. Газета была изодрана по краям и немного просалена.
Джек дал Боби Снуксу понюхать газету, потом ткнул его носом в след валенка и сказал:
— Ищи, ищи…
Собака старательно заработала носом и двинулась по снегу дальше. Следов на снегу не было, но Боби Снукс чуял, в какую сторону пошел человек, и двигался вперед уверенно.
Николка с восторгом прошептал:
— Вот это ищейка так ищейка! Как след-то легко взяла… Идем за ней, ребята.
Коммунары пошли за собакой, нагибаясь под яблонями и приглядываясь к каждой ямке. Но снег был твердый, блестящий, как лаком покрытый, и держал человека свободно. Только иногда можно было различить слабое подобие следа. Но и этого достаточно было: ясно, что идут правильной дорогой.
За собакой ребята вышли к пруду. От пруда Боби Снукс повернул к Чижам.
— Так вот и выходит, — пробормотал Николка. — Из Чижей он.
— Запутается пес на дороге, — сказал Маршев с сожалением. — Ведь сколько народу тут за день прошло!
Но Боби на дороге не запутался. Правда, он двигался медленнее, чем по саду, чаще останавливался, внюхивался в снег, но все-таки двигался вперед. У самых Чижей собака повернула на задворки. Ребята обрадовались.
— Здесь лучше пойдет, — уверенно сказл Маршев. — Здесь меньше нахожено.
По задворкам тянулась узкая пешеходная дорожка, и пес побежал быстрее. Ребята едва поспевали за ним. Все они шли согнувшись, стараясь скрыться за плетнями огородов, чтобы их не увидели из Чижей.
Вдруг Боби тихонько взвизгнул и шмыгнул под плетень направо. Джек свистнул, собака повернула назад.
— Зачем ты ее позвал? — зашептал Николка. — Пусть к самому дому подведет.
— Подожди. Надо узнать, чей это огород.
Ребята начали соображать. В сумерках уже трудно было ориентироваться. Маршев прошел по дорожке вперед, вернулся и сказал испуганно:
— А ведь это Антона Козлова огород…
— Быть не может! — заволновался Николка.
— Говорю я тебе… Его огород. Я вон по той вербе узнал.
Ребята прислонились к плетню, задумались.
— Ну ладно, была не была! — сказал Николка решительно. — Пускай, Яша, собаку. Если она нас к избе Козлова подведет, мы и его допросим — не терял ли он раскурки у нас в саду.
Джек пустил Боби, и следом за ним ребята полезли под плетень. Собака прошла немного козловским огородом и потом снова юркнула в пролом плетня на соседский двор. С этого двора перебралась на следующий, опять через лазейку. Здесь начала старательно нюхать след и пошла к улице.
— А это чей двор? — спросил Николка.
— Скороходовский, — ответил Маршев. — Самого Пал Палыча.
— Ну вот, это другое дело, — сказал Николка облегченно. — Подержи-ка, Яша, собаку, а я к Пал Палычу на минутку зайду.
Джек схватил Боби за ошейник и вместе с Чарли спрятался за сараем. А Маршев и Чурасов пошли к избе Скороходова.
У Скороходова хлев был построен отдельно от избы, и из сеней было два выхода — на улицу и во двор. Ребята вошли в избу со двора и сейчас же наткнулись на двух девок, дочерей Скороходова. Те громко завизжали и заохали, будто от испуга. Николка строго сказал:
— Бросьте дурака ломать, девки! Пропустите нас к отцу, — и из сеней прошел в избу.
Девка успела крикнуть в дверь:
— К тебе гости, папаша, из коммуны!
— Кто такие? — раздался тихий голос Скороходова из-за перегородки.
Николка зашел за перегородку и увидел Пал Палыча. Он лежал на широкой деревянной кровати, обложенный подушками. Рядом, на столе, горела лампа и топорщилась смятая газета. Сам Скороходов в очках читал толстую книгу, раскрытую посредине. Николка обратил внимание, что на полу, недалеко от кровати, стоял гроб, накрытый полотенцем. На гробе висел замок, продетый в два кольца.
— Не вижу кто, — сказал Скороходов, приглядываясь.
— Николай Чурасов из коммуны! — ответил Николка резко.
Скороходов состроил улыбку.
— А, Николка, — сказал он приветливо. — Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…
В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.
— Я на тебя, Никола, не серчаю, — продолжал Скороходов ласково. — Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет. Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.
— Хорошо, почитаю, — сказал Николка угрюмо.
Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.
— Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, — сказал Скороходов и сладко зевнул. — А вы зачем сейчас-то пришли?
— Сынка твоего ищем, — ответил Николка смущенно. — Хотим о делах поговорить.
— Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?
— Сергей Маршев.
— Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки? Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.
— Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.
Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:
— Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.
Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.
— Идем за ней, — сказал Маршев. — Сейчас она нам злодея укажет.
Но Боби носился по улице без всякого толку — видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему. Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.
— На санях уехал человек, — сказал Джек, — не иначе.
— Может, Петр? — предположил Маршев.
— Может, и он, — согласился Николка. — Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.
Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.
— Давно ли? — спросил Николка.
— Жена сказала, что вчера утром.
— Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.
В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.
В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.
Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:
— Слышал, други. Что ж нам теперь делать?
— Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, — сказал Николка.
— Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.
— Ведь на тысячу рублей огурцов, — сказал Джек. — Больше, чем от пожара, убыток.
— Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?
Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:
— Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь — злодейство. Я говорю — злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.
Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:
— Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте — конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите — может, что и узнаем. А пока что — ша! Будто все забыли. Поняли? Во!
— Хороший ты мужик, Зерцалов, — сказал Николка, — да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.
— А что ж, я не отказываюсь. Козлов — мужик лихой. Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.
Ребята возвращались в коммуну тихо, по весенней, талой дороге. Вечерний ледок звенел под ногами, как побитое стекло.
— А ведь верно, значит, редактор говорил! — вдруг сказал Джек.
— А что он говорил? — спросил Николка.
— Говорил, что кулаки до нас доберутся, если мы их не раскроем. Вот и добрались. Даже огурцов выходить не дали.
— Я это дело обдумал, — произнес Николка внушительно. — Зерцалов верно советует — помаленечку браться. Надо будет с отдельными середняками сговориться, помощь им какую-нибудь оказать. Смотришь, к осени Петя кверху тормашками и полетит.
— До осени спалить нас могут пять раз, — вставил свое слово Маршев.
— Не спалят, — возразил Николка. — Дежурства устроим во дворе с наганом. Колючей проволокой всю усадьбу оплетем. Будем как в крепости сидеть, пока с врагами не разделаемся.
— А электричество, значит, прости прощай? — робко спросил Маршев.
— Урожай соберем, тогда посмотрим.
Джек как раз в это время думал, как покрыть недостачу денег. Несколько проектов промелькнуло у него в голове.
— Подожди, Николка, отчаиваться, — сказал он с хитростью в голосе. — Может, и летом дело справим. Ведь камень-то у нас на плотину вывезен, колесо слажено, проводка есть…
— А динаму где возьмем?
— Должны достать. На общем собрании потолкуем.
— Толкуй сколько хочешь, денег не натолкуешь.
— Козырей коммуны, Николка, недооцениваешь, — сказал Джек ядовито, как говорил ему раньше сам Николка.
Николка захохотал: никогда не приходилось ему слышать таких вещей от Джека. Похоже было на то, что Яшка за год здорово вырос.
Мобилизация внутренних ресурсов
О погибших зеленых огурцах снова вспомнили дней через десять.
Старуха почтальонша, которая обслуживала кольцевую почту, встретила в поле Николку Чурасова и передала ему почту для коммуны — шесть газет. Три были московские, а три — здешние, краевые.
Николка засунул пять газет в карман, а шестую начал проглядывать на ходу. И прямо напоролся на объявление:
Динамо-машина
исправная
продается за 1000 руб.,
ул. Баррикад, Коробочная фабрика.
Никаких других сведений о динамо в объявлении напечатано не было, очевидно из экономии. Но цена — тысяча рублей — волновала. Конечно, таких денег в коммуне не было, но они могли бы быть, например, осенью.
Николка, чтоб не расстраивать коммунаров, решил скрыть газету и отложил ее в боковой карман куртки. Но за обедом он забыл о своем решении и неожиданно для себя самого крикнул через стол Джеку:
— Яша, тысячи рублей у тебя не найдется?
— А что?
— А вот динама продается в городе. На коробочной фабрике.
— А сколько киловатт?
— Не сказано.
На этом разговор кончился, и Джек начал молча есть кашу. Николка подивился, что он так легко успокоился. Но Яшка и не думал успокаиваться. Сейчас же после обеда он взял у Николки газету, уединился с Чарли к окну и потолковал с ним немного. Потом они пошли в контору к председателю и казначею Капралову, который сидел за счетами и сотый раз проверял расходы коммуны за март.
