Глава 17

Рыба-кит

Начальник отдела расследований (или контрразведки) лейб-медик первого ранга Пупыш был озадачен– и это слабо сказано. Он был потрясен и взбешен: законная добыча уплывала из рук, а он бессилен что-либо сделать. Приказы господина коменданта обсуждению не подлежат, их выполняют или отправляются нюхать вакуум. Так и только так.

Комендант явно не в себе, но нечего даже пытаться идти к старшим офицерам. Попробуй докажи этим тупым свиньям, что их командир может быть не прав!

Комендант орбитальной крепости лейб-коммодор Бьерн Сандерсон решил лично участвовать в следственном эксперименте и для этого опустится на поверхность Тиугальбы на арестованном кораблике. Причем нарушители должны лететь вместе с ним и шестью охранниками. А он, Пупыш, остается командовать «Запором-4» на время его отсутствия. Бред да и только! Надо сообщить в Департамент, но пока комендант не покинет борт крепости, и к передатчику-то не подойти.

Арестанты были закованы в титанитовые наручники, и у каждого был надет электронный ошейник, способный по радиосигналу мгновенно убить своего носителя. Нарушителей вели по коридору крепости под усиленным конвоем: бластеры наперевес, на каждого из троицы приходилось пятеро охранников. Лейб-коммодор Сандерсон медленно вышагивал впереди со станнером наизготовку. И лейб-перанг Пупыш никак не мог отделаться от мысли, что эта процедура напоминает ему торжественные проводы.

«Что же все-таки случилось с тем типом, что пробрался на Пост? – в очередной раз спрашивал себя контрразведчик. – Официальная версия не выдерживает критики. Но если комендант приказал считать его убитым при попытке к бегству, значит… значит…»

Ответ ведь уже был в голове и, как назло, ускользал в самый последний момент. Откуда было знать Пупышу, что один из охранников – тот, что шагает рядом с Сандерсоном, и есть беглец, который вновь принял человеческий облик.

Едва «Оболтус» отчалил от «Запора-4» и в сопровождении космокатера начал спуск в атмосферу, Пупыш обнаружил, что знает ответ на вопрос. И ответ этот был ужасен.

Начальник отдела расследований кинулся к аппарату тахионной связи, связался с Карантинной службой Департамента здравоохранения. Оперативный дежурный выслушал просьбу какого-то ничтожного офицеришки соединить его с самим господином лейб-адмиралом и рассмеялся ему в лицо.

– Вы даже не представляете, о чем просите, лейб-перанг. Могу записать вас на прием к начальнику управления кадров. Через недельку он наверняка вас примет..,

– Да вы!.. – Пупыш подавился словами. – Вы не понимаете! Здесь творится что-то… непонятное. Это измена! – от отчаяния выкрикнул он. Лощеный дежурный помрачнел.

– Хорошо, я свяжу вас с начальником службы расследований. И молитесь богу, чтобы это не оказалась ложная тревога.

Вместо его лица на экран выскочила красочная эмблема Департамента – белый орел с красным щитом и красным мечом в растопыренных лапах. На груди орла сияли красный крест и красный полумесяц.

Пупыш почувствовал рези внизу живота, но неимоверным усилием воли придал своему лицу твердость и мужественность. Тем временем «Оболтус» и глиссер вошли в слой плотных облаков, но были ясно видны на экране радара.

Картинка на экране тахионной связи сменилась только через минуту.

– Киндергласс слушает. – Сухонький, желтокожий старикан поднял на него водянистые глаза. Говорят, лишь от одного его взгляда подчиненные умирали прямо среди доклада. Сейчас он не убивал, но что будет через минуту?..

– Господин начальник службы! Я почитаю своим долгом!.. – затараторил Пупыш, больше всего на свете боясь, что ему не дадут договорить. И ему таки не дали.

– Короче! – прошипел Киндергласс, который не желал разбираться в сбивчивых объяснениях пешки. – В чем суть ЧП?

Пупыш объяснил, уложившись всего в три фразы. Начальник контрразведки пожевал тонкую, сохлую полоску ребристых коричневых губ и процедил:

– Обычное дело. Револьвер у виска.

– Что? Я…– не понял Пупыш.

– Слушай сюда! – шелестящим голосом, заговорил Киндергласс. – У тебя есть шанс… Немедля объявляешь, что корабль захвачен, командир мертв, и приказываешь сбить «птичку». – У лейб-перанга волосы встали дыбом. – Тогда ты – комендант. Все ясно? – Старик заглянул к нему в душу так, что там ничего живого не осталось.

– А если я ошибся?!

– Значит, мы подстраховались.

– Слушаюсь! – Пупыш вытянулся перед экраном. Он перестал сопротивляться – глупо упускать свой шанс. – О выполнении доложишь мне лично. Экран погас, и Пупыш принялся за дело.

Все время, пока Непейвода пугал до смерти надзирателей, бегал по крепости и допрашивал коменданта, Платон просидел в камере. До и после получасового допроса он смотрел в потолок или разглядывал пустой коридор, пытался задремать, приказывая себе расслабиться. Он ждал избавления и мало в него верил. Ходячий муравейник должен был сделать невозможное. А Рассольников не привык полагаться на везение.

Ожидание – одна из самых страшных пыток. Лучший способ сойти с ума. И если не сумеешь отвлечься, можно завыть и начать биться головой о стену. Платон отвлечься умел. В такие минуты ему, на ум приходили удивительные мысли. Вспоминалось то, о чем, казалось бы, напрочь забыл; всплывали в памяти задвинутые в глубь сознания сцены и разговоры, чтобы предстать в совершенно новом свете; на передний план выходило самое сокровенное, заслоняя проблемы жизни и смерти, которые породил текущий момент.

…Ее волосы разметал ветер, она попыталась их поправить, и тогда волосы оплели ей лицо, как будто трава, которую колеблют речные струи. Солнце прорвалось сквозь серую подушку облаков и выстрелило ослепительным лучом, который тут же превратился в сияющий небесный крест.

– Какая прелесть! – воскликнула Диана и, сорвавшись с места, побежала на косогор. Оттуда открывался чудесный вид на реку. – Не отставай! – кричала она, все больше опережая Платона.

Он не спешил, шел следом, любуясь ее легкой, почти невесомой фигуркой. Ветер дул им навстречу, сильный и теплый, клонил верхушки кустов, раскачивал шапки ярко-голубых и ослепительно-желтых цветов на лугу.

Небесный луч скользил по земле, продолжая расцвечивать мир. Откуда-то издали, испуганно обогнув луч, прилетела черная тучка, похожая на дым от пожара. Из ее недр на землю вдруг хлынула вода.

Стоящая на косогоре Диана с хохотом скинула с себя белое, в зеленый горошек платье, оставшись в одних ажурных трусиках. Раскрутив над головой, она зашвырнула платье куда-то в траву. А потом, не долго думая, сорвала и последнюю свою одежку. Она танцевала под дождем – кружилась, кружилась… Она пела что-то – за шумом дождя Платон не мог разобрать ни слов, ни мелодии.

Она была – радость жизни, его радость. Он остановился и смотрел, как она излучает в мир яростное, неразбавленное счастье, и боялся поверить, что все это происходит с ним на самом деле. Он влюбился в нее до беспамятства. Он, сиятельный граф Рассольников, успевший повидать пол-галактики и оставивший за собой шлейф из сотен любовных побед…

Диана кружилась, и веер брызг золотистым куполом окружал ее стройное тело. Сверкая в небесном луче, дождевые струи стекали по ее спине, меж маленьких грудей, по животу, который можно было накрыть ладонью. Радуга росла из ее вскинутых рук и исчезала за рекой. Капли воды зажигались и гасли на кончиках ее пальцев как брильянты. А там, где стоял Платон, с небес не пролилось ни капли. Такие вот чудеса…

Это была их последняя встреча. Наутро Платон Рассольников отправился на западный раскоп– проверить, действительно ли найденные рабочими черепа принадлежат таинственной расе равойнов. А вечером на планету Инторп упал маленький, ничем не примечательный метеорит. Никто не знал, что этот, посланный умелой рукой камушек пропитан смертоносным «бульоном». Даже небесный пламень, возникший от трения об атмосферу, не смог выжечь напитавший его вирус. …Платон шел по их лагерю. Все здесь было не так. Он ничего не узнавал. Он искал и никак не мог найти своих людей. Он тщетно искал ее среди суетящихся человеческих фигурок. Кто-то пытался утешить рыдающую женщину, кто-то с натугой тащил неподъемные рюкзаки и баулы, кто-то метался и звал потерявшегося ребенка, кто-то, усевшись на землю и запрокинув голову, хлестал из горла бренди. Все это были не те.

Перед большущим горелым пятном на месте лагерной столовой Рассольников встал как вкопанный. Что-то не давало ему идти дальше. Головешки скамеек и деревянного каркаса, много серой золы и пепла, жирные пятна сажи и запах… странный запах, заставляющий сердце сбиваться с ритма.

– Эвакуация заканчивается! – вещал невидимый громкоговоритель. – Просьба всем занять места на спасательном судне.

Толпа, словно очнувшись, хлынула к белому суденышку с ярко-красными крестом и полумесяцем на борту. Платон один продолжал стоять, обшаривая глазами лагерные руины. Толпа раздавалась, обтекала его и снова смыкалась. Толпа текла молча. Он не услышал ни единого дурного слова или восклицания. Для людей он словно был чем-то неодушевленным – деревом или столбом.

Платон двинул рукой, ногой, с удивлением обнаружив: они работают, как и прежде. Кинулся к стоящим и поваленным палаткам. Они были чужие, установленные совсем недавно. От археологической экспедиции здесь не осталось ничего. И все-таки Рассольников приподнимал упавшие тенты, двигал ящики, переворачивал койки. Дианы нигде не было. Ни живой, ни мертвой. Ни вещей ее, ни следов.

– Кого вы ищете? – усталым голосом произнес человек в оранжевом защитном костюме с прозрачным щитком в лицевой части шлема. Платон не заметил, откуда он взялся.

– Диану Верховен. Мы вместе вели раскопки.

– Мне очень жаль. Она была заражена…

Наверное, он говорил подобные слова в сотый раз за день. Он прошел мимо археолога, направляясь к спасательному судну, но Платон схватил его за рукав.

– А я?! – воскликнул Рассольников. Пока он понял голью одно: их разлучают.

– А вы, слава богу, нет, – произнес человек, внимательно поглядел на Рассольникова и осторожно высвободил руку.

– Я хочу к ней! – потребовал Платон.

– Это невозможно, – мягко ответил человек, хотя чувствовалось, что ему очень хочется заорать.

– Я хочу к ней! – взмолился археолог.

– Она умерла…– человек заставил себя произнести эти страшные слова.

– О… Она…– Платон подавился словами. Ноги вдруг подломились, он пошатнулся и упал на колени. Земля притягивала его. Археолог уперся в нее руками, но отяжелевшую голову неудержимо тянуло вниз.

– Эвакуация заканчивается, – голосом охрипшего громкоговорителя произнес человек, ухватил Рассольникова за плечи и легко поставил на ноги. Потом добавил приказным тоном: – Больше судов не будет. Пошли со мной.

– Вы не могли ее убить! – выкрикнул Платон в отчаянии.

– Почему? – удивился человек в оранжевом.

Археолог даже не замечал, что его ведут к спасательному судну.

– Она была прекрасна…– Платон сам чувствовал, что не сможет переубедить этого человека. Нужны были какие-то другие слова.

– Если б ты знал, скольких…– человек не договорил, крепче ухватил Рассольникова за плечо. Потом все-таки продолжил фразу: – …красавцев и гениев пришлось…– не сразу подобрал нужное слово, – похоронить, чтобы остальные жили.

– Она бы поправилась! – Вот они, нужные слова. Эти человек поймет – он же из Карантина. Он понимает только стандартные формулировки. – Нам сделали все прививки! У нее здоровый организм! Иммунитет! – Платон выкрикивал один аргумент за другим, не замечая, что уже посажен в противоперегрузочное кресло, что человек ушел в кабину, люк закрылся, и корабль начинает взлет. – Пустите меня! Я буду ее искать! – Рассольников вдруг сорвался с места, словно подброшенный пружиной, и кинулся к люку.

Один из карантинщиков остановил его подножкой. Археолог растянулся в проходе, между кресел, занятых очумелыми спасенными. Старинное суденышко оторвалось от земли, и Платона вмазало в пол всеми пятью «g» – только искры полетели из глаз, да остатки воздуха выдавило из груди…

В тот день его, Платона Рассольникова, вместе с пятьюстами шестьюдесятью людьми и ксенами спасли от неминуемой и мучительной смерти. Спасли карантинщики из Департамента здравоохранения. Спасли, безжалостно спалив из огнеметов всех тех, кто уже был инфицирован страшным вирусом-мутантом по имени Иоланта-666. Сожгли вместе с домашними животными, жильем, одеждой, инструментом и пищей. Но с тех самых пор Платон почему-то на дух не переносит этих крепких, неутомимых и безжалостных ребят из Карантина.

Объявив боевую тревогу, лейб-перанг Пупыш включил громкую связь и повторил личному составу крепости то, что сказал ему старик Киндергласс:

– Бойцы Карантина! Следственный эксперимент провалился. Арестованный нами корабль снова в руках врага. Охрана перебита, комендант крепости мертв. Как его первый заместитель, я, лейб-медик первого ранга Бронислав Пупыш, принимаю на себя всю полноту власти. Боевая тревога. Огневым расчетам занять свои места, приготовиться к бою. Переговоров с беглыми нарушителями не вести.

Первым делом Пупыш радировал командиру глиссера, сопровождающего в полете «Оболтус». Тут он сделал ошибку: экипаж космокатера непосредственно подчинялся командиру крейсера лейб-коммодору Вананариву. Командир глиссера хоть и был временно прикомандирован к «Запору-4», без прямого приказа Вананариву даже руки мыть не станет.

Катерник отказался расстрелять кораблик и по рации сообщил Сандерсону о полученном им приказе. Комендант немедленно связался с орбитальной крепостью и потребовал арестовать изменника. Дежурный офицер и два наблюдателя, находившиеся на Центральном Посту вместе с Пупышем, вытаращили глаза.

– Вы же сказали, что он погиб! – воскликнул дежурный и потянулся к кобуре.

Начальник контрразведки оказался проворней. Положив из станнера всех троих, Пупыш перевел дыхание, вытер со лба холодный пот, а потом приказал командирам огневых установок сжечь захваченные врагом кораблик и глиссер.

– Но ведь на глиссере нет арестантов. Как его могли захватить? – возразил командир лазерной батареи.

– Мы внимательно следим за их полетом. На глиссер с «Оболтуса» никто не переходил, – поддержал его командир батареи дезинтеграторов.

– Глиссер не подчинился моему приказу, – отвечал Пупыш. Он не ожидал получить отпор и на мгновение растерялся. – А это измена!

С каждой секундой его положение становилось все опаснее.

– В таком деле мы не можем верить вам на слово…

Пупыш оборвал связь и с помощью центрального компьютера крепости переключил на себя систему управления лазерными пушками. Теперь они реагировали только на его личные коды.

К тому времени охранники на «Оболтусе» действительно были выведены из строя: правда, не убиты, а парализованы. Арестанты освобождены из наручников и электронных ошейников, а комендант крепости Сандерсон связан и посажен в одно из кресел командной рубки. Его держал под прицелом Платон Рассольников. Непейвода следил за действиями глиссера, а «Оболтус» шел на посадку – ему было ни до чего.

Кребдюшин Капоте все не мог поверить, что спасен. Снова и снова ощупывал себя, ласково поглаживал грудь и бедра. Его любимое тело по-прежнему было при нем.

Разумный гриб безразлично воспринял и свой арест, и освобождение. Платон подозревал, что это всего лишь умело скроенная маска. Ему порой чудилось, что в душе автономного плодового тела бушует скрытый огонь. Но стоило ему присмотреться к грибу попристальней, как это ощущение исчезало. Гриб был столь же экспрессивен, как земной подосиновик.

Кребдюшину чего-то не хватало для полного счастья. Хотелось отомстить за пережитый страх. Отомстить немедленно. Он подошел к коменданту крепости и толкнул его в грудь. Полукровке это показалось мало, и тогда он по-бабьи ущипнул пленника за шею. Ничего не сказав, лейб-коммодор презрительно глянул на него. Взгляд Сандерсона не понравился Кребдюшину, и тот наотмашь хлестанул пленного по щеке.

– Кончай скалиться, падла! – прошипел полукровка и замахнулся снова.

Платону надоело это безобразие, и он решил вмешаться. Вскочив с кресла, Рассольников легонько двинул плечом. Толчок застал Кребдюшина врасплох, он потерял равновесие и отлетел к стене.

– Ты чего?! – обиженно завопил полукровка. – Он же хотел нас убить! Я в своем праве!

– У нас есть право его прикончить, но не глумиться, – веско ответил археолог. – Остынь…

Кребдюшин пошел «остывать» в свою каюту.

«Оболтус» начал приходить в себя еще в штрафном ангаре орбитальной крепости. Действие парализующего газа длилось три с небольшим часа. Проснувшись, корабельный мозг попытался восстановить контроль над приборами наблюдения. Тотчас сработали датчики, и карантинщики пустили в ангар облако сонного газа. Снова проснулся «Оболтус», когда на борт поднялись трое пассажиров в сопровождении коменданта и шестерых охранников, одним из которых был Двунадесятый Дом.

Корабельный мозг окончательно восстановил контроль над биомеханическим телом и был в восторге, обнаружив, что к нему вернулись способности мчаться как метеор, закладывать виражи, делать мертвые петли. Он бы немедля начал хулиганить, вопить и кувыркаться, да только Дом запретил. Любая шалость могла стоить им жизни.

– Глиссер на связи, – вдруг объявил Непейвода. – Хотят поговорить с комендантом.

– Только без глупостей! – прошипел археолог, приставив ствол станнера к затылку Сандерсона.

– Не дурак, – буркнул тот.

Муравейник включил громкую связь и перевел тахионный передатчик в режим видео, но так, чтобы на глиссере было видно только лицо коменданта. На экране возникла смуглая физиономия катерника.

– Что случилось, Рамашива? – Голос лейб-коммодора вполне соответствовал ситуации. Он прекрасно владел собой. Вот только красный отпечаток пятерни на щеке малость портил картину.

Командир космокатера был взволнован и запинался через слово:

– Г-господин комендант! Из к-крепости поступило с-сообщение, что в-вы убиты. П-пупыш приказал с-сбить ваш к-корабль.

Сандерсон опешил. Двунадесятый Дом и археолог ошалело смотрели друг на друга.

– Пупыш – изменник, – со странной интонацией изрек лейб-коммодор.

– Т-так точно, г-господин комендант, – с натугой произнес Рамашива.

Платон вдавил дуло станнера в затылок пленнику, как будто это могло помочь диалогу.

– Я разберусь с этим делом, – охрипшим голосом сказал Сандерсон. – Продолжаем спуск.

– Вас понял. – Экран погас.

– Что будем делать? – осведомился Дом.

– Надо радировать в крепость, – предложил комендант. – Я прикажу арестовать Пупыша.

– А если дело не выгорит? – буркнул археолог.

Ему не стали отвечать. Непейвода уже вызывал «Запор-4». Слава богу, они увидели на экране не Пупыша, а дежурного офицера. Карантинщик поначалу онемел от удивления. Лейб-коммодор приказал арестовать изменника. Дежурный выпучил глаза, воскликнул, обращаясь к кому-то, находящемуся рядом:

– Вы же сказали, что он погиб! – И тут же обмяк в кресле. А через десять секунд экран погас. Это был полный облом. Холеное лицо коменданта осунулось, а глаза лихорадочно горели.

– Вы гарантировали мне жизнь…– произнес он тихо. – Вы мне врали.

– Кто же мог знать, что ваш помощник решит занять ваше место?

– Мы сдохнем. Нас сейчас собьют, или чуть позже сожрут джунгли, или…– Сандерсон не договорил, принялся ворочать шеей, словно у него зачесался затылок, а руки-то связаны.

– Или? – Платон встал с кресла и навис над лейб-коммодором.

В этот самый момент по «Оболтусу» дали залп лазерные пушки «Запора-4». Корабельные отражатели отбили атаку, словно зеркальный щит Персея – смертоносный взгляд Медузы-Горгоны. А следовавший параллельным курсом космокатер попал под луч и взорвался в воздухе.

Ударная волна качнула кораблик, и археолог свалился на Сандерсона. Комендант боднул его лбом в подбородок, хотя все равно он не мог освободиться от пут. Платон отшатнулся, крякнув от боли. Он не стал в отместку бить пленника, хотя очень хотелось. Ограничился тем, что сунул ему под нос аристократический кулак– нюхнешь и разом трезвеешь, будто нашатыря надышался.

«Оболтус» сделал головокружительный маневр, нырнул в грозовые облака. Мчась сквозь переплетение электрических разрядов, ослепленный яростными вспышками и оглушенный душераздирающим грохотом, кораблик ненадолго вырвался из перекрестья прицелов.

Каждая секунда могла решить его судьбу. Надо стремительно ринуться вниз и войти в пике, словно стремясь протаранить Тиугальбу. В самый последний миг раскалившийся от атмосферного трения кораблик перейдет в горизонтальный полет и с шипением, подняв облако пара, ухнет в воду.

Непейвода и археолог не вмешивались, препоручив свою жизнь капризному и ворчливому биомеху. Инстинкт самосохранения – великая сила. Уж если он не спасет, направив «Оболтус» по оптимальной кривой, то медлительные и насмерть перепуганные людишки-муравьишки – тем более.

Перегрузка при посадке была такая, что откажи вдруг антигравитатор, экипаж и пассажиров кораблика размазало бы по рубке и каютам. Биомеханическое тело кораблика скрипело от напряжения, как деревянные переборки старинной шхуны в десятибалльный шторм. Такого ускоренного торможения «Оболтус» не испытывал еще никогда. Растившие его корабельщики вряд ли рассчитывали, что их дитя решится исполнить столь смертельный номер. Охладитель непрерывно поступал на внешнюю шкуру кораблика, и все равно она не успевала остудиться. Верхний слой кожи кипел и кровавым шлейфом тянулся за пикирующим «Оболтусом». Кораблик непрерывно наращивал ее, перераспределяя активную массу. Переборки его тончали, сам он съеживался, но Платон и Двунадесятый Дом этого не замечали. Вцепившись в подлокотники кресел, они физически ощущали запредельное напряжение, охватившее биомеха.