Алексей Смирнов
      Пора на дембель
      Я лежу в шезлонге, закинув ногу на ногу; легкий ветер утешает мои обожженные щеки. Паром как будто застыл - он, в сущности, простая декорация. Плыть никуда не нужно, берег вырастет перед носом сам по себе, в положенный срок, а судоходный антураж лишь скрашивает ожидание. Палуба чуть покачивается, восторженно кричат какие-то птицы, сильно напоминающие чаек.
      Может быть, я оставил на действительной службе частицу жизни. Возможно и другое - захватил частицу нежити на гражданку. Страх и восторг сплелись во мне, родив тревожное ожидание. Чтобы чем-то себя занять, я пишу эти строки. Сам не разберу - то ли оттягиваю миг долгожданного свидания с близкими, то ли приближаю его, отвлекаясь. Истина, разумеется, где-то здесь, в нейтральных водах, только на пароме долго не задержишься, надо определяться, ибо наш Верховный Главнокомандующий не любит полутонов. Ему подавай либо холодного, либо горячего, иначе изблюет из уст.
      Итак, я убиваю время и описываю последний денек своей долгой, очень долгой службы. Но когда он, этот денек, наступил? Трудный вопрос; видимо когда я проснулся, но это событие о времени ничего не скажет - тем более, что в отключке я валялся самую малость. То есть ночь для меня закончилась, а ночь - это когда спят и душевно витают над каким-то иным участком местной реальности, что ничуть не облегчает положения. Хрен не слаще редьки: еще неизвестно, где придется солонее. Горше, я хочу сказать. Когда не спишь, тогда пусть и жарко, и в пламени разных страстишек полыхаешь-не сгораешь день-деньской, но все же более или менее знаешь наперед, чего ожидать. А во сне, хоть там вокруг все то же самое, знакомое, почему-то начинается всякое "жамэ вю", то бишь "никогда не виденное". Стоишь перед той же опостылевшей выгребной ямой, словно в первый раз, словно ни разу не окунался с головкой и понятия не имеешь, как там, внутри, а впереди - целая жизнь. Вот в чем своеобразие ночных часов, в прочем же никакой разницы нет.Те из наших, кого терзают бессонницей, день ото дня не отличают. И кто сказал, что здесь у нас не хватает света? Этот пророк, несомненно, теперь свою ошибку уяснил: за его пустую болтовню, а больше - за неуемный интерес к проблеме как таковой, ему предписали переселиться в наши края и посмотреть, что к чему, если так сильно хочется. Вот такая, значит, получается ночь - светлая, горластая, трескучая от жара, она же - день.
      На исходе ночи мы взялись за новичка. Новичок - понятие тоже условное. В новичках он ходит недолго: любой, к нам угодивший, немедленно проникается мыслью, что застрял в бесконечности. Неважно, сколько ты продержался; старожил ли ты, новобранец ли - вечность есть вечность, и привычные сроки ей не мерило. Она остается вечностью, даже если ее лишь пригубили, лишь смочили ею губы. Поэтому здесь как-то не принято делить личный состав на чижей, салаг, черпаков и дедов. Но все-таки, потехи ради, новичков выделяют. Они, уже вкусившие безвременья, уже простившиеся с надеждами и погруженные в родственную гниль, пока не успели разобраться в тонкостях и нюансах своего положения. Откровенно говоря, никаких нюансов нет, но именно этого они еще не заметили. Поэтому, из неизбежного эгоизма исходя, их на первых порах разыгрывают - сравнительно беззлобно, безобидно - до тех пор, пока те воспринимают происходящее как розыгрыш и не видят за шуткой беспощадного постоянства. Когда они начинают это понимать, розыгрыш, как ни в чем не бывало, продолжается. И в итоге оборачивается монотонным кошмаром, опостылевшей рутиной для самих шутников. Но и после этого ничего не меняется, и выходит так, что сомнительное удовольствие от жалкой каверзы возможно только в самый первый раз, когда перед тобой - новая фигура, свежая личность, не подозревающая, что Сизиф уже поплевал на ладони.
      В конце концов бездарная шутка настолько укореняется в сознании жертвы, что плавно перемещается в сны, где обретает утраченную новизну и лишается реального аналога, а реальность тут же преподносит нечто новенькое, которое на поверку оказывается хорошо забытым старым.
      В общем, мы, не мудрствуя, осторожно привязали к духовному прообразу гениталий духовный прообраз сапога. Новичок спал тревожным сном; мы без лишнего усердия размахнулись и метнули сей снаряд таким манером, что голенище шлепнуло по лицу - старая армейская забава. Спавший с воплем пробудился, возмущенно уставился на сапог и, уразумев, что перед ним такое, схватил его и, ослепленный яростью, запустил в нас - кротких и смиренных. Спросонья он не заметил веревки - в том и состояла шутка.
      Мы невесело загоготали, наблюдая, как болевые ощущения в паху прилагаются к воздействию белого свирепого огня, что сразу, едва новенький проснулся, возобновил работу. Тлела, набираясь ума-разума, каждая клетка грешной эфирной субстанции. И личный червь - один из миллиона - конечно, не дремал: больше змей, чем червяк, подобие и порождение своего древнего и мудрого предка, он завертелся ужом на сковороде, кусая нервные узлы.
      Должно напомнить, что это не так ужасно, как малюют. Вот, устрашится кто-нибудь: сказано всего ничего, а все уж нашпиговано ужасами. Но служба есть служба, чего-то подобного мы ждали - вот и получили. А вечности достаточно, чтобы привыкнуть ко многому, за свободу же полагается платить. Мы здесь не чаи распивать собрались, тут из любого лежебоки-белоручки в момент сделают настоящего человека - школа, обязательная для каждого. Могущий да вместит. Коли ты создан свободным отказаться от всего благотворного и жизнеутверждающего - откажись. Спорить бесполезно - от века начертан в высших сферах закон о всеобщей повинности. И, скажу прямо, лучше не отлынивать, не косить. Честное слово - не по душе мне так называемые альтернативные службы. Без них себя чувствуешь увереннее, а то еще затеряешься в буддийской нирване или окажешься в плену неорганических миров среди индейцев-толтеков - вот где, как рассказывают, полный абзац. Так что от заморских влияний и новшеств мы не в восторге - привыкли к здешним условиям: любая напасть умаляется, едва напомнишь себе, что ты - свободная личность, на костер и червяка согласился по внутренней склонности, ибо выбор - единственный поступок, где ты самостоятелен. Потому что дальнейшее, что бы ты ни выбрал, все от Верховного: и кущи райские, и адское пламя. Сильный, пытливый умом индивид выберет последнее, ибо в кущах неизбежно все равно окажется - рано или поздно. В этом - червь и скрежет зубовный: неотвратимость спасения.
      Как-то забежал один субъект, считавший прежде, будто вечный червь и вечная скорбь ада - из-за вечного сознания отлученности от блага. Потом же только головой качал: как ошибался! Совсем наоборот: скрипят и стачиваются клыки с резцами при мысли о возвращении на гражданку, где уж не будет ни зла, ни выбора между ним и добром. И сами воспоминания о прошлых деяниях эфирных тел, о гордом отречении, о добровольно предпочтенном бичевании - все накопленное, нажитое постепенно померкнет, потускнеет вблизи от лучезарного Абсолюта.
      Ведь человек, как сказано, сплошное зло, нет у него ничего своего, кроме возможности выбрать. Вот живет он, как может, не смыслит ни капли ни в себе, ни в своем создателе, и до того ему хреново, что только об одном и мечтает - попасть на Небеса. А раз мечтает, то, по милосердию Верховного, непременно попадет. Только в Небесах у него не останется личного, а будет лишь оболочка, которую Верховный заполнит благостным сиянием. И тому, во что превратится наш субъект, дадут понять, что все его земные мытарства и хлопоты - ничтожная суета, и нет ничего кроме Творца, а что от человеческой самости - то зло, своеволие, соблазн. Потому и не пустует преисподняя, в ней кто пуще других возлюбил себя самого - тот поглубже, а кто так себе, мелочь и шелуха, и даже Господни славные лучики худо-бедно улавливает - того к нам, на обычную действительную службу. Здесь все, в общем, неплохие ребята - их беда, что слишком самостоятельны и лучше будут строем ходить, чем образовывать сосуды под Божьи замыслы.
      Но рано или поздно все потянутся вверх - иных заберут с потрохами, с грузом больной памяти, других поурежут в эманациях, самых же закоренелых обкорнают так, что останется от них только светлое зернышко, а все остальное, в чем смысл и суть их жизни, отправят на свалку. По мне, так этим даже легче. Лично я думаю о гражданке со страхом. Вот, дембельнусь, полечу в верха, где ждет не дождется любимая, уже свое отслужившая. Хлебнем мы нектара, сольемся в самозабвенный конгломерат под звуки ангельских арф - а дальше? Выйдешь, бывает, на плац и ловишь себя на мысли: а ведь, неровен час, станет мне жалко всего этого. Сколько здесь пережито, каждый уголек и к заднице приложен, и на зуб попробован! Смогу ли я после этого жить-поживать среди добропорядочных цивильных?
      Был я как-то в увольнении, сгонял на Небеса - в самые, между прочим, нижние, несовершенные. Меня там приняли неплохо, так как сохранялось во мне помимо адского еще и другое, светлое начало. Правда, оно пребывало в черном теле - простите за каламбур. Погулял, поглазел по сторонам. Внешне, конечно, нас там всячески превозносят. Везде плакаты понатыканы с изображением героических сынов, которые в трудной обстановке доказывают, что нет ничего, кроме Создателя-Верховного. Ну, побродил по музеям и храмам, родителей навестил, да не застал папашу: говорят, он тоже покамест внизу, в духовном прообразе ресторана обжирается нечистотами. Зашел в Комитет матерей, что под председательством Пресвятой Богородицы, рассказал им о нашем житье-бытье там только ахали да руки себе ломали. Обещали ходатайствовать перед Верховным - дескать, пускай поторопится с приказом. А я все думаю: ахают, восхищаются, соболезнуют, но не знают, не разумеют. Интересно, что было бы, сделай я кому-то на гражданке"велосипед"? или привязал бы тот же сапог? Те, кто дембельнулся, часто пишут нашим, что чувствуют себя чужаками на празднике жизни. Организуют всевозможные клубы и ветеранские общества, по праздникам упиваются в лежку и пугают гражданских. Большей частью им все прощают в память о тяжких веках испытаний, но если уж кто разойдется препровождают вниз, но не в часть, а в зоновский прообраз, где полный беспредел. Однако многим того только и нужно, там они и остаются, и сидят, ожидая последнего суда, точимые червем грядущего прощения и поражения в правах.
      Но вернемся к новичку. Поскольку он проснулся окончательно, я вздумал показать ему кое-что из адских достопримечательностей. По внешности новичка, которая в потустороннем мире вполне соответствует духу, было совершенно очевидно, что в миру он мыкался армейским политработником. Круг его интересов не представлялся, таким образом, чем-то непостижимым. Именно с политработы я и начал: привел его в кинозал, где круглосуточно крутили триллеры и садизм с мазохизмом хлестали через край. В зрительном зале царили мрак и смрад, на последнем ряду кого-то с резиновым скрипом драли, самозабвенно пыхтя от ненависти к партнеру и любви к собственной персоне. Я искоса поглядывал на своего спутника и отмечал, что зрелище любо ему: он протемнялся ликом и только поеживался от страстного пламени, жадно его пожиравшего, да отбивался от неугомонного червя. Поначалу все такие - я-то привык давным-давно, огонь мне не мешает, а с червем искупления мы даже пускаемся в разговоры. Он, бывает, злорадствует: вот, мол, дембельнешься сожру тебя без остатка, а я отвечаю: так то когда еще будет, а пока помучайся, поскорби о моей пропащей душе, повертись голодным - ведь ты не насыщаешься вовек, и пока что ни крошки моего естества не пошло тебе впрок.
      Досмотрев фильм, мы снова вышли на плац. Группа духов готовилась к отправке на учения: в земных пределах намечались большие маневры, и воины собирались пустить в ход весь арсенал адских нашептываний, подначек и провокаций. К нам подошел мой хороший приятель из старожилов, по имени Аластор. В мирском воплощении он, без сомнения, сделался бы отпетым дедом. Аластор угостил нас сигаретами и долго хохотал, когда те, едва мы поднесли угольки, взорвались и опалили нам шерсть. Дух сообщил, что вышел приказ оставить его на сверхсрочную, и все мое естество сочувственно отозвалось, наполнившись глубокой дружеской ненавистью - не без зависти. Скоро мы простились, он вернулся к своему взводу, а мы отправились дальше.
      Посетили мы и медсанчасть, где выл, пребывая в шоковом состоянии, подземный бес, которого с целью демонстрации Господней любви вознесли в Небеса. Но любовь - вопреки расхожему мнению - проявилась не в вознесении, а в отправке его обратно, ибо в обществе ангелов бедолаге сделалось до того худо, что праведники не смогли этого снести. Посему бес был удостоен высшей милости - полного и окончательного водворения в привычный ад, но то был бес закоренелый, а нам подобного снисхождения ждать не приходилось. Червь не лгал, суля двуличным, совмещающим светлое и темное начала тварям, забвение грехов и утрату независимости. Бес между тем стонал и проклинал духовидца, ради прозрения которого Верховный выдернул его из родного пекла и подверг жесточайшей пытке - без этого, видите ли, духовидец не понимал, как это Господу не жаль в аду находящихся. Но теперь он знал, что Господу жаль, и даже очень, потому и держит их там, где им вполне вольготно и радостно.
      Посмеявшись над бесом, чье лечение состояло в новых муках - его донимали подробными расспросами о Небесах, собирая якобы данные для истории болезни - мы проследовали в Коцит, морозное святилище преисподней, где хранилось боевое знамя и торчал навеки вмерзший в ледяной каток Люцифер. Там и сям шлялись экскурсанты, среди которых попадались и ангелы, охваченные ужасом и чуть живые от ядовитых миазмов. Объяснения давал древний, высохший демон, седой до последнего волоска. Он рассказывал, как в незапамятные времена Верховный лично посетил преисподнюю и вел себя в соответствии с им же заведенным правилом. Предельно унизившись среди людей, он по сошествии в ад повторил свой подвиг и обернулся лютым чудовищем - собственно, это и был Люцифер, ибо все возопили:"Как Ты упал, о Утренняя Звезда, как упал!" Далее последовало таинственное, божественное дело: оставаясь во льдах в сатанинском обличье, внушая бесам надежду и оптимизм, Создатель вознесся на Небеса и с той поры ухитрялся быть сразу в двух местах. Местные еретики утверждали, что Люцифер - обыкновенное чучело, манекен, лишенный личного бытия, но толпы паломников продолжали стекаться к мрачному капищу, черпая там веру в бессмертие адских пропастей. Экскурсовод бубнил заученный текст, автоматически тыча длинной указкой в особо примечательные органы Сатаны. В некотором отдалении стояла аккуратно застеленная койка с табличкой, извещавшей, что Верховный навечно зачислен в наше воинское формирование. Имя Создателя звучало на всех перекличках и смотрах, а кто-то из сверхсрочников неизменно рапортовал:"Отсутствует по причине благих намерений".
      Вскоре мой подопечный заявил, что с него достаточно, он вполне пропитался адской реальностью, благо все увиденное не вызывает в нем отвращения - в жизни человеком он привык созерцать нечто подобное. Я украдкой подпалил ему гимнастерку и отпустил. Тут как раз возвратился Аластор, купаясь в лучах неподдельного, искреннего восторга. Разумеется, я сразу насторожился: счастливый демон не предвещает ничего хорошего. Так оно и вышло: Аластор показал мне приказ, строки которого сияли нестерпимым ослепительным светом. Из бумаги следовало, что мне пора на дембель. Кто-то на земле поставил за мое здравие свечку, и это решило дело. Между прочим, такая забота очень часто возмущает нашего брата. Иной раз все эти поминания сильно смахивают на выплату выкупа похитителям, тогда как похищенный давным-давно покоится в овраге с ножиком под ребром. Ну да Бог им судья только тем и остается утешиться.
      Итак, я прощен, и добрых моих качеств хватило, чтобы мне разрешилось проживать на какой-то небесной окраине. Там меня ждут почет и слава как обуздавшего порок, но в то же время - вечный укор за неистребимую к тому пороку склонность. По ночам мне будут сниться казармы, на ветровом стекле райского КАМаза я укреплю фотографию Люцифера, а в Хэллоуин, праздник нечисти, стану встречаться с однополчанами и вспоминать былое. Ведь в духовном мире существуют прообразы не только предметов и лиц, но также и ситуаций. Если где-нибудь под Воронежем приходит домой некий дембель, хлебнувший лиха, и после, протрезвев, не слишком вписывается в действительность, то положено быть и потустороннему аналогу такого события.
      Будучи еще во плоти, я хорошо усвоил армейскую мудрость: лучший способ противодействовать хреновому приказу - хреново его выполнить. Шансов на успех, конечно, никаких - в лучшем случае отсрочка. Но главное - ввязаться, а там посмотрим. Кстати сказать, любители этого изречения, очутившись среди нас, остались ему верны. То и дело ввязываясь то в одно, то в другое, они снискали уважение, и к их желаниям отнеслись с пониманием: оставили на сверхсрочную и даже рекомендовали в адскую Академию. У них появилась возможность жить по интересам до самого Страшного Суда - червячьей победы.
      Мне, естественно, было до них далеко, и я, не особенно изощряясь, решил сделаться самострелом. Поваляюсь в лазарете будто бы в стрессе от жуткой новости, пройду восстановительное лечение - авось, наверху успеют передумать, а то и забыть. Или, может быть, покруче разбушеваться? Чтобы сразу, если подфартит, не в лазарет, а в самый штрафбат. Лучшее, до чего я додумался, было пленение нашего командира, попытка захвата власти и последующий штурм Небес с применением полного набора зверств и соблазнов. Но я не учел, что в мире духов мысли одного немедленно делаются достоянием всех желающих. Меня скрутили и потащили на ковер к начальству, где с ходу начали орать, топать копытами и размахивать хвостами. Мне было сказано, что у меня пока нос не дорос идти войной на ангелов, что хрен я получу вместо лазарета, если вздумаю изображать контуженного божественной любовью, что засерям вроде меня в преисподней делать нечего - только даром из века в век пить из чаши казенного зла. Дескать, я давно на заметке, ибо уличен в предосудительном сочувствии некоторым райским квартирантам, и мне еще тысячелетие назад следовало наподдать коленом. Короче говоря, тема закрыта - собирай манатки и уматывай к своим.
      Я не заслуживал таких оскорблений, так как умножал адское зло верой и правдой, от души. Но иначе и быть не могло - я бы сам, окажись на их месте, не упустил случая лишний раз причинить страдания ближнему. Моя карта была бита, я поплелся прочь паковать чемоданы.
      Присев на койку, я разложил на ней бедняцкое личное имущество. Парадная форма - фуражка с черепом-кокардой, ремень с бляхой, украшенной пентаграммой, медали - за утопление спасающих, за безличное мужество, за отвагу при поджоге, за участие в малом Армагеддоне. Перелистал дембельский альбом с порнографическими рисунками и сортирными стихами. Подбросил на ладони пачку писем от возлюбленной: половина пришла из сопредельной преисподней, половина - из райской обители. К горлу подступил комок; адский пламень страстей разгорелся пуще прежнего, а червь спасения, ликуя, ввинтился в самое сердце. Позади скрипнула дверь: Аластор, ухмыляясь, стоял, привалившись к косяку, и ждал меня. Я собрался с остатками злобы и послал ему внушение, он приятно для меня удивился и отступил в тень. Я опустился на колени, обратился к западу и, глядя в пол, прочитал молитву:" Отче наш, который говорит с Сатаной, наводит ужас и ожесточает сердца. Зачем, создавши злое, ты топаешь ногами, что оно не доброе? Зачем не сделал нам поровну блага и лжи? Сам твердишь, что мы - тлен и прах, и не даешь свободы, ибо откуда она, когда злое - повсюду, а о вечно добром - одно лишь понятие? Зачем, всесильный, желая зла, творишь его чужими руками, а благо оставляешь в Себе? К чему наделил самостью, которая - ничто без Тебя и в то же время вечный, неустранимый соблазн?"
      Мои помыслы распространились по всей преисподней, и тысячи бесов различного звания их подхватили, начали вторить мне, воя и сокрушаясь, но тут же и радуясь, что мучается сосед. Аластор, потирая руки, подошел ко мне и взял за локоть. Я подхватил чемодан, встал и пошел из казармы. Меня отвели в адскую бухгалтерию, где торжественно не дали суточных и сухого пайка, в чем я затейливо, в соответствии с гордыней, расписался. Потом, с напускной наглостью, я попрощался, желая всем скорейшего суда, прощения, кастрации и вознесения в увечном, урезанном варианте на Небеса. Именно такое прощание полагалось по Уставу. Мне, тоже по Уставу, отвечали, что Верховный добр, что Он не допустит страдания многих миллионов бесов и, полный любви, откажется уничтожить милый их сердцу ад. Я козырнул, развернулся и был вознесен на вершину безжизненной скалы, скрывавшей под собою недра, отведенные преисподней. Вдалеке сверкала серебристая лента широкой реки, духовная толпа спешила на паром, уже готовый к переправе. В тех краях расстояния зачастую оказываются пустым звуком - в мгновение ока я перенесся на палубу. Проверив, на месте ли гостинцы - гашиш, марихуана, финский нож с наборной ручкой и маленькая граната,- я улегся в шезлонг. С тоской и надеждой я начал ждать, когда Небесный Град приблизится ко мне.
      февраль 1998