- Тита! Тита! Тита!! - такими воплями встречало меня больничное утро. Я бежал в палату (двухместную, для парного с мужем существования). Администраторша сидела вне себя от ярости и тыкала здоровой рукой в подушку.
      - Тита!!
      Расследование показывало, что настоящий полковник стянул кошелек с деньгами и отправился получать процедуры, которые сам себе прописал.
      Процедуры оказывали на него замечательное воздействие. В нем просыпался поэт.
      Он писал длинные поэмы, посвящая их лично мне, моему шефу, докторам, старшей сестре, массажистке - все получили по своему экземпляру. Поэмы были разные, в каждой указывались какие-то достоинства адресата. Уж не помню, чем пленил его я (свою-то поэму я как раз потерял). По-моему - живостью, кареглазостью, предприимчивостью. Эти произведения, вынужденно дружелюбные по форме, дышали затаенной солдатской агрессией.
      При различном содержании подпись всегда была одна и та же.
      Вот какая:
      Николаев, полковник в отставке, ветеран Отечественной войны, участник блокады Санкт-Петербурга.
      Атлетический Мемуар
      Кофе литрами и дым кубометрами - это вредно, как ни крути.
      Однажды я побежал за трамваем и почувствовал, что все, отбегался. А ведь когда-то выдерживал столько, что страшно подумать.
      Когда я только поступил в институт и угодил в замечательный колхоз, о котором уже когда-то писал, мне удалось оттуда удрать. Я отпросился в город, в институтский здравпункт, и там рассказал старенькой бабушке в халате про то, как я теряю сознание, и какой у меня бывает беспричинный плач. Как ни странно, это сработало. Но когда я начал петь ту же песню спортивному доктору, тот людоедски осклабился: "Очень хорошо! Мы от этого как раз и лечим физкультурой! "
      И вкатил мне основную группу, тогда как все мои буйволообразные товарищи попали в другую, специальную-лечебную, где спьяну кидали теннисные мячики и таращились на девиц. А мне было не до девиц. Помню, я отжимался, так мой сосед, припавши к полу, сподобился настроить свой нос на особенную волну, исходившую от трудившейся перед ним однокурсницы, весьма дебелой. Отжаться он не смог и так и остался лежать, ловя ртом потяжелевший эфир.
      Так что я оказался в безраздельной власти существ, напоминавших своим видом роботов, которых зачали по пьяному делу, а хладнокровием подобных рептилиям. "Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре", - пели они, механически выкидывая ноги на шарнирах.
      Они погнали меня сдавать лыжный кросс, но я спрятался среди березок.
      Это вскрылось, и мне пригрозили расстрелом. К концу марта, благо кросс был не пройден, дело запахло порохом. Я уговорил приятеля побегать за меня, и мы отправились очень далеко за город, на лыжную базу, 31 марта. Искали ее полдня, проваливаясь по грудь то в снег, то хуже, а когда нашли, никого там не обнаружили, и ветер свистал, и скрипели ворота. Мы выпили красного вина и поехали домой.
      В конце мая лыжи все еще не были сданы.
      Мне повязали мешок на голову, поставили к стенке и сосчитали до двух с половиной.
      Потом меня заставили бегать.
      Каждое утро, до начала занятий, я приезжал на стадион, где меня уже ждал патологический робот с выпуклыми, рачьими глазами. И каждое утро я делал по шесть километров.
      Я был один, стадион стоял пустынный. Со стороны меня наверняка можно было принять за особого оздоровительного человека, сжигаемого идеей.
      Теперь, случись такое, я бы умер на середине первого круга.
      Морда
      Лет пять-шесть назад мы заметили, что наш ребенок весьма возбужден, встревожен и упорно твердит про какую-то "Морду".
      По всему выходило, что Морда эта обитает во дворе, и от нее все неприятности.
      Наконец, я решил разобраться и специально повел дочку на улицу искать эту морду. Все разъяснилось очень быстро.
      В нашем дворе стоит трансформаторная будка. И вот на этой будке кто-то и впрямь нарисовал нечто среднее между гориллой, бойцом ОМОНа и автопортретом. На это ушло буквально несколько штрихов, но истинному художнику больше не нужно.
      Мы посмеялись, я сочинил про Морду сказку, подвел ребенка к Морде, заставил потрогать, пнуть, показать язык. В общем, справились кое-как.
      Потом Морду закрасили и заменили каким-то номером - как на могиле неизвестного горемыки, расстрелянного за изнасилование колхозного стада.
      И вот вчера я снова увидел Морду. Я даже остановился.
      Морда была цветная, в профиль. Это была большая фотография Конкретного Человека: стрижка ежиком, глубокомысленный взор, многопотентный живот, обтянутый красным свитером. Для протокола не хватало черно-белых шашечек.
      И я догадался: старую Морду никто не закрашивал, она просто-напросто сошла ночью с будки и где-то шлялась, нагуливая жир и зарабатывая авторитет, торговала цветными металлами. Теперь вернулась в статусе кандидата-депутата.
      Над Мордой было написано: "Я желаю счастья вам".
      Далеко от народа
      Сцена из прошлой жизни, рассказанная моим дядей.
      Хмурое утро. Крик воронья. Далекий осатанелый лай.
      В винном магазине дают популярное вино под названием "Сахра": "квадрат" - 16 градусов на 16 процентов сахара.
      Окрестный люд выстроился, будто к ленину.
      Ассортимент в магазинчике небогат: помимо "Сахры", которую в народе зовут "сахара" (с ударением на последнем слоге), есть коньяк за 14 рублей.
      И вот стоит в этой очереди пышная и культурная дама, в немыслимых мехах.
      Приличные люди берут себе "сахара" и отходят, временно счастливые.
      А эта, когда подходит ее очередь, волнуется и говорит:
      - Мне, пожалуйста, коньяк.
      Какой-то мужичок не выдерживает:
      - Коньяк ей подавай! "Сахара" брать не хочет! Сейчас коньяк сожрёт и "сахара" просить станет! И хер кто нальет! . .
      Меч
      Жил да был один мой знакомый, затаившийся сионист и вообще душа-человек.
      Охоч был до женского пола, не дурак выпить, да впридачу - мастер на все руки. И вот однажды он сделал одному маленькому мальчику большой деревянный меч, просто чудо.
      На меч же тот, если мне не изменяет память, положил Боевое Сионистское Начертание, смысл которого был открыт ребенку и переводился так: "Меч моего народа".
      Мальчик, крошка совсем, торчал с этим мечом на автобусной остановке, мама его куда-то везла.
      К ним подошел добрый славянин из мирной семьи народов, с открытой душой. Он приветливо, зла не тая и худого не мысля, спросил:
      - А что же это у тебя за меч, мальчик?
      На что дитя дало ему огнедышащий ответ:
      - Это - меч моего народа.
      Мышиный вопрос
      Однажды перед сном я долго размышлял о Мышке.
      Я вспомнил наши микробиологические штудии. Для наглядной демонстрации гибельного влияния микробов нас заставили взять Белую Мышку и сделать ей укол в живот. В шприце содержалась культура бактерий. И все это сделали, и я в том числе.
      А теперь я думаю: почему я это сделал?
      Между прочим, я повторил действия уничтожителя мышек из старого фильма про всяких живодеров. Фильм назывался "Кому он нужен, этот Васька? " и в 7-летнем возрасте довел меня до совершенно невменяемого состояния. Пожалуй, это было первое знакомство с Мировым Злом. И вот, тринадцатью годами позже, я предпринял нечто намного худшее.
      Мы ведь могли отказаться. Никто не сомневался, что для Мышки это закончится плачевно, и никакие доказательства здесь были не нужны. Пусть не все - я один мог отказаться. Вооруженный не мышиной, а лошадиной дозой микробов, я отлично понимал, что цель опыта вовсе не в том, чтобы что-то доказать. Я должен был научиться переступить через себя для пользы дела. И, сознавая эту необходимость, я напустил на себя полное равнодушие и ликвидировал Мышку.
      Теперь же меня не то, чтобы мучило раскаяние - скорее, вопрос. Для пользы какого дела была устроена эта демонстрация?
      Получается, что дохтур должен уметь наплевать на разные тонкости, когда перед ним поставлена важная задача.
      Итак, вопрос: к выполнению какой задачи готовят дохтура, когда велят ему истребить живую тварь без всякой на то необходимости? И через что ему предстоит переступить?
      Я догадываюсь, конечно. Но нет, не может быть, чтобы вот так, заранее.
      Рождественская сказка
      Жил да был на свете Самый Главный Водопроводчик по прозвищу Архетип.
      Он был очень добросовестным работником, менял прокладки подтекающим домохозяйкам и пил при этом совсем чуть-чуть, и то по будням.
      Дьявол, видя такое усердие, затаил злобу, а потом изготовил Дьявольскую Батарею.
      Однажды, когда Водопроводчик Архетип пришел ее чинить, батарея взорвалась на тысячу кусков. Один из осколков, самый чугунный и ржавый, пробил Водопроводчику череп и засел в задней черепной ямке. После этого Водопроводчику все стало видеться в дурном свете.
      Он подружился со Снежной Королевой, побывал в ее царстве, а когда вернулся, разбил в окрестных домах все стекла и перекрыл все трубы.
      Я долго скитался, разыскивая его, и пережил много опасных приключений, расспрашивая о нем во дворцах и разбойничьих притонах.
      Наконец, я нашел его на полу нашего РЭУ. Он сидел, раскинувши ноги, и складывал из ржавых болтов слово "Вечность".
      - О, пробудись! - и я простер к нему руки. - Неужели твое сердце заледенело? Ведь бабушка мерзнет!
      Я долго говорил, веруя в живость его сокровенного душевного родника.
      Водопроводчик внимательно слушал. Через восемь часов глаза его увлажнились, а живой родник прорвался фонтаном. Повалил горячий пар, и все заволокло. Горячая вода забила гейзером и бьет до сих пор.
      Про водопроводчика
      И кто же их не склонял?
      Я вызвал водопроводчика.
      Но он не пришел.
      Одна знакомая поделилась опытом удачного общения с этой спецслужбой: их надо встречать в халатике.
      Итак, я нацепил халатик, завился, подкрасился, побрил ноги, но не лицо, желая соблюсти модный нынче гарлемский стиль; снял обручальное кольцо и начал ждать.
      Дроля, однако, не появился.
      Тогда я надел шапку, взял пистолет и пошел в так называемый ЖАКТ.
      Оказалось, что вероломный дроля уже расписался в амбарной книге, указав там, что навестил меня накануне и выложился на полную катушку, сумев оправдать мои самые сокровенные желания - даже те, о которых я не подозревал.
      И я стал ждать его дальше, готовый устроить семейную сцену, обломать рога и наставить новые.
      Но вот он явился: через неделю.
      Это был печальный человек в вязаной шапочке. Судя по запаху, грусть его была вызвана употреблением чего-то невкусного, причем он это не только употребил, но и выделил.
      Дальше он повел себя как доктор, который вылечил насморк, но рак победить не сумел.
      Я, например, когда сам был доктором, всегда старался вселить в клиента какой-нибудь необоснованный оптимизм.
      Но нельзя же так вот, без всякой надежды оставить!
      Глядя на мои ржавые трубы, он качал головой и причмокивал так, как чмокал бы гинеколог, глядя на трубы фаллопьевы, пораженные гонореей.
      Он поручил мне купить новую, двухметровую трубу для выполнения пластической операции.
      Поменял прокладку, в чем выразилась аналогия с излечением насморка.
      Потом, по моей настоятельной просьбе, приблизился к холодной батарее. Так приближаются к постели умирающего.
      - У-у-у! - сказал он, прикоснувшись ко лбу больного. И начал сыпать латынью.
      Потом строго перевел:
      - Это надо делать летом.
      Анатомический Мемуар
      Люди гораздо выносливее и черствее, чем о них думают.
      Стоит заговорить про мединститут, как сразу слышишь: ах, анатомичка!
      Между прочим, у нас на курсе было 500 человек, девиц среди них - две трети. И на моей памяти только одну отчислили за то, что ей не хотелось препарировать пятки. Да, впрочем, она сама ушла, никто ее не гнал.
      Что до меня, то я всегда смотрел на тамошних покойников с раздражением, потому что должен был вызубрить, из чего они состоят. Других чувств у меня не возникало. Они же совершенно безобидны, эти заспиртованные головы немецко-фашистских захватчиков и врагов народа - на вырез, с демонстрационными разрезами-"окошками" на лбу и щеках. Может быть, эти мелкие дефекты - вообще прижизненного происхождения.
      При виде больших костно-мышечных статуй со специально подкрашенными сосудистыми и нервными пучками мне всегда хотелось узнать, что думают об этом их неупокоившиеся души, которые, конечно же, так и порхают в анатомических залах, нашептывая студенчеству вредные, неправильные ответы. Хотелось бы мне так вот стоять, безымянным? Нет, только с указанием прожитых лет и литературных заслуг.
      Самые веселые занятия - это, разумеется, когда изучаются сами знаете, какие органы.
      Мрачный, но добрый грузин Каха угрюмо топчется. Перед ним - мошонка, по-латыни - скротум.
      - Назовите орган по латыни!
      - Скриптум.
      - Нет.
      - Скроптум.
      - Балл долой за скриптум, балл долой за скроптум.
      Поднос передвигается к его соседке. На подносе лежит черный от тьмы веков, заслуженный орган, внушающий невольное уважение. Похоже, что он, пожалуй, даже и не человеческий, а лошадиный какой-нибудь, забытый в лошади конем.
      - Расположите орган по отношению к себе!
      Тут надо дать пояснение: все органы, которые нам давали, полагалось располагать во фронтальной плоскости перед собой, как если бы они были наши собственные.
      Девушка не смущается, нет. Уже одно то, как она принимает орган в руки, говорит о многом. Но секундное замешательство при попытке расположить орган по отношению к себе вызывает всеобщее ликование.
      Поднос едет дальше.
      Айболит-79
      Вспоминается картинка: она мне очень понравилась в свое время и чем дальше, тем все больше нравится.
      Я успешно закончил восьмой класс: сдал последний экзамен и потому отправился погулять в Таврический Сад.
      День был погожий, в Саду стоял шум и гам. Привлеченный фанфарами и трубами, я, буратине подобный, пошел к летней эстраде. Там давали разудалое представление под названием "Доктор Айболит".
      Площадка перед эстрадой заполнена детворой. Многие были с мамами, иные даже в колясках.
      Царила атмосфера мирного праздника.
      По сцене метались обезьяны и прочие твари, предводительствуемые не вполне адекватным доктором.
      Уже не помню, как повернулся искалеченный сюжет, но в какой-то момент с эстрады стали кричать:
      - Разбойники! Разбойники! Где вы?
      Рядом со мною, голые руки скрестив, стояли два опасных лба, бритых налысо. Они жевали жвачку и снисходительно следили за действием.
      Один улыбнулся и крикнул:
      - Мы здесь!
      Достигая невозможного
      Я надеюсь, что мой ребенок вырастет пробивным человеком.
      К тому есть задатки.
      Повел я ее в поликлинику, выписываться в школу. Приходим, а там все прекрасно: детский плакат с коровой в шляпке и подписью "Кады-мады, неси воды! Корове пить! Тебе - водить". А еще - очередь на пятьдесят человек, и все, как один, в польтах, ибо гардероб не работает по причине зимы.
      Короче, я ворвался в какую-то каморку, пал ниц, назвался невропатологом и сказал, что от моего немедленного приезда зависит жизнь полутысячи человек с бытовой травмой головы.
      Выписали.
      Я и раньше бывал расторопен. В детстве мама свела меня в зоопарк покататься на пони. Там была очередь часа на три, и мама, разобравшись с порядком стояния в ней, вдруг выяснила, что я уже еду. Я просто пошел и сел в тележку. И некий тип, при орденских планках, стал всячески ветеранствовать и вещать, что вот, мол, уже с таких малых лет, и так далее, и тому подобное.
      На пони, однако, был я, а он стоял и пускал завистливую, бешеную слюну.
      По материнской линии у моей дочки тоже все неплохо.
      Однажды, на заре перестройки, ее мама приобрела без очереди сапоги, за которые убивали.
      А тесть мой вообще совершил невозможное, прямо на моих глазах геракнулся тринадцатым подвигом.
      Пошли мы, помнится, за пивом, с двумя трехлитровыми банками. Было это году в 1988. В унылой ноябрьско-мартовской мгле торчали два пивных очка; одно из них сомкнулось навсегда, другое же трудилось на износ, питая надежды очень, очень длинной и молчаливой очереди. Она выгибалась больной загогулиной, страдая.
      Тесть оставил меня следить, а сам привалился к ларьку, как бы ни в чем не участвуя. Он просто пришел посмотреть и постоять, ни к чему не стремясь. Он сделался маленьким, униженным и неожиданно доброжелательным ко всякой твари. Вскоре ему удалось завязать серьезный разговор с фигурами, которые тоже, по причине предвкушения, уже начинали наполняться благодатью. Я опомниться не успел, как тесть уже бежал ко мне с двумя полными банками.
      "Быстро! Быстро! " - приговаривал он. Оказалось, что пиво на нем закончилось и не досталось людям, с которыми он разговаривал про былое и думы.
      Очередь еще только начала ворочаться, плохо понимая, что произошло, а мы уж были далеко.
      Чрезвычайно-Полномочный Мемуар
      В годы работы на благо всеобщего здоровья, творившегося в моей славной пригородной больнице, мне удалось заполучить Мандат.
      Дело в том, что наше отделение занималось старыми травмами и болячками, то есть так называемой реабилитацией.
      К нам же из других больниц спроваживали Бог знает, кого.
      Гниющих заживо, с трубками в животе, с грибковым поражением всего, что бывает.
      Реабилитироваться. Острый период, дескать, миновал.
      Так что у нас все цвело и пахло.
      И мне выписали Мандат.
      Он до сих пор есть.
      С этим Мандатом я имел право ногой открывать двери в любые больницы и приговаривать кандидатов либо к реабилитации, либо к забвению. И все такие хитроумные больные шли только через меня.
      Конечно, это была фикция. Вопрос решался гораздо выше, и не бесплатно, конечно. Моей задачей было придать безобразию видимость благообразия, то бишь навести понты.
      Всех, кого я брал - брали.
      И всех, кого я не брал - брали.
      Да я и не отказывал никому, понимая, что себе дороже. Один раз только отказал, или два, в том числе одному романтическому молодому человеку. Я вот совсем не романтический, я очень черствый. Но, слава Богу, есть люди, которые еще способны забираться на крыши, любоваться там закатом и рассветом, следить за звездами, загадывать желания и мечтать о волшебной любви. Иные, как выяснилось, могут там немного поспать, и даже в собственный день рождения, уединившись от гостей - в этих маленьких странностях и чудаковатостях нет ничего страшного, на них стоит мир. Что с того, что этот маленький принц, наконец, навернулся и сломал себе шею. Главное - он был романтик.
      Я отказал ему, потому что ниже подбородка у него ничего не работало, он весь был одним большим гнилым пролежнем. Кроме того, судьба наделила его сифилисом и гепатитом В.
      Но его взяли.
      Как взяли и дедушку, чей сын, из Новых (русских? нет, его звали Гальперин) катал меня в джипе-паджеро посмотреть на папу. Даже дал мне триста рублей "на такси", чтобы не везти меня домой.
      Я взял дедушку, благо спорить было бессмысленно, и дедушка свел всех с ума за первые же полчаса своей реабилитации (обреченной, разумеется, на провал). Он составил графики с настоящей осью абсцисс и настоящей осью ординат. Потом стал чертить разноцветные ломаные линии, отражая в них частоту и время визитов дохтура (меня), профессора, санитарки, сестер и, вероятно, любящего сына.
      Сын этот после нажаловался на меня, сказав, что я взял взятку.
      Надеюсь, что за общую щепетильность в денежных вопросах его прямо в джипе взорвали родственники других больных, похожих на его папу.
      А еще раз я, потрясая Мандатом, отказался принять не очень симпатичную девушку, но зато - с шизофренией.
      На следующий день она уже лежала у меня в палате. Она быстро облизывалась. Глаза у нее бегали туда-сюда. На вопросы отвечала толково, но с некоторой досадой, как бы отмахиваясь. Люблю психиатров! Ей написали: "Контакт формальный".
      Как это верно.
      Потом я обнаглел и готов был сунуть свой Мандат кому угодно, даже милиционеру, который останавливал меня за следование в нетрезвом виде.
      Корпоративный Мемуар
      Корпоративные сабантуи - гнуснейшая штука.
      Когда я был доктором, я этого хорошо хлебнул.
      Тут тебе светлый праздник, лето или весна, а то и зима с осенью, Новый Год - гуляй, не хочу, но я не хотел. С одной стороны. Не хотел видеть эти физиономии, которые я и так терпел круглый год, хотя понимал, что обязан с ними обручиться, повенчаться, вступить в бытовую, астральную и замогильную связь. Но с другой стороны, эти физиономии были до того нестерпимы, что я уже даже хотел встретить с ними Новый Год, чтоб неприязнь моя, под действием разугрева, сменилась слабым подобием сочувствия.
      Иначе просто незачем жить.
      Хотя, когда бы черт разбудил меня ночью и предложил попользоваться его сатанинским сервисом так, чтобы все они сию секунду исчезли, не обязательно померли, а просто куда-нибудь делись, навсегда, безвозвратно, и все их прекрасные имена истерлись из собеса и ведомостей по зарплате, и никто бы, ни одна живая душа не узнала о моем на то согласии и моей же санкции, то я, ручаюсь, принял бы от него перо, а не случись у него пера - обмакнул бы в чернильницу с красной чернилой дрожащий от возбуждения палец, и вывел бы свою самую залихватскую, развесистую подпись.
      И все бы они пропали в мгновение ока, а я бы засмеялся, вышел в поле и начал петь.
      Но это уже нечто несуразное, в духе Сен-Симона и Кампанеллы.
      Было же так: длинный стол с одинокими дешевыми бутылками, скромные приплюснутые помидорчики, отмороженные огурчики, переваренный салат Олювье. Потная колбаска кружочками.
      За больничными окнами - ночь и лес, на стеклах - бытовые зарисовки: Дед Мороз и елочка.
      Напряженная тишина.
      Невнятная, приглушенная музыка ("Младший лейтенант, парень молодой").
      Дедом-Морозом нарядили больного. Он опасливо веселился и нерешительно пил водку, косясь на администрацию нашего отделения.
      (Через неделю, если не ошибаюсь, его-таки выписали за пьянку).
      Администрация важно жевала.
      Сестры от случая к случаю гоготали.
      Наконец, появилась Снегурочка в сопровождении странной, ужасной фигуры в трико и с бубенчиком в руке. Это была двухсоткилограммовая сестра-хозяйка, переодевшаяся Шутом. Авторы либретто почему-то сочли Шута лицом, обязательным для новогодних забав лицом, действующим и исполняющим.
      Шут приплясывал и тоскливо звенел бубенчиком. Потом хлопнул водки.
      Я не смог этого стерпеть.
      Напился за полчаса вдребезги. Меня свезли на каталке в укромное место, прикрыв от пациентов ветошью: белье везем из автоклава.
      Любовь к отеческим гробам
      Нам совершенно напрасно навязывают западную модель организации труда.
      Прививают корпоративное мышление, мучают всяким фитнессом, который совершенно чужд национальному мышлению. Заставляют жрать кислородные коктейли. Зря! Все это у нас уже было, в отечественной версии, просто кому-то не хочется, чтобы нация развивалась.
      И сколько же можно им повторять, что их западные демократические ценности еще только вызревали в нетрезвом сознании, когда у нас уже было Новгородское Вече? И братья Монгольфье напрасно обожрались своих лягушек так, что обоих раздуло до воздухоплаванья. У нас уже давно крылья ладили, да с пороховых бочек летали. И в том, что мы Родина Слонов, ничего нет смешного, потому что наши медики по сей день спасают обмороженных мамонтов, неосторожно прилегших спьяну и задремавших, мульёны лет тому назад.
      У нас хорошие традиции.
      Я все это к тому пишу, что самый дружный коллектив, какой я видел, настоящая корпорация "Бессмертие", трудился в одной калининградской больнице, где я был на практике. Терапевты. Никаким корпорациям не снилось такое единство.
      И работали-то, между прочим, вполне прилично. Мёрло у них не больше, чем у других. Но вот один все-таки помер. Пошел в сортир и помер там от разрыва сердца, таким и нашли, на полу лежал.
      Тогда дохтурша, лечившая бедолагу, стала описывать этот эпизод в истории болезни. Дохтурша была еще молодая, опыта никакого. И коллеги сплотились вокруг нее, чтобы защитить отделение от нависшей беды.
      - Что ты написала? Что ты написала? - трясла историей заведующая. "Больной упал в туалете и умер". Что это такое? Прочитают и решат, что у нас полы не вытирают! Что он поскользнулся и умер!
      - Да, да! - кричали остальные. - Да! Наоборот! Надо было написать: "Больному стало плохо в туалете, и он упал! "
      - Ему который день плохо было! Да! - подсказывала заведующая.
      - Он уже давно! - вторила третья.
      - Ну, так, - сказала заведующая и вышла с историей.
      Больше я такого нигде и никогда не видел. История болезни - вся, со всеми консультациями, со всеми штампами и подписями в натуральную величину, разными почерками - была переписана в полчаса. Страниц не выдирали, глупую запись не заклеивали. Переписали всё. И появилась новенькая история. А старая не знаю, где.
      И полный фитнесс.
      Токсический Мемуар
      В детстве я много болел, в том числе ушами. Ушами вообще можно делать только две вещи: двигать и болеть, потому что слышим мы мозгами и сердцем. Мозгов у меня не было, сердце работало хорошо, так что лечили уши: ставили компресс. Мне было шесть годков.
      Утром я, проснувшись, радостно побежал к чашечке с водой (для тех лет подозрительная тяга к утренней воде). И хлопнул до дна, но в чашечке был спирт, о чем я, дитя невинное, не имел понятия. И вой поднялся такой, что дрогнули стены.
      Еще один опыт был курительным. Я, помню, досаждал отцу: дай покурить! дай покурить!
      Ему это надоело, он раскурил беломорину и сунул мне в рот.
      Мне было, значицца, шесть годков.
      Я затянулся и потерял сознание.
      Потом у меня были и другие опыты. Было мне, как я уже говорил, шесть годков... Нет, о других опытах я стыдливо умолчу.
      Я что хочу сказать: испытанные ощущения были настолько неприятными, что у меня должен был выработаться стойкий условный рефлекс. Особенно если учесть, что все это выглядело как травма детского периода, на которую сейчас многое сваливают.
      Но ни фига!
      В седьмом классе я уже благополучно курил "лайку", зажевывая молодой елочкой.
      Потом, с не меньшим благополучием, сосал портвейн из майонезной баночки.
      Вы, товарищ Павлов, среди собачек молодец, а мы как-никак высшие существа.
      Хакер
      Он появился у нас, дождавшись Парада Планет в свою честь. Он хакнул наш дом, когда тому благоприятствовали звезды, сложившиеся в созвездия Пивзавода и Старого Носка.
      - Я ведь по жизни хакер, - говорил он застенчиво. - У меня был шеф, так он однажды постоял за спиной, посмотрел, как я работаю. "Ты ж, - говорит, не продвинутый юзер, ты хакер".
      Я тогда не понимал тайного смысла его слов и сочувственно улыбался.
      Хакер был высок, широк в плечах и тазовом поясе, рыж волосами, в очках и с веснушками. Рот был полон гнилых зубов. Пахло от него плохо. Одет он был в рубашку, брюки и старенькие сандалии. Других вещей при нем не было.
      - Я у тебя поживу немного, - попросил он. - А вещи мне скоро пришлют из Москвы. У меня там остался чемодан.
      Хакер прибыл с Урала, где жил и трудился, но злые люди вынудили его бежать. Он объявился в Москве, получил заказ на изготовление какого-то сайта, но люди и там оказались не лучше. "Эхе-хе, - вздыхал он. - Купил я на последние деньги литровочку водки, кило колбаски и пошел в лес. Там и переночевал".
      Злые люди захватили и удерживали его чемодан, полный, по его утверждению, несметных сокровищ.
      Переночевав в лесу, он отправился в Питер к нашему общему другу, который, собственно говоря, нас некогда и познакомил. Но друг оказался таким же вероломным, как и чужие. Паразитически истощив мозговые ресурсы Хакера, он выставил его за дверь.
      И вот Хакер явился ко мне - очень для него удачно. Во-первых, я к тому времени успел поссориться с тем самым общим другом и набил ему морду. Так что речи Хакера встретили во мне сочувствие. Во-вторых, мое семейство было в отъезде по причине месяца августа, а Хакер принес водку и пиво (купленные, разумеется, на последние деньги). Этого было достаточно, чтобы мы побратались, и я сказал ему: "Живи, сколько хочешь".
      Хакер жил у нас тихо, ежедневно ожидая мистических денежных переводов и посылок. Он делал дочке игрушки из желудей, немножко готовил, подмывал посуду и продолжал сильно пахнуть, на что ему однажды жена моя, не стерпев, указала. Когти на ногах у него были, как доисторические лопаты. С ними он смахивал на пещерного медведя.
      "Вы классные, " - подлизывался он.
      Одновременно он искал себе работу и по чуть-чуть, в счет харчей, помогал мне: показывал кое-что умное. Но больше сидел, подперев кулаком щеку, и ласково смотрел в экран, где часами крутился земной шарик, с которого радостно перепархивали в неизвестную мне папку многочисленные документы.
      "Вирус", - он тыкал пальцем в экран. Я, глупый ламер, приходил в ужас.
      - Не ссы, - совестил меня Хакер. - Я же его писал.
      Он пытался подзаработать. Однажды пришел к нашей знакомой, у которой что-то перегорело. Она его ждала: сняла с аппарата кожух и все протерла. "Зачем? - строго спросил Хакер. - Должна быть пыль".
      После его ухода она вымыла за ним тапочки.
      Он жил у нас, ел, ходил в прежней рубашке, хотя на дворе уже был октябрь. "Что тебе, жалко, что ли? " - спросил он мою жену, когда она намекнула, что его визит затянулся.
      По его словам, крупный заказ ожидался со дня на день. Тогда он снимет квартиру, которую потом и купит.
      Документы порхали; крутился-вертелся шар голубой.
      В ноябре месяце меня призвал к себе отчим и строго спросил: "Когда кончится это блядство? "
      Я не мог ему ответить, но скоро оно кончилось, не продлившись и четырех месяцев.
      Хакер напал на след богатой фирмы, которая, взглянув, как он лепит сайты, взяла его на любых условиях, выдала гонорар и какой-то каталог, оценивавшийся в тысячи, по его словам, долларов.
      По этому случаю он припозднился.