Поступил пациент — обыкновенный алкаш, ничего особенного. Ну, инфаркт у него.
      Осторожный доктор с кардиологии рассудил, что пусть он немножко полежит в реанимации.
      И забыл про него.
      Сам–то доктор с кардиологии в реанимацию не ходит, потому что ему там нечего делать. Но вот прошел день, второй, пятый, а клиента все почему–то не возвращают. Доктор озаботился, пошел все–таки в реанимацию.
      — Как тут мой подопечный? — спрашивает.
      — А у него белая горячка, — отвечает реанимация.
      Доктор взглянул — и правда: клиент лежит привязанный, не соображает ни хрена, ему что–то колют. Ладно, пускай лежит дальше.
      Прошло десять дней, и клиент вернулся в кардиологию, в отделение, где доктор.
      Тот интересуется:
      — Ну как, понравилась тебе белая горячка?
      Клиент отвечает:
      — А я, доктор, не знаю, была у меня белая горячка или нет…
      Ну, не знаешь — и хер с тобой.
      На следующее утро доктор пришел в палату и пошатнулся: все зассано, не продохнуть.
      — Кто??…
      — Да я, — отвечает тот самый клиент. — У меня же катетер стоит в хую. С реанимации остался.
      — Так что же ты не сказал вчера, когда тебя переводили?
      — А я, доктор, больше врачам ничего говорить не буду. Только начну им про катетер, а они меня привязывают и колют чем–то, а я вырубаюсь…

      Сонная пригородная больница, кардиология. Лето Господне.
      Среди пациентов — местный батюшка, настоящий, но не самый главный. Ничего у него нет особенного, кроме цирроза печени. Доктор не хочет его выписывать — зачем? Сам батюшка никуда не торопится, а если его выписать — другой же поступит, его принимать!
      Батюшка ходит, сцепив на животе руки, и сокрушается по поводу цирроза:
      — Откуда чего берется?…
      На это доктор ему отвечает, не без наигранного участия:
      — Вы, вроде, на пьющего не похожи, харизма не та…
      — Да нет, доктор, это все водка с пивом…
      Однажды подбегает:
      — Отпустите меня на часок! Халтурка подвернулась, панихиду отслужить.
      Отпустили, конечно. Доктор потом любопытствует:
      — Ну, как панихидка прошла?
      — Да никак. Живая еще. Вхожу — там какие–то псаломщики вокруг сидят…
      Доктору опять интересно: что же это за псаломщики? Оказалось, что эти псаломщики читают Псалом номер 90, и если прочесть его сотню раз, то больная наверняка поправится.
      Батюшка:
      — Ну, я их живо разогнал. А ну–ка, быстро жопы от стульев оторвали! Святой отец пришел…
      …Батюшка, не чуждый миссионерства, не отстает от доктора, приглашает его посетить местную церковь.
      — Заходите к нам в храм! У нас там, правда, сейчас такая стройка идет… Это ответ двадцать первого века средневековью… Там будет центр паломничества…
      Доктор берет эти оптимистические замыслы под сомнение: никогда еще эта местность не привлекала паломников. Для этого чудеса нужны.
      Батюшка сосредоточенно трет нос:
      — Отец Лев — хороший организатор. Чудеса уже есть.
      Доктор крайне заинтригован:
      — ??? Какие же?
      — Да вот иконок понабросали в Первый Психоневрологический Интернат. Сумасшедшие их так намолили, что те посветлели и стали как новенькие — чудо. Теперь они у нас висят.

      По телевизору показывают поезд «За возрождение России», который разъезжает по Сибири. Это и поликлиника, и сразу церковь, что очень разумно. Вместо кабинетов — вагоны; в одном гинеколог принимает, в другом — психиатр. И так далее. Регистратура выдает билеты–талоны.
      Не во всех же деревнях есть поликлиники и аптеки, так вот и решение. Чем строить инфраструктуру, гораздо интереснее пустить поезд.
      Мое воображение претыкается и отказывается представить это в динамике. Так, разорванные намеки и предложения. Например, насчет госпитализации: можно ведь и не выйти из этого поезда, а поехать дальше, с докторами, в вагоне–больнице. «На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы», — поют доктора, со слезами на глазах вспоминая известное кино.
      Можно и вообще никогда не выйти из поезда. Попрощаться с родными, когда положение безнадежно, и уехать.
      Меня чрезвычайно занимают все эти удивительные затеи с поездами. Кого–то наверху прилично зациклило: сначала половые вагоны, теперь вот это.
      Но я не то чтобы все это осмеиваю. При должном размахе может выйти полезно.
      Можно сделать отдельные летающие кабинеты: летающий роддом, летающий массаж предстательной железы, летающий лечебный гипноз. Над родиной порхают вертолеты или, если наука дойдет, скачут многокилометровыми прыжками компактные капсулы. По всей стране, как блохи, под музыку «Воздушная кукуруза». Иногда и накладки выходят, садятся не там и не те.

      Я ненавижу жевательную резинку.
      Во–первых, меня раздражает вынужденность жевания, коли эта гадость уже попала в рот. Во–вторых, я насытился ею вполне, пока работал в больнице. Потому что в больнице известно, какая вредность, и как же не жевать резинку с утра, когда у заведующего лечебной физкультурой в шкафу стоят десять литров коньяка.
      Помню, один малец меня прямо довел с этой резинкой до исступления. Этот шкет просиживал в ординаторской часами, лет семь или шесть ему было. Потому что его маме некуда было девать шкета, и она брала его с собой на работу. А мама сидела за соседним со мной столом. И шкет едва ли не круглосуточно пропитывался атмосферой дерьма, гепатита, памперсов, костылей и гноеточивых пролежней.
      И вот он вдруг как заверещит: «Холодненьким пахнет! Мама, холодненьким пахнет!»
      Знаете, какой у меня любимый эпизод в фильме про Жеглова? Когда водитель хлебной машины идет к телефонной будке и хрипит малышу: тихо, пацан.
      Тихо, пацан!
      Холодненьким пахнет…
      Это от маминого коллеги мятной резинкой пахнет, то бишь от меня. Потому что я десять минут назад засандалил из горла двести грамм из лимонадной бутылки с водкой, которую мне подарила благодарная больная.
      А он так и вьется вокруг, вприсядку: холодненьким, холодненьким!… И мама уже тянет носом. Павлик Морозов заработал. Мысли разбегаются, руки прыгают, паника. И костенеет условный рефлекс.

      Дверь вскрывали при помощи МЧС. Внутри лежала бабка, изъеденная пролежнями.
      Бабку доставили в реанимацию, начали ставить ей мочевой катетер, и сразу из половой ее щели полезли опарыши.
      Сестры загалдели:
      — Оставим! Оставим до утра, пусть народ посмотрит!
      — Нет, — сказал доктор. — Быстро все убрать, пока мухи не налетели.
      Ну, устроили фотосессию при помощи телефонов с камерами.
      Наснимали, загнали в компьютер и подпись придумали: «Без окон, без дверей, полна горница червей».
      Первое, что увидел шеф, когда утром явился и врубил компьютер.

      Токсовская больница — странное место.
      Попадешь и сойдешь с ума.
      Пятнадцать человек в палате, и только тот, что на искусственной вентиляции, не бредит. А у прочих сплошная белая горячка, да психосоматика.
      Так что трахеостома — лучшее средство от неправильных мыслей.
      У одного вертолетчика между лопаток вырос пропеллер и он вылетел из кровати на пол, с гирями на ногах (сломаны были ноги).
      Доктор успокоил его галоперидолом, и летун посетовал: эх, не долетел до Москвы — пришлось садиться в Витебске.
      Его сосед по койке в это время брал Варшаву.

      Можно развить тему и написать, как вообще пьют врачи.
      Многим же интересно, правда — и как это они пьют?
      А так, что вы им все равно ничего не сделаете и придете лечиться.
      Одни прячутся, другие — не очень. Кто проще, тому больше прощается. Был у нас, например, почтенный хирург, заведующий отделением. Он напивался среди бела дня, и это оказывалось полным сюрпризом. Напивался, запирался в кабинете и жил там неделю, преимущественно спал. И никому это не мешало. Пациенты как мерли, так и мерли, а некоторые выписывались.
      Конечно, желателен стаж, опыт работы, потому что молодежи таких вещей не спускают. И уж совсем опасно напиваться на дежурстве, потому что ночами по городу рыщет хищный и безжалостный ночной дозор, то есть линейный контроль. Так произошло с нашим реаниматологом, который уже на дежурство пришел, наступая себе на галстук. И лег спать. И его выгнали, потому что он еще не заработал себе права спать.
      Большинство предпочитает половинить процесс. Немножко на работе и немножко после. Или побольше после.
      Лично я предпочитал вообще после, потому что мучился угрызениями совести. В Писании все это оговорено: «Будешь бежать, когда никто не гонится за тобой». Полдня приходилось ужасно страдать, изображать озабоченность и говорить, что идешь в Администрацию. Вместо Администрации я шел на лестницу, восходил к чердаку, стоял на площадке и курил, пока не приходили курить мои пациенты.
      Однажды, помню, я отпросился уйти пораньше, к зубному врачу. Меня нехотя отпустили. Я убежал, как лань; очутился в каком–то далеком магазине, с запасом поправил здоровье и сел в автобус, чтобы ехать на вокзал. Я за городом работал. Но я позабыл о привычке местных автобусов кружить и петлять. Через пять минут меня, разморенного и потрясенного, привезли обратно к воротам больницы, откуда уже валом валили мои сослуживцы.
      Они затолкались в автобус, обрадованно увидели меня и ничего не сказали, только смотрели во все глаза и нехорошо улыбались. Я втягивал голову в плечи, кутался в шарф, и у меня торчал только нос, очень жалкий и дерзкий.

      Врач УШЕЛ.
      Нет, не так. Все намного тоньше и толще.
      Врач УШЛА.
      Я сидел пятым в очереди, и дверь открылась, и врач УШЛА. Куда — никто не знал; она выплыла не то дебаркадером, не то дирижаблем. Мерно покачивая задубелыми жировыми напластованиями, она удалилась в страну вечно закипающего чайника.
      Я попытался подсчитать изменения, случившиеся в детской поликлинике в эпоху национального проекта здравоохранения. Насчитал три штуки.
      Во–первых, зачем–то сняли древний плакат с коровой и стихами: «Кады–мады, неси воды, корове — пить, тебе — водить».
      Во–вторых, в регистратуре установили компьютер. Теперь–то уж прежнему распиздяйству не бывать. Раньше подходил и получал свою Клинопись, а теперь хрен. Сначала ты покажешь документы, потом регистраторша набьет все в компьютер, вылезет распечаточка–талон, а уж потом она пойдет за Клинописью.
      Регистраторша одна, тут уж или — или. Фонды не резиновые: либо талон, либо напарница. Сидит с лицом непроницаемого дятла, ее пальцы в деловитой судороге дрожат и зависают над каждой буквой, потом тюкают.
      В третьих, конечно, бахилы. Пять рублей. На что бахилы, если с утра идет чудовище, в шубе–пальто, без бахил, на работу? Распространяет тлен самим фактом своего появления, топочет уличными тумбообразными ножищами–сапожищами? С порога торгует солями из Мертвого моря, с порога же советует пить при гнойном отите абстрактную траву?

      Я сильно подозреваю, что Больница Володарского — гиблое место, истребительное лечебно–карательное учреждение. Я точно не знаю, но первое впечатление составилось именно такое. Однажды я зашел туда в поисках трудоустройства и сразу вышел.
      И расположена она в неприятном соседстве: там баня, травматологический пункт, какой–то магазин — короче, все очень страшные места.
      И вот я увидел душераздирающую картину.
      По ступеням аптеки медленно поднимался каторжанин, временно эту больницу покинувший. Он проделал длинный путь. Он передвигался на костылях, одна его нога была изогнута примерно в коленном суставе, но в обратную сторону, и завязана стопою в тряпочку. Пациент был одет в огородном стиле и страдал запущенной асфальтовой болезнью. На лице его главенствовал фиолетовый цвет. Коленками назад, он поднимался в аптеку подстреленным кузнечиком. Костыли мягко стучали с интервалом в полторы минуты.
      Едва он начал протискиваться в двери, аптека взорвалась.
      — Вчера! Вчера сидел до одиннадцати! — завопили из–за стекла. — Нельзя входить!
      Но он протиснулся, делая вид, что это не ему говорят, а может быть, даже мне.
      Побежали за несуществующей охраной. Кузнечик добрался до центра зала и закричал в ответ:
      — Меня ребята, ребята послали!
      Я сразу ему поверил, что это он не себе, потому что он достал тридцать рублей, сумму немыслимую в данной инкарнации.
      Ему быстро дали три бутылочки боярышника и велели не сидеть, а уйти навсегда, иначе боярышника ему больше не отпустят. Понимающе кивая, он взмахнул костылями и двинулся к выходу. Мыслями он был уже не в аптеке.
      Вот я о чем думаю: что происходит с теми, кто его послал? Какие они?

      Гинекология.
      Доктор вразвалочку колесит по коридору и встречает каталку. На каталке — знакомое лицо.
      И доктором овладела задумчивость.
      Куда и зачем?
      Вроде бы влагалище уже ремонтировали, и совсем недавно.
      Ему отвечают:
      — Снова! Теперь жопу разрезала!
      Любопытство достигает солнечного градуса. Дело было так. Женщине действительно отремонтировали влагалище, и она попросила у медсестры зеркальце, чтобы посмотреть, как там у нее и что.
      Какая на это бывает реакция? Естественная. Нет!
      Нечего там смотреть.
      И зеркальца не дали.
      Тогда клиентка, вернувшись в палату, сняла со стены огромное круглое зеркало. Положила его на две табуретки и взгромоздилась толстой жопой.
      Ну и…

      Мне прочитали отрывки из официального документа, вывешенного в больнице, где я когда–то работал.
      Некоторые моменты запомнились. Вообще, марксизм–ленинизм не стоит на месте, ибо все, что развивается, это он и есть.
      Первым делом выяснилось существование ВОЗМЕЗДНЫХ услуг.
      Так отныне называются услуги платные.
      Возмездная будет услуга или безвозмездная зависит от того, ПРОСТАЯ она или СОСТАВНАЯ.
      Ну и дальше, как полагается в юридических документах на тему гарантий: администрация, дескать, не отвечает за войну, землетрясение, белую горячку и прочие стихийные вещи.
      Наша администрация не несет ответственности в случае НЕОДОЛИМОЙ СИЛЫ.