Подкатившая машина со штырями радиотелефонов на крыше, развернувшись, с ходу прижалась к тротуару. Несколько человек в аккуратных костюмах, в галстучках, гуськом быстро побежали вверх по ступеням.

— Смотри дальше! Смотри!

Пассажиры расступились. Тот, что читал, сложил газету, что-то сказал вновь прибывшим, вместе с ними устремился в подъезд.

— Это по ваши души… Транспортный КГБ!

— Держи!.. — Андижанец, не глядя, сунул носильщику несколько купюр.

Все произошло в считанные секунды. Носильщик повернул назад, к камере хранения. Андижанец и Фарукуже бежали по площади. Мальчишка-таксист, увидев их, включил зажигание, резко подал назад, навстречу.

— Поехали!

Таксист все понял, с ходу заложил крутой вираж вокруг площади, к выезду на Садовое. Спросил только:

— В гостиницу?

Ответил Голубоглазый:

— В Теплый Стан. Место я покажу.

Начальник отдела Картузов — упругий, маленький, в милицейской форме — скатился по внутренней лестнице в кассовый зал. Прошел вдоль стеклянных клетушек касс-аквариумов. В зале царила обычная суета. Азиатских лиц не было вовсе. Ехали в основном липецкие, воронежские. Увозили назад продукты, вывезенные перед тем от них подчистую в «образцовый коммунистический город».

Железнодорожники так и именовали:

— «Крупяные», «колбасные» поезда…

Пару раз Картузов натыкался взглядом на проституток — девки цокали каблучками, пружинили обтянутыми ягодицами.

«Меняемся…»

Раньше Павелецкий вокзал традиционно значился за педерастами.

Картузов оглянулся.

— Карпец!

На площадке под видом пассажира крутился младший инспектор — симпатичный черноволосый мордвин. Он знал все последние вокзальные новости.

— Слушаю, товарищ подполковник… — Младший инспектор хитровато улыбнулся.

— Ты чего? — напер Картузов.

— Да-а… пустяки. Баба голая!

Картузов сразу не взял в толк.

— Голая?

— Я же говорю! Один халат… Подруга поехала к ней домой. За платьем.

— Откуда она? — Картузова сейчас это мало интересовало.

— С обувной! Я ее сразу засек. Маникюр, педикюр… И без лифчика… У них там секретарь парткома на фабрике…

Картузов заставил себя вникнуть.

— Ну и фотографирует их голенькими… — Карпец засмеялся. Факт этот его особенно смешил. — Стал приставать… А у нее гости… Она и сбежала! Платье, штанишки — все на фабрике…

— Она еще здесь?

— В третьем зале…

Сложной системой переходов они миновали старый, еще военной постройки, вход в метро, ставший частью интерьера. Эскалатором поднялись в зал для транзитных пассажиров.

— Вон! Ближе к окну, — Карпец, не оглядываясь, показал головой. — Кино смотрит…

Под потолком, вверху, работал телевизор. Девица оказалась достаточно развитой, с прямыми светлыми волосами.

«Батон! Обычная московская соска…» — подумал Картузов.

Карпец добавил, как о давно известном:

— Там воще! У секретаря парткома… Привычка… Фотографируется с девчонками-работницами во время этого дела… У него

фотоаппарат на самовзводе. Ногой — р-раз! И все — на пленку!

Картузов был само внимание.

— В самом парткоме?

— Прямо на столе. Мне уже не первая девчонка рассказывает…

— И девица это подтвердит?

— Почему нет? Конечно!

— А пленки?

— В парткоме, в сейфе. И фотографии.

— Любопытно…

Картузов еще не предполагал, как можно это использовать, понял только: «Нельзя упустить…» Тут же распорядился:

— Ее — в отдел! Кто там сейчас свободен?

— Старший опер — Борька Качан.

— Пусть возьмет объяснение: как, где, с кем… И мне доложит!

В вокзальной дежурке было душно — окна не открывали. Игумнов сбросил куртку. Она и нужна-то была, чтобы укрыть ремни спецкобуры под мышкой.

— Генерал Скубилин только уехал: — Дежурный — егерь в своей прошлой, гражданской жизни — дождался, когда Игумнов пройдет к нему за пульт.

— — видел. Это все?

— У нас заява! Кража денег…

— В поезде? — Это было и вовсе бесперспективно.

— Бабуся оплошала. Вон стоит!

Игумнов выделил ее сразу, как только вошел. Больная высокая старуха. Выцветшее, ставшее куцым платье. Дешевая сумочка.

Дежурный не вызвал следователя. Из этого можно было заключить, что преступник не найден, дело возбуждено не будет, а старухе уготовлен «выкинштейн».

Игумнов знал милицейскую кухню.

— На место выходили?

— Случай-то не у нас! — Егерь сделал несколько бесшумных шагов, заглянул за дверь — там никого не было. — На Ярославском! А обнаружила тут, на вокзале… И до этого ехала в метро!

Надеяться, что кто-то возьмет себе глухое это дело — хоть Ярославский, хоть милиция метро, — было абсолютно неразумным.

— Что она говорит?

— Переезжает к племяннику в Тамбов.

— Одна?

— Да. Деньги положила в узелок. Узелок — в сумку… В вагоне сумку сунула под матрас!

— А соседи по купе?

— Соседей не было. Старуха… Ночью бегает в туалет… То-сё! Короче: разбежались!

— Много денег?

Егерь вздохнул.

— Продала кооперативную квартиру. Так что считай!

Пока он говорил, женщина улыбнулась дурковато: хотела вызвать жалость.

«Господи! — У Игумнова так и заныло внутри, когда он увидел ее гримасу. — Этого еще не хватает!»

— А что по месту жительства?

— Все точно. «Жила, выписалась в Тамбов…» Ты не смотри, что она такая, Игумнов. Я с ней говорил. Она все понимает. Высшее образование. Работала инженером.

— Вот как…

— Да. Инженер-химик.

Со старухой было ясно. «Жаловаться не будет… Договорятся с бригадиром тамбовского поезда, сунут в вагон — и привет горячий! Малой скоростью. Племяннику дадут телеграмму, чтобы встретил…»

— На Ярославском хоть что-нибудь известно?

Дежурный вспомнил:

— Бригадир поезда в курсе! Я говорил с ним по телефону. Двое парней вышли в Москве последними — шли по составу, вроде чего-то искали… — Он взглянул на Игумнова. — Вот все! Поезд «Сибиряк». Новосибирск — Москва… Вагон пятнадцать.

— Старуху придержи… Я пошлю Качана к бригадиру. Может, еще вспомнит.

— Только недолго! — Егерь заволновался. — Тут полный атас! Скубилин опять появится! Куда ее спрячу?

Старуха что-то почувствовала. Обернулась. Невозможно было видеть дурашливый этот взгляд.

— Как ее фамилия?

— О! Фамилия у нее знатная! — Егерь засмеялся. — Розенбаум!

Игумнов с ходу ввалился в кабинет к старшему оперу.

— У нас заява. В курсе?

— Да. Но… — Качан был похож на атлетического студента-спортсмена, коротко остриженный, в очках. Он кивнул в сторону. — Картузов тут подкинул без тебя…

У окна на стуле раскачивалась пухлая молодая девица в замысловатом облачении — то ли длинная арабская галабея, то ли короткая ночнушка.

Старший опер быстро печатал, диктуя вслух:

— «…А также фотографировался с нами в кабинете во время совершения половых актов…» — Он оторвался от клавиатуры. — Прямо на столе?

Девица качнулась.

— Конечно!

Оба не испытали ни малейшего смущения.

— А фотографии? Вы их видели?

— Он показывал!

— Где они, по-вашему?

— Там же, в парткоме. В сейфе. Там два отделения. Откроешь, а внутри маленький ящик. Запирается на отдельный ключ. В нем и негативы, и фотки.

Качан быстро печатал.

— Потом? Как происходило дальше?

— Сегодня? Я выскочила — и сразу в коридор! На вешалке висело это… — девица потянула подол — полы разошлись, обнаружив полное

отсутствие белья внизу. — Накинула на себя и бегом. С вокзала позвонила подруге…

— Тут тебя и задержал младший инспектор… Так? — Качан допечатал, выдернул лист из каретки. — Распишись, подожди в коридоре.

— Позвонить можно?

— Только быстро.

Пока она звонила, старший опер объяснил:

— Картузов приказал… Взять заявление, допросить. Как бы не пришлось ехать на фабрику…

Игумнов махнул рукой.

— Ладно! Я сам погнал… Бригадир поезда на Ярославском видел двоих. Надо расспросить. Младший инспектор на месте?

— Карпец где-то в залах.

— Поедет со мной. Может, выйдем на поездного вора. Что ни день — кража. Инспекция по личному составу ждет не дождется моей крови! И сейчас заявительница в дежурке…

Качан предостерегающе кивнул на девицу у телефона:

— Бог с ней! Может, передачу принесет…

Обоим была слишком известна деликатнейшая проблема милицейской кухни. Козлы наверху требовали в отчетах высочайшего процента раскрытия тягчайших преступлений. «Как на выборах единственного кандидата нерушимого блока коммунистов и беспартийных…» Чтобы создать фантастическую эту картину прогресса в правоохранительных органах, контора давно уже регистрировала, главным образом, только раскрытые преступления, другие, по которым преступник не был сразу же обнаружен, как бы не существовали. В конце месяца, квартала, года цифирь сводили воедино и отправляли наверх. Козлы отчитывались ею перед поставившими их на хлебные места людьми из горкомов, обкомов, ЦК. Другие козлы, основываясь на статистической липе, пекли научные работы, защищали диссертации, давали прогнозы о скором наступлении золотого века. А внизу, на земле, ограбленным и обворованным потерпевшим, кому не посчастливилось задержать жулика с поличным, контора вешала лапшу на уши: «Розыск преступников и похищенных ими вещей продолжается. О результатах Вам будет сообщено дополнительно…»

На самом же деле все оставалось в черновых записях разыскников.

Укрывалось.

По дороге на Ярославский Игумнов перелистал записную книжку. В ней содержались сведения о кражах, не проходивших ни по одной ориентировке. Зарегистрируй он все эти укрытые за последние месяцы на одном только вокзале заявления, и благополучная картина успехов столичного узла выглядела бы жалкой унизительной фальсификацией.

«Если бы это можно было поставить на учет…»

С бригадиром поезда говорили с глазу на глаз. Бригадир оказался чистеньким, аккуратным. Со значком ВЛКСМ. Он полностью повторил то, что Игумнов уже слышал у себя на вокзале от Егеря.

— …Прибыли в Москву. Поезд уже стоял минут семь. Выходят двое. Я-то вижу, что они не из этого вагона! Значит, прошли по составу! А это, согласитесь, меняет дело!..

Игумнов, предпочитавший знать точно, с кем каждый раз он имеет дело, не мог понять: «Специально выращенный кадр? Член ЦК ВЛКСМ?» В разудалой семье проводников самой транспортной в мире бригадиры-честолюбцы встречались не часто.

— …Правда? Почему сразу не выйти на платформу?!

— Что можно о них сказать? Возраст, одежда…

— Один постарше. Высокий. В джинсовом костюме. Кожа на лице как глянец! Будто лоснится… На вид года двадцать четыре…

В черновых записях у Игумнова определенно встречался поездной вор с такими приметами. Это была удача.

— Второй — совсем молодой. Мне показалось, шулер. По всему, с Краснодара или Ставрополя…

— Говорили с ними?

— Нет.

— А с проводницами?

— Я спросил. Оба парня ехали в десятом…

Проводницы на месте не было — Игумнов с самого начала послал младшего инспектора ждать ее возвращения. Вскоре она подошла вместе с Карпецом — себе на уме, с маленькими глазками, без шеи, похожая на питбультерьера. Добавить что-то к рассказу бригадира она не смогла или не захотела. На вопросы, однако, ответила более или менее полно:

— Ехали они не вместе… Тот, что старше, в джинсе, садился на конечной станции.

— В Новосибирске?

— Да. Восемнадцатое место. Второй — вчера вечером. В Шарье.

— Во время прибытия, в Москве, — спросил Игумнов, — они вышли одновременно со всеми?

— Молодой, мне показалось, был вместе со всеми. Тот, что старше, проспал. Ушел последним.

— Вы узнаете его?

— Я обоих узнаю.

— Вы не могли бы… — Игумнов показал на Карпеца.

Тут важно было не вспугнуть. Карпец улыбнулся обманно-приветливой, сонной улыбкой.

— Пройти с нашим сотрудником по перрону, по площади? Знаете, как бывает? Может, они тут. Вдруг не уехали!

Проводницу следовало мягко выманить из состава. «Потом Карпец наверняка протащит ее по всем трем большим вокзалам-гигантам…» Женщина пожала плечами:

— Если нужно…

Карпец и проводница ушли. Игумнов все тянул. Чувство законченности разговора не приходило. И сам бригадир словно еще придерживал конец соединявшей их невидимой нити. Игумнов поинтересовался наугад:

— Вы, наверное, с международных линий?..

— Москва — Аахен…

«Вот и разгадка!»

Игумнов вспомнил: «По улицам Аахена тащатся псы и молят с покорностью псиной: „Прохожий, дай нам пинка ногой, чтоб избавились мы от сплина…“

Бригадир узнал:

— «Германия. Зимняя сказка…»

Они словно обменялись паролем и отзывом. Разговор пошел живее:

— Тут труднее ездить?

— Несравнимо…

— Безбилетники?

— Картежники! — бригадир покачал головой. — Просто житья не стало. И ставропольские, и ростовские группы, и симферопольские… Проводницы запуганы!

— И в эту поездку тоже были?

— Несколько групп! Последних двоих видели перед Шарьей… Но эти ехали недолго. В Галиче хватились — уже ни одного!

— Почему о них вспомнили?

Бригадир странно взглянул на него.

— Вы разве не в курсе?

— Первый раз слышу.

— Это надо с проводницей поговорить… Она как раз сестра этой девочки, что сейчас ушла.

— Связано с шулерами?

— Не только. У нас тут вчера в спальном вагоне больших людей обокрали… Проводница все знает.

Шулера появились в «СВ» после Поназырева. Это была сборная, работавшая на чужом участке. Каталы спешили. В Шарье их ожидала разборка с конкурентами, застолбившими за собой Северную железную дорогу. Шедший впереди с ходу откатил ближайшую дверь:

— Шахматы у вас? Может, сыграем?

— Да нет. Мы не брали… — В купе ехали двое. Они выходили в Шарье.

— А если в картишки от скуки…

— Теперь уж некогда!

Катала, шедший впереди — коренастый, в ковбойке, — двинулся вдоль вагона, дергая ручки всех дверей подряд.

Его напарник — в очках, в дешевой курточке — косил под студента. Он приотстал в малом тамбуре: с понта читал расписание. Выжидал.

— А закат-то! Красотища!.. — В середине вагона с грохотом откатилась дверь. В купе ехали Большие Боссы. — Это тебе не Венгрия какая-нибудь!

Крупняк, в белоснежной сорочке, в пуловере, потрогал чистейшей воды линзы в дорожайшей металлической оправе.

— Любуйся! В Москве такого не увидишь…

Малиново-огненный диск спускался за горизонт. Закат и вагон разделяла только чаща. Лесной беспредел между Ветяугой и Вяткой.

— Да-а… — Позади тотчас показался спутник — его точная, слегка оплывшая копия.

Катала мгновенно взял обоих на мушку.

— Какие люди! А как насчет партии в канасту? Или в бридж?

— Можно подумать…

Оба Босса были заметно поддаты. От малого тамбура уже подруливал второй шулер. Он вроде проходил мимо. Катала его тотчас окликнул:

— Компанию не составите, молодой человек?

— Вы мне? — Очкарик вроде засомневался.

— Если не очень заняты!..

Каталы привычно разыграли сцену поездного знакомства.

— Только как с картами, они у меня в пятом вагоне… — расстроился коренастый, в ковбойке.

— Это есть… — шулер в очках достал колоду. — Новые! Еще не распечатаны.

Больших Боссов спас сосед из последнего купе. Тоже поддатый, с кошелем на животе.

— Давайте ко мне! Не против? Вторые сутки один еду: дверь сломана, никто не садится!

— Вам не позавидуешь…

Картежники прошли в конец вагона, сопровождаемые кучкой болельщиков. Дверь в купе действительно не закрывалась. К а т а л а м пришлось работать прилюдно. Играли не в канасту, не в бридж. В секу, любимое развлечение тюремной камеры: три карты. У кого больше очков — того и банк. Игра шла заведенным порядком. Приемы шулеров практически не менялись. Бородатому сразу же дали выиграть. Второй катала, косивший под студента, проиграл, с ходу полез отыгрываться — и тут же снова просадил еще больше. Болельщики наслаждались. Большие Боссы тоже остановились в дверях. Игра быстро пошла по-крупному. Приближалась большая станция. При последней раздаче бородатому подсунули отличные карты. Куча денег на столике быстро выросла. Никто не обратил внимания на громыхнувшую в дальнем конце коридора дверь большого тамбура…

В купе у бородатого все шло своим чередом. В точно рассчитанный момент первый шулер бросил карты:

— Я пас! Иначе до дома не доберусь!

Напарник, напротив, продемонстрировал решительность:

— Я играю! Женщин тут нет? Загородите меня, пожалуйста!

Пассажиры, в том числе Большие Боссы, сгрудились в проходе. Катала приспустил брюки, рванул. Послышался треск ниток.

— У меня заначка! В трусах… Жена зашила!

Пачки сторублевок легли на столик.

— Иду на все!

Катала, не глядя, натянул брюки. Двери малого, а потом и большого тамбура по другую сторону вагона снова громыхнули. На секунду усилился равномерный металлический стук. Кто-то вышел. У купе никто ничего не заметил.

— Ша-рья-я… — пропела проводница в коридоре. — Стоянка пятнадцать минут…

Игроки вскрыли карты. У бородатого, как и следовало ожидать, оказалась прекрасная сумма — тридцать очков. Она и стимулировала его запал. Шулер продемонстрировал туз и две десятки.

— Тридцать одно! Китайское число! — Катала распихал по карманам пачки сотенных. — С меня коньяк! Сейчас притащу!

Его напарник с л и н я л из вагона еще раньше.

Большие Боссы хватились пропажи поздно ночью.

В купе горел свет. Спать не хотелось.

Бывший Первый областной секретарь и его шурин ехали к новому месту работы. Высоко. Почти на заоблачный уровень. Всю дорогу гудели. Оттого и не полетели самолетом.

Первый, как в таких случаях бывает, неожиданно обратил внимание:

«Пиджак висит косо!»

Он поднялся с полки. Тронул внутренние карманы.

«Пусто!»

Ни бумажника с деньгами, ни документов. Не было даже авторучки.

Он повторил обследование. Результат был прежним.

И потом — в тревожные эти часы до Москвы, — принимаясь искать, каждый раз он снова начинал с карманов пиджака. Инерция мышления всех потерпевших! Главное было не в содержимом бумажника. Не в пропусках, талонах, карточках-книжечках. Только в одной! Единственной! Которую следовало беречь пуще жизни! Зашить глубоко. В самые трусы! Под мошонку!

«Какого маху дал!..»

Второй Босс — вновь назначенный ответственный работник Генеральной прокуратуры — листал у себя на полке свежий номер «Плейбоя». Он не сразу понял, что происходит.

— Коля… — позвал Первый. — Проверь у себя в карманах. Ничего не понимаю!

Через секунду-другую случившееся предстало перед ними в своей гнусной необратимой реальности.

Карманы шурина были тоже пусты.

— Дела-а…

В вагоне все давно утихомирились. Равномерно стучали колеса на стыках. За окном тянулся лес.

Случись все там, у себя, в Сибири, или даже где-нибудь на Кавказе, или в Крыму, не говоря уже о Москве, Первый знал бы, как поступить. Кого вызвать. Кого поставить на уши. С кого спросить. Сейчас все обстояло по-иному. Он был уже не на том берегу, где княжил эти годы, и еще не там, куда был приглашен на княжение.

Наиправильнейшнм показалось — оставить все до Москвы, как есть.

Но уже через минуту пришло другое: «Может, документы еще тут рядом! В поезде! Бог знает, где они окажутся в следующее мгновение, тем более утром!»

Хмель у обоих мгновенно улетучился.

— Принимай меры, Николай! — приказал Первый. — Ты у нас правоохранительные органы. Генеральная прокуратура. Тебе и карты в руки… Другого выхода нет!

— Придется поднимать пассажиров…

Второй Босс вышел к проводнице.

«Вот и расслабились! Калиф и его визирь путешествуют инкогнито…»

Первый тем временем снова проверил карманы пиджака.

«Бесполезно…»

Через несколько минут в коридоре послышались голоса. Первый откатил дверь. Перепуганная проводница поднимала пассажиров. Стучала в купе. Проверяла, все ли на местах. Второй Босс поставил задачу:

— Установите, все ли в вагоне. Потом займемся документами и вещами…

Вскоре он вернулся в купе:

— Я послал проводницу за бригадиром. Надо срочно пройти по составу. Исчез мужчина с четвертого места…

— Исчез?

— Билет на месте, а самого нет.

— А вещи?

— Сумка. Он взял ее. Сосед по купе сказал, что не видел его с Шарьи…

Первый Босс задумался.

— Какой он из себя? Я его видел?

— Сейчас вспомните. Стоял всю дорогу у окна в коридоре. Серый костюм, галстук… Вспомнили? Узбек или казах. А глаза голубые!

Игумнов начал понимать. «Азиат с голубыми глазами… Гонка, переполох в отделе милиции… Радиограмма на кладбище и отзыв с похорон Деда. Личное участие генерала Скубилина… Вот и причина! Кража у Большого Начальства!»

Проводница — невидная, с маленькими глазами, без шеи, — как ее сестра, показала место, на котором ехал Голубоглазый, потом отвела в купе потерпевших.

— Солидные люди! Вещей было, правда, немного.

— Что все-таки пропало?

— В основном — документы. И деньги.

— А вещи?

— Нет, вещи не взяли. Денег тоже очень мало… Видимо, его вспугнули…

Проводница без дополнительных вопросов перешла к характеристике вора.

— Узбек или казах… Тоже солидный — в костюме, в галстуке. И не подумаешь… А на такое пошел…

Игумнов вернул ее к фактам.

— Он ехал один

— Да.

— А его сосед по купе?

— Пожилой мужчина. Все время читал Библию. Ничего не знает.

— В десятом вагоне тоже кража… Вы не связывали?

— Нет, он ходил только к голове поезда, — проводница показала в сторону нерабочего тамбура. — В ресторан…

— Где он был, когда шла игра?

— Когда картежники? Это я точно помню. Стоял в коридоре.

— Кто-нибудь проходил в это время по вагону?

— У нас все время ходят!

— Кто-нибудь видел его у купе, где ехали потерпевшие?

— Этого нет, — она покачала головой. — Мы всех спрашивали…

— Тогда почему вы решили…

— Так ведь исчез! — Маленькие свиные глазки питбультерьера смотрели в упор, не мигая.

Игумнов не стал ее разочаровывать.

— Что за документы были у потерпевших? — Для себя он уже ответил на этот вопрос. — Говорили?

Бригадир, стоявший все это время молча, пришел проводнице на помощь.

— Нет, ничего не говорили… — Бригадир как-то чересчур искренне заглянул в глаза.

— Ясно…

Игумнов и не рассчитывал на правдивый ответ.

— У вас есть их адреса?

— Милиция все взяла себе. И акт, и списки пассажиров…

— Списки?

Транспортная милиция редко могла себе позволить такую роскошь. Это свидетельствовало о масштабах проведенной работы в поезде.

— По всему составу… Начала галичская группа, потом подключились ярославские милиционеры…

«Как при теракте…»

Впрочем, это была удача. Среди пассажиров наверняка находился поездной вор, совершивший кражу денег у старухи.

— Прекрасно. И где списки?

— Тут, в Москве,

— А точнее?

— Генерал приезжал. Начальник управления. Я лично ему передал.

— Понял…

Наверху делалась своя политика.

Игумнов возвращался в метро вместе с пассажирами только что прибывшего поезда. Вестибюль был заполнен чемоданами, суетой, люди перекликались — боялись потерять друг друга в столичной сутолоке. Были тут и москвичи.

— Родина! За что караешь? — орал пьяный.

Темноволосый бледный человек, Явно кавказец, — в ветровке, с поднятым капюшоном из-за непрекращающихся сквозняков, — проверял проездные, тщетно старался навести порядок.

«И у азеров тоже свои неудачники…» — подумал Игумнов.

Наконец его потащило к эскалатору. Рядом кружило несколько цыганок в широченных цветастых юбках, женщины словно сошли со страниц первых муровских альбомов.

На платформе, внизу, было уже гораздо спокойнее.

На мгновение он ощутил тонкий аромат дорогих стойких духов. Он оглянулся — женщины, проходившей тут мгновение назад, уже не было видно.

Строй привычных мыслей настигал порой в совершенно неожиданных обстоятельствах.

Первая его жена и после развода осталась «Игумновой», нынешняя носила фамилию умершего. Молчаливо подразумевалось, что после смерти она будет похоронена рядом с ним.

«Не повезло девушке…» Он старался об этом не думать.

Его развод и ее вдовство были абсолютно различны по своей сути.

«В одном случае — неудовлетворенность, в другом — потеря, незаживающая рана, невозможность замены…»

С этим — увы! — следовало примириться.

«Ты во Внукове спьяна билета не купишь, чтобы лишь пролететь надо мной…»

Впрочем, это уже не имело значения.

Ни скоропалительный развод несколько лет назад, ни вхождение в семейство, принадлежавшее когда-то к самому высшему кругу партийно-правительственной элиты, — все это никак не отразилось на строе его жизни вокзального разыскника.

«Мент — не профессия, а состояние души…»

В дежурке Егерь встретил неожиданной новостью:

— Не в курсе? Поздравляю!

Игумнов молча смотрел на него.

— Пока ты добирался, Карпец с проводницей задержал одного из подозреваемых!

— Кого именно?

— Того, что сел в Шарье. Помоложе… Идут — и он прямо на них. В зале, на Ярославском. — Дежурный уже не мог остановиться: прошел по всей цепочке событий. — Я сразу на помощь послал старшего опера. Начальник, правда, приказал Качана не трогать — пусть занимается девицей с фабрики…

Игумнов прервал его:

— Деньги при нем?

— Всего тысяча. Ну и по мелочи.

— Откуда он?

— Из Симферополя. Сейчас Качан и Цуканов его допрашивают.

— А что с Розенбаум?

— Старуха где-то у медиков…

Потерпевшую Игумнов отыскал в изоляторе — в узком крохотном боксе вокзальной медкомнаты, на кушетке. Не поднимая головы, старуха бесцельно водила по стене рукой. Она больше не притворялась ни дурашливее, ни напуганнее.

Игумнов был уверен: мысль ее работает четко, и тут же получил подтверждение.

— Его поймали? — спросила она, не оборачиваясь.

Потерпевшая напомнила Игумнову бабку по отцу на последнем этапе ее жизни. Лишившись единственного сына, а потом овдовев, бабка прожила остальную жизнь одна. Бзиком ее стала чистота. Она все время что-то чистила, стирала. Как-то увидев по телевизору чемпиона, установившего бог весть какой немыслимый рекорд, она заметила укоризненно:

— Какой потный!

Прежде чем усадить гостя за стол, она доставала его вопросом:

— Вы не хотите помыть руки?

Потом это с нею случилось. Незадолго до смерти в доме невестки, которую она всю жизнь не признавала и даже считала косвенной виновницей ранней кончины сына, бабка каждый день сидела к вечеру на полу у дивана в собственном дерьме, не имея ни сил, не желания подняться. Никакие слова на нее не действовали. В такие минуты Игумнов ненавидел старуху. Ему казалось, лишь жестокость вернет бабку в привычное ее состояние. Злоба как форма переживания горя.

Как он смотрел на нее! И как она смотрела на него в последние ее дни! Безжалостность не подняла больную. А старуха… Как, должно быть, разочаровалась она в том, кого больше всех любила всю жизнь!

Игумнов положил на больничную тумбочку пачку творога, слойку. Ничего другого в буфете не нашлось.

— Мы задержали одного из подозреваемых.

Она подняла голову.

— Я его узнаю… — Розенбаум была уверена в том, что они говорят об одном человеке. — Молодой, высокий. Лицо чуточку блестело. Как глазурное.

— А одет?

— Джинсовый костюм.

— Почему вы подумали о нем?

— Мы только отъехали, он уже заглядывал.

— Нет, задержан другой. Он садился в Шарье.

— Тогда не тот. — Она обернулась, увидела на тумбочке творог и слойку. — Это мне? Благодарю… — Старуха тут же принялась есть постарчески торопливо, пачкая подбородок и губы.

— Какими купюрами у вас были деньги?

— Новые сотенные. Чтобы лучше считать, я уложила их в пачки по десять. Совсем новые банкноты…

Из кабинета Игумнов позвонил старшему оперу.

— Зайди. Захвати с собой деньги задержанного.

Он перелистал черновые записи, которые держал в кабинете. Тут было тоже предостаточно. Перечни похищенных вещей, приметы подозреваемых. Даты краж. И главное, адреса потерпевших. Качан появился не один. С ним был новый заместитель Игумнова — Цуканов. Из ветеранов розыска, успевших прожечь кафтан, — пузатый, широкий костью.

— Как там? — Игумнов смахнул записи в верхний ящик стола. Это была предосторожность. За черновиками охотились — и прокуратура, и свои — инспекция по личному составу. Заметки о нерегистрированных преступлениях могли стоить карьеры, а при неблагоприятном стечении обстоятельств и теперешнем транспортном прокуроре — и уголовного дела, ареста и нескольких лет несвободы.

«Это — как повезет…»

— Наглый парень… — Качан поправил очки. — Помотает душу. Вот его деньги…

На столе появился конверт с деньгами. Мятые мелкие купюры. И отдельно десять новеньких сотенных. Игумнов осторожно сдвинул их. Нижняя купюра была со сгибом в середине — ею оборачивали остальные.

— Это деньги старухи! Он должен знать о краже…

Качан и Цуканов деликатно промолчали.

— В Симферополь звонили? Что у них на него?

Ответил зам:

— С ним — поаккуратнее. Отец — начальник паспортного стола. Я говорил с их дежурным по отделу.

— А что он сам? Зачем приезжал?

Цуканов пожал плечами.

— Как сейчас отвечают? «За покупками!» В карманах три новые колоды карт…

Бригадир поезда оказался прав. «Шулер…»

— Кто с ним был второй? Говорит?

— Клянется: не знает! — Цуканов расстегнул пиджак, уродливое пузо тотчас скатилось к коленям.

— А по составу шли вместе! — Игумнов настроился решительно. — От Новосибирска ехал поездной вор-профессионал. О джинсовом костюме мне уже говорили другие потерпевшие… Этот симферопольский должен нам его