Точку поставит пуля

— Уже опознали! Третий — шофер, «персональщик»… Тоже у нас жил! Тут сейчас внизу их родители! Представляешь? — Он почти плакал.

— Понимаю. Я сочувствую.

— У тебя данные на какую-то конкретную группу… Может, мне подъехать?

— Ты у себя? — Игумнов увидел в дверях старшего опера, Качан показал головой на перрон. — Я перезвоню, как только определюсь…

Он положил трубку. Вышел.

— Аскер у автоматов с газировкой, — предупредил Качан. К электричкам спешили люди. Было светло от огней, но вся другая жизнь, вне станции, уже замерла, остановилась, В жилых домах на Садовом густо темнели окна. Привокзальная площадь за стоянкой такси была пуста. У автоматов с газированной водой, напротив мемориала с паровозом и вагоном, доставившими тело вождя со станции Герасимовка в Москву, ждал давешний носильщик.

— Мне показали убитого… — Малоподвижное плоское лицо носильщика было абсолютно непроницаемо.

Игумнов поискал в куртке монету. Носильщик уже допивал свой стакан.

— Это не тот, что приезжал в ресторан с Голубоглазым…

— Точно?

— Аб-солютно! Но, думаю, одна компания…

В его отсутствие передали еще ориентировку МУРа — и эта тоже была об убийстве.

«…В 23 часа 15минут у подъезда дома… с колото-резаными повреждениями в области легкого, печени, желчного пузыря и сердца… подобран…»

— Располосовали здорово!.. — поразился Егерь.

«…гр-н Республики… Али Шариф, 52лет, дипломатическая карточка… Сотрудник посольства… Русским языком не владеет… Направлен в Институт Склифосовского…»

Игумнова вдруг осенило: «Это же Хабиби! Продолжение той же драмы… Друг Голубоглазого. Потом Лейтенант. Теперь оптовик!»

— Надо срочно искать таксиста. Если он среди живых…

Игумнов достал спичечный коробок томской фабрики с выведенными на нем номерами, положил перед Егерем.

— Поручи найти это такси. 71-31! Фамилия водителя — Карпухин. Пусть передадут дежурному по городу…

Он еще раз проглядел все ориентировки — Пай-Пая среди убитых не было. В джинсовом костюме упомянут был только один человек — тот, кого проводник впустил в вагон в парке отстоя.

— Это он!

Егерь тоже перечитал ориентировку об убийстве иностранца.

— Доложить начальнику отдела? — дежурный показал в сторону кабинета.

— С кем там он?

— С проводником. И еще из управления люди. Похоже, замешан Голубоглазый, он помогал перегружать коробки с платками…

— Доложишь, когда я уеду. Машина есть?

— Только отпусти сразу!

В Склифе было шумно и суетно. Посольство страны, которую в Москве представлял погибший, действовало оперативно. Спешное вскрытие было уже закончено. Медики констатировали четыре ножевых ранения, из которых по меньшей мере два были смертельны. Прямо из Склифа семья и сослуживцы покойного должны были перевезти тело погибшего в Шереметьево, чтобы транспортировать на Ближний Восток и как можно скорее предать земле. Следователи торопились: допрашивали жену убитого, нескольких его близких друзей — в основном слушателей военных академий, также приехавших в Склиф. Офицеры же выступали и в качестве переводчиков. Игумнову повезло: один из следователей прокуратуры вышел с сигаретой на лестницу. Игумнов узнал его: он входил в следственно-оперативную группу, расследовавшую дело таксистов-убийц, ночных охотников за одинокими женщинами в аэропортах. Дело это — в котором все жертвы были мертвы — оказалось трудным орешком. Поговорили коротко, рядом с заплеванной кафельной урной.

— Жена убитого Али Шарифа что-нибудь говорит?

— Ничего не знает. Восточная жена. Муж — глава семьи! — Следователь несколько раз глубоко затянулся. — «Хозяин приехал…», «Хозяин поел питу…», «Хозяин вышел пройтись…», «Знакомых среди жителей Москвы не имел…»

— А что другие?

— То же. Впечатление такое, что всем им в посольстве дали команду молчать… «Ничего не знаем», «Своими планами ни с кем не делился…»

— Кто его обнаружил?

— Старший сын.

— Кого-нибудь видел?

— Кто-то уходил под арку в конце двора… Но кто, что?!.

— А что медики?

— В момент нанесения повреждений погибший был обращен лицом к нападавшему…

— Зацеп какой-то есть?

Следователь пожал плечами.

— Семья твердит о том, что он не говорил по-русски. А тут сосед дал показания: «Али позвонил какой-то человек. Говорили по-русски. Я ничего не понял…»

— Уточняли?

— Никто не разрешит! Тут сейчас все быстро сворачивается… Их разведка. Наша разведка. Высокая Политика!

— Когда был этот звонок? Сегодня?

— Так бывало не раз. Соседу я верю: русским убитый наверняка владел.

— У погибшего дипломатическая неприкосновенность?

— Нет. Привилегии и иммунитет в объеме, предусмотренном для административно-технических сотрудников.

— Кем же он работал?

— Шифровальщик…

«Убийцу не найдут… Ни той, ни другой стороне неинтересно копаться в чужом грязном белье!»

Следователь затушил сигарету — ему надо было бежать.

— Звонил тут один шутник… — Он бросил окурок в урну — не попал, с пола потянуло дымком. — Убитый будто бы держал связь со спекулянтами импортными платками и московскими уголовными группировками!

— А почему «шутник»?

— Назвался главой частной сыскной конторы! Не хочет быть обвиненным в недоносительстве…

— Совершенно точная информация!

— И за это партнеры будто бы с ним рассчитались! Представляете: шифровальщик, он же уголовник…

— Думаю, так оно и есть.

Игумнов бросил сигарету, простился. Он знал, что ему сейчас следует еще сделать.

Генерал Скубилин поднялся из-за стола, закрыл сейф. Пора было ехать. Замминистра Жернаков не тревожил уже больше часа — отошел ко сну. Телефон прозвенел негромко. «Внутренний…» В такой час позвонить могли только из гаража и снизу — с вахты. Скубилин снял трубку.

— Товарищ генерал… — Звонивший не извинился за поздний звонок. — Это Игумнов. С Павелецкого. Я тут в управлении. У меня дело. Могу зайти?

Скубилин помедлил. Звонок был дерзкий.

«Завтра любой, постовой начнет звонить! У него, видишь ли, дело! Это — как если бы я в ночное время напрямую звонил министру!»

Был самый момент одернуть, но любопытство пересилило.

— Ну что ж! Заходи, Игумнов, коль до завтра не ждется… — Он не скрыл сарказма.

Здание было пустынным. Игумнов, шагая через ступени, поднялся по лестнице. Свет в коридоре был выключен, только в приемной горел свет. Дверь была полуоткрыта. Там было тоже пусто. Вход в генеральский кабинет — похожий на шифоньер — не охранялся. Игумнов отворил первую дверцу, постучал и сразу толкнул вторую. Прямо напротив — в конце кабинета — сидел начальник управления: огромный, с гренадерскими широченными плечами, тяжелой большой головой индийского божества.

— Здравия желаю, товарищ генерал.

Скубилин молча кивнул, показал Игумнову на стул сбоку, у приставного стола; желание наказать наглеца, пока тот поднимался по лестнице, еще больше возросло. Их отношения были испорчены еще раньше — во время дела Гийо, арестованного директора вокзального ресторана.

— Слушаю тебя, капитан. Говори.

Игумнов коротко пересказал обстоятельства убийства в вагоне Москва — Бухара.

— …Перед убийством в вагон попросился парень в джинсовом костюме. Он помогал носить коробки с платками. После убийства — сразу исчез.

— Знаю не хуже тебя! Еще что?

— Это Пай-Пай. Поездной вор. К нам обратилась пожилая женщина, он совершил у нее в поезде кражу денег…

— Кража зарегистрирована?

— Нет.

— И ты говоришь об этом мне! Начальнику управления! Приказ министра знаешь, что тебе положено за это?

— Этот вор совершил также кражу у Больших Боссов… Вы о ней знаете!

— Ты о чем это?

Игумнов отбросил дипломатию:

— Мне нужны списки пассажиров!

Скубилин сразу сообразил, о чем речь.

— Списки пассажиров?

— Поезда Новосибирск — Москва. Вы лично их получили! — Игумнов не дал ему времени отказаться, иначе Скубилину пришлось бы признать, что он не только злоупотребил положением, но и солгал подчиненному. — Убийца ехал в десятом…

— Так…

Следовало признать: Скубилин — если требовали обстоятельства — умел и быстро перестраиваться. Борьба за существование в Системе научила многому.

— Объяснись, капитан…

Игумнов бросил на стол свой козырной туз.

— После убийства в вагоне Москва — Бухара во дворе своего дома зарезан иностранный дипломат… Шифровальщик посольства. Али Шариф. Иначе — Хабиби…

— И что?

— А то, что МУР или КГБ обратят внимание на то, что оба убитых связаны со спекуляцией импортными платками… Проводник вагона по приметам узнал Голубоглазого…

Скубилин был само внимание.

— С каким поездом ехал из Новосибирска Голубоглазый — известно! МУР или КГБ возьмут за хобот бригадира поезда Новосибирск — Москва, и он с ходу выложит про списки пассажиров, про то, кому он передал. Ну и остальное. Про кражу у большого начальства…

— Ничего я не знаю…

Скубилин все понял. Он поднял со стола одиноко лежащую скрепку, подержал, бросил на сукно стола.

— Какой тебе нужен вагон?

— Десятый, купейный.

Начальник управления открыл сейф. Списки находились в тонкой прозрачной папке. Скубилин вытащил нужные страницы, перенес на стол.

— Который тут?

— Восемнадцатое место…

Игумнов скользнул глазами по тетрадной — в клетку — странице. Этимология клички Пай-Пая лежала на поверхности: «Пай-кин… Па-вел… „Пай-Па…“ Хорошевское шоссе… дом… корпус… квартира…»

Подполковник Омельчук не успокоился, пока из Шанги не вернулся назад в Шарью, в линейное отделение милиции, не убедился в том, что Созинов, а значит, и документы Больших Боссов на месте. Перед поездом сидели в вокзальном ресторане, уютном, с высоким, не по нынешним временам, потолком; с выходами на три стороны — в зал для транзитных, на перрон и на площадь; за стеной дежурного по линейной милиции. Виталька, старший опер, действовал абсолютно бескорыстно, в традиции здешних мест. Как ни спешили, успел положить в кейс к Омельчуку картовников и шанежек, и даже бутылку «Российской». Проследил, чтобы по дороге заскочили в гостиницу — за плащом. Акт министерской проверки был подписан тут же, за столиком. Омельчук лишь мельком взглянул в него: «Все по форме! Перечень копеечных придирок… Мелкие — от одного до трех дней — нарушения сроков рассмотрения заявлений, задержки с уведомлениями о принятых по ним решениях… Все как везде!»

Начальник линейного отделения Пал Михалыч был опытный служака — знал, что требуется!

«Бесцветный акт! Но вот то, без чего не обходится ни одна проверка такого уровня, отсутствует — нет фактов укрытия от регистрации заявлений о преступлениях! Не обнаружены!»

Тут и дураку ясно: при желании Омельчук мог накопать их сколько угодно — достаточно было обратиться к медицине: сколько доставлено избитых, с сотрясением головного мозга, с ножевыми ранениями… А потом сопоставить с журналом возбужденных уголовных дел! Ноль целых ноль десятых!

— Все хорошо… Поздравляю!

Омельчук подписал акт, тут же забыл о нем.

— Разрешите ваше перевозочное требование, товарищ подполковник, — попросил помощник дежурного.

— Ах, да! И командировочное отметить.

— Сейчас сделаем!

Помощник вернулся уже через несколько минут.

— Ваш билет! Вот командировочное… С Пал Михалычем вместе, в одном купе. Две нижние полки… С бригадиром поезда договоримся: ночью к вам никого не подселят! Отдыхайте!

Вскоре появился и сам начальник — в светлом костюме, в шляпе. Дежурный сержант принес и поставил коричневый мягкий чемодан производства ЧССР — с двумя ремнями, распадающийся на две половинки-горбушки.

«Интересно, где он повезет документы? — Омельчук задумался. — При себе? Вряд ли! Скорее, в чемодане… Это будет посложнее!»

Встретились как друзья. Созинов заказал бутылку красного. Перед тем как разлить, обернулся к старшему оперу:

— Ты бы зашел к ребятам в дежурку, Виталий… Может, им чего нужно помочь? — Было неудобно выпивать с подчиненным публично. В Шарье обоих хорошо знали.

— Понял, Пал Михалыч… — Старший опер улыбнулся снисходительно, подмигнул проверяющему: «Я же говорил!»

Пошел к дверям.

— Хороший парень, — Омельчук посмотрел вслед.

— Все хорошие, когда бы не пили! А так — только за ними глаз да глаз!

За столом открылись интересные подробности:

— Я почему в Подмосковье еду… — заметил начальник отделения. — У меня теща в Ступине! Под Москвой. Седьмой десяток… Они — там, мы — здесь.

Омельчук сразу намотал на ус.

— А насчет перевода не думал? В Кашире, как мне известно, начальник на пенсию собирался. Это рядом со Ступином!

— Мало ли!.. Никто меня не знает на Московской дороге.

— Из Москвы ехать туда кандидатов не густо! А тут опытный готовый начальник… Хочешь, сосватаю?

— Конечно!

Игумнов терпеть не мог медленно тянуться навстречу неминуемой опасности. Ехали быстро. Улицы казались пустынными, еще не появились дворники. С Садового кольца в центре ушли на Ленинградку. Небо покрылось рябью, на манер пятнистого армейского камуфляжа. К утру рябь должна была медленно обесцветиться, становясь однотонной. Впереди показался стадион Юных пионеров. Чтобы свернуть влево, шофер сделал правый поворот — под путепровод. Ехать оставалось недолго. Игумнов знал здешние места. Тут, на Беговой, в огромном, довоенной постройки доме росла нынешняя его жена. Отсюда она ходила в школу… Рядом библиотека Бориса Горбатова, зловещая клиника… «Жизненный круг», — заметила бы жена.

Вокруг стояли такие же добротные здания.

— Смотри! — ехавший на заднем сиденье зоркий Карпец ткнул в стекло. Молоденькая стройная женщина на балконе делала махи ног в стороны у упора. Перед задержанием это было слишком сильное зрелище. Скубилин не перенес операцию на дневные часы.

«Только сразу! Сейчас! С шумом, с выстрелами. С пакетами спецсредств „Черемуха“. Со спускающейся на веревках с крыши группой захвата, сигающей на балкон… С напрягом…»

Игумнов знал, что так будет.

«Иначе это была бы полиция совершенно другой страны!»

Состав группы захвата определили быстро.

Кроме Игумнова — старшего («Скорее свернет себе шею!..»), Цуканова и Карпеца, генерал включил еще спортсменов из милицейского батальона, каратистов и снайпера. Почти одновременно начался вызов бойцов с квартир. Не дождавшись группы, Игумнов с Цукановым и Карпецом выехали первыми, Качана с ними не было — старшего опера оставили в дежурке разбираться с доставленными. Генерал тоже уехал — к себе, на Пролетарку.

Ночь заканчивалась.

С Беговой повернули на Хорошевское шоссе. Впереди снова мелькнуло золото храма на Ваганьковском кладбище — Игумнов уже побывал тут, когда наведывался вместе с Баклановым в отдел разборов ГАИ…

Тревожное предчувствие рассвета подступило внезапно, так же, как вдруг обнаружилось, что пятнистая рябь армейского камуфляжа в ночном небе редеет и обесцвечивается. Игумнов поймал в зеркале заднего вида одутловатое нездоровое лицо Цуканова — зам собирался что-то сказать.

— Я проверил Наташу Юрьеву…

На новом этапе колдун, его успех среди мифоманов фонда «В защиту интеллектуальной собственности» в чекистском клубе — все стало неважным, недостоверным; ушло на задний план.

— И как?

— По Москве и Московской области в этом возрасте всего две девицы. Я позвонил обеим. Обе никуда не ходили. На концерте не были… Возможно?

— Да. Спасибо.

Так и должно было оказаться. «Дальше фокусов они не идут! Поэтому их и нет с нами, когда речь идет о серьезном…»

Доктор оккультных наук попался с поличным оттого, что пытался обмануть полицейского. Существовал только один способ проникнуть в чужую тайну, прочесть мысли другого человека — расследование! Им пользовались все разыскники.

«Столетний путь криминалистики…» К сожалению, дорога эта заканчивалась для разыскника рискованным действом — задержанием. Оно предстояло и им уже через несколько минут.

Цуканов продолжал разговор на отвлеченную тему:

— Интересно: примет старуху Розенбаум племянник? Как думаешь? — Он положил подбородок на спинку сиденья впереди. — Она теперь без дома, без денег…

Об этом стоило поразмышлять.

— Мы не знаем, что он за человек…

Только об одном не следовало думать — о том, что каждый раз перед тем, как брать вооруженного преступника, постоянно вторгалось в сознание: «Почему нельзя было обойтись Хаосом и Тьмой, покрывавшими Бездну? Светом, Землей и Огнем, Водой и Воздухом? Зачем было создавать миллиарды живых существ — с памятью, с детскими мечтами, прочитанными книгами, с надеждами и любовью, — чтобы потом убить каждого в положенный ему срок?!»

Игумнов подтянул кобуру.

«Кто объяснит безумный этот мазохизм Природы?»

Они уже свернули с Беговой.

— Хорошевка… Ходынка, по-старому… Вон тот дом! — Карпец улыбнулся суетливой, обманной улыбкой.

Доставление голой девицы, обыск в парткоме, драка в «Цветах Галиции» уже стали прошлыми событиями его жизни — пестрой, в каждую следующую минуту полной нового и яркого.

Выкрашенная в голубой цвет семнадцатиэтажная башня впереди — с рядами балконов, в окружающем внизу безлюдье — приближалась, как многопалубный корабль.

«Оставленное командой дрейфующее в предрассветных сумерках судно…»

Шофер пошел на разворот.

— К домам не подъезжай! — остановил Игумнов. — Подойдем пешком…

Водитель притормозил.

«Скажет и сейчас: „Вас ждать?“

Шофер ни о чем не спросил.

Сзади послышался шорох шин. Их догоняла патрульная машина ГАИ.

«Бакланов!»

Пятнистая рябь на небе исчезала. Быстро светлело. На тротуаре появились первые прохожие.

— Цуканов остается тут, ждет группу… Карпец, со мной!

Пай-Пай проснулся сразу и окончательно. Как с ним это не раз бывало. Кто-то, имеющий власть, будто приказал коротко: «Вставай!»

Он поднял голову. В комнате было тихо, ветер с балкона играл шторой. Пай-Пай сунул руку под подушку. Там лежал тяжелый американский «кольт». Вор обычно не носил его при себе. Но сейчас случай был особый. Он быстро оделся, сунул револьвер в карман. Осторожно выскользнул в общий — на четыре квартиры — коридор. Впереди была еще дверь — с матовым стеклом посредине, с металлической решеткой, с замком. Дальше шла лестничная площадка с лифтами и мусоропроводом, с черной лестницей. Там было тихо. Внезапно Пай-Пай услышал тонкий короткий звонок. Его-то он и почувствовал сквозь сон. Кто-то звонил с лестничной площадки в дальнюю от Пай-Пая квартиру.

«Чтобы у меня не было слышно!»

Звонивший не знал, что в квартире, где трещал звонок, проживает глухой старик, инвалид. Осторожно, чтобы его не увидели, Пай-Пай заглянул за стекло. На площадке, прижавшись к стенам, стояли двое. Еще двое виднелись в проеме черной лестницы.

«За мной!..»

На этот счет он не обольщался. «Звонить глухому! На рассвете!» В этом была их ошибка.

Утренний визит ментов не вверг Пай-Пая в панику. Задержания, кражи, разборки и погони составляли общую цепь, именуемую жизнью вора. Вместе с застольями, женщинами, отсидками и допросами. Он вернулся в квартиру, запер дверь, осторожно прошел на балкон. Квартира находилась на восьмом этаже.

«Спускать с крыши — у них веревок не хватит, а соседей будить не будут! Закон!» Он знал все ментовские трюки.

Никого не было ни внизу, ни на соседних балконах, ни в доме напротив — старой пятиэтажной хрущобе.

«Отлично…»

Он не испугался и не опечалился. Было чувство, будто все, что сейчас происходит, случилось с ним раньше, а сейчас он лишь воспроизводит то, что было после того, как он звериным воровским чутьем понял, что за ним пришли. Рядом с его балконом находились еще два — соседских. Второй — дальний — принадлежал уже квартире следующего подъезда. Пай-Пай еще раньше наметил путь своего отступления. Он легко поднялся к перегородке, отделявшей балконы, встал на перила. Через секунду он был уже у соседей по лестничной площадке. Здесь он тоже не собирался долго маячить. Так же легко Пай-Пай преодолел еще барьер. Ночи стояли теплые, балконные двери не запирали. «В крайнем случае можно сказать: „Сломался ключ, не могу открыть дверь! Извините: опаздываю…“ Пай-Пай был спокоен. Он словно повторял маршрут, который позволил ему уйти. Оставить ментов в дураках… „Осторожно! Ничего не задеть!“ Следующее балконное пространство было густо заставлено ящиками с землей, цветами, коробками.

— Цзинь-цзинь… — тишину здания прорезал внезапный звонок. Один, другой! Менты, теперь уже не скрываясь, вовсю трезвонили в квартиры.

«Давайте, давайте…» Пай-Пай был уже у цели. «Тишина… Открытая дверь…» Сюда не звонили. Верный знак того, что на лестнице в соседнем подъезде никого не было. И тут снова звериная внезапная догадка: «Менты — здесь! В этой квартире!..»

Он выстрелил не целясь. Со звоном разлетелось стекло балконной двери. В квартире послышался шум. Выстрелить второй раз ему не пришлось. Боковым зрением он скорее ощутил, чем увидел, плавно двигавшуюся вслед за ним маленькую черную точку на крыше соседней хрущобы.

И в это же мгновение снайпер, высунувшийся из чердачного люка, прекратил скольжение прицела, нажал на спусковой крючок. Негромкий хлопок повис над соседней крышей, эхом отозвался в центре двора. Пай-Пая — молодого удачливого вора, мокрушника, вчера еще легко и не особо задумываясь отправившего на тот свет и бывшего рубщика мяса Уби, и шифровальщика Али Шарифа, на мгновение стремительно подняло над балконом и со всего маха бросило на бетонное основание. Все было кончено. Медики, дежурившие на лестнице, кинулись в квартиру. Пай-Паю было уже невозможно помочь. Игумнов был тут же, в комнате. Пуля, выпущенная Пай-Паем, прошла рядом с ним. Все шло порядком, заведенным миллионы лет назад. С необъяснимым постоянством Природа воспроизводила потомство чувствующих и мыслящих существ, чтобы через отмеренный ею же срок истребить их в боли, в страхе, в крови; развеять по ветру.

— Все! Возвращаемся…

Железнодорожной милиции тут было нечего больше делать. Последующее оставалось Территории. Работа эта была муторная, но совершенно безопасная: фотографировать, осматривать…

Начинался день. Утреннюю рябь окончательно обесцветило, растащило по небу.

— Хараб, как говорили в Афгане. Конец!

Поезд прибывал рано. Полночи ушло на разговоры. Шарьинский руководитель Павел Михайлович Созинов перед встречей с генералом — начальником управления, заметно нервничал. Где-то после Александрова ушел в туалет, водил по щекам электробритвой. Омельчуку времени хватило с остатком. В рундуке под полкой аккуратно проверил костюмный пиджак подполковника, карманы брюк: там лежали только его, Созинова, личные документы. Лезть в сложенный из двух половинок, затянутый ремнями чемодан Омельчук не решился.

«Там они! Где же еще!»

Созинов вернулся, чисто выбритый, пахнущий дезодорантом. А Москва была уже под боком! Замелькали знакомые любому — не только транспортному менту — станции, остановки электричек. Лось, Мытищи…

— Вот и приехали…

— Да-а…

Разговор не клеился. Созинов подумал было: «В Москве Омельчук от всего откажется, что наговорено накануне…»

Да нет!

— Сейчас едем в управление… Долго, я думаю, генерал нас не задержит. Даст машину. Через час будем уже шпарить по своим делам…

За окном показался перрон Ярославского вокзала — крытый, неширокий, с носильщиками, с встречающими. Созинов взглянул на часы.

— Не рано для генерала?

— Я ведь при тебе звонил! Сказал: «Заезжайте!»

По перрону шли быстро.

— Нам сюда, — Омельчук показал налево, к отделу милиции Москва-Ярославская. Он еще издалека заметил генеральский сверкающий лимузин. Рядом у машины их уже караулил помдежурного — высокий, с усиками.

— У нас тут катала! Коренастый, в ковбойке… Ваши звонили, чтоб задержать! Насчет кражи у матери артиста Розенбаума. Может, захватите, товарищ подполковник? И машину зря не гонять! При нем денег полно. Все новые сотенные…

Омельчук и слушать не стал.

— Нам в управление! Не могу! Устраивайтесь, Пал Михалыч!

Омельчук не сел с шофером, как позволил Созинов, встречая его в Шарье, пристроился рядом, на заднем сиденье. Чемодан приладил рядом с собой. Водитель плавно тронулся с места.

— Тут близко… Не бывал у нас?

— Не приходилось.

Замелькали заполненные людьми тротуары, городской транспорт. Всюду, куда ни глянь, тысячи людей. Созинов бывал в Москве часто, но знал ее плохо и, главное, не любил. «Людишки в большинстве — пакостные. Москвичи и есть — москвичи! Нигде их не любят…»

Ночью, засыпая, он внес коррективы в первоначальный свой план. «Пожалуй, ехать сразу в санаторий ни к чему! Сначала — в ЦК. Отвезти документы… А там поглядим! Те меня сами отправят. Может, даже на „Чайке“. А, может, и совсем в другой санаторий. Свой! Четвертого главного управления… Запросто! Курортная карта у меня с собой… Только сначала надо им позвонить. Со Старой площади. Снизу, из бюро пропусков…»

Он не заметил, как подъехали. Скучные пятиэтажные здания — то ли жилые, то ли административные. Грязноватые задворки столичной промышленной зоны. Водитель въехал во двор. Затормозил.

— Вот и дома!

Созинов выбрался из машины, вытащил драгоценную ношу. Мимо вахтера поднялись на второй этаж. Здание строили как жилой дом гостиничного типа: узкие коридоры, лестницы; двери с обеих сторон.

— Сюда… Я сейчас. Чуточку подожди, Пал Михалыч!

Мимо майора-помощника за столом Омельчук, коротко кивнув, не постучавшись, прошел в дверь, замаскированную под шкаф. И тотчас оттуда потянулись старшие офицеры, майоры, подполковники. Не глядя по сторонам, прошли к двери. Через минуту-другую показался Омельчук:

— Заходи, Павел Михайлович! Настроение у генерала отличное! Будет как мечтаешь… Пошли!

Созинов взялся было за чемодан, но Омельчук помотал головой:

— Неудобно! Помощник присмотрит…

Дверь была уже приоткрыта, Созинов оставил чемодан в приемной, вошел в кабинет. Генерал Скубилин — статный, моложавый, гренадерского роста и комплекции — уже поднялся навстречу.

— Здравствуйте, Павел Михайлович. Присаживайтесь…

Он нажал на кнопку переговорного устройства:

— Сделай нам чайку с сухариками… И — меня пока нет! Возьми все звонки на себя… — Скубилин пересел за журнальный столик в углу, усадил Созинова в кресло. Помощник — неопределенного возраста майор, ни рыба ни мясо, уже тащил поднос с чашками и чайником. — Значит, могли бы поработать на Московской дороге! Это отлично! Но пропишут ли? Теще сколько лет?

Созинов начал обстоятельно: состав семьи, служебный путь покойного тестя, состояние здоровья вдовы.

— Я сейчас… Позвоню к себе, товарищ генерал.

Омельчук тихо поднялся. Вышел. Стараясь не скрипеть, прикрыл за собой дверь. В приемной кипела работа. Вызванный генералом старший опер по борьбе с кражами вещей у пассажиров, привыкший работать с найденными, проверяемыми, бесхозными чемоданами, подобрал в своей связке нужный ключ. Замки щелкнули.

— Готово.

Расстегнули ремни. Как и предполагал Омельчук, чемодан распался на две половинки, перетянутые крест-накрест резинками изнутри.

— Держите двери!

Помощник и старший опер ринулись на две стороны к дверям. Телефоны заливались, как назло. Кто-то попытался открыть дверь из коридора.

— Сюда нельзя пока!

Омельчук быстро прощупал вещи.

«Майки, рубашки…»

Есть!

Плоский пакет, завернутый в номер «Литературной газеты», между шерстяными спортивными штанами с лампасами и майкой.

«СССР. Паспорт…» Не то! «Санаторная путевка», «Курортная карта…»

Омельчука пробил холодный пот. «Хорошо, что развернул! А то унес бы на свою голову! Обыск у начальника милиции…»

Проверка ничего не дала. «А вдруг!.. Виталька, тихоня! Мать твою! Неужели прикол?!»

— Есть!

В углу, под плавательной шапочкой и плавками, черный пакет — «Фотобумага».

— Боялся — засветятся!

Омельчук перевернул пакет на ладонь.

— Оно!

«Партийные билеты… Пропуска… Прикрепления, талоны в столовую…»

— «Кремлевка»! — прошептал старший опер от двери.

— Все! Закрывай! — Омельчук уже прятал конверт под пиджак.

Чемодан снова заперли, старший опер с помощником затянули ремни.

— Не так сильно! Перетянешь…

Омельчук легким от счастья шагом вошел к генералу. Скубилин и Созинов все сидели за чаем. Генерал взглянул вопросительно. Омельчук кивнул. Для верности похлопал себя по груди.

— Ну, что ж! — Скубилин круто закончил разговор. — Считайте, что договорились. Привозите рапорт, будем запрашивать личное дело…

Через минуту генерал Скубилин уже звонил заместителю министра Жернакову:

— Борис Иванович, победа! Поздравляю! Документы у меня!

Вернувшуюся с задания оперативную группу в отделе милиции никто не встречал. Было по-будничному тихо. Игумнов еще внизу услышал шум, бегом бросился к лестнице. В кабинете у Качана что-то произошло. Последние метры Игумнов преодолел прыжком. Рванул дверь. Коренастый, в клетчатой сорочке малый у стола обеими руками держался за ухо. Игумнов узнал: «Катала из поезда! Тот, что обул Пай-Пая! Вор проиграл ему деньги старухи Розенбаум!..»

— Прокурора! — заорал шулер. — Барабанную перепонку сломали!

Рядом стоял расстроенный Качан.

— Вот и прокурор! — Игумнов появился вовремя.

— Гражданин прокурор! Врача срочно!

— Что здесь?

На его глазах разыгрывался спектакль.

— Вот он! Меня…

— Каким образом?

— Слева…

— Держи!

Игумнов без размаха, коротко врезал справа.

— Полегчало?

Все происходило в классических традициях московской уголовной конторы.

— Послал меня! В моем же кабинете! Представляешь?

Качану не надо было ничего объяснять: в последнюю секунду он пожалел обидчика, смягчил удар…

«И вот результат…»

Игумнов подошел ближе.

— Как теперь?

Катала убрал руку.

— Все, начальник… Закурить найдется?

— Пока перебьешься! — Игумнов обернулся к старшему оперу. — Деньги при нем?

— Вот… — Качан достал целлофановый пакет. — Почти все новыми сотенными. Сложены по девять штук, десятой обернуто.