41.

Разговор с полубезумным (таким он ему показался в своем псевдонаучном самолюбивом рвении) Сотиным взволновал Валько больше, чем оно того хотело.

Оно поняло, что мысли, внедренные в него Сотиным, давно в нем жили и зрели. Действительно, всю жизнь искавшее, чем определиться, как определиться, в чём определиться (хотя бы внешне), и даже находившее (то вдруг в стихах, то в комсомольской работе, то в отшельничестве), оно вдруг поняло, что его определение — в неопределенности. Сотин прав, ему дано большое преимущество. Другие появляются на свет сразу в более или менее затвердевшей форме, а оно как вода, которая может принять форму любого сосуда, в который ее нальют. Причем, оно само этот сосуд и может сформовать, что ценно.

Это интересно. Это привлекательно. Надо это попробовать.

И — записать. Сотин и в этом прав, может получиться занимательно. Не обязательно для публикации, можно — для самого себя.

42.

21.04.91.

Сегодня я мужчина. Попросил Александру исчезнуть. Она сначала упрашивала оставить ее, потом начала наглеть (это у них семейственное). Пришлось вышвырнуть ее вещи на лестницу. Она попыталась трясти передо мной своими тощими мышцами. Я завернул назад ее руку (насмотрелся, как это делают дружинники и милиционеры), вывел на лестничную площадку и дал пинка под зад. Она слетела по ступенькам, упала и закричала:

— Ты мне руку вывихнул!

— Вернешься — голову вывихну!

23.04.91.

Сегодня я мужчина.

С утра мучило: почему я не шантажировал в свое время Мадзиловича так же, как он меня? Почему я не догадался сказать, что, если он разболтает про меня, я точно так же всем расскажу про его дочь—сына?

Простейшая вещь не пришла в голову! Загадка.

Но проехали. Поздно об этом.

Надо элементарно жить. Питаться, т. е. зарабатывать деньги. А куда податься? Меня все знают. Ну, не все, многие.

Впрочем, это в тех сферах, где власть, пресса и тому подобное. Народ меня не знает, и это хорошо. Надо идти в народ. Хоть грузчиком.

29.04.91.

Я устроился в ремонтную бригаду. Переделываем бывшую квартиру на первом этаже под магазин. Пока все отдираем, отрываем, выносим мусор. Бригадир Матвеев, пожилой и хмурый человек, почему-то меня невзлюбил, называет «студентом», заставляет делать все самое грязное.

Я стараюсь не обращать внимания. Я стараюсь стараться. Мне иногда даже нравится этот монотонный труд. В нем есть ощутимость. Вот стена вся в кусках обоев и штукатурке, ты должен сделать ее голой — до бетона. Скоблишь, чистишь — долго, нудно. Кажется, что никогда не кончится эта проклятая стена. Но вот — половина. Вот совсем немного осталось (самый трудный этап). А вот и все сделано. И ты понимаешь, что за время работы у тебя сложилось что-то даже вроде личных отношений со стеной. Ты злился на то место, где обои крепко пристали, да еще какой-то выступ, который никак не удавалось сровнять, зато другой участок, казавшийся трудным, очистился легко: обои отошли одним куском, а под ними оказалась почти идеальная поверхность, ничего не нужно делать...

С людьми тоже попытался войти в контакт, но это трудно. Когда работают — молчат или переругиваются, когда отдыхают, тоже молчат или скупо говорят о каких-то житейских мелочах, я присоединяюсь, но Матвееву почему-то это не нравится, он обрывает вопросом: «Что, уже работа кончилась, по...ить захотелось?»

13.05.91.

Я понял, что искать причины хорошего или плохого отношения к тебе людей — бессмысленно. За что меня не любит Матвеев? А просто так. Не понравился я ему, вот и все. За что с симпатией относится придурковатый юноша Димчик, молоденький юноша, почти мальчик? Ни за что, тоже просто так.

17.05.91.

Наверно, уйду. Я не понимаю этих людей, их шуток, их образа мыслей и жизни. А они не понимают меня. Да и как понять, я — не раскрываюсь. Матвеев при выплате денег меня откровенно обманул и даже не стал искать причин, сказал: «Тебе и этого много!» Самое странное то, что он мне не нужен, этот Матвеев, но я хочу понять, за что он меня так ненавидит? Что я ему сделал? Мне обидно просто до слез. Я хочу это понять. И, не выдержав, я так и спросил: «Петр Романович, за что вы меня так ненавидите? Я что, плохо работаю? Что-то не так делаю? Объясните, пожалуйста!» Я спросил твердо, никаких дрожаний в голосе. Было опасение: он изумится: «Я ненавижу? Да что ты, Валя! У меня просто характер тяжелый! А ты обижаешься, что ли? Ну, не буду!» Если бы он это сказал, я бы точно расплакался. Но Матвеев недоуменно смотрел на меня. Обдумывал вопрос. И ответил: «Нужен ты мне — ненавидеть еще тебя. Работай, как человек, вот и все.» Слово «ненавидеть» при этом он произнес врастяжку, с иронией и презрением по отношению к этому слову и чувству, ибо оно выходило за рамки обыденного и привычного. Следовательно — смешно и глупо.

20.05.91.

Это вообще для них характерно: насмешливое отношение ко всему, что выходит за рамки их кругозора.

Может, так они защищают свою жизнь?

Средство сохранения самоуважения?

Ловлю себя на том, что отношусь к ним почти брезгливо. Тоже барин нашелся. Но я ведь хотел стать, как они. Что-то почуяли и не приняли.

Матвеев же — просто идейный борец за банальность и обыденность. Все, что не работа и не обычный распорядок вещей, вызывает у него как минимум неприязнь. Кто-то принес магнитофон-"огурец"[28], включил, Матвеев приказал «вырубить громыхалку». Наверное, ему вообще кажется нелепо, что кто-то там чего-то поет или играет, да это еще передают по радио или записывают на кассеты. В жизни человек, если нет праздника и сопутствующей выпивки, не поет и не играет. Ну, значит, и нечего.

Если кто-то рассказывает анекдот, Матвеев слушает хмуро и даже не усмехается. Я знаю, его считают туповатым, но нет, тут не то. В анекдотах рассказываются истории, каких не бывает в жизни. А то, что не относится к жизни, не может вызвать у Матвеева никакой реакции. Это просто выдуманная глупость, будешь смеяться над глупостью — сам окажешься дураком.

21.05.91

Я не понимаю, почему меня так волнует отношение ко мне Матвеева.

Хотя — начал понимать.

Ко мне всегда все относились хорошо. Мама — обожала. Другие тоже любили. Дед не любил, но это другая история. И то, думаю, любил — и злился, что любит.

Потом мое положение было таково, что подчиненные, если и недолюбливали за принципиальность, то не обнаружили этого. Товарищи относились ровно. Начальство же было чаще довольно: я все исполнял хорошо, в срок, правильно.

То есть я избалован нормальным отношением. А с такой вот неприязнью встретился в первый раз за долгие годы (Мадзилович не в счет, он хоть меня и шантажировал, но относился ко мне хорошо).

И надо просто уйти из бригады, я же занимаюсь ерундой: хочу перебороть отношение Матвеева ко мне. Это стало идеей фикс. Я не хочу, чтобы меня ненавидели ни за что. Меня это раздражает и даже мучает.

Психоз, возможно. Вот материал для Сотина.

(Ведь, если отдать себе отчет, этот Матвеев мне совершенно ни к чему).

23.05.91

Этого надо было ожидать. Я штукатурил перегородку. Выложенную, как они выражаются, в полкирпича. То есть кирпичи положены вдоль, в один ряд. Я слишком усердно надавил — и перегородка рухнула.

Матвеев ругался не столько сердито, сколько с удовлетворением, будто всегда ждал от меня этого. Матом. Мат при этом звучал без всякой игры, обыденно, в своих прямых значениях, от этого еще грубее и пошлее.

Я взял кирпич и сказал:

— Если вы не прекратите обзываться, я вас сейчас ударю.

— Ударит он! — закричал Матвеев. — Я тебя сейчас так ударю, говнюк, работничек хренов!

Я метнул кирпич с расчетом, чтобы он пролетел мимо головы Матвеева. Но рассчитал не очень хорошо, кирпич пролетел слишком близко. И ударился о стену, раскрошился. Матвеев очень испугался и вдруг выбежал. И оттуда закричал: «Сейчас милиция приедет!»

Я со смехом ушел, поняв, насколько глуп и мелок человек, из-за которого я так переживал.

Но я ведь и раньше знал, что он глуп и мелок!

12.06.91.

Живу на те деньги, которые заработал. Они кончаются. Не знаю, что делать.

14.06.91.

Сегодня я женщина.

Захотелось одеться женщиной и просто пройтись по улице.

В конце концов Сотин советовал устроить из своей жизни фейерверк и позволить себе все, а я что делаю?

Прогуливалась.

У ресторана двое мужчин лет под пятьдесят:

— Дама не желает разделить компанию?

— Я жду своего мужчину.

— Подождете с нами. Придет, покинете нас, хоть и жаль.

Вполне приличные люди. Хотят казаться интеллигентами, но вряд ли.

Я просидела с ними часа полтора, они быстро напились. Оказалось, что живут здесь же, в гостинице. И чуть ли не впрямую заспорили, с кем из них я пойду. Я жеманилась на тему «за кого вы меня принимаете?» Сказала:

— Некоторые вопросы при даме не решают.

— Ладно!

И они пошли в туалет, чтобы решить там вопрос.

Я спокойно (вру, не спокойно, но неважно) обчистила их карманы (пиджаки они оставили на спинках стульев) и ушла. Мне понравилось.

19.06.91.

Сегодня я женщина.

Ресторан «Кристалл».

Та же схема, только мужчина один.

Мужчины очень доверчивы.

На меня никто никогда не подумает.

Купила еще один парик, кучу косметики.

24.06.91.

Сегодня я женщина.

Я понимаю актеров и прочих творческих людей, которые могут вообразить то, чего нет. И испытывать воображаемое переживание, как настоящее. Иногда мне кажется, что я даже чувствую что-то вроде возбуждения. На самом деле это возбуждение умственное, интеллектуальное.

Вчера познакомилась с колоритным типом. Жрал и пил в три горла, а потом вдруг зарыдал и начал рассказывать о бедной студенческой юности, когда на завтрак голый чай, на обед в столовой суп или щи за двенадцать копеек, котлета с макаронами за восемнадцать, получается тридцать, да сигареты, пачка в день, «Новую марку» он курил, потому что без фильтра не мог, это шестьдесят, на ужин два пирожка с капустой по четыре копейки и стакан чая за три, одиннадцать, итого в день он тратил семьдесят одну копейку, а бюджет был — рубль. Двадцать девять копеек в остатке. И так шесть дней, за которые скапливалось рубль семьдесят четыре (считал он невероятно быстро), так вот, на эти рубль семьдесят четыре он водил свою девушку в кино, покупал ей мороженое и угощал ее пахучими сигаретами «Золотое руно» (50 коп. пачка), до сих пор помнит надпись на пачке, которая его всегда смешила: «ароматизированы и соусирани». Я не поняла, что смешного, он повторил — «соусирани» с ударением на предпоследнем слоге. И еще раз повторил. До меня дошло, но смешно не стало.

— А что девушка в результате?

Утерев сопли, он сказал, что девушка в результате оказалась сука. То есть не сразу. Сначала она стала его женой, а уж потом оказалась сукой. (У меня подозрение, что она стала сукой именно потому, что стала его женой).

Он рассказывал потом, как много и трудно работал, получая копейки и не имея возможности жить, как хочет. Зато теперь он может все. И стучал кулаком по столу.

Мне почему-то не захотелось с ним ничего делать. Просто отлучилась в туалет и сбежала.

Да, но почему я о возбуждении — не он же возбудил.

Возбудил другой. То есть тоже не возбудил, а обратил на себя внимание. То есть это он обратил на меня внимание. Он пришел в ресторан взять в баре бутылку. Из-под стойки, по завышенной цене, обычное дело. Взял, но не уходил. Переговаривался с барменшей, курил и поглядывал на меня. Вид интеллигентный, бедный. Лет тридцать пять примерно. Не красавец. Но такая в глазах тоска и жажда! Мне стало смешно и я вдруг подумала: дурачок, чего ты боишься, подойди, дай этому хаму в морду, возьми меня за руку и уведи. И я буду твоя. Клянусь, я так подумала, хотя вряд ли согласилась бы уйти с ним, а о том, чтобы быть его, и речи нет.

Но был в этой сценке какой-то романтизм.

10.07.91.

Сегодня я женщина.

Не о чем было писать.

Ничего и не было: хандра, долго никуда не выходила.

А вчера в тот же ресторан, где видела тоскливого интеллигента, а он уже там.

На этот раз подходит и говорит:

— Я приходил сюда каждый вечер, наконец-то вы появились.

Представился: Алексей Павловский, журналист.

Я сказала, что знаю одного журналиста: Салыкина. И тут же поправилась: не я знаю, а один мой приятель. Он обрадовался общему кругу знакомств, но предупредил, что они с Салыкиным враги.

Ну, и так далее. Он страшно робел, пыхтел и сопел. Сказал, что каждый мужчина создает себе идеал. А потом ищет ту, что на этот идеал похожа. Во мне он нашел свой идеал.

Жуткая пошлость, но слушать приятно.

Но он оказался привязчивым. Потратил последние деньги на угощение, а потом взялся провожать. Пришлось сказать: дома муж, он ревнивый, он встречает меня за километр от дома, будут неприятности.

Павловский оказался проницательным и сказал, что замужние женщины вот так просто по ресторанам не ходят.

Я сказала, что я необычная женщина.

Он согласился.

Еле отстал у подъезда. Жал на прощанье руку и очень хотел поцеловать, обнять, но не решился, хоть и был слегка пьяным.

28.07.91

Сегодня я женщина.

Павловский влюбился. У него жена и двое детей, один совсем маленький, но он влюбился и на все готов.

Как многие мужчины, в любовных вопросах он остался подростком. Подросткам кажется, что все возможно, стоит только сильно захотеть и постараться. Обычно, правда, они только мечтают и строят планы. Если же начинают стараться, то первая же неудача становится непоправимой трагедией. Девушка не ответила взаимностью — мир рухнул. Подросток вешается или травится.

Я вышла утром: он стоит у подъезда с букетом цветов.

— Давно тут стоишь?

— С вечера.

Был он помятым, букет тоже. Наверно, вечером выпил, искал меня, ходил по квартирам (сквозь сон я слышала какие-то звуки: отдаленная ругань, двери хлопали). Не нашел, спал в подъезде — и вот.

Я взяла цветы, выбросила их и сказала, что мне это надоело. И что сейчас выйдет муж, будет большая неприятность.

— Нет у тебя мужа. А если есть, пошли — познакомишь.

— Спит он еще. И все, Леша, забудь обо мне.

— Не могу. Ты представь: я ни разу не встретил женщину, которая похожа на ту, которую я ищу. Ты первая. Я могу теперь такую никогда не встретить. Ладно, не буду приходить с цветами. Хотя бы позволь тебя видеть раз в три дня.

Я сказала: раз в месяц.

Сторговались на неделе: будем встречаться в городе, пить кофе, говорить о жизни — и до свидания.

18.09.91.

Сегодня я женщина.

Это только кажется (мужчинам в первую очередь), что женщине легко избавиться от приставаний и преследований. Мужчины считают, что, в отличие от них, женщина имеет больше прав на отказ. Может быть. Но зато, я думаю, если женщину пошлют подальше, у нее хватит гордости исчезнуть. Мужчина же считает, что, если его посылают, это только игра, женский прием. Он никак не может поверить, что это серьезно.

Мы уже два раза встречались с Павловским, и я ему подробно объяснила, что у него нет никаких перспектив. Он соглашается, кивает головой, а потом говорит:

— Просто ты меня не знаешь.

— И не хочу знать.

— Ты странная. Как это — не хочу знать? Ты ведь даже не знаешь, чего ты не хочешь знать. (Совсем запутался в словах, бедняга). Например, ты же не можешь сказать: я не люблю Скандинавию или, наоборот, Африку. Потому что ты там ни разу не была. Я для тебя терра инкогнита, извини.