4. К тому же, моральные принципы.
      Тут же я эти пункты последовательно опроверг:
      1. Не настолько уж я стар и болен!
      2. Не настолько уж мне нужна Ирина!
      3. Да, нет у меня денег, но - будут. Заработаю. Взаймы возьму.
      4. Какие моральные принципы? У нее с ними все в порядке, ты благодетелем ее будешь, не ты ее выбрал, в сущности, а она тебя! Ты откажешься - найдет другого, хуже, извращеннее и т.п.
      И, уже подходя к шкафу и доставая своего Ашура Калымбекова, я сделал окончательное заключение, неожиданное, но очень для меня самого убедительное.
      1. Да, ты стар и болен, но именно поэтому тебе нужна эта девушка!
      2. Да, тебе нужна Ирина, но именно поэтому нужна еще и эта девушка!
      3. Да, у тебя нет денег, именно поэтому надо потратить последние как можно более неразумно и лихо.
      4. Четвертого пункта в этом заключении не было.
      Я позвал Дашу и вручил пять стодолларовых бумажек.
      На ее щеках проступили пунцовые пятна: взволновалась по-настоящему.
      - Зачем прямо сейчас-то?
      - А когда? Бери, бери!
      И она взяла деньги и скомкала их в руке, держа ее чуть на отлете.
      - Как там наш ужин? - спросил я и пошел на кухню.
      Ужин был готов.
      Я выставил бутылку французского вина, которое Даше понравилось, а Ларисе нет: кислит.
      Говорили о том, о сем, они рассказывали о городе Тамбове, где, по мнению Ларисы, жить невозможно, а, с точки зрения Даши, вполне терпимо, и вообще, жить можно везде, если рядом люди хорошие.
      - Это ты кого имеешь в виду? Где ты в жизни вообще хороших людей видела? - очень удивилась Лариса.
      Но Даша ответила ей коротким напоминающим взглядом, и Лариса тут же сменила гнев на милость:
      - Нет, в самом деле, если найти хорошего человека, жить можно везде!
      И кокетливо мне улыбнулась, чтобы я наверняка понял, кого она имеет в виду. Впрочем, она еще не была в этом уверена, она ведь не знала, чем кончился разговор, я не дал им возможности пообщаться. И лишь когда встал, чтобы включить чайник, заметил, что Даша быстро показала Ларисе большой палец: все отлично!
      Потом стали возникать паузы, и вот Лариса сказала Даше:
      - Ну что, пойдем?
      - Я остаюсь, - ответила Даша и потупила глазки.
      - Да? - чрезвычайно изумилась Лариса. - Вот, значит, как у вас?
      - Так, - подтвердила Даша.
      - Ну, вы даете! - подмигнула мне Лариса. - Какой мужчина, а?! Ну, тогда я одна, что ж делать!
      - У меня две комнаты, между прочим, - сказал я. - Оставайся, переночуешь.
      - Что вы, что вы, нет! - запротестовала Лариса, бог весть что подумав. - Мне надо, я к тетке в больницу с утра обещала, а от вас ехать далеко! Нет, пойду.
      - Просто поздно уже, - сказал я. - А у метро у нас в это время всякие люди. Собираются, в нарды играют, отдыхают. Могут пристать. Давай тогда я тебя провожу.
      - Не надо, зачем? Как вы квартиру оставите?
      - Тут Даша.
      - Это да, но все равно, нет, спасибо! - торопилась Лариса.
      - Ну, пусть Даша тебя проводит.
      Даша посмотрела на меня внимательно.
      - А ко мне не пристанут? - спросила она. - Когда я одна назад пойду?
      - Не пристанут. Они увидят, что ты провожаешь, подумают, что местная. А к местным они побаиваются приставать. Мало ли кого ты на помощь позовешь.
      - Да, наверно...
      - Пошли, Дашка! - горячо и невинно обрадовалась Лариса. - В самом деле, проводишь. А то потом неизвестно когда увидимся!
      С растерянным видом Даша пошла с ней в прихожую, обувала туфли и все посматривала на меня вопрошающе, но лицо мое было улыбчиво и непроницаемо. А что я при этом думал, не скажу, потому что не знаю, что я думал при этом. Не помню. Могу только догадываться. Это лишь в литературе гладко бывает: глядя на нее, дескать, я думал восемнадцать лет назад... - на самом деле, как правило, ни черта человек не помнит, что он думал, глядя на нее, восемнадцать лет назад. За исключением редких случаев, но это не тот случай.
      Они ушли.
      Был ли я уверен, что она вернется, опять-таки не помню. Нет, скорее, все-таки не ждал возвращения, поскольку удивился.
      Она вошла, пошмыгивая носом, будто успела простыть. Прошла в комнату и уселась в кресле с обиженным видом, явно приготовившись говорить. Я не торопил.
      И тут слезы покатились по ее лицу, легкие и прозрачные. По Темновой:
      "В этих слезах не было еще горькой соли прожитых лет, в них была только чистая влага чистой и юной обиды".
      - Вы что думаете обо мне? - спросила Даша. - Думаете, я аферистка какая-нибудь? Думали, я уйду, да?
      - Нет.
      - Думали, думали! Между прочим, Лариска тоже подговаривала, говорит: дальше неизвестно что, а сейчас уже деньги! Вы правды жизни не знаете, я смотрю! Другая бы так и сделала, деньги бы взяла, и вы бы не увидели ее никогда! А я такими вещами не занимаюсь, ясно?
      - И все-таки, почему вернулась? Не будешь же говорить, что я тебе понравился.
      - Не буду. Хотя рвотного рефлекса тоже нет! - она усмехнулась, довольная тем, что удачно ввернула ловкую фразу, где-то от кого-то услышанную. - А просто я четко знаю: даром ничего брать нельзя! Бог накажет.
      - Ты верующая?
      - Неважно. Верю, не верю, ему-то все равно, Богу, он и неверующих наказывает!
      Эта девочка, явно не сильно начитанная и не очень много знающая, не каждую минуту думающая о смысле бытия, повторила почти в точности то, о чем я думал все это время.
      - Значит, хочешь честно отработать?
      - Слушайте, вы взрослый мужчина, - возмутилась Даша, - а такие циничные вещи говорите! Вы меня знаете? Мы с вами вместе были хотя бы сколько-нибудь? Что вы на меня, как на торговку, смотрите?
      - Ошибаешься. Просто я думал, что таких девушек не бывает.
      - Всякие бывают! - махнула Даша рукой, и в голосе ее слышалась не похвала себе, а скорее, наоборот, осуждение: всякие бывают как раз умными и нормальными, а я-то как раз дура!
      Я ожидал, что наедине с нею мне станет неловко. Слишком разный жизненный опыт, другой багаж мыслей и знаний. Слишком разные сферы жизни. Возраст. Лексикон. И т.п.
      Но через полчаса я сидел перед телевизором в своем любимом широком кресле, а она втиснулась рядом, пихала меня кулаком под ложечку и говорила:
      - Худой какой!
      - Тебе нравятся с животами?
      - Нет. Но ты солидный же мужчина, у тебя должно быть тут много. Тебя надо кормить!
      Она сбегала на кухню, принесла колбасу, сыр и прочее, что попалось, и начала, дурачась, меня кормить. Не скажу, что это было неприятно.
      "И у них возникло чувство, что они знают друг друга всю жизнь!
      И настала ночь, которой они оба так боялись, но одновременно ждали ее, желали и жаждали. Ночь! Приют надежд, но и пристанище разочарований! Именно ночью часто решается судьба любви, и дело не в нюансах телесных взаимопознаний, тут что-то необъяснимое. Над каждым ложем выстраиваются звезды, и двое образуют проекцию этих звезд. Если эта проекция совпадет любовь будет жить, если нет - увы. Поэтому кто-то из двоих должен быть искусным звездочетом, а лучше, если оба. Но при этом искусство любви в его технических проявлениях это хоть и путешествие иногда в космосе, но в корабле, в скафандре, любовь же настоящая - полет без всего, соприкосновение с космосом непосредственное, и в каждом миге - бездонная бездна!"
      Ольга Ликина. "Моя любовь Любовь".
      Даша, как только мы улеглись, тут же начала возиться со мной, деловито пошмыгивая своим слегка простуженным носом. Я, понимая, что такой красоты сроду в руках не держал (истинная правда!), должен был блаженствовать и восхищаться, но как-то не получалось. Отстранив ее, я сказал:
      - Постой. Полежи спокойно.
      - Может, вообще заснуть? - обиделась она.
      Я не ответил. И начал действовать сам.
      Наверное, во мне и тут проснулся адаптатор, а процесс того, что было дальше и описания чего вы ждете, но не дождетесь, был схож с процессом адаптации текста, ибо текст, который ты взялся привести в удобоваримый вид, обычно покорен, безропотен и молчалив. А если бы каким-то образом зашевелился, заартачился, запищал или, напротив, взялся помогать (смешно представить), это очень помешало бы.
      И еще. Впервые я понял, что именно такие простушки мне всю жизнь и нравились, просто я не имел к ним доступа. В них все настолько понятно, если не искать сложностей там, где их нет, настолько адаптировано, извините за долбление в одну точку, настолько просто и мило, что... что? Пока извинялся, забыл. Ну, и не надо.
      12
      Даша осталась у меня. И, надо заметить, здоровье мое в это время заметно улучшилось.
      И деньги появились: Костик позвал и вручил конверт. Я заглянул.
      - Однако...
      - Это в связи с тем договором, - сказал он.
      - А-а...
      И я мог бы в этот момент опять попросить показать договор. Но не попросил. Небрежно сунул деньги в карман. С мыслью, что, в принципе, моя деятельность в издательстве стоит даже больше. Так что все справедливо.
      Даша привыкла ко мне, как к доброму дядюшке. Удивительно быстро привыкла и удивительно крепко. Я, конечно, не очень в это верил, хотя и умилялся. Она весьма облегчила мою жизнь: убиралась, готовила, стирала. Я уже подумывал, что надо бы увеличить ее жалованье. В свободное от хозяйства время она смотрела телевизор и читала все подряд из моей библиотеки. По вечерам пересказывала прочитанное, часто делая точные замечания. На основании этого я чуть было не сделал вывод о ее природном вкусе и попросил перечислить любимые книги.
      - Да у меня много, - сказала она. - Ну, если детские тоже считать, "Незнайка на Луне", "Человек-амфибия", то есть весь Беляев вообще, у нас в районной библиотеке собрание его было, я все прочитала. "Республика Шкид", значит, потом... Ну, зарубежные, то есть "Дон Кихот", "Робинзон Крузо", "Гулливер"... Это детские. Ну, потом классика, само собой. "Анна Каренина" нравится. "Война и мир" нет, нудно. Достоевский тяжелый, но "Братья Карамазовы" ничего, я только пропускала, где там про детей и про Алешу, помнишь, да? Но все равно тяжелый. А Чехов еще тяжелее.
      - Ранние рассказы смешные. "Хамелеон", например.
      - А это разве его?
      - А ты думала, чье?
      - Мало ли. В школе проходили, а я там через раз была... Нет, рассказ помню. Но я думала - Зощенко какой-нибудь.
      - Это до революции было, а Зощенко писал после.
      - Ну и пусть. Чего пристал вообще?
      Я отстал и решил сводить ее в кино. Кино модное и кассовое. Фантастика, спецэффекты, зрелище масштабное и качественное мне скорее даже понравилось, ибо давно отучил себя от эстетства. Но Даша осталась недовольна:
      - Надоело как-то быстро, одно и то же. Мне про людей нравится.
      - Если про людей, пойдем в театр. Там живые актеры играют.
      - Издеваешься? Думаешь, я в театре не была?
      Я взял билеты в один из самых известных театров, на одну из самых известных постановок: "Вишневый сад".
      Играли, на мой взгляд, не ахти. Режиссура была слишком режиссурой и показывала себя в каждой мизансцене. Но я постарался это не замечать и в который раз наслаждался чеховским текстом.
      А Даша начала ерзать уже на десятой минуте. А на пятнадцатой шепнула:
      - Ты извини, мне чего-то нехорошо. Я тебя снаружи подожду. В смысле - в фойе.
      Я не стал дожидаться антракта и вышел вслед за нею.
      - Опять не понравилось? Про людей же.
      - Да ну! Нет, играют хорошо, стараются, но ведь тоска же! Интересно когда? Когда не знаешь, чем кончится. А тут же сразу ясно, что они этот сад продадут.
      - Ты пьесу читала?
      - Я пьес вообще читать не могу. Все только говорят, никаких описаний.
      - Ты ошибаешься. В последний момент у них появятся деньги, и сад они не продадут.
      - Без разницы. Деньги они все равно протратят. Ясно же, что люди непрактичные. Только ясно слишком как-то сразу, зачем мне все время про это слушать? Ты иди смотри, если нравится, я тут подожду.
      - Мне тоже не нравится, - сознался я.
      - Ну вот, а сам говорит!
      Так я ее культурно развлекал, хотя она не очень напрашивалась, больше всего любила сидеть дома. Мне иногда казалось, что она не просто сидит, а отсиживается, отдыхает от своей предыдущей бурной жизни. Недаром же она без меня ходила только в соседний магазин, не выезжая в город, словно боялась там кого-то встретить и сбиться с пути истинного. Несколько раз в день звонила мне на работу, причем не с мобильного телефона, который я ей подарил, а с домашнего, как бы отмечаясь и желая показать мне, что она дома, полностью мне верна, ждет, скучает. Я, повторяю, на всякий случай не верил ей, но было все-таки приятно.
      13
      Неожиданно звонок Ирины. Без приветствия:
      - Слушайте, скажите своему сыну, пусть он перестанет меня преследовать! Звонит, у дома караулит, у телецентра дежурит, это что такое? И, главное, звонить-то звонит, караулить-то караулит, а хочу с ним поговорить - уезжает или молчит в трубку. Идиотизм какой-то!
      - Да... Все не так просто. Давайте встретимся, обсудим.
      - Вы думаете, у меня время есть? Я работаю двадцать часов в сутки, между прочим!
      - Как хотите...
      - Да ничего я не хочу! Ладно, где встретимся?
      - Ну, не знаю. В ресторанчике каком-нибудь...
      - Какой, к черту, ресторанчик? Когда?!
      - Вы не ругайтесь. Назначьте сами.
      - Приезжайте сюда, в Останкино, через главный вход, это справа, если ехать от центра. Как ваша фамилия? - пропуск выписать.
      - Как и у сына.
      - Думаете, я знаю его фамилию? Мне имени хватало! Через два часа жду. Не раньше и, естественно, не позже!
      Я приехал, и случилось то, с чего, собственно, и можно начать будущим адаптаторам данного текста. А все, что ранее, беспощадно выкинуть. Я бы выкинул. Своего не жаль. Или это только мне своего не жаль, а другим наоборот? Странный же я человек в таком случае...
      14
      Ирина встретила меня и повела в ресторан телецентра (если уж тратить время, то хоть пообедать заодно). Там надо подняться по широкой лестнице. Справа внизу - четырехгранный столб-колонна. Я остановился. Ирина тоже остановилась и повернулась. Наверное, думала, что я собираюсь что-то сказать. Она была как раз около этого столба. Я сделал шаг, оказался рядом с ней и оперся рукой о столб, поверх ее плеча. Ирина удивилась, я обнял ее и прижал ее к столбу.
      Это реконструкция событий, на самом деле я этого момента не помню. Очнулся быстро, через несколько секунд, увидел, что повис на ней, будто раненый солдат на сестре милосердия, понял, что надо отстраниться, но тело было наполнено свинцовой тяжестью, ноги ослабели, голова кружилась.
      - Вы что? - спрашивала Ирина. - Что с вами? Вам плохо?
      Она придерживала меня, заглядывая мне в лицо.
      - Ничего, - сказал я. - Сейчас...
      Все это длилось не так уж долго, но и не одно мгновенье. Никто из сотрудников телецентра в это время не прошел мимо, зато очень повезло какому-то фотографу. Возможно, это был даже не папарацци, не охотник за знаменитостями. Просто случайный человек. Шел, увидел занятную сценку, наставил оказавшийся по счастью с собой фотоаппарат. Вспышка - готово. И быстро скрылся, мы не успели его разглядеть.
      Фотографию он продал сразу в несколько желтых изданий.
      Снимок получился эффектный. Мужчина в возрасте, с заурядным профилем, тискает юную красавицу, прижав к столбу, будто пьяный преподаватель пьяную студентку в день 8 Марта в общежитии, куда он забрел в холостяцкой одинокой печали. Одна рука по-свойски на плече, вторая где-то в области талии, а то и ниже, положение корпуса мужчины позволяет строить самые смелые догадки. А студентка, похоже, не отталкивает, не бьет преподавателя по роже, отнюдь, она смотрит на него с выражением чуть ли не любви (игра света и тени, вот как это получилось), чуть ли не обожания - и уж как минимум благодарности за внимание. И руки не на плечах мужчины, как, например, в вежливом и формальном танце, руки сзади, под лопатками, обнимают крепко и...
      И, в общем, что хочешь, то и думай.
      15
      "С КЕМ ОБНИМАЕТСЯ ВИЛЕНСКАЯ?" - таков был заголовок в одной из газет, причем на первой полосе. И оно ясно: лето, сезон если не мертвый, то полудохлый, поэтому курьез, претендующий на скандал, вполне достоин первой страницы.
      Другая газета тоже поставила знак вопроса в заголовке, но смысл более хамский: "ВИЛЕНСКАЯ ИЗМЕНЯЕТ БЕКЛЕЯЕВУ???". И небольшой текст: ясно, дескать, почему рекламная, светская и телевизионная знаменитость все откладывает свадьбу со знаменитостью современного российского капитала Баязетом Беклеяевым. Хахаль у нее, судя по всему, завелся! Горе, горе Баязету Бекмуратовичу! Как он мог позволить, как он допустил?!
      Естественно, в конце текста содержались обычные для такого рода изданий оговорки. Вроде того, что, возможно, это была всего лишь репетиция очередного телевизионного шоу. Возможно, мы видим не то, что думаем, впрочем, мы и не думаем того, что видим...
      Еще пара изданий повторили то же самое, а одно особо отличилось. Кажется, газета "Ж..." или еще что-то паскудное этого рода. Наверное, кто-то из сотрудников газеты где-то встречал меня. Может, книгу у нас издавал. Он меня опознал. И, даже если не вполне был уверен в сходстве, поспешил порадовать руководство догадкой, а оно ухватилось. Поэтому заголовок на первой полосе был длинным, зато информативным. И тоже, естественно, с вопросительным знаком: "ПОЧЕМУ ИЗВЕСТНАЯ ВСЕМ ТЕЛЕВЕДУЩАЯ ВИЛЕНСКАЯ ОБНИМАЕТСЯ С НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНЫМ ИЗДАТЕЛЬСКИМ СЛУЖАЩИМ АНИСИМОВЫМ?". В заметке все сводилось к идиотской игре слов насчет того, что если это роман, то вряд ли тот, который издает Анисимов в своем издательстве, а совсем другой, но мы не можем поручиться - и так далее. Наглый и безответственный брех.
      Но это было после, как любят писать в тех романах, которые все-таки издает в своем издательстве издатель Анисимов и даже сам их пишет. Писал.
      А тогда, у столба, я довольно быстро вернулся в сознание. Мне даже стало как-то особенно свежо и бодро, но я, конечно, это не демонстрировал. Ирина посматривала на меня так, будто готова была в любой момент поддержать под руку.
      - Вы нормально себя чувствуете?
      - Более или менее.
      Чувствовал я себя гораздо более, чем менее: у меня даже вдруг проснулся зверский аппетит. Но я все-таки ограничился какой-то рыбой. Ел, молчал, в голове вертелась фраза из тех, которые нам кажутся вычитанными, но мы не можем вспомнить, кто написал. На самом деле ниоткуда мы такие фразы не вычитываем. И все же они наверняка кем-то написаны: не может быть, чтобы такую пошлость кто-то не увековечил! "Любой человек может умереть в любой момент" - вот эта фраза. Я мог умереть, но выжил, уцелел, спасся. И от этого ощущал себя как-то торжественно и значительно...
      А Ирина не торопилась начать разговор о Валере: боялась, наверно, что я разволнуюсь и опять упаду в обморок, на этот раз прилюдно. Я начал сам.
      - Мне важно понять, - сказал я, - насколько для него это серьезно. Вдруг он действительно что-нибудь учудит?
      - Я должна об этом думать?
      - Хорошо. Придется мне поговорить с ним.
      - И что вы скажете?
      - Скажу, что вы его не любите.
      - А то он не знает! И ему все равно, он-то любит, для него это главное. И на сто процентов уверен, что я рано или поздно отвечу тем же. Все влюбленные страшные мучители, разве не знаете? Не люблю влюбленных.
      - Должно быть, самой не повезло? - спросил я с мудрым сожалением.
      - Мне везло. Мне всю жизнь везет. Знаете, я вам скажу то, что никакая женщина о себе не скажет. Я только кажусь умной. На самом деле я не умная, а сообразительная. И очень банальная. Люблю быть здоровой и красивой, одежду люблю хорошую и модную, страшно вообще зависима от моды, люблю популярность - дешевую или какую, мне все равно. Хочу богатого мужа, чтобы быть обеспеченной. Большую квартиру, загородный дом хочу. За границу хочу ездить, на море отдыхать. Вот и все.
      - Боулинг, шопинг, дайвинг, факинг? - прокомментировал я, как мне казалось, остроумно.
      - Примерно так, - улыбнулась Ирина, показывая, что моя ирония ее ничуть не трогает. - Валера ваш красивый и очень талантливый в определенном смысле, нам было хорошо, что ему еще? Он сам виноват. Мы могли бы еще встречаться и... А теперь - нет. Очень жаль.
      - А жених для этого совсем не подходит? Или он не жених? Спонсор?
      - Между нами?
      - Конечно.
      - Он вообще другой ориентации. Я ему для прикрытия, по взаимной договоренности. Он ведь не эстрадная звезда, человек серьезный, ему эта слава не нужна.
      (Шебуев, Темнова, Панаевский и Ликина завопили от восторга и захлопали в ладоши: вот это да, вот это сюжет!)
      - А вы, значит, нарциссизмом больны?
      - Почему больна? Я наслаждаюсь чувством своей заурядности! Я в восторге от себя и от всего красивого, что вокруг. Некрасивое ненавижу. Нищих старух когда встречаю, расстреливала бы просто! - рассмеялась Ирина.
      - Даже так?
      - А что?
      - Собственную, может, старость хотите расстрелять? - старался я быть мудрым, чувствуя себя при этом полным дураком.
      - У меня старости не будет, - ответила Ирина.
      - Почему?
      - Не буду дожидаться. Повешусь.
      - Да? Тогда мне пора покупать веревку и мыло, - сказал я, надеясь, что она хотя бы из вежливости успокоит: рано, мол, вам о старости думать.
      Она не успокоила. Промолчала. Согласилась, стало быть.
      16
      Итак, газеты вышли.
      Первым позвонил Валера. Рано утром. Он даже не из газет узнал, а из Интернета, который всасывает в себя, как огромный пылесос, все без разбора. Всосал и эту новость.
      - Это что? - спросил Валера.
      - Что?
      - Фотография - это что?
      - Какая фотография?
      Он объяснил.
      Я удивился. Стал рассказывать, как все было: обморок, я чуть не упал, Ирина поддержала. Остальное выдумки.
      - А зачем ты к ней пошел?
      - Поговорить.
      - О чем?
      - Мало ли.
      - Обо мне?
      - Ну, допустим.
      - А тебя просили? С какой стати вообще? Блин, хамство просто какое-то!
      - Это ты кому?
      - Тебе, извини! Зачем ты поперся?
      - Послушай...
      - Она что, жаловалась, что ли? Будто я ее преследую, что ли? Пусть не берет в голову! Я ей просто собирался сказать кое-что, а она боится! На всякий случай могу тебе сказать, кто она такая вообще!
      - Мне это не пригодится.
      - А зачем тогда пошел к ней?
      - Она сама позвала. О тебе поговорить. О ситуации.
      - И что обо мне говорила?
      - Ты ей очень нравишься. Но не более того.
      - А мне ничего и не надо было, между прочим! Она сказать это могла нормально? Мне, а не кому-то там! И вообще, хотя бы поговорить можно было или нет? Пусть скажет все, что обо мне думает, но не кому-то, а мне! Ты ей это можешь передать?
      - Что?
      - Что я хочу с ней поговорить. Минут пять, не больше, пусть не боится. Она ведь на самом деле мучается, я же знаю, будто я, вроде того, переживаю из-за нее. Вот я и хочу сказать, чтобы не мучилась, я не очень-то переживаю. Но я сам это ей хочу сказать, понимаешь?
      - Да.
      - Передашь?
      - Ладно.
      ..........................
      (Тут были мои комментарии к этому разговору. Опустим.)
      Потом позвонила Нина.
      - Анисимов, это ты?
      - Я.
      - Нет, в газете, на фотографии, это ты?
      - Я.
      - Как ты с ней познакомился? Как вообще попал в эти круги?
      - Попал вот. Ты меня поздравить хочешь?
      - А разве есть с чем?
      - А разве не с чем?
      Потом звонил недоумевающий Костик. Я сказал, что, да, застукали, Ирина Виленская моя любовница. Каюсь.
      - Вообще-то для издательства скандал не помешает. Но не знаю, как Щирый посмотрит. Для нашего нового дела - ты понимаешь? - для нашего нового дела нужна как раз тишина. А где ты с ней познакомился?
      - Мы вместе в школе учились.
      - Ясно... Постой, ты же, вроде, не москвич?
      - Ну и что? Она тоже.
      - Да? Ясно... Постой, а ей сколько лет?
      - Сколько и мне. Просто пластическая операция.
      - Да? Ясно...
      Ну, и другие звонили.
      Сам я купил газеты в метро. Стоял в углу вагона, стиснутый, читал, рассматривал фотографию. Раздраженно скомкал, сунул в сумку.
      Напротив стояла женщина, тоже с газетой в руках. Рассеянно глянула на меня. И - в газету. И опять на меня. И вдруг улыбнулась - как знакомому. И я понял, что человек, чье лицо становится известным, тут же делается для всех - а это миллионы! - своим, близким, кем-то вроде соседа или доброго приятеля. Потому что не близкому, не соседу и не приятелю не будешь же вот так улыбаться! Эта мысль меня, грубо говоря, потрясла. А женщина порылась в сумочке, достала ручку и протянула ее вместе с газетой. Я взял газету и расписался под фотографией. Она хотела что-то сказать, но я приложил палец к губам. Она поняла и кивнула, очень довольная. И даже отошла, оттиснулась от меня, чтобы удобней было хранить тайну. Я отвернулся.
      В издательстве меня встретили, как именинника.
      - Кто бы мог подумать! - воскликнула Гурьева, женщина из бухгалтерии, очень простая на язык.
      - Неужели нельзя подумать? - галантно спросил я ее.
      Она оценила меня взглядом, словно впервые видела. И сказала с оттенком удивления:
      - Можно...
      - Спасибо.
      А Костик, улыбаясь, спросил:
      - Нет, а как это делается вообще?
      - Что?
      - Ну, такая женщина - и ты!
      - Если отбросить социальные и другие причиндалы, она просто женщина, я просто мужчина.
      - Это ты прав! - одобрил Костик.
      17
      Пока я раздумывал, позвонить ли Ирине, она позвонила сама и назначила встречу в "...". Это подвальный клуб-ресторан на Никольской, там большей частью обретается небогатая молодежь интеллектуального пошиба.
      Мы конспиративно сели в углу, она, как всегда, была в темных очках, я тоже напялил очки шпионского фасона: "я тебя вижу, ты меня нет"; при покупке они мне понравились возможностью незаметно и безнаказанно наблюдать за людьми.
      Я огляделся.
      - Тут всегда народ, есть места тише.
      - Зато этот народ не смотрит телевизор и не читает желтых газет.
      - А Интернет? Мне вот сын сообщил, он там увидел. И просил, кстати...
      - Знаю! Просил о встрече. Чтобы сказать мне, что я ему не нужна. Сколько можно?! Ладно, давайте о деле.
      Ирина рассказала, что у нее с утра был неприятный разговор с телевизионным начальством. Она ведь в определенным смысле лицо канала. Его репутация. Его респектабельность. Это лицо должно быть безупречным, ибо у канала большие планы, он стремится из дециметрового стать метровым и вещать на всю страну. Дециметровые девочки и мальчики могут в эфире фигурять голыми животами, татуировками, пирсингами, могут хихикать и отпускать уличные словечки; Ирина - категорически не может. Ее имидж оригинален: радость жизни, сексуальность, но при этом деловитость и серьезность.
      - Сексуальная деловитость? - уточнил я. - Или деловитая сексуальность?
      - Вы хамите или шутить пытаетесь?
      - Извините.
      Так вот, продолжила Ирина. Здоровый, приличный скандал, сказало ей начальство, никогда не помешает. Ну, то есть, когда, например, все знают, что ведущая собирается замуж. Но что-то разлаживается. Не сошлись характерами. Или милый изменил. Вся страна сочувствует ей. Нажимают на кнопку канала, чтобы увидеть на ее лице следы переживаний. И так далее. Нездоровый скандал тоже вызывает интерес, но у него иное качество. Привлечение зрителей еще не всё. Важно привлечь серьезных инвесторов, рекламодателей, участников передач и т.п. На канал с подмоченной репутацией солидные люди не придут. Здоровый скандал, резюмировало начальство, мы всегда поддержим, мы даже, если нужно, его организуем. А вот скандала мелкого, мутного, глупого надо чураться. Если же он уже случился, надо что-то делать, надо его микшировать. Или, возможно, использовать во благо, превратив в здоровый. Неплохо бы встретиться со вторым его участником, сказало начальство.
      - Вам еще не звонили? - спросила Ирина.
      - Нет.
      - Думаю, позвонят и позовут. Поэтому я и попросила о встрече. Вы должны понять, что многое от вас зависит. Они будут делать различные предложения...
      - Какие?
      - Не знаю. Но я вам советую: говорите, что вы хотите опровержения. Сами вы от газет ничего не добьетесь, а канал в силах помочь. Пусть дадут опровержение или просто опишут все так, как было. Вы работаете в издательстве, вам захотелось издать мою книгу, вернее, уговорить меня написать книгу.
      - О чем?
      - Какая разница? О жизни, о себе!
      - Вам есть что сказать о жизни и о себе?
      - Наверно, это смешно, - оценила Ирина, - но давайте я в другой раз специально найду время послушать, как вы умеете острить. В общем, вы пришли насчет книги. Вам стало плохо. Чуть не упали. Я вас поддержала. Все. Тут и врать ничего не надо, так оно все и было.
      Я понимал: Ирина предлагает верный вариант. Но слишком уж она холодно и неприязненно говорила со мной. Во мне взыграло мелкое самолюбие, захотелось перечить.
      - Врать все-таки придется, - сказал я.
      - В чем это?
      - Придется умолчать, что я в вас влюблен.
      - Ой, ради бога! Охота вам, честное слово!
      - Я не шучу.
      - Еще хуже! Зачем вам это? Вы только представьте, каким я вас вижу, и сразу пройдет!
      - А каким вы меня видите?
      Ирина помолчала: официантка в это время принесла кофе и минеральную воду. Потом сняла очки, осмотрела меня. И сказала:
      - Самое гадкое: у вас волосы в носу и на ушах.
      Я рассмеялся. Я постарался рассмеяться.
      - Что, правда?
      - Неужели не замечали?
      - Нет.
      - Это ужасно! Из ноздрей у вас прямо-таки два пучка торчат, - со сладострастным отвращением начала описывать Ирина. - А на ушах пух курчавится. И коронку золотую вам давно поменять пора на что-нибудь приличное.
      - Ее разве видно?
      - Когда улыбаетесь, видно. И на шее у вас красные пупырышки, шея вообще красная, после сорока это часто бывает. Седина у вас пегая какая-то, клочками. Знаете выражение - благородная седина? Это не о вас. А руки! - вы свои руки видели?