Но я еще надеялся, что не все так плохо: может, я не понимаю выборочно, имея в виду не слова, а людей, то есть кого-то не понимаю, а кого-то понимаю? И я стоял в толпе вагона, озираясь слухом, но, как известно, из-за шума поезда не разберешь, что говорит даже стоящий рядом. И вдруг стало тихо, и все будто заговорили громче. На самом деле поезд вышел из тоннеля, звук его перестал отражаться от стен, а люди говорили так же, как и раньше, просто голоса их теперь проявились. И я их понимал. И слушал - с наслаждением!
      - Я ему говорю: ты соображай, у тебя дети у самого взрослые! рассказывала одна женщина другой (обе были с короткими волосами, крашенными в гнедую масть, с пористыми щеками и носами, похожие, как сестры, при этом ясно, что не сестры). - Он говорит: ты меня не учи! А я не учу, я просто факт говорю! Очень надо мне тебя учить! Нет, правда же? Он говорит: ты меня не учи! Я говорю: родной, но ты же ко мне придешь! Ты же через неделю придешь ко мне! Понимаешь? Он через неделю же ко мне придет! Я ему говорю: родной, ты никуда не денешься, ты придешь через неделю! Прибежишь, как миленький! Вам чего, мужчина? - вдруг обратилась она ко мне, и я понял, что уставился на нее слишком уж пристально.
      - Ничего.
      - А ничего - так и нечего смотреть!
      Я отвернулся. Я понимал и других, но мои восторги довольно быстро прошли. Умиление сменилось мыслью: чего мне теперь еще ждать? И надолго ли передышка? Однако и эта тревога ушла, навалилась усталость. В вагоне стало посвободнее, я сел, прикрыл глаза. Скорее бы домой.
      Когда открыл глаза, увидел прямо напротив девушку. Красивую, стройную и т.п. Смотрел на нее и ничего не чувствовал. То есть - с чем бы сравнить? Ну, у человека в квартире, при входе в комнату, был порог. Он привычно его перешагивал. А потом сделали ремонт (у меня так и было), порог исчез, но он по привычке некоторое время перешагивает - без необходимости. Так я и смотрел на девушку: как бы перешагнув, то есть что-то такое как бы почти испытав, что привык испытывать, но тут же понял, что ничего я не испытываю.
      Так, подумал я, это, видимо, и есть то, что в энциклопедии названо "эмоциональной тупостью". Вот нищий в инвалидной тележке едет по вагону, раньше хоть мелкие мысли, но возникли бы, а сейчас никаких. Раньше то давал денег, то нет, по настроению, но было же какое-то настроение! - а сейчас абсолютно все равно. Я пошевелился, опытный нищий тут же понял и шустро покатил ко мне, толкая колеса руками. Камуфляж, бритая голова, маленькие темные глаза, лицо длинное, на щеке шрам. Выражение лица, конечно, скорбное, но без нажима. Я решил, коли уж нет у меня эмоций своих, подпитаться чужими. Достал бумажник, залез в него и вынул все, что было. Не так уж много, но, в общем-то, кто-то такие деньги за месяц зарабатывает. Я хотел увидеть чужую радость.
      Нищий благодарил, прижимая руки к груди, и что-то бормотал: "...кровь лил... недаром... спасибо... не забуду... есть люди!" - и посматривал на двери, опасаясь, что я передумаю. Поезд дошел до станции, двери открылись, он еще раз наскоро что-то пробормотал и выкатился. Никакой радости, никакой эмоциональной подпитки я не получил. Сожаления об утраченных деньгах тоже не было. Ничего не было.
      Красавица смотрела на меня и улыбалась. Мне захотелось, адаптированно выражаясь, заговорить с ней. Потому что, если объяснить полностью, чего мне хотелось, то это будет страницы на две. Со всяческими подробностями. (На самом деле мне этого не хотелось - ни заговорить, ни подробностей. Никогда ни с кем не заговаривал на улице, в метро, в магазине, в общественных, то есть, местах: не хватало здоровой наглости. Но именно поэтому и захотелось потому, что не хотелось, и потому, что раньше этого не делал.)
      Пока я собирался, красавица вдруг сама сказала:
      - Лучше бы мне дали!
      - Да он пьяный! - объяснила ей подруга, которая сидела рядом и на которую я до этого не обращал внимания. Какие-то щеки.
      - Ошибаетесь, я трезв. Просто люблю делать добро. Вам нужны деньги?
      В вагоне, в нашем конце, совсем уже никого не было, и я говорил без стеснения. Красавица улыбалась. Что-то было в ней провинциальное.
      - Всем нужны деньги, - сказала она.
      - Позвоните, дам, - спокойно сказал я ей, протягивая визитку.
      - Ага, знаем! - сказали щеки.
      - Что вы знаете?
      - Да всё, за что вы деньги даете!
      - Я даю их просто так. Хобби такое. Увлечение.
      А красавица, улыбаясь, читала визитку.
      - Издательство... Книжки печатаете?
      - Да.
      - Про любовь или детективы?
      - Про все.
      - Это хорошо. Спасибо.
      - Вот и славно. Там домашний есть, звоните лучше по нему, - сказал я, вставая: была моя станция.
      0
      Ну вот, а теперь история. Начало. Нулевая отметка, как говорят строители.
      Я пришел к сыну Валере, сын Валера встретил меня приветливо, но не радостно, поглядывал на часы. Я обратил внимание на то, что в квартире необычайно чисто, убрано, все на своих местах. Впрочем, он всегда любил порядок и очень раздражался, если в его комнате случалось что-то переставить, передвинуть, переложить без его ведома. Мы с Ниной нарадоваться не могли на черту, столь необычную для мальчика, да еще современного: большинство наших знакомых сетовали на безалаберность и неопрятность своих детей. И оно понятно: мы-то в советское время росли, когда то малое, что с трудом добывалось, хотелось хранить и содержать в идеальном порядке, а для них все окружающее - данность, среда обитания, не стоящая лишнего внимания и заботы. И одевался Валера с малолетства очень аккуратно. И для учебников покупал специальные обложки, чтобы книги не трепались...
      Я сам своей глупой шуткой о том, что Валера, возможно, приводит не девушек, накликал неожиданные мысли. Эта любовь к чистоте и порядку... Довольно мягкие, даже, можно сказать, изящные движения: Валера высокий, большой, красивый, но при этом умеет быть плавным и неспешным... И голос у него высоковат... Правда, этим высоким голосом он не раз покрикивал на нас с Ниной с жестами не плавными и не изящными, что не утешает... И пахнет от него чуть ли не духами - или просто такая пахучая туалетная вода? Мне даже показалось, что у него ресницы темней обычного, будто подведены, и губы ярче, будто подкрашены. Интересно, как Нина отнесется к тому, что мои дурацкие пророчества сбылись? А как я сам отнесусь?
      - Что нового? - спросил я.
      - Ты по делу? - ответил Валера вопросом на вопрос, не вменяя себе в необходимость быть вежливым.
      - По делу.
      - По какому? Ты извини, просто ко мне скоро придут.
      - Дело важное: пообщаться. Кофе угостишь?
      - Запросто. Но у меня десять минут, извини. Ты бы позвонил вообще-то.
      - Я хотел с дороги, батарейка в телефоне села. Кого-то ждешь?
      - Я только что сказал.
      - Да, извини. Старость, память дырявая.
      Валера торопливо готовил кофе. Но не растворимый все-таки, он презирает растворимый кофе и тех, кто его пьет. Следовательно, он не хочет презирать своего отца. Уже обнадеживает. А я все оглядывался исподтишка. Подглядывал. Уличал. Одет Валера просто: джинсы и футболка, но футболка очень уж обтягивающая, что пристало скорее девушке, чем юноше. Ногти матово поблескивают: не маникюр ли? На окне занавески появились нежного голубого оттенка. Черт побели, что же делать, если - оно самое? Как отнестись? Что сказать?*
      ----------------------------------------------------------------------
      * Перечитывая, заметил занятную опечатку. Черт побери, конечно, а не черт побели, просто Р и Л расположены на клавиатуре близко. Я пишу очень быстро, но двумя пальцами, отсюда и опечатки, некоторые бывают очень интересными, даже многозначительными. Можно целое исследование на эту тему сочинить. На тему невольной адаптации пальцами старых слов и извлечения из них новых смыслов. - А. А.
      ----------------------------------------------------------------------
      Валера поставил передо мной чашку кофе, сахарницу, молоко - в молочнике, между прочим, а не просто в пакете, блюдце с нарезанным лимоном. Все, что могло понадобиться, чтобы не тратить время, если я чего-то захочу. Дескать, пей кофе, папа, быстро и проваливай.
      Мой сын явно не хотел, чтобы я с кем-то встретился. И я понимал, что самое лучшее - сейчас же уйти. Но вечное родительское стремление знать тайны детей, знать о них как можно больше, ревнивое отношение к их отдельной, отделившейся жизни... То самое, из-за чего дети родителей часто и недолюбливают.
      - Работы много? - спросил я, отпивая маленький глоток кофе и видя, как Валера внимательно наблюдает за этим процессом - оценивая, насколько затяну я кофепитие такими крошечными глотками.
      - Хватает, - ответил он.
      - А я тут приболел немного.
      - Бывает, - сказал Валера. И не спросил, чем. Надеюсь, не потому, что совсем не беспокоился. Просто боялся: я начну подробно отвечать. - Слушай! сказал он, в очередной раз посмотрев на часы и просветлев от придумки. Слушай, а давай я к тебе завтра заеду! Поговорим нормально. Просто сейчас придут, я обещал, что буду свободен.
      - И занимайся с гостями, - кивнул я покладисто. - А я тут посижу. Меня не затруднит.
      - Меня затруднит, ё! - воскликнул Валера, тут же переходя на повышенный тон и фамильярность. Ему не привыкать. - Я тебя рад видеть, пап, но бывают же обстоятельства! Чего ты смотришь? Ты кофе хотел? Пей, пожалуйста!
      - И уматывай?
      - Не уматывай, но... Ты можешь в другой раз прийти? Или я заеду... Ты не обижайся, но...
      В это время прозвенел звонок.
      - С ним, как с человеком! - воскликнул раздосадованный Валера и пошел открывать.
      Вот так, думал я. За человека меня уже не считают.
      А сердце стучало быстро и нервно. Я ожидал услышать в прихожей мужской голос. Или юношеский. Или мальчишеский. Надо определиться, как себя вести.
      Голос, кажется, мальчишеский. И, похоже, сердитый. А Валера шепотом оправдывается. Надо вытерпеть, остаться здесь.
      Я не вытерпел и вышел в прихожую.
      1
      Я вышел в прихожую и увидел девушку, одетую, как в фильмах шестидесятых годов ("Мужчина и женщина"): строгий костюм, туфли на каблуке не высоком и не низком - приличном и черные очки, глаз абсолютно не видно.
      Мне сразу стало легче.
      - Здравствуйте, - сказал я. - Что ж вы тут? Проходите, познакомимся. Я все-таки отец как никак.
      - Слушай, отец как никак! - заорал на меня Валера с высоты своего роста (и я мимолетно подумал, насколько он еще не вырос: типичная подростковая раздражительность). - Ты кофе хотел, иди пей!
      - Хамите, юноша, - спокойно ответил я ему.
      - Да ладно тебе, - сказала девушка, которой стало неловко за Валеру. И протянула мне руку, улыбнувшись: - Ирина.
      - Очень приятно. Александр. Александр Николаевич.
      А теперь стилем какой-нибудь Вероники Темновой, потому что обычными словами это описывать труднее:
      "Улыбка показалась ему знакомой, он вглядывался в ее лицо, пытаясь вспомнить, где он видел эту юную женщину. И ей это не понравилось, судя по тому, как недовольно сдвинулись ее брови, наморщился лоб и покривился уголок губ, улыбка с которых моментально улетучилась. Но тут же она вернулась опять, вероятно, женщина подумала о том, что ее тайна здесь будет сохранена и нечего опасаться".
      Я опознал ее сразу. Бывают у некоторых людей особые приметы, у нее такой приметой как раз и является улыбка. Не формальная, не заученная раз и навсегда улыбка телеведущей, а - от природы. Темнова написала бы: улыбка радости, улыбка обвораживающая, улыбка здоровья, молодости, душевной ясности, улыбка, преображающая лицо и освещающая все вокруг, как неожиданно включенная в серых сумерках вечера настольная лампа!
      Но не улыбка, конечно, даже такая замечательная, причина того, что ее наверняка все узнают на улицах: прежде чем стать ведущей, она снялась в рекламе, ролик крутили очень часто, он, наверное, полюбился публике сам по себе, независимо от рекламируемого товара. (Потом она сказала мне, что ее показывали за год, если суммировать, около 300 часов, и в это легко поверить: шесть раз по минутке на десяти каналах, вот и час получается, то есть каждый день, в сущности, фильм с ее участием, как тут не запомнить!)
      - Ирина? - переспросил я, словно уточняя. Не называя еще фамилии.
      - Да. Только я хотела бы...
      - Все понимаю! - галантно перебил я ее. - Храните тайну личного существования? Могу заверить, для меня неприкосновенность души - превыше всего!
      Валера, только что готовый убить меня, тут же сменил гнев на милость, даже не усмехнувшись над моей цветистой фразой. На Ирину же он смотрел с щенячьей радостью.
      - Что ж, - сказала она. - Тогда я тоже кофе хочу.
      Мы сидели на кухне, Валера суетился, подавал кофе, был смущенным и довольным, убедившись, что Ирина на него не сердится. Обычно равнодушный к моим оценкам и моему мнению относительно чего бы то ни было, он, кажется, был рад возможности погордиться передо мной этим знакомством. Впервые я видел его таким и подумал: чтобы знать своих детей, нужно как можно чаще встречаться с ними в кругу их знакомых и друзей: там они настоящие, а не в поверхностном, бытовом контакте с родителями.
      Но вот загадка: где он умудрился с нею познакомиться? И кто она ему? То есть, кажется, понятно, кто. Надо же, как повезло моему мальчику...
      - Извините за любопытство, - спросил я Ирину, - Виленская - это псевдоним?
      - Многие так думают! - рассмеялась Ирина неподражаемым смехом. - Нет, это настоящая фамилия. А прадед мой вообще крестьянином был.
      - Виленской губернии? - блеснул я познаниями в истории и топонимике.
      - Нет. Но вы правы, их оттуда откуда-то в Подмосковье привезли, их семью. А дед уже городским человеком был, москвичом. Так что я москвичка потомственная.
      Она принялась пить кофе, а я развлекал ее и Валеру разговором, довольно удачно. Рассказал о работе в издательстве и о наших проектах. С юмором. Валера был счастлив, наблюдая за воркованием своей любимой женщины и своего уважаемого с этой минуты папы. Но начал поерзывать и вскоре, выйдя в комнату, позвал меня:
      - Пап, можно на минутку?
      И позвал не так, как кричал раньше "закрой дверь, блин", позвал мягко, по-доброму, по-сыновнему! Дождался от него наконец...
      Я вышел.
      - Пап, ты извини, - сказал он, - но у Ирины мало времени.
      - Ах ты подлец! - сказал я, гордясь им. - Где ты с ней умудрился познакомиться?
      - Потом расскажу.
      - Ну-ну. Успеха.
      Мы впервые говорили с ним на равных. Как мужчина с мужчиной, понимающие друг друга. Многое было впервые в тот день.
      2
      Я вышел и сел на лавке у подъезда. Мне опять ни с того, ни с сего стало худо: покрылся потом, мурашки какие-то пошли по левой половине тела, начиная с головы.
      Я сидел и думал: а если свалюсь прямо вот здесь? Народ ведь по обыкновению подумает: напился человек. Смешная мысль пришла: заранее написать плакатик: "Я не пьяный, я больной!". И, падая, успеть положить его себе на грудь. А если без шуток, надо бы на бумажке записать номера телефонов Валеры и Нины и вложить бумажку в паспорт.
      А если дома свалишься? Нельзя жить одному...
      Когда вышла Ирина, мне показалось, что до этого я спал сидя, причем довольно долго. Стало неловко: подумает еще, что ее жду.
      - Вот, - встал я ей навстречу, - подумаете, что сижу и жду вас. А я так... Небольшой приступ.
      - Сердце?
      - Да нет. Бурная юность, травма головы. Теперь иногда сказывается.
      И так легко, так по-мальчишески совралось про бурную юность и травму головы, что даже совестно не было: естественных порывов не надо стесняться.
      - Вас подвезти?
      - Разве что до метро. Я без машины сегодня, - опять соврал я. Но тут же подумал, что Валера мог сказать ей об отсутствии у меня машины. И уточнил: С шофером езжу обычно. (Это почти правда: раза три в месяц я езжу на издательской машине. С шофером.)
      Ирина невнимательно кивнула, и я понял, что мои старания пропали даром: в ее мире с личным шофером ездит каждый второй, ее этим не удивишь. Мы ехали молча. Хотелось завязать легкий разговор, как недавно на кухне, но что-то не клеилось. Кураж пропал.
      Она посматривала на меня с улыбкой и сказала:
      - Наверно, вам интересно, как я с вашим сыном познакомилась?
      - Конечно.
      - Очень просто: я в его машину врезалась.
      - Он не рассказывал.
      - Умеет молчать, за это и ценю. Ну, не только за это. Славный он у вас вообще. Спасибо вам.
      - Вам спасибо.
      - За что?
      - За отзыв. А вам трудно жить, наверно.
      - Почему это?
      - Известная женщина, все знают в лицо, приходится соблюдать конспирацию.
      - Это да. Тем более, у меня жених.
      - Я читал в газетах. Беклеяев, - назвал я фамилию известного бизнесмена.
      Она кивнула. Наличие одновременно жениха и юного любовника ее ничуть не смущало. А о своем уважении к тайнам и умении их хранить я ее уже уведомил, и, кажется, она поверила.
      - Я давно слежу за вами, - решился я на открытый комплимент, употребив обычную для моего поколения формулировку, в которой нам почему-то не виделось гэбистского оттенка (типичные фразы: "слежу за вашими творческими успехами"... "весь советский народ следит за полетом в космос отважных космонавтов...", - негатива в этом слове не ощущалось).
      - Спасибо, - сказала Ирина. - Дециметровые каналы мало кто смотрит. И я всего лишь диктор фактически, хоть и считается, что ведущая. Своей передачи нет. Пока.
      - Будет?
      - Надеюсь. Я тут сейчас сворачиваю.
      - А я выйду. Вон метро. Спасибо.
      3
      Где-то я читал о чем-то очень похожем. Или сам писал. В это, быть может, трудно поверить, но я очень плохо помню свои любовно-детективные романы. Я забывал, о чем там речь, сразу же после написания. Поэтому Нина, всегдашняя первая моя читательница, очень меня выручала. Не раз она говорила, когда я давал ей посмотреть начальные страницы нового опуса, что у меня уже был такой же сюжет - или такие же герой, героиня, место действия и т.п.
      Дома я взялся пролистывать романы Шебуева-Панаевского-Ликиной-Темновой, занимающие две полки (некоторые переизданы), и наткнулся на то, что искал. Роман Темновой "Звезда эфира". Ситуация такова: он художник, уже в возрасте, непризнанный гений, и вот ему благотворительно устраивают экспозицию, его сын Максим, юный успешный коммерсант, желая хоть как-то поддержать отца, упрашивает свою подружку Арину, корреспондентку одной телекомпании (красотку, естественно), сделать репортаж. Художник Переверчев в камеру грубит, хамит и чуть ли не ругается матом. Арина его брутальностью очарована, его картинами покорена. Она начинает любить его. Сын, напившись, приходит к отцу выяснять отношения. Отец говорит, что он тут ни при чем: это она влюбилась, дура, он-то не виноват. Сын оказывается умным, понимает, что сердцу не прикажешь, особенно чужому. Устраняется. Драматические эпизоды: сын пьет, нюхает кокаин, шляется по казино, ездит по ночному городу. Кидает монетку. Орел - застрелиться. Решка - за границу уехать. Выпадает орел. Он уезжает за границу.
      Арина постоянно навещает художника, приносит ему продукты и вино. Переверчев снисходительно ее ласкает. Чем небрежней он с ней обращается, тем больше она его любит. Тут возникает ее друг и спонсор Дьяканин, старше Максима, но моложе Переверчева. Узнает о любви Арины и намеревается погубить ее - или его. Или обоих разом.
      "Дьяканин жил по волчьим законам. Если бы его подругу-самку отбил волк более сильный и молодой, он, возможно, смирился бы. То есть, конечно же, бился бы за нее всеми зубами, до крови, но - смирился бы, уступая единственному, что он уважал - Силе. Его возмущало именно то, что его красавица-самка отдалась волку старому (на его взгляд), полудохлому, который живет одиноко в своей берлоге, питаясь падалью. Дьяканин просто не подозревал, что остался еще мир, в котором люди - не волки, и законы у них другие. Человеческие!"
      Так писала об этом Вероника Темнова.
      Я взял книгу, взял листок бумаги и начал искать совпадения. Реестр составился такой:
      1. Арина - Ирина.
      2. Та с телевидения - и эта с телевидения.
      3. Сын Максим, любовник Арины - сын Валера, любовник Ирины.
      4. Переверчев одинок и независим - я одинок и независим.
      5. Переверчев художник, творческий человек - я в некотором смысле тоже.
      6. У Арины спонсор, которого она называет женихом, - и у Ирины спонсор, которого она называет женихом. (Поворошив газеты и найдя множество материалов в Интернете, я понял, что отношения Беклеяева и Ирины именно, будем прямо говорить, товарно-денежные.)
      Да еще у Арины и фамилия довольно искусственная, вполне в духе любовно-детективного романчика: Левицкая (в самой фамилии ничего искусственного нет, но я контекст имею в виду, контекст, понимаете?). У реальной же Ирины фамилия, пожалуй, еще искусственнее, Виленская, не фамилия, а романс! Хотя и подлинная.
      И т.д.
      Я некоторое время изучал этот листок, а потом подумал: что это я делаю? Неужели я верю в возможность того, что и остальное повторится? Чем таким я могу заинтересовать эту блестящую особу? Да и хочу ли заинтересовать? Мне ничего не надо нового вообще, мне плохо, я заболел, я, как Иов, прошу вернуть что было.
      Мне было плохо, но я терпел. Я отлеживался, как больной или раненый зверь, и говорил себе, что все пройдет. Никаких диагностических центров, никаких больниц: это означает сдаться. Я должен сам. И, как только стало чуть лучше, взялся: сделал зарядку, походил спортивным шагом по комнате (прав Мокшин, это действительно благотворное занятие), потом полез под контрастный душ, чтобы восстановить иммунную систему, приготовил на завтрак полезную овсяную кашу, выпил кофе без сахара. Оделся и хотел позвонить Костику с тем, чтобы осчастливить его сообщением о своем выходе на работу. Чувствовал себя прекрасно, что-то даже напевал фальшивым голосом, что-то выкрикивал. Примерно так: "Нет! Я вас всех сделаю! Я всех переживу! И пере... всех красивых женщин! Ирину в первую очередь! Ты слышишь, Ирина? Папочка идет к тебе! Берегись! Бойся! Ага-га! Ого-го!".
      Тут меня ударило в левый висок. Что-то в голове сжалось и разжалось со странным звуком, похожим на засасывающий всхлип уходящей из ванны последней воды. Я пошатнулся, добрел до дивана, упал. Смотрел на трубку телефона. Добраться до нее, позвонить, вызвать "скорую". Нельзя быть одному...
      И - заснул, вернее, впал в забытье.
      4
      Я проснулся в поту, с раскалывающейся от боли головой. В ней что-то стучало и звенело.
      На самом деле стучали и звонили в дверь. А потом стали ковыряться в замке. Дверь я в ходе ремонта поставил новую, собирался на всякий случай дать дубликат ключей сыну, но как-то все забывал. Кто же там так старается?
      Воры? Почему бы и нет: в соседних домах обокрали за полгода три квартиры. Сейчас день, многие на работе. Воры позвонили и постучали, чтобы убедиться, что никого нет, и вот взялись за дело. Я читал в какой-то газете: на взлом замков любой сложности они тратят не более десяти минут.
      А вставать не хотелось. И, самое интересное, я не испугался. Я беспокоился: лишь бы они сами не испугались, когда увидят, что хозяин дома. Надо, как только войдут, весело сказать им: "Привет, ребята! Только без паники, я вам ничего не сделаю, я болен. Деньги будете искать? Не трудитесь, вон там, на второй полке сверху, выньте двухтомник Лермонтова, за ним старая книга безымянного автора Ашура Калымбекова "Цветы на барханах", УзРесИз, 1957 г., 866 страниц, в середке вырез, деньги там, а больше ничего ценного у меня нет. Будете уходить, дверь закройте, я сквозняков боюсь!".
      Следовательно, сделал я попутный вывод, старость еще и бесстрашна. Старый человек боится не того, что извне грозит, а того, что грозит из него самого.
      Воры возились слишком долго. Я встал и медленно, сберегая силы, подошел к двери, посмотрел в глазок. Увидел голову в матерчатой грязной кепке детского бирюзового цвета. Человек трудился над замком, потом что-то сказал кому-то сбоку. Чуть отошел, осмотрел дверь. В его руках появился лом. Он, почему-то не боясь шума и грохота, начал орудовать ломом, собираясь, как я понял, вынуть дверь целиком из косяка.
      И я решил сам открыть ее.
      - Надо же! - удивленно сказал взломщик.
      Как выяснилось, это был обыкновенный слесарь из нашего ДЭЗа, которого уговорила и подкупила на это деяние Ирина. Как всегда, она была в темных очках. За нею стоял Валера.
      - Привет, - сказал он. - С тобой все нормально?
      - Спасибо, - сказала Ирина слесарю, давая ему деньги. Он взял их, но не уходил, а смотрел на Ирину.
      - Мало? - спросила Ирина, улыбнувшись. (Зачем улыбается, если не хочет, чтобы узнавали?)
      - Порядок, - сказал он и кашлянул. И ушел.
      - Чего это вы переполошились? - спросил я.
      - Ну, как же! - весело ответила Ирина. - Телефоны у вас отключены, на работе никто не знает, что с вами. Кстати, начальник ваш, мне кажется, хам и равнодушный человек. Мы ему говорим, что с вами что-то произошло, а он нам про какой-то сахар.
      - Не про какой-то, а в крови. Это для него гораздо важнее, чем я. Таких, как я, у него много, а он сам у себя один.
      - Нет, правда, все нормально? - спросил Валера без тревоги.
      Видя отца стоящим на ногах, он тут же успокоился. Он, как все молодые люди, считает, что между жизнью и смертью ничего нет. Или жив человек - и все в порядке, или мертв - и тоже все в порядке, но обратном. Папаша жив, следовательно, все в порядке.
      Интересно, а когда же я отключил телефоны? Я посмотрел: в мобильном просто села батарейка, но домашний выдернут из розетки. Не помню, когда и зачем я это сделал.
      Мимоходом заглянул в ванную: лицо, хоть и после сна, не помято, выгляжу сносно. Костюм выручает, конечно, в котором я так и лег, легкий летний светлый костюм, с недавних пор я разлюбил эти вечные джинсы и футболки, мне понравилось быть всегда элегантным, тем более - фигура позволяет. Сейчас это очень кстати, очень.
      Я угостил молодежь кофе, посмеивался над их переполохом, над собой. Но Валера явно скучал, да и жаль ему было тратить на меня время, когда рядом Ирина.
      - Заедем ко мне? - спросил он ее негромко, но и не очень скрываясь.
      Я ведь в курсе событий. Свой человек. Ему отец, а ей почти родственник. Так можно было расценить его открытый вопрос. Ирина так и расценила, и ей это не понравилось, хотя она продолжала улыбаться.
      - Нет, - сказала она.
      - Работа? - спросил Валера.
      - Нет.
      - А что?
      - Ничего. Просто не хочу.
      - Как это? - не поверил Валера.
      А я подумал, что завидую прямоте этого поколения. Она не хочет - и все тут. И не собирается ничего придумывать, оправдываться. Наверняка она и с Беклеяевым ведет себя так же. И если изменяет ему, то не обманывает, а просто ничего не говорит. Спросит - скажет, не называя имен. Только он, скорее всего, человек умный и лишних вопросов на всякий случай не задает.
      Так я фантазировал, а Валера смотрел в стол и рассеянно щелкал пальцами.
      - У тебя времени нет? - уточнил с надеждой.
      - Есть, как ни странно. Немного, но есть.
      - А чего ты хочешь тогда?
      - Кофе пить. С Александром Николаевичем разговаривать. Что и делаю.
      Мне надо бы выйти. Но я остался.
      - Так, значит? - растерялся Валера.
      - Ага, - кивнула Ирина.
      - Тогда я поехал?
      - Ладно. Увидимся.
      - Не уверен! - резко сказал вдруг Валера.
      - Ну, значит, не увидимся. Хозяин - барин.
      - Не понял! - сказал Валера и посмотрел на меня. Я слегка расширил глаза, обозначая: ничего не понимаю, ничего не знаю и вообще тут совершенно ни при чем.
      - Хорошо! - сказал Валера.
      И вышел.
      - Что это вы с ним так? - спросил я.
      - Это он со мной так, - ответила Ирина. - Видите ли, по первому его требованию должна с ним ехать... Очень быстро освоился. Замуж зовет даже.
      - А вы не хотите?
      - Нет.
      - За него или вообще?
      - И за него, и вообще.
      - А Беклеяев?
      - Это совсем другая история.
      - Какая, если не секрет?
      - Секрет.
      Я помолчал и сказал, подпустив в голос темного и томного бархата:
      - А я-то надеялся, вы из-за меня остались.
      - Все сегодня шутят, я смотрю...
      - Какие шутки! Знаете, какой мне диагноз поставили? Дисциркуляторная энцефалопатия! - похвастался я. - Стою в могиле одной ногой, мне не до шуток! Полюбите меня перед смертью, а? Хотя бы в благотворительных целях! А уж как приговоренные любить умеют! Ведь в последний раз!
      - Я подумаю, - улыбнулась Ирина.
      Улыбнулась неохотно. Ей просто не хотелось обидеть человека, который, шут его знает, может, и впрямь смертельно болен.
      5
      (адаптированная глава)
      А.Н. Анисимов, оставшись один, размышляет на тему, что нельзя быть одному, и перебирает кандидатуры, с кем можно жить. Около десяти страниц с описаниями различных женщин, с которыми были или возможны какие-то отношения. Все кандидатуры последовательно отпадают. Остается бывшая сокурсница Дина Кучеренко, пожизненно влюбленная в него.
      6
      Дина была замужем, прожила в браке лет пять, без детей, и вот много уже лет одна: пожилые родители давно умерли. Я захожу к ней с интервалами в два-три года, как правило, выпивший. Когда остаюсь на ночь, когда нет. Был эпизод: три дня жил.
      Обязательно говорил при этом: Дина, не строй планов, ты замечательная, но что-то не сошлось, я тебя не люблю и не полюблю. Не могу также сказать, что меня к тебе тянет. Все есть так, как есть: раз в три года я вдруг вспоминаю о тебе и хочу увидеть. Просто хочу увидеть и пообщаться. Все. И мне хватает опять на три года. Понятно?