Татарский хан на московском престоле

Прошло три года, и память об опричнине потускнела. Подданные стали забывать о сумасбродной затее царя. Но в воздухе повеяло новой опричниной, когда в 1575 г.

Грозный вторично отрекся от короны и посадил на трон служилого татарского хана Симеона Бекбулатовича. Татарин въехал в царские хоромы, а «великий государь» переселился на Арбат. Теперь он ездил по Москве «просто, что бояре». В Кремлевском дворце он садился поодаль от «великого князя», восседавшего на великолепном троне, и смиренно выслушивал его указы.

Современники не понимали смысла затеи монарха. Распространился слух, будто государь был напуган предсказанием кудесников. Известие об этом сохранил один из поздних летописцев: «А говорят нецыи, что для того сажал (Симеона), что волхви ему сказали, что в том году будет пременение: московскому царю будет смерть».

Предупреждения такого рода самодержец получал от колдунов и астрологов не однажды.

Отречение Грозного не было следствием мгновенного решения. Этому шагу предшествовала длинная цепь событий. Самые драматические из них разыгрались за кулисами. Источники хранят по этому поводу молчание, и только Синодик опальных приоткрывает краешек завесы. В Синодике можно обнаружить следующую запись:

«Помяни, Господи, князя Бориса Тулупова, князя Володимера, князя Аньдрея, князя Никитоу Тулуповы, Михайлоу Плещеев, Василиа Умной, Алексея, Федора Старово, Ориноу Мансурова… Якова Мансурова». Названные в Синодике люди занимали при новом дворе особое положение. За год до коронации Симеона царь отпраздновал свадьбу с Анной Васильчиковой. На ней было немного приглашенных: избранные из избранных. Но вот что интересно: на свадьбе весело пировали те, кто вскоре лишился головы. Никто не подозревал, каким коротким окажется для них путь от свадебного стола до эшафота. Незадолго до свадьбы Грозный посетил Пыточный двор и задал вопрос боярским холопам, которых жгли на огне: «Хто из бояр наших нам изменяют?» И сам принялся подсказывать имена: «Василий Умной, князь Борис Тулупов, Мстиславский?..» Царь начал с самых близких своих советников, стоявших подле него тут же на Пыточном дворе. Он шутил, но от его слов у бояр леденела кровь.

В Синодике записаны не просто высокопоставленные чиновники двора. Знакомство с их биографиями убеждает в том, что перед нами руководители первого послеопричного правительства. В его состав входил князь Борис Тулупов, который сделал головокружительную карьеру. Вначале — скромный оруженосец, возивший царский самопал, а через год-два — член ближнего царского совета, вершивший дела государственной важности. Рядом с Тулуповым в Синодике записан Василий Умной.

Этот был преемником Скуратова. Он с таким рвением продолжил начатый Малютой розыск о боярской измене, что тотчас был пожалован в «дворовые» бояре. За Умным во «двор» потянулась вся его многочисленная родня — Колычевы.

Мы не знаем ничего или знаем очень немногое о тех распрях, которые раскололи верхушку «двора» незадолго до появления на сцене Симеона. Очевидно одно: в итоге раскола власть перешла к крайним элементам, настоявшим на возврате к опричным методам управления. Первые симптомы конфликта внутри «дворового» руководства можно уловить в острых местнических спорах между Колычевыми, с одной стороны, Годуновыми и Сабуровыми — с другой. Боярин Федор Умной безнадежно проиграл тяжбу с боярином Богданом Сабуровым и был выдан ему «головой». Его родной брат боярин Василий Умной с трудом защищался от местнических претензий постельничего Дмитрия Годунова.

После казни Бориса Тулупова его старицкая вотчина досталась за «бесчестье»

Борису Годунову. Мы никогда не узнаем, какое оскорбление потерпел от фаворита Годунов, но обидчик полностью оплатил счет, угодив на кол. Не лишним будет напомнить, что имущество опальных обычно делили между собой казна и доносчик.

Борис постарался избавиться от неправедно нажитого имения. Едва Грозный умер, как он передал тулуповскую вотчину в монастырь с наказом вечно поминать двух братьев — Василия и Федора Умных, князя Бориса Тулупова и его мать Анну. Федор Умной кончил жизнь в монастыре, а Анна Тулупова, по словам очевидцев, была предана мучительной казни в день гибели сына. Будучи причастным к опале всех названных лиц, Борис велел поминать их всех 2 августа — очевидно, в день казни.

Итак, царь отправил руководителей первого послеопричного правительства на эшафот 2 августа 1575 г. Казни послужили толчком к расследованию второго новгородского «изменного» дела. Пущенная в ход машина террора не могла остановиться. Многие члены «двора» подверглись аресту. В числе их оказался личный медик Грозного Елисей Бомелей. «Лютый волхв» Елисей оставил по себе недобрую память в народе.

Он оказывал царю услуги самого грязного свойства, приготовляя яды для впавших в немилость придворных, а некоторых из них, например Григория Грязного, отравил собственноручно. Бомелей стал первым царским астрологом. Он знакомил царя с неблагоприятным положением звезд и предсказывал ему всевозможные беды, а затем «открывал» пути спасения. Грозный полностью доверял своему советнику. В конце концов астролог запутался в сетях собственных интриг и решил бежать из России.

Взяв на имя своего слуги подорожную, Бомелей отправился на границу, предварительно зашив в подкладку платья все свое золото. Но в Пскове подозрительного иноземца схватили и в цепях привезли в Москву. Грозный был поражен изменой любимца и велел зажарить его на огромном вертеле. Под пытками Бомелей оговорил новгородского архиепископа Леонида и многих знатных лиц.

Вопреки легенде «волхв» и «колдун» подучил царя убить бояр не по злой воле, а по слабости, из-за того, что не смог вынести пытку.

Англичанин Горсей, видевший, как полуживого доктора везли с Пыточного двора в тюрьму, рассказал любопытные подробности о последних днях авантюриста. По его словам, царь поручил допросить Бомелея своему сыну Ивану и приближенным, заподозренным в сговоре с лейб-медиком. С помощью этих придворных Бомелей надеялся выпутаться из беды. Когда же «колдун» увидел, что друзья предали его, он заговорил и показал многое сверх того, о чем желал узнать царь. Среди оклеветанных им людей оказался видный придворный Протасий Юрьев-Захарьин, троюродный брат наследника. Имя его записано в Синодике. Как можно установить, новгородский архиепископ Леонид «преставился» к государевой опале 20 октября 1575 г., а четыре дня спустя палач обезглавил Захарьина-Юрьева. Все это не было случайным совпадением.

Новые кровавые казни на Москве связаны были с новгородским делом, главным героем которого стал владыка Леонид. Архиепископ принадлежал к тому кругу духовенства, который поддерживал тесную дружбу сначала с опричниной, а потом с «двором».

Пользуясь полным доверием царя, он занял новгородский престол после опричного разгрома Новгорода. Местную церковь Леонид подчинил целям опричной администрации, которую в то время возглавлял Алексей Старой. Старой подвергся казни накануне суда над Леонидом. По словам современников, участь новгородского архиепископа разделили два других высокопоставленных духовных лица. Их имена записаны в кратком Синодике государевых опальных в одном списке с Леонидом:

«архиепископ Леонид, архимандрит Евфимий, архимандрит Иосиф Симоновский».

Евфимий возглавлял кремлевский Чудов монастырь. Летописи упоминают о том, что он погиб вместе с Леонидом. Эти лица в самом деле были тесно связаны между собой. В годы опричнины в Чудовом монастыре сидел Левкий, любимец Грозного, навлекший на себя проклятия Курбского. Левкий передал обитель Леониду, а тот сделал своим преемником Евфимия. Весь этот кружок лиц запятнал себя сотрудничеством с опричниной. К нему принадлежал также и архимандрит Симонова монастыря. Названный монастырь удостоился особой чести: он был зачислен в опричнину.

Покорное духовенство сквозь пальцы смотрело на многократные браки царя и другие прегрешения против церковных правил. Но сердечному согласию пришел конец, едва Грозный объявил о полном запрещении земельных пожертвований в пользу крупных монастырей. Царь не скрывал, что его раздражают вчерашние любимцы. Монахи Симонова и Чудова монастырей, писал царь за два года до казней, «лишь по одежде иноки, а все по-мирскому делают, то все видят». Архимандриты подавали худой пример братии. Царю доносили, что симоновский архимандрит, «не хотя быти в архимандритах и умысля, причастился бес патрихели, а сказал, буттося беспамятством». Монахи могли рассчитывать на снисхождение, если бы речь шла об одном неблагочинии. Но против них выдвинуты были другие обвинения. Царь разгневался на своих богомольцев за то, что они «гонялись» за боярами, лукаво оправдываясь тем, что без боярских даяний их обители оскудеют. Не за дружбу ли с казненными «дворовыми» боярами пострадали Леонид и архимандриты?

Смерть Леонида породила множество легенд. Одни толковали, будто царь содрал с владыки одежду («сан») и, в «медведно ошив (зашив в медвежью шкуру), собаками затравил». По другой версии, Леонид «удавлен» был на площади перед Успенским собором в Кремле. Но самый осведомленный из авторов — англичанин Горсей — утверждает, что суд приговорил Леонида к смертной казни, а царь помиловал его и заменил смертную казнь вечным заточением. Владыку посадили в погреб на хлеб и воду, и он вскоре умер. На суде, замечает Горсей, Леонида обвинили в том, что он занимался колдовством и содержал в Новгороде ведьм. После суда ведьм сожгли.

Можно ли доверять рассказу Горсея? Нет ли тут вымысла? Поминальная запись Синодика не оставляет сомнений на этот счет: «Помяни, Господи, в Новегороде 15 жен, а сказывают ведуньи волхвы». Перед нами те самые колдуньи Леонида, о которых рассказал Горсей.

Суд осудил Леонида как еретика и государственного преступника. Архиепископ якобы поддерживал изменнические связи с польским и шведским королями. Обвинения были столь нелепы, что им могли поверить лишь вконец запуганные люди. Царь опасался возражений влиятельных церковных кругов и прибег к шантажу. В описи царского архива можно обнаружить указание на сыскное дело «про московского митрополита Антония да про крутицкого владыку Тарасия 7083 и 7084 году». Самое примечательное — это дата розыска. 7083 г. истекал 31 августа, а 7084 г. начинался 1 сентября 1575 г. Следовательно, царь шантажировал митрополита в то самое время, когда полным ходом шла подготовка к суду над Леонидом.

Некоторые историки видели в отречении Грозного и передаче трона хану Симеону игру или причуду, смысл которой был неясен, а политическое значение ничтожно.

Приведенные выше факты показывают, что отречение Грозного связано было с серьезным внутренним кризисом. Второе новгородское дело скомпрометировало многих высокопоставленных лиц из числа бояр и князей церкви. Страх перед всеобщей изменой преследовал царя как кошмар. Он жаждал расправы над заговорщиками, но не имел больше надежной военной силы. «Двор» не оправдал возложенных на него надежд. Главные руководители «двора» были обвинены в государственной измене и кончили жизнь на плахе.

Основная трудность, с которой столкнулись Грозный и его окружение, состояла, однако, в другом. Отмена опричнины аннулировала те неограниченные полномочия, которыми облек царя указ об опричнине. Никто не мог помешать Грозному казнить «ближних людей» из состава «двора». Он добился осуждения некоторых влиятельных церковных иерархов, непопулярных в земщине из-за пособничества опричнине. Но царь не решился поднять руку на могущественных земских вассалов, не имея на то санкции Боярской думы и церковного руководства. Опричная гроза не сокрушила боярскую аристократию. Царь Иван по-прежнему должен был сообразовывать свои действия с мнением знати. Полностью игнорировать Боярскую думу было рискованно, особенно в тот момент, когда обнаружилось, что охранный корпус царя — его «двор» — недостаточно надежен. Видимо, царь и его окружение долго ломали голову над тем, как без согласия думы возродить опричный режим и в то же время сохранить видимость законности в Русском государстве, пока склонность к шуткам и мистификациям не подсказала царю нужное решение. На сцене появилось новое лицо — великий князь Симеон. Трагедия неожиданно обернулась фарсом.

О личности Саин Булата Бекбулатовича известно немногое. Он сыграл роль, для которой больше всего подходил человек слабый и заурядный. Грозный делал с подручным ханом все, что хотел. Сначала посадил его на «царство» в Касимов, потом свел с мусульманского удельного княжества, крестил, переименовал в Симеона и женил на овдовевшей дочери князя Мстиславского. Служилый татарский хан, вчерашний басурманин, не пользовался влиянием в боярской и церковной среде. Но Грозному импонировали царское происхождение Симеона, а еще больше его полная покорность, и он поставил его во главе земской думы. Однако подручный хан не обладал достаточным авторитетом для того, чтобы единолично решать дела от имени думы. Чтобы преодолеть это затруднение, Грозный объявил о своем отречении от трона в пользу Симеона и провозгласил главу Боярской думы «великим князем всея Руси». Затем без особых хлопот он получил от своего ставленника согласие на введение в стране чрезвычайного положения. С переходом в «удел» князю Иванцу Московскому (так называл теперь себя Грозный) не надо было больше обращаться к думе. Свои указы он облекал в форму челобитных на имя великого князя.

Тотчас после гибели новгородского архиепископа Леонида Иван IV подал Симеону свою первую челобитную с просьбой, чтобы тот «милость показал, ослободил людишок перебрать бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишок: иных бы еси ослободил отослать, а иных бы еси ослободил принять». Челобитная ставила «великого князя» в явно неравноправное положение с «удельным князем». Иванец Московский мог принять в «удел» любого из подданных «великого князя» Симеона.

Симеону же категорически воспрещалось принимать служилых людей из «удела». Вновь организованная «удельная» армия как две капли воды походила на старую опричную гвардию. Взятые в «удел» дворяне теряли свои поместья в земщине и получали взамен земли на территории «удельного» княжества. Новоявленный «удельный» князь обошел молчанием вопрос о размежевании великокняжеских и «удельных» владений, оставив его целиком на свое усмотрение. Иванец Московский нарочно составил свою челобитную в таких выражениях, чтобы убедить подданных, будто речь идет не о новом разделе государства на земщину и опричнину, а всего лишь об очередной реорганизации «двора» и «переборе людишок».

Накануне первой опричнины царь покинул столицу, прежде чем объявить об отречении от престола. Накануне второй опричнины Грозный не захотел покинуть Москву и забрал в «удельную» казну царскую корону и другие регалии. Объясняя английскому посланнику свой необычный поступок, Иван сказал между прочим: «Посмотри также: семь венцов еще в нашем владении со скипетром и с остальными царскими украшениями». Можно установить, с какими регалиями предстал перед англичанином развенчанный великий государь. Указы из «удела» составлялись от имени «государя, князя Ивана Васильевича Московского и Псковского и Ростовского». К этим трем древним княжеским коронам Иванец присоединил венцы двух «удельных» княжеств — Дмитровского и Старицкого, а также венцы Ржевы и Зубцова.

Московскому князю понадобился примерно месяц на то, чтобы выкроить «удельные» владения и сформировать в них новую опричную гвардию. В «удел» попали в основном земли, не числившиеся в опричине. (Исключение составили Ростов и Старица.) Как видно, князь Московский не желал пустить в «удел» служивую мелкоту Суздаля, Вязьмы, Можайска, Костромы, некогда составлявшую опричный корпус.

Управление «уделом» осуществляла «удельная» дума, возглавленная Нагими, Годуновыми и Бельским. Старый постельничий царя Дмитрий Годунов подвизался на поприще политического сыска: Постельный приказ расследовал заговоры против особы царя. Заслуги Дмитрия Годунова были оценены, и он получил боярский чин, не полагавшийся ему по «худородству». Его племянник Борис вошел в «удельную» думу с чином кравчего, а свояк Бориса Богдан Бельский стал оружничим. Афанасий Нагой оказал царю важные услуги, будучи послом в Крыму. Он разоблачил мнимую измену бояр в пользу крымского хана и тем обеспечил себе карьеру. Под влиянием Афанасия Нагого царь ввел в «удельную» думу его брата Федца, пожаловав ему чин окольничего, а позже женился на его племяннице Марии Нагой. Образовавшийся триумвират — Нагие, Бельский, Годуновы — сохранил влияние при дворе Грозного до последних дней его жизни.

Публичные казни, осуществленные через месяц после отречения Грозного, произвели тягостное впечатление на современников. Летописцы подробно описали их. Но даже беглое знакомство с летописными заметками позволяет обнаружить разноголосицу источников.

Чтобы установить достоверные факты, следует вновь обратиться к Синодику опальных царя Ивана. В нем записаны следующие лица: «Князь Петра Куракина, Иона Бутурлина с сыном и з дочерью, Дмитрея Бутурлина, Никитоу Борисов, Василия Борисова, Дружиноу Володимеров, князя Данила Друцкой, Иосифа Ильина, протопоп, подьячих три человеки, простых пять человекь крестьян».

Кем же были эти люди, жертвы второй опричнины? Боярин князь Петр Куракин лишь по чистой случайности уцелел в годы первой опричнины. Его брата, боярина Ивана, заточили тогда в монастырь. Он сам попал в ссылку в Казань и пробыл там десять лет. В Москву его вернули только затем, чтобы возвести на эшафот.

Боярин Иван Бутурлин, окольничий Дмитрий Бутурлин и окольничий Борисов были людьми другой судьбы. Они вошли в опричную думу, когда опричнина переживала закат. После ее полной ликвидации они сбросили черное опричное одеяние и перешли в земскую думу. Аналогичным был жизненный путь других опальных из Синодика.

Князь Данила Друцкий, виднейшие дьяки Дружина Володимеров и Осип Ильин сделали карьеру в опричнине, а затем перешли в земщину и возглавили там приказы.

Володимеров сидел в Разбойном приказе, Ильин — в Дворцовом. (Во главе этого приказа стоял дворецкий Никита Романов.) Очевидец событий Генрих Штаден сообщает, что Ильин был «позорно казнен в Дворцовом приказе». Расшифровать его слова помогает следующая запись Синодика: «подьячих три человеки, простых пять человекь крестьян». Эти люди были убиты с Ильиным, когда царские слуги ворвались в его приказ и учинили там погром. Вновь гнев царя обрушился на дьяков и подьячих Кремля. В одной компании с кремлевскими приказными людьми оказался протопоп Архангельского собора в Кремле Иван. Его «посадили в воду», попросту говоря, утопили в реке.

Источники позволяют установить, что царь казнил своих бывших опричников в конце ноября 1575 г. Приведенная дата служит последним звеном в длинной цепи фактов.

Итак, в августе Грозный расправился с руководителями «двора», в сентябре — октябре расследовал новгородскую измену, в конце октября отрекся от престола, в течение месяца создал новую опричнину — «удел», наконец, отдал приказ о казни виднейших земских бояр.

Современники глухо сообщают, что причиной новых опал был раздор в царской семье.

Вычурным и замысловатым слогом московский летописец повествует о том, будто царь «мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царства».

Наследника, как видно, заподозрили в намерении свергнуть отца и занять трон.

Чтобы поставить препону сыну, Грозный нарек на великое княжение Симеона. Тогда близкие к наследнику бояре будто бы заявили: «Не подобает, государь, тебе мимо своих чад иноплеменника на государство поставляти». В ярости царь велел казнить этих «супротивников». Трудно судить, насколько достоверен приведенный летописный рассказ. Можно лишь догадываться, что дело Бомелея скомпрометировало бояр, принадлежавших к ближайшему окружению наследника, и царь решил избавиться от них. Главным заговорщиком он, по-видимому, считал боярина Ивана Бутурлина.

Вместе с опальным палач обезглавил его сына и дочь. Членов семей других опальных царь пощадил.

После первой серьезной ссоры с сыном Иваном царь заявил в присутствии бояр, духовенства и иноземных послов, что намерен лишить сына прав на трон и сделать наследником принца Датского Магнуса. Спустя пять лет он исполнил эту угрозу, но передал корону не Магнусу, а Симеону. Царскую семью раздирало родственное озлобление. Своими действиями самодур отец как бы говорил взрослому сыну:

«Казню твоих братьев и приближенных, и трон отдам не тебе, а инородцу».

Исторические песни сохранили смутное предание о том, что царевич Иван спасся от смерти благодаря заступничеству любимого дяди боярина Никиты Юрьева. Известно, что во время расследования дела о заговоре в пользу наследника Грозный велел ограбить Никиту Юрьева. Не обделил вниманием царь и других руководителей земщины. По его приказу отрубленные боярские головы были брошены «по дворам» митрополиту Антонию, князю Ивану Мстиславскому, Ивану Меньшому Шереметеву, дьяку Андрею Щелкалову. Но как бы ни куражился Иван, сколько бы ни учил наследника палкой, он никогда не помышлял о суде над ним. Более того, отрекшись от царского сана, он взял сына в «удел» и объявил его своим соправителем. Все распоряжения из «удела» шли от имени двух князей московских: Ивана Васильевича и Ивана Ивановича.

На третий день после публичной экзекуции в Кремле Иван IV вызвал английского посланника, информировал его о во княжении Симеона и добавил, что «поводом к тому были преступные и злокозненные поступки наших подданных, которые ропщут и противятся нам за требование верноподданнического повиновения и устрояют измены против особы нашей». Смысл разъяснений был предельно ясен. Иван Московский казнил бояр за отказ верноподданнически повиноваться ему. Опасаясь, как бы посол не принял всерьез его отречение, Иван IV заявил, что «передал сан в руки чужеродца, нисколько не родственного ни ему, ни его земле, ни его престолу».