Иван Грозный

Объяснение с послом невольно вскрыло всю истину. Служилый татарин лишь потому призван был сыграть главную роль в затеянном маскараде, что не имел решительно никаких прав на русский престол. Грозный намеренно воскресил призрак ненавистной татарщины, при которой великокняжеской властью распоряжался хан, а подручный московский князь приносил ему челобитные. Как видно, Иван IV предусмотрительно старался сделать преемника пугалом в глазах подданных, чтобы не дать ему возможности утвердиться на троне. Церемония передачи власти Симеону носила двусмысленный характер. По замечанию летописи, царь посадил его на престол «своим произволением». То же обстоятельство отметили иностранные наблюдатели. Как писал Горсей, царь передал венец Симеону и короновал его без согласия Боярской думы. Отмена церемонии присяги новому государю в думе лишала акт коронации законной силы. Неопределенность положения Симеона усугублялась тем обстоятельством, что он занял царский трон, но получил вместо царского один только великокняжеский титул.

На третьем месяце правления Симеона царь сказал английскому послу, что сможет вновь принять сан, когда ему будет угодно, и поступит, как Бог его наставит, потому что Симеон еще не утвержден обрядом венчания и назначен не по народному избранию, а лишь по его соизволению. Но и после этого заявления Грозный не спешил с окончанием маскарада. Татарский хан пробыл на московском троне около года. Царь полагал, что услуги покорного Симеона могут понадобиться ему в будущем, и потому вместо уничтожения соперника «отставил» его с почетом. Покинув Москву, Симеон перешел на «великое княжение» в Тверь.

Под видом «удела» царь воскресил в стране опричные порядки. Но на этот раз гонения затронули небольшое число лиц. Погромы не повторились. «Удельная политика» послужила своего рода послесловием к опричной политике. Царь довершил разгром того боярского круга, который управлял опричниной в конце ее существования. «Княжение» Симеона не оказало серьезного влияния на внутреннее состояние страны.

Борьба за польскую корону

В 1572 г. умер польский король Сигизмунд II Август, и в Речи Посполитой наступил длительный период бескоролевья.

Московская дипломатия пыталась повлиять на ход избирательной борьбы в Польше.

Часть шляхты выступила за избрание на польский трон Ивана IV. Шляхта противилась всевластию магнатов и рассчитывала, что избрание царя поможет ей в ее соперничестве со знатью.

Литовская знать желала видеть на королевстве не самого Грозного, а его недееспособного сына Федора. Она надеялась, что царь пойдет на территориальные уступки и вернет Литве Полоцк и Смоленск, что приведет к длительному миру на литовской границе. Но самодержец отклонил предложения литовцев. «Королевство мне не новина, — заявил он послам. — Сын мой молод и государство ему справить не мочно».

Поглощенный борьбой с внутренними трудностями, Иван IV опасался умножить их польскими делами.

При Сигизмунде II королевская власть находилась в самом жалком положении.

Финансы пришли в расстройство, буйное «рыцарство» диктовало королю свои условия.

Царь Иван был прекрасно осведомлен об этом. «…Наших великих государей волное царское самодержство, не как ваше убогое королевство… — писали под диктовку Ивана его бояре в послании Сигизмунду II, — что (ты) еси посаженой государь, а не вотчинной, как тебя захотели паны, так тебе в жалованье государство и дали…»

После смерти Сигизмунда II московский государь столкнулся с неразрешимым противоречием. Он домогался присоединения владений польской короны, но не желал быть «выборным» королем, испытывая глубочайшее пренебрежение к выборной власти.

Он вел дело крайне неудачно, терял время, пытался диктовать шляхетству свои условия.

Польская и литовская шляхта считала право участия в выборах короля одной из главнейших шляхетских вольностей. Но именно это право было неприемлемо для самодержца. В 1564 г. в письме Курбскому он писал: «А о безбожных языцех, что и глаголат! Неже те все царствии своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют». В глазах православного царя его власть не могла быть иной, кроме как наследственной и неограниченной. Соглашаясь принять корону из рук польских сословий, Грозный требовал себе и своим потомкам наследственной власти, что было неприемлемо даже для его сторонников среди шляхты и знати. Царь имел полную информацию о польских порядках, и его не покидали сомнения и тайный страх при мысли о необходимости строить отношения с новыми подданными на новых принципах. Самодержавные устремления были не к месту там, где порядок опирался на шляхетские вольности. Покушение на эти вольности неизбежно привело бы к раздору. Опричнина в Польше не имела никаких шансов на успех.

Иван IV не мог скрыть своих опасений от польских дипломатов. Отпустив Гарабурду, он отправил вслед ему дополнительные условия своего избрания на королевский трон: если «по грехом для которого случая учиниться какой мятеж промеж государем и землею» (Польшей), паны обязуются отпустить его в Россию «без всякого задержания».

Шаги монарха, весьма мало соответствовавшие культуре и политическим традициям шляхетской «республики», свели его шансы на избрание к нулю.

Главными претендентами на польскую корону выступили австрийские Габсбурги и французские Валуа. Литовские дипломаты заботились о том, чтобы предотвратить военное вторжение с востока в период междуцарствия. Они держали царя в неведении относительно избирательного сейма, созванного на поле под Варшавой в апреле 1573 г. Русские послы не были приглашены в Варшаву. На сейме победу одержал принц Генрих Анжуйский, коронованный польской короной в 1574 г. Французский претендент согласился подписать с сословиями Речи Посполитой договор — расга сопуепгл. Так называемые «Генриковские артикулы» определяли условия, на которых вновь избранный король будет управлять государством.

Тщетно Иван IV грозил Литве нашествием. Военная партия в Польше сама готовилась к возобновлению войны из-за Ливонии. Франция обязалась помочь Польше флотом и войсками в войне с Россией.

Русское государство нуждалось в союзниках и в течение многих лет хлопотало о заключении военного союза с Англией. Брак царя с английской принцессой должен был закрепить такой союз.

Грозный не одобрял английского абсолютизма, Королева Елизавета I в глазах царя не была «вотчинной» (прирожденной) королевой, поскольку она получила трон из рук «людей» — своих подданных. «Филипа короля шпанского, — писал Иван IV Елизавете, — аглинские люди с королевства сослали, а тебя учинили на королевстве».

Неудачные переговоры о заключении союза 1570 г. побудили Грозного высказать свой взгляд на причины провала, которые коренились в недостатке власти у выборной королевы. «И мы чаяли того, — выговаривал самодержец своей „сестре“, — что ты на своем государстве государыня и сама владеешь… ажио у тебя мимо тебя люди владеют, не токмо люди, но и мужики торговые, и о наших государских головах и о честех и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков».

Парламентский строй Англии был в глазах государя достоин еще большего порицания, чем строй Речи Посполитой. В Польше делами распоряжались паны — шляхта и вельможи, в Английском королевстве — не одни дворяне («люди»), но и торговые мужики.

Характерное для Грозного понятие «прибыльность» употреблялось в письме королеве в том же значении, что и в царском завещании. Оно включало заботу о «государских головах, чести и землях», то есть идею государственной пользы. Торговые прибытки имели в глазах Ивана второстепенное значение по сравнению с царскими.

Генрих Анжуйский недолго побыл на польском троне. В июне 1574 г. он тайно покинул Краков и бежал в Париж. Польше предстояли выборы нового короля.

Сторонники Грозного из числа шляхты прислали в Москву посланца Кшиштофа Граевского.

Самодержец должен был смягчить свою позицию по поводу принципа выборности монарха сословиями. Он согласился с тем, что шляхта будет свободно выбирать короля, но, во-первых, в выборах будет участвовать наряду с польским и литовским также русское дворянство, и, во-вторых, сословия должны были «свободно и единодушно» избрать на трон одного из наследников царя. Иван предполагал объединить Россию, Польшу и Литву в единое государство, которое составило бы ядро антитурецкой лиги. Весной 1575 г. съезд шляхты в Стенжице приступил к обсуждению вопроса об избрании короля. Австрийские Габсбурги, преданные католицизму, имели многочисленных и влиятельных сторонников среди польской знати. Голоса шляхты разделились. Сторонники царя тайно виделись с русским гонцом Елчаниновым и объявили ему, что желают видеть «на государстве московского государя». Они пытались подсказать Ивану IV, как надо ему действовать, чтобы получить корону.

Елчанинов получил от них образец послания, с которым Грозному надлежало обратиться к «рыцерству». Самодержец, значилось в грамоте, хочет быть для польской шляхты «не так паном, але рыцерским людем, как братом».

Грозный никогда бы не согласился признать своими братьями даже высокородных магнатов, а тем более мелкую шляхту. Он отказался внять совету своих сторонников в Польше и не спешил направить на сейм «великих послов». Претендент на корону колебался и медлил. Еще в 1574 г. Максимилиан II предложил царю разделить Речь Посполитую между Россией и Австрией. Такие планы как нельзя лучше отвечали намерениям Грозного. В том же 1574 г. он уведомил императора: «А наше хотень ето, чтоб… Литовское бы Великое княжество и с Киевом и что к нему городы, были к нашему государству Московскому». Самодержец не надеялся справиться с буйной польской шляхтой и своевольными магнатами. Но подчинение Литвы с Украиной и Белоруссией всецело отвечало его истинным намерениям.

Между тем избирательная борьба достигла критической точки. Магнаты поддерживали кандидатуру императора Максимилиана II, шляхта — Стефана Батория, семиградского воеводу, вассала Османской империи. По донесению русских гонцов, на избирательном поле шляхта подняла пальбу из самопалов и стала стрелять из луков, чтобы устрашить знать. Магнаты укрылись в крепости, опасаясь убийств. В конце концов они объявили об избрании Максимилиана II. Однако сторонникам трансильванского воеводы Стефана удалось занять Краков и захватить королевские регалии. Брак Стефана с сестрой Сигизмунда II Ягеллона давал ему известные права на корону.

Максимилиан II подумывал о том, чтобы двинуть свои войска в Польшу. Но в 1576 г. он скоропостижно умер. Царь рассматривал Австрию как союзника в войне с Османской империей и Крымом.

Избрание Максимилиана отвечало его политическим расчетам. Но попытки России заключить тесный союз с Веной для военных действий против Речи Посполитой не увенчались успехом.

В конце Ливонской войны двумя самыми грозными противниками России были Речь Посполитая и Швеция. Столкновение их интересов в Ливонии, казалось бы, исключало польско-шведский союз. Но угроза военного сотрудничества поляков и шведов реально существовала. Недооценивая опасность, Иван IV считал возможным писать своим недругам высокомерные послания, исключавшие какие бы то ни было мирные шаги.

Свою власть прирожденного государя Иван IV противопоставлял убогой власти выборных королей. К королю Стефану Баторию он обращался с такими укоризненными словами: «Тебя… обрали народи и станы (сословия) королевства Полскаго, да посадили тебя на те государства устраивати их, а не владети ими. А они люди по всей своей поволности, а ты им на маистате всей земли присягаешь».

Когда Баторий прислал в Москву послов, Грозный спрашивал их о здоровье короля сидя, не звал к столу. Царь не желал называть короля «братом» и считал, что семиградский князь — ровня его боярам Мстиславским и Трубецким. Брак с Ягеллонкой нисколько не менял дела, «так как сестра королева государству не отчич».

Послание Грозного к шведскому королю Юхану III (1573) пронизано было чувством превосходства «дородного» государя над выходцем из «мужичьего» роду. Отец Юхана III был в глазах царя узурпатором. Когда законный государь Кристиан II лишился трона из-за мятежа, Густав Ваза, отец Юхана III, «пригнался из Шмолант с коровами», которых пас в своем имении. Так он занял трон, ему не принадлежавший. Договор с Россией Ваза заключал вместе с «советниками королевства Свейского». Сословия его королевства представлял архиепископ Упсалы. «А послы, — обличал самодержец Юхана III, — не от одного отца твоего, от всего королевства Свейского, отец твой у них в головах, кабы староста у волости». Власть узурпатора низкого происхождения не могла быть от Бога. В глазах самодержца она имела ту же природу, что и власть старосты над мужицкой волостью.

Густав Ваза внушал пренебрежение великому государю еще и тем, что не брезговал купеческими делами. Когда приезжали из России торговые люди с российским товаром — салом и воском, то король «сам, в рукавицы нарядяся, сала и воску за простого человека в место опытом пытал и пересматривал на судех». Такое поведение представлялось царю недостойным. «Коли бы отец твой не был мужичей сын, и он бы так не делал», — писал Иван Юхану III.

Оскорбительные обращения самодержца к окрестным государям немало способствовали полной международной изоляции России, в известной мере обусловившей исход Ливонской войны.

Ливонские победы

В 1572-1573 гг. царские воеводы с большим трудом усмирили восстание черемисов в Поволжье. Мирные переговоры с казанскими людьми вели высшие сановники государства князь Иван Мстиславский и Никита Романов.

В 1575 г. южнорусские границы впервые за много лет не подвергались татарским набегам.

Москва использовала момент, чтобы активизировать восточную политику. В апреле 1576 г. царь принял решение выступить на южную границу «на свое дело и на земское». Несколько раньше Москва послала запорожским казакам денежное жалованье и боеприпасы. Запорожцы «ялись государю крепко служити». В помощь им прибыли отряды донских казаков.

Летом казаки выдержали сражение с крымскими татарами и вынудили их оставить Ислам-Кирмен. Дело шло к большой войне с Крымом. Два года спустя умер хан Девлет-Гирей, и в Крыму началась длительная междоусобная борьба. С 1574 г. русские возобновили военные действия в Прибалтике, стремясь изгнать шведов из Ревеля. В апреле 1575 г. боярин Никита Романов занял крепость и порт Пернов. Год спустя русские утвердились в Гапсале.

В начале 1577 г. царь направил в шведскую Ливонию более крупные силы. Возглавили наступление молодой воевода Федор Мстиславский, сын первого боярина думы, и Иван Меньшой Шереметев. Еще недавно царь обличал Шереметева как государственного изменника, сносившегося с крымцами. Но мнимый изменник был одним из немногих опытных воевод, уцелевших в годы террора. Боярин Иван Меньшой обещал государю либо взять крепость, либо сложить голову под ее стенами.

Зимним путем к Ревелю была подтянута осадная артиллерия, и в январе 1577 г. воеводы начали бомбардировать город калеными ядрами. Однако взять крепость им не удалось. Шереметев был ранен шведским ядром и умер. В марте войска сняли осаду и отступили.

Не завершив войну в шведской Ливонии, Россия в 1577 г. приступила к завоеванию Южной Ливонии, находившейся под властью Речи Посполитой. Все крупнейшие военачальники были казнены Грозным в предыдущие годы. В их числе были Александр Горбатый, Михаил Воротынский, Алексей Басманов, Михаил Репнин, Юрий Кашин, Андрей Шеин. Военное руководство перешло в руки воевод, не имевших особых заслуг, опыта и способностей. Но это не беспокоило царя. Он решил лично возглавить новый поход против ливонцев. Его сопровождала блистательная свита: татарский хан Симеон Тверской, ливонский король Магнус, князь Шейдяков.

Талантливый воевода князь Дмитрий Хворостинин вместе с Иваном Мстиславским были оставлены на Оке на случай нападения Крымской орды. Москва не забыла уроков 1571 г.

Несмотря на все усилия, Разрядному приказу удалось собрать для похода всего 7279 детей боярских, 7905 стрельцов и казаков, 4227 татар. Вместе с военными холопами боевой состав армии не превышал 30 000 человек.

Располагая такими силами, царь имел возможность изгнать из Южной Ливонии малочисленные литовские гарнизоны. Поход задуман был как демонстрация военной мощи, не более того.

Бояре, посланные под Ревель, потерпели полную неудачу. Не желая подвергать себя риску поражения, Грозный вовсе отказался от решения ключевой задачи — овладения Ригой и Ревелем и ограничился второстепенными целями. 13 июля 1577 г. Иван IV выступил из Пскова к Мариенхаузену. Местный гарнизон, насчитывавший 25 человек, сдался без боя. Воины соседних замков последовали его примеру. Под Динабургом Грозный обещал «повольность» гарнизону и не только исполнил обещание, но и одарил сдавшихся немцев и поляков.

На один день войска задержались под небольшим замком Чествин. Царь был взбешен.

Городок был взят штурмом. В наказание часть пленных велено было казнить — «по кольям сажать». Прочих распродали татарам в рабство. Царь следовал принципу — щедро жаловать послушных и истреблять «сопротивных».

Победное шествие московитов произвело огромное впечатление на дворян Южной Ливонии. Литовская администрация не могла обеспечить им военной помощи и тем окончательно подорвала свой авторитет. В таких условиях немало ливонских немцев искали покровительства у короля Магнуса. По предварительному соглашению Грозный позволил своему «голдовнику» присоединить к своим владениям Венден и несколько других замков. Однако власть Магнуса признали помимо Вендена 16 других замков.

Когда Магнус сообщил об этом Ивану IV, тот пришел в ярость и предложил королю убираться вон из Ливонии «в свою землю Езель да и в Дацкую землю за море».

Царское послание Магнусу завершала угроза сослать его в Казань. Тайные сношения короля с ливонцами заронили в голову Грозного подозрения насчет измены.

Когда полки подступили к Куконосу на Западной Двине, оказалось, что замок занят солдатами Магнуса. Вступив в город, Грозный велел казнить находившихся там советников короля, а горожан «распродать татаром и всяким людем». Магнус был вызван в царскую ставку и взят под стражу. Утратив всякое доверие к вассалу, Иван IV «велел отвести его вместе с его придворными в старую хату без крыши, где он должен был лежать на соломе пять суток, а придворные день и ночь ждали смерти». Потом короля отпустили в его удел. Полгода спустя он перешел на сторону Батория.

В замке Вольмар был захвачен в плен литовский гетман Александр Полубенский. По требованию Ивана IV гетман отдал приказ польским гарнизонам прекратить сопротивление. 10 сентября царь дал пир знатным пленникам в Вольмаре. Он жаловал сдавшуюся Литву, «давал им шубы и кубки, а иным ковши жаловал», после чего отпустил на родину.

Грозный надеялся, что демонстрация силы в Ливонии заставит Батория заключить мир с Россией. Полубенскому вручена была царская грамота для передачи королю. Царь извещал Стефана, что завершил поход и очистил свою отчину — Лифляндскую землю.

Своего неприятеля он утешал тем, что спор из-за Ливонии возник до избрания того на польский трон: «…и ты б о том досаду отложил и с нами нежитья не хотел, занеже то не при тебе делалось».

Поход в Ливонию подтвердил горделивую уверенность царя в том, что он — великий полководец, орудие в руках Господа. Он невольно преувеличивал масштабы своих побед. Возле царя не оказалось способных воевод, которые могли бы овладеть опорными крепостями Ригой и Таллином. Подле него не было дипломатов вроде Ивана Висковатого, которые могли бы объяснить ему, что Россия понесла тягчайшее дипломатическое поражение в Речи Посполитой, утратив возможность повлиять на ход избирательной борьбы. Неудача готовила почву для изоляции Российского государства.

Предаваясь иллюзиям, Грозный надеялся избежать кровопролитной войны с Речью Посполитой и к тому же продиктовать Баторию условия мира. Отпуская пленных на родину, он велел передать Стефану на словах, «чтоб король послов своих прислал, а дался б король на государеву волю во всем, да про то им велел сказать королю, какова его государева рука высока». Царь явно не учитывал мужества и энергии своего противника.

В письме к литовскому наместнику Ливонии гетману Яну Ходкевичу Грозный не мог скрыть своего ликования: «В нашей отчине Лифлянской земле… нет того места, где б не токмо коня нашего ноги, и наши ноги не были, и воды в котором месте из рек и озер не пили есмя; но все то з Божиею волею под наших коней ногами и под нашим житием учинилося». Облачившись в маску миролюбия, царь советовал гетману не огорчаться, так как царские победы не наносят ущерба его достоинству: «А убытка тебе здеся ни в чом нет, и ты б о том не кручинился»; «лучше сия смущения отложити и промышляти о покое християнском».

Накануне вторжения в Ливонию Иван IV написал послание к вице-регенту Лифляндской земли князю Александру Полубенскому, заменявшему регента Ходкевича. Князь носил титул «справцы рыцарства вольного». Царь предлагал ему именоваться начальником не над рыцарством, а над висельниками, «которые в Литве ушли от шибеницы» (виселицы). Он имел в виду наемных солдат, навербованных в Литве и присланных в Ливонию.

В письме Грозный извещал гетмана о выступлении в поход и требовал, чтобы тот отвел все свои отряды из ливонских градов: «…из нашие бы еси вотчины из Лифлянские земли поехал со всеми людьми».

Свои послания царь начинал с титула «Божьей милостью» и пр. В грамоте Полубенскому титульная часть составляет более половины всего послания. Она раскрывает взгляды самодержца на природу власти православных государей. Древние царства находились во власти дьявола, доказательством чему служили преследования христиан. Так было до Константина Великого, «царя правды християнска», соединившего «священство и царство воедино». На Руси Бог избрал Владимира Киевского как «царя правды християнска». Царь называл себя его преемником.

Такими рассуждениями Иван IV подкреплял свои требования о немедленном очищении Ливонии, древней отчины киевских князей.

Любитель «грубианской» полемики, Грозный не жалел бранных слов для Полубенского, свояка Курбского: «Полубенскому, дуде, пищали, самаре, разладе, нефирю, то все дудино племя!» Дуда была инструментом скоморохов, что и определяло смысл прозвища «дудино (скоморошье) племя».

Послание Ивана IV Полубенскому не было своевременно доставлено адресату. Но, по словам гетмана, когда он предстал перед царем, тот произнес бранную речь.

Будучи в Вольмаре, Иван IV написал послания изменнику Тимофею Тетерину, беглым опричным советникам — ливонским дворянам Иоганну Таубе и Элерту Крузе и князю Андрею Курбскому.

Насмешливое письмо Курбскому всего полнее выражало те чувства, которые переполняли Грозного в походе. Хотя мои беззакония «паче числа песка морского», писал он, но надеюсь на милость Бога, который может в пучине милости своей потопить их все. Своей сединой он (царь) прошел все дали тех дальноконных городов, где Курбский искал успокоения. «И тут на покой твой, — поучал царь Курбского, — Бог нас принес, и все то мы тебе пишем не из гордости, а ради твоего исправления, чтобы ты о спасении души своей помыслил».

Десятилетия самодержавного правления и террор неизбежно вели к тому, что Иван все больше превращался в затворника Кремля, терял представление о реальном мире.

Он жил в плену превратных представлений о своем всемогуществе и поход в Ливонию оценивал, как величайший триумф. Между тем военная кампания подготовляла почву для объединения главнейших противников России.

После смерти императора Максимилиана II царь надеялся на то, что австрийские Габсбурги продолжат борьбу за польскую корону. Военный союз с Веной, по мысли царя, должен был поставить Батория на колени. Расчеты такого рода не имели под собой никакой почвы.

Успехи, достигнутые русскими в 1577 г., оказались кратковременными. Военное господство в Южной Ливонии принадлежало тому, кто владел Ригой. Как только царь вернулся в Москву, самые крупные из завоеванных им крепостей — Динабург и Венден — пали.

Попытка царя покончить с затянувшейся войной, предприняв широкие наступательные операции против шведов и литовцев, привела к неблагоприятным последствиям.

Впервые за все время Ливонской войны противники России фактически объединили свои военные усилия.

В 1578 г. царь дважды посылал полки к Вендену, чтобы вернуть этот замок. Воеводы просили его отменить приказ, ссылаясь на то, что идти к Вендену «не с кем, людей мало». Прибывшие в армию царские эмиссары получили приказ «отвести» полки к замку и «промышлять своим делом мимо воевод, а воеводам с ними». Плохо подготовленное наступление закончилось провалом. Объединенные польско-литовские и шведские отряды внезапно напали на русский лагерь под Венденом и нанесли воеводам поражение.

Многочисленные победы в Ливонии грозили обернуться поражением.

Политика «двора»

После низложения Симеона «двор» не был упразднен, а лишь подвергся новой реорганизации. В ведении «дворового» правительства остались почти все главнейшие территории «удела», включая Псков и Ростов, а также Поморье с Двинской землей. К этим землям была присоединена бывшая опричная периферия — Козельск, Вологда и Каргополь. Присоединение северного комплекса земель преследовало вполне определенную цель: увеличение доходов «дворового» ведомства. Во «дворе» функционировали такие приказы, как Двинская четверть, «дворовый» Большой приход, «дворовый» Разряд и т. д. Они располагались в Москве на «дворовой» стороне, отдельно от земских приказов. В военных ведомостях 1577-1579 гг. четко разфаничивались «дворовые» и «земские» чины. В глазах современников «двор» выглядел зловещим призраком опричнины, но эти учреждения все же существенно различались между собой. Основное различие состояло, возможно, в том, что «двор» не был связан с определенной территорией столь жестко, как опричнина или «удел». Иначе говоря, «двор» рассматривался скорее как особое войско царя, чем особые территориальные владения, в которых царь был удельным государем. Во главе «двора» стояли те же «ближние» думные чины, которые возглавляли «удел» Иванца Московского. То были думные дворяне А.Ф. Нагой, Б.Я. Бельский, а также Годуновы.

В условиях военного поражения «дворовое» правительство ввело в жизнь чрезвычайные меры с целью покрытия военных расходов и поддержания дворянского ополчения. Собор, созванный в Москве в январе 1580 г., утвердил приговор о церковных землях. Приговор воспрещал духовенству приобретать новые земли и одновременно предусматривал возможность полного отчуждения у монастырей всех княжеских вотчин, когда бы то ни было перешедших в их владение: «…а которые покупали княженецкие вотчины, и те вотчины взята на государя, а в деньгах ведает Бог да государь».

Наследие удельного времени — обломки вотчинного землевладения суздальской и прочей знати — давно было предметом вожделения казны. В годы опричнины княжеское землевладение пережило подлинную катастрофу, которая привела к неслыханному обогащению монастырей, прибравших к рукам земли опальных. «Дворовое» правительство не хотело допустить возврата земель к старым землевладельцам и с этой целью воспретило вотчинникам выкупать у церкви родовые земли. Подобная уступка духовенству носила преимущественно декларативный характер, поскольку она не распространялась на самую ценную категорию земель — княжеские вотчины, на которые претендовала казна. Антимонастырские меры, провозглашенные «дворовым» правительством, в конечном счете должны были способствовать расширению поместного фонда земель и тем самым поддержанию скудеющего дворянства.

В обстановке военного поражения власти осуществили чрезвычайные финансовые меры с целью изыскания средств на войну. Они обложили дополнительными поборами всю «землю», в особенности черносошные (государственные) земли Севера и Поморья.

Крупные суммы были взысканы с городов и купечества. Одна только английская купеческая компания должна была заплатить в несколько приемов 2000 рублей.

Описанные финансовые меры затронули все слои населения. Усиление налогового бремени оказало пагубное влияние на экономику страны, переживавшую кризис.

Истоки кризиса второй половины XVI в. обычно связывают с ростом податей, опричниной и войной, а его основные признаки усматривают в длительном и катастрофическом сокращении посевных площадей, обнищании крестьян, убыли сельского и городского населения. Предполагается, что признаки упадка накапливались постепенно на протяжении двух десятилетий, пока в начале 80-х годов наконец не наступила разруха. При таком взгляде на ход кризиса не учитывается один важный факт, ускользавший до сих пор из поля зрения исследователей.

Известно, что в начале XVII в. экономика страны была подорвана трехлетним голодом 1601-1603 гг. Сходное происхождение имело и «великое разорение» 70-80-х годов, у которого также существовал свой порог — трехлетний голод и чума 1569-1571 гг. Последствия опричного погрома не шли ни в какое сравнение с грандиозными стихийными бедствиями, но так вышло, что казни и голод достигли апогея одновременно. При обычных условиях населению потребовалось бы для восстановления производства одно-два десятилетия. Но шла война, государство облагало податные сословия усиленными поборами, и в итоге налоги стали главным фактором дальнейшего упадка экономики, охватившего и сельское и городское население.

От разорения более всего пострадали города Центра и Северо-Запада. Население Москвы сократилось втрое. Обезлюдели сельские местности. На протяжении сотен верст путешественники встречали лишь заброшенные деревни. Крестьяне уходили на окраины. Те, кто оставался в насиженных местах, сокращали запашку, чтобы избежать разорительных государевых податей. На единицу тяглового обложения — обжу — в старину приходилось от одного до трех крестьянских дворов, в годы разорения — от четырех до восьми и более. Экстренные поборы последних военных лет оказались для крестьянина с крохотным наделом вовсе непосильными.

Убыль населения и сокращение наделов привели к тому, что большая часть земель в государстве перестала обрабатываться. Ко времени смерти Грозного в Московском уезде не засевалось 5/6 пашни. В опустошенной неприятелем Новгородской земле крестьяне обрабатывали едва ли 1/13 пашни. Новгородские села и деревни походили на громадные кладбища, среди которых кое-где бродили еще живые люди.