— Пиво допью и уйду.

— Допивай.

Меж тем тот, что был со свитком, успел уже свой свиток развернуть, встал посреди залы и откашлялся, прочищая горло.

— Приказом бургомистра! — начал он, — и по согласованью с гильдией Лиссбургских пивоваров мы, посыльный городского магистрата Редан Кокошка, подмастерье цеха пивоваров Марек Пемберзон и капитан городской стражи Фердинанд Альтенбах обычным порядком уполномочены по кабакам проверку учинить, дабы выяснить…

— Хорош болтать, упал намоченный, — поморщился Вальтер. — В первый раз приходите, что ли?

— … дабы выяснить, — невозмутимо продолжил тот, — хорошее ли пиво в городских трактирах подается, и не разбавляют ли его хозяева с намереньем неправедно нажиться. — Он кончил читать и свернул пергамент в трубочку. — Печать смотреть будешь, Вальтер?

— И так верю, — буркнул тот.

— Ну что ж, порядок ты знаешь, — Редан Кокошка повернулся к стойке. — Пауль, наливай.

Тот нацедил из бочки кружку. Жуга с интересом наблюдал как Марек — тот, что в кожаных штанах, отхлебнул первым, скорчил серьезную мину и кивнул. Передал кружку Фердинанду. Пока оставшиеся двое пробовали пиво, Марек подтащил к стойке скамейку.

— Еще кружку, — потребовал Реган. Пауль подчинился. Посетители корчмы сгрудились вокруг них. Зрелище происходящей «пивной проверки» их изрядно веселило, не говоря уж о том, что напрямую затрагивало их интересы.

На затертую, отполированную бесчисленными задами выпивох скамейку вылили подряд три кружки пива, после чего Марек подобрал полы своего кафтана и с самым серьезным видом на нее уселся. Со всех сторон посыпались шуточки.

— Ну и работенка у парня. Дитель, ты поглянь, чего придумали!

— Это что ж, теперь так пиво пить полагается?

— А че, в сам'раз… И закусь не нужна.

— Да и запаха не будет.

— И много этак зайдет?

— Кому как. Мыслю я, что ведерко засосет на дармовщину.

— Гм! Надо будет как-нибудь попробовать…

Толпа разразилась хохотом. Марек сидел с каменной физиономией, неподвижный, сосредоточенно считая про себя, пока наконец не решил, что прошло уже достаточно времени, и медленно принялся вставать. Прилипшая к штанам скамейка поднялась вместе с ним. Редан Кокошка удовлетворенно кивнул и что-то написал на пергаменте. Фердинанд Альтенбах и Марек тоже нацарапали внизу по крестику. Скамейку с липким треском от Пемберзоновских штанов отодрали, после чего потребовали пива темного и всю процедуру повторили.

— Удостоверяю, — «уполномоченный» протянул пергамент Вальтеру, — что пиво в сем трактире подается свежее, светлое и темное, Хальсеновской варки, качеством удовлетворительное и неразбавленное.

— Стоило мороки, — буркнул тот. — Спросили бы людей.

— Дык спрашивали, — хмыкнул тот, рыгнул и поморщился. — Тьфу, черт… Целый день уже так ходим, скоро из ушей пиво польется.

— Иной бы черту душу заложил за этакую должность.

— Это как посмотреть. Пивко в охотку хорошо, а по работе пить — маета одна. Ну ладно, бывай.

— Бывай и ты.

Сопровождаемая беззлобными насмешками, троица проверяющих прошествовала к выходу. Дверь за ними закрылась. Воодушевленные результатом проверки, посетители по двое, по трое задвигались к стойке.

— Мне светленького налей.

— Плесни и мне кружечку, Пауль.

Вальтер повертел в руках пергамент, обернулся и встретился взглядом с травником. Жуга отхлебнул из кружки и с понимающим видом ухмыльнулся:

— Лакрица?

Кабатчик помедлил, прежде чем ответить.

— Больно умный ты, Лис, — сказал он наконец. — Не боишься, что побью?

— А я соломенный, — с усмешкой глядя Вальтеру в глаза, сказал Жуга, — но со смолой. Как тот бычок. Смотри, не прилипни.

Он поставил на стойку опустевшую кружку, пришлепнул рядом менку.

— Поговорить надумаешь, — сказал он, — знаешь, где меня искать.

И с этими словами повернулся и ушел.

До дому травник добрался уже вечером, расстроенный, злой и раздувшийся от выпитого пива, и долго стучался в дверь, прежде чем его впустили.

— Вы что, с ума посходили? — буркнул он, входя. — Полчаса стучу.

— Ты же сам сказал — никого не пускать… — пролепетал Телли.

— Но я же не себя имел в виду!

— Так я ж не знал, что это ты!

— Спросить-то можно было, — Жуга закрыл дверь и повесил кожух на гвоздь. Взъерошил волосы рукой. — Повязки Бликсе поменял?

— Поменял.

— Не загноились раны?

— Вроде, нет.

Травник подошел к камину. Приподнял крышку, заглянул в котел.

— С обеда не осталось ничего?

Рудольф покачал головой:

— Нет. Все подъели. Нас же четверо теперь.

— Я хотел на рынок сбегать, да деньги кончились, — прибавил Телли. — Ты дал бы, что ли, а то с пустым брюхом спать придется.

— Придется, что ж поделать, — хмыкнул травник. — Куда ж ты сейчас пойдешь-то, на ночь глядя?

— Места надо знать, — ухмыльнулся тот. — У Франца Хальфа лавка дотемна открыта. И пекарня там рядом, а хлеб ведь завсегда с ночи пекут. Тесто, небось, уже подошло… Давай, короче.

Жуга устал и потому предпочел не спорить, молча вынул кошелек и отсчитал в подставленную ладонь пяток медяков. Замешкался на миг, рассматривая одну монетку, нахмурился и сунул ее обратно. Достал взамен другую.

— На. Купишь хлеба и колбасы.

— Кровавой?

— Ливерной, она дешевле. Да поосторожней там, слышь? Не нарывайся.

— Я быстро.

Телли оттолкнул вертевшегося под ногами Рика и умчался, только дверь хлопнула. Жуга помедлил, затем сел и высыпал на стол содержимое кошелька. Разложил монеты по ранжиру. Здесь были только менки: пфенниги, патары, шляхетские гроши, полугроши, орены и геллеры, и даже парочка неведомо как затесавшихся сюда турецких динаров с дырочкой посередине как у медальона — причудливая денежная смесь, имевшая хожденье в Лиссбурге. Последней Жуга вынул ту самую монетку, что привлекла его внимание. Поднес ее поближе к пламени свечи и вновь нахмурился.

Странный медяк не походил ни на что, начиная хотя бы с того, что монетка была не круглой, а семиугольной. На одной стороне была выбита в профиль чья-то голова на фоне гнутого трезубца, другую сторону сплошь покрывали письмена. Читать Жуга умел плохо, но все же, сравнивая с прочими монетами, не обнаружил среди надписей на них ничего похожего. То были даже не буквы, а какая-то нелепая путаница угловатых черточек и точек. Не походило это и на арабскую вязь, вдобавок, травник как-то слышал краем уха, будто ислам запрещает изображения людей где бы то ни было. Он перевернул монетку и вновь вгляделся в резкий скуластый профиль лица на другой стороне. Как ни крути, а это, все-таки, была именно чья-то голова.

Почему-то травника не покидало ощущение, что подобные монеты он уже где-то видел. Жуга отложил монетку и потер глаза. Голова была тяжелая, хотелось спать — поход по кабакам во всех смыслах не прошел для него даром. Быть может…

— Рудольф, — окликнул травник старика.

— Что? — поднял голову тот.

— Помнишь, ты убрал в кладовку вещи сверху? Там была коробка. Черная такая, в две ладони шириной.

Старик помедлил.

— Не помню. Может, и была… Погоди, сейчас взгляну.

Он встал, взял свечку и ушел в чулан, с минуту шумно там возился, передвигая разный хлам, и вскоре появился вновь, неся в руках лакированную, всю в царапинах шкатулку.

— Эта?

— Да, — Жуга кивнул, открыл крышку и сразу понял, что память его не подвела: среди резных безделушек лежали две монеты. Старые, покрытые зеленоватой патиной, но в точности такие же, как та, что на столе. Рудольф и Жуга переглянулись.

— Откуда они у тебя? — спросил травник.

— Да разве ж я сейчас вспомню, — пожал плечами тот. Потер ладонью подбородок. — Должно быть, вместе со шкатулкой и купил когда-то…

— Хм… — Жуга помедлил, заглянул в шкатулку и вытащил оттуда резную фигурку. Повертел ее в пальцах и поставил на стол.

— А это что такое?

Тяжелая, изжелта-белой кости статуэтка изображала воина и высотой была примерно с палец. Указательный. Работа была мастерской — нож резчика с дотошностью изобразил и меч и шлем и прочие детали амуниции и даже звенья кольчуги. Плечи и спину скрывали складки длинного, почти до пят плаща. Черты маленького лица поражали тщательностью отделки, а самые мелкие детали — брови, ноздри, зрачки глаз были выжжены железом. Несмотря на это, сосредоточиться на нем Жуга не смог. В нем было что-то очень знакомое, и в то же время неведомый мастер ухитрился вырезать на редкость неприметную персону. Сквозь полупрозрачную кость чуть красновато просвечивало пламя свечи. Заинтригованный, Жуга отставил статуэтку в сторону и потянул из шкатулки следующую. Рудольф следил за ним с не меньшим интересом.

На сей раз это была ладья. Под вздутым парусом, на круглой маленькой подставке, она, как и воин, тоже была вырезана с исключительным старанием. За костяной ладьей последовал дракон. Длинношеий, чуть пригнувшийся и свивший хвост кольцом. Зубастая пасть была распахнута в атаке, хребет, макушка головы и холка щетинились остроконечным гребнем.

Четвертая фигурка вновь изображала человека. Он был безоружен, почти на голову ниже ростом и довольно просто одет. Его лицо, несмотря на тонкую резьбу, отличалось той же странной размытостью черт, что и у воина.

Травник хмыкнул, вытряхнул на стол последнюю оставшуюся в шкатулке фигурку и вытаращил глаза:

— Черт… — невольно вырвалось у него.

— Где? — старик, подслеповато щурясь, нагнулся к столу. — А… Это не черт. Это лис.

Три маленьких мальчишеских фигурки возникли возле выхода из полутемного кривого тупичка совершенно неожиданно, и Телли непроизвольно перешел на шаг, а затем и вовсе остановился. Шагнул назад. Сердце его бешено заколотилось. Он огляделся по сторонам и понял, что «нарвался».

Трое не спеша двинулись вперед, и вскоре желтоватый отсвет фонаря выхватил из темноты ухмыляющиеся рожи Отто и двоих его неизменных приятелей.

— Гля, пацаны, — вовсю изображая удивление, воскликнул Отто-Блотто, — снеговик ползет! А вроде, не сезон…

— Точняк, не сезон, — подтвердил тот, что пониже ростом, со щербинкой на передних зубах. Сплюнул. — Да и не место.

Телли так и прозвал для себя этих трех корешей — Отто-Блотто, Рябой и Щербатый. Последних он не знал по именам, да по большому счету, ему было все равно.

— Я ж говорил тебе, чтоб ты не лазил, где не надо, — кулаки в карманах Отто лениво зашевелились. — Говорил, али нет, а, мельник?

— Я не мельник, — буркнул Телли, отступая вглубь проулка и придерживая сумку с колбасой и булкой хлеба.

— А кто иначе, коли вся башка в муке? — хохотнул второй, с избитой оспинами рожей. Протянул руку за сумкой. — Он самый, энтот, значит, му… мукомор и есть…

— А могет быть, маляр?

— Ну-ка, дай мешок.

Рябой не дрался без свинчатки. Телли чуть помедлил и нехотя скинул заплечную лямку. Перед его глазами вдруг возник Жуга — память услужливо и, как всегда в момент опасности, с необычайной резкостью оживила события двухнедельной давности, когда Жуга, поддавшись его уговорам, принялся таки учить мальчишку, как давать отпор.

«Понимаешь, — говорил травник, — твоя беда в том, что ты боишься драки. А в драке нет смысла попусту бояться. Если ты боишься — тебя побьют. А если не боишься, то конечно тоже побьют, но страшно уже не будет. А значит, сможешь им дать сдачи. И помни — те, кто бьют втроем одного, всегда его боятся, а иначе вышли бы один на один.»

Послушать — так сплошное развлеченье… Телли в сомнении поднял взгляд.

И эти вот — его боятся?

Что-то не похоже…

«Ты скорый на язык, — говорил тогда Жуга, — вертлявый и соображаешь быстро. Полено, вон, тогда поймал на мах… Не получилось убежать — хитри, играй, кружись. Их же трое. Ты-то знаешь, как ударишь и куда, а вот они — черта с два, даже друг про дружку! Обзови их, что ли… Разорви рубаху, в рожу плюнь, заставь их растеряться. Делай суматоху! Понял?»

«Понял», — Телли кивнул.

«Ни хрена ты не понял, — усмехнулся травник, вставая. — Ну, что ж, давай учиться…»

В руках у Щербатого мелькнула короткая толстая палка. Известное дело — канава пустым кулаком не дерется. Телли понял, что дело плохо, и…

Шагнул вперед.

— Что, — простодушно хлопая глазами, спросил он Щербатого, — палочкой меня бить будешь? — голова его нелепо дернулась, и Телли, по какому-то наитию не сменив интонации, повторил как нелепое эхо: — Палочкой меня бить будешь?.. Палочкой меня бить будешь?..

— Эй, ты че… — Щербатый, растерявшись, отступил.

«Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать: „Руки прочь от меня!“. Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе жить?! Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?»

Тил бросился вперед, но бить Щербатого не стал. Заместо этого на полпути рванулся вдруг к Рябому — тот как раз залез по локоть в сумку — и врезал ему по зубам. Удар получился несильный, вскользь, но совершенно неожиданный, Рябой не удержался на ногах и плюхнулся на мостовую, выронив мешок.

— Ах, ты… — Отто рванулся вперед и чуть не столкнулся со Щербатым. Завертел растерянно башкой. — Хватай его, Румпель!

— Я… хак!..

Локоть Телли врезался Щербатому под дых. Тот хватанул губами воздух и согнулся пополам. Телли вывернулся, вскрикнув от боли, отпрыгнул к стене («Со стены не нападают») и быстро оглядел всех троих («Не теряй врага из виду! Никогда!»). Драка, похоже, переходила в самую опасную стадию — противники опомнились. Можно было попытаться убежать, но колбаса… и хлеб…

Телли стиснул зубы.

— Ну, гад, — прошипел Отто, — ну, ежик, ты меня достал…

— Сам ты ежик!

Телли рванулся («Делай суматоху!»), подхватил валявшийся на мостовой осколок черепицы и запустил им в фонарь. Попал, и не успел еще затихнуть звон разбитого стекла, как Телли, не вставая, бросился вперед. Холодный ветер мигом затушил свечу, из освещения осталась лишь луна. На вновь подрастерявшуюся троицу посыпались удары («Ступня, колено, голень, пах, дыхалка! — голос травника звучал в ушах. — Не трать сил попусту, бей туда, где больно!»). Кто-то пнул его и промахнулся. Другой попал, но потерял равновесие, взвизгнул и упал, хватаясь за промежность. Выронил свинчатку.

— Ы-ы, гадюка-а-а!

— Не трожь! — Телли прыгнул, оседлал упавшего Щербатого, наступил ему на руку и вырвал из пальцев дубинку. Замахнулся: «Изувечу!».

— А-а!

Двое оставшихся насели на него, подмяли и отпрянули, вдруг обнаружив, что колотят не того.

— Черт!

— Мамочки, как больно…

— Это ты! А этот где?

— Уй, мамочки… — стонал Рябой.

— Вон он!

Отто обернулся.

Телли стоял над ними и бежать, похоже, не собирался. Подражая травнику, Телли медленно повел в воздухе концом дубинки и замер.

— Еще добавить, или хватит? — осведомился он. Голос его слегка подрагивал, и должного эффекта не произвел, но все же заставил всех троих призадуматься.

— Ну, гнида…

Телли без замаха, что есть силы заехал Отто палкой по спине. Тот взвыл и повалился на бок.

— Меня звать Телли, — сказал он, отступив на шаг. Голос его звенел. — И я буду ходить там, где захочу, ты понял?

— Понял, — проворчал хозяин Блошиной канавы, потирая спину.

— Ни хрена ты не понял, — Телли, как ему казалось — с очень грозным видом сплюнул, перехватил трофейную палку под мышку, подобрал мешок и вскинул его на плечо.

Стукнула дверь пекарни. Фридрих — подмастерье булочника, парень рослый и усатый, но худой как привидение и весь такой же белый от муки, выглянул на улицу и осмотрелся по сторонам.

— Фонарь расколотили… — охнул он и, разозленный, кинулся к мальчишкам. В руке его, откуда ни возьмись, появилась тяжеленная дубовая скалка.

— Я вас, сукины дети!..

Все четверо, включая и Рябого, со всех ног пустились наутек.

И в этот миг на улице возникла собака.

Телли первым заметил ее, взвизгнул заполошно, бросил палку, сумку и помчался, не разбирая дороги. Налетел в потемках на фонарь, упал, отполз к стене и скорчился в комок. Фридрих ахнул и метнулся обратно в пекарню, оброненная им скалка с сухим перестуком покатилась по брусчатке мостовой. Отто и компания разбежались кто куда. Рябой, несмотря на все свои ушибы, попытался вскарабкаться на фонарь, периодически съезжая, оглянулся и припустил за остальными, дико вереща.

Телли остался один.

Собака приближалась. Громадная, серебристо-серая, она бежала совершенно бесшумно, легким собачьим галопом, и почему-то — со стороны тупичка, откуда не было, да и не могло быть никакого выхода. Огромные глаза ее горели в лунном свете словно два зеленых огонька. Телли хотел зажмуриться и не смог, парализованный страхом, лишь молча сидел и смотрел, как чудовищная тварь поравнялась с ним и… промчалась мимо.

Даже не взглянула на него.

В зубах она несла кошель.

Травник видел бег.

Он чувствовал свое движение меж сдвинутых домов, работу гибкого, хищного тела. Он мчался сквозь моросящий дождь, в холодном свете убывающей луны, изжелта-бледной, скрытой облаками, похожей чем-то на истертую угловатую монету. Лицо на монете смеялось. Дома, ворота, фонари. Чужими глазами все виделось необычайно ясно, словно днем. Он мчался. Он бежал. Потому что…

Еще он видел человека с саблей, в красном с серебром кафтане, человека, которого он почему-то ненавидел, ненавидел люто, страшно. Ненавидел, но не мог с ним справиться. Потому что…

Еще он почему-то видел дверь, обшарпанную стойку с кружками на ней, солому на полу и темень за окном. Горел фонарь под потолком. Короткие толстенькие пальцы с многолетней сноровкой тасовали медные кружочки, тишину закрытой корчмы нарушал приятный, еле слышный звон. Кабатчик подсчитывал дневную выручку. Губы его шевелились. Серебро проворные пальцы убрали подальше. Медяшки звякали. На краткий миг взгляд травника выхватил в их потоке странную семиугольную монетку. Еще одну. Еще. Кабатчик не обратил на них внимания и продолжал считать.

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Кто там? — окликнул кабатчик, и помолчав, добавил: — Закрыто уже!

Вместо ответа поскреблись еще раз. Тихо, осторожно.

— Чтоб тебя… — ругнулся тот. Сгреб монеты в кошелек. В дверь снова постучали. — Слышу, иду!

Он обошел стойку. Из крайней бочки капало, кабатчик машинально прикрутил недозакрытый краник. Помедлил, подобрал мясницкий нож, засунул его на пояс и направился к двери. Посмотрел в окно, но кроме темноты и собственного отражения в черном стекле ничего там не увидел.

Отражение…

Жуга попытался кричать, но не смог. Потому что…

Снова стук. Шаги.

— Да иду же! Вот же черт, принесла нелегкая кого-то на ночь глядя…

Короткие пальцы коснулись холодного металла и старая погнутая щеколда медленно поползла в сторону.

И тогда Жуга закричал.

Водоворот дурного сна нахлынул, затянул, сомкнулся вихрем брызжущей слюны, захлебнулся беззвучным криком и исчез. Как перекисшая брага вышибает днище у бочонка, как разгибается лук, запуская стрелу, так же и травника выбросило из сонного небытия. Он заполошно вскинулся и тупо уставился на стол перед собой, на вплавленные в мутную лужицу растекшегося воска три угловатых монетки. Огляделся. В доме было тихо. Свеча в поставце догорела до самой розетки. Рудольф дремал в кресле у камина. Дракончик тихо скулил, отчаянно царапая входную дверь в попытке выбраться наружу.

— Тил? — позвал травник.

Ответа не последовало.

Услышав имя хозяина, Рик заскребся еще сильней. Жуга поморщился, потер виски. Обрывки сновидений наплывали друг на друга, путались, терялись. Таяли. Он снова слышал стук, бежал по улицам, подсчитывал выручку, кричал «Иду, иду!», отодвигал засов двери, не зная, что за нею…

А что за нею?

Обычно травник не имел привычки спать ни днем, ни даже вечером, по опыту зная, что потом проваляется полночи в напрасных попытках уснуть и утром встанет полностью разбитым. Только выпитое пиво смогло сморить его, пока он размышлял над своими находками. Пять костяных фигурок по прежнему стояли на столе.

— Телли! — уже громче позвал он и вновь не получил ответа. Предчувствие беды усилилось. Травник ругнулся и потянул с гвоздя свой кожух. Свеча мигнула, ярко вспыхнула в последний раз и погасла. Разбуженный дракошкиной возней, проснулся Рудольф.

— Который час? — спросил он. Отблеск угасающих углей ложился на его лицо нелепой движущейся черно-красной маской. Как будто отвечая на его вопрос, далекий колокол на башне отрывисто ударил один раз и смолк. Рудольф и Жуга встревожено уставились друг на друга.

— Телли еще не приходил?

— Нет…

— Черт… — Жуга скрежетнул зубами и заметался, разыскивая шапку. Не нашел, махнул рукой и схватил свой посох. — Непоседа. Я ж предупреждал!

В этот миг в дверь заколотились.

— Откройте, это я! — кричал заполошно ломкий мальчишеский голос. — Откройте!

Весь мокрый, в грязи, Телли ворвался в дом, как будто за ним гнались черти. Сам захлопнул дверь, задвинул засов и без сил опустился на пол.

— Тебя что, опять побили? — Жуга с опаской посмотрел на дверь, но там все, вроде, было тихо. Телли помотал головой и протянул ему сумку.

— Там… — всхлипнул он, — я вид… я видел…

Он заплакал.

— Ну? — травник присел и отпихнул в сторону дракона, который уже проявлял к сумке самый недвусмысленный интерес. — Что случилось? — он встряхнул мальчишку за плечи. — Да говори же! Что ты видел?!

Телли не отвечал.

… Удар, прыжок из темноты, горящие глаза, короткий визг, падение, разодранная плоть, мокрый шорох соломы под ногами… кровь бьет фонтаном из разорванных артерий, запоздалый взмах ножа и крик, крик, крик — отчаянный, безумный, переходящий в бульканье и хрип…

Жуга пошатнулся и схватился за косяк. Прикрыл на миг глаза.

— Что ты видел? — повторил он свой вопрос, уже зная, что услышит.

— Собака… — выдавил тот, глотая слезы. Телли смог сказать всего одно слово, но и этого хватило, чтобы у Рудольфа забегали мурашки по спине. А через миг мальчишка взглянул на травника и вдруг забился в судорожном крике:

— Не смотри на меня! Не смотри на меня так!!!

Редко когда в своей жизни Жуга бегал так быстро, хотя прекрасно понимал и знал, что не успеет. Знал, понимал, и все равно бежал, разбрызгивая лужи, срезая путь кривыми переходами дворов. С разгону налетел на целовавшуюся в подворотне парочку, девица взвизгнула, парень выругался и схватился за нож, но Жуга уже исчез за поворотом. Город кружил, петлял, запутывал дорогу паутиной узких переулков, городил на пути баррикады развалин. Неровная брусчатка мостовой блестела каплями недавнего дождя. Было стыло и холодно.

Он опоздал.

У «Двух Башмаков» уже гомонил народ, кто-то притащил фонарь. Холодея сердцем, травник протолкался сквозь толпу.

— Что стряслось?

— Хозяина порешили, — с веселым возбужденьем охотно сообщили ему. — За стражей уже побегли.

— А за лекарем?

— На хрена за лекарем? и так подохнет… Че ты пихаешься?! Ща как пихну…

— Заткнись!

В голосе травника было что-то такое, от чего словоохотливый зевака тут же заткнулся и поспешно уступил ему дорогу.

В корчме, у самой стойки, лежал Томас. Травник протолкался сквозь вонючую, пропахшую пивом и страхом толпу и содрогнулся.

— Боже мой…

Такого он не видывал давно. Кабатчик еще дышал — залитая красным грудь его прерывисто вздымалась и опадала. Разодранное горло пенили пузыри, среди лоскутьев мышц и жил синевато и страшно блестели оголенные кольца трахеи. Руки до плеч покрывали укусы, рваные, с махрами содранного мяса; в их глубине белела кость. Кровь судорожными толчками била из разорванных вен, заливая пол вокруг неровной черной лужей. Люди в корчме стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Никто не решился подойти к лежащему, переступить неровный круг света от старого свечного фонаря, висевшего как раз над ним, как будто это могло им чем-то навредить.

Никто, кроме Марты.

Травник впервые воочию увидел эту женщину, ту самую Марту, что вечно была на кухне и так смешно боялась мышей, коренастую, широкобедрую, с морщинистыми сильными руками, изъеденными бесконечной стиркой и мытьем посуды, руками, которые сейчас поддерживали голову Томаса. Она была единственной, кто не ушел, не оставил его в беде.

Жуга шагнул вперед. Марта подняла голову. В глазах ее отразился ужас.

— Не подходи! — взвизгнула она и снова разразилась рыданиями. — Не тронь, не смей!

Травник опустился на колени, протянул руку.

— Я хочу помочь, — тихо сказал он.

— Уходи!

Не слушая ее, Жуга стянул свой ремень и принялся накладывать жгут.

Глаза кабатчика открылись, нашарили травника.

— А, Лис… — прохрипел он. Содрогнулся в судорожном кашле. В горле его забулькало, струйка крови стекла изо рта на рубаху. — Доигрался… Пришел… посмотреть?

— Это не я, Томас, — сказал Жуга. Голос его был на удивление тверд и спокоен. — Кто-то другой натравливает собак.

— Какая… разница… теперь… — слова текли мучительно и медленно, как воск с растаявшей свечи. Марта плакала, теперь уже беззвучно.

— Молчи, побереги лучше силы.

— Силы?.. Толку… умираю…

Кто-то сдавленно икнул и рванулся к двери, не выдержав такого зрелища. Ему уступили дорогу, да еще и дали пинка напоследок, чтоб не лез вперед, коль брюхом слаб. Народ в корчме молчал, лишь изредка проносился по рядам людей глухой тревожный шепоток.

Жуга перетянул кабатчику жгутом руку выше локтя, взялся за вторую. Осторожно тронул растерзанную шею и замер в нерешительности. Так же осторожно оттянул края раны, вгляделся в кровавое месиво. Взгляд его помрачнел.

Надежды не было никакой.

Если бы по какой-то нелепой случайности сонная артерия осталась незадетой, если бы кто-то чуть раньше додумался перетянуть ему вены, если бы Жуга бежал чуть быстрее, если бы, если бы, если бы… Всех пальцев на руках не хватит сосчитать все «если». Смерть приближалась к Томасу быстро и неотвратимо, семимильными шагами, и ей не было совершенно никакого дела до всех людей, что встанут на ее пути. Ничто человеческое не могло ему помочь.

Ничто.

Человеческое.

Жуга помедлил, собираясь с мыслями.

Он мог помочь кабатчику. Мог, но для этого пришлось бы вновь вернуть все то, от чего он, казалось, навсегда избавился, вернуть свой дар, свое проклятие, все, что вело его, тащило за уши по злым дорогам спятившей судьбы всего лишь год тому назад, и шрамы на теле, в душе и в сердце его еще не успели зажить. Чем все это могло обернуться теперь, травник мог лишь гадать, а выбор — его выбор лежал сейчас на полу, хрипел разодранным горлом, отсчитывая каплями кровавой клепсидры последние минуты бытия.

Травник закусил губу. «А так хотелось хоть немного пожить спокойно…»

Он уже знал, какое примет решение. В любом случае медлить было нельзя — гораздо проще исцелить еще живого, чем оживлять потом умершего.

Жуга встал и быстрым взглядом окинул толпу.

— Ты, ты и ты, — окровавленным пальцем указал он на троих, стоявших впереди, — бегите на кухню. Несите воду, всю, которую найдете. Быстро! — рявкнул он, заметив, что они не спешат подчиняться. Толпа встревоженно загудела, когда травник снова обернулся к ней. — Остальные — все вон!

Он помедлил и на краткий миг закрыл глаза, ощущая в пальцах колючий холодок серой магической мощи.

Смерть пришла и встала на пороге.

— Вон!!! — заорал он.

Толпа шарахнулась к выходу.

В просторный зал корчмы под «Красным петухом» Жуга ворвался как ядро из катапульты. Взъерошенный, в разодранной рубахе, выпачканной кровью, он хлопнул дверью так, что с потолочных балок посыпалась сажа, и сразу же, без всяких слов направился к занавеске, за которой обычно сиживал хозяин. Один из вышибал метнулся, чтоб его остановить, ухватил за плечо. Затрещала рубаха. Жуга, не замедляя шага, потянул его руку на себя, слегка присел, толкнул ладонью в грудь, и вышибала с грохотом и треском растянулся на полу, сметая лавки и столы. Выражение его лица было самое, что ни на есть растерянное. Посетители заоборачивались, кто-то выругался.

Жуга прошел через весь зал и остановился у стойки.

— Что за шум? — Вальтер возник на пороге, огляделся и только теперь заметил травника. — А, это ты… Что на этот раз?

— Все то же, — травник навалился на стойку. — Поговорим, Вальтер?

Поверженный вышибала наконец-то выбрался из груды обломков и снова подскочил к Жуге. Занес руку для удара.

— Фриц! — коротко и хлестко бросил Вальтер. Громила вопрошающе глянул на хозяина. — Ты мне больше не нужен. Я тебя увольняю.

— Но…

— Расчет получишь завтра. — Он повернулся к травнику, который за время всей этой сцены даже не дрогнул, и молча оглядел его с ног до головы. — А ты, я гляжу, не угомонился. Чего надо?

— Все, что ты знаешь о собаках. Не притворяйся, будто ты здесь не при чем.

— А мне и не надо притворяться, — хмыкнул тот, — я ничего о них не знаю.

— Вальтер, не дури. Сегодня вечером задрали Томаса из «Двух башмаков». — Было видно, как Вальтер побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Жуга подался вперед, к кабатчику. — Он что-то знал. И ты знаешь, но молчишь.

— Я ничего не знаю.

— Врешь!

— Убери руки!

Кабатчик ничего не успел предпринять. Стоявший у стойки худой парнишка в короткой синей куртке вдруг резко развернулся, в воздухе мелькнуло лезвие меча и вонзилось в стойку, туда, где лишь мгновение назад лежали руки травника. Жуга проворно отскочил, увернулся. Меч свистнул раз, другой, и противники замерли друг напротив друга.

— Еще раз дернешься, гаденыш, и я тебя прибью. Ты понял?!

Травник поднял взгляд.

Перед ним была женщина. Рыжеволосая, поджарая, в мужской одежде, похожая на дикую растрепанную кошку. Меч в ее руках слегка подрагивал.

— Что там, Беата? — окликнул их кто-то из компании, сидевшей за крайним столом, у камина. Высокий мужчина поднялся и направился к ним. — Вот те раз! — он выпучил глаза, — да это же Лис!

— Знаешь его? — Беата бросила короткий взгляд на подошедшего, но меч не убрала.