Осенний Лис (№2) - Драконовы сны

На рынке возятся собаки,

Менялы щелкает замок.

У вечности ворует всякий,

А вечность — как морской песок.

Он осыпается с телеги, —

Не хватит на мешки рогож.

И, недовольный, о ночлеге

Монах рассказывает ложь.

Бродячая труппа возвела среди рынка дощатый помост и теперь давала на нем представление. Какой-то парень пел, аккомпанируя себе на маленькой девятиструнной лютне, другой, взяв длинный шест, вытворял на канате, натянутом меж двух столбов, всякие ловкие штуки. Еще один — черноволосый и высокий здоровяк, одетый лишь в короткие синие штаны, работал силу — подбрасывал и вновь ловил большие гири, скручивал узлом бочарные ободья, руками разгибал подковы, а после, когда на помост выбежала невысокая гибкая девушка, оказавшаяся акробаткой, с ней в паре стал проделывать разные другие фокусы, подбрасывая и ловя теперь уже ее. Хрупкая девичья фигурка в его руках казалась игрушечной — так бережно и ловко он с ней обращался. Обнаженные мускулы его блестели от масла и пота. Чуть в стороне стоял speel-wagen — крытый разукрашенным холстом возок бродячих акробатов, и там же теплилась жаровня. Телли невольно поежился при взгляде на нее — сам он мерз. Мерз постоянно, каждый день и каждый час. От травника в доме остался овчинный кожух, который с общего согласия Тил взял себе, но помогал он мало. Октябрь кончился, помаленьку наступали холода.

Прошло три дня после всего, что случилось у дома Рудольфа. Тил теперь все время был настороже. Однако мстить им горожане не спешили.

— Чего ж ты хочешь? — хмыкнул старьевщик, когда Телли спросил его об этом. — Если к униженью добавляется страх — тебя поневоле начинают уважать.

Подобное уважение, однако, оказалось штукой неприятной — у булочника, у аптекарей, у рыночных торговцев, у всех других, с кем Телли приходилось иметь дело, проскальзывала в общении с ним какая-то холодная опасливая вежливость. Продукты им исправно отпускали, как за деньги, так и в долг, но шли дни, и Тил все чаще стал замечать, что торговцы при его приходе замолкают и косятся в сторону.

Потом он к этому привык.

Спервоначалу, выходя в город, мальчишка брал с собою посох, надеясь, что это придаст ему уверенности и удержит недругов от нападения, однако вскоре отказался от этой идеи. Для этого требовалось нечто большее, чем просто умение им владеть — требовалась привычка, и если травник очень даже запросто мог расхаживать с посохом по городу, то белобрысый паренек с оттопыренным левым ухом выглядел с дубинкой в руках по меньшей мере глупо. Он думал было завести себе свинчатку, как у Румпеля, но драться со свинчаткой Телли не умел — манера боя, которой обучил его Жуга, почти всегда брала в расчет открытую ладонь, а переучиваться не хотелось, и Телли перестал таскать посох с собой.

Дракончика от греха подальше он теперь тоже оставлял дома. Вдобавок, ко всем заботам Телли вдруг добавилась еще одна — Рик заболел. Причем, не просто занемог, а заболел серьезно, так, что перестал есть и даже к воде не притрагивался. Даже любимое лакомство — копченые селедочные головы — оставляло его равнодушным. Кожа его подсохла, потеряла чистоту и блеск, на спине мосластым гребнем проступил хребет, крылья обвисли, глаза затянула мутноватая серая пленка. Уже не вставая, Рик день за днем молча лежал у камина, тусклыми глазами глядя в пламень угольков, и только изредка вздыхал.

Рудольф ни слова не сказал по этому поводу. А вот Бликса, похоже, уже поставил на дракошке крест.

— Может, прикончим его, пока не поздно? — предложил он Телли как-то раз. — А за шкуру, глядишь, и выручим чего…

— Лучше тебя прикончим, — огрызнулся тот, — за твою шкуру больше дадут!

— Ну, ну, не кипятись. Я ж как лучше хотел… А может, это у него от того, что он огнем плевался?

— Не знаю. Может быть. Отстань.

Бликса с каждым днем все быстрее шел на поправку. Телли приволок от Людвига мешок с его «струментом», и теперь лудильщик снова ходил по дворам, починяя посуду, подсвечники и прочую утварь. За то время, пока он валялся в доме у Рудольфа, работы накопилось предостаточно, и без заработка Бликса возвращался редко. Жить он пока предпочитал у старьевщика, не без оснований опасаясь мстительных горожан.

— Конечно, я тут, в этой заварухе, вроде, как и не при чем, — примостившись у огня с паяльником и взятой на дом работой, рассуждал он. — Но при встрече с медвежьим капканом поди-ка объясни, что ты не медведь! Разбираться не станут. Я уж лучше тут пока… Не возражаешь, Руди?

Рудольф не возражал, тем более, что лишние деньги вовсе не были помехой. В доме теперь было не на что даже купить угля, Бликса с Тилом раздобыли старую двуручную пилу и распилили на дрова упавший тополь. На первое время должно было хватить, хотя лудильщик уже стал присматриваться к окружавшим дом развалинам.

— На башне спорили химеры, — проговорил негромко Телли, — которая из них урод…

— Да все они уроды, — вдруг сказали сзади. Тил оглянулся — за спиной его стоял Щербатый.

— Кто уроды? — спросил с подозрением Тил.

— Ну эти… как его… химеры. — Румпель поднял взгляд, и видя, что его не понимают, пояснил: — Ну, твари каменные. Которые на соборе сидят. Видал, небось?

Под глазом у Щербатого еще не до конца зажил фингал, оставшийся после той памятной драки. Телли почувствовал неловкость.

— А… — сказал он. — Ну. Чего надо?

Напряжение не отпускало. Украдкой Телли бросил быстрый взгляд по сторонам, но ни Отто, ни Рябого поблизости не обнаружил. Щербатый замялся:

— Да я просто шел, вот… Вижу, вроде, ты. Стоишь…

Тил помедлил, прежде чем ответить.

— Ты вот что, Румпель… Знаешь, что… Иди своей дорогой.

— Да я что, я — так… — замялся тот. — Я только сказать хотел, чтобы ты по нашей улице ходил. Когда хочешь. Отто говорит, что опосля того, как этот… друг твой рыжий, в «Петухе» всю Шнеллерову банду покрошил, с таким лучше дружбу водить, чем враждовать… Ты на меня зла не держишь, а, Тил? Не держишь, а?

Телли растерялся. Чего-чего, но что Блошиная Канава вдруг пойдет на мировую, он не ожидал. Как себя теперь вести, он совершенно не представлял.

— Да ладно, чего уж… — буркнул он.

— А меня Максом звать, — заявил Щербатый, мгновенно повеселев. — Румпель — это пацаны придумали. Нос, говорят, у тебя большой, вот и прозвали так…

Слова из Макса хлынули потоком, словно бы открылись вдруг невидимые шлюзы. Телли повернулся лицом к помосту и слушал вполуха. Румпеля это, похоже, нисколько не смутило. Меньше чем за пять минут Телли успел узнать, что Макс — сын местного торговца рыбой, а с бандой Отто водится постольку, поскольку невозможно жить у западных ворот и с нею не водиться, что Отто дома не ночует никогда, поскольку папаша у него — известный в городе пьянчуга, а матери нет вовсе, что Рябого по-настоящему зовут Гансом, и что вообще он парень тоже неплохой, но трусоват, и дальше-больше-обо-всех-про-все. Он говорил и говорил без умолку, и вскорости успел изрядно Тилу надоесть. Сказать же ему снова: «Поди прочь» было как-то уже неловко, не потому, что не хотелось ссориться, а просто и без этого проблем хватало. Телли был противен весь этот разговор. В этой «дружбе» был оттенок того самого «унижения пополам со страхом», о котором говорил Рудольф. Заводила Блошиной канавы и тут стремился выгадать что-нибудь для себя — не власти, так безопасности. Все это выглядело глупо и нелепо, и Телли опять попытался сосредоточиться на представлении.

А на сцене тем временем и впрямь, похоже, начиналось что-то интересное. Силач со своими железками убрался прочь. Канатоходец — вертлявый парнишка, обтянутый лоскутным — ромбами — трико вдруг вытащил откуда-то зеленое яблоко величиной с кулак, вскарабкался повыше и подвесил его на бечевке к канату. Парнишка с лютней примостился на краю помоста, свесив ноги и тихонько пощипывая струны, а акробатка встала чуть поодаль, держа в руках три дротика и черную повязку. Канатоходец посмотрел на девушку, та — на канатоходца, оба кивнули, и парень проворно пополз по канату.

— Хэй, горожане! — выкрикнул он, повиснув на руках и сверкая голыми коленками. — Вон яблоко висит, всем видно?

Толпа нестройным жидким хором подтвердила, что яблоко там, вроде бы, и впрямь висит, и видно его всем, мол, эка невидаль — яблоко висит, да и вообще.

— Ха! — парень изогнулся и ловко подтолкнул его пяткой. Яблоко закачалось. — А как вы скажете, возможно ли попасть в него дротиком на пяти шагах?

Толпа вразнобой загомонила, что вообще-то, навряд ли, но может быть, и можно.

— А ежели с закрытыми глазами, тогда как?

Толпа откашлялась, похихикала и однозначно заявила, что уж вот этого никак не можно.

— Ха! — канатоходец, казалось, торжествовал. — Нора! Давай!

И спрыгнул вниз, заставив яблоко качаться еще сильнее. Девушка быстрым движением завязала себе глаза, помедлила, затем последовал короткий взмах руки, и оперенная стрелка настигла яблоко на лету. Народ загомонил, полез поближе к помосту. Прежде чем яблоко успело качнуться туда и обратно, еще два дротика вонзились ему в бок, и девушка сняла повязку. Толпа разразилась одобрительными воплями, в подставленную парнем шапку полетели медяки.

— Ага! — он выскочил на сцену, быстро выдернул из яблока и вернул девчонке дротики. — Еще хотите?

Вновь яблоко качнулось на веревке, вновь дротики нашли свою цель, и снова разноцветный акробат вскарабкался наверх.

— Кто хочет бросить сам? Кто хочет? — крикнул он, размахивая рукой с зажатыми в ней дротиками. — Пять талеров тому, кто попадет! Хотя бы раз! С открытыми глазами, господа! Ха! Ну-ка, кто?

Какой-то парень вылез на сцену, хапнул дротики и после долго целился, смешно отставив зад, промазал все три раза и слез обратно под веселый смех и улюлюканье. За ним последовал второй и с тем же результатом, после — третий. Арлекин в цветном трико дурачился у них за спиной и передразнивал каждого, вызывая в толпе взрывы хохота.

— Не попадут, — уверенно сказал у Телли за спиной Макс-Румпель. — И вообще никто не попадет, куда им. Этих сызмальства учат стрелки бросать, вишь, как девка насобачилась. Даже и не спорят, сразу деньги сулят. Эй, ты куда?

Тил и в самом деле вдруг шагнул вперед.

«А что, — подумалось вдруг ему, — не бросить ли разочек? Денег ведь за это не берут… А не попаду, так хоть от Макса этого избавлюсь, пока он меня насмерть не уболтал.»

Раздражение ушло, Телли вдруг разобрал азарт. Он поправил сумку на плече, протолкался поближе и вскарабкался на помост.

— А ну-ка я! — крикнул он. — Дай, я попробую.

— Держи! — цветной усмехнулся от уха до уха и протянул ему дротики.

Дротики оказались неожиданно увесистыми — три толстых стрелки со свинцом под остриями и цветными перьями на хвостике. Тил покачал их на ладони, вызвав этим в толпе ехидные смешки и поднял взгляд на девушку.

— Ну что же ты? — она усмехнулась. — Давай, бросай, не задерживай других.

— А это… — Телли покраснел и указал рукой. — А можно мне тоже… повязку?

Толпа грохнула. Тил покраснел еще сильней, но протянутую девушкой повязку взял — не отступать же теперь! — вздохнул и завязал глаза. Попробовал сообразить, где там качается дурацкое зеленое яблоко. Не смог. Народ к тому времени уже притих, и Телли оставалось лишь надеяться, что он по-прежнему стоит к толпе спиной. Мелькнула мысль, как будет здорово по ошибке зафинтилить стрелой кому-то в глаз. Он встал поудобнее, два раза глубоко вздохнул, бросил первую стрелку и, по смешкам и замечаниям, донесшимся из-за спины, понял, что промахнулся. Вторая также бесшумно запуталась в занавесе. Телли усмехнулся, повертел в руке последний дротик, замахнулся и вдруг почувствовал что-то не то.

Он видел это яблоко. Не глазами, как-то по-другому, но видел его — зеленый, со следами от иголок шар на тонкой нити. Оно качалось медленно, огромное, попасть в него теперь не составляло никакого труда. Это было так неожиданно, что Телли даже не успел сообразить, что происходит. А выше яблока тянулась, уходя к канату…

Пальцы его разжались и дротик отправился в полет.

Что-то глухо стукнуло о доски настила и тотчас ахнула толпа. «Так его, Тил!» — выкрикнул кто-то, похоже, что Макс. Телли торопливо сорвал с глаз повязку и вытаращился на яблоко, упавшее на помост.

Дротик перебил нить!

Тил, торжествуя, обернулся к девушке.

— Я попал, — сказал он ей, еще не веря в свою удачу. — Пять талеров мои!

— Постой, постой! — цветной парнишка выскочил вперед. — Какие талеры? По уговору надо было в яблоко попасть! Нитка не считается! Так, горожане? Так?

«Еще чего! — загомонил народ. — Наобещал, а теперь на попятную?»

— Жулик!

— Фигляр!

— Сам попробуй попади!

— Гони деньгу, плясун канатный! Нечего мальца дурачить!

Парень растерялся и метнулся за кулисы. Через минуту оттуда выглянул силач, уже набросивший на плечи теплый стеганый кафтан. Он бросил на толпу оценивающий взгляд, посмотрел на девушку. Покачал головой. Взгляд его Телли не понравился, и он уже уверился, что нежданный выигрыш уплывает из рук, как вдруг девушка встала на его защиту.

— Отдай деньги, Арни, — вдруг сказала она.

— Он не попал в яблоко, — возразил тот. — Олле сказал…

— Олле — дурак и жадина, — выругалась та, шагнула к занавесу и подобрала дротик. — Ты не понимаешь. Он целился в нитку. Отдай ему деньги.

Тот помедлил, затем полез в кошель.

— Держи.

В подставленную Телли ладонь легли пять кругляшей серебра. Телли почувствовал, как губы его против воли растягивает глупая улыбка. Он поднял взгляд на девушку.

— Спасибо.

— Не стоит, — отмахнулась та. Прищуренные, цвета кожуры спелого ореха глаза ее смерили Телли внимательным взглядом. — Ты здешний?

— Нет. Вернее — да… Хотя, на самом деле — нет.

— Хочешь поработать с нами? — Тил покачал головой. Девушка вздохнула: — Ну ладно. Все же заходи как-нибудь еще. Поговорим.

— Я… может быть. Потом.

Толпа к этому времени уже потеряла к Телли интерес; парнишка на канате затеял новую потеху.

— А кто мне даст один башмак? — взобравшись наверх, подзадоривал он зрителей. Поверх цветастого трико он зачем-то напялил широкий холщовый фартук. — Эй, вы, внизу, а ну-ка дайте мне по башмаку! Спорю, что заставлю их плясать на канате вместе со мной!

— На что спорим? — азартно выкрикнули снизу.

— А хотя б на медяк! Ну? Э! Э! Не все сразу! Эй, Вилли, собери у них монетки.

Вилли отложил свою лютню и с шапкой пошел по рядам. Снизу вверх полетели башмаки. Олле ловко их ловил и складывал себе в подол. Когда их набралось десятка полтора, он дал понять, что хватит, ловкими скользящими шагами выбежал на канат и стал приплясывать на нем, рукой придерживая фартук с башмаками.

— Ха! — вскричал он. — Видите? Вот я пляшу, и ваши башмаки — тоже!

«Вранье!» — закричали в толпе. — «Надувательство!», «Деньги назад!»

— Какое надувательство? — с притворным удивлением заявил тот. — Я ж не обещал, что башмаки запляшут сами по себе! Я сказал, что они будут плясать на канате вместе со мной!

Кто-то засмеялся, кто-то засвистел. Публика, конечно, понимала, что ее одурачили, но также понимала, что и Олле по-своему прав, да и связываться с циркачами, средь которых был такой силач, как Арни, не хотелось никому. Плясун меж тем принялся швырять башмаки по одному обратно, и в толпе началась давка. Казалось, это веселило циркача еще больше.

— Хотели потеху? Получайте! Эй, толстый, держи свой башмак!

— Это не мой! — выкрикнул какой-то горожанин, стоя на одной ноге и потрясая зажатым в кулаке грязным башмаком.

— Ах, ошибочка вышла… Сейчас. Оп! Ой, извините, не хотел… Следующий!

Толпа обступила один из столбов, меж которыми был натянут канат, и принялась его раскачивать. Олле оступился и повис на руках, кривляясь и хохоча. Оставшиеся башмаки градом посыпались вниз, на головы горожан.

— Побьют, — девушка из-под ладони наблюдала за проделками канатоходца. — Как есть побьют. Ах, Олле, Олле… К такой бы ловкости хоть чуточку ума! Арни, ну сделай же что-нибудь!

Проказника Олле тем временем уже стащили с каната и теперь лупили чем попало, из людской кучи доносилось разноголосое ойканье. Арнольд как медведь влез в самую гущу драки, раздавая оплеухи направо и налево, и вскоре показался вновь, таща канатоходца за шкирку, как котенка. Толпа разразилась хохотом, свистом и веселой бранью.

— В другой раз свою веревку над озером натяните, — посоветовал Телли. — Этот все равно не упадет, а толпе не подобраться. А упадет, так невелика беда.

Арнольд посмотрел на него с интересом. Потер ладонью подбородок и посмотрел вверх, на перекошенную, всю в грязи и синяках физиономию Олле, которого он все еще держал на весу.

— Не так глупо, как кажется, — он встряхнул канатоходца. — Слышишь, а?

— Да слышу, слышу! — извиваясь, пропыхтел тот. — Отпусти! Вот же черт… Нора! — взмолился он, — ну скажи ему, чтоб отпустил!

— Ладно уж… Иди.

Народ вокруг помоста веселился вовсю, Арни ловко поставил Олле на ноги и повернулся к Тилу. Смерил мальчишку взглядом с ног до головы, прищурился:

— Как тебя зовут?

Тот предпочел не лгать:

— Телли.

— Ты взаправду целился в нитку?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Так получилось.

— Получилось? Хм… Сдается мне, что что-то тут не так. Ну, ладно, ступай. Будет охота — заходи.

Телли кивнул, спрыгнул с помоста, протолкался сквозь толпу и уже направился домой, да остановился, натолкнувшись на Румпеля. Тот расплылся в улыбке.

— Ну, Тил, ну здорово ты их! Угостишь пирожком с выигрыша?

Мгновение Тил колебался, но потом решил, что в честь такой удачи не грех и покутить на пару медяков.

— Пошли!

Пирогами дело не ограничилось — по дороге новоиспеченных приятелей занесло в овощной ряд, и удержаться от соблазна не было возможности — прилавки прогибались под тяжестью дешевых по осени фруктов. Сперва обоим захотелось груш, потом им попались на глаза медовые сливы, потом — янтарные грозди винограда, простые и китайские яблоки… Стосковавшийся по сладостям Тил, что называется «оторвался» и не заметил, как истратил полталера. Попутно Тил прикидывал, какие выгоды он мог бы поиметь с такого знакомства. Выходило, что пока никаких, зато в голову ему пришла одна мысль.

— Слышь, Макс, — он облизал липкие от винограда пальцы, — ты откуда знаешь, что в корчме произошло?

— А брат рассказал, — охотно пояснил Румпель. — Он там с Гиеной был и тоже жив остался, только вот сидеть теперь не может. Это… задницу обжег.

— Брат, говоришь?

— Ага. Матиас. А чего?

— Поговорить бы с ним.

— Ну, это можно устроить. Ты домой?

— Домой. Бывай, Макс.

— До скорого.

Румпель повернулся и направился к палатке, где толстый кукольник с огромной черной бородою, заткнутой за пояс, водил на нитках чудную длинноносую куклу. Телли долго смотрел ему вслед, потом обернулся к помосту. Представление меж тем продолжалось и Вилли вновь ударил по струнам:

Вид медузы неприличен,

Не похвалим и змею.

Человек любить привычен

Только женщину свою!

Обезумев от соблазна,

С обоюдного согласья

Он усердствует на ней

Средь кладбищенских камней,

А змея над ним смеется,

Рассуждая о своем,

То восьмеркою совьется,

То зальется соловьем!

У нее крыло стальное,

В перьях тело надувное,

Кудри дивные со лба —

Невеселая судьба!

Он все пел, сопровождаемый взрывами хохота, эту новую песню, а в голове у Тила вдруг снова всплыли строчки старой.

— У вечности ворует всякий, — повторил он про себя, и снова колкий холодок вдруг пробежал между лопаток при этих словах. — А вечность — как морской песок…

Домой Телли возвращался, испытывая какое-то смешанное чувство — одновременно и гордости, и тревоги. Пять талеров, перебитая дротиком нить и перемирие с Канавой — неплохой итог для одного дня. С другой стороны, непонятное чувство, возникшее, во время броска, да и само знакомство с труппой акробатов наполнили Телли смутным беспокойством.

Бликсы не было, зато Рудольф был не один, сидел за столиком, беседуя с каким-то толстяком. Толстяк был красен и сердит, вся шея у него была в лиловых вздувшихся рубцах, и лишь когда они оба обернулись к нему, Тил сообразил, что перед ним ни кто иной, как Томас, только здорово спавший с лица и заросший недельной щетиной.

— … Даже не проси, — Рудольф придвинул к Томасу увесистый, приятно звякнувший мешочек. — Не возьму. Ну что я, нищий, что ли? Тил, не стой в дверях — холоду напустишь!

— Да я же не за так, пойми ты! — продолжал увещевать старьевщика хозяин «Башмаков». — Я же в благодарность! Вот ведь черт упрямый… Лис мне жизнь спас, и вообче, так неужели ж я все это так оставлю?

— Вот ему и отдашь, когда он вернется. И не пыхти так — лопнет что-нибудь.

— Да где ж его сыскать-то теперь? Где? Я ж знаю, что у вас творится, хоть по слухам, а знаю, ко мне ведь тоже стража приходила. Вот и Марта говорит, иди, мол, потому как пришла беда один раз, придет и два, сегодня к нам, а завтра — к им. Я перед парнем тем теперь по гроб жизни в долгу, а что он там в «Петухе» накуролесил — знать не знаю и знать не хочу. Возьми, Рудольф, не обессудь. Вон этому, — он кивнул на Рика, — хотя бы, рыбы купишь. А коль Жуга вернется, так скажи, чтоб заходил, когда захочет, я ему бесплатно наливать буду. Так и скажи, слышь? — Он встал и нахлобучил шляпу. — Ну все, пошел я. Завтра рано открываю, надо все проверить, посмотреть, да и вообче. Бывай, Рудольф, и ты, Тил, тоже.

Дверь за ним закрылась. Старьевщик подбросил кошель на ладони, посмотрел на мальчишку.

— Томас, — пояснил он неловко. — Деньги принес.

— Я уже понял, — Телли кивнул и выложил на стол свои четыре талера. — Я тоже — вот…

Старьевщик удивленно поднял бровь:

— Откуда столько?

— Потом расскажу, — Телли посмотрел на Рика. С головой укрытый старым одеялом, тот лежал на коврике у камина и не шевелился. — Как он?

— Да так же. Ничего не ел и не вставал.

Дракончик был совсем плох. Телли присел рядом и приподнял Рику голову. Чешуйчатые веки чуть заметно дрогнули, хвост выбил по полу короткую тройную дробь. Тил помедлил, смочил в воде тряпку, пристроил драконью голову себе на колени и выжал ему воду в пасть меж сомкнутых зубов. Еще раз и еще. Рик приоткрыл глаза, короткое мгновение смотрел на мальчика и снова смежил веки. Шершавый язык благодарно скользнул между пальцев. Тил почувствовал, как слезы бегут по щекам, и отвернулся, не в силах их сдержать.

Рудольф подошел поближе, поворошил дрова в камине и опустился в кресло.

— С ним не было такого раньше? — он кивнул на Рика.

— Не знаю, — Телли всхлипнул и помотал головой. — Вернее — не помню.

— Может, еще выкарабкается. Если бы хоть знать, что с ним…

— Жуга бы узнал, что.

— Жуга тут не помог бы. Он его и сам впервые у тебя увидал, — старьевщик нахмурился, покачал головой и вытащил кисет. — Что-то тут не так с этой его болезнью. Что-то не так…

Оба после этого примолкли. Тил вытер слезы, снова обмакнул тряпку в миску и стал протирать драконью чешую, Рудольф задумчиво набил свою трубку, прикурил от уголька и теперь попыхивал ею, откинувшись на спинку кресла. Тил поморщился.

— Не дыми так сильно.

— А? Прости, задумался. Я и забыл, что ты не переносишь табака.

В дверь вдруг стукнули одним коротким и отчетливым ударом.

— Наверное Бликса, — Рудольф поднялся и двинулся к двери. — Что-то рано он сегодня. Хотя, постой, я же не закрывал засов… Эй, кто там?

Ответа не было. Телли и Рудольф переглянулись.

— Не открывай!

— Телли, не дури, — старьевщик отворил дверь и выглянул на улицу. — Хм, никого… Я же говорю, что дверь не заперта, и если бы кто-то захотел напасть… Хм… Хм… А это что?

В двери, приколотый ножом, торчал кусок пергамента — старый, пожелтевший, с обгорелыми краями и какой-то надписью на нем. Рудольф сорвал его, пробежал глазами текст и нахмурился.

— Что это? — вскинулся Телли.

— Ничего, — помедлив, сказал Рудольф, подошел к камину и бросил пергамент в огонь. — Безобразит кто-то, вот и все. Не бери в голову.

Тил молча смотрел, как огонь пожирает корявые неровные строчки, и в который раз пожалел, что не умеет читать. Вспомнился нож в двери, толпа на улице и распаленный парень с факелом. Рудольф что-то скрывал от него — с такими вещами не шутят.

Телли ничего не сказал, но про себя решил сегодня быть настороже.

Лудильщик так и не пришел.

Проснулся Телли, услыхав, как тихо хлопнула закрывшаяся дверь. Приподнял голову, прислушался и осторожно стал выпутываться из одеяла. Проклятый тюфяк оглушительно зашуршал. Ругаясь про себя, Тил подхватил стоящие в ногах башмаки, прокрался между полок к выходу из комнаты и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Комната внизу была пуста. В неверном свете тлеющих каминных угольков виднелась мебель, развороченная стойка и укрытый одеялом Рик. По углам метались тени. Внезапно послышались шаги, затем заскрипела лестница. «Рудольф!» — мелькнула мысль.

Он не ошибся — это в самом деле был Рудольф. Затаив дыханье, Телли пронаблюдал, как старьевщик спустился вниз и остановился у камина. Потрогал зачем-то фигурки на доске, поскреб небритый подбородок. Посмотрел на спящего дракончика, помедлил и подбросил дров в огонь (камин теперь топили круглосуточно). На левом виске старика темнела ссадина от камня. Был он сейчас одет для улицы — теплый стеганый кафтан и суконная шапка с ушами. В руках его был нож, тот самый, что торчал в дверях. На краткий миг Телли испугался, подумав что Рудольф решил прирезать спящего дракончика, но вместо этого старьевщик спрятал нож в рукав, минуту-другую повозился с дверным засовом и вышел, осторожно притворив за собою дверь. Установленный каким-то хитрым способом, засов с коротким лязгом лег на место, и воцарилась тишина.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.