ГОРОД НА ХОЛМЕ

Белый город плыл в туманном море, словно призрачный огромный сказочный корабль, белый остров в океане снов. Стены, угловые башни, черепица крыш, флажки и флюгера на острых шпилях розовели в лучах пока еще невидимого солнца. Было тихо и прохладно. Город спал.

Путник, взгляду которого открылась эта картина, остановился на вершине холма, поправил мешок за плечами и долго так стоял, задумчиво жуя травинку и глядя, как всплывает из туманного небытия белесый камень стен и зеркальная гладь реки. За дальними башнями крестили небо верхушки корабельных мачт.

— Почему бы и нет? — проговорил вдруг странник и взъерошил волосы рукой.

Тишина была такая, что скрип несмазанных колес прозвучал едва ли не кощунственно. Странник невольно опустил взгляд — проступившие сквозь туман очертания телеги были неясными, но вполне различимыми. Левое заднее колесо ее вихлялось сдвинутой восьмеркой, производя этот самый колодезный скрип. Возница клевал носом, соответственно и лошадь никуда особо не спешила. Телега была пуста — крестьянин, продавший товар, налегке возвращался домой.

— Почтенный, — окликнул его странник, — а, почтенный!

Возница вскинулся спросонья, машинально пощупал, на месте ли кошель и настороженно покосился на незнакомца. Огляделся по сторонам. Туман был густ, но все ж людей поблизости не было, да и спрятаться им было негде. На разбойника парень не походил. Да и разве станет разбойник кого-нибудь почтенным называть? В глубине души крестьянин был польщен — почтенным его называли нечасто.

Он попридержал коня.

— Ну, чего? — мотнул бородой. — Чего надыть-то?

В глазах его клубилась сизая похмельная муть.

— Путь добрый, — кивнул странник. — Как называется этот город?

— Энтот? — обернулся возчик, словно городов там было несколько. — Лисс.

— Как?! — странник вскинул голову. Соломинка слетела с его губ. — Как, ты сказал?!

Крестьянин аж подпрыгнул на телеге. Лошадь дернулась и заплясала, звякая сбруей.

— Тпр-ру-у! — он потянул за вожжи. — Че орешь-то? Бешеный… Лисс, я сказал! Стало быть, Лисс он и прозывается… Ну-ка, дай проехать-то.

Путник молча отступил на обочину дороги и телега покатилась дальше, подпрыгивая на камнях и безбожно скрипя. Проводив ее взглядом, странник снова повернулся к городу. Как раз в этот момент край солнечного диска показался над лесом. Белый город на далеком холме мгновенно окрасился розовым. Туман распался на клочки, осел в траву. Исчез.

Странник прищурился, потер небритый подбородок, присел и сорвал свежую былинку. Усмехнулся каким-то своим мыслям.

— Лисс, значит… В самом деле, — пробормотал он, не то повторяя свой вопрос, не то отвечая на него, — почему бы не здесь?

УЖ И ГАДЮКА

— Пустите! Ай!!!

Зажатое меж узловатых пальцев стражника ребячье ухо закрутилось в винт и даже, кажется, немного хрустнуло. Телли взвыл и завертелся, словно уж под сапогом.

— Пусти, зараза! больно же…

— А с'час еще больнее будет! — рявкнул в ответ на это стражник и обернулся на шум. — Сорока, мать твою! Где ты там?! Хватай паскуду!

Что-то рухнуло с телеги, брызгами взлетели черепки разбитого горшка и тут же завизжала баба на возу, добавляя шуму в общий переполох. Ближайшая к воротам лошадь вдруг заржала, взвилась на дыбы и ударила копытами, взметая пыль. Дышло телеги лопнуло с громким треском, возчик отчаянно выругался и бросился вперед, хватая поводья. Не ухватил, упал и вдруг попятился на четвереньках, раскорякой, разинув рот и выпучив глаза.

— Матерь божья! — взвизгнул он, вскочил и бросился бежать.

Из-под повозки выскользнуло что-то маленькое и зеленое и вприпрыжку понеслось к воротам. Следом, растопырив руки и нелепо приседая, бежал Сорока — коренастый кривоногий бородач лет тридцати пяти, с огромным красным носом, загнутым крючком. Случайный прохожий шарахнулся прочь и поспешно прижался к стене. И было от чего!

Сорока гнал дракона.

Точнее, не дракона, а дракончика. Тот был зеленый, желтопузый, трех с небольшим локтей длины от носа до хвоста и походил бы на большую ящерицу, если бы не маленькие крылья на спине, которые, впрочем, больше мешали ему, чем помогали.

— Закрывай! Клаас, закрывай! Ах, чтоб тебя!

У самых ворот тварь притормозила, резко развернулась и галопом припустила вдоль телег, расшвыривая песок и конские яблоки, Сорока поскользнулся и шлепнулся в пыль.

— Чего ты возишься?!

— Да не поймать его никак! — пропыхтел Сорока, вставая и отряхиваясь. — Уж больно верткий, зараза…

— Ульриха позови, чтоб тебя…

— Не троньте его! Рик, беги… ой-ей!

Боль была ужасной. Телли стиснул зубы и проклял тот час, когда он решил довести двух стражников до белого каления, увлекся и пропустил момент, когда Рик, уже вторую неделю сидевший не жрамши, упер из караулки баранью ногу, чуть не схлопотал алебардой по башке, добычу выронил и пустился наутек, сея панику среди крестьян и возчиков. Телли бросился на помощь и… сам увяз.

По самые уши.

А с ухом, похоже, и впрямь дело было худо — пальцы стражника напоминали твердостью олений рог, Телли уже и не пытался протестовать, лишь вяло трепыхался и повизгивал.

Дракончик меж тем выглянул из-за горы мешков с просом, явно растревоженный происходящим, присвистнул, растопырил крылья и… ринулся в атаку. С налету тяпнул Клааса за икру, еще раз — пониже спины, и отскочил прежде чем тот успел огреть его сапогом.

— Ах ты!..

Уха мальчишки он все же не выпустил. Дракончик выгнул шею и подобрался для повторного броска.

И в этот миг Сорока ухватил его за хвост!

Пыль взметнулась столбом и Телли взвыл, бессильный что-либо предпринять. Зеваки попрыгали с телег и теперь наседали друг на дружку, силясь разглядеть происходящее, а на помощь стражнику уже спешил второй — высокий и худой как щепка, видимо, тот самый Ульрих, за которым посылали. «Подминай, подминай его!» — шумели вокруг. Наконец, Сорока встал, держа гаденыша за шею и за хвост. Дракончик извивался и шипел, раздувая бока, когти его бессильно царапали толстую кожу нагрудника.

— Куд… куды его? — пропыхтел Сорока.

— В караулку, — Клаас мотнул головой. Потянул пленника за ухо. — Шагай, чтоб тебя… Ну!

Телли волей-неволей пришлось идти следом.

«Знаем мы таких…» — мрачно размышлял Клаас, потирая укушенную задницу. — «Как пакостить, так первые, а как споймаешь их, так безобиднее ужей…»

Ульрих зашел Клаасу в тыл и присвистнул.

— Эва! — он поскреб под своей суконной шапочкой, — Ну ты скажи, какой гаденыш — всю говядину тебе прокусил! Слышь, Клаас, а он часом, не того… не ядовитый, а?

— Ты эта… думай, что плетешь! — внутренне холодея, рявкнул Клаас. — Он тута уж которую неделю ошивается, нешто с ядовитой гадиной его кто в город бы пустил? — он прислушался к своим ощущениям и уже увереннее заявил: — Не, нету яду.

— Точно, точно, — поддержал его Сорока, на всякий случай все же остраняя от себя вертлявую драконью башку. — Откудова в ем яду взяться? Дракон ведь, он ведь кто? Большушша яшшерица, и все! А у яшшериц яду нету, энто кажному известно…

Приободрившись, Клаас с новой силой дернул парня за ухо и зашагал дальше.

«Черт, ну и денек!»

— Эй, уважаемый, — окликнули вдруг его сзади.

Стражник обернулся и с неудовольствием смерил взглядом подошедшего. Нахмурился.

— Куды прешь! — рявкнул он. — В очередь, курвин сын!

— Полегче, почтенный, — тот даже бровью не повел. — Полегче… Скажи-ка лучше, ворота городские здесь?

— Здесь, коль не видишь… — пробурчал Клаас.

— Видеть-то вижу, — усмехнулся тот, — да пройти никак не удается, все толкотня да беготня… А вы мальчонку, стало быть, поймали?

— Ну поймали.

— В караулку ведешь?

— Ну веду.

Прохожий пригладил пятерней взъерошенные волосы.

— За что?

— А тебе что за дело? — бросил стражник вроде безразлично, но выцветшие, с жилкой лопнувших сосудов глаза его уже тревожно шарили по угловатой фигуре рыжего пришельца («Где? Где? Где?»), отыскивая меч.

Меча не было.

Был нож за поясом. Был черный, в тоненьких прожилках посох. Была котомка за плечами, башмаки, одежда…

Не было меча.

И в то же время Клаас почему-то был уверен, что пришелец вооружен. Уж больно нагло, больно вольно он держался для простолюдина — не лебезил, от окрика не бегал, взятку тоже, вроде бы, совать не собирался… Патлатый, рыжий, шрамы на виске и на руке. Штаны, рубашка, башмаки, заплатка на локте… Не рыцарь, нет. И всяко — не наемник. Но эта поза — стойка, руки, голова, нога, согнутая в колене — сейчас метнется вбок и… (Есть, есть у него оружие!). Шалишь, брат, нас не проведешь! Встречались нам и такие. Беззлобный, пока на него не наступишь. Не уж, но гадюка, ужалит — умрешь.

Клаас поднял взгляд и вздрогнул, встретившись с синими глазами незнакомца. Тьфу, что за черт… Разбойник, что ли?

Тот между тем окинул взглядом белую, в заплатах серой кладки городскую стену, покосился на ближнюю башню и вновь повернулся к воротам. Суматоха там уже улеглась, дракошку утащили. Телеги потихоньку двинулись вперед. Костлявый белобрысый Ульрих встал в воротах, собирая пошлину. Кто-то подбирал упавшие мешки. Мальчишка в свою очередь тоже исподлобья разглядывал странника.

— Так в чем мальчонка провинился-то? — опять спросил тот.

«Горец!» — внезапно осенило стражника, и он невольно чуть ослабил хватку, словно бы и впрямь вдруг углядел в его прищуренных глазах холодный блеск змеиной чешуи.

— Провинился, и все, — буркнул он. — Проходи, не задерживай.

— Так-таки и не отпустишь?

— Нет.

— А может, сговоримся?

Телли благоразумно помалкивал, немного озадаченный. Стражник нахмурился.

— А чего нам обговаривать?

— Да так, — пожал плечами тот. Переложил посох из ладони в ладонь и сбросил с плеч котомку. — За вход в город ведь платить полагается?

— Ну полагается.

Странник дернул завязки мешка. Клаас про себя решил, что ни за какие деньги он сопляка не отпустит. Вот из упрямства — не отпустит и все. А то если каждый встречный…

Мешок распахнулся, явив на свет бутылочное горлышко, а вслед за этим и саму бутылку. Жидкость внутри была мутновато-белесой. Одна рука у стражника была занята, пришелец сам выдернул пробку и протянул бутылку Клаасу. Тот недоверчиво принюхался и крякнул, уловив знакомый, сильный и приторный дух, от которого все мысли о деньгах улетучились в одно мгновенье.

Шнапстойфель!*

Клаас прикинул бутылку на вес. Чуть ли не четыре мерки водки…

Содержимое бутылки стоило по меньшей мере десяти входных обозных пошлин.

Вернуть ее обратно у стражника рука не поднялась.

— Так как? — пришелец поднял бровь. — Отпустишь?

— Ну… э-ээ… мальчишку. Без дракошки!

— Без него, — кивнул тот.

— Лады. Забирай.

Бутылка перешла из рук в руки, Телли почувствовал, как пальцы стражника разжались, шагнул и замер, потирая багровое ухо. Глянул на своего нежданного освободителя и опустил глаза.

— Без Рика не уйду, — угрюмо буркнул он.

— Топай, топай, — ухмыльнулся караульщик. — И скажи спасибо, что цел остался.

— Сказал же, не пойду!

Ладонь странника опустилась ему на плечо.

— Пошли, — сказал он. — Потом поговорим.

— Ты эта… осторожней с ним, слышь, рыжий! Тот еще пакостник… Да погоди-ка. Камень-то ты принес?

— Принес, — отмахнулся тот.

— Ну, раз так… Это… Сорока! Ульрих! Пропустите этих.

— А? — Сорока выглянул из караулки. Повел сизым носом. — А эту… яшшуру куды?

— Тьфу, чтоб те сдохнуть! Я ж те сказал: в караулку, в лабаз! Да привяжи покрепче, чтобы не убег.

— Дык нагадит же!

— Да леший с ним! — теряя терпение, рявкнул Клаас, махнул рукой, мол, проходите, поднял с лавки алебарду и заторопился в караулку, прижимая к сердцу вожделенную бутыль.

Проникнуть в город оказалось делом далеко не столь простым, как казалось — крестьяне и торговцы занимали очередь еще с вечера в надежде первыми занять с утра на рынке лучшие места. Каждый стремился проехать первым, в воротах царили суета и давка. Троих стражников здесь явно было маловато для того, чтобы навести порядок, да и те, похоже, не особенно старались. Ругань, крики, ржанье лошадей и грохот колес сливались в плотный, почти осязаемый пальцами гомон. На пятачке за воротами, где разъезжались возы, было малость попросторнее, но тоже не ахти. Туда-сюда сновали перекупщики. Места вдоль стен облюбовали попрошайки и лоточники. Пахло пылью, конским потом и мочой, а с севера, забивая все, то и дело тянуло кислой гарью давнего пожара.

У большой, сколоченной из бревен клети, наполовину полной камнями, рыжий странник остановился, нашарил в своем мешке такой же серый булыжник и бросил его в общую кучу, и только после этого двинулся дальше. Во время недавней осады, когда турецкие войска стояли у стен, горожане покидали на головы супостату чуть ли не весь булыжник с мостовой, и теперь распоряженьем бургомистра каждый, кто въезжал в город, должен был принести с собой такой вот камень, дабы улицы Лисса возможно стало вымостить заново. Странник об этом, похоже, слыхал и запасся булыжником загодя. Что до турок, то ворваться в город им не удалось, хотя стену и ворота они попортили изрядно, а одну из северных башен и вовсе сожгли. Выгоды, правда, от пожара никакой они не поимели — башня полыхала сутки, выгорела изнутри дотла, камни же спеклись стеклянной корочкой, от чего башня стала только крепче. Снаряды турок отлетали от нее горохом, а башню горожане после этого так и прозвали — Горелой. Всего же башен в стенах города насчитывалось семь: Дозорная, Речная, Башня Синей Сойки, Толстуха Берта, разумеется — Горелая, и Башня Трех Ключей.

Седьмую башню звали Вавилонской. Хрен ее знает, почему.

Телли старался держаться рядом с рыжим странником, впрочем, без особой на то охоты, и без конца поглаживал и теребил распухшее ухо. Мысль о потерянном драконе не давала покоя. Уходить от ворот не хотелось.

— У, черт здоровый… — вслух посетовал он. — Чуть совсем не оторвал…

— Ты что хоть натворил-то, а? — спросил странник.

— А тебе чего? — окрысился Телли вместо ответа. — Может, думаешь, что если за меня отдал бутылку самогонки, так сразу меня и купил со всеми потрохами?

— Да нет, я…

— Клюв от воробья… Отстань!

Странник усмехнулся.

— А ты, я гляжу, с норовом.. А я ведь не спрашиваю, кто ты и откуда. Не спрашиваю даже, как тебя зовут, всего-то и спросил, за что попало… Ну-ка, покажи свое ухо. Хм, хрящ цел… Заживет до свадьбы.

Телли промолчал, лишь зашипел сквозь стиснутые зубы, когда холодноватые, неожиданно ловкие пальцы странника ощупывали ухо. Ему совсем не хотелось рассказывать, как с раннего утра он дразнил привратников. Между тем внимание его привлек кошель, висевший у странника на поясе и оказавшийся в этот момент совсем рядом; кошель был увесистый и явно не пустой (ну, а иначе на какие шиши он водку покупал?). Порыв был чисто рефлекторным — поворот, рука хватает кошелек, потом рывок и — ищи ветра в поле. Телли рванулся привычным движением и вдруг пребольно треснулся макушкой о посох, который пришелец предусмотрительно поставил на его пути.

— Уй-я!!!

— А вот этого приема тебе бы знать не надо — он гадкий… — задумчиво проговорил странник, взвешивая на ладони кошель. Засунул его под рубашку. — Воровством, стало быть, промышляешь. М-да… Дракошку своего ты тоже у кого-то спер, или как?

— Пошел ты… куда подальше, — огрызнулся тот, потирая ушибленный лоб. — Дурак рыжий. Я ж его с детства, я ж без него никуда! А они…

— Ну, ну, не кипятись. Маленько погодя, посмотрим, что и как, — он подмигнул. — Как думаешь, выдержат три мужика бутылку чертовой водки?

Телли нахмурился, не понимая, куда тот клонит.

— Дык если на троих, — пробормотал он. — Да еще по жаре…

Глаза его расширились.

— Вот и я так думаю, — подытожил странник. — А теперь давай-ка мы чуток пройдемся и подождем.

Спорить Телли не стал. Странник меж тем получил возможность рассмотреть его внимательней. Выглядел мальчуган лет на десять, был бос, одет в штаны и рваную рубаху неопределенного серого цвета, телом был худ, да и ростом не вышел. На узком востроносом лице его, из-под завесы нестриженой белесой челки блестели черные хитрющие глаза. Это сочетание глубокой черной радужки и светлых волос производило странное, почти пугающее впечатление, несколько смазанное, впрочем, оттопыренным багровым ухом и шишкой на лбу.

Поток телег меж тем пошел на убыль. Прохожих тоже поубавилось. Было видно, как то один стражник, то другой скрывались в караулке, возвращаясь оттуда с масляными глазками и одобрительной ухмылкой. Прошло еще совсем немного времени и вскоре у ворот остался лишь один Сорока, да и тот постепенно задремал на посту.

— Жди здесь, — бросил через плечо странник, — никуда не уходи. Как, говоришь, животину твою звать?

— Рик, — ответил тот и поднял взгляд на странника. Вытер нос рукавом, затем скривил губы и дунул на челку. Та подпрыгнула. — Он не пойдет с тобой.

— Посмотрим…

Странник миновал уснувшего на лавочке Сороку, заглянул в раскрытую дверь караулки и скрылся внутри. Когда через пару минут он вышел оттуда, следом за ним семенил злополучный дракошка. Прохожие таращили глаза, качали головой и спешно проходили мимо.

— Упились, — сообщил рыжий парень Телли, как нечто, само собой разумеющееся, и махнул рукой. — До капли выжрали, чтоб им. Хоть бы один глоток оставили… На, забирай свою зверюгу.

Дракончик подбежал к хозяину, плюхнулся на спину и заегозил, ласкаясь; он присвистывал, жмурил глаза и вообще выглядел довольным выше всякой меры, будто бы и не было всей этой недавней суеты вокруг него. Телли присел и почесал ему живот.

— У, змей… Набегался, дурак, — поднял взгляд на странника. — Ты, Рик, этого дядьку бойся, а то, неровен час, как трахнет костылем!

— Ладно, — усмехнулся странник. — Пойду я. В другой раз смотри, не попадайся, а то водки у меня больше нет.

Он повернулся и исчез в людской толпе.

Лисс (а точнее — Лиссбург, как его называли местные жители) был невелик, но здорово растянут вдоль реки. Река, само собою, называлась Лисса.* О том, чтоб обойти весь город, странник и не помышлял, но даже беглый взгляд мог рассказать о многом. Лисс жил торговлей, в основном, морской, но только несколько необычной. До моря отсюда было далековато, но корабли шли по реке вверх по течению, а там, где русло становилось слишком мелководным для груженых барж, и был некогда заложен этот город. Каждый год накануне зимы крестьяне спешили запастись соленой рыбой, пока ее еще везли по реке — путь по воде обходился дешевле и выгода для всех была немалой. Город богател, торговля процветала и лишь недавняя война подорвала былые отношения — погорели склады от баловства османов с греческим огнем, порушились дома, и хоть, как говорилось выше, взять сей город турки не смогли, перед осадой местные дельцы заблаговременно и спешно вывезли из города семью и капитал.

Былая слава возвращаться к Лиссу явно не спешила.

Место для города, чего и говорить, когда-то было выбрано красивое, но сейчас, полуразрушенный, он странным образом напоминал какую-то игрушку. Будто шел когда-то вдоль реки могучий великан-волшебник и остановился отдохнуть на берегу, на этих трех холмах. Достал платок пот утереть, а городок возьми, да с платком из кармана и выпади. Не заметил волшебник, дальше пошел, а город так и остался здесь лежать, чуть кривовато, как упал, да вот дома еще кое-какие от паденья порушились. Здесь были три большие пивоварни, пять рыбокоптилен, бондарка (ну, а как же без нее!), собственная сукновальня, стеклодувный цех, уйма постоялых дворов, трактиров с выпивкой и девками и всякое другое прочее, что можно отыскать в портовом городе. Дома по большей части здесь стояли каменные. А выше по реке и на ручьях расположились мельницы, запруды, лесопилки, все с войной пришедшее в негодность, но уже частично перестроенное заново.

Странник побродил по улицам, послушал бой часов возле собора (богатый магистрат мог позволить себе часы с механическим боем), выпил пива в погребке, названия которого не стал запоминать, и наконец забрел на южную окраину, больше других пострадавшую от осады.

Здесь было малолюдно. Многие дома лежали в развалинах, а уцелевшие стояли, покосившись. Лавки все были заколочены или разграблены. Неподалеку находилась башня (не Горелая, другая) и ворота, но ворота горожане заложили камнем в три ряда во время штурма (для надежности, да и вообще), а разобрать покамест руки не дошли. И вот, как отсыхает ветка дерева, лишаясь соков от корней, так пересохли жизнь и суета без притока торговых обозов — путь здесь им был перекрыт. Зато зловредные османы попусту сломали об ворота три бревна и отступились, потеряв под южной башней три, а то и четыре десятка солдат. Все это страннику поведал в кабаке за кружкой пива разговорчивый парнишка из приезжих, который если и приврал, то самую малость, в чем странник мог теперь убедиться сам. Некоторое время он пробирался сквозь завалы из горелых бревен, битой черепицы, поломанных бочек и прочего хлама, пока не оказался на какой-то улочке, почти не тронутой осадой и обстрелом. Четыре двухэтажных дома справа и еще три слева — вот и все, что на ней уцелело. Здесь было темновато. Фасады верхних этажей у четырех крайних домов заметно выдавались вперед, нависая над узкой улочкой и почти смыкаясь сверху. В одном месте для прочности был даже перекинут между ними маленький декоративный мостик, крытый красной черепицей — узкая дорожка городского трубочиста. А возле следующего дома возвышалось старое раскидистое дерево. Листва с него уже облетела. Мостовая здесь тоже была почти вся разобрана, дома зияли черными дырами разбитых оконных проемов. На арке мостика висел на цепи проржавевший, и тоже без стекол, железный фонарь.

— Что ж, неплохо, — пробормотал, остановившись под фонарем, рыжий странник. — Зато дрова под боком. Надеюсь, хоть к весне ворота разберут… Эй, есть тут кто живой?

Ответом ему было молчание. Он сделал шаг, другой и снова остановился.

— Здесь никто не живет, — сказал вдруг кто-то за его спиной. — Только Руди, старьевщик, но он сумасшедший.

Странник обернулся.

На куче битого кирпича стоял давешний белобрысый мальчишка. Оттопыренное ухо сияло красным фонарем, от чего его худая физиономия смахивала издали на чайник для заварки. У ног его свился тугими кольцами дракончик Рик.

— Ты что, за мной шел?

Телли кивнул.

— Это улица Синей Сойки, — сказал он.

— Звучит красиво. А где же сама сойка?

— Кабак сгорел, а названье осталось… Слышь, — Телли поднял взгляд, — а почему Рик тогда тебя послушался? Он никого к себе не подпускает, а за тобой пошел. Слышь, рыжий? А?

— А ты вот у него возьми и спроси. Может, глянулся я ему… Тебе еще чего-то надо от меня?

— Да это… — замялся тот. — Я так. Я спросить хотел. Зачем ты за меня бутылку отдал?

— Пожалел дурака. Да и дракошку твоего поближе рассмотреть хотелось. Никогда доселе не видал.

— А, Рик! Я сам его высидел, — заявил Телли с такой комичной серьезностью, что странник невольно усмехнулся. — Что, не веришь? Ну и ладно, черт с тобой… Я, может, помочь хотел, а ты… такой же, как и все!

Он повернулся, спрыгнул и быстрым шагом направился прочь. Дракон последовал за ним.

— Постой, погоди! — пряча улыбку, окликнул его странник, но тот уже скрылся за углом. Зашуршали, осыпаясь, камешки, присвистнул Рик, и все затихло. Странник постоял, пожал плечами и принялся стучаться в двери уцелевших домов.

В первом доме и втором царила гробовая тишина. Из третьего, что рядом с деревом, в ответ на долгий стук наконец-то послышался шорох шагов.

— Чего надо? — глухо спросили за дверью.

— Хозяина надо, — ответил странник.

— На хрена тебе хозяин?

— Дело есть, раз пришел… Открыл бы, а то какой через дверь разговор.

После некоторой паузы с той стороны лязгнул засов. Зеленая дверь в неровной мозаике облупившейся краски медленно отворилась, являя взору темноту прихожей и белое пятно лица.

— Это ты Рудольф?

— Ну, я, — серые, чуть с желтизной глаза старика смерили пришельца долгим и недружелюбным взглядом. — Чего надо?

Рудольф был худой и очень сутулый, странник не сразу понял, какой он высокий — почти на целую голову выше его. Жидкие пряди седых волос свисали до плеч, лицо было бледное, чуть с желтизной, под кожей остро выпирали скулы. Из глубины открывшейся двери тянуло сыростью и плесенью. В руках старьевщика была пузатая бутылка в ивовой оплетке, явно не пустая.

— Не продаю, — угрюмо пробурчал Рудольф, не дожидаясь ответа на свой вопрос, — не покупаю. Ничего. Проваливай.

— Мне нужна комната, — сказал странник. — В наем. Я знаю, что ты живешь один…

— Ступай на постоялый двор, там будет тебе и комната, и вино, и хлеб, и девка на ночь.

Дверь заскрипела, закрываясь. Странник поспешно шагнул вперед и вклинил ногу между ней и косяком.

— Постоялый двор мне не подходит, — покачал он головой. — Мне нужно место, чтоб обосноваться здесь надолго. Здешняя окраина как раз то, что мне нужно. Я мог бы помочь тебе с ремонтом и вообще… О цене договоримся, не обижу.

— Мне не нужны жильцы, — Рудольф безуспешно силился закрыть дверь. — Мне вообще никто не нужен! Мало, что ли, в городе домов? Уходи, а не то стражу кликну.

Угроза позвать стражников в устах Рудольфа прозвучала просто нелепо, но пришелец предпочел не спорить и ногу свою убрал. Дверь закрылась. Странник молча покачал головой и зашагал обратно, постепенно возвращаясь в центр города.

День выдался не по осеннему теплый. Рынок шумел совсем близко, но идти туда совершенно не хотелось. Решив попозже подыскать себе гостиницу, странник заглянул в лавку аптекаря, где за три талера купил бутылку водки местной перегонки, вдвое меньшую, чем та, что он отдал на откуп за мальчишку, после чего направился в ближайшую корчму, нацелясь выпить пива и чего-нибудь поесть — два башмака и кружка на вывеске обещали по крайней мере первое, если только под ней не работал какой-нибудь охочий до выпивки сапожник.

Погребок был самый обычный, может, разве, чуть почище других. Расшвыривая прелую солому, странник подошел к стойке и огляделся. Стол здесь был один, большой и длинный, для надежности прибитый к полу. Негромким гулом рокотали голоса — несколько человек у окошка что-то обсуждали. Звякали кружки, слышался смех.

Трактирщик вытер стойку засаленным фартуком и поднял взгляд.

— Поесть чего можно в твоем кабаке? — спросил странник.

— А как же! — расплылся тот в улыбке, обдавая странника застарелым крепким духом чеснока. — Мясо жареное, хлеб, чечевица, рыба какая хочешь… Пиво будешь? У меня хорошее сегодня пиво, темное, от Гагенбаха. Сам откуда будешь?

— С гор, — странник покрутил монетку в пальцах. Вздохнул, со стуком припечатал медный кругляш к стойке и полез в кошелек за вторым. — Давай все, кроме рыбы.

— Зря, господин хороший, зря! Селедка у нас нынче славная, да и треска — ничего. Ну, нет, так нет.

Дверь распахнулась, впуская подгулявшую ватагу рыбаков — человек двенадцать.

— Томас, пива! — с порога выкрикнул один из них — почти квадратный рыжий бородач в потертых кожаных штанах, сапогах из тюленьей кожи и толстой вязаной фуфайке. Подошел к стойке, оттянул пальцем воротник. — Уф… Жарко. Поверишь ли, шесть дней вверх по теченью перлись, так сейчас даже лежа покачивает… Что стоишь? давай всего, что есть, только чтоб без рыбы, мать ее… Здорово, рыжий. Я где-то тебя уже видел. Пиво пьешь?

Странник повернул голову к рыбаку. Тот ухмыльнулся. В глазах его прыгали веселые чертики.

— Пью.

— Хо! — воскликнул рыбак, хватая протянутую кабатчиком кружку и делая солидный глоток. — Хо-хо! Отлично. Томас, поставь ему кружечку. Гуляем мы, рыжий. Рыбку сдали сегодня, ух, хорошо сдали! Давай, подсаживайся к нам.

— Спасибо, — усмехнулся странник, — я уж как-нибудь сам по себе.

— Ну, как хочешь.

И он направился к своим. Странник проводил его внимательным взглядом и снова повернулся к Томасу.

— Кто это?

— Это? Валдис. А чего?

— Лицо знакомое.

— Энто бывает, — покивал тот. Посмотрел кружку на свет. — Хороший малый. Платит честно, да и вообче. Эх, и рынок сегодня — сам бы пошел, да времени нет! — он склонился над бочкой и крутанул медный барашек краника. — Держи.

Странник подхватил запотевшую кружку, отхлебнул и зачерпнул горсть орешков из подставленной кабатчиком корзинки.

— Спасибо. Слушай, Томас. Здесь можно где-нибудь остановиться на недельку, две? Только чтоб не очень дорого.

Корчмарь наморщил лоб. Отставил кружку.

— Поздновато ты пришел. Народу много понаехало, так что, сам понимаешь — осень, рыба, да и вообче… Дай подумать. Гм… Жаль, что «Сойка» и «Рыжий дракон» сгорели. У «Камня» и «Сухого вяза» дорого, а у Георга под Луной и в «Синем драконе» нонче нет местов. Ты был там?

— Я не спрашивал, — ответил тот, рассеяно глядя на галдящих рыбаков. Покрутил на стойке кружку. Отпил глоток. — А если у тебя?

— Я, господин хороший, комнатов не содержу, мы с Мартой и так едва управляемся. Видал ведь башмаки на входе? То и значит, мол, зашел, пивка попил и дальше топай. А вот спать тут не моги.

— Эй, Томас! Ну чего там? — крикнули от стола. — Жрать давай!

— Сейчас, почтенные, сейчас! Погодь немного, сейчас я мясо принесу.

Корчмарь подхватил оставленные странником на стойке две монетки и скрылся за занавеской. Странник тем временем принялся за свое пиво, украдкой разглядывая рассевшихся за столом рыбаков и мучительно пытаясь вспомнить, где и когда он мог встречаться с этим Валдисом. Кабатчик уже возвращался, неся в руках четыре миски, полные жареного мяса, когда из кухни вдруг донесся женский визг и грохот бьющейся посуды. Все в корчме на миг притихли, вскинулись тревожно, но тут же рассмеялись.

— Мышь! — вопила Марта. — Томас, мышь!

— Тьфу, дура, чтоб тебя! — в сердцах плюнул тот под хохот посетителей. — Ну что с ней делать, с бабой?! Опять из-за мыша на стол полезла…

— Ладно, хоть не на печь! — сказал кто-то.

— Томас, убери ее!!! — голосили на кухне.

— А ты кошку заведи, Томас! — посоветовал ему один рыбак.

— В самом деле, Томас, заведи кота!

— Да не люблю я энтих кошаков, — поморщился кабатчик, неуклюже громоздя тарелки на стойку, — запах от них, шерсть…

— Да ну, вы просто их готовить не умеете! — высоким тонким голосом вдруг крикнул кто-то из-под стойки.

Корчма грохнула так, что в окнах зазвенели стекла. Корчмарь побагровел. Мало того, что в городе и так постоянно подшучивали, что в «Двух башмаках» добавляют в мясо кошатину (проверить это было трудновато, но — чего греха таить! — в осаду всякое бывало), так еще и заявить это посмел какой-то пацан! Томас рванулся отвесить наглецу затрещину и едва не лишился чувств, когда над стойкой с треском и шипением взметнулась желтоглазая змеиная башка на длинной шее. Пустая кружка вырвалась из рук кабатчика и кувыркнулась на пол, разлетевшись в черепки.

— Господи Исусе! — вскричал корчмарь, хватаясь за сердце. — Тил, чтоб тебя!!! Совсем ополоумел?!

Мальчишка, еле сдерживая смех, принялся оттаскивать дракона от тарелок с мясом. Тот упирался и тянулся к ним, сквозя между зубов черной вилкой язычка, шипел и жадно раздувал ноздри. Тем временем и остальные в корчме обратили на них внимание.

— Ты откуда тут взялся, чудо в перьях? — удивленно спросил рыжий странник. — Опять за мной пришел?

— Не, — пропыхтел Телли, — я просто так. Я сам… Слышь, Томас, дай ему рыбешки, что ли! А то ведь не оттащишь так его — он же неделю ничего не жрал.

— Да чтоб он сдох, твой гаденыш! Чтоб ему пусто было! Чтоб ему… На, держи… Чтоб ему подавиться! — Томас повернулся к страннику. — Не обращайте на него вниманья, господин хороший, он тут у меня частенько подъедается, пакостник несчастный… Эй, господин Валдис! Будете еще чего заказывать, или как?

— Не надо, — отмахнулся тот. — Заплати ему, Индригис.

Индригис кивнул и сосредоточенно зашарил по карманам. Шарил он долго, все больше серея лицом, пока взгляды всех остальных рыбаков не замерли на нем.

— Слышь, Валдис, — запинаясь, выговорил он. — Нет кошеля-то…

За столом воцарилась тишина.

— Как нет? — Валдис сгреб со стола свою вязаную шапку и нервно скрутил ее в руках. Надел на голову. Снял. — Ты что, сдурел? Двухмесячная выручка!

Он помолчал.

— Где кошель, дурак?!

— Ну нету! — тот развел руками. — Был вот только что… и нету!

— Хорошо искал?

— Ну, дык…

Валдис вдруг замер, пораженный какой-то мыслью, и медленно повернулся к стойке. Нашел взглядом мальчишку. Тот заприметил его взгляд и так же медленно попятился к двери.

— Эй, малый, — поманил пальцем рыбак. — А ну, подь сюды… Ребята! Двери!

Двое мигом бросились к дверям, перекрывая выход, остальные медленно вставали из-за стола.

— Где деньги? — Валдис двинулся к мальчишке.

— Я не брал! — вскричал Телли, отступая.

— Некому кроме тебя! Ты ж рядом вертелся… Отдай добром.

— Не брал я, гадом буду! Не… ай!

Валдис рванулся и сгреб пацана в охапку.

— Янис!

Подскочил второй рыбак, быстро обшарил мальца. Отступил.

— Нету, вроде.

— Спрятал где-нибудь.

— Спятил, Зигмар? Куда тут прятать-то, ведь нету ж ни хрена — кругом солома да скамейки…

— А гаду своему скормил! У его пасть вона какая, небось, намазал рыбой для скусу, а потом он у его просрется в уголке…

— Точно! В ем они!

— Хватай его, Гинтар!

Кто-то бросился Рику под ноги, кто-то навалился сверху. В центре зала мгновенно замешалась свалка.

— Эй, эй! — забеспокоился Томас. — Валдис, приструни своих! Вы что задумали? Эй, уберите нож! О, Боже… Валдис!!!

— Не троньте-е! — Телли забился в рыбацких руках, захлебываясь криком. — Не-ет!!!

— Вот же черт… — пробормотал негромко рыжий странник, отставил кружку и потянулся за посохом. — И чего мне так не везет сегодня? Эй, вы, там! Ах, чтоб вас…

Медлить было нельзя. В два прыжка одолев расстояние от стойки до стола, он перемахнул через упавшую скамейку и оказался в самой гуще драки, возле распростертого на полу дракошки. Посох в его руках завертелся.

Первым отлетел, держась за голову, злосчастный Индригис, вторым — еще один рыбак, уже занесший над драконьим брюхом нож. Странник нырнул под удар, молниеносно увернулся от второго, сбил кого-то подножкой и рванулся к Валдису.

— Пригнись!

Мальчишка среагировал мгновенно. Тупой конец посоха ударил Валдиса в грудину, тот ухнул и невольно выпустил пленника. И мальчик, и дракон метнулись к страннику за спину и замерли, тяжело дыша. Кабатчик крякнул — дело принимало неприятный оборот. Рыбаки медленно поднимались с пола, потирая отбитые бока. Кто-то подобрал нож, попробовал пальцем острие. Странник отступил к стене, посох в его руке медленно описал широкий полукруг и двинулся обратно, как змея перед броском, выцеливая жертву.

— Цел? — не оглядываясь, спросил он у мальчишки.

— Цел… — Телли шмыгнул носом.

— Брал кошелек?

— Гадом буду… — засопел тот.

— Это я уже слышал… Черт! не лезь под дубинку! Стой у стены. — Он перевел свой взгляд на Валдиса. — Об чем шумим, ребята?

— Чевой-то я не понял, — проговорил тот, вставая и потирая живот. — Ты, рыжий, что, с ним, что ли, заодно?

— Это как посмотреть. Не заодно, но убивать не позволю.

— Ну ты даешь! Отдай паршивца. Спятил? Нас же десять, ты один. Ведь пришибем же!

Странник не ответил.

— Да заодно они, — послышалось в толпе.

— Артельно промышляют…

— Погодь с ножом, Имант, могет, еще договоримся.

— Пущай отдаст деньгу!

Внезапно с грохотом упала скамейка, и из-под стола на четвереньках вылез Индригис. Он сел, с озадаченным видом ощупал шишку на лбу, подобрал под себя одну ногу, затем вторую и поднял взгляд на Валдиса. Почему-то все опять притихли, глядя на него.

— Это… — пробормотал он и смущенно откашлялся, — слышь, Валдис… Тута деньги-то. В кармане дырка, вишь, какое дело, так у меня кошель в это… в сапоги стало быть упал…

— Что, сразу в оба? — съязвил, не удержавшись, Телли. — Так ты бы хоть проверил — вдруг там не кошель, в другом-то сапоге!

Кто-то нервно хихикнул, затем вдруг рассмеялся Валдис, а еще спустя мгновенье хохотала уже вся корчма, и даже странник не сдержал улыбки. Сконфуженный Индригис долго шарил в глубине своих широких штанов и теперь сидел красный, как вареный рак, держа в руках увесистый мешочек. Рыбаки неловко переглядывались. Помаленьку до всех дошло, что никого не покалечили, а что до ссадин и ушибов, так то — с кем не бывает.

— Дерьмо собачье… — выругался кто-то. — Чуть не порешили мальца.

— Да, оконфузились малость, — Имант спрятал нож и развел руками. — Ты уж не серчай, слышь, рыжий?

— Ну и язык у тебя, парень! — утирая выступившие слезы, пробормотал Валдис. — Ох, язык… Ну ладно. Уж простите, ошибочка вышла. Давайте-ка сюда, к нашему столу, стало быть. Эй, Томас! Пива нам, жратвы мальчишке и рыбы энтому… зеленому.

Он подошел вразвалочку к страннику и повнимательней вгляделся ему в лицо. Помедлил, прежде чем начать.

— Мы не встречались прежде, рыжий? С год тому назад?

— Сдается мне, что да, — кивнул тот.

— Я — Валдис.

Странник опустил свой посох.

— Я — Жуга.

Валдис хлопнул себя по лбу:

— Точно! А я все никак не вспомню, где я тебя видел. В Маргене! Ну, блин, дела… Парнишка-то с тобой?

Странник покосился на мальчишку, на дракона, снова — на мальчишку, обреченно вздохнул и кивнул головой:

— Со мной.

Было уже далеко за полдень, когда Жуга, мальчишка и дракон выбрались на улицу. Рик заметно отяжелел и лапы свои переставлял с большой неохотой. Едва лишь люди остановились, он лег у ног мальчишки и мгновенно задремал.

Некоторое время они молчали.

— Так, так, — прервал затянувшуюся паузу Жуга. — Значит, Тил?

Тот потупился, пошевелил губами:

— Телли.

— Что?

— Телли меня звать.

— Ну что ж, Телли, так Телли, — Жуга машинально отметил, что во время драки парнишке кто-то засветил под глаз. Синяк уже набух и теперь наливался зелено-лиловым. — Зови меня Жуга. Гм… И что ж мне теперь с тобой делать, а?

— Не знаю. Слышь, Жуга…

— Ты здешний?

— Не, не здешний. Послушай…

— Мать, отец есть?

— Нет. Да послушай же! У тебя из мешка что-то капает.

— Яд и пламя! — Жуга подпрыгнул, как ужаленный, мгновенно скинул с плеч котомку и рванул завязки. — Вот незадача…

Пробка выпала, похоже, во время драки. От содержимого бутылки осталось меньше половины. Жуга бессильно застонал, уселся у стены и сгреб волосы в горсть. Провел ладонью по лицу и снизу вверх взглянул на мальчугана.

— Водяры на тебя не напасешься, — укоризненно сказал он, заткнул бутылку пробкой и спрятал обратно в мешок. — И откуда ты только свалился на мою голову… Живешь-то хоть где?

— Да я у Йозефа кривого. Подрабатывал на коптильне. Там и жил.

— Выгнали?

— Угу.

— За что?

— Да все этот, — Телли подтолкнул ногой своего дракона (тот даже не пошевелился), — пробрался как-то раз на склад, да и нажрался как бочонок, аж идти потом не мог, втроем выносили, а у меня платить нечем было, ну и… вот…

— Понятно.

— Слышь, Жуга… а чего ты все время водку с собой таскаешь?

— Травы настаивать, — ответил Жуга, пряча бутыль и завязывая мешок.

— А… — понимающе кивнул Телли. — А зачем?

— Долго рассказывать. Ладно, пошли. Подыщем себе ночлег на сегодня, а завтра что-нибудь придумаем. Откуда ты родом?

Парнишка наморщил лоб. Помотал головой:

— Не знаю. Верней, не помню. Тут жил, а до этого в деревне… А до войны… не помню. Слушай, а ты здорово дерешься. Нет, правда здорово!

— Как умею, так и дерусь, — буркнул тот, мрачнея лицом. — Пойдем.

— А меня научишь?

— Нет. Пойдем.

Рик запоздало вскинул голову, обнаружил, что хозяева уходят и, возмущенно пискнув, кинулся вдогон. Поравнялся с ними и пошел вперевалочку.

— Ты хоть бы ошейник на него надел, что ли, — мимоходом бросил Жуга, — а то ведь не всякий знает, что он у тебя ручной.

— Не, — помотал головой Телли, — ошейник на него нельзя. Если он у самой головы, ну, на верхушке шеи, то сползает вниз и душит.

— А ежели широкий и внизу?

— Ты что, совсем дурак? Он из него вылазит!

Жуга нахмурился, на ходу соображая, кто из кого должен вылезти, и смущенно кашлянул:

— М-да, в самом деле.

— Жуга. А Жуга.

— Что?

— У тебя деньги есть?

— Ну, есть.

— Много?

— Мне хватает. А чего ты спрашиваешь?

Телли остановился, скривил губы и дунул на челку.

— Да это… ты ведь тогда к Рудольфу заходил. Вот я и… — он умолк.

— Ну, — подбодрил его Жуга, — давай, договаривай.

— Рудольф, он это… Дом свой это… заложил. Он уже не торгует, жить ему не на что, вот и заложил. Городу. Лавка у него там раньше была.

— Какая лавка?

— Обыкновенная. То-се, купи-продай. Старье всякое.

Жуга ответил не сразу.

— Что, и краденое скупал? — Телли потупился. Кивнул. — Н-да. Ну ладно. Хотя, постой. Говоришь, заложил городу? Хм…

Жуга огляделся, шагнул в сторону и тронул за рукав проходившего мимо горожанина в сером суконном плаще.

— Эй, приятель, где тут у вас магистрат?

Поздно вечером в двери дома старьевщика Рудольфа постучались, и стучали до тех пор, пока он не открыл. На пороге стояли двое — рыжий незнакомец, приходивший нынешним утром, и белобрысый мальчишка лет десяти.

— Опять ты, — хмуро сказал Рудольф. — И этот еще… Я же сказал еще днем — уходите!

— Знаешь, Рудольф, — проговорил негромко рыжий, — я бы много чего мог тебе сказать в ответ, но может, ты нас все-таки впустишь?

— Что? Черта с два! Убирайтесь из моего дома!

— Как бы тебе сказать, — странник помедлил, потер подбородок. — Видишь ли, этот дом… уже не твой. Вот, — он вынул из рукава и развернул перед лицом старьевщика лист пергамента.

— Я выкупил твою закладную.

Рудольф молчал, ошеломленно глядя на подписанный, с печатью бургомистра на сургучном кругляше документ.

— Так ты нас впустишь, или нам стражу позвать?

Помедлив, тот шагнул назад.

— Черт бы вас побрал… Ну ладно, заходите.

— Вот и хорошо, — промолвил странник, входя. — Меня зовут Жуга.

— А меня — Телли, — сказал мальчишка.

А за миг до того, как дверь закрылась, в дом проскользнула еще одна тень, длинношеяя и хвостатая, и старьевщик сдавленно вскрикнул:

— Господи Исусе! А это еще кто?!

— Не боись, это Рик, — поспешил заверить его Телли. — Он не кусается.

Дракошка подошел к горящему камину, пару секунд смотрел на тлеющие угли, затем свернулся на плетеном круглом коврике в зеленый сплюснутый калач, удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза.

Бледный как мука Рудольф медленно опустился в кресло и зашарил по столу, нащупывая бутылку.

— Мамочки мои… — пробормотал он, неотрывно глядя на дракончика. — Ох, мамочки…

Жуга хозяйским взглядом оглядел помещение и обернулся к Телли.

— Закрой окно, — сказал он. — Дует.

СТАРЬЁВЩИК РУДОЛЬФ

Нормально выспаться Жуге в ту ночь так и не удалось — старый тюфяк, набитый гороховой соломой, который травник отыскал на чердаке, был отсыревшим и ужасно пах мышами. Телли взять его не захотел, завернулся в дырявое войлочное одеяло и устроился на лавке. У Рудольфа, конечно, была кровать, и гость по городским обычаям вполне мог рассчитывать на место на ней, под одним одеялом с хозяином. Проблема заключалась в том, что Жуга чувствовал себя здесь кем угодно, только не гостем. Он вообще испытывал неловкость от того, что столь бесцеремонно вторгся в дом старьевщика, и отвоевывать у старика кровать посчитал для себя делом низким и недостойным. В конце концов, любая наглость имеет свой предел! От всех этих мыслей у травника к утру ужасно разболелась голова, он встал с рассветом, распахнул окно и вывесил тюфяк проветриться, после чего вернулся в комнату, где ночевал, и осмотрелся.

От запаха плесени свербело в носу. Комната на втором этаже была чуть ли не до потолка завалена всякой всячиной, разбирать эти вековые завалы у странника не было ни сил, ни желания. Широкие полки вдоль стен оставляли свободным лишь узкий проход, по которому Жуга едва пробрался прошлым вечером, освещая себе путь огарком сальной свечки.

— Ну и ну, — пробормотал он, оглядывая весь этот хлам при свете дня. — Похоже, он и впрямь старьевщик, этот Рудольф!

Внизу было еще темно. Камин давно погас. Рик, бросив свой остывший коврик, перебрался к Телли под скамейку; из-под свисающего края одеяла высовывался кончик его зеленого хвоста. Широкую, почти квадратную комнату перегораживал старый прилавок, частично уже разобранный, не иначе, как на растопку. Полки и здесь прогибались под тяжестью всевозможных вещей, когда-то выставленных в качестве товаров, а ныне превратившихся в никому не нужный хлам. На стене висело два зеркала, изрядно побитая молью волчья шкура с головой и зубами и небольшое чучело лесной совы.

— Любуешься? — спросил, спускаясь по лестнице, Рудольф. Странник обернулся. — Ну-ну. Можешь не отвечать.

Он вынул из кармана старый замшевый кисет со следами цветной вышивки, неторопливо набил длинную трубку с обгрызенным янтарным чубуком, затем вооружился кочергой и поворошил в золе камина в поисках тлеющего уголька. Нашел, прикурил и опустился в кресло.

— Раньше я держал здесь лавку, — проговорил старик. Выдохнул клуб дыма. — Но сейчас я отошел от дел. Хотя в конце концов я знал, что рано или поздно сыщется такой вот прыткий сукин сын с толстым кошельком и выкурит меня отсюда, как лису из норы…

Седой, сутулый, горбоносый, похожий сейчас на какую-то огромную старую птицу, Рудольф сидел и рассуждал, сам отвечая на свои вопросы, а странник чувствовал себя все глупее и глупее.

— Ну хватит, — наконец сказал Жуга. — Хватит. Мне жаль, что все так получилось. По правде говоря, я хотел всего лишь снять комнату, а не отнимать у тебя жилье. Дом большой, поместимся как-нибудь. Я не собираюсь тебя выгонять.

— Охотно верю, — усмехнулся тот. — Человеку, у которого хватает наглости и денег, чтобы выкупить чужую закладную на дом, ничего не стоит нанять двоих стражников, чтоб выдворить несчастного старьевщика вон. Ты этого не сделал. Почему? Сам прячешься от стражи? Вряд ли, иначе не пошел бы в магистрат. Денег не хватило? Тоже не причина — посулил бы им чего-нибудь из моего хозяйства и дело с концом. Кстати говоря, как тебе удалось выкупить мою закладную?

— Я сторговал за полцены. Убедил их, что дом почти разрушен.

— Почти разрушен? — воскликнул Рудольф и взмахнул чубуком. Табачный дым завился в сизую петлю. — О святая простота! Почти разрушен! Да он простоит еще сто лет! Стена в четыре кирпича! А чердачные балки ты видел? Это ж лиственница, ей сносу нет. А черепица? Разве сейчас делают такую черепицу? Плоская, ручной формовки, в два пальца толщиной! Звенит под ногтем! Да… Ну ладно, сделанного не воротишь. Да. Нам есть о чем поговорить, мой наглый рыжий друг. Как я понял, уходить отсюда ты не собираешься?

— Нужно же мне где-то жить, — бесхитростно ответил тот, — и раз уж я откупил этот дом…

— Но в городе полно других домов. Почему бы тебе не поселиться в центре города? Там ведь почти все уцелело! Почему не у реки, наконец? Ты говоришь, что откупил мой дом за полцены. Но даже пятьсот талеров — большие деньги. Откуда у тебя такая сумма? Чем ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Траволечением, — ответил Жуга, когда Рудольф умолк. — Я не так богат, как ты думаешь. Твой дом на окраине города, а значит, жилье здесь дешевле и шуму меньше. Ворота рано или поздно разберут, до леса здесь ближе всего, а хороших трав у реки не найти. Да и сырость лишняя мне ни к чему… Я ответил на твой вопрос?

— Вот как, — пробормотал задумчиво старьевщик, — травник, значит… И что же, собираешься открыть аптекарскую лавку? Или прямо сразу возьмешься врачевать?

— Я еще не решил, — уклончиво сказал Жуга. — Сперва надо обжиться, дом в порядок привести, да и мальчишку еще куда ни то пристроить.

Рудольф, казалось, травника не слушал, сидел, попыхивая трубкой и полузакрыв глаза.

— Не так-то это просто, открыть аптеку, — произнес он наконец. — Требуется патент и разрешение от бургомистра. Да. А ты думал, что все будет, как в селе — пришел, заселился в первую попавшуюся хату и врачуй, как бог на душу положит? Сперва надо года три походить в учениках у известного аптекаря, потом лет семь у него же в подмастерьях, потом — заплатить вступительные взносы в цех фармацевтов, получить благоволенье магистрата, и уж тогда пожалуйста — торгуй, лечи, учи учеников… Как ты намерен с этим разбираться? Или думаешь дать на лапу нужным людям? Так ведь денег не хватит. Или, — глаза старьевщика прищурились, — или ты не тот, за кого себя выдаешь? Ты воевал? Откуда у тебя эти шрамы? — он указал чубуком.

Жуга промолчал, несколько обескураженный, огляделся, подвинул к себе скамейку и сел напротив старика.

— О шрамах разговор и долгий, и ненужный, — произнес он. — В горах их считать не принято. А войну мне неохота вспоминать. Я не сражался за османов, об остальном умолчу. А что до моего занятия… Скажем так: я не собираюсь о себе кричать на всех углах. Те, кому я понадоблюсь, сами меня найдут.

Рудольф поднял бровь.

— Если в магистрат донесут, что ты работаешь без его дозволения и берешь за это плату, тебя ждут большие неприятности, — сказал он.

— Значит, я не буду брать за это плату. К тому же, аптекари ведь тоже должны у кого-то закупаться травами. Или ты думаешь, что эти господа свои травы собирают сами?

Жуга усмехнулся, глядя, как и без того длинное лицо старьевщика вытягивается еще сильней.

— Ну и хитер же ты, — с оттенком уважения сказал тот наконец. — Сущий лис. Это же надо, до чего додумался! Да…

И старик снова запыхтел своей трубкой.

— Ладно, — травник шлепнул себя по коленкам и перебросил полотенце с шеи на плечо. — Как бы то ни было, ты прав: я отсюда уходить не собираюсь — зима вот-вот нагрянет, да и деньги на исходе. Но и тебя выгонять не буду, живи как жил. А вот потесниться придется. У тебя три комнаты, и лавку ты уже не держишь. Барахло придется выбросить или снести в чулан, — старьевщик чуть заметно вздрогнул, но промолчал. От взора травника это не укрылось. — Я поселюсь, пожалуй, наверху, где спал сегодня.

— Как хочешь, — с плохо скрываемым раздражением ответил Рудольф. — Смотри, не пришлось бы потом пожалеть. А этого куда? — он указал на спящего мальчишку. Жуга пожал плечами:

— Посмотрим.

Разбуженный разговором, Телли между тем уже проснулся, сел и принялся тереть заспанные глаза. Зевнул, отбросил челку с глаз.

— Утро доброе, — кивнул он, завидев Жугу и Рудольфа. Соскочил босыми ногами на пол. Сморщился и помахал рукой, разгоняя табачный дым. — Слышь, Рудольф, где тут у тебя это…

— Что? — тот поднял голову. — А… там, за кухней, сразу в конце коридора, под лестницей. Твой э-ээ… питомец уже проснулся?

— Да ну, скажешь тоже! — фыркнул тот. — Он до вечера продрыхнет. Сутками готов спать, как нажрется.

Телли убежал, и Рудольф повернулся к травнику.

— Оставишь его при себе?

— Надо же с ним что-то делать.

— Ты теперь здесь хозяин.

— Сейчас решим… Телли! — окликнул Жуга вернувшегося мальчугана. — Сядь, разговор есть. Ты что дальше делать думаешь? Чем жить?

— Выгоняешь? — спросил тот без обиняков. Травник смутился.

— Нет, но… Хм. Послушай, Телли. Вижу, от тебя так просто не отделаешься. Я не могу вас с Риком содержать за просто так. А мне все равно нужен помощник. Если ты хочешь остаться, тебе придется этим делом заняться. Согласен? — тот поспешно закивал, глаза озорно заблестели под завесой белой челки.

— Только Рик пусть тоже останется, — потребовал он.

— Ладно, — кивнул Жуга. — Теперь слушай, чего скажу. Первое мое условие — никакого воровства ни дома, ни на улице. Не хватало нам еще одной ссоры со стражей.

— А дома-то чего? — Телли шмыгнул носом.

— Чтобы не было соблазну, — отрезал Жуга. — Так. Второе — работа, но об этом позже. Мелкие поручения не в счет. Ну и последнее — убирать за своим дракошкой будешь сам. Все понятно?

— Все, — кивнул тот.

— Вот и отлично, — Жуга достал из кошеля две монетки. — Беги на рынок, прикупи какой-нибудь еды, а то, как мне кажется, торговцы на эту улицу еще не скоро доберутся. Потом забеги на постоялый двор, узнай, почем у них свежей соломы охапка. Все, беги.

С этими словами травник встал, намереваясь идти наверх, но услыхал, как Телли за его спиной вдруг сдавлено охнул, и обернулся. Парнишка во все глаза таращился на спину Жуги, рассеченную косым неровным шрамом слева вверх направо.

— Это ж как… — ошеломленно пробормотал он. Поднял взгляд на травника. — Где тебя так? Это ж разве можно выжить после такого!

— А я и не выжил! — травник сделал страшные глаза и рассмеялся. — Ладно, хватит болтать. Дуй за едой, потом поговорим, а то работы — целая гора.

Телли наконец-то умчался. Рудольф некоторое время задумчиво рассматривал спящего под лавкой дракона, потирая острый, заросший седой щетиной подбородок, затем вздохнул и принялся выколачивать погасшую трубку.

— Послушай, парень…

— Я Жуга, — ответил травник. — Зови меня Жуга.

— Хорошо, — рассеяно кивнул Рудольф. — Хорошо. Ты видел когда-нибудь такого зверя?

— Нет.

— И я — нет. А между тем, мне уже стукнуло полвека, и я не всегда сидел в лавке. В свое время мне пришлось немало поездить…

— Я много слышал о них… — начал было Жуга, но старьевщик оборвал его на полуслове:

— Покажи мне того, кто о них не слышал! А вот кто их видел? И тут — на тебе, посреди города… Откуда эта тварь у сопляка?

— Он сказал… А впрочем, я не знаю.

Старьевщик помолчал.

— Сдается мне, эти двое еще доставят тебе хлопот, — сказал он, не глядя на травника, — да и мне тоже. Как думаешь, а, Жуга? Доставят?

Травник кивнул:

— Непременно.

Хлопоты не замедлили себя ждать. Остаток дня ознаменовался сразу несколькими событиями, и далеко не все из них были приятными.

Во-первых, сперли с окошка тюфяк; сперли, несмотря на безлюдную улицу, второй этаж и ветхость оного тюфяка.

Во-вторых, дракошка выспался и поднял шум, не обнаружив рядом своего хозяина. Травнику едва удалось его урезонить.

В третьих, Телли заявился в середине дня, без денег, без еды и с расквашенным носом. Жуга почувствовал некоторое беспокойство — количество увечий, собранных всего лишь за два дня непоседливым мальчишкой, становилось просто пугающим.

— Та-ак, — угрюмо протянул Жуга, отставляя веник и оглядывая парня с ног до головы. Тот смущенно переминался на месте. — Теперь еще и для тебя готовь припарки! Похоже, и впрямь придется учить тебя драться… Кто тебя так отделал?

— Да этот… Отто, — проворчал тот и хлюпнул носом.

— Какой еще Отто?

— Отто-Блотто с блошиной канавы.

— Один?

— Втроем…

— Ясно, — кивнул Жуга. — Вон бадья, иди умойся. Обеда нам, похоже, сегодня не видать… Да и ужина тоже. Впрочем, постой. На один горшок каши у меня припасов хватит. Не трать всю воду, эй! Оставь немного на еду!

— Каша, это не еда, — хмуро проворчал Рудольф, спускаясь вниз по лестнице, — это то, что едят с едой.

Жуга пожал плечами и наполнил водой котелок. Засучил рукава.

— Можешь предложить чего получше?

Старьевщик скрылся в комнате и через некоторое время появился вновь, неся завернутый в тряпицу свиной шпик и четверть каравая хлеба. К этому времени Телли уже натаскал с улицы дров, и теперь оба они разжигали огонь.

— Ну и камин у тебя! — кашляя и вытирая запорошенные пеплом глаза, промолвил Жуга. — Дымоход давно чистили?

— Чего греха таить, — вздохнул Рудольф, — давненько.

Травник подложил в камин щепок, сломанной дранки, подождал, пока не разгорелось, и взялся за поленья. Замешкался и повертел одно из них в руках. Постучал по дереву щербатым ногтем, развернул поближе к свету.

— Осина… — пробормотал он и кинул деревяшку мальчишке. — Ну-ка, лови!

Телли поймал и недоумевающе воззрился на него.

— Много там таких поленьев?

— Ну.

— Неси еще.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Все тебе скажи. Сажу будем из трубы выжигать.* Давай, тащи все, что найдешь. Да, постой-ка! Ты насчет соломы не спрашивал?

— Нет.

Травник открыл было рот с намерением еще что-то сказать, но передумал и промолчал.

Перспектива провести ночь на голом полу, пусть даже и укрывшись кожухом, травника совсем не вдохновляла, и после ужина Жуга отправился разыскивать ближайший постоялый двор.

— Найдешь легко, — сказал ему Рудольф. — Дойдешь до башни, а потом налево и все прямо, никуда не сворачивая.

Так оно и вышло. Приземистое двухэтажное строение с подворьем, складом и конюшнями при нем Жуга заприметил издалека — ближайшие к нему дома лежали в развалинах. Высокие ворота украшала жестяная вывеска с коряво намалеванным на ней огромным красным петухом. Травник поднял бровь и усмехнулся — хозяин, видно, был не слишком суеверен, если выбрал для своего заведения столь провокационное название. Местами краска облупилась, а в самую середку вывески во время осады долбанул тяжелый камень из баллисты, вдавив петушиную грудь на целых два вершка, от чего вся картинка приобрела довольно странный вид. Править вывеску не сочли нужным. Удачно расположенный на равном расстоянии от двух ворот, «Красный петух» был переполнен. Двор загромождали телеги. Горел костер. Два парня, охранявшие товар, проводили травника настороженными взглядами и вернулись к своим делам. Жуга с некоторым усилием отворил скрипучую дверь, миновал двух вышибал на входе и остановился у камина. Один из громил с неодобреньем покосился на него и подошел поближе.

— Тебе чего, рыжий?

— Хозяин здесь? — вопросом на вопрос ответил тот.

Громила почесал за ухом.

— Нет местов.

— А мне не надо. Я по другому делу.

Парень помедлил, затем кивнул.

— Обожди тут.

Он скрылся за занавеской, но вскоре показался вновь, ни слова травнику не сказал и вернулся на свое обычное место у двери.

— Ты меня искал?

Жуга обернулся.

Хозяин «Красного петуха» был широченный и приземистый как комод и едва ли уступил бы в драке своим вышибалам. Физиономию его можно было даже назвать красивой, если бы не свернутый когда-то набок нос, косо сросшийся рубец на подбородке и кривые сломанные зубы. Серые, с прищуром глаза смотрели цепко и внимательно.

— Да, — кивнул Жуга. — Я. Мне нужна солома.

— Сколько?

— Две охапки.

Лицо кабатчика озадаченно вытянулось. Жуга в жизни не видел, чтобы такой простой ответ вызвал такое удивление. Громилы у стены, издалека не слыша этот разговор, тревожно шевельнулись, но хозяин уже взял себя в руки и сделал им знак оставаться на месте.

— На хрена тебе столько?

Травника все это помаленьку начинало раздражать.

— Тюфяк набить, — ответил он угрюмо.

Какое-то мгновенье хозяин постоялого двора тупо на него таращился, и вдруг… разразился хохотом. Постояльцы в зале заоглядывались. Вышибалы у стены снова нервно задвигались.

— Сол… Ох, солома… — утирая слезы, сквозь смех выдавил тот. — Ну, приятель, насмешил! А я-то думал… Иди на двор, Вилли покажет, где взять.

— Сколько я тебе должен? — спросил Жуга, силясь понять, что происходит.

— Оставь менку на память. Надо же — солома… Вилли! Черт, куда этот дурак запропастился? — он повернулся к травнику, прежде чем уйти. — Подожди минутку. Может, выпьешь чего?

Жуга поразмыслил и кивнул:

— Пожалуй.

У стойки было пусто. У стены в неровный ряд выстроились бочки с пивом. Парень за стойкой вопросительно поднял взгляд на травника. Жуга заказал для разнообразия светлого, расплатился, подхватил протянутую кружку и огляделся. День клонился к вечеру. Почти все столы в корчме были заняты, лишь за двумя оставались свободные места. Травник поразмыслил и решил, что пить придется стоя, но в этот момент столкнулся взглядом с каким-то парнем за ближайшим свободным столом. Тот похлопал ладонью по лавке и поднял кружку приветственным жестом. Жуга в ответ поднял свою, хлебнул пива и направился к нему.

Стол перед незнакомцем покрывали липкие разводы пролитого пива, островки костей и рыбьей чешуи. Парень молча подвинул Жуге копченый хвост селедки и выудил откуда-то еще один. Согнул рыбешку — золотистая кожица с треском лопнула — и слизал с пальцев жир.

— Хороший день, — сказал он.

Жуга кивнул и снова отхлебнул из кружки. Пиво было дрянное. Несмотря на это, парень был весьма навеселе. Худой, высокий, кадыкастый, в сером стеганом полукафтане, он сидел здесь, наверное, с обеда. В его зачесанных назад, чуть рыжеватых сальных волосах застряла чешуя.

— Ты чем так Вальтера насмешил?

— Не знаю, — травник пожал плечами. — А что?

— Впервые в жизни слышу, как он смеется. Выпьем, рыжий.

Выпили. Парень со стуком поставил на стол опустевшую кружку и вытер усы.

— Я Бликса. Лудильщик, — сказал он, демонстрируя зачем-то травнику узкие, в застарелых ожогах ладони. — Вообще-то, меня звать Ганс, но это имя мне не нравится. Я тебя раньше не видел.

— Меня зовут Жуга. Я здесь недавно.

— Ого! Имечко что надо. Не слыхал. Чем промышляешь?

— Так… По травам.

— А, по травам, ну. Ага. Надолго в городе?

— Как повезет.

— А где живешь?

— У Синей Сойки.

— Где, где? — рассмеялся тот. — Ты, брат, заливай, да знай меру. Там же ни одного целого дома не осталось.

— А у Рудольфа.

Бликса вмиг посерьезнел, и даже, кажется, немного протрезвел.

— А что, — осторожно спросил он, — старый Руди уже… того, башмаки в угол? Ты, значит, вроде как наследник?

Жуга пожал плечами. Кружка его почти опустела.

— Почему же — жив он… Просто я там живу. Ну, как бы на постое.

— Врешь!

— Чтоб мне лопнуть.

Парень присвистнул. Поскреб в затылке.

— Ну, тогда ты этого… того… поосторожней! — пробормотал он, и вдруг засуетился. — Черт, совсем забыл! Мне ж надо…

Он нырнул под стол, вытащил тяжелый, глухо звякнувший мешок, порылся в нем и лихо припечатал на столешницу монетку.

— Ну, мне пора, — он встал. — Бывай, рыжий. Понадоблюсь, спроси меня у Вальтера, он скажет.

Жуга кивнул, проводил его взглядом и залпом допил свое пиво. Задумался.

Что-то было не так во всей этой истории с Рудольфом.

Парнишка, собиравший со столов пустую посуду, подошел к Жуге и попытался взять монетку, что оставил Бликса.

Монета не двинулась с места.

— Колдовство! — мальчишка сплюнул и перекрестился.

— Дурак, — невозмутимо сказал Жуга, поддевая монетку ножом. — Столы протирать надо!

Парнишка тупо похлопал глазами, сгреб менку под фартук в карман и повернулся к травнику.

— Это ты, который за соломой?

— Я, — Жуга кивнул.

— Пошли.

К ночи стало холодать и Телли не рискнул как в прошлый раз заснуть внизу, прекрасно понимая, что как только догорит камин, спать станет невозможно. Вдобавок, Жуга под вечер приволок огромную охапку свежей соломы, застелил ее сверху рогожей и теперь устраивал себе ночлег в комнате наверху. Недолго думая, Телли направился туда же.

— Тебе чего? — Жуга, уже накрывшийся кожухом, поднял голову. Рыжие волосы топорщились всклокоченной метелкой.

— Да это… Холодно внизу, — Телли картинно поежился. — И жестко.

— Хитрый, — усмехнулся травник. — Как спать, так сразу, а вот солому поискать…

Он выдержал паузу и молча оглядел мальчишку. Телли потупился. Щуплый, маленький, босой, в разодранной рубашке, он и впрямь был одет не по-осеннему. Еще одна забота, так-перетак…

— Ну ладно. Лезь.

Обрадованный, Телли перелез через Жугу и заворочался, шурша соломой.

— А я вот одеяло принес… Ой-ей, колется!

— Терпи, завтра мешок раздобуду. Яд и пламя, да не ворочайся ты так — еще рухнет что-нибудь с полки! — Жуга вздохнул. — Придется завтра разобрать весь этот хлам… Эй, — он вскинулся, — а змей твой спать до нас не приползет?

— Нет, — соврал Телли.

Рику было все равно, где спать, лишь бы было потеплей. Как и любая ящерица, он остывал к утру так, что поначалу даже двигался с трудом. Тил не сомневался, что дракон притащится наверх, едва лишь догорят последние дрова, но травнику об этом сказать не решился — а ну, как прогонит?

Некоторое время оба лежали без сна, согреваясь. Жуга, хоть сам и отругал мальчишку, тоже беспокойно ворочался с боку на бок, хмыкал задумчиво, с хрустом потирая ладонью небритые щеки.

— Стены, — бормотал он, — черепица… Ножки от стола.

— Чего? — вскинулся Телли.

— Ничего, — рассеяно ответил тот. — Ты хорошо Рудольфа знаешь?

— Нет конечно.

— Вот и я не знаю, — травник сел, поскреб исколотую соломой спину. В окошко лился лунный свет. Лохматый профиль травника на фоне окна казался залитым чернилами. — Тревожно что-то мне. Дом опять же этот…

— А чего? Дом как дом.

— Ну, да, как же… Если он в залог пошел — и то за тысячу талеров! Представляешь, сколько он в начале стоил, новый? Стена в четыре кирпича, чердачные балки из лиственницы. Черепица эта… в два пальца толщиной. Тьфу, черт, я уже и сам говорю как Рудольф… А чучела эти, а мебель? Ни единой трещинки до сей поры. Вся гладкая, как зеркало. И ножки… эти… круглые.

— Их на станке точат, на токарном.

— Да? Ну все равно — дорогая работа. Откуда у него такие деньги? И почему он дело свое прикрыл? Кого ни спрошу, все шугаются, как будто он и вправду сумасшедший… Яд и пламя! — травник подскочил на месте, как ужаленный и вытаращился в темноту: — Рик? Ты, что ли?!

Дракошкины глаза умильно щурились, сверкая в лунном свете вертикальной прорезью зрачка. Не дожидаясь приглашения, Рик двинулся вперед, нахально втиснулся меж Телли и Жугой, улегся поудобнее, зевнул и вскоре задремал.

— О, господи… — только и смог пробормотать Жуга. Убрал от лица перепончатое драконово крыло, — только этого мне не хватало! Это ты оставил дверь открытой?

Телли лежал, боясь пошевелиться. Наконец услышал, как травник зашуршал соломой, поворачиваясь к дракону спиной, и облегченно вздохнул — гнать его пока не собирались.

— Ладно, — проворчал Жуга. — Давай спать, а то завтра вставать рано.

— На хрена рано-то?

— Травы собирать пойдем, — был ответ.

На следующий день Жуга, как и обещал, растолкал Телли ни свет ни заря и оба отправились за город. Рика заперли в доме, чтоб не увязался следом. Путь был неблизкий — сначала до ближайших ворот, что находились в западной башне — Башне Трех Ключей, а затем — далеко на юг, вверх по течению реки.

— Вообще, если по всем правилам травы собирать, то надо заходить так далеко, чтоб не слыхать было петушиного крика, — рассуждал по дороге Жуга. — Но на деле-то все проще: чем дальше от города, тем лучше.

— Это чтобы люди не мешали?

— Травы там чище, — ответил Жуга, останавливаясь на широком, густо поросшим кустарником лугу. Огляделся. — Так, начнем, пожалуй. Вот эти стебли видишь? Запоминай — это волкобой-недоспелка. Собирают его в конце августа, когда он цветет.

— Мы его звали — овечье рунишко, — кивнул Телли.

Брови травника удивленно полезли вверх.

— Ого, — сказал он, — а ты, оказывается, кой-чего знаешь. Верно, так его тоже зовут. Только если я тебе все названья каждой травки буду говорить, у тебя башка с непривычки треснет.

— А для чего она?

— Башка?!

— Да это… трава, волкобой этот.

— Вообще, его добавляют в кой-какие отвары для густоты и чтобы дольше сохранялись. А еще говорят, что им от свадебных наговоров охраняют, кладут на порог.

— Это правда?

— Не знаю, не пробовал. Мы его много брать не будем, есть вещи поважней. Да, много всяких врак об этом ходит, — он уложил в сумку сорванные стебли. — Есть в травах и цветах целительная сила для всех, кто сумеет разгадать их тайну… Только не каждому это дано. О, гляди — лопух… Дай-ка лопатку.

— Репей-то нам на черта?

— Осенний корень лопуха в настойке, — наставительно сказал Жуга, окапывая куст вокруг, — от осиного или пчелиного укуса — первейшее средство.

— А почему осенний?

Травник пожал плечами:

— Я не знаю.

— А это… Я вот слыхал, что орхилин-трава все тайны и чары раскрывает, ежели сумеешь ее цветок сорвать…

— Это папоротник-то? Ерунду болтают, — сказал Жуга, утирая лоб рукавом. Потянул из земли оголившийся корень. — Я дважды просидел у орляка всю ночь на Ивана, ни хрена он не цветет. Городские байки. Другое дело, что червяков из брюха гонит, если приготовить его как надо. А еще от поясницы помогает, если на ночь приложить или тюфяк свежим листом набить.

— Так давай набьем!

— Завянет быстро — не сезон.

— Какой же прок от него тогда? Поясницу ведь по осени и крючит.

— На то другие средства есть. Каштан на хлебе с салом, корня шиповника настойка или, там, акация… А вот еще про папоротник: если растереть свежий листок и к ране приложить или, там, к свищу — в три дня все заживет и следов не останется. Ну-ка, помоги…

Домой к Рудольфу Телли возвратился нагруженный травами и окончательно обалдевший от обилия разных сведений.

— Мне все это в жисть не запомнить, — сказал он, поразмыслив.

— А ты не запоминай. Ты просто слушай.

Меж тем Рудольф отлучился по каким-то своим делам. Воспользовавшись его отсутствием, Жуга и Телли решили разобрать завалы в верхней комнате, пока какой-нибудь котел и впрямь не рухнул ночью им на головы.

Толстые, неструганного дерева полки прогибались под непосильной тяжестью. Обилие вещей поражало. Здесь были стеклянные бутылки всех форм, цветов и размеров, какие-то разрозненные чашки и тарелки серого фаянса, покрытые тоненькой сеточкой трещин, большей частью с отбитыми краями или вовсе уже без ручек, статуэтки людей и зверей в разломанной шкатулке, две-три монеты странной формы, изогнутый бронзовый нож с затейливой ручкой, радужные перья неведомых травнику птиц, большая связка старых ключей на кольце, кресало, какой-то череп (Телли перепугался до одури, когда наткнулся на него за старым жестяным подносом), горы старого трута, свернутый в трубку небольшой квадратный коврик, истертая перчатка из кожи на левую руку, извитая, с отростками раковина с кулак величиной, толстая пачка свечей, песочные часы, кубок — измятый, старого олова, с чеканкой внутри и снаружи, большая медная чернильница с остатками чернил — все старое, забытое, покрывшееся плесенью и пылью.

— Дела-а, — травник с натугой стащил с верхней полки маленький бочонок, снял крышку и ошарашено уставился на россыпь блестящих, перемазанных прогорклым постным маслом наконечников для стрел. — Куча всякой всячины! И вещи-то все ненужные, вроде…

За бочонком на полке обнаружился щит — обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч* с обрывками кожаного ремня и полустертым гербом, очертания которого терялись в проплешинах облупившейся краски. За щитом примостилось высохшее деревце в треснутом глиняном горшке.

— Думаешь, он этим торговал? — спросил Телли. Дерево в горшочке почему-то его особенно заинтересовало.

Жуга осторожно взял в руки черную, с радужным отливом тонкую свирель, посмотрел ее на свет, поднес к губам, для пробы выдул пару созвучий. Звучала свирель вполне прилично. Он вздохнул и отложил ее в сторонку.

— Кто знает, — сказал он. — Наверное торговал, а иначе зачем тут это все? Бутылки мне, пожалуй, пригодятся, а остальное отнесем пока в чулан.

— И это тоже? — Телли поднял с полки что-то круглое, в пятнах, рукавом стер пыль и изумленно вытаращил глаза. — Ух ты! Глянь, сюда.

В руках его была дощечка в палец толщиной, аккуратно стесанная на ровный круг поперечником в локоть. Одна сторона ее была гладкой и одноцветной, другую сплошь покрывала инкрустация из чередующихся правильных шестиугольников трех цветов. Жуга нахмурился и протянул за нею руку.

— Ну-ка, дай сюда.

Он повертел дощечку в руках. Царапнул ногтем край мозаики и хмыкнул — шестиугольнички сидели как влитые, под пальцем не ощущалось никаких неровностей. Полированная поверхность блестела, словно залитая в лак.

— Тонкая, однако, работа, — пробормотал Жуга, — как соты пчелиные, — он поднял взгляд на Телли. — Черный, белый и… Какой еще?

— Ты что, не видишь? — удивился тот. — Красный.

Травник невесело усмехнулся.

— Я не различаю красное и зеленое, — сказал он.

— Это как? — не понял Телли. — Почему?

— Не знаю. Таким уж я уродился, — он снова повертел в руках дощечку. — Интересно… Смотри — ни один не касается другого такого же.

— Красивая штука, — согласился по-своему Телли. — Я ее под столик приспособлю.

Жуга кивнул и с некоторым чувством сожаления положил дощечку обратно на полку. Вдоль спины его пробежал знакомый, нехороший холодок. Травник нахмурился, но ничего не сказал и вернулся к работе.

Наконец в комнате стало посвободнее. Кое-что из вещей травник унес вниз и разместил на полках над прилавком, чтобы были под рукой, а остальное утащил в чулан. На доску Телли водрузил горшочек с пересохшим деревом, полил его водой и поставил все сооруженье на каминную полку.

— Авось зацветет.

Наверху странник развернул рогожу и разложил на ней сушиться собранные утром травы, после чего достал припрятанный кусок холста, иглу и принялся сооружать себе тюфяк. Телли еще некоторое время повозился с тряпкой, затем залил в котел воды, разжег огонь и только расположился отдохнуть, как в дверь нетерпеливо постучали. Жуга помедлил и пошел открывать.

Стоявший на пороге незнакомец был высок и небрит. Старый выцветший мундир и кожаная куртка под кирасу за версту выдавали в нем солдата из наемников. За поясом торчал короткий дирк в потертых кожаных ножнах,* за спиной болтался мешок.

— Ну наконец-то! — хрипло воскликнул пришелец вместо приветствия. — Стучу, стучу… Эрих я. Тута, помнится, старик когда-то торговал. Где он?

— Рудольф? Он закрыл свою лавку, — ответил Жуга. — Насовсем.

— Во как! Гм… Слышь, малый, помоги — с обозом еду завтрева, дорога дальняя, а я огниво потерял, а могет, вытащил кто. А нужно — хоть зарежь. А поздно, лавки все позакрывались, а выезжаем рано, а дай, думаю, зайду к Рудольфу, отоварюсь на дорожку, хорошо, что вспомнил.

— Говорю же — он больше не торгует.

— Чертова задница, те что, кресала жалко?! — вспылил солдат. — Я ж те толкую, что я без его как без рук — ни костра разжечь, ни трубку раскурить! Неужто сам не понимаешь? Выручи, рыжий! Ну что тебе стоит?

Жуга почувствовал себя неловко, тем паче, что как раз в этот момент ему вдруг вспомнилось, что в вещах старьевщика он действительно видел трут и огниво.

— Погоди минутку. Схожу, посмотрю, — сказал он и направился к полкам.

Кресало отыскалось на одной из полок, куда они с Телли сложили все, что могло пригодиться в хозяйстве. Поразмыслив, Жуга сунул в мешочек кусок трута и вернулся к солдату.

— Держи.

— Ну, спасибо, выручил! — солдат заглянул в мешочек и полез в кошель. — О, да ты и трута положил! За сколько? Пяти менок хватит?

— Хватит.

Солдат отсчитал монетки и сунул покупку в карман.

— Бывай, — сказал он и, фальшиво насвистывая, зашагал прочь.

Вскоре вернулся Рудольф с корзинкой, полной всяческой еды — Жуга с утра оставил ему денег. Старик с неодобрением оглядел разложенные на полу пахучие листья и поднялся к себе наверх.

— Уже перетаскали все? — воскликнул он, заглядывая в комнату с полками. — Какого черта, вы что, меня подождать не могли? Где вещи?

— В чулане.

— Все?

— Да нет, вон тут, на полках кое-что…

Рудольф принес откуда-то большой мешок, без разговоров сгреб в него все те немногие предметы, которые травник оставил в нижней комнате, и уволок в чулан. Не тронул старьевщик одни лишь бутылки.

— Так будет лучше, — не дожидаясь вопроса, хмуро сказал он. — Итак, что у нас сегодня на ужин?

Шли дни. Постепенно осень вступала в свои права. Все, что отцвело, обильно плодоносило, все то, что не успело — быстро доцветало. Жуга вертелся, словно белка в колесе. Каждый день он уходил в лес, стремясь собрать как можно больше трав, а иногда ходил по городу, прикупая в лавках всякую всячину. То ему был нужен для чего-то рыбий жир, то молоко, то воск, то мед, то яйца. То вдруг он принимался чуть ли не мешками закупать на овощном рынке чеснок, подсолнечное семя или конские каштаны. Затем повадился таскать в дом уксус, купорос, поташ и негашеную известку. Прикупил еще одну бутылку водки. Подговорил зачем-то рыбаков привезти ему с моря толстый, желтовато-коричневый шмат сушеных водорослей. А однажды ему вдруг позарез понадобился свиной жир и чтобы непременно — нутряной. В доме старьевщика теперь постоянно пахло мягкой прелью подсыхающих листьев, всюду, вплоть до чердака, сушились всяческие травы, дикие плоды и длинные, на дратве, ожерелья резаных грибов. Разнообразные бутыли на полках быстро наполнялись темными и светлыми настоями, декоктами и взварами. Телли тоже не сидел без дела — высушенные травы требовали надлежащей обработки, а в лавке у Рудольфа весьма кстати отыскалась большая бронзовая ступка с бронзовым же пестиком.

— Давай, давай, — подбадривал его Жуга. — Зимой отдохнем.

Рик вертелся у всех под ногами, все время что-то опрокидывал, разбивал и частенько валялся в сохнущих листьях. Последнее дело ему особенно полюбилось. Жуга сперва гонял его, затем махнул рукой и соорудил для дракошки отдельную подстилку, свалив туда все травы, что испортились в процессе сушки (испортились они, само собой, благодаря тому же Рику).

Вся эта суета не осталась незамеченной, и слух о травниковой лавке постепенно распространился по городу. Пару раз наведались больные. Жуга не стал их гнать и в меру сил помог. Вдобавок, Телли пробежался по аптечным лавкам, и кое-кто из местных фармацевтов не погнушался зайти к Жуге посмотреть товар. В лавке завелись кое-какие деньжата, и вскоре началось то, о чем предупреждал травника Рудольф.

В то утро заявился лишь один посетитель — парень лет двадцати, мордастый, в сером добротном полукафтане и хороших башмаках. Щека его была перевязана грязной тряпкой.

— Ты тут, знахарь который? — позвал он с порога.

Жуга снял пену с варева и поднял взгляд на гостя. Вытер руки.

— Ну, я. Чего тебе?

Парень, будто бы опомнившись, схватился за щеку, картинно закатил глаза и застонал.

— Зуб у меня… — пробормотал он, — это…

— Зуб?

— Угу.

— Заболел, значит, — сочувственно покивал Жуга.

— Угу…

— И давно?

— Не… Утром вот. Сегодня.

И парень снова вполне натурально застонал.

— Ага. Угу, — Жуга вытер руки о передник и полез на полку. — Ты сядь пока, — кивнул на табуретку. Парень послушно сел.

Жуга налил в кружку горячей воды, достал из мешочка пригоршню сушеных листьев, тщательно размял их пальцами и высыпал в воду. Добавил каплю черного как деготь настоя из зеленой маленькой бутылки и сдобрил все конопляным маслом. Накрыл тряпицей, подождал немного и протянул кружку больному.

— На, прополощи.

Тот набрал полный рот зеленоватого настоя, прополоскал и огляделся, ища, куда выплюнуть. Жуга протестующе поднял руку:

— Нет, плевать не надо. Глотай.

Тот поморщился, но проглотил. Отхлебнул еще. Еще. Травник внимательно глядел ему в лицо.

— Ну как, полегчало?

Круглая физиономия парня расплылась в улыбке.

— Да-а… — протянул он обрадовано. — И в самом деле… — он отставил кружку и полез в кошель. — Ну, спасибо! Сколько я тебе должен?

Травник замахал руками:

— Да что ты, какие пустяки! Я денег не беру — помог и ладно. Давай, иди, а у меня дела.

Он встал и направился к камину. Парень озадаченно притих, не зная, куда девать зажатые в руке монетки.

— Эй, ты чего? — спросил он, бестолково двигая рукой. — Ты это брось! Ты деньги-то возьми, слышь, рыжий?

— Отвяжись, — махнул рукою тот и снова наклонился над котлом.

Парень молча потоптался у дверей, напялил шляпу и вышел вон, не попрощавшись и забыв даже снять со щеки свою повязку. Жуга выплеснул настой из кружки в огонь и усмехнулся.

Подошел Телли.

— Ты мне не говорил, что подорожник с коноплей помогает от зубов.

Жуга рассеяно повертел в руке пустую кружку, вздохнул и поставил ее обратно на полку. Перевел взгляд на мальчишку.

— То и не говорил, что не помогает.

Телли опешил.

— Но ведь помогло же!

— Да не болели зубы у него. Пустышка это. Дура с хвостиком. Стукач. Меня задумал провести, нет, надо же! — Жуга сел и усмехнулся. — Пришел и стонет, будто помирает, а сам то за одну щеку хватается, то за другую, зрачки не сузились, да и вообще… Я намешал ему чего попало, а он и «излечился». — Травник поднял голову. — Кто ж это играет со мной в такие игры, а, Рудольф?

— Магистрат, — сказал старьевщик.

На следующий день его догадка подтвердилась — с утра заявился еще один мнимый больной, на сей раз «страдающий» от боли в животе. Жуга и его спровадил так же, как и первого и денег не взял.

А вот третий гость оказался поважнее первых двух — вечером этого же дня в дом старьевщика заявился сам Гельмут Вальраф, личный канцлер бургомистра, ответственный, вдобавок, за сбор налогов в городскую казну. Явился он в сопровождении аж двух стражников и сразу взял быка за рога.

— Кто тут есть Жуга, известный также по прозвищу Лис? — спросил он с порога. Шагнул вперед — надутый, важный, в дорогом, отороченном волчьим мехом плаще.

— Это я, — Жуга шагнул вперед и сухо поклонился. — Чем могу помочь?

Гельмут поморщился. Похоже, что произнесенное травником «помочь» вместо обычного «служить», несколько резануло ему слух.

— Дошли до нас слухи, — после паузы начал он, — что ты здесь врачеванье и траволеченье учинить изволил, прямого дозволения на то от бургомистра не имея, и лицензии у цеха врачевателей не получивши. За недозволенную эту деятельность я облечен доверием Магистрата сделать тебе, Жуга с прозваньем Лис, предупреждение и наложить штраф в сто талеров, буде такое еще раз повторится.

Жуга едва заметно улыбнулся. Витиеватый слог чиновника, казалось, травника нисколько не смутил.

— Вообще-то бывало, что я приторговывал травами, — признал он, спокойно глядя Гельмуту в лицо. — Но местные аптекари имеют право покупать их, у кого захотят. Так сказано в их цеховом уставе. А что касается лечения, то если даже это и случилось, денег я за то не брал, а стало быть, на жизнь не зарабатывал.

Вальраф побагровел.

— Ты отбиваешь этим хлеб у городских лекарей! — вскричал он. — Кто может поручиться, что ты не обманщик?

Жуга пожал плечами:

— Имя Иоганна Готлиба, аптекаря из Гаммельна вам что-нибудь говорит? — Удар попал в цель — похоже, имя говорило, и Жуга продолжил: — Это их забота, если больные идут ко мне. Могу я знать, почтенный, от кого поступил донос?

— Нет! — рявкнул тот. — И я предупреждаю тебя: если я снова узнаю, что ты лечишь людей без патента, пеняй на себя!

Он развернулся и двинулся к двери.

— Смотрите, не пожалейте, ваша милость, — сказал ему вслед травник.

Тот обернулся на пороге. Обрюзгшая физиономия канцлера налилась багрянцем.

— Ах ты, наглец! Ну смотри, допрыгаешься. В нашем городе такие вольности тебе не спустят, деревенщина! И палец я на тебя загну, запомни!

Он демонстративно загнул перед травником палец, фыркнул, развернулся на каблуках и вышел вон. Стражники последовали за ним. Жуга промолчал.

Дверь за Гельмутом захлопнулась.

Некоторое время все молчали, затем Жуга вернулся к ступке и взялся за пестик.

— В опасную игру ты играешь, Лис, — сказал Рудольф.

— Я знаю, что делаю, — ответил тот на это и с хрустом размял с ступке сухие листья чистотела.

Прошло два дня. Никто их больше не беспокоил. Жуга возился с травами и словно бы забыл о всех других делах. Посыльные из городских аптечных лавок и приходящие до травника больные получали вежливый отказ.

А ранним утром третьего дня в двери дома Рудольфа опять постучали. Очень тихо и очень вежливо. Телли подбежал к двери, открыл ее и попятился, разинув рот.

— Жуга… — позвал он, — иди сюда!

На пороге стоял Гельмут Вальраф.

— А, это вы, ваша милость, — радушно окликнул его Жуга. — Ну что же вы встали на пороге? Проходите, проходите… Садитесь.

Вальраф поколебался, затем медленно прошел вглубь комнаты и сел на табуретку. Был он сегодня непривычно тихий, бледный и изможденный. Дорогую броскую одежду сменил неприметный серый плащ, обрюзгшее лицо Вальрафа скрывал капюшон. Все говорило за то, что этот визит его к травнику — неофициальный.

Левая рука секретаря-распорядителя была обернута платком.

— Что вам угодно? — Жуга был сама любезность.

— Гельмут медленно развернул платок.

— У меня… гм, вот… — он поднял руку.

Указательный палец Вальрафа был загнут к ладони корявым крючком.

— Прекрасно, угу… Ну и что?

— Не разгибается, — пожаловался тот и поднял взгляд на травника. Откашлялся смущенно и опустил глаза. — Я был у врачей… Никто не смог мне помочь.

— Сожалею, ваша милость, — травник картинно развел руками, — но мне запрещено заниматься врачеванием без патента. Приказ бургомистра, знаете ли.

— Но я… — Гельмут гулко сглотнул и покосился на свой палец. — Но это можно как-то вылечить?

— Я думаю, попытаться стоит, — с самым серьезным видом кивнул Жуга. — Но сами понимаете, я не рискну — сто талеров — у меня просто нет таких денег!

Канцлер был далеко не так глуп, как казалось, и потому счел за лучшее промолчать.

На следующий день в доме старьевщика Рудольфа появилось выданное лично бургомистром для «Farmacius Zhuga» разрешение на врачеванье в Лиссбурге и новый, пахнущий чернилами патент в деревянной рамочке, который Жуга прибил на стену на самое видное место.

Минуло две недели. Осень наступала. Город жил неспешным, обволакивающим ритмом октября, и травник поневоле начал приспосабливаться к этой жизни. Он привыкал покупать еду на рынке, а воду у развозчика, и уже не находил ничего странного в том, что никто не спешил разбирать ворота: у магистрата не было рабочих рук, а горожан это мало волновало. Здесь все было не так, как в деревнях или в селениях его родных Хоратских гор, где в хозяйстве всегда находилась неспешная, но всякий раз почему-то неотложная работа. Здесь же вообще не было такого понятия, как хозяйство, народ жил торговлей, ремеслами, земельной рентой или просто — воровством. Большую часть торгового оборота занимала рыба. Все крутилось вокруг рыбы. У четырех причалов швартовались баржи, суетились грузчики. Утопали в заказах бондари, чадили день и ночь коптильни. Вся восточная окраина города насквозь провоняла копченой рыбой. Горы протухших селедочных голов громоздились на улицах, валялись на мостовой, плавали в сточных канавах, смердя и привлекая в город крыс, собак и воронье. «Не морщи нос, — с усмешкой говорили своим детям горожане, — так пахнут деньги.» Лисс, построенный на перепутье двух ремесел, город-порт среди земли, был странен не столько своими жителями, сколько сам по себе.

Спокойная жизнь, казалось, будет длиться до зимы, а уж зимой и вовсе неоткуда было ждать несчастий, тем более, что дела у травника и Телли шли весьма неплохо. Поток заказов на целебные травы от аптекарей не уменьшался, больные (те, кто излечился) помогали, чем могли, да и кладовая помаленьку пополнялась, благодаря регулярным вылазкам из города в окрестные леса. В один из таких походов Телли упросил Жугу прихватить с собой Рика. После долгих уговоров травник сдался, о чем впоследствии очень скоро пожалел — предыдущий день выдался ненастным, а Рик бросался на каждую встречную лужу, в результате чего вымазался так, что из зеленого сделался черно-бурым. Сквозь корку подсохшей растресканной грязи блестели только зубы и глаза.

Жугу чуть не хватил столбняк.

— Яд и пламя! — только и смог выдохнуть он, когда из кустов с треском выломилось этакое чудище и тут же полезло травнику под ноги ласкаться (кошачьей привычки умываться дракончик, естественно, не имел). — Вот черт!

— А? — откликнулся Телли, вслед за Риком продираясь сквозь кусты. — Это не черт, это Рик. Ой-ей…

Мальчишка по большому счету мало чем отличался сейчас от своего питомца: поставь обоих на четвереньки — не различишь. Некоторое время травник безуспешно отпихивался от дракона, тот же, думая, что с ним играют, резвился еще сильней. Комья грязи летели во все стороны.

— Вы что, нарочно… Уйди, зараза!!!… нарочно, что ли? Где вас носило?

— Да это… — мальчишка нагнулся и вытер лицо лопухом. — Лужа там. Большая… Я его пытался оттащить, а он… Вот. — И Телли виновато развел руками.

— Свинья он, твой Рик, а не дракон! — Жуга в очередной раз оттолкнул от себя Рика и отряхнул колени. — Гм, вот влипли! И как назло — ни ручейка вокруг…

Трав они в тот день, конечно, не собрали.

Дома Жуга выкатил большую деревянную бадью, в которой запаривал травы для лечебных ванн и нагрел воды. С грехом пополам ему удалось отмыть Телли, Рику же пришлось довольствоваться ополосками. Впрочем, тот не возражал, вот только целиком в бадье не поместился. Брызг в результате хватило на целое наводнение — купаться дракошка любил больше жизни. Рудольф некоторое время молча глядел на все это безобразие, затем плюнул и ушел к себе.

— Позовете, когда приберетесь, — сказал он, — я ужином займусь.

— Беда мне с вами, — пропыхтел Жуга, скребя ковшом по днищу бочки. — Даже чаю заварить воды не осталось. Ладно, прогуляюсь до ключей, авось успею.

— Я с тобой, — вскочил было Телли.

— Сиди уж… золотарь несчастный.

Травник нахлобучил шляпу, подхватил ведро и вышел вон.

Жуга недаром торопился — доступ в город вечером прекращался. Идти до речки было, в общем-то, недалеко — ворота в Речной башне как раз выходили к причалам, другое дело, какая там была вода. Весь мусор, нечистоты, городские стоки и трюмную воду горожане беспечно сбрасывали в реку. Не то что пить — даже купаться здесь было противно и небезопасно. Водовозы наполняли свои бочки из реки, но выше по течению — у башни Трех Ключей, вблизи которой, собственно, и били эти самые ключи — три родника с прозрачной и чистой водой. Жуге по роду своей деятельности приходилось закупать воду по бочонку в день, и он уже давно свел знакомство с водовозом по имени Марк — единственным, который возил воду с родников (остальные избегали ездить так далеко). Его корявую, но вместительную бочку и тощую куцую лошаденку хорошо знали в городе — Марк снабжал водой кого-то из аптекарей, две-три пекарни и пивоварню Карла Гагенбаха. Вода с ключей стоила дороже, но тот, кто знал, не торговался.

До родников был час ходьбы. Днем. Налегке. В хорошую погоду. Жуга рассчитывал бегом успеть минут за сорок — до двенадцати надо было вернуться, а одиннадцать уже пробило. Добрался до источника травник еще засветло и, наполнив ведро, отправился обратно. Дорога была тиха и безлюдна. Быстро темнело. Небо клубилось тучами, ветер стал холодным и порывистым. Все предвещало непогоду. У раскрытых ворот красноватым огоньком затеплился фонарь, и Жуга невольно ускорил шаги.

— Воды приспичило? — сочувственно прихмыкнул стражник, провожая взглядом травника. Жуга поставил ведро на брусчатку мостовой и размял затекшую ладонь. Покосился на стражника. Тот был седой, усатый, с заметным брюшком — еще не старик, но человек уже преклонных лет. Алебарда в его руках казалась чем-то неуместным, но лезвие, любовно смазанное жиром, и отполированное ветошью древко говорили, что дело свое он знает крепко. «Интересно, — подумалось Жуге, — а был ли он в Лиссе во время осады?»

— Я тоже завсегда из родников из энтих воду пью, — задумчиво продолжил тот, восприняв остановку травника как приглашенье к разговору. — И дочь моя, и сын. И жена пила, пока жива была. Хорошая вода. А ты рисковый парень: ишь, в полночь за водой поперся… С чего вдруг поздно так?

— Чаю захотелось, — сказал Жуга, — а в доме ни глотка.

— А, это — да, — тот покивал, — бывает. Что ж к соседям не зашел?

— Да нет соседей. У Рудольфа я живу, возле Синей Сойки.

— Рудольф, — стражник помрачнел. — Вот как… Что ж он, жив еще?

— А с чего ему помирать? — немножко нервно огрызнулся Жуга. Упрямые попытки горожан похоронить заочно старика Рудольфа помаленьку начинали его раздражать.

— Да кто ж знает, с чего, — пожал плечами тот. Темные глаза старика устало глядели вдаль, на дорогу. — Знали бы, не спрашивали. Вот и жена его тоже не знала…

— Жена? — насторожился травник. — А что с его женой случилось?

— Э-э, — стражник поднял бровь, — да ты, похоже, и не знаешь ничего? Был он женат, рыжий, был. Лет пятнадцать назад. И дочка у него росла, аккурат с моей Хедвигой одногодки. Лавку держал, да барахло, слышь, скупал помаленьку. Дом вон, купил. Хороший дом… А как-то раз — никто не знает, что случилось — мертвыми нашел и дочку, и жену. С тех пор почти что не выходит из дому. И торговать перестал. Такие дела. А ты при нем каким боком?

— Я не при нем, — ответил тот, — я сам по себе. Травник я.

— Эва! Небось, и заговоры какие знаешь? Слышь, — засуетился он, — а чего вот у меня, как дождь или как подыму чего тяжелое, так в спину сразу вступает? И правый бок так, знаешь — пожжет, пожжет, да как саданет! Я уж и так, и сяк, и задом наперед…

Часы на башне глухо заскрежетали и колокол отбил двенадцать ударов.

— Полночь, — вскинулся стражник и отставил алебарду. — Где-то Гюнтера носит? Слышь, рыжий, помоги-ка ворота закрыть, одному-то не в мочь.

Жуга рассеяно кивнул и ухватился за тяжелую створку ворот.

— Толкай.

Петли глухо заворчали. Жуга толкал, поглощенный своими мыслями, и вдруг, когда ворота уже готовы были захлопнуться, в щель между створками будто ударила черная молния. Страж ворот и Жуга шарахнулись назад и прянули к стене, каждый — к своей.

— Матерь божья… — выдохнул старик.

На мостовой между ними стояла собака — огромный черный пес, брыластый, молодой, поджарый, с хорошего теленка ростом. Шерсть на его спине и на боках мокро блестела в свете фонаря. Ошейника на собаке не было.

Пес посмотрел на стражника, повернул голову к Жуге — травник навек запомнил взгляд горящих, жадных, серо-желтых глаз размером каждый с полновесный талер — переступил бесшумно лапами и, развернувшись, скрылся в темноте проулка гибкими упругими прыжками.

Момент оцепенения прошел. Стражник что-то промычал и медленно сполз вниз по стене.

— Видел? — еле слышно спросил он.

— Видел, — так же тихо ответил Жуга.

— Что это было?

Травник не ответил.

Вдвоем они кое-как закрыли ворота и задвинули запорный брус, затем, не сговариваясь, прошли в караулку, где стражник вытащил бутыль и разлил по кружкам тепловатое разбавленное пиво. Оба молча выпили и некоторое время так же молча сидели за пустым столом.

— Меня Людвиг зовут, — сказал наконец стражник.

Травник кивнул:

— Меня — Жуга.

И в это мгновенье раздался крик.

Капуста наконец-то закипела. Рудольф поворошил дрова, убавляя огонь под маленьким котлом, помешал варево длинной ложкой и закрыл крышку.

— Капусту считают едой бедняков, — проговорил он, качая головой. Засыпал в котел щепотку пряностей, посолил, размешал и снова уселся в кресло. — Отчасти это верно — стоит дешево, хранится хорошо, а созревает, когда все другие овощи давно уже убраны. Однако не брезгуют ею и короли. Лучшей закуски к мясу не найти, да и готовится легко. Хочешь — вари ее, хочешь — жарь, а хочешь — потуши в сметане с морковкой, чесноком и базиликом, вот как мы сейчас, и всегда получишь превосходное блюдо. И при том, что самое удобное, можно остановить готовку, когда хочешь — капуста не бывает недожаренной или недоваренной. Только бы не подгорела, — он подобрал рукава своей облезшей меховой накидки и задумчиво уставился на котел. — По правде сказать, не знаю овоща, который был бы таким же сытным и неприхотливым, разве что репа, да еще эти новомодные потатас,* которыми балуются аристократы…

— Слыхал, Рик, что дядька Руди говорит? — усмехнулся Телли, бесцеремонно пихая дракошку ногой. — Что ж ты, гад, капусту-то не жрешь? У, бесстыжие глаза, все тебе рыбу подавай…

Дракончик лениво приоткрыл один бесстыжий глаз, зевнул, продемонстрировав игольные, отменной белизны клыки, повернулся на другой бок и снова задремал. Он все еще был сыт позавчерашней трапезой, и особых неудобств, похоже, не испытывал.

Мальчишка уже обсох после мытья и теперь сидел у камина, вороша щипцами угли и шумно грызя капустную кочерыжку. Зубы у него были тоже молодые, белые и острые. Отсветы пламени окрашивали рыжим белизну его волос, плясали искрами в зрачках глубоких черных глаз, блестели в чешуе дракона. Левое ухо мальчишки до сих пор немного торчало в сторону.

— Откуда у тебя дракон? — спросил Рудольф.

— Да это… — Телли зашвырнул в огонь огрызок кочерыжки. — Долгая история.

Он вытер нос рукавом и некоторое время молчал, глядя в камин, словно бы трепещущие синим язычки огня будили в нем какие-то воспоминания, затем принялся рассказывать.

— Нашел я как-то раз яйцо на куче мусора в лесу. Во-от такое, — Телли показал руками. — А жрать хотелось, ну, просто невтерпеж. Дай, думаю, спеку. А как его? В огонь же не сунешь… Ну, я его — в золу. И задремал. Угрелся у костра. А утром просыпаюсь — лежит на куче пепла скорлупа, значит. Толстая такая. Половинки. И этот, значит, мне под бок подлез и дрыхнет, ровно кошка. Маленький такой, зеленый, с крылышками… Ну не убивать же мне его было, верно? Аккурат с тех вот самых пор так вместе вот и ходим. Я, вроде как, ему заместо мамки… Или дядьки, — подумав, добавил он.

— А где нашел-то ты его?

— В лесу, я ж говорю. В предгорьях, что за Вышеградом, у камней.

— Каких еще камней?

— Ну этих… тамошних. Кругами там которые…

— Вот как? Интересно, — Рудольф заерзал в кресле. Подвернул накидку. — Гм… И долго вы так э-ээ… ходите?

— Да уж полгода скоро. Весной я его подобрал. Все веселей с ним. Народ только вот пялится.

— Чего ж тогда ты в город-то подался?

— Да жрет уж больно много. Растет, так его… А тут рыба по осени дешевая у вас, я на коптильню и устроился. А после, значит, и турнули нас оттудова обоих.

Рудольф умолк и погрузился в размышления. Молчал и Телли. Котелок в камине мягко пыхал паром, наполняя маленькую комнату сладковатым запахом вареных овощей. За окном уже совсем стемнело. Часы на башне пробили двенадцать. Рудольф помаленьку начал клевать носом.

— Однако, — хмыкнул он, в очередной раз очнувшись от дремоты, — куда это Жуга запропастился? Уж не случилось ли чего?

— Да что с ним станется, — отмахнулся Телли. — Должно быть, у ворот застрял. Я ж говорил…

Что именно он говорил, осталось загадкой. С улицы донесся топот, шум, пыхтение и сдавленная ругань, дверь распахнулась от мощного пинка и в дом ввалился травник, на пару с каким-то усатым седым мужиком волочивший третьего. Этот третий был, похоже, без сознания, из его рваных, подвязанных грязными тряпками ран сочилась кровь. В другой руке Жуга тащил наполовину расплескавшееся ведро.

— Рудольф, прими! — крикнул он с порога, сунул ведро старику и обернулся. — Телли, дождевик тащи — вон ту синюю бутылку… Чего уставился? Скорей!

Оцепеневший было мальчишка встряхнулся и бросился к полке.

Напуганный со сна, Рик заметался очумело, схлопотал от травника пинка под хвост и в панике удрал по лестнице наверх, откуда теперь не без опаски наблюдал за всей творившейся внизу суматохой. Вдобавок ко всему, дракошка, убегая, сшиб с каминной полки деревце в горшке и теперь вдвойне не спешил возвращаться, догадываясь, что за это дело его тоже не погладят.

— На стол, Людвиг! На стол! Тил! Иголку!

— Что?

— Кончай трепаться, у меня руки в крови. Вдевай!

Одним движеньем травник смахнул со стола посуду, освобождая место для раненого, рванул из-за пояса нож, проверил пальцем остроту клинка и принялся срезать набухшие кровью повязки. Телли приволок ему синюю бутылку, корпию, моток свежего бинта и теперь во все глаза смотрел, как ставшие вдруг необычайно ловкими тонкие пальцы травника проворно что-то зажимали, чистили, сшивали, растягивали, отрезали лоскуты висящей содранной кожи и присыпали раны тонкой пылью дождевичных спор, от которой багровая венозная кровь останавливалась, как по волшебству. Особо глубокую рану на правой ноге, струившуюся ярко-красным, пришлось перетянуть жгутом и только после бинтовать. Закончив возиться с ногами, травник принялся за руку и Телли замутило от тошнотворного запаха паленого мяса — левая рука у парня оказалась обожженной снизу от ладони и почти до локтя. Жуга некоторое время молча рассматривал ожог, затем огляделся и прищелкнул окровавленными пальцами:

— Телли! Известку неси. Знаешь, где лежит?

Тот кивнул и умчался. Жуга тем временем стащил с полки широкогорлую вместительную банку белого стекла и наполнил ее водой. Зачерпнул ложку негашеной извести из принесенного мальцом кулька, развел в воде и осторожно, едва касаясь тряпкой обгоревшей кожи, промыл известковым раствором рану. Деревянной лопаткой наложил на поврежденное место вязкую густую мазь и после, не размазывая, перебинтовал. Мазь (Телли это знал, ибо готовил ее сам) состояла из воска, сосновой живицы и свиного сала — поровну всего и переваренное вместе.

— Все, Людвиг, можешь отпускать, — кивнул Жуга и вытер пот рукавом. — Рудольф! Подсунь ему чего-нибудь под голову. И дай попить. Ему и мне.

— И мне, — седоусый старик развернул закрутку и снял жгут с ноги паренька. Поднял взгляд на старьевщика. — Здорово, Рудольф, — сказал он неловко.

— Здоров будь, Людвиг, — помолчав, ответил тот. — Давно не виделись.

— Давненько.

— Что за парень? — Рудольф склонился над столом. — Знаешь его?

— Чего ж не знать, — хмыкнул тот. — Бликса это. Сковородник. Ходит по дворам, лудит, паяет.

Рудольф зачерпнул из ведра, медленно, с ложки принялся поить раненого. Нахмурился.

— Кто ж его так-то?

— А вот это, веришь ли, и сам не знаю, — поколебавшись, развел руками страж ворот. — Видел, а не знаю. Может, друг твой рыжий чего скажет… А, Жуга? Слышь? Что за тварюга парня-то погрызла? Знаешь, нет?

Жуга стоял у камина, хмуро и сосредоточенно вычищал ножом из-под ногтей запекшуюся кровь. Поднял голову, посмотрел на Телли, на Рудольфа и отвернулся.

— Не сезон им, — невпопад пробормотал он, будто оправдывался перед кем-то. Спрятал нож и нелепо повел руками, словно не зная, куда их девать. — Не сезон…

Он поддел башмаком остатки деревца и толкнул их в огонь.

— Что?

— Ты все расскажешь мне, Рудольф, — сказал Жуга вместо ответа. — Все про все, ты понял?

Жуга не спрашивал, а произнес это, как нечто, не подлежащее сомнению, и старьевщик почему-то понял — да, расскажет. И не нашелся, что ответить.

Травник между тем стащил с полки бутылку, выдернул с коротким «тым!» зубами пробку, помедлил и выплюнул ее в камин — деревяшка вспыхнула спиртовым синим пламенем. Плеснул в стакан остатки самогона, покосился на раненого Бликсу. Снова, будто наяву, перед ним возникло видение огромных, горящих желтизной собачьих глаз, слепая темнота проулка, раскаленное жало паяльника, рассыпанные угли…

Часы на башне с натужной усталостью пробили час.

— Не сезон, — повторил Жуга и опустил взгляд. Стакан в его руке дрожал. — А так хотелось хоть немного пожить спокойно…

Он вздохнул и одним глотком опрокинул самогон в пересохшее горло.

Суета в доме старьевщика наконец утихла. Страж ворот ушел домой. После ужина (забытая капуста разварилась в нитки), Жуга отправил Телли вместе с безобразником драконом спать наверх. Перебинтованного вдоль и поперек лудильщика еще раньше уложили в комнате Рудольфа — тот ради такого дела предоставил свою кровать. Старик вообще вел себя сегодня на редкость странно, был хмур, рассеян, а на вопросы отвечал коротко и невпопад.

— У него хоть родичи-то есть? — спросил он травника.

Тот лишь пожал плечами; он был занят — варил на последней воде для раненого сонное питье. Дрова в камине громко потрескивали, в трубе порывами завывал ветер. Надвигалось ненастье. Подбросив дров, Жуга убрал котелок с огня и уселся на коврик. Рудольфу стало не по себе от позы травника — точь-в-точь так же днем сидел мальчишка. Травник долго молчал, раскрасневшийся от водки и огня, ерошил пятерней всклокоченные рыжие вихры. После всей недавней суматохи в доме было необычно тихо и тепло. Бесновался ветер за окном. Наконец Рудольф не выдержал молчания и первым начал разговор.

— О чем ты меня хотел спросить?

— Вот и я думаю — о чем, — хмыкнул Жуга. — Обо всем сразу нельзя, а выбрать что-то одно не получается.

— Раз так, давай уж просто хоть поговорим. Обо всем сразу.

— Ну что ж. Давай.

— Что за зверюга парня покусала?

— Собака, — помолчав, ответил травник. — Здоровенная такая псина. Черт знает, откуда взялась… — он с хрустом потер небритый подбородок. — Проскочила в ворота, только мы ее и видели. А парень этот, видно, там паял чего на улице, а как увидел этакую тварь, вскочил, перепугался. Она на него и кинулась. Паяльником тут не отмашешься… Мы, когда подоспели, только одного его там и нашли. У вас кто-нибудь тут таких собак держит? А впрочем, что я спрашиваю — откуда ж тебе знать…

— Вообще-то, знаешь ли, не держат, — отозвался старик. Голос его чуть заметно дрожал. — На кой сдалась собака в городе! Бродячая, быть может. Их тут полно по осени. А сам ты что об этом думаешь?

— Есть одна мыслишка, — нехотя сказал Жуга. — Но чувствую — не то. Не там ищу. А объяснить тебе как надо не сумею, даже не проси: всю ночь пришлось бы говорить, а все равно не поймешь.

— Ну, если ты так считаешь…

— Рудольф.

— Что?

— Как умерли твоя жена и дочь?

Старьевщик дернулся, как будто его ударили. Синие, слегка посоловевшие глаза Жуги смотрели на старьевщика в упор, не мигая, и тогда Рудольф сам отвел взгляд.

— Дознался все-таки, — пробормотал он. — Откуда? Впрочем, ясно. Людвиг разболтал? Лю-юдвиг… — покивал Рудольф и закусил губу. — Что ж, верно. К стенке ты меня припер, рыжий. Отпираться я не стану. Загрызли их. Вот так же, как сейчас вот этого. Никто не видел и не знает, кто и как.

Травник не ответил.

Холодный ветер налетал упругими порывами, дождем стучал в оконное стекло, царапал черепицу. Огонь в камине дергался, плясал, дым из трубы короткими клубами вышибало в комнату. Жуга ругнулся про себя. Задвижки, как у деревенских печек, над камином не было. Открытый огонь очень быстро согревал помещение, но чтобы долго, на всю ночь сохранять тепло — такого за камином не водилось.

— Надо ставни закрыть, — сказал он, вставая. — Как бы стекла не повышибало…

Его слова прервал донесшийся снаружи громкий треск, и в следующий миг дом старьевщика сотряс чудовищный удар, как будто некий великан с размаху саданул дубиной в крышу, словно в барабан. Что-то с шумом рухнуло на мостовую, окошко, выбитое толстой веткой, заблестело зубьями осколков, с подоконника закапала вода. Рудольф и Жуга переглянулись и опрометью бросились к двери.

Выл ветер. Мокрой пеленой хлестал косой осенний дождь. Старое дерево, еще недавно росшее у дома, рухнуло, разворотив корнями мостовую и едва не порушив при этом сам дом.

— Это был самый старый тополь в Лиссе, — сказал Рудольф.

Жуга, помедлил, отступил от дома и привстал на цыпочки, пытаясь бросить взгляд на крышу. Памятуя, какой силы был удар, травник рассчитывал обнаружить там по меньшей мере дыру, но к его удивленью таковой не оказалось. И вообще вся черепица выглядела целой и лежала, где ей полагается лежать, блестела под дождем, как новая. Стены тоже, вроде бы, не пострадали. Единственным произведенным в доме разрушением оказалось разбитое окно.

— Умели же строить раньше… — покачав головой, пробормотал он и, слегка пошатываясь, направился обратно в дом. Рудольф, вооружившись топором, уже отсек злосчастную ветку и теперь закрывал ставни. — Завтра стекольщику скажу.

— На хрена деньги тратить? — возразил Рудольф. — Досками забьем.

— Все лучше, чем лишние свечи жечь.

Телли был внизу.

— Что стряслось? — буркнул он. — Я чуть со страху не загнулся. Что это было?

— Дерево упало.

— Крышу не пробило?

— Нет. Иди спать.

Жуга посмотрел мальчишке вслед, опустил глаза. Взгляд его упал на черепки цветочного горшка и травник помрачнел лицом.

— Везет нам на поломанные деревья, — как будто прочтя его мысли, сказал подошедший Рудольф. — Вот, может, потому я вас в дом к себе пускать и не хотел, боялся — вдруг опять все повторится. Не зря, выходит, боялся.

Травник медленно кивнул:

— Выходит, что не зря.

СОЛОМЕННЫЙ ЛИС

Утром следующего дня Бликса пришел в себя, и Телли, который принес ему питье, сразу позвал Жугу.

— А, это ты, — лудильщик слабо улыбнулся, завидев травника. — Здорово, Лис соломенный. А я-то думаю, кто меня так мастерски заштопал… Где я? У Рудольфа?

— Привет, Бликса, — Жуга кивнул, присел на край кровати, бесцеремонно задрал одеяло и осмотрел повязки на его ногах. Бликса тоже потянулся было глянуть, но травник жестом остановил его: — Смотреть не советую. И вставать пока тоже не надо.

— Ну, ты даешь! — возмутился тот. — А если по делу?

— Придумаем что-нибудь, не дергайся. Что ты, в горшок не попадешь, что ли?

Бликса хмыкнул, потер подбородок и только теперь заметил, что рука его тоже в бинтах. Несколько мгновений он молча разглядывал плотный белый кокон, затем поднял взгляд на травника.

— Она меня… сильно погрызла? — голос его дрогнул.

— Суховязки целы, остальное заживет. Вот, выпей лучше.

Бликса послушно глотнул из кружки, поморщился.

— Фу, гадость какая… Неужто нет чего получше?

— Пока не поправишься, я буду решать, чего тебе пить, — оборвал его травник, и Бликса, давясь, осушил кружку до дна. Откинулся на подушку.

— Я, наверно, всю кровать кровью заляпал, — он вновь неловко заглянул под одеяло. — Черт-те что… Это ты меня подобрал на улице?

— Я и Людвиг. Стражник, у ворот который.

— А, знаю его. Дочка его как-то раз мне кастрюлю вынесла лудить, а я возьми, да ущипни ее за это самое… В смысле, дочку, а не кастрюлю. А тут и он идет. Как хрясь меня 'лебардой по хребту…

— Собаку ты хорошо разглядел?

— Куда уж лучше-то! — раненого передернуло. — Эй, полегче! Моя нога-то, все-таки… Разглядел, а как же. Вот такенная скотина, — Бликса показал рукой от пола. — Черная, мокрая, зенки — во! — как блюдца чайные. Набросилась, глаза горят, ужасть! Только и успел ей в харю ткнуть паяльником; подмяла и ну рвать. Больше ни хрена не помню. Думал, все — капут пришел, ан нет. Это что ж получается, как ни крути, а я твой должник теперь. Слышь, Лис?

— Слышу, — травник сосредоточенно ощупывал правую ногу лудильщика ниже колена. — С долгами как-нибудь потом разберемся. Так тоже больно?

— Терпимо…

— Так значит, говоришь, просто так набросилась?

— Собака-то? Ну, да. Сижу я, значит, никого не трогаю, а тут она как выскочит, жаровню опрокинула… Слышь, Лис, а струмент-то, струмент-то мой где?

— Бросили. Не до того было.

— Как не до того? Как это не до того? А, черт… — Бликса суматошно подскочил на кровати и, сраженный болью, повалился на подушки. Закусил губу. — Куда ж я без него-то?

— Что-нибудь придумаем, — сказал Жуга и встал. — Короче, так. Лежи смирно, если что — кричи, я накажу, чтоб мальчишка поблизости был. Тил его звать. Он же тебе и ноги перевяжет. Руку не трогай — сжег ты руку. Ею я потом займусь.

И с этими словами травник вышел вон, ибо на улице уже скрипели колеса Марковской бочки.

— Эй, вы! Алхимики чертовы! Отравители посиневшие! — вопил в своей обычной манере водовоз, катя на них бочку меж разобранных завалов. — Воду брать сегодня будете, или как? Ой, мать! Это чего тут у вас?

Упавший тополь перекрыл почти что весь проезд, дверь дома едва открывалась. Лошадь Марка с меланхолическим спокойствием остановилась у поверженного дерева и дальше идти не намеревалась. Травник мимоходом сделал в памяти пометку нанять кого-нибудь, чтоб разрубили тополь на дрова или хотя бы оттащили прочь. Пока Марк, ругаясь и пыхтя, таскал воду в дом, Жуга наставлял Телли, как ухаживать в его отсутствие за раненым.

— Возьмешь свежих бинтов и тысячелистника — вон ту зеленую кашу в банке, видишь? Смажешь ею раны, перевяжешь наново. Смотри, чтобы узлом не закрутило. Туго тоже не завязывай — не бегать, не слетит… Так. Что еще? А, да. Старые бинты — в бадью и замочи. Только воду в ней не грей, а то кровь не отстирается. Все понял?

— Все, — кивнул тот. Помедлил, и все-таки задал вопрос, который, похоже, не давал ему покоя всю ночь. — Слышь, Жуга, а этот парень что, так и будет теперь с нитками в ноге ходить?

— Выдернем потом.

— А ловко ты вчера его! Научишь меня одной рукой узлы вязать?

— Научу.

— А ты куда?

— А у меня дела. Я вечером вернусь. Дверь никому не открывай. И Рудольфу скажи, чтоб не открывал.

— А дверь-то чего?

— На всякий случай.

В надежде узнать хоть что-то о событиях вчерашней ночи, Жуга вознамерился пройтись по кабакам. Начать решил с «Сухого вяза», о чем вскоре пожалел — публика там собиралась важная, богатая и большей частью не из местных. Кто и кого задрал на улице, их интересовало меньше всего. Разговоры промеж них шли все больше про рыбу, про цены на рынке, про мародеров на дорогах и домашние дела. На рыжего нескладного парня в простецком кожухе и мятых штанах, заляпанных, вдобавок, чем-то подозрительно бурым, посматривали косо. Без толку просидев пять менок, травник направился в «Синего дракона», а оттуда — в «Башмаки».

— А, здорово, рыжий! — Томас улыбнулся. На Жугу повеяло чесночным перегаром. — Давно тебя не видно было. Как делишки?

— Помаленьку.

— Выпьешь?

— Маленькую кружку.

Корчмарь склонился над бочонком.

— Слыхал я, будто лавку ты держишь теперь?

— Угу.

— И то, — одобрил Томас. — А чем торгуешь?

— Травами лечу.

— Эва! А случаем, не у Рудольфа?

— У него.

Кабатчик звонко шлепнул себя по лысине:

— Так стал'быть, ты и есть тот соломенный Лис! А я-то гадал, кто такой…

— Какой еще, к черту, соломенный Лис? — ответил травник раздраженно. — Жуга меня зовут!

— А, это да, оно, конечно, — закивал согласно Томас. — Да только если люди так зовут, чего с меня-то взять…

Жуга помедлил и наконец решился.

— Слышь, Томас, может, ты слыхал краем уха… Что за псина бегает по городу? Большая, черная. Парня одного вчера погрызла ночью, ко мне его принесли.

— Это Бликсу-то? — насторожился кабатчик. — Как же, слыхал. А что он, жив? — Жуга кивнул. — Ну, стал'быть, повезло. — Он помедлил. Сгреб со стойки пустую кружку. — Вот что, рыжий, знаешь, что… Я в эти, ваши с Рудольфом игры не играю. Сами натворили делов, так теперь свой зад и подставляйте, а меня не трожь, мое дело честное, я пивом торгую. Еще налить?

— Не надо, — Жуга помолчал и полез в кошель. — Сколько я тебе должен?

— Свои люди, сочтемся…

Как назло, у травника остался только талер. Томас высыпал на стойку горку медной мелочи, которую Жуга, не пересчитывая, скопом сгреб в кошель и двинулся к двери.

— Спасибо за пиво.

— Не за что. Поосторожней там с собаками своими.

Жуга остановился, будто ему вдруг выстрелили в спину. Обернулся медленно.

— Их… Не одна?

— Не притворяйся дурачком, рыжий.

— Я не вызывал этих тварей, Томас.

Кабатчик криво усмехнулся. Поднял взгляд.

— А кто?

К тому часу, когда Жуга добрался в своих поисках до «Красного петуха», уже начинало темнеть. Сегодня на постоялом дворе было людно. В кабаке, соответственно, тоже кучковался народ. Травник уже в который раз за день заказал пива, подождал, пока парень за стойкой не наполнил кружку и достал из кармана монетку покрупней. Покрутил ее в пальцах.

— Лудильщика Бликсу знаешь? — спросил он. Парень кивнул. — Вчера его собака задрала. Не насмерть, правда…

Судя по тому, как равнодушно тот пожал плечами, Жуга решил, что для него это уже не новость. Он помедлил.

— Ты что-нибудь слыхал об этом?

Парень, не ответив, бросил на травника сердитый взгляд и хмуро принялся протирать кружки грязноватым полотенцем.

— Может быть, ты что-нибудь еще слышал о собаках? — опять не получив ответа, травник подтолкнул к нему монетку. — Это очень важно для меня. Я мог бы заплатить…

Парень отставил кружку, повесил полотенце на плечо и щелчком отбросил монетку обратно.

— Отстань от него, — чья-то широкая ладонь легла травнику на плечо. Жуга обернулся. За спиной стоял Вальтер — хозяин «Красного петуха».

— Оставь Пауля в покое, — повторил кабатчик, — он ничего тебе не скажет. Он немой. Все слышит, но не говорит.

Травник невольно растерялся и замешкался с ответом.

— Что ж он не сказал… — неловко начал он и сбился. — А, черт… Ну, все равно, мог бы показать хоть как-нибудь.

— Он не любит, когда ему напоминают, — Вальтер покосился на монетку, прилипшую к стойке, и потер ладонью шрам на подбородке. Поднял взгляд на травника. — Чего ты тут вынюхиваешь, Лис?

Жуга неторопливо глотнул из кружки.

— Это из-за тебя меня прозвали соломенным? — спросил он вместо ответа.

— Да. Из-за меня, — отрезал тот. — Еще вопросы будут?

— Будут.

— На кого работаешь, рыжий? — хозяин постоялого двора прищурился.

— Ошибаешься, Вальтер, — Жуга покачал головой, — я не сыскарь.

— Оно и видно, — буркнул тот. — У сыскарей и кругляшки будут покрупней и осведомители получше. И уж они-то прекрасно знают, что разливала в «Красном петухе» не из болтливых… Ну что, так и будешь стоять и хвост мне крутить? Говори, чего надо или пей свое пиво и выметайся. А можешь и то и другое и третье.

— Ты знаешь, что Бликса вчера чуть не сдох?

— Одним дураком больше, одним меньше, какая разница?

— А такая, — Жугу помаленьку начала разбирать нездоровая злость, — что следующим дураком вполне можешь оказаться ты, понял?

— Да что ты? — усмехнулся тот. — Ой, боюсь, ой, напугал! А ты, я гляжу, наглый, даром, что соломенный… — он сделал знак вышибалам оставаться на месте. — Ну, допустим, понял. Дальше что?

— Меня интересует все, что касается этих собак.

— Все?

— Все. Любые сплетни.

— Ну так и спрашивай у своего Рудольфа! — рявкнул Вальтер, наливаясь кровью. Громилы у дверей пришли в движение. Жуга почувствовал, что вновь коса нашла на камень: о загадочных собаках никто из горожан не знал, а если и знал, то не хотел говорить. Как ни крути, все упиралось в Рудольфа, а Рудольф молчал. Молчал, несмотря на гибель жены и дочери и добровольное десятилетнее затворничество. Тоже не знал? Или…

Или — что?

В этот момент дверь корчмы вновь открылась, пропуская троих человек, одетых в одинаковые синие полукафтаны службы городского магистрата. Один держал в руке очиненное перо и свиток желтоватого пергамента с печатью на малиновом шнурке, второй был стражник при оружии, а третий просто шел без ничего, зато щеголял в черных и лоснящихся, отменной выделки, скрипящих кожаных штанах. Кабатчик сплюнул и переменился в лице.

— Тьфу, черт, еще и эти на мою голову! — он отмахнулся от травника, давая понять, что разговор окончен. — Все, Лис, уходи, не до тебя сейчас.

— Пиво допью и уйду.

— Допивай.

Меж тем тот, что был со свитком, успел уже свой свиток развернуть, встал посреди залы и откашлялся, прочищая горло.

— Приказом бургомистра! — начал он, — и по согласованью с гильдией Лиссбургских пивоваров мы, посыльный городского магистрата Редан Кокошка, подмастерье цеха пивоваров Марек Пемберзон и капитан городской стражи Фердинанд Альтенбах обычным порядком уполномочены по кабакам проверку учинить, дабы выяснить…

— Хорош болтать, упал намоченный, — поморщился Вальтер. — В первый раз приходите, что ли?

— … дабы выяснить, — невозмутимо продолжил тот, — хорошее ли пиво в городских трактирах подается, и не разбавляют ли его хозяева с намереньем неправедно нажиться. — Он кончил читать и свернул пергамент в трубочку. — Печать смотреть будешь, Вальтер?

— И так верю, — буркнул тот.

— Ну что ж, порядок ты знаешь, — Редан Кокошка повернулся к стойке. — Пауль, наливай.

Тот нацедил из бочки кружку. Жуга с интересом наблюдал как Марек — тот, что в кожаных штанах, отхлебнул первым, скорчил серьезную мину и кивнул. Передал кружку Фердинанду. Пока оставшиеся двое пробовали пиво, Марек подтащил к стойке скамейку.

— Еще кружку, — потребовал Реган. Пауль подчинился. Посетители корчмы сгрудились вокруг них. Зрелище происходящей «пивной проверки» их изрядно веселило, не говоря уж о том, что напрямую затрагивало их интересы.

На затертую, отполированную бесчисленными задами выпивох скамейку вылили подряд три кружки пива, после чего Марек подобрал полы своего кафтана и с самым серьезным видом на нее уселся. Со всех сторон посыпались шуточки.

— Ну и работенка у парня. Дитель, ты поглянь, чего придумали!

— Это что ж, теперь так пиво пить полагается?

— А че, в сам'раз… И закусь не нужна.

— Да и запаха не будет.

— И много этак зайдет?

— Кому как. Мыслю я, что ведерко засосет на дармовщину.

— Гм! Надо будет как-нибудь попробовать…

Толпа разразилась хохотом. Марек сидел с каменной физиономией, неподвижный, сосредоточенно считая про себя, пока наконец не решил, что прошло уже достаточно времени, и медленно принялся вставать. Прилипшая к штанам скамейка поднялась вместе с ним. Редан Кокошка удовлетворенно кивнул и что-то написал на пергаменте. Фердинанд Альтенбах и Марек тоже нацарапали внизу по крестику. Скамейку с липким треском от Пемберзоновских штанов отодрали, после чего потребовали пива темного и всю процедуру повторили.

— Удостоверяю, — «уполномоченный» протянул пергамент Вальтеру, — что пиво в сем трактире подается свежее, светлое и темное, Хальсеновской варки, качеством удовлетворительное и неразбавленное.

— Стоило мороки, — буркнул тот. — Спросили бы людей.

— Дык спрашивали, — хмыкнул тот, рыгнул и поморщился. — Тьфу, черт… Целый день уже так ходим, скоро из ушей пиво польется.

— Иной бы черту душу заложил за этакую должность.

— Это как посмотреть. Пивко в охотку хорошо, а по работе пить — маета одна. Ну ладно, бывай.

— Бывай и ты.

Сопровождаемая беззлобными насмешками, троица проверяющих прошествовала к выходу. Дверь за ними закрылась. Воодушевленные результатом проверки, посетители по двое, по трое задвигались к стойке.

— Мне светленького налей.

— Плесни и мне кружечку, Пауль.

Вальтер повертел в руках пергамент, обернулся и встретился взглядом с травником. Жуга отхлебнул из кружки и с понимающим видом ухмыльнулся:

— Лакрица?

Кабатчик помедлил, прежде чем ответить.

— Больно умный ты, Лис, — сказал он наконец. — Не боишься, что побью?

— А я соломенный, — с усмешкой глядя Вальтеру в глаза, сказал Жуга, — но со смолой. Как тот бычок. Смотри, не прилипни.

Он поставил на стойку опустевшую кружку, пришлепнул рядом менку.

— Поговорить надумаешь, — сказал он, — знаешь, где меня искать.

И с этими словами повернулся и ушел.

До дому травник добрался уже вечером, расстроенный, злой и раздувшийся от выпитого пива, и долго стучался в дверь, прежде чем его впустили.

— Вы что, с ума посходили? — буркнул он, входя. — Полчаса стучу.

— Ты же сам сказал — никого не пускать… — пролепетал Телли.

— Но я же не себя имел в виду!

— Так я ж не знал, что это ты!

— Спросить-то можно было, — Жуга закрыл дверь и повесил кожух на гвоздь. Взъерошил волосы рукой. — Повязки Бликсе поменял?

— Поменял.

— Не загноились раны?

— Вроде, нет.

Травник подошел к камину. Приподнял крышку, заглянул в котел.

— С обеда не осталось ничего?

Рудольф покачал головой:

— Нет. Все подъели. Нас же четверо теперь.

— Я хотел на рынок сбегать, да деньги кончились, — прибавил Телли. — Ты дал бы, что ли, а то с пустым брюхом спать придется.

— Придется, что ж поделать, — хмыкнул травник. — Куда ж ты сейчас пойдешь-то, на ночь глядя?

— Места надо знать, — ухмыльнулся тот. — У Франца Хальфа лавка дотемна открыта. И пекарня там рядом, а хлеб ведь завсегда с ночи пекут. Тесто, небось, уже подошло… Давай, короче.

Жуга устал и потому предпочел не спорить, молча вынул кошелек и отсчитал в подставленную ладонь пяток медяков. Замешкался на миг, рассматривая одну монетку, нахмурился и сунул ее обратно. Достал взамен другую.

— На. Купишь хлеба и колбасы.

— Кровавой?

— Ливерной, она дешевле. Да поосторожней там, слышь? Не нарывайся.

— Я быстро.

Телли оттолкнул вертевшегося под ногами Рика и умчался, только дверь хлопнула. Жуга помедлил, затем сел и высыпал на стол содержимое кошелька. Разложил монеты по ранжиру. Здесь были только менки: пфенниги, патары, шляхетские гроши, полугроши, орены и геллеры, и даже парочка неведомо как затесавшихся сюда турецких динаров с дырочкой посередине как у медальона — причудливая денежная смесь, имевшая хожденье в Лиссбурге. Последней Жуга вынул ту самую монетку, что привлекла его внимание. Поднес ее поближе к пламени свечи и вновь нахмурился.

Странный медяк не походил ни на что, начиная хотя бы с того, что монетка была не круглой, а семиугольной. На одной стороне была выбита в профиль чья-то голова на фоне гнутого трезубца, другую сторону сплошь покрывали письмена. Читать Жуга умел плохо, но все же, сравнивая с прочими монетами, не обнаружил среди надписей на них ничего похожего. То были даже не буквы, а какая-то нелепая путаница угловатых черточек и точек. Не походило это и на арабскую вязь, вдобавок, травник как-то слышал краем уха, будто ислам запрещает изображения людей где бы то ни было. Он перевернул монетку и вновь вгляделся в резкий скуластый профиль лица на другой стороне. Как ни крути, а это, все-таки, была именно чья-то голова.

Почему-то травника не покидало ощущение, что подобные монеты он уже где-то видел. Жуга отложил монетку и потер глаза. Голова была тяжелая, хотелось спать — поход по кабакам во всех смыслах не прошел для него даром. Быть может…

— Рудольф, — окликнул травник старика.

— Что? — поднял голову тот.

— Помнишь, ты убрал в кладовку вещи сверху? Там была коробка. Черная такая, в две ладони шириной.

Старик помедлил.

— Не помню. Может, и была… Погоди, сейчас взгляну.

Он встал, взял свечку и ушел в чулан, с минуту шумно там возился, передвигая разный хлам, и вскоре появился вновь, неся в руках лакированную, всю в царапинах шкатулку.

— Эта?

— Да, — Жуга кивнул, открыл крышку и сразу понял, что память его не подвела: среди резных безделушек лежали две монеты. Старые, покрытые зеленоватой патиной, но в точности такие же, как та, что на столе. Рудольф и Жуга переглянулись.

— Откуда они у тебя? — спросил травник.

— Да разве ж я сейчас вспомню, — пожал плечами тот. Потер ладонью подбородок. — Должно быть, вместе со шкатулкой и купил когда-то…

— Хм… — Жуга помедлил, заглянул в шкатулку и вытащил оттуда резную фигурку. Повертел ее в пальцах и поставил на стол.

— А это что такое?

Тяжелая, изжелта-белой кости статуэтка изображала воина и высотой была примерно с палец. Указательный. Работа была мастерской — нож резчика с дотошностью изобразил и меч и шлем и прочие детали амуниции и даже звенья кольчуги. Плечи и спину скрывали складки длинного, почти до пят плаща. Черты маленького лица поражали тщательностью отделки, а самые мелкие детали — брови, ноздри, зрачки глаз были выжжены железом. Несмотря на это, сосредоточиться на нем Жуга не смог. В нем было что-то очень знакомое, и в то же время неведомый мастер ухитрился вырезать на редкость неприметную персону. Сквозь полупрозрачную кость чуть красновато просвечивало пламя свечи. Заинтригованный, Жуга отставил статуэтку в сторону и потянул из шкатулки следующую. Рудольф следил за ним с не меньшим интересом.

На сей раз это была ладья. Под вздутым парусом, на круглой маленькой подставке, она, как и воин, тоже была вырезана с исключительным старанием. За костяной ладьей последовал дракон. Длинношеий, чуть пригнувшийся и свивший хвост кольцом. Зубастая пасть была распахнута в атаке, хребет, макушка головы и холка щетинились остроконечным гребнем.

Четвертая фигурка вновь изображала человека. Он был безоружен, почти на голову ниже ростом и довольно просто одет. Его лицо, несмотря на тонкую резьбу, отличалось той же странной размытостью черт, что и у воина.

Травник хмыкнул, вытряхнул на стол последнюю оставшуюся в шкатулке фигурку и вытаращил глаза:

— Черт… — невольно вырвалось у него.

— Где? — старик, подслеповато щурясь, нагнулся к столу. — А… Это не черт. Это лис.

Три маленьких мальчишеских фигурки возникли возле выхода из полутемного кривого тупичка совершенно неожиданно, и Телли непроизвольно перешел на шаг, а затем и вовсе остановился. Шагнул назад. Сердце его бешено заколотилось. Он огляделся по сторонам и понял, что «нарвался».

Трое не спеша двинулись вперед, и вскоре желтоватый отсвет фонаря выхватил из темноты ухмыляющиеся рожи Отто и двоих его неизменных приятелей.

— Гля, пацаны, — вовсю изображая удивление, воскликнул Отто-Блотто, — снеговик ползет! А вроде, не сезон…

— Точняк, не сезон, — подтвердил тот, что пониже ростом, со щербинкой на передних зубах. Сплюнул. — Да и не место.

Телли так и прозвал для себя этих трех корешей — Отто-Блотто, Рябой и Щербатый. Последних он не знал по именам, да по большому счету, ему было все равно.

— Я ж говорил тебе, чтоб ты не лазил, где не надо, — кулаки в карманах Отто лениво зашевелились. — Говорил, али нет, а, мельник?

— Я не мельник, — буркнул Телли, отступая вглубь проулка и придерживая сумку с колбасой и булкой хлеба.

— А кто иначе, коли вся башка в муке? — хохотнул второй, с избитой оспинами рожей. Протянул руку за сумкой. — Он самый, энтот, значит, му… мукомор и есть…

— А могет быть, маляр?

— Ну-ка, дай мешок.

Рябой не дрался без свинчатки. Телли чуть помедлил и нехотя скинул заплечную лямку. Перед его глазами вдруг возник Жуга — память услужливо и, как всегда в момент опасности, с необычайной резкостью оживила события двухнедельной давности, когда Жуга, поддавшись его уговорам, принялся таки учить мальчишку, как давать отпор.

«Понимаешь, — говорил травник, — твоя беда в том, что ты боишься драки. А в драке нет смысла попусту бояться. Если ты боишься — тебя побьют. А если не боишься, то конечно тоже побьют, но страшно уже не будет. А значит, сможешь им дать сдачи. И помни — те, кто бьют втроем одного, всегда его боятся, а иначе вышли бы один на один.»

Послушать — так сплошное развлеченье… Телли в сомнении поднял взгляд.

И эти вот — его боятся?

Что-то не похоже…

«Ты скорый на язык, — говорил тогда Жуга, — вертлявый и соображаешь быстро. Полено, вон, тогда поймал на мах… Не получилось убежать — хитри, играй, кружись. Их же трое. Ты-то знаешь, как ударишь и куда, а вот они — черта с два, даже друг про дружку! Обзови их, что ли… Разорви рубаху, в рожу плюнь, заставь их растеряться. Делай суматоху! Понял?»

«Понял», — Телли кивнул.

«Ни хрена ты не понял, — усмехнулся травник, вставая. — Ну, что ж, давай учиться…»

В руках у Щербатого мелькнула короткая толстая палка. Известное дело — канава пустым кулаком не дерется. Телли понял, что дело плохо, и…

Шагнул вперед.

— Что, — простодушно хлопая глазами, спросил он Щербатого, — палочкой меня бить будешь? — голова его нелепо дернулась, и Телли, по какому-то наитию не сменив интонации, повторил как нелепое эхо: — Палочкой меня бить будешь?.. Палочкой меня бить будешь?..

— Эй, ты че… — Щербатый, растерявшись, отступил.

«Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать: „Руки прочь от меня!“. Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе жить?! Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?»

Тил бросился вперед, но бить Щербатого не стал. Заместо этого на полпути рванулся вдруг к Рябому — тот как раз залез по локоть в сумку — и врезал ему по зубам. Удар получился несильный, вскользь, но совершенно неожиданный, Рябой не удержался на ногах и плюхнулся на мостовую, выронив мешок.

— Ах, ты… — Отто рванулся вперед и чуть не столкнулся со Щербатым. Завертел растерянно башкой. — Хватай его, Румпель!

— Я… хак!..

Локоть Телли врезался Щербатому под дых. Тот хватанул губами воздух и согнулся пополам. Телли вывернулся, вскрикнув от боли, отпрыгнул к стене («Со стены не нападают») и быстро оглядел всех троих («Не теряй врага из виду! Никогда!»). Драка, похоже, переходила в самую опасную стадию — противники опомнились. Можно было попытаться убежать, но колбаса… и хлеб…

Телли стиснул зубы.

— Ну, гад, — прошипел Отто, — ну, ежик, ты меня достал…

— Сам ты ежик!

Телли рванулся («Делай суматоху!»), подхватил валявшийся на мостовой осколок черепицы и запустил им в фонарь. Попал, и не успел еще затихнуть звон разбитого стекла, как Телли, не вставая, бросился вперед. Холодный ветер мигом затушил свечу, из освещения осталась лишь луна. На вновь подрастерявшуюся троицу посыпались удары («Ступня, колено, голень, пах, дыхалка! — голос травника звучал в ушах. — Не трать сил попусту, бей туда, где больно!»). Кто-то пнул его и промахнулся. Другой попал, но потерял равновесие, взвизгнул и упал, хватаясь за промежность. Выронил свинчатку.

— Ы-ы, гадюка-а-а!

— Не трожь! — Телли прыгнул, оседлал упавшего Щербатого, наступил ему на руку и вырвал из пальцев дубинку. Замахнулся: «Изувечу!».

— А-а!

Двое оставшихся насели на него, подмяли и отпрянули, вдруг обнаружив, что колотят не того.

— Черт!

— Мамочки, как больно…

— Это ты! А этот где?

— Уй, мамочки… — стонал Рябой.

— Вон он!

Отто обернулся.

Телли стоял над ними и бежать, похоже, не собирался. Подражая травнику, Телли медленно повел в воздухе концом дубинки и замер.

— Еще добавить, или хватит? — осведомился он. Голос его слегка подрагивал, и должного эффекта не произвел, но все же заставил всех троих призадуматься.

— Ну, гнида…

Телли без замаха, что есть силы заехал Отто палкой по спине. Тот взвыл и повалился на бок.

— Меня звать Телли, — сказал он, отступив на шаг. Голос его звенел. — И я буду ходить там, где захочу, ты понял?

— Понял, — проворчал хозяин Блошиной канавы, потирая спину.

— Ни хрена ты не понял, — Телли, как ему казалось — с очень грозным видом сплюнул, перехватил трофейную палку под мышку, подобрал мешок и вскинул его на плечо.

Стукнула дверь пекарни. Фридрих — подмастерье булочника, парень рослый и усатый, но худой как привидение и весь такой же белый от муки, выглянул на улицу и осмотрелся по сторонам.

— Фонарь расколотили… — охнул он и, разозленный, кинулся к мальчишкам. В руке его, откуда ни возьмись, появилась тяжеленная дубовая скалка.

— Я вас, сукины дети!..

Все четверо, включая и Рябого, со всех ног пустились наутек.

И в этот миг на улице возникла собака.

Телли первым заметил ее, взвизгнул заполошно, бросил палку, сумку и помчался, не разбирая дороги. Налетел в потемках на фонарь, упал, отполз к стене и скорчился в комок. Фридрих ахнул и метнулся обратно в пекарню, оброненная им скалка с сухим перестуком покатилась по брусчатке мостовой. Отто и компания разбежались кто куда. Рябой, несмотря на все свои ушибы, попытался вскарабкаться на фонарь, периодически съезжая, оглянулся и припустил за остальными, дико вереща.

Телли остался один.

Собака приближалась. Громадная, серебристо-серая, она бежала совершенно бесшумно, легким собачьим галопом, и почему-то — со стороны тупичка, откуда не было, да и не могло быть никакого выхода. Огромные глаза ее горели в лунном свете словно два зеленых огонька. Телли хотел зажмуриться и не смог, парализованный страхом, лишь молча сидел и смотрел, как чудовищная тварь поравнялась с ним и… промчалась мимо.

Даже не взглянула на него.

В зубах она несла кошель.

Травник видел бег.

Он чувствовал свое движение меж сдвинутых домов, работу гибкого, хищного тела. Он мчался сквозь моросящий дождь, в холодном свете убывающей луны, изжелта-бледной, скрытой облаками, похожей чем-то на истертую угловатую монету. Лицо на монете смеялось. Дома, ворота, фонари. Чужими глазами все виделось необычайно ясно, словно днем. Он мчался. Он бежал. Потому что…

Еще он видел человека с саблей, в красном с серебром кафтане, человека, которого он почему-то ненавидел, ненавидел люто, страшно. Ненавидел, но не мог с ним справиться. Потому что…

Еще он почему-то видел дверь, обшарпанную стойку с кружками на ней, солому на полу и темень за окном. Горел фонарь под потолком. Короткие толстенькие пальцы с многолетней сноровкой тасовали медные кружочки, тишину закрытой корчмы нарушал приятный, еле слышный звон. Кабатчик подсчитывал дневную выручку. Губы его шевелились. Серебро проворные пальцы убрали подальше. Медяшки звякали. На краткий миг взгляд травника выхватил в их потоке странную семиугольную монетку. Еще одну. Еще. Кабатчик не обратил на них внимания и продолжал считать.

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Кто там? — окликнул кабатчик, и помолчав, добавил: — Закрыто уже!

Вместо ответа поскреблись еще раз. Тихо, осторожно.

— Чтоб тебя… — ругнулся тот. Сгреб монеты в кошелек. В дверь снова постучали. — Слышу, иду!

Он обошел стойку. Из крайней бочки капало, кабатчик машинально прикрутил недозакрытый краник. Помедлил, подобрал мясницкий нож, засунул его на пояс и направился к двери. Посмотрел в окно, но кроме темноты и собственного отражения в черном стекле ничего там не увидел.

Отражение…

Жуга попытался кричать, но не смог. Потому что…

Снова стук. Шаги.

— Да иду же! Вот же черт, принесла нелегкая кого-то на ночь глядя…

Короткие пальцы коснулись холодного металла и старая погнутая щеколда медленно поползла в сторону.

И тогда Жуга закричал.

Водоворот дурного сна нахлынул, затянул, сомкнулся вихрем брызжущей слюны, захлебнулся беззвучным криком и исчез. Как перекисшая брага вышибает днище у бочонка, как разгибается лук, запуская стрелу, так же и травника выбросило из сонного небытия. Он заполошно вскинулся и тупо уставился на стол перед собой, на вплавленные в мутную лужицу растекшегося воска три угловатых монетки. Огляделся. В доме было тихо. Свеча в поставце догорела до самой розетки. Рудольф дремал в кресле у камина. Дракончик тихо скулил, отчаянно царапая входную дверь в попытке выбраться наружу.

— Тил? — позвал травник.

Ответа не последовало.

Услышав имя хозяина, Рик заскребся еще сильней. Жуга поморщился, потер виски. Обрывки сновидений наплывали друг на друга, путались, терялись. Таяли. Он снова слышал стук, бежал по улицам, подсчитывал выручку, кричал «Иду, иду!», отодвигал засов двери, не зная, что за нею…

А что за нею?

Обычно травник не имел привычки спать ни днем, ни даже вечером, по опыту зная, что потом проваляется полночи в напрасных попытках уснуть и утром встанет полностью разбитым. Только выпитое пиво смогло сморить его, пока он размышлял над своими находками. Пять костяных фигурок по прежнему стояли на столе.

— Телли! — уже громче позвал он и вновь не получил ответа. Предчувствие беды усилилось. Травник ругнулся и потянул с гвоздя свой кожух. Свеча мигнула, ярко вспыхнула в последний раз и погасла. Разбуженный дракошкиной возней, проснулся Рудольф.

— Который час? — спросил он. Отблеск угасающих углей ложился на его лицо нелепой движущейся черно-красной маской. Как будто отвечая на его вопрос, далекий колокол на башне отрывисто ударил один раз и смолк. Рудольф и Жуга встревожено уставились друг на друга.

— Телли еще не приходил?

— Нет…

— Черт… — Жуга скрежетнул зубами и заметался, разыскивая шапку. Не нашел, махнул рукой и схватил свой посох. — Непоседа. Я ж предупреждал!

В этот миг в дверь заколотились.

— Откройте, это я! — кричал заполошно ломкий мальчишеский голос. — Откройте!

Весь мокрый, в грязи, Телли ворвался в дом, как будто за ним гнались черти. Сам захлопнул дверь, задвинул засов и без сил опустился на пол.

— Тебя что, опять побили? — Жуга с опаской посмотрел на дверь, но там все, вроде, было тихо. Телли помотал головой и протянул ему сумку.

— Там… — всхлипнул он, — я вид… я видел…

Он заплакал.

— Ну? — травник присел и отпихнул в сторону дракона, который уже проявлял к сумке самый недвусмысленный интерес. — Что случилось? — он встряхнул мальчишку за плечи. — Да говори же! Что ты видел?!

Телли не отвечал.

… Удар, прыжок из темноты, горящие глаза, короткий визг, падение, разодранная плоть, мокрый шорох соломы под ногами… кровь бьет фонтаном из разорванных артерий, запоздалый взмах ножа и крик, крик, крик — отчаянный, безумный, переходящий в бульканье и хрип…

Жуга пошатнулся и схватился за косяк. Прикрыл на миг глаза.

— Что ты видел? — повторил он свой вопрос, уже зная, что услышит.

— Собака… — выдавил тот, глотая слезы. Телли смог сказать всего одно слово, но и этого хватило, чтобы у Рудольфа забегали мурашки по спине. А через миг мальчишка взглянул на травника и вдруг забился в судорожном крике:

— Не смотри на меня! Не смотри на меня так!!!

Редко когда в своей жизни Жуга бегал так быстро, хотя прекрасно понимал и знал, что не успеет. Знал, понимал, и все равно бежал, разбрызгивая лужи, срезая путь кривыми переходами дворов. С разгону налетел на целовавшуюся в подворотне парочку, девица взвизгнула, парень выругался и схватился за нож, но Жуга уже исчез за поворотом. Город кружил, петлял, запутывал дорогу паутиной узких переулков, городил на пути баррикады развалин. Неровная брусчатка мостовой блестела каплями недавнего дождя. Было стыло и холодно.

Он опоздал.

У «Двух Башмаков» уже гомонил народ, кто-то притащил фонарь. Холодея сердцем, травник протолкался сквозь толпу.

— Что стряслось?

— Хозяина порешили, — с веселым возбужденьем охотно сообщили ему. — За стражей уже побегли.

— А за лекарем?

— На хрена за лекарем? и так подохнет… Че ты пихаешься?! Ща как пихну…

— Заткнись!

В голосе травника было что-то такое, от чего словоохотливый зевака тут же заткнулся и поспешно уступил ему дорогу.

В корчме, у самой стойки, лежал Томас. Травник протолкался сквозь вонючую, пропахшую пивом и страхом толпу и содрогнулся.

— Боже мой…

Такого он не видывал давно. Кабатчик еще дышал — залитая красным грудь его прерывисто вздымалась и опадала. Разодранное горло пенили пузыри, среди лоскутьев мышц и жил синевато и страшно блестели оголенные кольца трахеи. Руки до плеч покрывали укусы, рваные, с махрами содранного мяса; в их глубине белела кость. Кровь судорожными толчками била из разорванных вен, заливая пол вокруг неровной черной лужей. Люди в корчме стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Никто не решился подойти к лежащему, переступить неровный круг света от старого свечного фонаря, висевшего как раз над ним, как будто это могло им чем-то навредить.

Никто, кроме Марты.

Травник впервые воочию увидел эту женщину, ту самую Марту, что вечно была на кухне и так смешно боялась мышей, коренастую, широкобедрую, с морщинистыми сильными руками, изъеденными бесконечной стиркой и мытьем посуды, руками, которые сейчас поддерживали голову Томаса. Она была единственной, кто не ушел, не оставил его в беде.

Жуга шагнул вперед. Марта подняла голову. В глазах ее отразился ужас.

— Не подходи! — взвизгнула она и снова разразилась рыданиями. — Не тронь, не смей!

Травник опустился на колени, протянул руку.

— Я хочу помочь, — тихо сказал он.

— Уходи!

Не слушая ее, Жуга стянул свой ремень и принялся накладывать жгут.

Глаза кабатчика открылись, нашарили травника.

— А, Лис… — прохрипел он. Содрогнулся в судорожном кашле. В горле его забулькало, струйка крови стекла изо рта на рубаху. — Доигрался… Пришел… посмотреть?

— Это не я, Томас, — сказал Жуга. Голос его был на удивление тверд и спокоен. — Кто-то другой натравливает собак.

— Какая… разница… теперь… — слова текли мучительно и медленно, как воск с растаявшей свечи. Марта плакала, теперь уже беззвучно.

— Молчи, побереги лучше силы.

— Силы?.. Толку… умираю…

Кто-то сдавленно икнул и рванулся к двери, не выдержав такого зрелища. Ему уступили дорогу, да еще и дали пинка напоследок, чтоб не лез вперед, коль брюхом слаб. Народ в корчме молчал, лишь изредка проносился по рядам людей глухой тревожный шепоток.

Жуга перетянул кабатчику жгутом руку выше локтя, взялся за вторую. Осторожно тронул растерзанную шею и замер в нерешительности. Так же осторожно оттянул края раны, вгляделся в кровавое месиво. Взгляд его помрачнел.

Надежды не было никакой.

Если бы по какой-то нелепой случайности сонная артерия осталась незадетой, если бы кто-то чуть раньше додумался перетянуть ему вены, если бы Жуга бежал чуть быстрее, если бы, если бы, если бы… Всех пальцев на руках не хватит сосчитать все «если». Смерть приближалась к Томасу быстро и неотвратимо, семимильными шагами, и ей не было совершенно никакого дела до всех людей, что встанут на ее пути. Ничто человеческое не могло ему помочь.

Ничто.

Человеческое.

Жуга помедлил, собираясь с мыслями.

Он мог помочь кабатчику. Мог, но для этого пришлось бы вновь вернуть все то, от чего он, казалось, навсегда избавился, вернуть свой дар, свое проклятие, все, что вело его, тащило за уши по злым дорогам спятившей судьбы всего лишь год тому назад, и шрамы на теле, в душе и в сердце его еще не успели зажить. Чем все это могло обернуться теперь, травник мог лишь гадать, а выбор — его выбор лежал сейчас на полу, хрипел разодранным горлом, отсчитывая каплями кровавой клепсидры последние минуты бытия.

Травник закусил губу. «А так хотелось хоть немного пожить спокойно…»

Он уже знал, какое примет решение. В любом случае медлить было нельзя — гораздо проще исцелить еще живого, чем оживлять потом умершего.

Жуга встал и быстрым взглядом окинул толпу.

— Ты, ты и ты, — окровавленным пальцем указал он на троих, стоявших впереди, — бегите на кухню. Несите воду, всю, которую найдете. Быстро! — рявкнул он, заметив, что они не спешат подчиняться. Толпа встревоженно загудела, когда травник снова обернулся к ней. — Остальные — все вон!

Он помедлил и на краткий миг закрыл глаза, ощущая в пальцах колючий холодок серой магической мощи.

Смерть пришла и встала на пороге.

— Вон!!! — заорал он.

Толпа шарахнулась к выходу.

В просторный зал корчмы под «Красным петухом» Жуга ворвался как ядро из катапульты. Взъерошенный, в разодранной рубахе, выпачканной кровью, он хлопнул дверью так, что с потолочных балок посыпалась сажа, и сразу же, без всяких слов направился к занавеске, за которой обычно сиживал хозяин. Один из вышибал метнулся, чтоб его остановить, ухватил за плечо. Затрещала рубаха. Жуга, не замедляя шага, потянул его руку на себя, слегка присел, толкнул ладонью в грудь, и вышибала с грохотом и треском растянулся на полу, сметая лавки и столы. Выражение его лица было самое, что ни на есть растерянное. Посетители заоборачивались, кто-то выругался.

Жуга прошел через весь зал и остановился у стойки.

— Что за шум? — Вальтер возник на пороге, огляделся и только теперь заметил травника. — А, это ты… Что на этот раз?

— Все то же, — травник навалился на стойку. — Поговорим, Вальтер?

Поверженный вышибала наконец-то выбрался из груды обломков и снова подскочил к Жуге. Занес руку для удара.

— Фриц! — коротко и хлестко бросил Вальтер. Громила вопрошающе глянул на хозяина. — Ты мне больше не нужен. Я тебя увольняю.

— Но…

— Расчет получишь завтра. — Он повернулся к травнику, который за время всей этой сцены даже не дрогнул, и молча оглядел его с ног до головы. — А ты, я гляжу, не угомонился. Чего надо?

— Все, что ты знаешь о собаках. Не притворяйся, будто ты здесь не при чем.

— А мне и не надо притворяться, — хмыкнул тот, — я ничего о них не знаю.

— Вальтер, не дури. Сегодня вечером задрали Томаса из «Двух башмаков». — Было видно, как Вальтер побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Жуга подался вперед, к кабатчику. — Он что-то знал. И ты знаешь, но молчишь.

— Я ничего не знаю.

— Врешь!

— Убери руки!

Кабатчик ничего не успел предпринять. Стоявший у стойки худой парнишка в короткой синей куртке вдруг резко развернулся, в воздухе мелькнуло лезвие меча и вонзилось в стойку, туда, где лишь мгновение назад лежали руки травника. Жуга проворно отскочил, увернулся. Меч свистнул раз, другой, и противники замерли друг напротив друга.

— Еще раз дернешься, гаденыш, и я тебя прибью. Ты понял?!

Травник поднял взгляд.

Перед ним была женщина. Рыжеволосая, поджарая, в мужской одежде, похожая на дикую растрепанную кошку. Меч в ее руках слегка подрагивал.

— Что там, Беата? — окликнул их кто-то из компании, сидевшей за крайним столом, у камина. Высокий мужчина поднялся и направился к ним. — Вот те раз! — он выпучил глаза, — да это же Лис!

— Знаешь его? — Беата бросила короткий взгляд на подошедшего, но меч не убрала.

— Чертова задница, знаю ли я?! — возмутился тот. — Я ж те толкую — этот паря мне огниво продал! Ага. Да опусти железку, слышь-ка! Давай, Лис, подсаживайся к нам, не обидим.

Травник молча смотрел на Эриха, наряженного в новенький, расшитый серебром по красному полукафтан. У пояса, набитого в три ряда большими медными бляшками, висели сабля и туго набитый кошель. Дружки солдата — трое у камина, забеспокоились, один из них встал и двинулся к стойке. Этот был длинноволос, ростом чуть пониже Эриха и одет во все серое. Его узкое, породистое лицо немного портили на удивление густые брови. У пояса его был меч, голенище высокого сапога для верховой езды оттопыривала рукоять кинжала. Левый глаз его едва заметно дергался.

— Что за фрукт? — он кивнул на Жугу. Голос его травнику не понравился.

— А? — Эрих завертел головой. — Да помощник Рудольфов. Помнишь, я те говорил? — он снова повернулся к травнику. — Так ты идешь, нет?

Жуга молчал. Ему было, над чем подумать.

От одежды всех троих еле ощутимо тянуло острым характерным запахом, которого травник не чуял уже много месяцев, но узнал мгновенно — запахом жженой конопли.

За столом у камина курили гашиш.

— Нет, — сказал он наконец. — Недосуг мне сегодня. В другой раз.

Беата, помедлив, убрала меч в ножны. Фыркнула и отвернулась.

— Ну, как знаешь, — Эрих порылся в кошельке, ухватил травника за руку и шлепнул ему в ладонь монету. — Держи, приятель. Выпьешь как-нибудь за наше здоровье. Ну, бывай!

Все трое направились к столу, посчитав инцидент исчерпанным. Травник молча посмотрел им вслед, затем опустил взгляд.

На ладони его лежала монета. Толстая, чуть потемневшего литого серебра.

На семь углов.

Бликса уже почти заснул, когда внизу гулко стукнула дверь. Старая лестница заскрипела.

— Жуга, ты? — окликнул он.

— Я.

Последние трое суток, стараниями травника и его ученика лудильщик спал. Раны его медленно, но верно заживали, и лишь правая нога внушала травнику некоторые опасения. Впрочем, Жуга сказал, что хромоты не будет, и Бликса склонен был ему верить, хотя его порой так и подмывало выплеснуть приносимую Телли зеленоватую бурду в ночной горшок, от греха подальше.

Травник пристроил свечу на табуретке, сам сел на край кровати, помолчал. Одежда его была в крови.

— Ты… — лудильщик приподнялся и осекся. — Что случилось?

— Сегодня напали на Томаса, — устало ответил тот. — Тоже собака.

— Томаса? Какого Томаса? Постой-ка, — Бликса сморщил лоб и ахнул: — Кабатчика? который в «Башмаках»? — Жуга кивнул. — Он… жив?

— Надеюсь, выживет. Ему досталось гораздо сильнее, чем тебе.

— Иисус Мария… Куда уж сильнее-то?

— Послушай, Бликса, — медленно проговорил Жуга. — Мне нужна твоя помощь. — Он порылся в кармане и достал две медные семиугольные монетки. — У тебя, случаем, не было… таких вот?

— Была одна. В мешке осталась. А откуда ты знаешь?

— Неважно, — Жуга нахмурился. — Так. Еще вопрос. Ты знаешь Эриха?

— Какого Эриха?

— Он выглядит… выглядел, как кнехт. Высокий, лысоватый. С ним еще парнишка мог быть, такой длинноволосый, в сером, повадки у него, знаешь, такие… — травник повел рукой движением, от которого лудильщику вдруг почему-то стало не по себе, покачал головой и закончил несколько непонятно: — Нехорошие повадки.

— Эрих Штауфер, — кивнул Бликса. — Если только я ничего не путаю, это он.

— Кто он такой?

— Наемник. Мелкая сошка. В последнее время с обозами ездил, в охране.

— А тот, второй? У него еще родинка вот здесь, — Жуга коснулся левой щеки возле уха, — и говор не местный. Девка еще с ними. Рыжая, с мечом.

— О, черт… — Бликса вдруг подобрался. — В какое дерьмо ты ухитрился вляпаться, Лис? Надеюсь, ты с ними не повздорил?

— Ты знаешь их?

— Кто ж их не знает! Хуго и Беата. Хуго — наемный убийца, говорят, из разорившихся дворян. Мечом работает, как бургомистров писарь перышком, без кляксов, прозвище у него — Шнеллер. Его еще Гиеной прозывают.

— Гиеной? — Жуга заинтересованно поднял голову. — А что значит — гиена?

— Не знаю, — Бликса пожал плечами, — но звучит паршиво, согласись.

— У девки тоже кличка есть?

— Да. Есть. Пиявка. Но не советую тебе ее так называть. Она при Хуго как бы на подхвате, а на самом деле вертит им, как кот хвостом. Они не из местных, им на все плевать, берутся за любую работу, лишь бы платили побольше. Чего ты с ними не поделил?

— Что ж… — Жуга помедлил, словно бы и не расслышал последнего вопроса. — Ладно. Думается мне, что остальные не в счет. Спасибо, Бликса.

Он встал, направляясь к двери, и Бликса лишь теперь сообразил, что это за продолговатая штуковина у травника в руках, которую он сперва принял за короткий посох.

— Жуга.

Тот обернулся. Бликса облизал внезапно ставшие сухими губы.

— Не делай этого. Ты не знаешь, с кем связался.

Губы травника тронула едва заметная усмешка:

— Это они не знают, с кем связались. Спи.

— Рудольф.

Старьевщик поднял голову. Хмурый и с похмелья, Жуга спускался по лестнице, ступеньки жалостно скрипели под ногами. В руке он нес узкий меч в потертых черных ножнах. Ранее Рудольф его у травника не видел. Старик кивнул на стул.

— Садись, — он взял бутыль. — Пить будешь?

— Нет.

— А я буду.

Он набулькал в кружку пива, отпил, поморщился и отставил в сторону.

— Где Телли? — травник огляделся.

Рудольф пожал плечами.

— Откуда же мне знать? Убежал куда-то с утра пораньше, вместе с этой… ящерицей своей. Он не выносит дыма табака.

— Ты и в самом деле слишком много куришь.

— Привычка, — хмыкнул тот, — еще с тех времен, когда я… Гм. Как там этот? — он указал чубуком наверх, — жив?

— Поправится. — Жуга потер глаза. Этой ночью он почти не спал.

— Да, — Рудольф плотней закутался в облезлый волчий мех накидки и отхлебнул из кружки. — Это все из-за того, что коптильни позакрывались. Проклятые собаки совсем обнаглели.

— Рудольф.

— Что?

— Это кто угодно, только не собаки.

Старьевщик подозрительно прищурился на травника.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ничего хорошего, — травник сплел до хруста пальцы рук. — Видишь ли… Похоже, это я спустил собак на город. Впрочем, нет, не так…

В нескольких словах Жуга рассказал, как продал Эриху огниво, и что произошло потом. Рудольф слушал с напряженным вниманием, изредка затягиваясь трубкой и прихлебывая из кружки. Наконец Жуга умолк.

— Грешишь на оборотней? — спросил старик.

— Какие оборотни? Старый Томас жрал чеснок как семечки, а оборотни не выносят запаха чеснока. Нет, тут что-то другое.

— Пусть даже так, — сказал Рудольф, в сомнении качая головой. — Допустим, я тебе поверил. Но чего ты хочешь от меня?

— Правды.

— Я не знаю этого солдата.

— Не в солдате дело, — отмахнулся Жуга. — Эрих слишком мелко плавает, чтоб в одиночку заварить такую кашу. Он глуп, да и боец, похоже, средний, ему только кметов брать на алебарду. Никакой соображалки, вырядился как петух, едва лишь завелись деньжата. У самого ладонь в мозолях от гизарма, а туда же — саблю прикупил… Нет. Огниво — вот где собака зарыта. Тьфу ты, — он поморщился, — ну и к месту же присказка… Огниво и деньги — вот что погубило твою жену и дочь. Ты должен знать, что с ними случилось.

Рудольф не ответил. Медленно встал, подбросил дров в камин и так же медленно опустился обратно в кресло. Выколотил трубку и полез в кисет за свежим табаком. Жуга молчал.

— Да, — сказал наконец старик, выпуская клуб сизого дыма, — я знаю. Но я не хочу вспоминать.

— А придется.

— Да, — кивнул тот и вздохнул. — Ну что ж… слушай.

Ты был прав, — начал он. — Мартину и Хельгу действительно загрызла собака. Страшнее этого я ничего не видел. Я очень их любил, тебе не понять. Во мне тогда, наверное, что-то умерло. С тех пор я и живу-то как бы наполовину. И я уж никак не мог подумать, что виновато в этом всем какое-то дурацкое огниво. Что до собак, — он затянулся, — то многих в Лиссбурге в ту зиму закусали насмерть, это было прямо как какое-то нашествие.

— Монеты разошлись по городу, — кивнул Жуга. — Все сходится. И Телли тоже видел, как собака несла кошелек. Непонятно только, для чего собакам их приносить, чтобы потом отнять обратно.

— Может, они просто не могут иначе, — предположил Рудольф.

— Долго это продолжалось?

— Не очень.

— Гм… До серебра, как видно, дело не дошло. Огниво не простое, это ясно. Как оно могло к тебе попасть?

Теперь Рудольф молчал довольно долго.

— В этом городе все не так просто, как кажется на первый взгляд, — сказал он наконец. — У этой лавки, — он повел рукой вокруг себя, — тоже есть своя история.

— Не томи, Рудольф, — хмуро сказал Жуга. — У меня и так почти нет времени. Я знаю, что тебе больно об этом вспоминать. Ты купил его?

— Огниво? Кто знает! Я много чего тогда купил…

Старьевщик помолчал, собираясь с мыслями, и после паузы продолжил:

— Я расскажу тебе одну историю. Когда-то в Лиссбурге жил человек по имени Эйнар, и этот человек очень любил одну девушку. И жил еще тогда один дурак по имени Рудольф. И он тоже эту девушку любил. А девушка… Она не знала, кого из них она больше любит. Не знала, или не хотела знать. А может, не любила никого из них, но ей нравилось, что за ней ухаживают сразу двое, такое тоже бывает. А они были такие разные… Один к тому времени уже всерьез занялся магией, другой — торговлей. И она поставила условие, что выйдет за того, кто больше в жизни преуспеет. Ждать же согласилась год. На самом деле, ей, наверное, тогда было все равно, но как бы то ни было, а год прошел. Она выбрала Эйнара. А глупец Рудольф, вместо того, чтоб отступиться и забыть, стиснул зубы и продолжал гнуть свое. А она… она не знала, кого из них она больше любит. Эйнар стал злым и раздражительным, немудрено — он знал про них двоих. И когда его жена родила дочь, он знал, чья это дочь. Он все больше уходил в свою работу. Почти не бывал дома. Стал все чаще ездить к морю. Неизвестно, что было дальше. Возможно, что он стал потихоньку ненавидеть эту землю, за то, что она носит таких, как они. И однажды он ушел и больше не вернулся. Говорят, что он искал способ, как стать дельфином и в конце концов нашел. Он всегда завидовал дельфинам и хотел быть как они. Никто не знает, почему.

Рудольф умолк. Трубка его давно погасла.

— А дальше? — спросил Жуга. — Что было дальше?

— Дальше все просто, — хмыкнул старик. — Мы выждали год и поженились. Она переехала ко мне. У меня был хороший дом… Он и сейчас неплох, но был еще лучше, можешь мне поверить. А кое-что из бывших вещей Эйнара Мартина забрала с собой. Наверное, на память, а может, просто было жаль выбрасывать. А я слишком сильно ее любил, чтобы протестовать. Вот и все, — Рудольф взглянул на травника своими красноватыми, слегка припухшими глазами старика. — Ты это хотел услышать?

— Нет, не только, — помолчав, ответил Жуга. Кусочки головоломки стремительно вставали на свои места. — Этот дом слишком хорош для лавки старьевщика. Я видел твои товары — на этом барахле таких денег не заработать. Почему тебя все сторонятся, Рудольф? Не верю, что причиной тому одна лишь смерть твоей семьи. Говоришь, ты много путешествовал когда-то. Чем ты торговал, когда был молод?

Рудольф не ответил.

— Молчишь? — травник криво усмехнулся. — Ну тогда я скажу: индийская конопля, афганский хаш, опийный мак…

— Не надо, — поморщился тот.

— Черный гашиш…

— Хватит, я сказал! — кулак старьевщика обрушился на стол. Деревянная кружка подпрыгнула и повалилась на бок, выплеснув остатки пива. — Хватит…

Кровь медленно оттекала от его лица. Рудольф попробовал затянуться, обнаружил, что трубка погасла, выкатил из камина уголек и дрожащими пальцами попытался прикурить. С третьей или четвертой попытки это ему удалось. Травник смотрел на него внимательно и грустно.

— Это не тот дым, Рудольф, — сказал он.

— Знаю, — огрызнулся тот. — Не ковыряй старые раны, Жуга. Я давно уже заплатил свои долги.

— Работа у меня такая — в ранах ковыряться, — Жуга бесцельно подвигал меч, лежащий на столе, наполовину вытащил его из ножен и вложил обратно, Рудольф успел заметить лишь странный сероватый металл клинка и тоненькие нити гравировки. — А твои долги, — травник указал на высохшие пятна крови на своей рубахе: — вот твои долги. Скажи, — он помолчал, — ты вел какие-то дела с Вальтером из «Красного петуха»?

— Да. Мы втроем заправляли всем.

— Кто был третьим?

— Рик ван дер Линден. Ты его не знаешь.

— И как вы называли свой товар промеж себя? «Солома»?

— Да.

— Понятно…

— Что ты собрался делать?

— Лучше, если ты не будешь знать, — уклончиво ответил тот. — Послушай, Рудольф. Может статься, что я уже не вернусь. Дай мне слово, что не выгонишь мальчишку и дракона. Хотя бы, пока не кончится зима.

— А ты поверишь мне?

— Нет. Но это неважно. Важнее, чтоб ты сам себе поверил. И еще. Постарайтесь ничего не трогать из того, что… принадлежало некогда Эйнару. Особенно вон ту дос… Яд и пламя! — Жуга вскочил и метнулся к камину. Обернулся к Рудольфу. — Кто их сюда составил?

Старьевщик встал посмотреть, но в этом не было нужды — Жуга уже стащил с каминной полки круглую, с инкрустацией дощечку и водрузил ее на стол. Рудольф не сразу понял причину его беспокойства — на его взгляд ничего особенного не произошло, просто пять резных фигурок, найденных недавно травником, теперь стояли здесь, на шестиугольниках мозаики.

— Должно быть, Телли постарался, — хмыкнул Рудольф. Коснулся одной из фигурок — ладьи и попробовал ее поднять. Та сидела, как влитая. — Гм… Странно. — Он приподнял всю доску. — Приклеил он их, что ли?

— Не трогай, — Жуга взъерошил волосы рукой и закусил губу. Сам попытался сдвинуть хоть одну фигурку. Безуспешно. — Чертовщина какая-то… — он нахмурился. — Ладно. Потом разберемся.

— Кстати, я давно хотел с тобой о нем поговорить.

— О Телли?

— Да. Со странностями парнишка. Взять хотя бы этого его дракона. Тил говорит, что Рик вылупился прошлой весной, и явно врет — драконы так быстро не растут. Потом, он совершенно не помнит, где жил до войны. Сколько, по-твоему, ему лет?

— Понятия не имею, — покачал головой Жуга. — Двенадцать?

— На вид можно дать двенадцать. Возьмем для верности одиннадцать. Не могут же пропасть в никуда десять лет жизни! Хотя, конечно всякое бывает… Ни ты, ни я не знаем, что он пережил в войну. А память у него здоровская.

— Да, схватывает он все на лету, — задумчиво подтвердил травник. — Так и кажется, что не учится, а… вспоминает?

Они посмотрели друг на друга.

— Гм, — сказал Рудольф.

— Однако, — сказал Жуга, — этак мы с тобою далеко зайдем. Черт, как башка трещит…

— Может, все-таки выпьешь?

— Нет. — Он встал и подобрал свой меч. — Сегодня мне понадобится трезвая голова. Значит, так. Скажи парнишке, чтоб до моего возвращения ничего не трогал. И сам остерегись.

— Ты же сказал, что не вернешься…

Травник поднял взгляд:

— Я сказал: «Быть может, не вернусь».

ТРИ СЕСТРЫ

Первым делом Жуга направился на рынок.

Сколько всего человек в округе занимались обменом денег, травнику было неведомо, но в таком торговом городе как Лисс подобный промысел приносил немалую выгоду. В банки и ломбарды Жуга заглядывать не стал, не без оснований опасаясь шумихи, сам же он лично знал только четверых менял и надеялся, что этого хватит. Один из них — Гельмут Ценкер, приземистый, плечистый, больше похожий на грузчика мужчина лет сорока, обосновался в нише возле рынка. Среди его клиентов было множество приезжих и Гельмут без зазрения совести брал за размен завышенный процент. Травника это вполне устраивало, тем более, что несколько недель тому назад он излечил его от острого приступа радикулита — обычной болезни уличных торговцев.

— День добрый, Гельмут.

Меняла поднял взгляд.

— А, Лис! — он осклабился в улыбке, — привет. Ты ко мне? Какие проблемы?

Жуга достал из кошеля монету:

— Встречались тебе такие деньги?

Гельмут покрутил в пальцах тусклый серебряный семиугольник, куснул его с профессиональной сноровкой и повернул к свету, рассматривая рельеф. Прищурился.

— Хм… Необычная форма. Откуда это у тебя?

— Стало быть, не попадались, — отметил про себя Жуга. — Во сколько ты ее оценишь?

— Хочешь обменять? — Гельмут уронил монетку на стол перед собой, прислушиваясь к звону, удовлетворенно кивнул и положил ее на чашку маленьких весов. — Хм, так-так… пять унций… пополам… три пишем, два в уме… хм… хм… — он почеркался мелом на дощечке, отложил ее в сторонку. — Дам двенадцать менок с вычетом полушки за услуги. Идет?

Травник поднял бровь:

— Так много? Что-то больно дешево берешь. Сменил расценки?

— Обижаешь! Для нужных людей у меня скидка. Так как? Меняешь?

Жуга помедлил и достал еще одну монету.

— У меня к тебе будет необычная просьба, — сказал он.

Гельмут заинтересованно подался вперед.

— Выкладывай.

— Не сегодня, так завтра появятся люди, которые захотят их разменять. Попробуй выловить монеты. Их и вот эти, — травник выложил на стол перед менялой семиугольный медяк. — Давай завышенную цену, не торгуйся. Сколько ты поимел бы с этого серебренника? Только честно.

Тот поколебался.

— Два гроша.

— Получишь три, я обещаю. Если даже не смогу все сразу оплатить, буду лечить тебя бесплатно. Если получится, спроси у других менял и откупи. Да, вот еще что: до темноты зайди ко мне и захвати с собою все, что наменял. Поверь мне, это очень важно. Гораздо важнее, чем ты думаешь.

Гельмут посерьезнел.

— Что стряслось, Жуга? — спросил он. — Влип в историю? Я в грязные игры не играю, ты же знаешь. — Он с подозрением повертел монету в пальцах, выудил из сумки треснувшее, в медной оправе толстое стекло и рассмотрел через него внимательней рисунок реверса и аверса. Прошелся пальцем вдоль реборды. — С ней что-нибудь не так? Фальшивка? Обрезь? Хм, не похоже… Незаконная чеканка? Или… А, понимаю… — Гельмут поднял взгляд, лицо его озарилось догадкой. — Старинная работа, слишком чистое серебро. Подорвет баланс. Хочешь придержать их до худших времен?

— Можно сказать и так, — с облегчением кивнул Жуга. Втайне он надеялся, что Гельмут сам подыщет происходящему правдоподобное объяснение, но не ожидал, что это случится так быстро. — На самом деле все гораздо сложнее.

— Ладно. Не хочешь, не говори. Так и быть, для тебя постараюсь. Так значит, говоришь, три гроша?

— Три.

— Их будет много, этих денег?

— Нет. Не больше кошелька.

— Хм, кошельки бывают разные… Медяки, что — тоже выменивать?

— Если попадутся.

— А цена?

— Договоримся. Скажем так, три менки за десяток. По рукам?

— По рукам. Жди, вечером зайду. А если что…

— Если что, — сказал Жуга. — Рудольф заплатит. Я его предупрежу.

Навестив для верности троих оставшихся менял, травник попросил их оказать ему такую же услугу, после чего направился к «Красному петуху». На этот раз он не вошел в корчму, ограничившись осмотром со двора. Прислужник Вилли, получив медяк, с охотой сообщил, что Эрих снял одну из комнат наверху и жить там будет чуть ли не неделю, и даже указал Жуге окно этой самой комнаты. Решетки там не было, но само окно располагалось высоко, под мощным козырьком дубовых, потемневших от времени стропил. Правда, вдоль всего второго этажа тянулся карниз, но карниз очень узкий, скошенный кнаружи и соструганный вдобавок под фигурную галтель. Добраться до окна по стенке было можно, но закрепиться трудновато. Придя к такому выводу, Жуга заглянул в «Два Башмака».

Полностью исцелить Томаса Жуга вчера не смог бы при всем своем желании — слишком много сил было потрачено на беготню, слишком много Томас потерял крови, слишком долго в травнике дремал его магический талант. Зарастив по мере сил разодранную плоть, Жуга оставил кабатчика под присмотром его жены — Томас был очень слаб и перенести его к Рудольфу Жуга не решился. Впрочем, Марта оказалась хорошей сиделкой, все наставленья соблюдала беспрекословно, хотя до сих пор косилась на травника с подозреньем. Сейчас Томас спал. Спутанная сеть лиловых вздувшихся рубцов покрывала его шею и руки. Жуга осмотрел его и удовлетворенно кивнул.

— Самое страшное позади, — сказал он Марте, уходя. — Недельки через полторы сможет встать. Раньше не надо, а то швы разойдутся. Побольше питья и какой-нибудь мягкой еды, только не надо пива и мяса. Свари ему тыквенной каши, репы испеки, что ли… И чтобы ничего острого! Никакой горчицы или уксуса, никакого чеснока!

В доме Рудольфа царила тишина. Телли так и не пришел. Жуга нахмурился, но ничего не сказал, лишь переоделся в чистую рубаху и принялся наводить порядок на полках.

Под вечер заявился Гельмут.

— Вот, — он бросил на стол два увесистых кошеля, — держи. Как договаривались. Сорок восемь монет серебром и тридцать четыре медяшки. Здесь все, что наменяли я, Давид и Генрих-Фридрих. Что у остальных, не знаю, у Хорста голяк… Ты хоть бы предупредил меня насчет тех троих! А то, понимаешь, приходят, приносят…

— Некогда было, — травник высыпал на стол монеты, переворошил. Взъерошил волосы рукой. — Сколько я тебе должен?

— Так, — тот скосил глаза на потолок. — Ну, прежде всего — шестьдесят талеров взамен этих, плюс все медяки один к одному, плюс сто пятьдесят четыре менки комиссионных… округляем… Хм. Это будет… это будет… Восемьдесят три талера.

— Не в ту сторону срезаешь.

— Я же сказал, что для тебя у меня скидка. Чем расплачиваться будешь?

— Серебром, — травник вынул кошель. — Отсчитывай.

В гробовом молчании отсчитали восемьдесят три талера, после чего травник сгреб принесенные Гельмутом монеты со стола и ссыпал их в отдельный мешочек, не разбирая. Гельмут завязал свой кошель и спрятал его в сумку.

— Может, еще чем помочь?

Жуга помедлил, покачал головой:

— Не знаю. Вряд ли получится. Что-то говорит мне, что их было по полсотни.

— Почему?

— Число хорошее. Впрочем, ладно, если что-то выцепишь, уговор наш остается в силе… Что-нибудь еще?

— Больше ни о чем спросить не хочешь?

Травник поднял голову.

— Например?..

— Например, не узнал ли я того, кто пришел их обменять.

Меняла тоже явно не спешил уходить.

— Ну и кто же это был?

— Нильс Торгесон, — ответил Гельмут, — торговый капитан. Его корабль снимается с якоря завтрашним утром, идет к Британским островам. Называется «Иггдрасиль». Найдешь его у желтого причала.

Травнику потребовалась ровно секунда, чтоб сообразить, куда тот клонит.

— Он не сказал, за сколько мест ему заплатили?

— За два.

Вот теперь Жуга умолк надолго.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — спасибо. Ты мне и в самом деле очень помог.

Тил сидел на крыше, на самом ее гребне, прислонившись к теплой каминной трубе, откуда струился горьковатый угольный дымок. Сидел и смотрел на освещенные окна дома напротив.

— Рик, спишь? — подтолкнул он дракончика локтем. — Не спи, самое интересное пропустишь.

Тот вскинулся, зевнул и завертел башкой.

— Вон там, внизу, — подсказал Телли.

Дракончик выгнул шею, глянул вниз и встопорщил крылья, заприметив знакомую фигуру. Засучил ногами, когти заскребли по черепице, красноватые кирпичные крошки покатились вниз по крутому скату.

— Тихо, дурак! — прошипел Телли, ухватил его за шею и потянул обратно, — Тихо! Сам вижу, что Жуга… Сиди спокойно.

Травник шел по улице. Он шагал неторопливо, уверенно, по самой ее середине, не глядя на дома вокруг и не оглядываясь. Телли понял, что был прав в своих предположениях — путь его лежал в тот самый дом, напротив которого мальчишка и дракон облюбовали себе наблюдательный пост.

В том, что Телли увязался за Жугой, не было никакого заранее продуманного плана. Просто, выбравшись с утра на улицу, Рик тотчас же рванул на рынок подкрепиться, Телли погнался за ним, опасаясь, как бы чего не вышло, а поскольку день выдался солнечный и теплый и сидеть дома безвылазно не имело смысла, оба решили прогуляться. Вернее, это Тил решил прогуляться, а дракончик не имел ничего против — полдюжины прогорклых рыбешек, купленные Телли по дешевке, привели его в хорошее настроение. Купив себе пирожок и погрозив кулаком мелькнувшему на горизонте Румпелю-Щербатому, Телли направился к воротам Вавилонской башни — посмотреть, чего новенького.

И тут едва не столкнулся с Жугой.

Травник их не заметил. Тил сперва хотел его окликнуть, но поостерегся, сам не зная, почему. Жуга о чем-то договаривался с менялой в нише, что у въезда в переулок. Из рук в руки переходили деньги. Потом травник направился на другой конец рынка, как выяснилось вскоре — к другому меняле.

Он обошел четверых и Телли постепенно разобрало любопытство. Прячась за лотками и то и дело подзывая вполголоса Рика, так и рвавшегося вперед, он проследовал за травником до «Красного петуха», куда Жуга входить не стал, лишь постоял у заднего крыльца, затем — до «Башмаков».

— Слышь, Рик, — задумчиво пробормотал Телли, осторожно подсматривая за входом в корчму из-за угла, — а ведь он чего-то замышляет, наш Жуга. Как думаешь, а, Рик? Замышляет, а?

Рик высунулся посмотреть, что там, взглянул на корчму, на Телли, снова — на корчму, зевнул и отвернулся, явно не понимая, чего тут интересного. В это время дверь корчмы распахнулась и Тил поспешно потянул дракончика к себе за хвост. Рик возмущенно пискнул, но перечить не стал, тем более, что травник шел домой. Приятели двинулись следом.

Тил теперь был очень даже и не прочь вернуться тоже, но перед этим заглянул в окно и… снова решил подождать.

Жуга и Рудольф ругались. Старьевщик что-то объяснял, крича и наливаясь кровью, швырнул зачем-то на стол погасшую трубку, едва ее при этом не сломав, потом подобрал и раскурил опять. Жуга что-то сказал резко и отрывисто, потом вдруг суматошно завертел головой, вскочил и бросился к камину.

Когда он вернулся к столу, в руках его была доска с фигурками.

— Ой-ей, — пробормотал Телли, чувствуя, как нехороший холодок ползет вверх по спине, — ой-ей…

Таща за собой упиравшегося всеми лапами дракона, он отступил сперва за поваленный тополь, затем еще дальше, и в конце концов затаился в подворотне разрушенного дома напротив, запахнул плотнее куртку и приготовился сидеть здесь, по крайней мере, до темноты.

— Переждем, — сообщил он дракончику свое решение. — Может, пронесет.

Не пронесло. Травник бегал вокруг стола, тянул то за одну фигурку, то за другую, хмурился, хватался за голову, и вообще выглядел до жути расстроенным, если вообще не разозленным. Телли окончательно уверился, что не следовало ему утром трогать эти дурацкие фигурки.

Возвращение домой, похоже, откладывалось на неопределенный срок.

Тем временем до травника явился посетитель, в котором Телли не без удивления признал менялу с площади. Того самого, первого, похожего на шкаф. Через окно было видно, как они, о чем-то переговорив, зачем-то высыпали на стол груду денег, сгребли обратно, обменялись рукопожатием, после чего меняла удалился так же быстро, как и пришел.

Смеркалось. Высыпали звезды. Телли невольно вспомнилась собака, та, что с кошельком, драка у пекарни в Переулке Гнутых Фонарей, и ему стало не по себе. Развалины восточной части города с конца войны служили приютом всяческому сброду. Городская стража сюда не заходила — что тут было охранять? Наткнуться тут можно было на кого угодно.

Пора было решать — либо идти домой сейчас, либо не идти сегодня вовсе.

Неожиданно дверь дома старьевщика Рудольфа скрипнула, открываясь, и на пороге показался травник. Он постоял, оглядывая пустую, в обрамлении темнеющих развалин улицу, вздохнул и решительно направился куда-то в сторону Горелой башни.

Телли вытаращил глаза: за спиной у травника был меч.

— Ну, дела… — привычно обращаясь к дракону, пробормотал он. — Сдается мне, дружище Рик, что дома нам сегодня ночевать не придется… Как думаешь, куда это он идет, а?

Мальчишка и дракон переглянулись.

— Вот и я так же думаю, — помолчав, кивнул Тил.

Он встал и чуть ли не бегом, опережая травника, коротким путем устремился к «Красному петуху». Рик с видом оскорбленной невинности затрусил следом, лавируя меж куч разбитых бревен и обломков кирпича и с удовольствием шлепая по лужам. Приметил пробежавшую крысу, заметался. Изловил. Телли не стал его ждать; он свернул к центру города, пробежал развалинами бывшей Тележной улицы, где под рухнувшей стеной три бродяги и старуха развели костер и что-то жарили (похоже, что собаку). Один было встал, увидел Рика, забежавшего на запах, и поспешно вернулся к костру. Стараясь быть как можно незаметнее, глухими закоулками Телли добрался до корчмы, и замер перед глухой стеной дома напротив. Оглянулся, с натугой подтащил к ней деревянную, без одной ступеньки лестницу и вскарабкался на крышу. Рик завертелся, запищал, но вскоре понял, что слезать хозяин не собирается, и полез следом.

Телли даже не успел толком отдышаться, как появился Жуга.

Постоялый двор был тих и неприметен, лишь в корчме и в двух комнатах на верхнем этаже светились окна. Похоже было, что хозяин сегодня почему-то решил закрыть свое заведение раньше обычного. Да и вообще окрестности корчмы сегодня были до странности пусты и безлюдны, лишь на заднем крыльце двое рабочих суетливо загружали на телегу пустые бочки — каждое утро их, наполненные заново, привозили с пивоварни обратно. Травник подождал, пока те не закончат работу, отступил, пропуская телегу, распахнул дверь корчмы и скрылся внутри.

— Ой-ей… — Тил покрепче ухватился за трубу, перебросил ногу через гребень крыши и уселся на коньке верхом. — Что же будет, а?

Рик не ответил, да и вообще никак не отреагировал на его вопрос: отяжелевшему от сытости дракончику опять хотелось спать.

— Куды, куды ты свои лапы тянешь? У, шельма рыжая! Мой черед!

— Твой черед? Ищи дурака! Ща я бросаю.

— Ах так… Ах вот ты как… А ну, иди сюда! Иди сюда!

— Убери щупальцы, Дитмар! Молод ты еще права качать.

— На себя посмотри! Как мухлевать, так на моей игре! Отдай стакан!

— На, черт с тобой, тряси.

— И потрясу… Вот потрясу… Ха! Двойка! Продулся, Корявый?

— Отыграмся.

— Чем? Где деньги возьмешь? Хе!

— Не твое дело.

— Ставишь пояс? Ставишь? А?

Жуга переступил через порог и огляделся. Дверь корчмы с тяжелым скрипом захлопнулась за его спиной, пламя трех свечей в закапанном жиром подсвечнике заколыхалось. Игроки за столом обернулись к вошедшему; двое — рыжий парень в синем расстегнутом полукафтанье и невероятно толстый бородач с узким шрамом от ножа на вздернутой губе поднялись навстречу, смерили пришлеца взглядом. Переглянулись. Ни корчмаря, ни вышибал, ни Пауля за стойкой в зале не было. В руках у игроков и на столе дымились трубки.

Полумрак.

Треск дров в большом камине.

Тошнотворно-сладкий запах гашиша.

Игроков было четверо.

Все четверо — с оружием.

— Закрыто, — буркнул толстяк, положив ладони на широкий, усаженный серебряными бляхами ремень. — Нету пива. Завтра приходи.

Жуга посмотрел на него, перевел взгляд на рыжего.

— Я ищу Эриха, — сказал он. — Эриха Штауфера. Он должен быть здесь.

— Нет тут никакого Эриха. Сказано — проваливай!

Из-за стола встал третий — совсем молодой парнишка в сером кожушке.

— Слышь, Ульрих, погоди. Сдается, это Лис, я у него зубья лечил… Слышь, Лис! — он повернулся к травнику, — ты это… уходи давай. Нет тута Эриха твово.

— Я знаю, что он здесь.

— Ага! Под лавкой спрянтался. Фью-фью, эй, Эрих, вылезай! — парнишка в кожушке притворно заглянул под лавку и состроил удивленную мину. Три его приятеля заржали. Четвертый игрок рассеяно катал по столу кости, изредка бросая исподлобья взгляд на травника, взгляд быстрый, жалящий, как выстрел из арбалета.

Хуго.

Жуга не двинулся с места, и бородач снова нахмурился.

— Ну хватит, — рявкнул он. — Чеши отседова, дурилка соломенная, покуда тебе ухи не подрезали.

Жуга ничего не ответил. Ясно было лишь одно — пускать его в корчму никто не собирался. Меж тем до полуночи он должен был увидеться с солдатом. Увидеться, во что бы то ни стало, иначе смерти будут продолжаться.

— Вы пропустите меня, — сказал он. — Иначе я пройду сам.

— Ты как, просто глухой, али не понял? — толстяк сноровисто выхватил меч. — Ну, раз так… Пришел бы ты безо всего, так просто бы под зад получил. А коли с железкой…

— Хватит, Хорст, — отрывисто сказал вдруг Хуго. Встал и посмотрел Жуге в глаза. — Он хочет повидаться с Эрихом? Он его увидит.

Хорст плюнул и вложил меч в ножны. Протянул руку к травнику:

— Сымай меч.

— Обойдешься, — сказал Жуга.

Толстяк побагровел, бросил взгляд на Хуго — тот молчал, спокойно наблюдая за происходящим, и вмешиваться не спешил. Жуга меж тем прошел к камину. За стол, однако, не сел.

— Ты за огнивом? — спросил Хуго.

— Да. Где Эрих?

Хуго усмехнулся:

— Эрих далеко. Можно сказать, нигде. Объяснить?

— Я понял, — травник помолчал. — Так стало быть, огниво у тебя?

— У Эриха язык работал быстрей, чем голова, — пожал плечами Хуго. Вынул из кармана огниво и подбросил его на ладони. — Очень скоро он бы разболтал о нем всему городу.

— Так значит, это для тебя теперь собаки носят серебро?

— Да. Для меня.

— И надо понимать, что огнива ты мне не отдашь.

— Чего бы ради? — усмехнулся Хуго.

— Они убивают, — травник поднял взгляд. — Ты знаешь, что они убивают, чтоб вернуть монеты?

Хуго рассмеялся лающим, отрывистым и очень громким смехом, от которого травника передернуло.

— Мне-то до того какое дело? — проговорил наконец наемник. — Меня они не трогают.

— У тебя огниво.

— Да? — Хуго вновь подкинул огниво на ладони. — Знаешь, Лис, а ты мне нравишься. В последнее время мне нечасто встречались такие наглецы. Предлагаю игру. Ты хочешь огниво? — Хуго положил его на стол возле свечей. — Вот оно, — он вынул меч. — А вот он я. Сегодня я уже высек огонь. В полночь явится собака. С кошелем. Тот, у кого будет огниво, как ты понимаешь сам, останется в живых. Сыграем?

Жуга медлил. Трое людей за его спиной настороженно молчали. Потрескивал камин. Горели свечи на столе. Тупая грань щербатого кресала матово поблескивала.

— Ну? — кончик меча подтолкнул огниво к травнику. — Бери же! Ну!

Это был хороший меч.

И это была нечестная игра.

Травник понял, что попался. Теперь повернуться и уйти означало бы оскорбить наемника в лицо. Драться же придется все равно, пускай не сразу, но потом; Жуга не оборачивался, и без того буквально чувствуя спиной ухмылки трех головорезов. И дело было даже не в том, что предстояла драка в одиночку против четверых. По всем его прикидкам выходило, что до полночи осталось времени совсем чуть-чуть. Хуго играл в салочки со смертью: кто быстрей, и по его причуде все они сейчас играли с нею.

«Плохо, — подумал травник, — ох, как плохо…»

Неожиданно дверь корчмы распахнулась и на пороге возникла Беата, сопровождаемая невысоким кривоногим парнем, тоже вооруженным мечом.

— Хуго, я договорилась. Нас будут ждать до… — она умолкла, мгновение переводила взгляд с травника на Хуго и обратно, затем разразилась проклятьями:

— Какого черта?! Что ты задумал?

— Помолчи, — отрывисто бросил тот.

Беата выхватила меч и подскочила к столу.

Травник стоял недвижный, молчал, полузакрыв глаза.

— Чего ему надо? — выкрикнула девушка. Взгляд ее упал на огниво, она мгновенно все поняла и замахнулась на травника мечом:

— Получай!!!

Часы соборной башни ожили, и в вечерней тишине гулко прозвучал первый из двенадцати ударов.

И одновременно с этим начал двигаться Жуга.

Тил чуть не свалился с крыши при виде того, что началось в корчме.

— Рик, смотри! — вскричал он, хватая дракона за крыло. — Смотри!

Раз…

Дитмар следил за каждым движением пришельца, стремясь не пропустить момента, когда рука двинется к плечу. Все равно, какая, правая или левая. Мечом его смутить было трудно — несмотря на свой возраст, он был опытным бойцом, а оружие… Оружие после войны валялось повсюду и нередко среди этого ржавого хлама попадались очень странные экземпляры, вроде этого меча без гарды. Он уже встречал людей, которые носили меч за спиной таким же способом, как этот парень. Но чтобы этот меч выхватывали снизу…

Такое Дитмар видел в своей жизни в первый раз.

И, как выяснилось — в последний.

Два…

Клинок Беаты рассек пустоту. Дитмар захрипел, шагнул назад и рухнул, как подкошенный. Из рассеченного горла фонтаном ударила кровь, обдав камзол и сапоги оказавшейся рядом Беаты. А в следующий миг травник рыжей бестией прыгнул к столу и одним взмахом меча срубил все три свечных головки.

И наступила темнота.

Три…

Тени заметались в отблесках каминного огня — тень на тени и внутри теней. Хуго перемахнул через стол и ринулся в атаку, волосы его взметнулись темной гривой. Зал корчмы был невелик и заставлен столами, и дерущиеся слишком поздно поняли свою ошибку: убегая от кого-то одного, Жуга всякий раз преследовал другого.

Сшибая лавки и столы, слепая драка закружила по корчме.

Четыре…

Корявый Ульрих и толстяк столкнулись возле стойки. Первый запнулся и, падая, боднул в живот второго. Живот у Хорста оказался неожиданно тугой, как тюк с овечьей шерстью. На краткий миг у стойки словно привидение возник Жуга, меч травника свистнул, сметая уцелевшую посуду, но целил он отнюдь не в чашки и не в кружки. Хорст издал какой-то странный звук и Ульрих почувствовал, что падает. Два тела рухнули на пол, что-то теплое брызнуло ему на лицо.

Ульрих поднял взгляд на Хорста и его вырвало.

Пять…

Матиас растерялся. Он был еще неопытен, Хорст взял его на дело в первый раз, а драка стала совершенно беспорядочной. «А я у него зубья лечил», — нелепо вдруг подумалось ему, когда перед ним из темноты возникло лицо Жуги. Меч закрутило, вырвало из рук, зубы травника клацнули у самого его носа — Матиас невольно отшатнулся и получил в грудь рукоятью черного меча.

И свалился в горящий камин.

Шесть…

Травник, не задерживаясь, продолжал свой бег. Беата ринулась на перехват, охваченная злобой и азартом. Матиас завизжал и вылетел из камина, дымя штанами, упал и закатался по полу: «Горю! Горю!». Над стойкой шевельнулись занавески — кабатчик Вальтер выглянул в корчму.

И предпочел не вмешиваться.

Семь…

Август Мосс по прозвищу «СамТретей» — тот, что сопровождал Беату в ее походе к пристаням, ругался, на чем свет кляня и Хуго и Беату и всю эту дурацкую затею. Хуго был отменным бойцом, Беата — никудышным, привыкшим драться с безоружными и пускать меч в ход по делу и без дела. А в драке группа уравняется по слабому. Травник расправлялся с ними резко и безжалостно, отлавливая их по одиночке. Он ускользал, кружил, вертелся, прятался в тени. Так не дерутся. Так убивают.

СамТретей не верил ни в каких собак с деньгами в кошелях.

Он так и не успел в них поверить.

Восемь…

Хуго и Беата все-таки загнали травника в угол. Хуго, несмотря на все свое искусство фехтовальщика, уже был дважды ранен — в ногу и в плечо. Беата наседала, беспорядочно и торопливо размахивая мечом. Ни один удар не доходил до цели. Ульрих наконец опомнился, вскочил и бросился на помощь, забыв что в нападении третий — лишний. Меч травника отбил очередной удар Беаты, растекся дымным высверком и Ульрих потерял клинок из виду.

Он его почувствовал.

Девять…

Атака. Выпад. Вновь атака. Финт, удар, защита, выпад. Вновь удар… Беата вновь открылась — в третий раз, и снова травник задержал удар. «Не могу», — подумалось ему. Он сам не понимал, что останавливает его руку с мечом. Остановиться бы, подумать, но — не было времени.

И он опять обрушился на Хуго.

Десять…

Дверь корчмы хлопнула и драка замерла. Беата, Хуго, Вальтер — все смотрели на собаку, возникшую на пороге. Матиас тихо всхлипывал, забившись в угол.

Травник опустил свой меч.

Одиннадцать…

Ни одни часы на свете не показывают точного времени — все либо спешат, либо запаздывают, а если по какой-то прихоти это все же происходит, то длится недолго.

Часы собора в Лиссбурге запаздывали.

Двенадцать.

Огниво осталось лежать на столе, у погасших свечей.

Травнику не требовалось объяснений. Все шло так, как он и ожидал. То была третья собака, сестра двух первых — огромная мокрая тварь золотисто-рыжей масти, с кошелем в зубах. В том, что кошель набит золотом, Жуга не сомневался. Он даже знал, сколько там монет — пятьдесят.

Собака посмотрела на Жугу, на Хуго, положила на пол кошель. Ощерила клыки и двинулась вперед. Шерсть на ее загривке встала дыбом, отблески каминного огня отразились в огромных зеленых глазах.

Травник двинулся в обход стола, бесшумным мягким шагом. Пальцы левой руки скользнули за пазуху, нащупали туго набитый кошель. Собака помедлила и двинулась за ним.

— Не двигайтесь, и может быть, останетесь в живых, — не оборачиваясь, бросил остальным Жуга. Хуго и Матиас послушно кивнули; Хуго — медленно, Матиас — быстро и несколько раз. Беата молчала, оцепенев от страха. Угли в камине почти не давали света, от тлеющей соломы на полу тянуло гарью.

— Я не возьму твоего золота, — сказал Жуга. Собака продолжала идти. Он достал кошель и бросил ей под ноги. — Здесь твое серебро и медь. Забирай и уходи.

Собака не остановилась, медленно и неуклонно приближаясь к столу, где лежало огниво. Ключ, — вдруг понял травник, — ей нужен ключ. Не для того, чтобы самой открывать эту Дверь, но чтобы закрыть ее навсегда. Когда-то, кто-то, где-то поставил этих трех собак стеречь свое богатство. Ослушаться они не могли. Эйнар сумел заставить их служить себе при помощи своего колдовского огнива. Но и прежнего приказа никто не отменял. Сокровища надлежит охранять, а значит, надо их вернуть на место.

Монеты рано или поздно кончатся, и снова кто-нибудь ударит кремнем о кресало.

Жуга остановился, вложил меч в ножны и взял со стола огниво.

— На, — он протянул его собаке. — Бери. Оно твое.

Пару мгновений собака смотрела ему в глаза…

Потом подошла и взяла.

Беата, Хуго и Матиас вскрикнули разом. Ослепительная вспышка осветила темный зал, заставив всех невольно прикрыть глаза, а когда все трое проморгались и опять привыкли к темноте, ни собаки, ни травника в корчме уже не было.

— Жуга не приходил?!

Рудольф оторвался от созерцания костяных фигурок и посмотрел на Телли. Мальчишка запыхался, видимо, бежал всю дорогу. За спиной его маячил Рик. Дракончик выглядел еще более растерянным, чем его хозяин.

— Явились, безобразники, — с неудовольствием констатировал Рудольф. Кивнул на доску перед собой. — Какого лешего тебе понадобилось расставлять эту дребедень?

— Рудольф, Рудольф, погоди, — Телли выставил ладонь перед собой; он все никак не мог отдышаться, — постой, дай сперва сказать… Там… Там эти — Хуго со своей подружкой… в «Красном петухе»…

— Хуго? — Рудольф нахмурился. — Какой еще Хуго?

— Хуго Шнеллер.

— Не знаю такого. Должно быть, кто-то из молодых.

— Да высокий же такой, длинноволосый! С бровями. Говор у него еще такой нездешний…

— А, Баскервиль! — Рудольф откинулся на спинку кресла. — Так бы сразу и говорил. Так что там с ним?

— Не с ним. Там Жуга. Они там драку затеяли, в корчме, Жуга их всех порезал… Потом собака прибежала. А Жуга пропал.

— Пропал? — Рудольф непонимающе заморгал. — Постой, постой. Что ты несешь? Как так пропал? Куда пропал?

— Да я откуда знаю! — взорвался Телли и забегал по комнате. — Он подошел к ней, а потом — ба-бах! — и пропали… и он, и она. Девка в крик, мол, где они, Хуго свечи запалил, а там только трупы и этот, паленый… Потом они кошельки подобрали и смылись оба, пока стража не нагрянула.

— Постой, не тараторь. Не пойму никак… Ты что, там тоже был, что ли?!

— Не, я на крыше сидел… Они к реке пошли, а я за ними до самого причала шел, до этой… как ее… «Иксар…», «Играс…» Ну, зеленая такая лохань! Я спрашивал, название забыл…

— «Иггдрасиль»?

— Во-во! — Тил замахал руками. — Что теперь делать, Рудольф, а? Делать-то что?

Старьевщик помедлил.

— Ждать, — сказал он наконец.

Взгляд мальчика меж тем упал на доску.

— Рудольф… Ты… трогал что-нибудь?

— А? Трогал. Да. Но они не отрываются. А что, что-то не так?

Телли гулко глотнул и поднял взгляд на старика.

— Я лису ставил… не сюда.

ЧТО-ТО НЕ ТАК

В эту ночь Телли долго не мог уснуть. Он долго лежал в обнимку со своим драконом в комнате, где раньше спал Жуга и на его же тюфяке, лежал и смотрел в потолок, а заснувши, то и дело вскакивал и с колотящимся сердцем вслушивался в ночь — не стукнула ли дверь? — и всякий раз напрасно. Ближе к утру, когда стал заниматься рассвет, он встал и спустился вниз. Рик запищал, потеряв источник тепла, свернулся сам в себя под серым войлоком одеяла и остался досматривать свои драконьи сны.

В комнате внизу было сыро и холодно, в окошко царапался дождь. Тил остановился и уселся прямо на ступеньках. Поднял взгляд. В пустых овалах двух зеркал отразились две мальчишеские головы, обе темноглазые, беловолосые и заспанные. Левое ухо у обоих до сих пор торчало немного в сторону. По-над зеркалом, из темноты отблескивал стеклянный желтый глаз совы.

Обычно Тил так рано не вставал, это Жуга вскакивал ни свет ни заря, но даже травника опережал порой Рудольф, соскучившийся за ночь по своей любимой трубке. Но сегодня комната была пуста. Рудольф и Бликса спали, утомленные тревогой и суетой. Телли вдруг поймал себя на мысли, что давно уже не связывает для себя этот дом со стариком Рудольфом. Здесь все напоминало о Жуге — большая деревянная бадья для ванн, мешки, горшочки, баночки на полках, связки сохнущих трав и кореньев на стенах и под потолком, ступка с пестиком, разрешение на торговлю и патент от бургомистра в рамке на стене… И даже круглая доска с дурацкими фигурками из кости тоже напоминала о нем. В углу примостился посох — им травник бился с тенью каждый день. Телли взял его и покачал на ладони. Увесистый, с оплеткой на концах, посох был на добрый локоть выше его роста. Вспомнилось, как однажды, с вечера упившись чаем, он проснулся раньше обычного и застал травника внизу. Вспомнился рисунок его дикого, стремительного танца, когда, казалось, все, что есть на полках вот-вот сметет гудящий рукотворный вихрь, а стекла окон и зеркал как брызнут серебристыми осколками… Тил вздохнул и покачал головой — как правило, Жуга никогда и ничего не задевал. А что касается корчмы… У Телли вновь захватило дух при воспоминании об этом. Он толком даже не видал, что было после того, как травник загасил огонь. Был выпад, хлесткий, с разворота росчерк серого меча, упавший с распоротым горлом один из бойцов и вслед за этим лишь мельканье беспорядочных теней, глухие выкрики и звон железа.

Потом примчалась собака.

Потом была вспышка.

Потом — пустота.

Какое-то время Телли лелеял надежду, что Жуга неведомо каким манером вырвался из окружения врагов и спрятался — на кухне, в подполе, на чердаке — неважно, где, но спрятался. Но миновали сутки, а травник все не приходил, и ничто не говорило за то, что он придет. Напряженье ожидания росло. Казалось, вот сейчас, через мгновенье гулко хлопнет дверь, и Жуга, с утра ушедший в лес, возникнет на пороге с ворохом только что собранных трав, вихрастый, рыжий, как всегда чем-то озабоченный; дом наполнится возней и суетой, осенним шорохом сушеных листьев, стуком пестика, веселым треском дров в камине и кипеньем каши в котелке, приправленным обычным старческим ворчанием Рудольфа…

Но дом был мертв. Мертв, мертв, мертв.

Что-то пошло не так.

Тил вздохнул и с сожалением поставил посох обратно в угол. Если бы он мог хотя бы в половину, хотя б на четверть драться так же, как Жуга! Все эти поганые стражники, всякие там Отто-Блотто и прочие Румпели сидели бы в своих канавах по уши и квакнуть лишний раз боялись!

Он наскоро умылся, набрал в котел воды и принялся растапливать камин.

Со всей этой возней и суматохой, внезапными находками, потерями, собаками, убийствами и исцелениями все окончательно потеряли голову; никто и не подумал пополнить запасы продуктов. Мешок с крупой погрызли мыши, хлеб засох, а сыр заплесневел. Лишь во всегдашней бутылке Рудольфа что-то еще плескалось, да на дне сундука обнаружилась желтоватая дряблая тыква. Телли пошарил за бутылками, вытащил берестяной коробок, где Жуга обычно держал деньги, помедлил и высыпал их на стол.

Восемь серебренников и три медяшки.

Мало.

Он вздохнул и принялся за стряпню.

Первым, как ни странно, пробудился Бликса, и не только пробудился, но и сам спустился к завтраку. Как и предрекал Жуга, раны и ожоги на лудильщике заживали быстро. Тем не менее Телли настоял на том, чтобы сменить повязки, прежде чем тот сядет за стол. Затем проснулся и Рудольф, посмотрел на мальчишку, на рассыпанные по столу монеты, покачал головой и принялся раскуривать свою трубку.

— Ну, что ж, друзья мои, — сказал он, когда с завтраком было покончено, — пора решать, как дальше быть. На эти деньги долго мы не проживем, а если дела пойдут так же плохо, то на зубах у нас не будет ничего, кроме церковного звона. У меня есть кое-какие сбережения, но и их надолго не хватит. Троих теперь мы не потянем. Бликса, слышь, ты как насчет того, чтобы домой пойти?

Бликса в сомнении потер небритый подбородок.

— Пойти-то, конечно, можно, — сказал он неуверенно, — но может, лучше я пока у вас останусь? Как-никак, я в долгу перед вами. Так что, ежели струмент какой найдется, я бы и поработать не прочь, а заработок — вам.

— У Людвига твои паялки лежат, он их прибрал, я спрашивал, — рассеянно ответил Тил, перебирая деньги на столе. — Можешь забрать, если хочешь. — Он поднял взгляд. — Рудольф, а может, не так все плохо?

— А что ты предлагаешь?

— Ну… продадим что-нибудь.

— Что, например?

— Ну… — Тил почему-то покосился на свои башмаки, купленные для него по случаю травником, и поспешил сменить тему: — Потом, я ведь кое-что помню, чему Жуга учил, а больные все же деньги платят… Зиму как-нибудь протянем, а там, быть может, и Жуга объявится.

Наверху послышался топот и писк. Скрипнула дверь. Все невольно вскинулись и посмотрели на Рика, который вперевалочку спускался по лестнице.

— Этот еще… зелень ходячая… — старик поморщился и откинулся на спинку кресла. — Сомневаюсь я насчет Жуги. После всего, что ты рассказал, вряд ли он вообще вернется. Более того, думаю, что и твои аптечные дела теперь пойдут все хуже и хуже.

— С чего ты взял?

Тот пожал плечами:

— Предчувствие.

Рудольф как в воду глядел — не прошло и дня, как неприятности посыпались на них как из мешка. Из семерых больных лишь двое взяли предложенные Телли снадобья. Четверо решили подождать, покуда не вернется Жуга, а один и вовсе отказался говорить о своих болячках, когда узнал, что травника нет дома. Тил пробежался по аптекам и по докторам в надежде получить заказ на травы и настойки, как бывало раньше, но заказов набралось всего ничего и мальчишка приуныл уже всерьез.

А ближе к вечеру, как будто всего этого было мало, в дом старьевщика ввалились четверо алебардистов из городской стражи с капитаном Альтенбахом во главе. Они подождали, пока этот самый Альтенбах разворачивал пергаментный свиток и объявлял, что ему приказано «арестовать и препроводить под стражу местного фармация по имени Жуга, который смутьян и безобразник третьего дня в корчме под Красным Петухом подлую драку учинил, четверых человек при свидетелях насмерть мечом порешивши», а после, грохоча сапогами, сопя и ругаясь, перевернули в доме все вверх дном и ушли, напоследок огрев дракона древком алебарды по спине и засветив мальчишке кулаком под глаз.

Спустя еще часок заявился посланник из канцелярии бургомистра, ткнул Рудольфу под нос свиток с красно-золотой печатью и обявил, что поскольку Жуга с прозваньем Лис исчез из города и пребывает в розыске, патент и разрешенье, выданные на его имя, отныне следует считать недействительными, и любая деятельность Телли по сбыту и изготовлению лекарств подлежит пресечению.

Потом явился посланник от гильдии ростовщиков с намереньем напомнить о заложенном Рудольфом доме, который откупил себе Жуга, который в свою очередь исчез теперь неизвестно куда, не выплатив проценты по закладу и не уладив перед тем еще какие-то формальности, и Телли начал сатанеть.

— Да что они там, с ума все посходили?! — кричал он, в бессильной ярости бросаясь на Рудольфа. — Что же это творится?

Но настоящие неприятности, как выяснилось вскоре, еще только начинались.

Весть о случившейся вчера в корчме резне распространялась со скоростью пожара, обрастая по пути все новыми и новыми подробностями, и к вечеру о ней уже знал весь город. Едва стемнело, к улице Синей Сойки двинулась большущая толпа, вооруженная лопатами, факелами и дрекольем, и распаленная пивом и злобой.

— Думаю, вам лучше уйти, — сказал Рудольф, выглянув в окошко и теперь запирая дверь.

— А ты? — опешил Бликса.

— Вряд ли они пришли за мной.

— Ты думаешь, они будут разбираться?

— Чего спорите? — угрюмо вмешался Телли. — Все равно уже поздно.

Рудольф не ответил.

Старый тополь уже давно не был преградой — и сами обитатели Рудольфова особняка, и разные бродяги уже растащили на дрова все ветки и макушку. Толпа запрудила улицу, по крыше дома загремели камни.

— Эй, душегубцы! А ну выходите, лекаришки поганые!

— Отпирай, Рудольф!

— Где энтот, Лис который? Пушшай выйдет!

— А не то дом сожгем!

— Верно! Петуха им пустить. За «Петуха»!

— Эта… красного!

Подобранная кем-то прогнившая балка тараном ударила в ставни, оконное стекло со звоном лопнуло. Кто-то влез на крышу, кровлю разобрать побоялся, но от злобы помочился в трубу. Угли в камине противно зашипели, комнату наполнила вонь. Шутку на улице встретили хохотом и улюлюканьем и с новой силой набросились на дверь.

Рудольф встал:

— Я выйду.

— С ума сошел! — вскочил Телли.

— Должен же им кто-то сказать, что Жуги здесь нет! Пусти.

Решительным движеньем отстранив мальчишку, старьевщик снял засов и распахнул дверь. Толпа невольно притихла, только пламя факелов, потрескивая, трепетало на ветру. Взгляд Рудольфа медленно скользил по серым, в сумерках почти неразличимым лицам горожан.

— Чего пришли? — сказал он наконец. — Это мой дом. Вы все меня знаете. Я вам зла не делал.

Толпа зашевелилась.

— Где этот… рыжий?

— Да, иде он?

Рудольф нахмурился.

— Его здесь нет. Стражники сегодня уже обыскивали дом.

«Врешь, тута он!», — загомонили люди. — «Негде больше…», «Выйдет пусть только… сами разберемся…».

Кто-то бросил камень. Еще. Рудольф шатнулся, ухватился за косяк и медленно осел на ступеньки крыльца. Едва соображая, что делает, Телли выскочил и едва успел подхватить старика. Закусил губу и обернулся к толпе.

— Вы что ж творите, гады?!

И в этот момент наружу высунулся Рик.

Толпа охнула разом и сдала назад. Взревела:

— Вон он!

— Вона!

— Бесовское отродье! Бей его!

— Бей! Бей!

Кто-то спешно проталкивался назад, другой наоборот лез вперед, толпа сливалась в серое бесформенное месиво — свет факелов в глазах, оскаленные зубы, палки, камни, кулаки. Рудольф с неровной ссадиной на лбу… Слезы мешали смотреть, Тил чувствовал, как что-то злобное, отчаянное поднимается в груди, комком клокочет в горле. В один короткий миг как будто что-то вдруг открылось в голове, он вскинул руки — не то закрываясь, не то для удара, и… стал выкрикивать:

— Айло айвэтур энг Ихэл Айвэнгилэ…

Народ сперва по-прежнему шумел и наседал, потом вдруг попритих. В молчаньи, незнакомо, звонко падали слова:

— Ло Айвэнгилэ эллома…

— Да заткните же его! — закричал костлявый длинноногий парень, выхватил у кого-то факел и подбежал к крыльцу. Замахнулся — пламя с гулом разорвало воздух. Рик гневно пискнул, вскинулся и растопырил крылья, а в следующий миг вдруг ударил нападавшего мордой в живот. Драконья шея распрямилась как таран, парень отлетел шагов на пять, выронил факел и шлепнулся в грязь. Телли осекся и умолк на полуслове, ошеломленно глядя на толпу. Потряс головой, как будто избавляясь от непрошенного наваждения. А Рик внезапно весь раздулся как бочонок, напрягся…

И выдохнул.

Две длинные струи оранжевого пламени вдруг с шумом вырвались из узких — щелочкой — драконовых ноздрей, прошлись широким веером над землей, опалив передние ряды, взлетели к небу и распались язычками синего огня на мостовой. Все замерли, кто где стоял, лишь костлявый парень выл и метался на земле, сбивая пламя со спины.

А после началась паника. Толкаясь, падая, люди с криками мчались прочь, улица быстро пустела. Телли, Бликса и Рудольф ошарашено глядели, как Рик невозмутимо прошествовал обратно в дом и улегся на любимый коврик у камина. Поерзал там, устраиваясь поудобнее, зевнул и закрыл глаза.

— Высморкался… — невпопад сказал вдруг Бликса. — А я его веником гонял… — Он выглянул на улицу. — Может, не стоит ему это… у камина спать? Полыхнет еще.

Рудольф медленно поднялся и долго смотрел на спящего дракона. Перевел взгляд на Телли.

— Раньше с ним бывало… такое? — Мальчишка помотал головой. — Ты смог бы это повторить?

— Да я ж не делал ничего! — вскричал Телли. — Он сам!

Старик нахмурился.

— М-да, — он вытер кровь со лба. — Коль так пойдет и далее… Эй, ты чего?

Бликса, разинув рот, смотрел куда-то в сторону стола.

— Это… — пролепетал лудильщик и указал рукой. — Доска…

— Что «доска»?

— Доска… шевелится.

Рудольф мгновение стоял, соображая, что к чему, затем метнулся к столу.

— Телли! — вскинулся он, — кто передвинулся?

Тот вгляделся в костяные фигурки. Поднял на старика растерянный взгляд.

— Дракон… вроде бы.

— Точно — дракон?!

— Ну… вроде бы.

Все посмотрели на Рика — тот спал, как ни в чем не бывало.

Рудольф, пошарил под стойкой и вынул из коробки кусок мела. Аккуратно пометил на доске все клетки, где стояли фигурки, вытер пальцы о накидку и, ни слова не говоря, отнес доску на камин. Все молчали. Без слов было ясно: происходит что-то странное.

— Как думаешь, Рудольф, они вернутся?

— Нет, — сказал старик, косясь на Рика, — но я бы не советовал тебе всякий раз надеяться на чудо. Дом они поджечь не смогут, но ходить по городу одному теперь опасно. Дракон, конечно, вещь хорошая, но кто знает, что у него на уме… Жуга ведь учил тебя драться? Ты сможешь за себя постоять?

Телли молча поднял травников посох, повертел его в руках. Теплое шероховатое дерево уверенно лежало в ладонях. Рудольф был прав. Неважно, что он говорил сегодня — все те слова, что были брошены в толпу, наверное не имели никакого смысла, так — причуда детского ума…

«Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?».

Тил помедлил в нерешительности, отмерил посох себе по росту, наступил ногой и с треском отломил излишек. Посмотрел на Бликсу, на Рудольфа. Те смотрели на него. Он понял, что должен что-то им сказать, и ничего не смог придумать, кроме как ответить:

— Да. Смогу.

B таверне воровская шайка

Всю ночь играла в домино.

Пришла с яичницей хозяйка;

Монахи выпили вино.

На башне спорили химеры:

Которая из них урод?

А утром проповедник серый

B палатки призывал народ…

Тил замедлил шаг. Навострил уши. Забавная песенка, которую с непонятной грустью кто-то пел на рынке, странным образом напомнила мальчишке о событиях в корчме, хотя там не было ни домино, ни этих самых химер, ни хозяйки с яичницей, а при словах: «А утром проповедник серый» Телли почему-то представлялся вовсе даже и не проповедник, а тогдашний парень с факелом. Он подошел поближе и стал проталкиваться сквозь толпу.

На рынке возятся собаки,

Менялы щелкает замок.

У вечности ворует всякий,

А вечность — как морской песок.

Он осыпается с телеги, —

Не хватит на мешки рогож.

И, недовольный, о ночлеге

Монах рассказывает ложь.

Бродячая труппа возвела среди рынка дощатый помост и теперь давала на нем представление. Какой-то парень пел, аккомпанируя себе на маленькой девятиструнной лютне, другой, взяв длинный шест, вытворял на канате, натянутом меж двух столбов, всякие ловкие штуки. Еще один — черноволосый и высокий здоровяк, одетый лишь в короткие синие штаны, работал силу — подбрасывал и вновь ловил большие гири, скручивал узлом бочарные ободья, руками разгибал подковы, а после, когда на помост выбежала невысокая гибкая девушка, оказавшаяся акробаткой, с ней в паре стал проделывать разные другие фокусы, подбрасывая и ловя теперь уже ее. Хрупкая девичья фигурка в его руках казалась игрушечной — так бережно и ловко он с ней обращался. Обнаженные мускулы его блестели от масла и пота. Чуть в стороне стоял speel-wagen — крытый разукрашенным холстом возок бродячих акробатов, и там же теплилась жаровня. Телли невольно поежился при взгляде на нее — сам он мерз. Мерз постоянно, каждый день и каждый час. От травника в доме остался овчинный кожух, который с общего согласия Тил взял себе, но помогал он мало. Октябрь кончился, помаленьку наступали холода.

Прошло три дня после всего, что случилось у дома Рудольфа. Тил теперь все время был настороже. Однако мстить им горожане не спешили.

— Чего ж ты хочешь? — хмыкнул старьевщик, когда Телли спросил его об этом. — Если к униженью добавляется страх — тебя поневоле начинают уважать.

Подобное уважение, однако, оказалось штукой неприятной — у булочника, у аптекарей, у рыночных торговцев, у всех других, с кем Телли приходилось иметь дело, проскальзывала в общении с ним какая-то холодная опасливая вежливость. Продукты им исправно отпускали, как за деньги, так и в долг, но шли дни, и Тил все чаще стал замечать, что торговцы при его приходе замолкают и косятся в сторону.

Потом он к этому привык.

Спервоначалу, выходя в город, мальчишка брал с собою посох, надеясь, что это придаст ему уверенности и удержит недругов от нападения, однако вскоре отказался от этой идеи. Для этого требовалось нечто большее, чем просто умение им владеть — требовалась привычка, и если травник очень даже запросто мог расхаживать с посохом по городу, то белобрысый паренек с оттопыренным левым ухом выглядел с дубинкой в руках по меньшей мере глупо. Он думал было завести себе свинчатку, как у Румпеля, но драться со свинчаткой Телли не умел — манера боя, которой обучил его Жуга, почти всегда брала в расчет открытую ладонь, а переучиваться не хотелось, и Телли перестал таскать посох с собой.

Дракончика от греха подальше он теперь тоже оставлял дома. Вдобавок, ко всем заботам Телли вдруг добавилась еще одна — Рик заболел. Причем, не просто занемог, а заболел серьезно, так, что перестал есть и даже к воде не притрагивался. Даже любимое лакомство — копченые селедочные головы — оставляло его равнодушным. Кожа его подсохла, потеряла чистоту и блеск, на спине мосластым гребнем проступил хребет, крылья обвисли, глаза затянула мутноватая серая пленка. Уже не вставая, Рик день за днем молча лежал у камина, тусклыми глазами глядя в пламень угольков, и только изредка вздыхал.

Рудольф ни слова не сказал по этому поводу. А вот Бликса, похоже, уже поставил на дракошке крест.

— Может, прикончим его, пока не поздно? — предложил он Телли как-то раз. — А за шкуру, глядишь, и выручим чего…

— Лучше тебя прикончим, — огрызнулся тот, — за твою шкуру больше дадут!

— Ну, ну, не кипятись. Я ж как лучше хотел… А может, это у него от того, что он огнем плевался?

— Не знаю. Может быть. Отстань.

Бликса с каждым днем все быстрее шел на поправку. Телли приволок от Людвига мешок с его «струментом», и теперь лудильщик снова ходил по дворам, починяя посуду, подсвечники и прочую утварь. За то время, пока он валялся в доме у Рудольфа, работы накопилось предостаточно, и без заработка Бликса возвращался редко. Жить он пока предпочитал у старьевщика, не без оснований опасаясь мстительных горожан.

— Конечно, я тут, в этой заварухе, вроде, как и не при чем, — примостившись у огня с паяльником и взятой на дом работой, рассуждал он. — Но при встрече с медвежьим капканом поди-ка объясни, что ты не медведь! Разбираться не станут. Я уж лучше тут пока… Не возражаешь, Руди?

Рудольф не возражал, тем более, что лишние деньги вовсе не были помехой. В доме теперь было не на что даже купить угля, Бликса с Тилом раздобыли старую двуручную пилу и распилили на дрова упавший тополь. На первое время должно было хватить, хотя лудильщик уже стал присматриваться к окружавшим дом развалинам.

— На башне спорили химеры, — проговорил негромко Телли, — которая из них урод…

— Да все они уроды, — вдруг сказали сзади. Тил оглянулся — за спиной его стоял Щербатый.

— Кто уроды? — спросил с подозрением Тил.

— Ну эти… как его… химеры. — Румпель поднял взгляд, и видя, что его не понимают, пояснил: — Ну, твари каменные. Которые на соборе сидят. Видал, небось?

Под глазом у Щербатого еще не до конца зажил фингал, оставшийся после той памятной драки. Телли почувствовал неловкость.

— А… — сказал он. — Ну. Чего надо?

Напряжение не отпускало. Украдкой Телли бросил быстрый взгляд по сторонам, но ни Отто, ни Рябого поблизости не обнаружил. Щербатый замялся:

— Да я просто шел, вот… Вижу, вроде, ты. Стоишь…

Тил помедлил, прежде чем ответить.

— Ты вот что, Румпель… Знаешь, что… Иди своей дорогой.

— Да я что, я — так… — замялся тот. — Я только сказать хотел, чтобы ты по нашей улице ходил. Когда хочешь. Отто говорит, что опосля того, как этот… друг твой рыжий, в «Петухе» всю Шнеллерову банду покрошил, с таким лучше дружбу водить, чем враждовать… Ты на меня зла не держишь, а, Тил? Не держишь, а?

Телли растерялся. Чего-чего, но что Блошиная Канава вдруг пойдет на мировую, он не ожидал. Как себя теперь вести, он совершенно не представлял.

— Да ладно, чего уж… — буркнул он.

— А меня Максом звать, — заявил Щербатый, мгновенно повеселев. — Румпель — это пацаны придумали. Нос, говорят, у тебя большой, вот и прозвали так…

Слова из Макса хлынули потоком, словно бы открылись вдруг невидимые шлюзы. Телли повернулся лицом к помосту и слушал вполуха. Румпеля это, похоже, нисколько не смутило. Меньше чем за пять минут Телли успел узнать, что Макс — сын местного торговца рыбой, а с бандой Отто водится постольку, поскольку невозможно жить у западных ворот и с нею не водиться, что Отто дома не ночует никогда, поскольку папаша у него — известный в городе пьянчуга, а матери нет вовсе, что Рябого по-настоящему зовут Гансом, и что вообще он парень тоже неплохой, но трусоват, и дальше-больше-обо-всех-про-все. Он говорил и говорил без умолку, и вскорости успел изрядно Тилу надоесть. Сказать же ему снова: «Поди прочь» было как-то уже неловко, не потому, что не хотелось ссориться, а просто и без этого проблем хватало. Телли был противен весь этот разговор. В этой «дружбе» был оттенок того самого «унижения пополам со страхом», о котором говорил Рудольф. Заводила Блошиной канавы и тут стремился выгадать что-нибудь для себя — не власти, так безопасности. Все это выглядело глупо и нелепо, и Телли опять попытался сосредоточиться на представлении.

А на сцене тем временем и впрямь, похоже, начиналось что-то интересное. Силач со своими железками убрался прочь. Канатоходец — вертлявый парнишка, обтянутый лоскутным — ромбами — трико вдруг вытащил откуда-то зеленое яблоко величиной с кулак, вскарабкался повыше и подвесил его на бечевке к канату. Парнишка с лютней примостился на краю помоста, свесив ноги и тихонько пощипывая струны, а акробатка встала чуть поодаль, держа в руках три дротика и черную повязку. Канатоходец посмотрел на девушку, та — на канатоходца, оба кивнули, и парень проворно пополз по канату.

— Хэй, горожане! — выкрикнул он, повиснув на руках и сверкая голыми коленками. — Вон яблоко висит, всем видно?

Толпа нестройным жидким хором подтвердила, что яблоко там, вроде бы, и впрямь висит, и видно его всем, мол, эка невидаль — яблоко висит, да и вообще.

— Ха! — парень изогнулся и ловко подтолкнул его пяткой. Яблоко закачалось. — А как вы скажете, возможно ли попасть в него дротиком на пяти шагах?

Толпа вразнобой загомонила, что вообще-то, навряд ли, но может быть, и можно.

— А ежели с закрытыми глазами, тогда как?

Толпа откашлялась, похихикала и однозначно заявила, что уж вот этого никак не можно.

— Ха! — канатоходец, казалось, торжествовал. — Нора! Давай!

И спрыгнул вниз, заставив яблоко качаться еще сильнее. Девушка быстрым движением завязала себе глаза, помедлила, затем последовал короткий взмах руки, и оперенная стрелка настигла яблоко на лету. Народ загомонил, полез поближе к помосту. Прежде чем яблоко успело качнуться туда и обратно, еще два дротика вонзились ему в бок, и девушка сняла повязку. Толпа разразилась одобрительными воплями, в подставленную парнем шапку полетели медяки.

— Ага! — он выскочил на сцену, быстро выдернул из яблока и вернул девчонке дротики. — Еще хотите?

Вновь яблоко качнулось на веревке, вновь дротики нашли свою цель, и снова разноцветный акробат вскарабкался наверх.

— Кто хочет бросить сам? Кто хочет? — крикнул он, размахивая рукой с зажатыми в ней дротиками. — Пять талеров тому, кто попадет! Хотя бы раз! С открытыми глазами, господа! Ха! Ну-ка, кто?

Какой-то парень вылез на сцену, хапнул дротики и после долго целился, смешно отставив зад, промазал все три раза и слез обратно под веселый смех и улюлюканье. За ним последовал второй и с тем же результатом, после — третий. Арлекин в цветном трико дурачился у них за спиной и передразнивал каждого, вызывая в толпе взрывы хохота.

— Не попадут, — уверенно сказал у Телли за спиной Макс-Румпель. — И вообще никто не попадет, куда им. Этих сызмальства учат стрелки бросать, вишь, как девка насобачилась. Даже и не спорят, сразу деньги сулят. Эй, ты куда?

Тил и в самом деле вдруг шагнул вперед.

«А что, — подумалось вдруг ему, — не бросить ли разочек? Денег ведь за это не берут… А не попаду, так хоть от Макса этого избавлюсь, пока он меня насмерть не уболтал.»

Раздражение ушло, Телли вдруг разобрал азарт. Он поправил сумку на плече, протолкался поближе и вскарабкался на помост.

— А ну-ка я! — крикнул он. — Дай, я попробую.

— Держи! — цветной усмехнулся от уха до уха и протянул ему дротики.

Дротики оказались неожиданно увесистыми — три толстых стрелки со свинцом под остриями и цветными перьями на хвостике. Тил покачал их на ладони, вызвав этим в толпе ехидные смешки и поднял взгляд на девушку.

— Ну что же ты? — она усмехнулась. — Давай, бросай, не задерживай других.

— А это… — Телли покраснел и указал рукой. — А можно мне тоже… повязку?

Толпа грохнула. Тил покраснел еще сильней, но протянутую девушкой повязку взял — не отступать же теперь! — вздохнул и завязал глаза. Попробовал сообразить, где там качается дурацкое зеленое яблоко. Не смог. Народ к тому времени уже притих, и Телли оставалось лишь надеяться, что он по-прежнему стоит к толпе спиной. Мелькнула мысль, как будет здорово по ошибке зафинтилить стрелой кому-то в глаз. Он встал поудобнее, два раза глубоко вздохнул, бросил первую стрелку и, по смешкам и замечаниям, донесшимся из-за спины, понял, что промахнулся. Вторая также бесшумно запуталась в занавесе. Телли усмехнулся, повертел в руке последний дротик, замахнулся и вдруг почувствовал что-то не то.

Он видел это яблоко. Не глазами, как-то по-другому, но видел его — зеленый, со следами от иголок шар на тонкой нити. Оно качалось медленно, огромное, попасть в него теперь не составляло никакого труда. Это было так неожиданно, что Телли даже не успел сообразить, что происходит. А выше яблока тянулась, уходя к канату…

Пальцы его разжались и дротик отправился в полет.

Что-то глухо стукнуло о доски настила и тотчас ахнула толпа. «Так его, Тил!» — выкрикнул кто-то, похоже, что Макс. Телли торопливо сорвал с глаз повязку и вытаращился на яблоко, упавшее на помост.

Дротик перебил нить!

Тил, торжествуя, обернулся к девушке.

— Я попал, — сказал он ей, еще не веря в свою удачу. — Пять талеров мои!

— Постой, постой! — цветной парнишка выскочил вперед. — Какие талеры? По уговору надо было в яблоко попасть! Нитка не считается! Так, горожане? Так?

«Еще чего! — загомонил народ. — Наобещал, а теперь на попятную?»

— Жулик!

— Фигляр!

— Сам попробуй попади!

— Гони деньгу, плясун канатный! Нечего мальца дурачить!

Парень растерялся и метнулся за кулисы. Через минуту оттуда выглянул силач, уже набросивший на плечи теплый стеганый кафтан. Он бросил на толпу оценивающий взгляд, посмотрел на девушку. Покачал головой. Взгляд его Телли не понравился, и он уже уверился, что нежданный выигрыш уплывает из рук, как вдруг девушка встала на его защиту.

— Отдай деньги, Арни, — вдруг сказала она.

— Он не попал в яблоко, — возразил тот. — Олле сказал…

— Олле — дурак и жадина, — выругалась та, шагнула к занавесу и подобрала дротик. — Ты не понимаешь. Он целился в нитку. Отдай ему деньги.

Тот помедлил, затем полез в кошель.

— Держи.

В подставленную Телли ладонь легли пять кругляшей серебра. Телли почувствовал, как губы его против воли растягивает глупая улыбка. Он поднял взгляд на девушку.

— Спасибо.

— Не стоит, — отмахнулась та. Прищуренные, цвета кожуры спелого ореха глаза ее смерили Телли внимательным взглядом. — Ты здешний?

— Нет. Вернее — да… Хотя, на самом деле — нет.

— Хочешь поработать с нами? — Тил покачал головой. Девушка вздохнула: — Ну ладно. Все же заходи как-нибудь еще. Поговорим.

— Я… может быть. Потом.

Толпа к этому времени уже потеряла к Телли интерес; парнишка на канате затеял новую потеху.

— А кто мне даст один башмак? — взобравшись наверх, подзадоривал он зрителей. Поверх цветастого трико он зачем-то напялил широкий холщовый фартук. — Эй, вы, внизу, а ну-ка дайте мне по башмаку! Спорю, что заставлю их плясать на канате вместе со мной!

— На что спорим? — азартно выкрикнули снизу.

— А хотя б на медяк! Ну? Э! Э! Не все сразу! Эй, Вилли, собери у них монетки.

Вилли отложил свою лютню и с шапкой пошел по рядам. Снизу вверх полетели башмаки. Олле ловко их ловил и складывал себе в подол. Когда их набралось десятка полтора, он дал понять, что хватит, ловкими скользящими шагами выбежал на канат и стал приплясывать на нем, рукой придерживая фартук с башмаками.

— Ха! — вскричал он. — Видите? Вот я пляшу, и ваши башмаки — тоже!

«Вранье!» — закричали в толпе. — «Надувательство!», «Деньги назад!»

— Какое надувательство? — с притворным удивлением заявил тот. — Я ж не обещал, что башмаки запляшут сами по себе! Я сказал, что они будут плясать на канате вместе со мной!

Кто-то засмеялся, кто-то засвистел. Публика, конечно, понимала, что ее одурачили, но также понимала, что и Олле по-своему прав, да и связываться с циркачами, средь которых был такой силач, как Арни, не хотелось никому. Плясун меж тем принялся швырять башмаки по одному обратно, и в толпе началась давка. Казалось, это веселило циркача еще больше.

— Хотели потеху? Получайте! Эй, толстый, держи свой башмак!

— Это не мой! — выкрикнул какой-то горожанин, стоя на одной ноге и потрясая зажатым в кулаке грязным башмаком.

— Ах, ошибочка вышла… Сейчас. Оп! Ой, извините, не хотел… Следующий!

Толпа обступила один из столбов, меж которыми был натянут канат, и принялась его раскачивать. Олле оступился и повис на руках, кривляясь и хохоча. Оставшиеся башмаки градом посыпались вниз, на головы горожан.

— Побьют, — девушка из-под ладони наблюдала за проделками канатоходца. — Как есть побьют. Ах, Олле, Олле… К такой бы ловкости хоть чуточку ума! Арни, ну сделай же что-нибудь!

Проказника Олле тем временем уже стащили с каната и теперь лупили чем попало, из людской кучи доносилось разноголосое ойканье. Арнольд как медведь влез в самую гущу драки, раздавая оплеухи направо и налево, и вскоре показался вновь, таща канатоходца за шкирку, как котенка. Толпа разразилась хохотом, свистом и веселой бранью.

— В другой раз свою веревку над озером натяните, — посоветовал Телли. — Этот все равно не упадет, а толпе не подобраться. А упадет, так невелика беда.

Арнольд посмотрел на него с интересом. Потер ладонью подбородок и посмотрел вверх, на перекошенную, всю в грязи и синяках физиономию Олле, которого он все еще держал на весу.

— Не так глупо, как кажется, — он встряхнул канатоходца. — Слышишь, а?

— Да слышу, слышу! — извиваясь, пропыхтел тот. — Отпусти! Вот же черт… Нора! — взмолился он, — ну скажи ему, чтоб отпустил!

— Ладно уж… Иди.

Народ вокруг помоста веселился вовсю, Арни ловко поставил Олле на ноги и повернулся к Тилу. Смерил мальчишку взглядом с ног до головы, прищурился:

— Как тебя зовут?

Тот предпочел не лгать:

— Телли.

— Ты взаправду целился в нитку?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Так получилось.

— Получилось? Хм… Сдается мне, что что-то тут не так. Ну, ладно, ступай. Будет охота — заходи.

Телли кивнул, спрыгнул с помоста, протолкался сквозь толпу и уже направился домой, да остановился, натолкнувшись на Румпеля. Тот расплылся в улыбке.

— Ну, Тил, ну здорово ты их! Угостишь пирожком с выигрыша?

Мгновение Тил колебался, но потом решил, что в честь такой удачи не грех и покутить на пару медяков.

— Пошли!

Пирогами дело не ограничилось — по дороге новоиспеченных приятелей занесло в овощной ряд, и удержаться от соблазна не было возможности — прилавки прогибались под тяжестью дешевых по осени фруктов. Сперва обоим захотелось груш, потом им попались на глаза медовые сливы, потом — янтарные грозди винограда, простые и китайские яблоки… Стосковавшийся по сладостям Тил, что называется «оторвался» и не заметил, как истратил полталера. Попутно Тил прикидывал, какие выгоды он мог бы поиметь с такого знакомства. Выходило, что пока никаких, зато в голову ему пришла одна мысль.

— Слышь, Макс, — он облизал липкие от винограда пальцы, — ты откуда знаешь, что в корчме произошло?

— А брат рассказал, — охотно пояснил Румпель. — Он там с Гиеной был и тоже жив остался, только вот сидеть теперь не может. Это… задницу обжег.

— Брат, говоришь?

— Ага. Матиас. А чего?

— Поговорить бы с ним.

— Ну, это можно устроить. Ты домой?

— Домой. Бывай, Макс.

— До скорого.

Румпель повернулся и направился к палатке, где толстый кукольник с огромной черной бородою, заткнутой за пояс, водил на нитках чудную длинноносую куклу. Телли долго смотрел ему вслед, потом обернулся к помосту. Представление меж тем продолжалось и Вилли вновь ударил по струнам:

Вид медузы неприличен,

Не похвалим и змею.

Человек любить привычен

Только женщину свою!

Обезумев от соблазна,

С обоюдного согласья

Он усердствует на ней

Средь кладбищенских камней,

А змея над ним смеется,

Рассуждая о своем,

То восьмеркою совьется,

То зальется соловьем!

У нее крыло стальное,

В перьях тело надувное,

Кудри дивные со лба —

Невеселая судьба!

Он все пел, сопровождаемый взрывами хохота, эту новую песню, а в голове у Тила вдруг снова всплыли строчки старой.

— У вечности ворует всякий, — повторил он про себя, и снова колкий холодок вдруг пробежал между лопаток при этих словах. — А вечность — как морской песок…

Домой Телли возвращался, испытывая какое-то смешанное чувство — одновременно и гордости, и тревоги. Пять талеров, перебитая дротиком нить и перемирие с Канавой — неплохой итог для одного дня. С другой стороны, непонятное чувство, возникшее, во время броска, да и само знакомство с труппой акробатов наполнили Телли смутным беспокойством.

Бликсы не было, зато Рудольф был не один, сидел за столиком, беседуя с каким-то толстяком. Толстяк был красен и сердит, вся шея у него была в лиловых вздувшихся рубцах, и лишь когда они оба обернулись к нему, Тил сообразил, что перед ним ни кто иной, как Томас, только здорово спавший с лица и заросший недельной щетиной.

— … Даже не проси, — Рудольф придвинул к Томасу увесистый, приятно звякнувший мешочек. — Не возьму. Ну что я, нищий, что ли? Тил, не стой в дверях — холоду напустишь!

— Да я же не за так, пойми ты! — продолжал увещевать старьевщика хозяин «Башмаков». — Я же в благодарность! Вот ведь черт упрямый… Лис мне жизнь спас, и вообче, так неужели ж я все это так оставлю?

— Вот ему и отдашь, когда он вернется. И не пыхти так — лопнет что-нибудь.

— Да где ж его сыскать-то теперь? Где? Я ж знаю, что у вас творится, хоть по слухам, а знаю, ко мне ведь тоже стража приходила. Вот и Марта говорит, иди, мол, потому как пришла беда один раз, придет и два, сегодня к нам, а завтра — к им. Я перед парнем тем теперь по гроб жизни в долгу, а что он там в «Петухе» накуролесил — знать не знаю и знать не хочу. Возьми, Рудольф, не обессудь. Вон этому, — он кивнул на Рика, — хотя бы, рыбы купишь. А коль Жуга вернется, так скажи, чтоб заходил, когда захочет, я ему бесплатно наливать буду. Так и скажи, слышь? — Он встал и нахлобучил шляпу. — Ну все, пошел я. Завтра рано открываю, надо все проверить, посмотреть, да и вообче. Бывай, Рудольф, и ты, Тил, тоже.

Дверь за ним закрылась. Старьевщик подбросил кошель на ладони, посмотрел на мальчишку.

— Томас, — пояснил он неловко. — Деньги принес.

— Я уже понял, — Телли кивнул и выложил на стол свои четыре талера. — Я тоже — вот…

Старьевщик удивленно поднял бровь:

— Откуда столько?

— Потом расскажу, — Телли посмотрел на Рика. С головой укрытый старым одеялом, тот лежал на коврике у камина и не шевелился. — Как он?

— Да так же. Ничего не ел и не вставал.

Дракончик был совсем плох. Телли присел рядом и приподнял Рику голову. Чешуйчатые веки чуть заметно дрогнули, хвост выбил по полу короткую тройную дробь. Тил помедлил, смочил в воде тряпку, пристроил драконью голову себе на колени и выжал ему воду в пасть меж сомкнутых зубов. Еще раз и еще. Рик приоткрыл глаза, короткое мгновение смотрел на мальчика и снова смежил веки. Шершавый язык благодарно скользнул между пальцев. Тил почувствовал, как слезы бегут по щекам, и отвернулся, не в силах их сдержать.

Рудольф подошел поближе, поворошил дрова в камине и опустился в кресло.

— С ним не было такого раньше? — он кивнул на Рика.

— Не знаю, — Телли всхлипнул и помотал головой. — Вернее — не помню.

— Может, еще выкарабкается. Если бы хоть знать, что с ним…

— Жуга бы узнал, что.

— Жуга тут не помог бы. Он его и сам впервые у тебя увидал, — старьевщик нахмурился, покачал головой и вытащил кисет. — Что-то тут не так с этой его болезнью. Что-то не так…

Оба после этого примолкли. Тил вытер слезы, снова обмакнул тряпку в миску и стал протирать драконью чешую, Рудольф задумчиво набил свою трубку, прикурил от уголька и теперь попыхивал ею, откинувшись на спинку кресла. Тил поморщился.

— Не дыми так сильно.

— А? Прости, задумался. Я и забыл, что ты не переносишь табака.

В дверь вдруг стукнули одним коротким и отчетливым ударом.

— Наверное Бликса, — Рудольф поднялся и двинулся к двери. — Что-то рано он сегодня. Хотя, постой, я же не закрывал засов… Эй, кто там?

Ответа не было. Телли и Рудольф переглянулись.

— Не открывай!

— Телли, не дури, — старьевщик отворил дверь и выглянул на улицу. — Хм, никого… Я же говорю, что дверь не заперта, и если бы кто-то захотел напасть… Хм… Хм… А это что?

В двери, приколотый ножом, торчал кусок пергамента — старый, пожелтевший, с обгорелыми краями и какой-то надписью на нем. Рудольф сорвал его, пробежал глазами текст и нахмурился.

— Что это? — вскинулся Телли.

— Ничего, — помедлив, сказал Рудольф, подошел к камину и бросил пергамент в огонь. — Безобразит кто-то, вот и все. Не бери в голову.

Тил молча смотрел, как огонь пожирает корявые неровные строчки, и в который раз пожалел, что не умеет читать. Вспомнился нож в двери, толпа на улице и распаленный парень с факелом. Рудольф что-то скрывал от него — с такими вещами не шутят.

Телли ничего не сказал, но про себя решил сегодня быть настороже.

Лудильщик так и не пришел.

Проснулся Телли, услыхав, как тихо хлопнула закрывшаяся дверь. Приподнял голову, прислушался и осторожно стал выпутываться из одеяла. Проклятый тюфяк оглушительно зашуршал. Ругаясь про себя, Тил подхватил стоящие в ногах башмаки, прокрался между полок к выходу из комнаты и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Комната внизу была пуста. В неверном свете тлеющих каминных угольков виднелась мебель, развороченная стойка и укрытый одеялом Рик. По углам метались тени. Внезапно послышались шаги, затем заскрипела лестница. «Рудольф!» — мелькнула мысль.

Он не ошибся — это в самом деле был Рудольф. Затаив дыханье, Телли пронаблюдал, как старьевщик спустился вниз и остановился у камина. Потрогал зачем-то фигурки на доске, поскреб небритый подбородок. Посмотрел на спящего дракончика, помедлил и подбросил дров в огонь (камин теперь топили круглосуточно). На левом виске старика темнела ссадина от камня. Был он сейчас одет для улицы — теплый стеганый кафтан и суконная шапка с ушами. В руках его был нож, тот самый, что торчал в дверях. На краткий миг Телли испугался, подумав что Рудольф решил прирезать спящего дракончика, но вместо этого старьевщик спрятал нож в рукав, минуту-другую повозился с дверным засовом и вышел, осторожно притворив за собою дверь. Установленный каким-то хитрым способом, засов с коротким лязгом лег на место, и воцарилась тишина.