В ординаторской оказалась вся команда отделения неврологии. При его появлении тут же смолкли разговоры. Он неожиданно превратился в центр всеобщего внимания, отчего почувствовал себя неловко.

– А вот и наш Андрей! – сказал за всех Перельман. – С возвращением!

Его окружили. Хлопали по плечу, жали руку. Говорили, что рады видеть, поздравляли с выздоровлением – в общем, вещали сплошные банальности. Даже остроумный Тюрин, от которого Андрей всегда ждал сюрприза, выдавил из себя нечто вроде: «Рад, что с тобой все в порядке, и желаю, чтобы в порядке было и дальше». Андрей оглядывал радостные, улыбающиеся лица, улыбался в ответ и чувствовал, как внутри растет отвращение.

На лица коллег были наклеены лживые маски, скрывающие настороженность, недоверие, страх. Они боялись его. Боялись того, во что он превратился. Никто не смотрел в глаза. Когда Андрей отворачивался, то их улыбки замирали, а взгляды тайком изучали шрам на лице и пытались найти повреждения черепа под волосами. Андрей буквально читал мысли, копошащиеся в их головах словно крысы. Как он изменился! Неужели он сможет работать после такой травмы? Неужели ему можно доверить больного, инвалиду с перепаханным мозгом?

– Вообще-то я умер, а перед вами призрак, – ответил он на чью-то реплику.

Врачи засмеялись. Андрей засмеялся вместе с ними, чувствуя, насколько натужно и неестественно их веселье. Правильно, зачем обижать убогого? Лучше поддержать его неуклюжую шутку.

Вскоре ординаторская опустела и в ней остался только Перельман. Миша нахмуренно чесал подбородок:

– Еще раз поздравляю с выходом на работу.

– Спасибо.

– Но как заведующий отделением не могу не спросить: как твое душевное состояние?

– Я в порядке. – Ильин вздохнул с воодушевлением. – Я ждал этого момента долгих три месяца!

Трудно сказать, почувствовал ли Перельман ложь. Миша задумчиво кивнул, велел зайти через часик, чтобы определиться с объемом работы, и отправился на утреннюю пятиминутку с медсестрами. Андрей обессиленно рухнул на стул.

Сколько он продержится? Встреча с коллегами отняла не меньше килограмма нервов. А впереди ждут пациенты. Он воочию представил, как разговаривает с какой-нибудь неврастенической старушкой или мужиком с багровым от каждодневной выпивки лицом. Вместо доверительной беседы, являющейся основой общения с пациентом, они будут пялиться на шрам.

А что делать с исследованием сновидений?

Андрей задумчиво поскреб ногтями по столешнице.

Сновидениями занимается лаборатория Ковальчука. После случившегося у Андрея не было желания продолжать научную работу. Тем более иметь какое-то отношение к кафедре неврологии. Точнее, к одному из ее представителей – борову с прической ершиком и неутомимой жаждой прославиться за чужой счет...

Дверь в ординаторскую приоткрылась. Андрей настолько погрузился в мысли, что вздрогнул от неожиданности. На пороге стояла черноволосая девушка во врачебном халате. Заметив испуг Андрея, она стушевалась. Где он ее видел?

– Здравствуйте, Андрей Андреевич, – сказала она с акцентом. – Я Альбина Багаева. Вы меня помните?

Он вспомнил. Ординатор первого года (хотя сейчас, наверное, второго). Она заглядывала к нему в палату на следующий или через день после того, как он вышел из комы.

– Что вам нужно?

Девушка нервно сглотнула и начала фразу, окончание которой Андрей прекрасно знал, потому что пять минут назад то же самое талдычили его коллеги.

– Я очень рада, что...

– Что я наконец выздоровел? – с излишней резкостью сказал он. И пожалел о своих словах.

Багаева едва не заплакала. Она зажала рот, чтобы подавить всхлип. Андрей вдруг понял, что пожелание, которое она собиралась произнести, шло от сердца. Первое за сегодняшнее утро. А он обидел девушку.

Альбина преодолела слабость. Расправила плечи, подняла подбородок. В лице проступило упрямство.

– Да, я рада, что вы вернулись на работу. Быть может, мы почти не знакомы, но я очень переживала... На самом деле я знаю о вас больше, чем вы думаете. Я читала ваши статьи и под их влиянием поняла на втором курсе, что хочу заниматься сновидениями. Я мечтала встретиться с вами, а когда поступила в ординатуру, когда нас привели в отделение, то выяснилось, что вы... что вы... Я была в шоке... Но теперь все позади, и вы снова на рабочем месте...

Черные глаза девушки обиженно сверкнули. Она решительно повернулась, собираясь уйти. Но прежде чем ее белая туфелька переступила порог, Андрей произнес:

– Зачем вы учитесь на невролога?

Багаева остановилась. Повернула голову:

– Что?

– Если вам так нравятся сновидения, зачем вы поступили в ординатуру по неврологии?

Девушка задумчиво уперлась ладонью в дверной косяк:

– Многие из тех, кто занимался сновидениями, начинали как неврологи. Зигмунд Фрейд, академик Вейн, вы...

– Ладно, давайте поговорим. Только не маячьте у двери, присядьте куда-нибудь.

Багаева вошла в ординаторскую и опустилась на краешек стула. Невысокая, совсем молодая. На лице ни грамма косметики, прямые черные волосы заправлены за уши.

– Вы родом не из Питера?

– Из Владикавказа. Семь лет назад уехала из Северной Осетии и поступила в медицинский университет Санкт-Петербурга.

– Почему вы хотите заниматься сновидениями?

– Это очень интересная тема. Загадочная, даже мистическая.

– В спиритизме мистики не меньше.

Девушка немного подумала.

– Мне кажется, что исследование сновидений поможет людям разобраться в себе и в собственных проблемах.

– А почему вас заботят чужие проблемы?

– Потому что я врач, – ответила она. – Знаете, возможно, это глупость, но я не выношу чужую боль. Не могу смотреть, как людей съедает неизлечимая болезнь, мне хочется облегчить их страдания. Если существует способ это сделать, я готова приложить все силы, может быть, что-то принести в жертву... По-вашему, это глупость?

Андрей сцепил зубы, стараясь не показать улыбку. Девушка произнесла в точности то, что ответил бы он сам. Ответил до того, как попал в аварию.

– Нет, это не глупость, – произнес Андрей. – Хорошо. Давайте постараемся, чтобы за время ординатуры вы освоили не только профессию невролога, но и получили некоторый опыт в своем... мм... хобби. Если будут успехи, я похлопочу, чтобы вас взяли в новую лабораторию сновидений к Ковальчуку.

Взгляд Багаевой скользнул по Андрею. Ему показалось, разочарованно.

– А нельзя попасть туда, где работаете вы? – спросила девушка. Акцент сделался особенно заметным. Как ее зовут? Кажется, Альбина.

– Кафедра неврологии больше не занимается сновидениями. А я вряд ли там останусь... Кто вас курирует?

– Волгина.

– Думаю, Мария Дмитриевна не будет против, если я возьму над вами некоторое шефство. Вы сами не возражаете?

Ее лицо озарилось радостью:

– Что вы! Я бы этого хотела.

2

Его появление позволило Багаевой открыть новые грани профессии. Андрей рассказывал ей о тонкостях работы невролога, объяснял основные ошибки ординаторов, демонстрировал редкие практические приемы. А в свободное время вспоминал куски своей диссертации и наиболее характерные сны бывших пациентов.

– Сновидение – удивительное состояние, в котором человек путешествует вне времени и пространства! – говорил он. – За одно мгновение мы можем перенестись в далекий мир детства, чтобы вспомнить или пережить яркие и драматичные эпизоды, казалось забытые навсегда. Многие люди не верят в силу сна. Они считают, что напрасно расходуют треть своей жизни. Однако сон – такая же необходимая функция организма, как дыхание, кровоснабжение или мышление. Во время сна мы не просто отдыхаем, мы перерабатываем всю информацию, поступившую в мозг за день. Мы окунаемся в глубинные колодцы подсознания и черпаем оттуда идеи, мысли. Сон – одна из форм нашей бессознательной жизни. Сознание – лишь верхушка айсберга, и только кажется, что наша психическая деятельность сознательна. На самом деле очень важны глубинные пласты, которые оказывают влияние на всю нашу жизнь...

Информацию девушка впитывала словно губка. Тайком наблюдая за ней, Андрей видел в Альбине задатки не просто врача, но ученого: упорство, умение зреть в корень, способность взглянуть на проблему под неожиданным углом. А еще Багаева прекрасно разбиралась в пациентах. Иногда Ильин удивлялся, с какой легкостью она читала характеры и находила подход к людям.

Проблема общения с коллегами с каждым днем ощущалась все острее. Нет, с Андреем были вежливы, ему улыбались, с ним пили чай, рассказывали случаи из бытовой жизни, интересовались мнением по поводу вчерашнего футбола... Но что-то в этих отношениях изменилось, что-то сломалось раз и навсегда. Когда он входил в ординаторскую, через какое-то время врачи потихоньку вытекали из комнаты, вспомнив о срочных делах и страдающих пациентах. Его чурались. Травма наложила на Андрея незримую печать отверженного. К нему больше не будут относиться с прежней непосредственностью.

О Кривокрасове было слышно лишь то, что он проходил стажировку где-то в Лос-Анджелесе, чему Андрей несказанно обрадовался. Ему хотелось, чтобы бывший руководитель как можно дольше оставался на максимальном расстоянии. Он даже надеялся, что, возможно, за океаном заметят этого крупного ученого и предложат остаться. Андрей продолжал на это надеяться, пока в последней декаде августа неожиданно не столкнулся с профессором нос к носу возле кабинета иглорефлексотерапии.

Андрей направлялся к больному, которого попросил посмотреть Перельман, когда из конца коридора раздался звук открывающегося лифта, а спустя секунду из-за угла выплыла до боли знакомая кряжистая фигура.

– Ильин! – закричал Кривокрасов на все отделение. – Ильин! Погоди!

Анатолий Федорович направился к нему тяжелым шагом. Ершик волос на голове стал короче, на лице густой тропический загар. А вот халат по-прежнему тесный, размера на два меньше, чем надо.

Взглянув на лицо Андрея, Кривокрасов не смог скрыть отвращения. Обычно коллеги не подавали виду, что шрам их смущает, но Кривокрасов раскрылся во всей красе. Его физиономию исказила брезгливая гримаса. Он не протянул руку для приветствия, словно опасаясь заразиться проказой.

– Поздравляю с выходом на работу! – произнес Кривокрасов, не переставая брезгливо морщиться. Андрей не выдержал и отвернулся. Ничего более лживого ему не доводилось слышать. Фраза прозвучала не приветливее пожелания благополучно сдохнуть. – Мне очень жаль, что с тобой произошла эта трагедия.

Андрей нетерпеливо кивнул, моля про себя, чтобы встреча закончилась как можно скорее. Жаль ему! Как бы коллеги ни относились к травме, все побывали у Андрея, когда он валялся здесь, на седьмом этаже. Только светило отечественной сомнологии не нашло времени на посещение.

– После того что с тобой случилось, пришлось взять в Париж Ковальчука.

От такой наглой лжи, произнесенной прямо в лицо, у Андрея задрожали руки. Это невозможно! Он бежал к Кривокрасову в тот день, когда случилась авария. Он узнал, что его, автора работы, беспардонно отлучили от поездки в... в... на конференцию. Андрей отказался готовить доклад для профессора, и тот выкинул его из заявки еще до того, как бампер «газели» и голова Андрея вошли в тесный, можно сказать дружеский, контакт.

– Никто не думал, что ты оклемаешься и сможешь работать. После такой травмы...

– Поэтому руководить лабораторией поставили Ковальчука?

– Но ты сам посуди, Ильин! Лаборатория открывается, гранты выделены, все ждут результатов. А ты в глубокой коме. Академия наук торопила. Решили взять Ковальчука, его доклад по диагностике сновидений был отлично принят.

«Мой доклад!» – мысленно закричал Андрей, Кривокрасов все перевернул с ног на голову. Родные исследования, плоть его плоти, больше не принадлежали Ильину.

– Ожидаю твоего возвращения на кафедру. Чем собираешься заняться?

– Не знаю, – буркнул Андрей.

– Сновидениями теперь занимается отдельная лаборатория. У них оборудование, средства, специалисты. Мы все прекрасно знаем твой вклад в эту работу, но пришла пора сделать акцент на другом.

– На испытаниях снотворного, – догадался Андрей, чувствуя, что закипает.

– Ты все понимаешь лучше меня! – Кривокрасов похлопал его по плечу, при этом гримаса брезгливости не сходила с лица. – Сам посуди, ну кому нужны эти сны! Пусть Ковальчук в них ковыряется, у него для этого собран народ. Мы же с тобой займемся серьезными вещами. Вот характеристика препарата, почитай на досуге.

Он сунул в руку Андрея сложенный лист с проступающими на тыльной стороне подписями и синими печатями.

– Да, кстати. – Аптекарь почесал подбородок. – Ковальчук просил узнать, не осталось ли у тебя каких-нибудь записей по работе со сновидениями? Мыслей там, анализа, дневников. Ты ведь наверняка куда-то все записывал.

Андрей почувствовал, как в голове разрастается тупая боль. От нее потемнело в глазах.

– Это мои исследования, – с трудом произнес он. – Я посвятил им лучшие годы!

– Понимаю, ты расстроен, что так вышло. Но ведь случилось несчастье. Пришлось срочно искать замену.

– Вы отстранили меня от участия в конференции еще до того, как я попал в аварию, – произнес Андрей, волнуясь. – Вы уже тогда переписали меня на Ковальчука!

Кривокрасов задохнулся от возмущения:

– Ты все перепутал своей больной головой. Ковальчук отправился в Париж, когда стало ясно, что не можешь ехать ты.

Произнести следующую фразу Ильину стоило огромных усилий.

– Вы лжете.

Лицо Кривокрасова налилось кровью.

– Я лгу? – угрожающе спросил он. – Я?

Не в состоянии выдавить из себя ни слова, Андрей упрямо смотрел на начальника. И тогда Аптекарь обрушился на него словно ждал этой возможности:

– Да как ты посмел мне сказать такое, юродивый! Тебе башку проломили! Ты не можешь ничего помнить! Восемь месяцев в коме!

– Я помню тот день.

– Он думает, все должны его жалеть! – Кривокрасов его не слышал. – Инвали-и-ид... Да ты должен быть благодарен, что я работу предлагаю, а он говорит мне такое! Зазнался ты, Ильин, ох зазнался! Что за хамское поведение? Не дай бог услышу еще раз!

– И что? – завелся Андрей. От ярости сводило скулы. – Что вы сделаете?

– Увидишь! – воскликнул Кривокрасов, потрясая в воздухе кулаком. – Я добьюсь повторной комиссии. Вылетишь из клиники пробкой! Пробкой вылетишь, понял меня? Остаток жизни будешь существовать на пособие по инвалидности.

У Андрея сжались кулаки. Захотелось схватить Кривокрасова за грудки и тряхнуть, чтобы порвался халат, причем обязательно с треском. Он, правда, не думал, что за этим скорее всего, последует мордобой, – было уже все равно.

– Хочешь врезать? – орал Кривокрасов. – Давай врежь! Сразу в тюрьму загремишь! У меня полковник в УВД, мы с ним по четвергам в бане паримся, так что давай врежь! Увидишь, что будет...

Андрею было наплевать на последствия. И наверняка разбитых физиономий было не избежать, если бы из своего кабинета не выскочил Перельман.

– Вы с ума сошли! – зашипел он, встряв между ними. – Тут пациенты кругом! Как вам не стыдно?

– Это все твой любимчик! – в запале кричал Кривокрасов, красный, взмыленный, страшный. – Я тебя посажу на инвалидность, урод! Никогда не сможешь работать врачом Ильин, вот увидишь! Не успеешь оглянуться, как это случится! На километр ни к одной больнице близко не подойдешь.

Андрей резко развернулся и ушел прочь. Он выскочил на лестницу, сбежал на несколько пролетов вниз и где-то на четвертом этаже остановился, упершись лбом в оконное стекло. В груди бурлило от ненависти и страха. Он ненавидел Кривокрасова и весь мир вместе с ним. Хотелось бежать от всего этого. Только куда?

Немного придя в себя, он вернулся в отделение. Перед одноместной палатой, куда он направлялся до встречи с Кривокрасовым, Андрей на секунду остановился. Провел по лбу трясущейся ладонью, глубоко вдохнул и отворил дверь.

На кровати лежал человек с большим животом и нервным лицом. На правой руке поблескивали тяжелые золотые перстни, на левой – золотые часы. Шею обвивала золотая цепы Напротив него вместо штатного телевизора стояла огромная панель «Панасоник» и DVD-проигрыватель с высокой стопкой фильмов на нем. Друзья или подчиненные зажиточного пациента постарались, чтобы он не скучал во время лечения.

– Добрый день, я доктор Ильин, – представился Андрей, стараясь говорить громче, чем ведущая телепрограммы, объясняющая разницу между преждевременными и поздними родами. – Я задам несколько вопросов, чтобы выявить причину онемения в ногах...

Пациент уставился на Андрея.

– Что это? – Он заерзал на кровати, пузо под одеялом напоминало укрытый простыней воздушный шар. – Что у тебя с лицом?

«И что вы почувствовали, когда узнали, что родите ребенка на седьмом месяце?»

– Не беспокойтесь по поводу шрама, я...

– Что у тебя с лицом? Фу, какое уродство. Я не буду с тобой разговаривать.

«...я была в ужасе...»

– Это всего лишь шрам: Он никак не повлияет на обследование.

«Золотой» пациент не слышал его, закатывая истерику.

– Я не буду с тобой разговаривать. Убирайся прочь! Дайте мне врача с нормальной рожей!

Андрей думал, что сумеет сдержать себя, но слишком много в нем накопилось после разговора с Кривокрасовым. Истеричный пациент стал последней каплей.

Он ответил так, что его услышали в коридоре:

– Другой врач не может диагностировать ваш недуг. Не хотите моей помощи? Тогда распрощайтесь со своими ногами и закажите инвалидную коляску поудобнее, потому что на ней вы проведете остаток жизни!!

Он вышел из палаты, с удовольствием вспоминая перекошенное ужасом лицо пациента. Сквозь дверь донесся голос ведущей телепередачи:

«Не пугайтесь, если врач посоветовал стимулировать роды».

3

Переодеваясь в конце дня, Андрей обнаружил в халате листок с описанием препарата для клинических испытаний. Откуда он взялся? Наверное, Андрей машинально сунул его, когда собирался проверить на прочность халат профессора.

Листок с синими печатями и несколькими подписями влиятельных руководителей представлял собой маленькую частичку Кривокрасова. Первым желанием было порвать его на куски или сжечь в туалете, сумасшедше хихикая и радуясь маленькой мести. Но затем порыв угас. Обратить в пепел клочок бумаги нетрудно. Только в этом случае конфликт с Кривокрасовым перейдет на новый уровень, а Андрей пока не знал, нужно ли ему это.

Так и не решив, что делать с листком, Андрей сложил его и убрал в блокнот.

Каждое возвращение домой вызывало в нем тягостные чувства. Квартира казалась чужой с того момента, как он впервые после больницы переступил порог. Все сверкало чистотой, все стояло на своих местах: тапочки в прихожей, одежда на вешалках, DVD-диски убраны в шкаф, велотренажер зачехлен. Ни пылинки кругом. Пока Андрей лежал в больнице, мать приходила сюда каждую неделю, тщательно пылесосила ковры, перемывала чистую посуду. Надеялась, что Андрей обрадуется.

Он не обрадовался. Не такой он оставил квартиру одиннадцать месяцев назад, теплым солнечным утром. Тогда ее наполнял аромат жизни, в ней обитал надеющийся, любящий, стремящийся к чему-то человек. А сейчас она выглядела бездушной, словно подготовленная к продаже после смерти хозяина. «А разве не так? – подумал Андрей. – Во мне все умерло после той аварии».

С каждым днем ему становилось хуже. В душе копились зависть и злость, мир вокруг словно потемнел. Он разучился радоваться Жизни, как год назад. Любимая девушка его бросила. Страстное увлечение у него украли. Как жить дальше?

«Так и жить, – говорил он себе. – Ничего не изменишь». Он вернется на кафедру ради прибавки к жалованью невролога. Будет покорно выполнять все указания Кривокрасова, проводить клинические испытания снотворных, целовать зад профессора, если это окажется в планах кафедры на следующий квартал. И никаких личных исследований, никакой инициативы, упаси боже!

Погасив свет и забравшись в постель, Андрей подумал, что проворочается полночи, вспоминая сегодняшнюю встречу с Кривокрасовым. И без того полтора последних месяца его мучила бессонница. Сновидений он не видел с тех самых пор, как встал на ноги и начал ходить. Однако уснул Андрей быстро. И сновидение пришло. Причем не просто сновидение, а самое главное в его жизни.

Кошмарное и невероятно прекрасное...

4

Андрей бежал по странному лесу. Низкие деревья с кривыми стволами мало напоминали реальный мир – скорее преддверия ада. Или рая. Или того и другого, вместе взятых. За ним гнались карлики, которых он толком не разглядел. Андрей устал и вымотался до чертиков. Нужно где-то отдохнуть, прийти в себя, собраться с мыслями.

Деревья закончились, и он оказался на берегу полноводной реки. Перед ним стоял бревенчатый дом без окон. Где он его видел? Скорее всего, в другой жизни. Дом мог послужить убежищем... Только вход в него перегораживала дверь. Глухая, плотно сколоченная, с вырезанной на поверхности спиралью. Хорошо знакомая ему дверь, только непонятно откуда. Он лишь знал, что за ней скрывается тайна. Большая тайна, запретная. Табу, за которое нельзя проникать человеческому разуму.

Ладонь, обхватившая кованую ручку, ощутила рельеф и холод металла. Контакт был отчетливым. Андрей удивился, насколько эта ручка была реальнее всего, что его окружало, – и бревенчатого дома, и кривого леса, и земли с небесами. По телу пробежала короткая дрожь. Сердце замерло в волнующем ожидании. Он не помнил, что решил не заниматься сновидениями. Вообще не осознавал, что спит. Проснуться во сне способны очень немногие люди, и доктор Ильин пока не входил в их число. Он покорно следовал сюжету сна, по которому требовалось войти в эту дверь, чтобы спастись от карликов.

И Андрей потянул за ручку.

Дверь поддалась легко. Повела себя так, словно открывалась всегда. В ее поведении сквозил немой упрек: дескать, и почему же ты, братец, не делал этого раньше?.. Из открывшегося проема дохнуло холодом. В первый момент Андрей ничего не увидел, пространство за проемом окутывала тьма. Лишь затем открылись уходящие вниз стены и свод.

Коридор.

Наклонив голову, чтобы не стукнуться о притолоку, спящий доктор Ильин переступил через порог. Под ногами оказались узкие, крутые ступени, с которых можно запросто навернуться. Холод усилился, прихватив его сквозь тонкую рубашку и врачебный халат. Андрей постоял на месте, пытаясь разглядеть, что находится в конце коридора, но ничего не увидел. Перила отсутствовали. Он уперся руками в стены и стал медленно спускаться.

Чем дальше оставалась дверь, чем глубже он погружался во мрак, тем сильнее становился страх. Этот спуск под землю напоминал смерть, которую Андрей однажды встретил на проспекте Луначарского. Коридор, движение по нему – нечто похожее видят люди, когда покидают мир кислорода и белковых соединений. Не хватает лишь света в конце, впрочем... Спустившись еще ниже, он обнаружил и этот образ, а также многое другое, гораздо более масштабное, чем скудные рассказы пациентов, переживших клиническую смерть.

Лестница вывела его в просторный зал, наполовину затянутый тьмой, наполовину озаренный светом из окон, прорубленных в своде. Он напоминал одновременно заброшенную станцию метро и могильный склеп. Низкие, массивные потолки, строгие колонны, ниши в стенах. Мрачная торжественность и нетронутая древность. Судя по всему, Андрей находился в зале один. Хотя чувства подсказывали, что тьма может скрывать многое. Больше, чем способна нарисовать фантазия.

Он вошел в зал и двинулся вдоль стены, стараясь держаться тени – черной и густой, как свежий асфальт. Одно из первых правил осознанных сновидений гласило, что нужно отделиться от сна и его сюжета, заставить себя проснуться во сне. Перебороть могучую силу, которая гонит тебя куда-то, встать, осмотреться, исследовать окрестности своих грез. Некоторые путешественники рисовали целые карты местности: горные пики и глубочайшие озера, гигантские башни и города, лабиринты, реки, площади, воронки в земле... Андрей ничего исследовать не стал. Вместо изучения нового загадочного мира он тупо двигался в глубь зала, ведомый смутным ощущением, что ему туда надо.

Впереди из темноты послышался протяжный, ниспадающий свист. Звук был хорошо знаком, и, пока Андрей вспоминал, где его слышал, в арочном проеме замелькали окна с темными стеклами и что-то заскрипело...

«Электричка», – удивленно подумал Андрей.

Зал все-таки оказался станцией метро!

Электричка остановилась. Двери разъехались в стороны, демонстрируя пустоту в вагонах. Эта станция – отправной пункт, из которого начинается путешествие куда-то очень далеко. Куда Макар телят не гонял.

«Да уж!» – вслух усмехнулся он и пожалел.

Неосвещенная часть зала откликнулась на возглас зычным вздохом.

Андрей припал к стене, схватившись за сердце, рвущееся из груди. У человека, который сейчас спал в своей квартире на Садовой улице, пульс наверняка в три раза выше нормального... Что это было? Он услышал чей-то вздох, хриплый и надсадный, словно огромный зверь пробуждался от зимней спячки.

Чувства не подвели, Андрей оказался не один в этом зале.

Раскрытые двери вагона приглашали войти, и доктора Ильина потянуло внутрь. Электричка привезет его к потрясающим открытиям, к алмазам, сверкающим в темноте. Правда, эти прелести могут оказаться так далеко от двери, что не найдешь дорогу назад; а он был уверен, что только через дверь сможет вернуться туда, где спокойно и где нет страха. Она как нить Ариадны связывала его с внешним миром. Поэтому Андрей боялся войти в вагон.

Тьма позади шевельнулась.

Холод схватил за горло и принялся душить... Нет, это вовсе не холод, а страх! Ледяной, а потому такой осязаемый. Нужно действовать. Если чудовище выйдет из мрака, у Андрея откажут ноги и он не доберется ни до вагона, ни до двери.

Андрей оттолкнулся от стены и припустил со всех ног к электричке. Позади заскрипела каменная крошка, придавленная чьей-то ступней. Существо зашевелилось, задвигалось, выползая на свет.

Ильин влетел в раскрытые двери, и они тут же захлопнулись за спиной. Вагон дернулся и поехал. Андрей припал к окну.

В дальнем конце зала из тьмы выбралась уродливая, косматая фигура. Она предстала перед глазами лишь на мгновение. Потом электричка въехала в тоннель.

Андрей рухнул на пыльное сиденье, не чувствуя ног от страха. Его визит на подземную станцию потревожил существо, дремавшее в темноте. От этого было не по себе. Что это за существо? И сможет ли Андрей пройти мимо него, когда будет возвращаться?

По мере того как состав набирал скорость, тревога отступила на задний план. Электричка стремительно летела по туннелю, и Андрея целиком охватили волнение поездки. Он чувствовал трепет, в предвкушении чего-то особенного, важного, что ожидало его впереди.

5

Состав шел долго. Андрей несколько раз отключался, как это бывает при смене фазы сна, но когда приходил в себя, то обнаруживал перед глазами все тот же полутемный вагон, стены тоннеля за окном и ощущение стремительного полета в неизвестность. Родные места, откуда он пришел, оставались все дальше и дальше, превращаясь в не существующие вовсе.

То, что будет остановка, он почувствовал до того, как заскрипели тормозные колодки. Сила инерции легонько потащила Андрея по сиденью против движения. Он ухватился за поручень, глядя в окно. Секунда... другая... и стена тоннеля оборвалась. Электричка проехала сотню метров и остановилась. Двери откатились в стороны. Андрей вышел из вагона и сразу утонул по колено в буйной траве.

Вынырнувшие из-под земли пути закончились посреди огромной равнины, простирающейся от одной стороны горизонта до другой. Она густо поросла травами и цветами. Эту живую массу колыхали порывы ветра, отчего казалось, что перед ним не равнина вовсе, а океан, по которому гуляют волны.

То здесь, то там из океана поднимались загадочные каменные изваяния. Ближе остальных находилась огромная фигура в форме креста, показавшаяся Андрею знакомой. Он где-то видел ее, но не задумался об этом. Он не мог задуматься, не мог вспомнить, потому что у большинства людей во сне сознание дремлет. В этом состоянии человек не мыслит сам, вместо него мыслит нечто.

Андрей двинулся в глубь равнины, взрезая коленями волны из трав и цветов. Стрелы солнечного света пробивали грязные кучи облаков, заполонивших небо, и бросали яркие пятна на поверхность растительного океана. Борьба света и тьмы превращала равнину в самое обычное, но в то же время самое фантастическое зрелище во вселенной.

Андрей шел через поле, ощущая в душе непонятную торжественность. Он оказался в важном, священном месте. В этой равнине было что-то знакомое, родное, словно воспоминания из раннего детства, которые он забыл. Такие места всегда вызывали в нем необъяснимый трепет, притягивали к себе. На Черной речке, где дача родителей, он частенько садился на старый отцовский велосипед и катался по проселкам, любуясь луговыми просторами. Раньше он думал, что это просто преклонение перед стихией пространства. Но теперь понял. Все луга, поля и равнины, когда-либо задерживающие его взгляд, повторяли это место.

Он шел вперед, почему-то зная, куда должен идти. Проплывающие мимо цветы росли в самых безумных сочетаниях. Васильки, незабудки, тюльпаны, анютины глазки, ирисы, колокольчики, чертополох. Встречались даже неожиданные экземпляры вроде нарцисса и лотоса. Казалось, именно здесь у Бога прохудилась котомка, в которой он нес семена, чтобы развеять по свету. Цветов было столько, что их совместный запах мог свалить с ног живое существо столь же эффективно, как нервно-паралитический газ. Только запахов не было. Лишь полпроцента людей чувствуют их в сновидении. Андрей не чувствовал.

У основания каменного изваяния, похожего на крест, цветов росло больше всего.

Через несколько шагов Андрей понял, что видит не совсем крест. Скорее, скульптуру человека, расставившего руки в стороны. Он еще раз подумал, что изображение очень знакомо. Он где-то его видел. Нужно запомнить. Обязательно! Человек с расставленными руками...

Порыв ветра разрезал травяной массив, и перед Андреем в густой стене из мятлика и пырея открылась робкая фиалка. Трепещущие от ветра лепестки потянулась к нему, словно взывая о помощи.