Утеха падали

— Ты ее не видел, — прошептала Натали. — Она... она не человек. А главное — я упустила возможность, Сол. Она отвлеклась, и в течение нескольких секунд я держала в руках заряженный револьвер, но я выстрелила не в того, в кого нужно было. Роба убил не Винсент, а она. Я просто сразу это не сообразила.

Сол крепко сжал ее руку повыше локтя.

— Не нужно, Натали. В этом гнезде Мелани Фуллер — лишь одна из гадюк. Даже если бы ты ее уничтожила, остальные остались бы невредимы. И их количество осталось бы прежним, если мы предположим, что Чарлза Колбена убила именно Фуллер.

— Но если бы я...

— Хватит, — решительно оборвал Сол, погладив ее по голове, и ласково провел пальцами по щеке. — Ты очень устала, дружочек. Завтра, если захочешь, я возьму тебя с собой в Лохам-Хагетаот.

— Да, — согласилась Натали, — я бы хотела поехать, — и она чуть склонила голову, когда Сол поцеловал ее в макушку.

Чуть позже, когда Натали уже легла, Сол открыл тонкую папку, на которой было написано «Тони Хэрод», и в течение некоторого времени изучал досье. Затем он отложил в сторону и ее. Открыв дверь, Сол прислонился к косяку, глубоко вдыхая дивный ночной воздух. Высоко в небе плыла луна, заливая серебром склоны холмов и отдаленные дюны. Дом Давида Эшколя покоился во мраке на вершине холма. С запада долетал аромат апельсинов, слышался тихий шепот далекого моря.

Постояв несколько минут, Сол закрыл дверь, задвинул засовы, проверил ставни и вернулся в свою комнату. Взял первую папку, которую ему прислал Визенталь. Поверх пачки обычных формуляров, заполненных на польском и четкими стенографическими значками вермахта, была прикреплена фотография еврейской девочки лет восемнадцати — маленький рот, впалые щеки, черные волосы, повязанные шарфом, и огромные темные глаза. Несколько минут Сол смотрел на фотографию, гадая, о чем думала эта девушка, когда глядела в объектив нацистской камеры. Как и где умерла она, кто оплакал ее? Сможет ли он найти в ее досье ответы на эти вопросы? По меньшей мере Солу были нужны скупые факты: когда она была арестована за величайшее преступление, против арийцев — ведь она была еврейкой; когда была переведена в лагерь, когда закончилась ее короткая юная жизнь, а с нею все надежды, мечты, симпатии... Неужто так и рассеялись, как горстка пепла на холодном ветру? Сол вздохнул и приступил к чтению...

* * *

Поутру они встали рано, и Сол приготовил один из тех обильных завтраков, которые, по его словам, являлись традиционными для Израиля. Солнце едва поднялось над холмами, когда они забросили на заднее сиденье почтенного «Лендровера» рюкзак и направились по прибрежному шоссе к северу. Минут через сорок они достигли порта Хайфы. Город раскинулся у подножия горы Кармил.

— "Голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур", — процитировал Сол, перекрывая шум ветра.

— Красиво, — сказала Натали. — «Песнь Соломона» ?

— "Песнь Песней", — поправил Сол. Ближе к северному берегу залива начали попадаться указатели с названием Акко, в двух вариантах переводов — «Поместье» и «Поместье Святого Иоанна». Натали посмотрела на запад, на обнесенный белыми стенами город, купавшийся в щедром утреннем свете. День снова обещал быть жарким.

Из Акко вела узкая дорога к кибуцу, перед которым сонный охранник, взмахнув рукой, дал Солу знак проезжать. Они миновали зеленеющие поля, комплекс зданий кибуца и остановились у большого блочного дома с вывеской на иврите и английском: «Лохам-Хагетаот — гетто Дом борца», ниже были указаны часы работы. Навстречу им вышел невысокий мужчина, на его правой руке не хватало трех пальцев. Он вступил с Солом в оживленную беседу на иврите. Сол подал ему несколько монет, и тот двинулся вперед, указывая им дорогу, улыбаясь и повторяя Натали «шалом».

— Тогда раба, — промолвила Натали, когда они вошли в тускло освещенную центральную комнату. — Бокертов.

— Шалом, — улыбнулся коротышка. — Л'хитра'от. Натали посмотрела ему вслед и двинулась мимо застекленных витрин с журналами, рукописями и другими реликвиями обреченного на гибель восстания Варшавского гетто. Висевшие на стенах фотографии безмолвно и наглядно повествовали о жизни в гетто и тех нацистских зверствах, которые уничтожили эту жизнь.

— Это не похоже на Яд-Вашем, — заметила Натали. — Здесь нет такого гнетущего ощущения. Может, из-за того, что здесь потолки выше.

Сол пододвинул низкую скамеечку и уселся на нее, скрестив ноги. Слева от себя он положил целую кипу папок, а справа — стробоскоп на батарейках.

— Лохам-Хагетаот скорее посвящен идее сопротивления, чем воспоминаниям о геноциде, — ответил он.

Натали остановилась перед снимком с изображением большого семейства, выгружающегося из теплушки, — их пожитки были свалены на землю рядом. Она резко повернулась к Солу.

— Ты можешь загипнотизировать меня? Сол поправил очки.

— Могу. Но это займет много времени. А зачем? Натали пожала плечами.

— Мне хочется узнать, какие ощущения у загипнотизированного... Ведь это не составит для тебя никакого труда.

— Многолетняя практика, — откликнулся Сол. — В течение многих лет я использовал нечто вроде самогипноза, чтобы справляться с мигренями.

Натали взяла папку и, открыв ее, взглянула на находившуюся внутри фотографию молодой женщины.

— Неужели ты действительно сможешь вместить все это в свое подсознание?

— Существуют разные уровни подсознания. — Сол потер щеку. — На одних я просто пытаюсь восстановить уже имеющиеся там воспоминания... путем, если можно так выразиться, разблокирования уже образовавшейся блокировки. А с другой стороны, я пытаюсь настолько раскрепоститься, чтобы ощутить происшедшее с людьми, которые имели подобный опыт. Натали оглянулась.

— И все это помогает?

— Да. Особенно если впитываешь, пропускаешь через себя биографические сведения.

— Сколько у тебя времени на это? Сол посмотрел на часы.

— Около двух часов, но Шмулик обещал не впускать сюда туристов, пока я не закончу.

Натали поправила тяжелую сумку на плече.

— Я пойду погуляю и начну усваивать и запоминать все венские сведения.

— Шалом, — буркнул Сол. Оставшись один, он тщательно прочитал все имевшееся в первых трех папках. Затем отвернулся в сторону, включил маленький стробоскоп и установил таймер. Метроном начал отстукивать ритм в унисон со вспышками мигающего света. Сол полностью расслабился, стер из своего сознания все, за исключением ощущения пульсирующего света, и словно поплыл по волнам другой исторической эпохи и других географических мест.

Сквозь дым, пламя и завесу времени на него со стен взирали бледные, изможденные лица.

* * *

Выйдя из кубического здания, Натали уставилась на молодых обитателей кибуца, занимавшихся своими делами. Вдали виднелся грузовик, направлявшийся в поля с последней партией рабочих. Сол рассказывал ей, что этот кибуц был основан людьми, выжившими в Варшавском гетто и польских концлагерях, но взгляд Натали в основном останавливался на молодых лицах тех, кто родился уже здесь, в Израиле, — худые, загорелые, внешне они ничем не отличались от арабов.

Она медленно брела по полю, наконец устала и устроилась в тени единственного эвкалипта, неподалеку от высокого обрызгивателя, который выплевывал на посевы струи воды с такой же завораживающей периодичностью, как метроном Сола. Натали достала со дна сумки бутылку пива и открыла ее своим новым швейцарским армейским ножом. Пиво успело нагреться, но было вкусное, его аромат прекрасно гармонировал с жарким не по сезону днем, шипением ирригационной системы и запахами влажной земли и растений.

При мысли о возвращении в Америку желудок у Натали сжался, а сердце учащенно забилось. Господи, как все чудовищно! В памяти остались лишь обрывки: вспышки пламени, темнота, прожекторы, вой сирен — словно воспоминания о кошмарном сне. Она вспомнила, как проклинала Сола, как колотила его за то, что тот оставил тело Роба в Ропщущей Обители. Помнила, как Сол нес ее на руках в кромешной тьме, ощущала нестерпимую боль в ноге, от которой сознание то покидало ее, то возвращалось, будто пловец, ныряющий в волнах штормового моря. Порой вспоминала какого-то человека по имени Джексон, который бежал рядом, волоча на плече безжизненное тело Марвина Гейла. Позднее Сол сказал ей, что Марвин был еще жив, хотя и находился без сознания. Они тогда разбежались в разные стороны по темным проулкам, подгоняемые воем сирен.

Еще помнила Натали, как лежала на скамейке в парке, а Сол звонил куда-то из открытого таксофона... Затем наступил серый промозглый рассвет, и она очнулась на заднем сиденье фургона, заполненного странными людьми, и Сол, сидевший впереди, разговаривал с каким-то человеком, который и был Джеком Коуэном, шефом Моссада из израильского посольства.

События последующих двух суток Натали тоже помнила разрозненными урывками. Номер в мотеле. Обезболивающие уколы. Врач укладывает ее переломанную ногу в надувную лангету. И память о Джентри, дорогом ей человеке, ее крики во сне: «Роб!» Когда же она вспоминала, с каким звуком пуля прошила гортань Винсента, и красно-серую кашу мозгов на стене, безумный взгляд старухи, заглядывающей ей в душу:

«До свидания, Нина. Мы еще встретимся», — с ней начиналась просто истерика.

Потом Сол рассказывал, что никогда в своей жизни он не потратил столько сил, как на этот разговор с Джеком Коуэном, длившийся двое суток без передыху. Перепуганный седовласый агент был не в состоянии воспринять правду, и им приходилось лгать ему, кое-что сглаживать в информации. Наконец израильтяне вынуждены были удостовериться, что и Сол, и Натали, и Арон Эшколь, и исчезнувший шеф шифровального отдела Леви Коул — все они были втянуты в смертельно опасную широкомасштабную Игру, которую вели высшие должностные лица в Вашингтоне и ФБР с бывшим нацистским полковником. Коуэну не удалось получить почти никакой поддержки от своего посольства или начальства в Тель-Авиве, однако на рассвете, в воскресенье 4 января, фургон с Солом, Натали и двумя израильскими агентами, урожденными американцами, пересек границу с Канадой. Через пять часов они вылетели из Торонто в Тель-Авив с новыми документами.

О последующих двух неделях своего пребывания в Израиле Натали почти ничего не помнила. На следующий день с ее переломанной лодыжкой стало твориться нечто невообразимое, боль была адской, резко подскочила температура, и она мало что помнила о полете на частном самолете в Иерусалим, где Солу, который воспользовался своими старыми медицинскими связями, удалось поместить ее в платную палату медицинского центра Хадассах. На той же неделе прооперировали и руку Сола. Натали пробыла в клинике пять дней, последние три из которых каждое утро и вечер с помощью костылей она добиралась до синагоги и рассматривала витражи, выполненные Марком Шагалом. Она пребывала в каком-то состоянии бесчувствия, словно весь ее организм получил мощную дозу новокаина. Но каждую ночь, закрывая глаза, она снова и снова видела перед собой лицо Роба Джентри. Видела его ярко-синие глаза в то страшное мгновение, когда в них вспыхнул восторг от одержанной над старухой победы, перед тем как мелькнуло лезвие, оборвавшее его жизнь...

Натали допила пиво и опустила пустую бутылку обратно в сумку, испытывая легкое чувство вины от того, что она пьет так рано, когда все работают. Она вытащила из сумки стопку папок: здесь были переснятые фотографии, сведения о Вене двадцатых-тридцатых годов, полицейские отчеты, переведенные помощниками Визенталя, тоненькое досье Нины Дрейтон, перепечатанное покойным Френсисом Харринггоном и приложенное к трудночитаемой рукописи Сола. Натали вздохнула и принялась за работу. После полудня Сол и Натали отправились в Хайфу пообедать, прежде чем все закрылось в связи с наступлением субботы. Они купили фалафели у уличного торговца на улице Ханеви'им и, жуя по дороге, двинулись по направлению к оживленному порту. За ними увязалось несколько дельцов черного рынка, пытаясь всучить им зубную пасту, джинсы и «Ролексьв», но Сол что-то резко бросил им, и они отстали. Облокотившись на парапет, Натали уставилась на отчаливавший от причала грузовой корабль.

— Когда мы поедем в Америку, Сол? — спросила она.

— Я буду готов через три недели. Может, и раньше. А когда ты будешь готова?

— Никогда, — ответила Натали. Сол усмехнулся.

— Хорошо, значит, когда ты захочешь вернуться.

— В любой момент... На самом деле чем раньше, тем лучше, — она шумно выдохнула. — О Господи, у меня снова начинаются спазмы, едва подумаю, что надо возвращаться.

— Да, — согласился Сол. — Со мной то же самое. Давай еще раз переберем имеющиеся у нас факты и догадки и проверим, нет ли в нашем плане уязвимых мест.

— Самое уязвимое место — это я, — тихо промолвила Натали.

— Нет. — Сол сощурился, глядя на плещущуюся внизу пенистую воду. — Итак, мы допускаем, что сведения Арона соответствуют действительности и что главный штаб игроков составляют по меньшей мере пять человек: Барент, Траск, Колбен, Кеплер и евангелист по имени Саттер. Я собственными глазами видел, как Траск погиб от руки оберста. Мы допускаем, что мистер Колбен канул вместе с вертолетом в результате действий Мелани Фуллер. Следовательно, из этой группы осталось трое.

— Четверо, если считать Хэрода, — поправила Натали.

— Да, — согласился Сол, — нам известно, что он действовал заодно с людьми Колбена, значит четверо. Может быть, еще агент Хейнс, но я думаю, что он скорее орудие в их руках, нежели инициатор каких-либо действий. Вопрос вот в чем: почему оберет устранил Траска.

— Месть? — предположила Натали.

— Возможно, но у меня сложилось впечатление, что между ними идет какая-то дьявольская Игра. Давай предположим, что вся заварушка в Филадельфии была направлена не столько против Фуллер, сколько на то, чтобы фон Борхерта... Бордена. И Барент сохранил мне жизнь лишь потому, что мог использовать меня в качестве еще одного оружия против Вилли. Но почему оберет сохранил мне жизнь... и зачем ему понадобилось включать в эту Игру тебя и Роба?

— Чтобы спутать карты? Нечто вроде развлечения?

— Может быть, — согласился Сол, — но давай вернемся к нашему предыдущему предположению о том, что он косвенно использовал нас как орудия для каких-то своих целей. Нет никакого сомнения в том, что Дженсен Лугар был ассистентом Уильяма Бордена в Голливуде. Джек Коуэн подтвердил сведения, полученные Харрингтоном. В самолете Лугар тебе представился. Это могло быть сделано сознательно — оберет ставил нас в известность, что манипулирует нами обоими. Затем он прилагает массу усилий, чтобы убедить Барента и Колбена в том, что я погиб во время взрыва и пожара в Филадельфии. Зачем?

— Он собирается использовать тебя в дальнейшем, — сказала Натали.

— Вот именно. Но почему он не использует каждого из нас непосредственно?

— Возможно, это для него слишком сложно, — предположила Натали. — Похоже, что для этих мозговых вампиров существенную роль играет близость расстояния. Может быть, его вообще не было в Филадельфии...

— ..и действовали лишь его обработанные пешки, — продолжил Сол. — Лугар, бедный Френсис и его белый ассистент Том Рэйнольдс. Ведь именно Рэйнольдс напал на тебя у дома Фуллер в рождественскую ночь.

У Натали перехватило дыхание. Такое она слышала впервые.

— Откуда ты знаешь?

Сол снял очки и протер их полой рубашки.

— А тогда какой смысл был в этом нападении, кроме того, чтобы навести вас с Робом на правильный след? Оберет хотел, чтобы вы оба были в Филадельфии, когда разыграются финальные сцены с людьми Колбена.

— Не понимаю, — промолвила Натали и покачала головой. — А в какой момент появляется Мелани Фуллер?

— Давай будем придерживаться той точки зрения, что мисс Фуллер не сотрудничает ни с Вилли Борденом, ни с его противниками, — предложил Сол. — Скажи, сложилось ли у тебя впечатление, что ей известно о существовании этих группировок?

— Нет, — откликнулась Натали. — Она упоминала только Нину... вероятно, Нину Дрейтон.

— Да. «До свидания, Нина. Мы еще встретимся». Но если мы будем следовать логике Роба... а я не вижу причин от нее отказываться... Нину Дрейтон в Чарлстоне убила именно Мелани Фуллер. С чего бы ей считать, что ты являешься посланницей мертвеца, Натали?

— Потому что она сумасшедшая! — отрезала Натали. — Ты бы видел ее, Сол. У нее взгляд безумного, больного человека, маньяка.

— Будем считать, что так оно и есть, — согласился Сол. — И хотя, возможно, Мелани Фуллер является самой опасной гадюкой из всех, ее безумие может сыграть нам на руку. А что же наш мистер Хэрод?

— Чтоб он сдох! — вырвалось у Натали, когда она вспомнила его бесцеремонное вторжение в ее сознание. Сол кивнул и надел очки.

— Но контроль Хэрода над тобой был прерван, так же как оберста надо мной сорок лет назад. А в результате мы оба помним о своих переживаниях и сохранили воспоминание об их... как бы это сказать... мыслях?

— Не совсем, — поправила Натали. — Скорее чувствах. Об их личности.

— Да, — кивнул Сол, — но как бы это ни выражалось, у тебя создалось отчетливое впечатление, что Тони Хэрод не склонен пользоваться своей Способностью по отношению к лицам мужского пола?

— В этом я не сомневаюсь, — ответила Натали. — Его отношение к женщинам невероятно порочно, но я почувствовала, что... насиловать таким образом он может только женщин. Мне показалось, что он видел во мне... ну как бы свою мать... с которой хотел вступить в половую связь, чтобы что-то доказать ей...

— Это очень удобная фрейдистская позиция, — усмехнулся Сол, — : значит, мы будем придерживаться той точки зрения, что Хэрод может влиять только на женщин. Если это так, то по крайней мере в этом конкретном клубке змей есть два слабых места — обладающая мощными способностями женщина, выжившая из ума и не принадлежащая к той группе власть имущих, и мужчина, который, может быть, и входит в эту группу, но не хочет или не может использовать свою Способность с мужчинами.

— О'кей, — сказала Натали. — Предположим, что это так. И что же это нам дает?

— У нас остается тот же план, который мы впервые обсуждали в феврале... — ответил Сол.

— ., и который, возможно, приведет нас к гибели, — вздохнув, добавила Натали.

— Вполне возможно. Но если нам предстоит жить в трясине с этими ядовитыми существами, чего ты хочешь больше: всю оставшуюся жизнь страшиться их и ждать их нападения или, рискуя собственной жизнью, начать охоту на них?

Натали рассмеялась.

— Отличный выбор, Сол.

— Пока нам ничего другого не остается.

— Ну что ж, тогда давай вооружимся мешком и займемся отловом змей, — Натали посмотрела на золотой купол святилища Баха'и, сверкавший на горе Кармил, и снова перевела взгляд на исчезающее в морской дымке грузовое судно. — Знаешь, — доверительно сказала она, — наверное, это какая-то глупость, но мне почему-то кажется, что Робу бы это понравилось. Вот это составление планов. Внутреннее напряжение. Даже если все это безумие и обречено на провал, он бы сумел увидеть в этом привлекательную сторону.

Сол дружелюбно прикоснулся к ее плечу.

— Тогда давай продолжим составлять наши безумные планы и не станем разочаровывать Роба.

И они вместе двинулись по направлению к дороге на Яффу, где их ожидал «Лендровер».

Глава 3

Мелани

Как приятно было снова очутиться дома! Я так устала от больничной атмосферы, даже несмотря на то, что у меня была отдельная палата в отдельном крыле, специально отгороженном ото всех для моего удобства, и что весь персонал был занят исключительно обслуживанием меня. Но, как говорится, дома и стены помогают, и процесс выздоровления у человека идет с удвоенной скоростью.

Много лет назад я читала о так называемых внетелесных переживаниях, которые якобы испытывают умирающие или безнадежные больные, у которых на операционном столе наступает клиническая смерть; я никогда не верила этим россказням, считая их глупой журналистской погоней за сенсациями, столь распространенной в наше время. Но когда в больнице ко мне возвращалось сознание, я переживала именно эти ощущения. Какое-то время мне даже казалось, будто я парю под потолком своей палаты, ничего не видя, но все ощущая. Я чувствовала как бы со стороны чужое старое скрюченное тело на кровати с подключенными к нему датчиками, катетерами и введенными в него иглами. Чувствовала суету и беготню сестер, врачей и вспомогательного персонала, когда они трудились, чтобы поддержать жизнь в этом чужеродном теле. А когда я наконец вернулась в мир красок и звуков, я поняла, что воспринимаю его глазами и ушами всех этих людей. И как их сразу оказалось много! Насколько мне известно, ни мне, ни Вилли, ни Нине никогда столь всепоглощающе не удавалось использовать более одного человека, чтобы получать такой поток разнообразных ощущений. Даже использование двух незнакомцев с помощью попеременного переключения внимания с одного на другого не давало возможности ощутить мир с, такой пронзительностью, с какой ощущала его я.

Кроме того, наше использование других всегда ими ощущалось, что приводило или к уничтожению их личности, или к блокировке последующих воспоминаний у них об этом, — это достигалось довольно просто, создавая в чужом сознании обычный провал. Теперь же я взирала на мир по крайней мере с шести разных точек зрения и абсолютно точно знала, что никто и не догадывается о моем присутствии в своем сознании.

Но могла ли я на самом деле использовать их? Я начала осторожно проверять возможность ненавязчивого контроля, то заставляя сестру без всякой необходимости взять стакан, то помогая ординатору закрыть дверь, то вынуждая врача говорить нечто иное, о чем он и не думал. Я не стала внедряться в них настолько глубоко, чтобы помешать их профессиональной компетентности. И ни один из них ни разу не ощутил в своем сознании моего присутствия.

Шли дни. Я выяснила, что пока мое тело пребывало в совершенной коме и жизнь в нем поддерживалась лишь благодаря повышенному уходу и непрекращающейся работе аппаратов, в действительности же я могла перемещаться в пространстве и заниматься его исследованием с неведомой мне дотоле легкостью. Я выходила из палаты, укрывшись в сознании молодой сестры, ощущая ее животную силу и бодрость, вкус ее ментоловой жвачки, а в конце коридора я выпускала еще одно щупальце сознания — не теряя при этом контакта со своей молодой сестрой! — и оказывалась в лифте вместе с врачом, заводила его «Линкольн-Континенталь» и преодолевала шесть миль к дому в пригороде, где его ждала жена... И все это время я продолжала сохранять контакт со своей медсестрой, с сиделкой в коридоре, интерном-рентгенологом, работавшим этажом ниже, и вторым врачом, который теперь стоял и взирал на мое коматозное тело. Расстояние перестало быть преградой для моей Способности. Много лет нас с Ниной поражала способность Вилли использовать своих пешек на гораздо большем расстоянии, чем были способны на это мы, но теперь я обрела еще более мощные возможности.

И силы мои все возрастали.

На второй день, когда я занималась апробацией своих новых ощущений и возможностей, ко мне в палату явились члены моей «семьи». Я не узнала высокого рыжеволосого мужчину и его худую светленькую жену, что затем я переместилась в приемный покой и взглянула глазами регистраторши на троих детей — и тут же вспомнила их. То были дети из парка.

Рыжеволосый мужчина, похоже, был встревожен моим видом. Я лежала в отделении интенсивной терапии, в котором палаты располагались, как куски пирога, расходившиеся от центрального сестринского поста. Лежала в переплетении трубок для внутривенных вливаний и сенсорных датчиков. Врач с листком бумаги, который сестра называла карточкой, отвел рыжеволосого от прозрачной перегородки.

— Вы родственник? — поинтересовался врач. Он был ловкий педантичный человек с целой гривой седых волос. Звали его доктор Хартман, и мне передавались то удовольствие, настороженность и уважение, которые испытывали сестры в его присутствии.

— О нет, — откликнулся рыжий великан. — Меня зовут Говард Варден. Мы нашли ее... то есть мои дети обнаружили ее вчера утром, когда она бродила у нас в э-э... в парке, близ дома. А потом она потеряла сознание, когда...

— Да-да, — откликнулся доктор Хартман, — я читал записанные с ваших слов сведения. Вы не имеете ни малейшего представления, кто она такая?

— Нет, на ней были только ночная рубашка и халат. Мои дети сказали, что она вышла из леса, когда они...

— И никаких других идей, откуда она могла в мяться ?

— Не-а, — ответил Варден. — Я... ну, я не стал звонить в полицию. Наверное, надо было это сделать. Мы с Нэнси прождали здесь несколько часов, а когда стало ясно, что эта пожилая дама... не собирается... я хочу сказать, что состояние ее стабильно... мы вернулись домой. Это был мой выходной день. Я собирался позвонить в полицию сегодня утром, но сначала решил узнать, как она...

— Мы уже поставили полицию в известность, — солгал доктор Харман. Тут я использовала его впервые. Это оказалось не сложнее, чем натянуть на себя старое любимое пальто. — Они приезжали и составили рапорт. Похоже, они тоже не знают, откуда взялась миссис Доу. Никто не сообщал о пропавших родственниках.

— Миссис Доу? — переспросил Говард Варден. — Вот как? Джейн Доу? Хорошо. Ну, для нас это такая же тайна, доктор. Мы живем на расстоянии двух миль от входа в парк, и, по словам детей, она появилась даже не со стороны входа. — Он снова посмотрел на мою кровать. — Как она, доктор? Вид у нее... ну... жуткий.

— У нее произошел обширный удар, — ответил доктор Хартман. — Возможно даже целая серия ударов. — Он посмотрел на непонимающее выражение лица Говарда и продолжил:

— У нее то, что мы называем мозговым кровоизлиянием. В ее мозг временно перестал поступать кислород. Насколько мы можем судить, кровоизлияние локализовано в правом полушарии мозга пациентки, это и привело к нарушению мозговых и нейрологических функций. Парализованной оказалась левая половина тела — запавшее веко, рука, нога, но в каком-то смысле это можно считать благо приятным признаком. Афазия — проблемы с речью — в основном вызываются кровоизлияниями в левом полушарии. Мы сделали ЭКГ и сканирование мозга, и, честно говоря, результаты несколько обескураживающие, Если мозговое исследование подтвердило инсульт и возможную закупорку центральной мозговой артерии, ЭКГ абсолютно не соответствует тому, чего можно было бы ожидать при обстоятельствах подобного рода...

Я потеряла интерес к этой сугубо медицинской терминологии и сосредоточила свое внимание на регистраторше среднего возраста, которая сидела в вестибюле. Я велела ей встать и подойти к детям.

— Привет, — заставила я ее сказать. — Я знаю, кого вы пришли навестить.

— Нас не пропускают, — ответила шестилетняя девочка, которая на рассвете пела мне «Хей, Джуд», — мы слишком маленькие.

— Но я знаю, кого бы вы хотели повидать, — продолжила регистраторша с улыбкой.

— Я хочу увидеть добрую тетю, — сказал мальчик, в глазах его стояли слезы.

— А я не хочу, — с вызовом заявила старшая девочка.

— И я не хочу, — подхватила ее шестилетняя сестра.

— Почему? — спросила регистраторша моим голосом. Мне было очень обидно.

— Потому что она странная, — ответила старшая девочка. — Мне показалось, что она мне нравится, а когда я вчера дотронулась до ее руки, она была странной.

— Что значит странной? — На носу регистраторши были очки с толстыми стеклами, поэтому изображение было искаженным. Я ведь надевала очки только для чтения.

— Странной, — повторила девочка. — Смешной. У нее кожа жесткая и скользкая, как у змеи. Я сразу отпустила ее руку, еще до того как ей стало плохо, но я сразу поняла, что она противная.

— Да-да, — поддакнула ее сестра.

— Замолчи, Элли, — оборвала старшая девочка — на лице ее было написано, что она сожалела о том, что вступила в разговор.

— А мне хорошая тетя понравилась, — возразил мальчик. Похоже, что он перед визитом в больницу плакал.

Регистраторша — по-моему велению — отозвала девочек к стойке.

— Пойдите сюда, девочки. У меня есть кое-что для вас. — Она порылась в ящике и достала две круглые мятные конфеты в обертках, а когда старшая из девочек протянула руку, та крепко схватила ее за запястье. — Сначала дай я предскажу тебе твое будущее, — заставила я прошептать регистраторшу.

— Отпусти, — так же шепотом ответила девочка.

— Молчать! — прошипела регистраторша. — Тебя зовут Тара Варден. А твою сестру Эллисон. Обе вы живете в большом каменном доме на холме, который вы называете замком. Однажды ночью в вашу спальню войдет огромный зеленый черномазый с острыми желтыми зубами, он разорвет вас на мелкие клочки — вас обеих — а потом съест!

Девочки попятились — лица их побелели, глаза стали огромными, как блюдца. Челюсти у них отвисли от страха и изумления.

— А если вы расскажете об этом — отцу, матери или кому-нибудь другому, — заставила я прошипеть регистраторшу им вслед, — то черномазый придет за вами уже сегодня ночью!

Девочки рухнули на свои стулья, глядя на женщину с таким ужасом, словно она была змеей. Через несколько минут в приемную вошла пожилая пара, и я позволила регистраторше снова вести себя непритязательно, вежливо и несколько чопорно.

Наверху доктор Хартман как раз заканчивал свои медицинские объяснения Говарду Вардену. В конце коридора старшая сестра Олдсмит проверяла назначения, особо обращая внимание на то, что было прописано миссис Доу. В моей палате молодая сестра Сьюэлл осторожно обертывала меня холодными компрессами, чуть ли не подобострастно массируя мне кожу. Я ощущала это очень слабо, но при мысли о том, что моей особе уделяется такое огромное внимание, настроение мое улучшилось. Приятно было вновь чувствовать себя в кругу семьи.

На третий день, а именно на третью ночь, я отдыхала... в действительности я перестала спать, я просто позволяла парить своему сознанию, свободно, наугад перемещаясь от реципиента к реципиенту... и вдруг я ощутила физическое возбуждение, незнакомое мне уже много лет, — я ощутила присутствие мужчины, прикосновение его рук, тяжесть его чресел, вжимающихся в меня. Сердце мое заколотилось, когда я почувствовала, как прижимаются к его торсу мои юные груди, как набухают на них соски. Язык его проник в мой рот. Я чувствовала, как пальцы его возятся с пуговицами форменного сестринского платья, и мои собственные руки скользнули вниз, к его ремню, расстегнули молнию гульфика и обхватили его восставший твердый член.