Глава 3

В Калькутту мы прилетели в полночь, зайдя на посадку с юга, со стороны Бенгальского залива.

— Бог ты мой, — прошептал я, и Амрита перегнулась со своего места, чтобы выглянуть из иллюминатора.

По совету ее родителей мы долетели до Бомбея на «БОАК», чтобы пройти таможню там. Все шло отлично, но внутренний рейс «Эйр Индия» до Калькутты был отложен на три часа по техническим причинам. В конце концов нам разрешили подняться на борт, чтобы еще час проторчать рядом с терминалом, в то время как в салоне не работало ни освещение, ни кондиционер, потому что были отсоединены внешние источники питания. Какой то бизнесмен, сидевший впереди, заметил, что рейс Бомбей — Калькутта задерживается каждый день на протяжении трех недель из за конфликта между пилотом и бортинженером.

Уже в воздухе мы отклонились от маршрута далеко на юг из за сильной грозы. Почти весь вечер Виктория была беспокойной, но сейчас она спала на руках у матери.

— Бог ты мой, — снова произнес я. Внизу раскинулись 250 квадратных миль территории Калькутты — море огней после полной темноты верхушек облаков и Бенгальского залива. Во многие города мне приходилось прилетать по ночам, но ничего подобного я еще не видел. Здесь не было привычных правильных рядов электрических огней: Калькутта в полночь светилась бесчисленными фонарями, открытым огнем и странным неярким сиянием, напоминающим фосфоресцирующие грибы, исходившим из тысяч невидимых источников. Вместо упорядоченной городской планировки из пересекающихся прямых линий — с улицами, шоссе, автостоянками — мириады огней Калькутты имели разбросанный, хаотический вид перемешанного в беспорядочную кучу созвездия, разорванного лишь темным изгибом реки. Мне представилось, что именно такими — горящими — во время войны выглядели Лондон или Берлин в глазах потрясенных экипажей бомбардировщиков.

Потом колеса коснулись земли, в прохладный салон ворвалась ужасная влажность, а мы вышли, оказавшись частью шаркающей толпы, бредущей к багажному отделению. Аэропорт был небольшим и грязным. Несмотря на позднее время, со всех сторон сновали потные, шумные толпы людей.

— А нас никто не должен встретить? — спросила Амрита.

— Должен, — ответил я, вылавливая четыре сумки с потрепанной ленты транспортера. Мы встали рядом с ними, в то время как толпа накатывала и откатывалась, подобно приливным волнам. От мужчин в белых рубашках и женщин в сари, сгрудившихся в небольшом здании, исходили импульсы какой то истерии.

— Морроу связался с Союзом бенгальских писателей. Была договоренность, что некто по имени Майкл Леонард Чаттерджи отвезет нас в отель, но мы задержались на несколько часов. Наверное, он уже уехал домой. Я попробую найти такси.

Бросив взгляд на выход, я увидел, что он забит толкающимися, орущими людьми и остался рядом с сумками.

— Мистер и миссис Лущак. Роберт Лущак?

— Лузак, — машинально поправил я. — Да, я Роберт Лузак.

Я оглядел человека, который пробился к нам. Он был высок, худощав, в грязно коричневых штанах и белой рубашке, выглядевшей серой и не слишком чистой при зеленоватом флуоресцентном освещении. На лицо он был довольно молод — где то под тридцать, пожалуй, — гладко выбрит, но черные волосы торчали огромными наэлектризованными пучками, а пронзительный взгляд темных глаз производил впечатление такой силы, что это граничило с ощущением сдерживаемой страсти к насилию. Его темные, густые брови почти срослись над хищным ястребиным носом. Отступив на полшага, я поставил сумку, чтобы освободить правую руку.

— Мистер Чаттерджи?

— Нет, я не видел мистера Чаттерджи, — ответил он пронзительным голосом. — Меня зовут М. Т. Кришна. — Поначалу из за шума толпы и напевного акцента мне послышалось «пустой Кришн?»note [1].

Я протянул руку, но Кришна повернулся и пошел вперед по направлению к выходу. Правой рукой он раздвигал толпу.

— Сюда, пожалуйста. Быстрее, быстрее. Кивнув Амрите, я поднял три сумки. Невероятно, но Виктория, несмотря на жару и сумасшедшую толчею, продолжала спать.

— Вы из Союза писателей? — спросил я.

— Нет нет. — Отвечая, Кришна даже не повернул головы. — Я, видите ли, работаю преподавателем на неполной ставке. У меня есть связи с Американским фондом образования в Индии. К моему инспектору, мистеру Шаху, обратился его очень хороший и давний друг, мистер Бронштейн из Нью Йорка, который попросил меня оказать эту любезность. Быстрее.

На улице воздух показался еще более тяжелым и влажным, чем в наполненном испарениями помещении. Над дверями терминала прожектора высвечивали серебристую надпись.

— "Аэропорт Дум Дум", — вслух прочитал я.

— Да да. Именно здесь делали эти пули, пока они не были запрещены после Первой мировой войны, — сказал Кришна. — Сюда, пожалуйста.

Внезапно мы оказались в окружении десятка носильщиков, домогающихся возможности отнести нашу немногочисленную поклажу. Эти люди были тощими, как стебли тростника, голоногими, завернутыми в коричневое тряпье. Один из них был одноруким. Другой имел такой вид, будто пережил страшный пожар: кожа у него на груди спеклась большими складками шрамов. Очевидно, он не мог говорить, хотя из его покалеченного горла и вырывались требовательные булькающие звуки.

— Отдайте им багаж, — бросил Кришна. Он сделал повелительный жест, а носильщики лезли друг на друга, чтобы добраться до сумок.

Нам пришлось пройти лишь около шестидесяти футов по закругляющейся дорожке. Насыщенный влагой воздух был темен и тяжел, как промокшее армейское одеяло. Потеряв на какую то секунду ориентацию, я решил, что идет снег, так как воздух выглядел наполненным белыми хлопьями; лишь потом я сообразил, что это миллионы насекомых кружатся в лучах прожекторов аэропорта. Кришна махнул носильщикам и показал на машину. Я остановился в изумлении.

— Автобус? — спросил я, хотя бело голубая машина больше напоминала микроавтобус. Вдоль борта шла надпись USEFI.

— Да да да. Удалось раздобыть только это. Теперь побыстрее.

Один из носильщиков, проворством напоминающий обезьяну, забрался сзади на крышу автобуса. Все наши четыре сумки были поданы наверх и закреплены на багажнике. Когда через багаж перебросили черную пластиковую ленту, у меня мелькнула невольная мысль, а почему нельзя было уложить все в салон. Пожав плечами, я вытащил две бумажки по пять рупий, чтобы дать носильщикам. Деньги у меня из руки забрал Кришна и вернул мне одну бумажку.

— Нет. Слишком много, — сказал он. Я снова пожал плечами и помог Амрите зайти в машину. Из за криков возбужденных носильщиков Виктория все таки проснулась и теперь присоединила свой визг к общей суматохе. Кивнув сонному водителю, мы уселись на место справа. Кришна стоял у двери и переругивался с тремя носильщиками, которые несли наши вещи. Амрита не понимала всего этого потока бенгальской речи, но все же смогла разобрать, что носильщики расстроены тем, что не могут поделить пять рупий на троих, и требуют еще одну. Кришна крикнул что то и стал закрывать дверцу автобуса. Старейший из носильщиков, лицо которого представляло лабиринт глубоких морщин, поросших седой щетиной, вышел вперед и встал на пути закрывающейся двери. Остальные носильщики переместились со своего места рядом со входом в здание аэропорта. Крики перешли в вопли.

— Ради Бога, — сказал я Кришне, — вот, возьмите, дайте им еще несколько рупий. Поехали отсюда.

— Нет! — Взгляд Кришны метнулся в мою сторону, и на этот раз ярость в нем уже не сдерживалась. Такое выражение можно наблюдать на лицах тех, кто участвует в кровавых развлечениях. — Слишком много, — твердо сказал он.

Теперь у двери стояла целая ватага носильщиков. Вдруг они захлопали ладонями по борту автобуса. Водитель выпрямился и нервно поправил кепку. Старик в дверном проеме поднялся на нижнюю ступеньку, будто собирался войти в салон, но Кришна приставил три пальца к его обнаженной груди и резко толкнул. Старик упал свиной назад в море силуэтов в коричневых одеяниях.

В приоткрытое стекло рядом с Амритой вдруг вцепились шишковатые пальцы, и на нем, как на перекладине, подтянулся носильщик с обожженным лицом. Его губы отчаянно шевелились в нескольких дюймах от нас, и мы разглядели, что у него не было языка. На запыленное окно брызгала слюна.

— Черт возьми, Кришна! — Я приподнялся, чтобы дать носильщикам деньги. Тут из тени вышли трое полицейских. Они носили белые шлемы, ремни под Сэма Брауна и шорты цвета хаки. Двое из них держали в руках латхи — индийский вариант полицейской дубинки — трехфутовые палки из тяжелого дерева с металлическим сердечником в рабочем конце.

Толпа носильщиков продолжала шуметь, но расступилась, чтобы пропустить полицейских. Лицо со шрамами исчезло из окна со стороны Амриты. Первый полицейский стукнул палкой по радиатору машины, и старый носильщик повернулся к нему, чтобы выкрикнуть свои жалобы. Полицейский поднял свое смертоносное орудие и что то рявкнул в ответ. Кришна воспользовался предоставившейся возможностью и повернул ручку, запиравшую дверцу автобуса. Он бросил пару слов водителю, и мы двинулись все быстрее по темной дорожке. По задней стенке автобуса громыхнул брошенный камень.

Затем мы покинули территорию аэропорта и выехали на пустую четырехрядную трассу.

— Шоссе для ОВП, — крикнул Кришна, не отходя от двери. — Ездят только очень важные персоны.

Справа промелькнул выцветший щит. Незатейливая надпись на хинди, бенгали и английском гласила:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КАЛЬКУТТУ.

Мы ехали с выключенными фарами, но внутреннее освещение в автобусе продолжало гореть. Вокруг чудесных глаз Амриты легли темные тени усталости. Виктория — слишком измотанная, чтобы спать, утомленная от плача — потихоньку хныкала на руках у матери. Кришна сел боком впереди от нас, повернувшись к нам ястребиным профилем его сердитое лицо освещалось лампочками над головой и случайными уличными фонарями.

— Я учился в университете в Штатах почти три года, — сообщил он.

— Правда? — откликнулся я. — Как интересно. Мне хотелось врезать по физиономии этому тупому сукиному сыну за устроенную им бучу.

— Да да. Я работал с черными, чиканос, краснокожими индейцами. Угнетенными людьми вашей страны.

Болотистые темные поля, окружавшие шоссе, внезапно уступили место беспорядочному скоплению лачуг, подступавших прямо к обочине дороги. Сквозь джутовые стены просвечивали фонари. В отдалении у костров, на фоне желтого пламени, судорожно двигались резко очерченные силуэты. Без заметного перехода мы выехали из сельской местности и теперь крутились по узким, залитым дождем улочкам, проходившим мимо кварталов заброшенных многоэтажек, протянувшихся на многие мили трущоб с крышами из жести и бесконечных рядов обветшалых, почерневших фасадов лавок.

— Мои профессора были глупцы. Консервативные глупцы. Они думали, что литература состоит из мертвых слов в книгах.

— Да, — произнес я, не имея представления, о чем толкует Кришна.

Улицы были затоплены. Местами вода поднималась на два три фута. Под рваными навесами полулежали, спали, сидели на корточках закутанные фигуры и смотрели на нас глазами, в которых виднелись лишь белки, окруженные тенью. В каждом переулке взгляду представали открытые помещения, резко освещенные дворы, тени, передвигающиеся среди теней. Какому то хилому человечку, толкавшему тяжело груженную тележку, пришлось отскочить в сторону от нашего автобуса, обдавшего его самого и его груз водяной завесой. Он потрясал кулаком, а из его рта вылетали неслышные нам проклятия.

Здания казались гораздо старше своего возраста, некими заброшенными осколками какого то давно забытого тысячелетия — еще до появления человека, — поскольку все эти тени, углы, проемы и пустоты ничем не напоминали человеческую архитектуру. И все же на каждом втором или третьем этаже в открытых окнах этих друидских жертвенников мелькали свидетельства присутствия человека: покачивающиеся неприкрытые лампочки, дергающиеся головы, ободранные стены с отвалившейся от белых ребер зданий штукатуркой, аляповатые картинки с многорукими божествами, выдранные из журналов и криво налепленные на стены или окна, крики играющих, носящихся, пробегающих по темным переулочкам ребятишек, почти неслышное хныканье младенцев — и повсюду, куда ни кинешь взгляд, суматошное движение, шуршание автобусных покрышек по раскисшей глине и гудрону, закутавшиеся фигуры, будто трупы лежащие в тени тротуаров. Меня охватило ужасное ощущение уже виденного.

— Я ушел с омерзением, когда один дурак профессор не стал брать мою работу о долге Уолта Уитмена перед дзен буддизмом. Высокомерный, провинциальный дурак.

— Да, — сказал я. — Как вы думаете, нельзя ли выключить внутреннее освещение?

Мы подъезжали к центру города. Гниющие трущобы уступили место строениям покрупнее, даже еще более гнилого вида. Уличные фонари попадались редко. Слабые отблески зарниц отражались в глубоких черных лужах, заливавших перекрестки. Казалось, что перед каждым темным фасадом лавки лежали или приподнимались посмотреть на приближающийся автобус закутанные в тряпье фигуры, напоминавшие тюки невостребованного белья в прачечной. В желтом свете внутри автобуса мы выглядели как бледные трупы. Теперь я понимал, что должны чувствовать военнопленные, которых провозят по улицам вражеской столицы.

Впереди, в круге черной воды на ящике стоял мальчик и, как мне показалось, крутил за хвост дохлого кота. Он бросил его в подъехавший автобус, и только тогда, когда покрытая шерстью тушка с глухим звуком отскочила от ветрового стекла, я сообразил, что это была крыса. Водитель выругался и направил машину на ребенка. Мальчик отпрыгнул, мелькнув коричневыми ногами, а ящик, на котором он стоял, разлетелся под правым колесом.

— Вы понимаете, конечно, потому что вы поэт, — сказал Кришна, ощерив мелкие, острые зубки.

— Как насчет освещения? — спросил я, чувствуя, что начинаю закипать. Амрита коснулась моей руки левой ладонью.

Кришна бросил что то по бенгальски. Водитель пожал плечами и буркнул в ответ.

— Выключатель сломан" — сказал Кришна. Мы выехали на открытое пространство. То, что могло быть парком, жирной черной линией рассекало лабиринт покосившихся строений. Посреди захламленной площади стояли два заброшенных трамвая, а рядом с ними под провисшим навесом сгрудились с десяток семейств. Снова начинался дождь. Внезапно обрушившийся ливень колотил, словно кулаками с неба, по железу автобуса. Щетка была лишь со стороны водителя, и она лениво двигалась по водяной завесе, которая вскоре отделила нас от города сплошной пеленой.

— Мы должны поговорить о мистере М. Дасе, — сказал Кришна.

Я моргнул.

— Я хотел бы, чтобы свет был выключен, — медленно и отчетливо сказал я. Иррациональная ярость накапливалась во мне с самого аэропорта. Через секунду я уже не сомневался, что придушу этого ограниченного, бесчувственного идиота; буду душить, пока эти лягушачьи глаза не вылезут из его дурацкой башки. Я ощущал, что злость, как тепло от крепкого алкоголя, растекается по телу. Амрита, должно быть, почуяла наплыв моей невменяемости, поскольку ее пальцы сжались на моей руке, как клещи.

— Очень важно, чтобы я поговорил с вами о мистере М. Дасе, — сказал Кришна.

Духота в автобусе была почти невыносимой. Пот застывал на лице, как волдыри от ожога. Наше дыхание, казалось, зависло в воздухе облаком пара, в то время как мир вокруг нас оставался сокрытым грохочущим ливнем за окнами.

— Я выключу этот проклятый свет, — проговорил я и начал подниматься. Если б не Виктория, Амрита вцепилась бы в меня сзади обеими руками.

Кришна удивленно поднял широкие брови, когда я навис над ним. Правую руку я высвободил как раз в тот момент, когда Амрита сказала:

— Уже не имеет значения, Бобби. Мы приехали. Смотри, вот отель.

Я застыл и наклонился, чтобы выглянуть в окно. Ливень перестал так же внезапно, как и начался, и лишь слегка моросило. Моя злость улетучилась вместе с затихающим звуком дождя на крыше.

— Мы, наверное, поговорим попозже, мистер Лузак, — сказал Кришна. — Это весьма важно. Наверное, завтра.

— Да.

Я взял Викторию на руки и первым вышел из автобуса.

Сумрачный фасад «Оберой Гранд отеля» напоминал гранитную скалу, но из за двойных дверей проникало немного света. Потрепанный тент доходил до бордюра. На другой стороне улицы стояли с десяток молчаливых темных фигур под лоснящимися от дождя зонтами. Некоторые из них держали намокшие плакаты. На одном я разглядел серп и молот и английское слово «НЕСПРАВЕДЛИВО».

— Забастовщики, — пояснил Кришна и щелкнул пальцами сонному швейцару в красном жилете. Я пожал плечами. Линия пикета перед черным фасадом отеля в полвторого ночи в залитой муссонным дождем Калькутте меня не удивила. За предыдущие полчаса ощущаемая мной реальность уже не раз теряла очертания. Какой то гул, вроде звука скребущихся лапок бесчисленных насекомых, заполнял мои уши. «От самолета», — подумал я.

— Спасибо, что подвезли, — поблагодарила Амрита, когда Кришна запрыгнул обратно в автобус. Он ответил гримасой акульего детеныша.

— Да да. Я поговорю с вами завтра. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Вход в отель состоял, казалось, из нескольких темных коридоров, которые неким защитным лабиринтом отделяли вестибюль от улицы. В самом вестибюле было довольно светло. Щеголеватый клерк имел отнюдь не сонный вид и выразил радость, увидев нас. Да, места для мистера и миссис Лузак забронированы именно здесь. Да, они получили наш телекс насчет задержки. Хоть портье был и стар, но он успел погугукать Виктории, пока мы поднимались в лифте на шестой этаж. Когда он уходил, я дал ему десять рупий.

Наш номер был таким же пещерообразным и темным, как и все остальное в этом городе, но зато здесь было сравнительно чисто, а на двери имелся массивный засов.

— О нет! — раздался из ванной голос Амриты. Я в три прыжка оказался там, ощущая, как колотится сердце.

— Здесь нет полотенец, — сообщила Амрита. — Только салфетки.

Тогда мы оба начали смеяться. Если кто и останавливался, то только для того, чтобы другой захохотал снова.

Десять минут у нас ушло, чтобы устроить на пустой кровати гнездышко для Виктории, содрать с себя пропотевшую одежду, наскоро ополоснуться и вдвоем заползти под тонкое покрывало. Кондиционер почавкивал и глухо похрипывал. Где то рядом послышался взрывной звук спускаемой воды. Пульсирующий гул у меня в ушах был отголоском реактивных двигателей самолета.

— Сладких снов, Виктория, — сказала Амрита. Девочка тихонько бормотала во сне. Мы заснули через две минуты.

Глава 4

— В утреннем свете все выглядит гораздо лучше, — сказала Амрита. Мы завтракали в кафе «Сад» при отеле. Виктория счастливо гукала на высоком стульчике, который принес услужливый официант. Кафе выходило на садик во внутреннем дворе. Весело перекликались рабочие на лесах.

Я пил чай, жевал горячую сдобу и читал калькуттскую газету на английском. Передовица призывала к более современной транзитной системе. В рекламных объявлениях предлагались сари и мотоциклы. Улыбающаяся индийская семья поднимала бутылки с кока колой. Рядом на этой же странице был снимок крупным планом трупа — разлагающегося, с напоминающим взорвавшуюся покрышку лицом, с выпученными остекленевшими глазами. Тело было обнаружено в невостребованном стальном сундуке на железнодорожной станции Хоура как раз вчера — во вторник, 14 июля, — и каждый, кто смог бы помочь в опознании, должен был обратиться к инспектору полиции отделения станции Хоура и сослаться на дело № 23 от 14.7.77 u/s 302/ 301 I. Р. С. (S. R. 39/77).

Сложив газету, я бросил ее на стол.

— Мистер Лузак? Доброе утро!

Я поднялся, чтобы пожать руку подошедшему к нам индийскому джентльмену средних лет. Был он низеньким, светлокожим, почти лысым и носил толстые очки в роговой оправе. На нем был безупречный тропический костюм из шерстяной ткани, а рукопожатие его отличалось деликатностью.

— Мистер Лузак, — заговорил он, — меня зовут Майкл Леонард Чаттерджи. Весьма приятно познакомиться с вами, мистер Лузак.

Слегка поклонившись, он взял Амриту за руку.

— Мои самые искренние извинения, за то что не встретил вас в аэропорту ночью. Мой шофер ошибочно сообщил мне, что бомбейский рейс задерживается до утра.

— Ничего страшного, — ответил я.

— Но ведь это прискорбно и негостеприимно — не встретить и не принять должным образом. Прошу у вас прощения. Мы очень рады, что вы уже здесь.

— Кто это «мы»? — спросил я.

— Присаживайтесь, прошу вас, — пригласил" Амрита.

— Спасибо. Какое красивое дитя! У нее ваши глаза, миссис Лузак. А «мы» — это Союз писателей Бенгалии, мистер Лузак. Мы постоянно держим контакт с мистером Морроу, следим за его прекрасными публикациями и надеемся поделиться с вами последними работами лучшего в Бенгалии..., нет, в Индии поэта.

— Значит, мистер Дас все еще жив? Чаттерджи мягко улыбнулся.

— О, в этом нет никаких сомнений, мистер Лузак. За последние шесть месяцев мы получили от него немало писем.

— Но вы его видели? — продолжал я давить. — Вы уверены, что это мистер Дас? Почему он исчез на восемь лет? Когда я смогу с ним встретиться?

— Всему свое время, мистер Лузак, — сказал Майкл Леонард Чаттерджи. — Всему свое время. Я организовал для вас ознакомительную встречу с исполнительным комитетом нашего союза писателей. В два часа дня вас устроит? Или вы с миссис Лузак желаете сегодня отдохнуть и осмотреть город?

Я взглянул на Амриту. Мы уже договорились, что если мне не понадобится переводчик, то тогда она с Викторией останется в отеле и отдохнет.

— Сегодня вполне устраивает, — ответил я.

— Чудесно, чудесно. В половине второго я пришлю за вами машину.

Мы смотрели, как Майкл Леонард Чаттерджи покидает кафе. Позади нас рабочие на бамбуковых лесах весело перекликались со служащими отеля, проходившими по садику. Виктория громко забарабанила по столику на своем стульчике и присоединилась к общему веселью.

На площади через улицу от отеля стоял щит с рекламой Объединенного банка Индии. Картинки там не было, лишь черные буквы на белом фоне: "Калькутта:

Культурная столица страны? — Символ непристойности?" Мне показался странным такой способ рекламировать банк.

Машина была небольшим черным «премьером» с водителем в кепке и шортах цвета хаки. Мы двинулись по Чоурингхи роуд, и пока пробивались сквозь напряженное движение, у меня появилась возможность разглядеть Калькутту при свете дня.

Сумасшедшая круговерть вокруг производила почти потешное впечатление. Пешеходы, армады велосипедистов, восточного вида рикши, автомобили, украшенные свастиками грузовики, бесчисленные мопеды и поскрипывающие повозки, запряженные волами, — все это боролось и сражалось за нашу узенькую полоску разбитой мостовой. Свободно расхаживавшие коровы то останавливали движение, то просовывали головы в лавки, то пробирались через кучи мусора, наваленного по бордюрам или посреди проезжей части. В одном месте отбросы окаймляли улицу на протяжения трех кварталов подобием вала высотой по колено. Люди тоже ползали по этим кучам, соперничая с коровами и воронами за кусочки чего нибудь съедобного.

Чуть подальше улицу переходили гуськом школьницы в строгих белых блузках и синих юбках, в то время как полицейский с коричневым ремнем остановил для них транспортный поток. На следующем перекрестке доминировал небольшой красный храм, стоявший точно посередине улицы. С проводов и обветшалых фасадов свисали красные флаги. И повсюду непрестанное движение коричневокожих людей — почти приливный поток снующих, облаченных в белые и светло коричневые одеяния местных жителей, от сырого дыхания, которых, казалось, сгущается сам воздух.

Калькутта в светлое время производила сильное, пожалуй, слегка пугающее впечатление, но не вызывала того необъяснимого страха или гнева, что накануне ночью. Прикрыв глаза, я попытался проанализировать ярость, охватившую меня в автобусе, но жара и шум не позволили мне сосредоточиться. Казалось, все велосипедные звонки на свете слились с автомобильными сигналами, криками и нарастающим шепотом самого города для того, чтобы воздвигнуть стену из шума, ощущавшегося почти физически.

Союз писателей помещался в сером, неуклюжем строении рядом с площадью Далхаузи. У подножия лестницы меня встретил мистер Чаттерджи и проводил на третий этаж. Большая комната не имела окон. С закопченного потолка смотрели выцветающие фрески, а от покрытого зеленым сукном стола на меня обратили взгляды семь людей.

Мы представились друг другу. Я и в более благоприятных условиях ужасно плохо запоминаю имена, а тут я почувствовал что то вроде головокружения, пытаясь соотнести длинные бенгальские созвучия с коричневыми интеллигентными лицами. Единственную присутствовавшую там женщину с усталым лицом и седыми волосами, постоянно поправлявшую на плече свое тяжелое зеленое сари, звали, кажется, Лила Мина Басу Беллиаппа.

Первые несколько минут разговора оказались нелегкими из за разницы в произношении. Я обнаружил, что стоит расслабиться и позволить потоку напевного индийского английского омывать меня, как смысл сказанного довольно быстро становится понятным. Прерывистый ритм их речи оказывал странно успокаивающее, почти гипнотическое воздействие. Внезапно из тени появился официант в белой куртке и раздал выщербленные чашки, наполненные сахаром, буйволиным молоком и небольшим количеством чая. Я сидел между женщиной и директором исполнительного совета, неким мистером Гуптой, высоким человеком среднего возраста с тонкими чертами лица и грозно выступающими верхними клыками. Я невольно пожалел, что со мной нет Амриты. Ее бесстрастность послужила бы буфером между мной и этими эксцентричными незнакомцами.

— Полагаю, что мистер Лузак должен выслушать наше предложение, — неожиданно заговорил Гупта.

Остальные кивнули. Как по сигналу погас свет.

В помещении без окон наступила кромешная тьма. Из разных концов здания послышались крики, а потом принесли свечи. Перегнувшись через стол, мистер Чаттерджи заверил меня, что это самое обычное происшествие. По всей видимости, когда в каких то частях города потребление электроэнергии превышало норму, электричество отключалось.

Темень и свет от свечей каким то образом усиливали жару. Я почувствовал легкое головокружение и уцепился за край стола.

— Мистер Лузак, вы отдаете себе отчет в уникальности привилегии получить шедевр такого великого бенгальского поэта, как М. Дас. — Пронзительный голос мистера Гупты напоминал звук гобоя. Тяжелые ноты повисали в воздухе. — Даже мы еще не видели окончательный вариант его произведения. Надеюсь, что читатели вашего журнала по достоинству оценят оказанную им честь.

— Да, — сказал я. С кончика носа мистера Гупты свисала капелька пота. Неверный свет свечей отбрасывал наши тени четырнадцатифутовой высоты. — А вы получали еще какие нибудь рукописи от мистера Даса?

— Пока нет, — ответил Гупта. Его темные, влажные глаза прикрывались тяжелыми веками. — Наш комитет должен вынести окончательное решение по размещению англоязычной версии его эпического произведения.

— Я хотел бы встретиться с мистером Дасом, — сказал я.

Сидевшие за столом переглянулись.

— Это не представляется возможным.

Заговорила женщина. Ее высокий визгливый голос напоминал скрежет ножовки по металлу. Раздражающие, гундосые звуки никак не стыковались с ее почтенной наружностью.

— Отчего же?

— М. Дас недоступен уже много лет, — ровным голосом сказал Гупта. — Некоторое время мы считали его умершим. Мы оплакали потерю национального сокровища.

— А откуда вам известно, что он жив сейчас? Его кто нибудь видел?

Снова наступило молчание. Свечи уже наполовину сгорели и отчаянно трещали, хотя в комнате не было ни малейшего дуновения. Из за страшной жары меня слегка подташнивало. На какое то мгновение у меня промелькнула дикая мысль, что свечи догорят, а мы будем продолжать разговор во влажной темноте, бесплотные духи, посещающие ветхое здание во чреве мертвого города.

— У нас имеется корреспонденция, — сказал Майкл Леонард Чаттерджи. Он извлек из портфеля с полдюжины хрустящих конвертов. — Они подтверждают с несомненной убедительностью, что наш друг все еще жив и живет среди нас.

Чаттерджи послюнявил пальцы и пролистал туго свернутые страницы тонкой почтовой бумаги. При тусклом освещении строки индийских букв напоминали магические руны, какие то зловещие заклятия.

В доказательство своих слов мистер Чаттерджи зачитал вслух несколько выдержек. Там спрашивалось о родственниках, упоминались общие знакомые. Был и вопрос к мистеру Гупте по поводу короткого стихотворения Даса, оплаченного много лет назад, но так и не опубликованного.

— Хорошо, — сказал я. — Но для моей статьи очень важно, чтобы я лично увидел мистера Даса и смог бы...

— Прошу прощения, — перебил меня мистер Чаттерджи, подняв руку. На стеклах его очков, в том месте, где должны были быть глаза, отражались двойные огоньки. — Возможно, следующие строки объяснят, почему это невозможно.

Он сложил листок, прокашлялся и стал читать:

— "...итак, сами видите, друг мой, меняется все, но не люди. Я вспоминаю один день в июле 1969 года. Это было во время праздника Шивы. В «Тайме» сообщили, что люди оставили следы на Луне. Я возвращался из деревни моего отца: это место, где люди вот уже пять тысяч лет оставляют следы на земле за своими рабочими быками. В деревнях, мимо которых проезжал наш поезд, крестьяне выбивались из сил, протаскивая через грязь свои священные колесницы.

На обратном пути в наш возлюбленный город, посреди шумной толпы, меня все время терзала мысль о том, какой пустой и тщетной была вся моя жизнь. Отец мой прожил долгую и полезную жизнь. Каждый житель его деревни — будь то брахман или харьян — пожелал присутствовать при его сожжении. Я проходил через поля, которые мой отец орошал, возделывал, отвоевывал у капризной природы задолго до моего рождения. После похорон я оставил братьев и удалился под сень огромного баньяна, посаженного отцом еще в юности. Повсюду вокруг меня были свидетельства трудов моего отца. Казалось, сама земля скорбит о его кончине.