Глава 1

Для других, для всех, кто был здесь, кроме Малыша Луи, ни на небе, ни на земле не происходило ничего исключительного: просто наступал тот лучезарный час, какие бывают вечерами в Лаванду, когда с похолодавшего неба вдруг спускается покой, затихают звуки и все замирает. Это было как довольно живописный сувенир, который хранят среди почтовых открыток и поделок из ракушек, не больше.

В конце улицы, ведущей вниз, к порту, тенистая площадь еще хранила украшения, оставшиеся от праздника 14 июля. Великолепные пальмы торжественно зеленели в лучах заходящего солнца, а знамена свешивались, словно нарисованные на декоративном заднике сцены.

Никто не подозревал, что этот час, когда пурпур охватил уже половину неба, когда синева отливала изумрудом и отблески солнца становились все шире на водной глади бухты, когда звуки возникали внезапно и столь же неожиданно замирали, как бы устыдившись, что пришлись некстати, — никто и не подозревал, что этот обыденный час, который, казалось, принадлежал всем, на самом деле был часом Малыша Луи и что все остальные вокруг него были только статистами.

На пляже, возле казино и вышки для прыжков в воду, лежали на песке запоздалые купальщики, а матери, с полуобнаженными молочного цвета грудями и ляжками в синих прожилках, неторопливо возвращались домой, волоча за собой ребятишек в красных и зеленых купальниках.

Иногда по улице спускалась машина, слышалось резкое хлопанье дверцы, потом белые фигуры присоединялись к другим таким же белым фигурам, сгруппировавшимся вокруг столиков Центрального кафе.

Глаза Малыша Луи смеялись — только глаза, как это бывает в счастливые минуты, когда ты дерзаешь и уверен в успехе. Его глаза смеялись, посматривая на часы у почты (стрелки показывали без двух минут семь), смеялись, когда он окинул взглядом фасад отеля «Провансаль», задержавшись на окне второго этажа. Десятка два любопытных окружили Малыша Луи. Останавливались, чтобы посмотреть на его игру, прохожие: женщины, возвращавшиеся с пляжа в цветастых купальниках, с корзинками для рукоделия в руках, загорелые элегантные мужчины, местные рыбаки в мятой одежде с приспущенными на бедра штанами. Всех восхищала его ловкость.

Это началось четыре дня назад, когда Малыш Луи впервые вошел в Центральное кафе. На нем был тот же, что и сегодня, светло-серый костюм, те же изящные с отделкой из змеиной кожи туфли, он был гладко выбрит, припудрен и ощущал особую легкость, свойственную людям, которые могут наконец в воскресное утро одеться во все чистое. Как и у них, движения его были манерны: он ступал, избегая камней, и ловил свое отражение в зеркальных витринах.

В кафе набралось разного люду — рыбаки, иностранцы. Ни на кого не обращая внимания. Малыш Луи опускал франк за франком в щель игрального автомата, внимательно следя за ним, и наклонялся в тот самый момент, когда выпадал выигрыш. Деньги выскакивали с таким шумом, что на подносе подпрыгивали разменные жетоны.

— Ну вот!

Он воспринимал свое везение как должное. Немного погодя подошел к местным жителям, которые бросали шары неподалеку от разложенных на просушку сетей.

Игроки громко переговаривались, чтобы привлечь внимание иностранцев.

Малыш Луи бросил на ходу одному из игроков:

— Дай-ка мне на минутку твои шары, дружок!

Он поставил один шар в двадцати пяти метрах, прицелился, сделал три прыжка, ударил и попал в шар противника с таким треском, что все игроки обернулись.

Глаза Малыша Луи смеялись. Приключение начиналось. И начиналось так, как он задумал. Полчаса спустя он уже играл партию с другими, окруженный толпой любопытных, которых все прибывало.

— Ты из Марселя? — спросил его кто-то из рыбаков.

— Да, из тех мест.

Мальчишки и парни постарше с завистью поглядывали на его белую фланелевую фуражку, узконосые туфли, кольцо на левой руке. Курортники указывали на него друг другу глазами, а жены их задерживались, чтобы посмотреть, как он играет.

— Кто тут у вас самый сильный игрок? — спросил он на второй день.

Он вызвал его и обыграл. Потом взялся за почтового чиновника Боша и выиграл у того пятьдесят франков.

— В понедельник я отыграюсь на шоссе перед почтой.

— Идет, — ответил Малыш Луи, — только не раньше семи.

Без двух минут семь… Семь без минуты… Чтобы набить руку, Малыш Луи поставил на аперитив с механиком из гаража и поваром отеля «Провансаль». Его партнеры не задумались, почему он, вместо того чтобы воспользоваться тенистым местом на площади, уговорил их перенести игру на дорогу, к самому перекрестку, где им мешали беспрерывно проезжавшие машины.

Одна остановилась неподалеку от них, рядом с витриной курортных товаров, где красовались купальные костюмы, надувные резиновые мячи, круги для плавания и другие предметы.

— А вот и почтарь?

Бош, скинув на ходу пиджак, подбрасывал шары с видом человека, серьезно оценивающего событие, которое сейчас должно произойти.

— Опять ставите сто франков против десяти? — спросил он.

— Сто против десяти!

И глаза Малыша Луи заискрились еще лукавее, тогда как болельщики сообщали друг другу ставку, а наверху какая-то фигура исчезла из окна.

— Вам начинать. Кидайте шары!

Со ступенек отеля «Провансаль» следили за игрой рассыльный, швейцар и администратор. Дверь отеля открылась. Малыш Луи делал вид, что ни на кого не обращает внимания, а между тем заметил, как подошла женщина и, зачарованная, остановилась близко от него.

Словно желая отблагодарить ее за проявленный интерес, он широко размахнулся и сбил шар с двадцати метров. Потом взглянул на нее, словно говоря: «Ну что, довольны?»

Видит бог, сейчас ему нужно сосредоточиться на другом, каждая минута заполнена до предела. Малыш Луи замечал все: большую машину у края тротуара, вторую, стоявшую справа от дороги, дух мужчин, покуривавших сигареты в толпе болельщиков, особенно стрелки часов и багровое лицо почтового чиновника, который не переставая чертыхался: не оттого, что партнер оказался так ловок, а потому, что мешали камни на дороге.

— Три — ноль! Даю вам фору еще на десять ударов, господин Бош.

Женщина была слишком уж восторженна, прямо-таки приторна. Ее назойливо блаженная улыбка сбивала Луи, но он не мог удержаться и после каждого удара смотрел на нее, ожидая одобрения.

Он знал о ней лишь то, что она живет в «Провансале» — лучшем отеле города, проводит все дни в одиночестве, ходит полуобнаженная, с солнечными ожогами на рыхлых, жирных плечах. Накануне он крикнул ей, смеясь:

— Посторонитесь немного, мамаша!

Но, увидев ее огорчение, тут же наградил ослепительной улыбкой.

Женщине было под пятьдесят, а может быть, и больше, но это не мешало ей выказывать влюбленность. Она мигом появлялась невесть откуда, как только Малыш Луи брал в руки шары. Рядом с ним она замирала, покоренная до такой степени, что ее приходилось отталкивать, чтобы она не попала под машину.

— Дайте-ка я забью еще!

Три неподражаемых прыжка… Железный шар описал длинную параболу и с размаху ударился о тар противника.

Почта находилась в небольшом здании с двумя дверями, выходившими на обе улицы. Окна были зарешечены, на розовой стене зеленел почтовый ящик.

Из здания почты вышла старшая из двух помощниц заведующего, ездившая недавно в Париж навестить мать: старушка жила в семейном пансионе. Значит, ее сменила теперь косоглазенькая, та, за которой Малыш Луи приударил накануне.

— Знай я, что вы профессионал… — ворчал почтарь, с безнадежным видом ставя шары.

Все шло как по маслу, и забавно было видеть азарт и отчаяние простака, в то время как за спинами зрителей двое мужчин вошли в здание почты.

Малыш Луи все-таки отвлекся на минутку, закурил для бодрости сигарету и с наигранным безразличием пошел взглянуть на позицию.

— Тут можно выиграть, — сказал он, но промазал и нахмурился, так как его почитательница сочла необходимым принять огорченный вид.

— Отыграюсь на втором.

Он снова промахнулся, и Бош, торжествуя, вытер пот с лица и, посмеиваясь, подошел к нему с шарами в руках:

— Раз уж вы смазали черными…

Поглядывая на почту. Малыш Луи одновременно окидывал взглядом и темные деревья на площади, и флаги, развешанные по случаю 14 июня, и заходящее солнце.

Стрелки показывали восемь минут восьмого. Он еще раз дал маху и грубо оттолкнул парнишку, который осмелился над ним потешаться.

— Мой черед! — крикнул Бош.

Но это уже не имело значения. Малыш Луи все понял, услышав шум мотора. Болельщики расступились, чтобы пропустить машину, потом другую, и снова окружили играющих. Шар Боша только что остановился меньше чем в трех сантиметрах от цели.

Теперь Малышу Луи не терпелось что-нибудь сказать или сделать. Он поискал глазами свою поклонницу.

— Ставлю на аперитив, что попаду с первого раза, — промолвил он, бросая на нее ласкающий взгляд.

Слишком взволнованная, чтобы говорить, она кивнула.

— Вы не возьмете больше ни одного очка, господин Беш, — крикнул он, принимая позу стрелка.

— Это еще посмотрим!

— Смотрите!

Звук удара одного железного шара о другой был первым ответом.

— Сколько у вас очков?

— Три.

— Если наберете еще одно, только одно-единственное, я сдам вам партию. Сдам, слышите!

Сейчас он мог это себе позволить. Он был уверен в себе. Шары повиновались, и он даже не прицеливался перед тем, как сделать свои три прыжка.

— Тринадцать… Четырнадцать… Вот и…

— Ну уж этот-то мимо!

— Погодите, еще не остановился… Ну? Что я вам говорил?

Как только был брошен последний шар, люди стали расходиться, словно со стадиона, и каждый становился самим собой, каждый возвращался к собственной жизни.

— Пойду за деньгами, — сказал Бош.

— Не горит. Можно и потом.

— Ну нет! Уж коли проиграл…

Наконец наблюдавшие за игрой женщины вошли в лавку, другие уселись на террасе.

Возле Малыша Луи оставалась только его воздыхательница, чья пышная грудь колыхалась под завязанной узлом цветастой косынкой.

— Ну как? — спросил он.

— Я проиграла вам аперитив.

— Пошли!

Ей все еще не верилось, что это правда: она идет рядом с ним, на террасе с неожиданной галантностью он придвигает ей стул…

— Садитесь! Почтарь не заставит себя долго ждать. — Это было сильнее его. Это и вправду было внутренней потребностью, и он, не удержавшись, добавил:

— Представляю, как у него вытянется рожа!

— Отчего?

К ним подошел официант.

— Газированную с мятным ликером! — заказал Малыш Луи. — А для вас, мадам?

— То же самое. Мне все равно. Так что вы сказали?

— Да ничего. Давно вы живете в Лаванду?

— Нет. Только неделю. И уже скучаю. Мне здесь не нравится.

Она протянула ему портсигар, потом красивую золотую зажигалку, а он не утерпел и, словно взвешивая, задержал ее на секунду в руке.

— Да, сюда ездят семьями, — заметил он, оборачиваясь и указывая на стол, за которым сидел бородач, окруженный четырьмя детьми.

— Здесь полно продавщиц, — сказала она.

Он коснулся ее руки:

— Смотрите!

— На что смотреть?

Почты отсюда не было видно, но она разглядела Боша, который, жестикулируя, направлялся туда в сопровождении полицейского. Значит, он уже сбегал за ним на площадь.

— Что там произошло?

Он бесцеремонно прижал тонкой подошвой башмака ногу своей дамы. Он мог сейчас позволить себе все.

Несколько человек вскочили с мест и бросились в сторону почты, еще не зная точно, что случилось.

— Вы что-нибудь натворили? — прошептала она.

В ответ он только подмигнул.

— Вам не опасно оставаться здесь?

Он оглянулся вокруг и сказал, облизывая губы:

— Ничто не помешает мне здесь остаться, если вы пригласите меня пообедать.

— Вы прекрасно знаете, что я с радостью… Но все-таки, что там произошло?

— Пройдемся немного. Не возражаете?

Они пересекали площадь. Луи сунул руки в карманы, зажал в зубах сигарету.

— Вы что-то натворили, да?

— Да бросьте вы! Все видели, как я играл в шары. Не мог же я одновременно играть с почтарем и очищать его кассу.

— Значит, почту огра…

Еще немного, и она стала бы его журить: «Господи!

Какой вы неосторожный!»

А он наслаждался тишиной, небом, затянутым зеленоватой дымкой, потом остановил взор на красном купальнике, который казался на опустелом пляже последним отблеском солнечного дня.

— Вы у них главарем? — спросила спутница.

— Пока еще нет.

— Это сделали ваши друзья?

— Да, мои дружки… А не лучше ли нам сесть где-нибудь за столик?

— Где бы вы хотели пообедать?

— Если вам удобно, можно у вас в отеле. Или вернемся в кафе.

На площади поднимался шум. Возле почты собрались зеваки, и, когда обед подходил к концу, в Лаванду прибыли полицейские из Йера и заперлись на почте.

Малышу Луи стало явно не по себе. Он ничего не пил, скулы у него покраснели, и пальцы вздрагивали.

— Расскажите же мне, — умоляла его спутница.

А он хорохорился:

— Сперва назовите свое имя.

— Констанс д'Орваль. Вдова.

— Я так и думал.

— Почему?

— Да так. Живете в Париже?

— Нет, в Ницце. Сюда приехала от скуки, обстановку переменить.

— Вы живете в отеле?

— Не понимаю.

— Вы и в Ницце живете в отеле?

— В меблированных комнатах, пока не прибудет мебель, которую я выписала из своего поместья.

— А у вас есть поместье?

— Да, на Луаре. Но одинокой женщине жить там скучно.

Она изнемогала от нежности, любви и покорности.

Она просто таяла. Глаза у нее стали влажными:

— Ну, скажите же мне, что вы натворили.

— Да почти ничего. Одно дельце, которое должно принести мне сотни две кусков.

— Как-как?

— В Лаванду нет банка. А тут как раз четырнадцатое июля. Хозяева ресторанов и торговцы за день огребли монету, а деньги им нужно куда-то сдавать. Вот они и относят на почту.

Все приводило ее в восхищение.

— Поезд отходит в семь тридцать две. Почту закрывают в семь. А к семи все письма, бандероли и деньги уже упакованы в мешки и запечатаны. На почте остается только старый Макань, зимний почтальон, который ждет, чтобы свезти это в своей тарахтелке на вокзал.

— И его убили? — пролепетала она.

— Что вы! Просто кляп в рот, а на руки и ноги веревочку.

— Потому вы и играли тут в шары?

— То-то и оно.

— И это вы придумали такой план?

Он скромно улыбнулся в ответ.

Из казино донеслась музыка. Констанс вздохнула:

— А вы не боитесь, что вас могут заподозрить?

— Ну и что с того?

— А если вас арестуют?

Он сидел все с тем же развязным видом, вертел в руках ее золотую зажигалку и машинально чуть не сунул ее в карман.

— Когда вы встретитесь со своими друзьями?

— Когда дадут знать.

— Как! Разве они еще здесь?

— Да что вы! В эту минуту двое или трое поди уже в Марселе, а остальные дуют в Канн или в Ниццу.

— А что, машины у них тоже краденые?

— Сразу видно, вы читаете отдел происшествий!

— Они такие же.., такие же молодые, как вы?

— Титену… Я хочу сказать, одному из них тридцать пять.

— А вам?

— Двадцать четыре.

— Не женаты?

На столике горела маленькая лампа в форме свечи под крошечным абажуром из розового шелка. Люди на террасе обсуждали происшествие на почте, но Малыш Луи не прислушивался к разговорам.

Часов в одиннадцать он сказал:

— А не пойти ли поспать?

Она вздрогнула и невольно огляделась, чтобы удостовериться, что его никто не слышал.

— Куда? — прошептала она.

— Ну.., к вам в отель…

— Но ведь увидят…

— А вас это пугает? Тогда идите одна. Скажите только, какой номер.

— Семнадцатый.

— Ждите меня через четверть часа.

Он встал и прошелся под деревьями, пока она платила по счету. Затем она прошла мимо, подмигнула ему: подойти близко она не решилась — ей слишком хотелось выказать свою нежность.

На тротуаре возле почты осталось с полдюжины любопытных, не больше. Все окна были освещены, а у входа дежурил полицейский.

Малыш Луи зашел в Центральное кафе и, направляясь к стойке, бросил на ходу:

— Газированную с мятой!

И тут же добавил:

— Да неужто почтарь затеял всю эту возню, чтобы не заплатить мне мои десять франков?

Шутка не имела успеха, и он пожал плечами:

— Вот будет пожива для газет — гангстеры из Лаванду!

Луи с вызывающим видом оглядел стоявших вокруг, прекрасно понимая, что ни один не рискнет даже пошевелиться, щелчком поправил на голове фуражку и бросил на прилавок пять франков.

Несколько минут спустя он не спеша вошел в холл отеля «Провансаль». Администратор, занятый какими-то подсчетами, поднял голову. Швейцар тоже.

Луи остановился, закурил сигарету и бросил:

— Мне к госпоже Орваль, в семнадцатый. Она меня ждет. — Он уже занес ногу на первую ступеньку, но передумал и снова подошел к конторке:

— В восемь утра принесите мне черный кофе с рогаликами.

Глава 2

С видом человека, который собирается поразить собеседника, Баттйсти произнес:

— А ты знаешь, что старый Макань в больнице? Если он загнется, это может подпортить заведенное на тебя дело.

Малыш Луи, в чьих глазах все еще сверкали лукавые искорки, отмахнулся:

— Бросьте трепаться!

Это тянулось, как деревенские праздники, которым нет конца. Утром просыпаешься с тяжелой головой, но, еще не открыв глаза, вспоминаешь, что праздник не кончился, что можно поваляться в постели, пока деревянные лошадки поджидают малышей у выхода из церкви после службы.

Полиция появилась в гостинице как раз в ту минуту, когда Малыш Луи раскуривал первую сигарету и завязывал перед зеркалом галстук.

— Вас просят спуститься вниз.

— Скажите, что сейчас приду. — И крикнул Констанс, все еще лежащей в постели с подносом от завтрака на животе:

— Одевайтесь поживее!

— Опять «вы»!

— Ладно, ладно — одевайся.

Она умоляла его обращаться к ней на «ты», но это было ему невмоготу, и он все время сбивался.

— Ты уверен, что тебя отпустят?

Малыш Луи перешел улицу с домами, окрашенными светлой краской, похожими на базарные игрушки, и оказался лицом к лицу с Баттйсти из оперативной бригады, которого знал еще по Марселю. Баттйсти, ясное дело, захотел наложить на него лапу из-за старого Маканя, но Малыш Луи, попыхивая сигаретой, ухмыльнулся:

— Бросьте трепаться!

— А скажи-ка мне, Луи, где это ты ночуешь целых пять дней, с тех пор как приехал в Лаванду? Ведь ты не зарегистрирован ни в одном отеле.

— А если каждую ночь, как нынешнюю? — посмеивался парень.

И, делая вид, что снова зажигает сигарету, которая и так не потухла, он повертел в руках золотую зажигалку.

Баттйсти, видимо, заметил это, но ничего не сказал.

— Давно ты не видел своих марсельских дружков?

Дай-ка мне бумажник.

Там оказались банковский билет в пятьдесят франков, проездной билет на автобус Йер — Тулон, фотография голой женщины и прядь темных волос.

— И это все, что у тебя осталось?

— Все.

— Что же ты будешь делать?

— Да нашел работенку.

— Со старухой?

— Я ее личный секретарь.

На тротуарчике вертелись несколько человек, надеясь присутствовать при аресте. Они и не предполагали, что там, в комнате, двое мужчин разговаривают весело, почти сердечно.

— Я должен сообщить тебе приятную новость, — сказал наконец полицейский. — До сих пор насчет тебя нет никакого шума… А за что ты привлекался в первый раз?

— Оскорбление полицейского словом и действием.

— А во второй?

— Сцапали во время мордобоя в баре «Модерн» и нашли в кармане пушку.

— Так вот тебе дружеский совет: не попадайся в третий раз. Чует мое сердце, тут уж гладко не обойдется…

Ты слишком зарвался. Слишком бахвалишься.

Малыш Луи вежливо приложил руку к кепке, которой не снимал, и, выйдя, постоял секунду на пороге, чтобы посмотреть на бездельников и посмеяться над ними.

Полчаса спустя Луи уже сидел в автобусе рядом с Констанс. Это он, решив уехать, предложил:

— А не вернуться ли в Ниццу?

Потом спросил, глядя в сторону:

— У вас нет машины?

— Была. Но приходилось держать шофера…

Ладно! Учтем и запишем. Про машину можно будет и после. А пока надо ехать в автобусе вместе с кучей иностранцев, которые пялят глаза в окна и восторгаются по любому поводу.

Было жарко. В воздухе пахло эвкалиптами и пылью.

Укачиваемая машиной, Констанс мечтательно улыбалась, словно видела прекрасные сны, но вдруг пробуждалась, оглядывалась вокруг, как бы желая удостовериться, что Малыш Луи и в самом деле рядом с ней.

Когда они приехали в Ниццу и вышли из автобуса на площади Массена, он пробормотал:

— Надо бы взять такси…

Она возразила:

— Но это же совсем рядом!

Он не настаивал. Мысли его сейчас были заняты совсем другим. Однако, когда пришлось тащиться несколько кварталов с тяжелым чемоданом и дурацкой картонкой для шляп, он невольно подумал, уж не скупа ли она.

Но, не побывав у нее в доме, рано судить. А дом и вправду оказался неподалеку: нужно было пересечь площадь Альберта I, пройти по Французской улице и свернуть направо, на тихую улочку с большими желтыми домами, как две капли воды похожими друг на друга.

— Не забыла ли я ключ в чемодане? — жеманясь, охнула запыхавшаяся Констанс. Она едва поспевала за ним. — Я ужасно беспамятная.

Он ничего не ответил, но поглядел на нее с отвращением. Она этого не заметила. Она была счастлива. Излучала счастье, поглядывая на окна домов по обеим сторонам улицы в надежде, что кто-нибудь увидит, как она идет вместе со своей добычей.

— Вот и пришли. Подожди.

На прикрепленной к дому мраморной доске значилось: «Вилла Карно», и с первого взгляда можно было понять, что здесь сдают меблированные комнаты. Возле входной двери на указателе были обозначены имена по крайней мере тридцати жильцов, и среди них акушерка, врач с русской фамилией, массажистка, учитель пения.

Лестница была тоже мраморная. Констанс поднялась на третий этаж, свернула влево по коридору, облицованному уже искусственным мрамором, и, остановившись у одной из дверей, стала искать ключ.

Дверь из соседней квартиры приоткрылась, и Малыш Луи разглядел растрепанную девушку в накинутом на плечи халатике. Ее темные глаза встретились с ее глазами.

— Кто это? — спросил он, как только они вошли в квартиру.

— Да ну, форменная цыганка… Послушай, Луи!

— Что?

— Ты ведь не станешь бегать за соседками, не правда ли?

Она сказала это шутливо, но он почувствовал в ее голосе ревнивые нотки. Поставив на пол чемодан и картонку со шляпами, он пошел к окну поднять шторы и бросил на ходу:

— Запомните раз и навсегда: я не выношу вопросов насчет того, что я делаю.

— Ты опять сказал «вы»!

— Ну ладно, пусть будет «ты», если это тебе приятно.

— Злюка!

К черту! Никакого сюсюканья! Никаких слез и слюнявых поцелуев, на которые она не скупилась, тогда как он задыхался, прижатый к ее пышному бюсту. У него есть дела поважнее. Малыш Луи глядел по сторонам, еще не понимая, доволен он или нет.

— Это гостиная?

— Здесь только три комнаты и прихожая… Если уедет Нюта, можно будет занять и ее квартиру.

— Это та соседка?

— Да. Погоди… Не обращай внимания на беспорядок… Когда я уезжала, мне и в голову не приходило, что я вернусь не одна.

Она боялась, как бы у него не сложилось дурное впечатление, все время суетилась, то переставляла безделушки, то взбивала подушку в кресле.

— Не заходи пока в спальню. Я сначала посмотрю…

Ей-богу, все это было и не хорошо и не плохо! Все это было в духе дома и его владельца, чье имя значилось на мраморной доске. Стиль, распространенный в Ницце в начале двадцатого века: много плюша и подделки под бронзу, повсюду темные ткани, безделушки из перламутра и узорчатые стекла.

Над камином висел портрет мужчины с квадратным лицом, седыми волосами и розеткой ордена Почетного легиона в петлице.

— Можешь войти. Завтра везде будет убрано.

Спальня в стиле рококо, довольно приятная, обита голубым шелком. Посредине комнаты его уже ожидала Констанс. Она успела набросить на себя пеньюар.

— Дорого платишь? — спросил Малыш Луи, внимательно осматриваясь вокруг.

— Шестьсот франков в месяц. Плюс налоги…

— А третья комната?

— Там еще нужно устроить. До сих пор она служила кладовой.

Это была тоже спальня, но окнами во двор, предназначенная, должно быть, для прислуги. Вся меблировка состояла из железной кровати, хромоногого умывальника и шкафа с маленьким зеркалом. Повсюду валялись чемоданы, безделушки, ломаные стулья, рамки с портретами и акварелями.

— Мебель можно будет сменить, — заторопилась Констанс. — Если сделать со вкусом, получится прекрасная мужская спальня…

Малыш Луи не ответил ни «да» ни «нет». Он раздумывал, взвешивал и наконец спросил:

— А кухни здесь нет?

— Есть, но совсем крошечная.

Он увидел нечто вроде стенного шкафа с плиткой и стоящими рядом плохо вымытыми кастрюлями.

— А кто этот тип, что висит в гостиной?

— Какой?

— Не строй из себя дурочку. Тот, с волосами бобриком и с орденом.

— Сейчас объясню.

Он снял пиджак и продолжал осмотр.

— Ты слушаешь?

— Конечно.

— Я ведь говорила тебе, что была замужем. Я не солгала. Я вышла замуж, когда мне едва исполнилось семнадцать лет…

Все это было ему до лампочки, и он продолжал открывать шкафы, чтобы посмотреть, что есть внутри.

— Позднее я познакомилась с одним человеком, лицом значительным. Он был женат, и я стала его любовницей. Тогда-то я и поселилась в Ницце, имела виллу, машину, дворецкого… Что ты сказал?

— Я? Ничего.

— Он умер.

Ей хотелось, чтобы Малыш Луи хоть минутку постоял спокойно, но он не мог удержаться на месте и переходил из комнаты в комнату.

— Один из его друзей…

— Ладно. Короче. Сколько их у тебя было?

— Трое. Все очень хорошие, солидные люди. Последний — из дипломатического мира.

— Часто он приходит?

— Два раза в месяц. В первую и третью пятницу.

— И остается здесь ночевать?

— Да, — призналась она, краснея.

— А как с хозяйством?

— Не понимаю.

— Я спрашиваю: кто занимался хозяйством?

Казалось, это сбило ее с толку, а он был уверен, что она тут же солжет.

— Недавно я отказала горничной: обнаружила, что она ворует. Другую найти еще не успела. А пока по утрам мне помогает привратница.

Ясно. Он все понял и представил себе ее утром, в комнате с открытыми окнами, когда она проветривает постельное белье, суетится в пыли, волосы повязаны платком, на ногах шлепанцы.

— А ешь ты дома?

— Только в полдень. По вечерам я ухожу. На углу есть ресторанчик, где обедают только завсегдатаи, чаще всего русские. Люди очень порядочные.

Он вдруг схватил с постели свой пиджак, кинул его на руку и буркнул:

— До скорого!

— Ты уходишь?

— Да, пока ты немного приберешь в моей комнате.

— Вернешься?

Он пожал плечами. Ну конечно, вернется! Он позволил проводить себя до площадки, запечатлеть на щеке влажный поцелуй, посмотрел на дверь соседки и, посвистывая, направился к лестнице.

Прочитав фамилии всех жильцов, вывешенные на доске в коридоре первого этажа, Луи вышел на улицу, поискал ближайший ресторанчик и как бы невзначай задал несколько вопросов хозяину.

Затем за круглым столом на террасе бара, стены которого были выкрашены в бледно-голубой цвет, он с трудом нацарапал плохим пером, поминутно сажая кляксы и дырявя бумагу:

Он отправил письмо, завернул в парикмахерскую, побрился, постригся и вышел, распространяя приятный запах лосьона.

Газеты писали об ограблении почты в Лаванду и утверждали, что воры похитили около двухсот десяти тысяч франков. Одну из машин удалось обнаружить на перевале Эстерель в Трейа. Другую опознал ее владелец в Тулоне. Она стояла неподалеку от того места, откуда была украдена.

«Г-н Баттисти, известный полицейский комиссар, допросил многих и, кажется, напал на след…»

Воздух был сладкий, как в кондитерской, а город пестрел, как конфетные обертки. Малыш Луи улыбнулся при мысли, что сейчас Констанс, с помощью консьержки разумеется, готовит ему комнату.

Потом вспомнил о такси, которое она не захотела брать, о реплике, брошенной ею, когда соседка приоткрыла дверь, и взгляд его стал суровым.

— Надо будет ее вышколить, — буркнул он.

Малыш Луи хорошо знал Ниццу, бывал здесь много раз, но чувствовал себя в этом городе не так свободно, как в Марселе или Тулоне. Он недоверчиво оглядел террасы кафе, заполненные посетителями — мужчинами в белых брюках и панамах, пожилыми женщинами вроде Констанс, — и чуть было не зашел в казино на молу, но вовремя обнаружил, что в кармане у него всего 50 франков.