Нет, это не было, конечно, волнением сердца. Впрочем, ни за какие блага мира он не согласился бы поддаться такому волнению. И поэтому разыгрывал брюзгу.
      Во всяком случае, любопытно было отметить, что... Словом, в те пресловутые вечера "они", наверно, зажигали свет. И с улицы виден был этот свет, просачивавшийся сквозь щели ставен.
      Эта дверь, выходившая в тупик, никогда не запиралась на ночь. Неужели соседи ни разу не заметили крадущиеся к ней тени?
      И Николь в своей спальне с этим...
      Пришлось свериться с бумажкой: с этим Маню! С Эмилем Маню. Имя вполне подходящее к бежевому плащу, к силуэту, который промелькнул в конце коридора.
      Словом, если они сидели вдвоем в спальне, то, значит...
      Он зашагал по улице, покачивая головой, ссутулясь, заложив руки за спину, и вдруг остановился, заметив, что на него глядит какая-то девочка. Должно быть, соседская. В свое время он знал всех жителей квартала, но с тех пор одни переехали, другие умерли. А кто и родился. Так чья же это девочка? Что она думает, глядя на него? Почему у нее такой испуганный вид?
      Возможно, родители пугали ее, говорили, вот идет дядя бука или людоед.
      Через минуту он поймал себя на том, что бормочет вслух:
      - Ах да, она же берет уроки музыки!
      Лурса снова подумал о Николь. Он редко слышал, как она играет на пианино, и игра ее доставляла ему мало удовольствия. Но он как-то не отдавал себе отчета, что Николь берет уроки музыки. Никогда он не задавался вопросом, любит ли она музыку, почему она выбрала себе именно эту учительницу, а не другую. Иногда он встречал на лестнице или в коридоре седовласую даму, которая почтительно ему кланялась.
      Любопытно! И еще более любопытно, что забрел на улицу Алье, куда обычно не заглядывал во время своих послеобеденных вылазок, что остановился он и стоит перед витриной книжной лавки Жоржа, по-старомодному унылой и бесцветной витриной, освещенной так слабо, что издали казалось, будто магазин закрыт.
      Лурса зашел в магазин и сразу же узнал старика Жоржа, который, сколько он его помнил, всегда был старый, угрюмый, злой, всегда носил фуражку, всегда был усатый, как морж, и бровастый, как Клемансо.
      Книготорговец писал что-то, стоя за высокой конторкой, и поднял голову, лишь когда в глубине вытянутого в длину магазина, в том углу, где с утра до вечера горела электрическая лампочка и где выстроились на полках книги в черных коленкоровых переплетах, предназначенные для выдачи читателям, показался молодой человек, спускавшийся с лестницы.
      Первые несколько шагов он сделал вполне непринужденно и был таким, каким ему и полагалось быть; похожих юношей нередко видишь в книжном или другом магазине - не особенно определенной наружности: длинношеие, чаще всего белокурые, с невыразительными чертами лица.
      Вдруг он остановился. Возможно, узнал адвоката, которого ему, очевидно, показали на улице. Как знать! А возможно, видел Лурса в его собственном доме, раз...
      Побледнев как мертвец, напрягшись всем телом, юноша бросал вокруг растерянные взгляды, словно искал помощи.
      А Лурса вдруг заметил, что уже вошел в роль, даже свирепо вращает глазами!
      - Что вы... Что вам...
      И не смог докончить фразы. У мальчишки перехватило дыхание. Лурса видел, как судорожно заходил кадык над небесно-голубым галстуком.
      Старик Жорж удивленно поднял голову.
      - Дайте-ка мне книгу, молодой человек!
      - Какую книгу, мсье?
      - Любую. Какая вам понравится...
      - Покажите мсье последние новинки! - счел необходимым вмешаться хозяин.
      Мальчишка засуетился и только чудом не свалил на пол стопку книг. Он действительно был совсем мальчишка! Ему и девятнадцати не было, вернее всего, семнадцать. Худенький, как до времени выросший цыпленок. Настоящий петушок, который мнит себя солидным петухом.
      Значит, это он, сидя за рулем машины...
      Лурса что-то проворчал себе в усы. Он злился на себя за то, что думает обо всех этих вещах, даже за то, что интересуется ими. Почти двадцать лет он продержался молодцом и вдруг из-за какой-то дурацкой истории...
      - Ладно! Давайте эту! Заворачивать не стоит. Говорил он сухим, злобным тоном.
      - Сколько с меня?
      - Восемнадцать франков, мсье. Сейчас я вам дам суперобложку.
      - Не стоит.
      Выйдя из магазина, он сунул книжку в карман и почувствовал жажду. Он с трудом узнавал улицу Алье, а ведь в Мулене она считалась главной. К примеру, возле лавки оружейника, которая ничуть не изменилась, вырос огромный "Магазин стандартных цен" с нестерпимо яркими фонарями, выплеснувший избыток товаров даже на тротуар, а в самом магазине на полках рядом с сырами лежали ткани и стояли патефоны.
      Чуть дальше, там, где улица незаметно шла под уклон, над тремя витринами, выложенными мрамором, он прочел: "Колбасная Дайа".
      Этот Дайа тоже бывал в его доме с Доссеном и всей их шайкой.
      Может быть, среди тех, кто суетится у прилавка колбасной, находится сейчас и Дайа-сын? Продавщицы, все в белом, очень молоденькие, носились взад и вперед с непостижимой быстротой... Вон какой-то человек в тиковом пиджачке в полоску и в белом фартуке... Да нет же! Этому рыжеватому детине без шеи на вид лет сорок... Может быть, другой рыжий, одетый точно так же, как и первый, тот, что рубит от куска мяса котлеты?
      Магазин, очевидно, процветал, и Лурса удивился, как такой небольшой городок способен поглотить столько колбасных и мясных изделий.
      В каком баре, сказал Дюкуп, они встречались? Лурса не записал названия. Помнил только, что это неподалеку от рынка, и углубился в узкие улочки мрачного квартала.
      "Боксинг-бар"! Именно он! Небольшое решетчатое окно украшали незатейливые занавесочки в деревенском стиле. Совсем маленькое помещение, два коричневых столика и с полдюжины стульев, высокая стойка.
      В баре было пусто. Шагая тяжело, по-медвежьи, Лурса хмуро и подозрительно разглядывал фотографии артистов и боксеров, приклеенные прямо к стеклу зеркала, слишком высокие табуреты, смеситель для приготовления коктейлей.
      Наконец за стойкой появился человек, словно выскочил из театрального люка, да, пожалуй, так оно и было: чтобы войти сюда из соседней комнаты, приходилось нагибаться и пролезать в узкое отверстие.
      Был он в белой куртке, дожевывал что-то на ходу и, неприветливо поглядев на адвоката, прогремел, схватив салфетку:
      - Что угодно?
      Знал ли он Лурса? Был ли он в курсе дела? Несомненно.
      Несомненно также, что это явно подозрительная личность, очевидно, бывший боксер или ярмарочный борец, о чем свидетельствовал перебитый нос и какой-то чересчур плоский лоб.
      - Есть у вас красное вино?
      По-прежнему усердно двигая челюстями, боксер взял бутылку, поднес ее к свету, чтобы посмотреть, сколько осталось вина, и наконец с равнодушным видом налил клиенту. Вино на вкус отдавало пробкой. Лурса не завел разговора, не задал ни одного вопроса. Так он и удалился, прошел быстрым шагом мрачный квартал и вернулся домой в убийственном настроении.
      Он сам не помнил, как поднялся по лестнице и очутился на втором этаже. Он зажег карманный фонарик, чтобы осветить себе путь, и тут только, почувствовав в кармане какую-то постороннюю тяжесть, сообразил, что это книга.
      - Идиот! - буркнул он вслух.
      Ему не терпелось как можно скорее очутиться в своем углу, запереть на ключ обитую клеенкой дверь...
      На пороге кабинета он нахмурил брови и спросил:
      - Что это вы здесь делаете?
      Бедный комиссар Бине! Никак он не ждал подобного приема. Он испуганно поднялся, согнулся в три погибели, рассыпался в извинениях. Сюда, в кабинет, его привела Жозефина, когда еще не стемнело. И ушла, бросив на произвол судьбы, а комиссар так и остался сидеть здесь, держа на коленях шляпу, сначала в сумерках, потом в полном мраке.
      - Я считал, что обязан поставить вас в известность. Особенно учитывая, что все произошло у вас в доме...
      Но Лурса уже снова вступил во владение своим кабинетом, своей печуркой, своим бургундским, своими сигаретами, заполняя все своим собственным запахом.
      - Ну, что вы такое обнаружили? Не угодно ли?
      - Не откажусь.
      Тут он явно промахнулся, потому что Лурса предложил бургундского только из вежливости и сейчас тщетно рыскал по кабинету в поисках второго стакана.
      Бине поспешил заверить:
      - Я только так сказал... Ради Бога, не беспокойтесь...
      Но для Лурса это было делом чести, он решил во что бы то ни стало отыскать стакан, хотя бы даже пришлось идти в столовую. Там он и взял стакан, налил вино чуть ли не угрожающим жестом.
      - Пейте!.. Так о чем вы говорили?
      - О том, что хотел поставить вас в известность. Может быть, вы будете нам полезны. Нам только что звонили из Парижа. Тот человек опознан. Это довольно опасный субъект. Некто Луи Кагален, по кличке Большой Луи. Могу прислать вам копию его дела. Родился в департаменте Канталь, в деревне. В семнадцать лет, вернувшись с пирушки, ударил своего хозяина заступом и чуть не убил только за то, что хозяин упрекнул его в пьянстве. Из-за этой истории он находился с семнадцати до двадцати одного года в исправительном заведении, где вел себя не самым лучшим образом, и после выхода на свободу неоднократно имел неприятности с полицией, вернее, с жандармерией, так как предпочитал подвизаться в сельской местности.
      Еще один, нашедший приют под кровом Лурса! В двадцати метрах от кабинета, где Лурса чувствовал себя хозяином. И никогда ему даже в голову не приходило, что...
      - Думаю, господин Дюкуп сам допросит по очереди молодых людей. Я повидался с доктором Матре, который охотно сообщил мне все нужные сведения. Он подтвердил, что как-то вечером, вернее, ночью, поскольку был уже час пополуночи, за ним зашел Эдмон Доссен и провел его в этот дом, потребовав сохранения профессиональной тайны. Большой Луи был довольно серьезно ранен, его сшибло машиной, которую угнала веселящаяся компания. Доктор приходил сюда еще трижды, и всякий раз его встречала мадмуазель Николь. Дважды с ней был вышеупомянутый Эмиль Маню...
      Он уже опять был прежний равнодушный Лурса, грузный, с водянистым взглядом.
      - А теперь я хочу поговорить с вами о самом главном. Как вы видели, Большой Луи, без сомнения, был убит в упор пулей из револьвера калибра шесть - тридцать пять. Я нашел в комнате гильзу. Но мне не удалось обнаружить револьвер.
      - Убийца унес его с собой,- сказал Лурса как о неоспоримом факте.
      - Верно. Или спрятал, все это очень неприятно. И комиссар поднялся.
      - Думаю, что мне незачем сюда больше приходить, - произнес он. - Но если вы хотите, чтобы я держал вас в курсе дела, то...
      Лишь минут через пять после его ухода Лурса проговорил вслух:
      - Странный субъект! И добавил:
      - В сущности, что он здесь делал? На что намекал?
      Он оглядел письменный стол, печурку, початую бутылку вина, сигарету, дымившуюся на краю пепельницы, кресло, на котором сидел толстяк комиссар, потом, словно с сожалением оторвавшись от этой привычной обстановки, открыл дверь и с глубоким вздохом пустился на поиски.
      Но как только он подошел к парадной лестнице, кто-то поднялся со стула ему навстречу, кто-то, кто ждал его, очевидно, уже давно, подобно тому как комиссар полиции поджидал его в кабинете.
      Лурса не сразу узнал Анжелу, горничную, которую накануне прогнала Николь. Правда и то, что сейчас на ней была темная шляпка, синий английский костюм, кремовая шелковая блузка, подчеркивавшая ее мощный бюст, да к тому же еще она чудовищно размалевала себе все лицо-щеки чем-то лиловато-красным, а ресницы не то черным, не то синим.
      - Соблаговолит она меня принять или нет?
      И тут же на лестничной площадке разыгралась сцена, столь неожиданная, что Лурса почти ничего не понял. Опять обнаружилось нечто, о чем он и не подозревал,- грубость, тошнотворная вульгарность этой вдруг распоясавшейся девицы, которая хоть и недолго, но все же жила под его кровом, прислуживала ему за столом, стелила ему постель.
      - Сколько вы мне дадите?
      И так как он не понял, она продолжала:
      - Надеюсь, еще не успели налакаться? И то верно, сейчас еще не время! Да не пяльте на меня глаза, не воображайте, что вам удастся меня запугать, да и вашей дочки, как там она ни пыжится, я тоже не боюсь. Меня голыми руками не возьмешь! Подумайте только, сажусь в поезд, еду к себе домой отдохнуть. Живу у родственников, и что же происходит: являются жандармы и уводят меня, словно воровку какую-нибудь, не сказав, в чем дело! А в суде меня целый час продержали в коридоре, даже поесть не успела! А все по милости вашей шлюхи-дочери. Будьте уверены, я им все выложила.
      Даже независимо от смысла слов, хотя Лурса в них почти не вслушивался, его поразило само неистовство этой скороговорки, где звучали злоба и презрение той, которую до сегодняшнего дня он видел только в черном платье и белом фартучке.
      - Я знаю, как на это смотрят в деревне, там ни за что не поверят, что жандармы могут зазря человека забрать! Если начнут справки наводить, всегда найдутся соседи, которые захотят мне напакостить. Вы люди богатые и можете заплатить, хоть живете как свиньи какие-нибудь...
      "Как свиньи"... Это слово поразило его... Он огляделся вокруг, будто впервые увидел свое запущенное жилье.
      - Сколько же вы мне дадите?
      - А что вы сказали следователю?
      - Не беспокойтесь, все как есть сказала! О том, что здесь творилось. Да ведь если кому рассказать, ни (c)дин разумный человек не поверил бы, пока не случилась эта история. Поначалу я даже подумала, уж не чокнутые ли вы оба. Вернее, все трое, потому что ведьма Фина вам тоже под стать. Вот уж карга, прости Господи! Но это не мое дело. А вот насчет пирушек наверху с молодыми людьми, которым спать бы тихонько у себя дома...
      Может быть, лучше заставить ее замолчать? Конечно! Но к чему? Любопытно послушать! Лурса с интересом смотрел на нее, стараясь понять, откуда такие неистовство.
      - И еще святош разыгрывают! И еще сахар и масло на кухне проверяют. И еще, если кофе чуть не такой горячий, выговоры дают. А водку глушат почище любого мужика. Из подвала бутылками тащат. Заведут патефон и пляшут до четырех утра. Значит, был и патефон! И танцы!
      - А потом мне же за ними прибирай! Хорошо еще, если не наблюют на пол! Хорошо еще, если "в постели не валяется какой-нибудь проходимец, который, видите ли, не смог до дома добраться!.. Веселенькие дела, ничего не скажешь! А с прислугой обращаются как...
      Лурса вскинул голову. Ему почудился слабый шорох. В тускло освещенном коридоре позади Анжели он заметил фигуру дочери, которая вышла из своей спальни и, неподвижно стоя, слушала.
      Он молчал. Анжель все больше распалялась.
      - Если желаете знать, что я говорила ему, следователю то есть, - хоть он под конец и пытался мне рот -заткнуть, - так я, не стыдясь, повторю: так вот, я сказала, что всех их пора в тюрьму упрятать, и вашу дочку заодно. Одна беда - есть люди, которых не смеют тронуть. Спросите-ка у вашей красотки, что это они таскали в свертках. А еще лучше возьмите-ка у нее ключ от чердака, если только она его найдет. А насчет того, кого они укокошили, может, они и правильно сделали, потому что он ничуть не лучше их. Ну, наслушались? Хватит, может? Чего вы на меня так уставились? Раз вы мне причинили такой ущерб да я еще сколько времени зря потеряла, вы должны дать мне тысячу франков...
      Николь по-прежнему стояла неподвижно, и отец подумал, вмешается она в разговор или нет.
      - А вы заявили следователю, что намерены требовать с меня деньги?
      - Я предупредила его, что хочу получить возмещение... По тому, как со мной говорили, я поняла, чем все кончится! "Не болтайте лишнего", "будьте благоразумны", "поскольку следствие еще не закончено"... И пошел, и поехал... Потому что у этих молодых людей папаши богатые да знатные!.. Рано или поздно - дело замнут, что ж, тем хуже для того бедняги, который сдуру дал себя укокошить... Ну как? "
      - Я сейчас дам вам тысячу франков.
      И даст не потому, что ее боится. И уж совсем не для того, чтобы заставить ее замолчать. Их беседа стоит тысячи франков.
      Он направился в кабинет за деньгами, а заодно выпил стакан вина. Когда он вернулся к Анжели, она снова победоносно уселась на стул.
      - Спасибо! - проговорила она и, сложив деньги, сунула их в сумочку.
      Может быть, она уже раскаялась в своих словах? Во всяком случае, она украдкой поглядывала на Лурса.
      - О вас-то лично не скажешь, что вы плохой человек, зато...
      Она не закончила своей мысли. Без сомнения, потому, что не знала, что хочет сказать. И, кроме того, при ней сейчас были деньги. Как знать? Никому нельзя верить!
      - Не беспокойтесь, я сама закрою дверь.
      Он остался стоять в коридоре и глядел на дочь, которая находилась меньше чем в пяти метрах от него, сегодня она была в светлом платье. Если она не ушла сразу в свою спальню, значит, решила, что он с ней заговорит.
      Он и хотел заговорить. Даже раскрыл было рот.
      Но что он ей скажет? И как?
      Заговорить он не осмелился. Как-то смутился. Слишком многое от него еще ускользало. Должно быть, Николь поняла это так же хорошо, как и отец, потому что, закрыв дверь, исчезла.
      А куда он направлялся, когда случайно встретил в коридоре эту фурию Анжель? Пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить. В сущности, он просто без цели бродил по дому.
      Что имела в виду Анжель, говоря о чердаке? И о каком чердаке, собственно, шла речь, так как у них было целых четыре, даже пять чердаков в разных частях дома. А свертки? С чем?
      Тут только он отдал себе отчет, что в его кабинете уже несколько минут надрывается телефон, но мысль о том, что надо снять трубку, пришла ему в голову не сразу, да и то потому, что этот звонок раздражал его.
      Он снова вернулся в кабинет, где все было неизменно и незыблемо, где даже сам беспорядок был его родным беспорядком...
      - Алло... Что? Марта? Что вам нужно?
      Сестра! Странно, что она не позвонила раньше, она, возлежащая в шезлонге на своей великолепной вилле в стиле модерн...
      - Если вы будете одновременно говорить и плакать, предупреждаю, что ничего не разберу.
      И как только могло получиться, что эта высокая дама, бледная и изысканная, болезненная, томная, вялая, будто подкошенный цветок, - как могло получиться, что она его родная сестра!
      - А мне какое дело! - сказал он, садясь в кресло и наливая себе стакан вина.
      Так он ответил сестре, сообщившей, что ее сына только что вызвал к себе следователь.
      - Что вы там мелете?
      - Я?
      Просто восхитительно! Сестрица упрекает его в том, что корень зла в нем, что виноват он, так плохо воспитавший свою дочь. И еще что-то.
      - Чтобы я просил за?.. Да ни за что на свете!.. В тюрьму? Ну так вот, я считаю, что это им не повредит... Послушайте, Марта... Слушайте, Марта... Слушайте же, говорю я вам... Вы мне осточертели, слышите? Да, да! Именно так! Спокойной ночи!
      С ним не случалось такого уже давно, так давно, что он даже смутился. Он только что испытал гнев, здоровый хороший гнев, гнев этот приятно пощипывал кожу, шел из самой глубины его существа. Шумно выдохнув, он буркнул:
      - Вот еще...
      Он не сразу выпил очередной стакан. Даже не был уверен, действительно ли ему так уж хочется оглушить себя алкоголем, как обычно.
      Ставни еще не были закрыты. За стеклами, казавшимися атласно-голубыми, виднелись язычки газа, фасады, мостовые, прохожие.
      Вдруг он вспомнил улицу Алье. Но не решился спросить себя, хотелось ли ему снова побывать там, смешавшись с толпой, побродить в ярком свете "Магазина стандартных цен" или перед роскошной колбасной.
      В котором часу закрывается книжный магазин Жоржа? Молодой человек в плаще, Эмиль Маню, скоро закончит работу. Интересно, что он будет делать? Куда направится?
      Если бы только он мог поговорить с Николь...
      Должно быть, всех их мучил неотвязный страх, всех их-и сына колбасника, и банковского служащего, и этого идиота Доссена, которого каждое лето посылают лечиться в горы, потому что у него, как и у мамаши, деликатное здоровье, а папаша тем временем, разъезжая по делам, кутит с девицами.
      Но больше всех, должно быть, сходит с ума Рожиссар, который с первых шагов своей судейской карьеры живет под страхом могущих быть неприятностей.
      Что ж, неприятности у него уже есть. Должно быть, держит со своей супругой военный совет в их пошлой спальне.
      Почему Лурса вдруг вытащил из кармана смятую бумажку, положил ее перед собой на письменный стол и разгладил кончиками пальцев?
      ...Доссен... Дайа... Детриво... Маню...
      А как звали того, убитого? Луи Кагален, по кличке Большой Луи.
      Зажав перо в своей огромной лапище, Лурса вписал и это имя рядом с прочими, потом подумал, что гораздо забавнее было бы написать его красными чернилами.
      Все-таки он выпил. Может быть, хоть это поможет Потом старательно стал подкладывать уголь в печурку, проверил ключ в замке, помешал золу, и делал все это не без задней мысли. Было бы неплохо повторить все свои вчерашние жесты, жить так, как вчера, когда еще ничего не произошло, не позволить себя вовлечь, потому что...
      Почему, в сущности?
      Дверь открылась без стука. Это была Карла, как и всегда, злобная, надутая.
      - Там, внизу, вас ждет молодой человек, хочет с вами поговорить.
      - А кто он?
      - Он мне своего имени не назвал, но я его знаю. Карла замолчала, ожидая вопроса.
      - Кто же он?
      - Мсье Эмиль.
      Эта чертова Фина произнесла "мсье Эмиль", словно леденец разгрызла. Бесполезно расспрашивать, что она о нем знает, очевидно, это ее любимчик, она грудью готова защищать его от своего грубияна хозяина.
      - Эмиль Маню? Она поправила Лурса:
      - Мсье Эмиль... Примете его?
      Мсье Эмиль в своем бежевом плаще одиноко шагал по плиткам плохо освещенной прихожей, изредка задирая голову и поглядывая на чугунную лестницу, где наконец появилась Жозефина.
      - Можете войти! - объявила она. Лурса для большей уверенности налил себе стакан вина, но выпил его чуть ли не украдкой.
      - Садитесь.
      Но тот, к кому Лурса адресовал это слово, был в таком напряжении, что не мог заставить себя сесть. Он взлетел сюда одним духом, будто стремясь опередить самого себя, и застыл, натолкнувшись на внезапно возникшую перед ним реальность: жарко натопленная комната, старый бородач с опухшими веками, сидящий в кресле.
      - Я пришел вам сказать...
      И тут, сам того не желая, возможно, в силу внутреннего протеста против чего-то, Лурса заорал:
      - Да садитесь же, черт вас побери!
      Конечно, неприятно разговаривать сидя, когда собеседник стоит, однако это еще не причина, чтобы так орать. Молодой человек как громом пораженный с ужасом глядел на Лурса, даже не подумав взять стул. На нем был бежевый плащ грязноватого цвета; такой оттенок со временем приобретает одежда, которая не один сезон висит на улице перед магазином готового платья. Поношенные ботинки, очевидно, уже не раз побывали в руках сапожника.
      Неожиданно поднявшись с места, Лурса сам пододвинул кресло своему собеседнику и, облегченно вздохнув, снова уселся.
      - Вы пришли мне сказать?..
      Юноша смешался. Как только его прервали, запал его кончился, он совсем сник. И, однако, самообладания не потерял. В нем удивительно уживались униженность и гордыня.
      Хотя Лурса сердито глядел на незнакомца, тот не отвернулся и, казалось, всем своим видом говорил:
      "Только не воображайте, что вы меня запугали".
      Но губы его дрожали, и дрожащими пальцами он теребил край фетровой шляпы.
      - Я знаю, что вы думаете, знаю, почему вы приходили сегодня в книжную лавку...
      Он первым пошел в атаку, простодушный и в то же время замкнутый, и в его устах фраза эта означала примерно следующее:
      "Пусть вы адвокат, пусть вы пожилой человек, пусть живете в особняке и пытаетесь меня запугать, я сразу все понял."
      А Лурса тем временем старался вспомнить, был ли он в свое время таким же худеньким, костлявым, с жиденькими икрами, с выступающим кадыком, с хмурым взглядом, готовый каждую минуту взорваться. Интересно, что испытывал он в ту пору при виде мужчины его возраста- уважение или страх?
      Голос Эмиля Маню прозвучал твердо, когда он заявил:
      - Это не я убил Большого Луи.
      Теперь он с трепетом ждал ответа врага, а Лурса тем временем старался изобразить на своем хмуром лице улыбку.
      - А откуда вы знаете, что Большого Луи убили?
      И тут же Маню понял, что слишком поторопился, совершил промах. Газеты, точнее, единственная выходившая в Мулене газета, еще ничего не сообщила о ночном происшествии. Соседи, если они и видели карету морга, стоявшую у подъезда дома Лурса, не знали точно, что случилось.
      - Потому что знаю!
      - Вас кто-то известил?
      - Да. Я недавно получил от Николь записку.
      Видно было, что он решил заранее действовать в открытую, и во взгляде его явно читалось:
      "Вы сами видите, я ничего от вас не таю! Можете шпионить за мной, как сейчас шпионите, можете следить за каждым моим движением..."
      И, желая дать доказательство своей искренности, он вынул из кармана записку:
      - Вот! Прочтите!
      Это действительно был четкий почерк Николь.
      "Большой Луи умер. Следователь мучил меня в течение двух часов. Я сказала ему все о происшествии и о наших сборищах и назвала имена".
      И все. Ни обращения, ни подписи.
      - Когда я приходил в книжную лавку, вы уже получили эту записку?
      - Да.
      - Значит, вам ее принесли?
      - Принесла Фина. Она всем нам разнесла записки.
      Итак, Николь сразу же после допроса, который учинил ей Дюкуп, села и хладнокровно написала пять или шесть записочек. И Карла бегала по всему городу, чтобы поскорее вручить их адресатам.
      - Вот чего я не могу взять в толк, молодой человек: почему вы пришли именно ко мне, да, да, ко мне, чтобы сообщить, что не вы убили Большого Луи?
      - Потому что вы меня видели!
      Теперь он открыто бросал вызов Лурса и смотрел на него таким напряженным взглядом, что адвокату даже стало не по себе.
      - Я знал, что вы меня видели, и, возможно, даже узнали. Поэтому-то вы и пришли в книжную лавку. Если вы сообщите об этом полиции, меня арестуют.
      Сейчас перед Лурса был взрослый мужчина, нервный, страстный, и эта удивительная двойственность, уживавшаяся в юнце, совсем сбила адвоката с толку. Но уже через минуту нижняя губа Эмиля дрогнула, как у ребенка, готового разреветься, лицо обмякло, и Лурса невольно подумал, что просто грешно принимать этого мальчика всерьез.
      - А если меня арестуют, моя мать...
      Боясь расплакаться, он сжал кулаки, вскочил с кресла и с ненавистью поглядел на этого человека, пытавшегося его унизить, медленно потягивавшего - в такую минуту!- вино.
      - Я знаю, что вы мне не верите, знаю, вы отправите меня в тюрьму, и моя мать лишится учеников...
      - Потише! Потише! Вина не желаете? Ну, как угодно. Почему вы говорите о матери, а не об отце?
      - Отец давно умер.
      - А кем он был?
      - Работал чертежником у Доссена.
      - Где вы живете? Вы живете вдвоем с матерью?
      - Да. Я единственный сын. Живем мы на улице Эрнест-Вуавенон...
      Новая улица, в новом квартале, неподалеку от кладбища, новенькие чистенькие домики, где ютится мелкий люд. Молодой человек, видимо, ненавидит эту улицу Эрнест-Вуавенон, стыдится, что живет там; это чувствовалось даже в тоне, каким он произнес ее название. Гордый юноша! Он даже переиграл, спросив:
      - А вам-то что до этого?
      - Я ведь просил вас сесть.
      - Извините!
      - Если я видел именно вас спускающимся по черной лестнице, мне было бы интересно знать, что вы делали на третьем этаже. Незадолго до этого вы вышли из спальни Николь. Полагаю, вы собирались идти домой?
      - Да.
      Как бы повел себя сам Лурса в восемнадцать-девятнадцать лет, если бы очутился в подобном положении? Ведь, в конце концов, мальчуган разговаривает с отцом Николь, с отцом, который знает, что в полночь этот самый мальчуган вышел из спальни его родной дочери!
      Но именно сейчас, когда разговор дошел до самого опасного пункта, Маню вдруг успокоился.
      - Я хотел спуститься и выйти в тупик, но как раз в эту минуту, когда я был уже на лестнице, раздался выстрел. Сам не знаю, почему я не бросился бежать, а поднялся наверх. Кто-то вышел из комнаты Большого Луи.
      - Вы видели убийцу?
      - Нет. В коридоре было темно. Он так старался глядеть прямо в лицо адвокату, что, казалось, твердил про себя:
      "Вы же видите, я не лгу! Клянусь вам, я его не узнал".
      - Ну а потом что?
      - Должно быть, тот мужчина меня увидел или услышал мои шаги.
      - Значит, это был мужчина?
      - Думаю, что да.
      - А не могла это быть, предположим, Николь?
      - Нет, ведь я только что попрощался с ней на пороге ее спальни.
      - А что сделал этот мужчина?
      - Бросился бежать по коридору. Потом вошел в одну из комнат и заперся на ключ. Я испугался и стал спускаться...
      - Даже не попытавшись узнать, что случилось с Большим Луи?
      - Да.
      - Вы сразу же и ушли?
      - Нет. Я остался на первом этаже и слышал, как вы подымаетесь.
      - Значит, кроме вас в доме находилось еще одно постороннее лицо?
      - Я говорю правду.
      Потом добавил скороговоркой:
      - Я пришел просить вас, если только еще не поздно, никому не говорить, что я был здесь. Матери и без того много горя. А главное, все это свалится на нас. Мы небогаты...
      Лурса не шевелился, свет от лампы, стоявшей рядом на письменном столе, как бы вставил его в оправу мрака, и от этого он казался еще шире, еще массивнее.
      - Я хотел вам сказать также...
      Эмиль Маню шмыгнул носом, потупился, потом вдруг быстро вскинул голову, и в этом движении снова почувствовался вызов.
      - Я собирался просить у вас руки Николь. И если бы всего этого не произошло, я сумел бы добиться положения...