Глава 5

Она чуть было не принялась звонить отцу, не подумав, что сейчас четыре утра и ему придется из-за нее спускаться в гостиную в пижаме.

Она даже не знала, что ему скажет. Еще неделю назад она его ненавидела, считала грязным эгоистом. Внезапно он предстал перед ней в другом свете смирившийся человек, организовавший свою жизнь по своим меркам.

У нее возникло желание услышать его голос. О чем бы она стала с ним говорить? Издалека «Две липы» не казались ей такими унылыми и ее жизнь там тоже.

Она думала только о себе. Она никогда не думала, что беспокоит людей, и считала естественным, что они отдают себя в ее распоряжение даже ради мимолетного каприза.

Разве не из-за этого растеряла она своих подруг? После злилась на себя, ненавидела себя, просила прощения. Она была искренна. Она беспощадно терзала себя, но через неделю начинала сначала.

Если в итоге она не позвонила отцу, то отнюдь не из уважения к его сну, не из-за страха причинить ему беспокойство, а потому, что в последний момент, не нашлась что ему сказать.

Еще совсем недавно, когда Одиль шла вдоль Сены, она была полна идей, казавшихся ей хорошими. В тот момент она испытывала потребность проявить свои чувства и разоткровенничалась бы с первым же встречным. Она нуждалась в общении.

Ей хотелось, чтобы ее выслушали, поняли, подбодрили.

Теперь же в этой безобразной, плохо освещенной комнате она чувствовала себя опустошенной. Ей никогда еще не было так одиноко. Она, не раздеваясь, рухнула на кровать и уставилась в потолок. Почему бы ей не позвонить Бобу, который почти наверняка находится на улице Гей-Люссака? Он был в курсе.

Получив от нее весточку, он почувствует облегчение. Она же услышит его голос. Похоже, ей просто необходимо услышать знакомый голос.

Затем она быстро отбросила эту мысль.

Что могло бы все уладить, так это если бы она заболела, не здесь, в гостиничном номере, откуда ее бы, вероятно, отвезли в больницу, а в Лозанне.

Тогда бы вызвали доктора Вине. Он ее хорошо знал. Именно к нему в кабинет приходила она изливать душу, когда ею овладевала хандра.

Она не знала, какую болезнь ей бы хотелось заполучить. Что-нибудь такое, что напугало бы ее окружение, не ставя при этом под угрозу ее жизнь.

Что-нибудь такое, что не обезобразило бы ее и не сделало калекой.

Это началось давно. Ей, наверное, было не больше десяти, когда она начала подумывать о том, что она называла «хорошей болезнью».

У нее была такая в возрасте пяти лет. Родители, Матильда и Боб сменяли друг друга у ее изголовья. Из-за жара ее видения и мысли искажались. Комната вокруг нее была как бы в туманной дымке, и лица теряли свои четкие очертания.

Доктор Вине навещал ее дважды в день.

— Слишком поздно ее изолировать. Вы все были с ней в контакте.

Доктор любил ее. И теперь еще он единственный смотрел на нее со снисходительностью и даже со своего рода пониманием. Когда ей было нужно, чтобы ею занимались, она звонила ему.

— Это Одиль.

— Как твои дела?

Он знал ее еще совсем маленькой и продолжал обращаться к ней на «ты».

— Плохо. Мне бы хотелось с вами увидеться.

Он был очень занят. Ему редко случалось проспать целую ночь. И тем не менее он всегда находил возможность встретиться с ней.

От одного того, что она находится у него в кабинете, ей становилось лучше.

— Я не очень хорошо себя чувствую, доктор. Уверена, что у меня что-то серьезное.

Не кончалось ли тем, что она сама начинала в это верить?

— Что ты ощущаешь?

— Вы ведь мне не верите, да? — говорила она, поскольку глаза врача искрились лукавством, но лукавством нежным.

— Я отвечу после того, как осмотрю тебя. На что ты жалуешься?

— Прежде всего, я чувствую такую усталость, что с трудом поднимаюсь по лестнице. У меня дрожь по всему телу. Посмотрите на мои руки. И, наконец, у меня постоянно болит голова. Это не опухоль?

— Нет.

Он долго осматривал ее.

— Ну что ж, моя девочка, может, я сейчас тебя разочарую, но у тебя ничего нет. Ты чересчур много думаешь о своем здоровье. Все время спрашиваешь себя, что же с тобой не так. Знаешь, что у тебя? Посредством болезни ты пытаешься убежать от реальности.

Она знала, что он прав, но не нравилось, что ей такое говорят.

— Вы говорите как Боб.

— Сколько сигарет ты выкуриваешь за день?

— Две пачки.

— Ты отдаешь отчет, что этого достаточно, чтобы вызвать у тебя эту дрожь?

— Я не могу без них обходиться. Впрочем, вы тоже. Я раз десять слышала, как вы объявляли моему отцу, что больше не курите, а спустя несколько дней я снова видела вас с сигаретой в зубах.

— Мне уже не восемнадцать, моя девочка.

Заболеть бы по-настоящему. Чтобы все, встревожившись, собрались вокруг, как тогда, когда у нее была скарлатина.

Она протянула руку к ночному столику и взяла таблетку снотворного. По привычке, так как она и без того бы заснула. Она увезла с собой все снотворное, что лежало в аптечке родителей, так как думала тогда, что оно поможет ей умереть.

Теперь она уже не была в этом так уверена. Она прочла в какой-то газете или журнале статью о самоубийстве. В ней речь шла о барбитуратах и других медикаментах. Говорилось, что, вопреки общему мнению, сильная доза редко приводит к смерти, потому что вызывает рвоту.

Она не знала дозы. Ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в постели, полной блевотины.

По сходной причине ей претило воспользоваться револьвером отца. Чтобы быть уверенной, что она не промахнется, ей придется стрелять себе в голову с риском разворотить половину лица.

Она не хотела умирать здесь, в этой комнате, которую ненавидела. Почему она перестала думать о неге, в которой провела этот вечер? Один-единственный раз ей улыбнулась удача.

Юноша, о существовании которого еще несколько часов назад она даже не подозревала, был с ней так внимателен и даже нежен. Ей вспомнилось, как он совершенно естественно взял ее под руку.

И то, как они поднимались в тишине по темной лестнице. И то, как перед ними вырос призрак старухи, когда Одиль уже уходила.

Все это было хорошо. Это составляло жизнь. К сожалению, такое случалось лишь раз в год, а были еще и все остальные дни, все остальные ночи, которые нужно было как-то провести.

В конце концов она заснула. Она не стала раздеваться. Она подскочила на постели от стука в дверь. Взглянула на часы и увидела, что уже за полдень.

Она пошла открыть дверь, когда горничная уже вставляла в замок свой ключ-отмычку.

— А! Вижу, я вас подняла с постели. Извините, что я постучала, но я думала, вас нет в номере.

Это было неправдой. Ее работе мешало то, что жилица остается в постели до середины дня.

— Я выйду через полчаса.

Ей хотелось уйти прямо сейчас. Она задыхалась в этой комнате. Она приняла душ, кое-как запихала свои вещи в синий чемодан и дорожный несессер.

— Вы нас покидаете?

— Да.

И она умышленно не дала ей чаевых. Спустившись на первый этаж, она направилась к кассе.

— Мой счет, пожалуйста.

— Вы уезжаете?

— Да.

— Уже возвращаетесь в Лозанну?

— Да.

Она расплатилась. Если она возьмет такси у гостиницы, то станет известно, что она не уехала на поезде. Вот почему она пересекла площадь, вошла в помещение вокзала и вышла оттуда через другие двери.

Водитель повернулся к ней и спросил:

— Куда вас отвезти?

Она не знала. Но это очень важно, поскольку это будет место, где она проведет свои последние часы.

— Высадите меня на перекрестке Сен-Мишель.

И вот она стоит там несколько растерянная, в руках у нее чемодан и сумка с туалетными принадлежностями. Но все же она на Левом берегу, где она более-менее чувствует себя как дома.

Она двинулась влево по незнакомой улице, улице де да Арп, и некоторое время шагала по тротуару, вглядываясь в вывески.

В конце концов она оказалась перед входом в гостиницу, которую совсем недавно заново покрасили. По обе стороны двери стояло по крупному зеленому растению.

Внутри, среди светлых деревянных панно, приятно пахло лаком. Стоявшая за стойкой женщина была молода и красива, по линолеуму ползал малыш.

— У вас есть свободный номер?

— На сколько дней?

— Не знаю.

— Вообще-то мы не любим сдавать номера на одну ночь. Почти все наши постояльцы остаются на неделю или на месяц. Есть такие, что живут здесь уже несколько лет.

— Совершенно точно, что я останусь на несколько дней.

— Можно попросить ваше удостоверение личности?

Ей улыбались.

Женщина сняла с доски ключ, подняла с пола ребенка и взяла его на руки.

— Прошу меня простить, но в это время за ним некому приглядеть.

Они остановились на третьем этаже. Лифта не было. На полу лежал новый ковер. Очень светлая комната, тоже выкрашена заново.

— Мы не предоставляем обедов и ужинов, но завтраки подаем.

— Благодарю вас. Этот номер прекрасно подойдет.

Она открыла чемодан и разложила его содержимое в стенном шкафу и по выдвижным ящикам. Флаконам из несессера нашлось место на столике в ванной комнате.

Она в замешательстве осмотрелась. Еще немного — и Одиль бы спросила себя, что она здесь делает.

Тут было хорошо. Чисто. Нарядно.

Она проголодалась и спустилась вниз, чуть дальше на той же улице она нашла небольшой ресторанчик со скатертями в клетку.

Ее последняя трапеза? Возможно. И все-таки она не была взволнованна. Она плакала в объятиях молодого студента. Теперь же у нее были сухие глаза. Она смотрела сквозь оконное стекло на уличную суету. Так же будет и завтра, и в последующие дни. Жизнь в Париже будет продолжаться в том же ритме. И в Лозанне тоже. И каждое утро ее отец будет совершать свою оздоровительную прогулку по парку Мон-Репо, чтобы затем подняться к себе наверх и работать в мансарде. Ее мать будет играть в бридж со своими приятельницами. Первое время они будут ее жалеть. Потом перестанут об этом думать.

От нее никому не было никакого проку. И никто по-настоящему ею не занимался.

— Принесите мне телячью голову, да… Потом котлеты из молодой баранины.

Здесь тоже была приятная обстановка. Немного искусственная — некая имитация старинного постоялого двора, — но все же приятная. Почему бы ей не выпить рюмку джина?

Это уже больше не имело значения. Она могла делать все, что приходило ей в голову. Через час ли, через два, во всяком случае, до того, как стемнеет, все будет кончено.

— Официант! Джин с сельтерской, пожалуйста.

Она выпила две рюмки. Она уже больше не боялась. У нее было ощущение покоя и большей, чем обычно, ясности в мыслях.

Чего ей всегда недоставало и недостает и сейчас, так это чтобы кто-нибудь ею занимался. Кто-нибудь, кто бы знал все ее мысли, оберегал ее от нее же самой, кто говорил бы ей, что делать и чего не делать.

Нечто вроде доктора Вине, привязанного исключительно к ней.

Такого, разумеется, не существовало.

Пока ей не исполнилось три года, эту роль играла ее мать, затем ею занималась Матильда.

Боб ее очень любил. Она тоже его очень любила, но у него была своя жизнь, и, за исключением обедов, ужинов и завтраков, они почти не виделись.

Может, Мартен, ее вчерашний молодой человек… В его объятиях она почувствовала себя в безопасности. Между ними установился контакт. Но будет ли так всегда, если это будет происходить каждый день?

В общем, она искала несуществующую вещь, точнее, существо, которое бы пожертвовало ради нее своей индивидуальностью и личной жизнью. Требовалось, чтобы это был кто-то очень нежный, действующий успокаивающе, а также кто-то, с кем не бывает скучно…

Она иронично улыбнулась. Не раскрывая рта, она вела с собой внутренний разговор.

«Ну вот, милочка, тебя снова понесло! В тот момент, когда ты хочешь отказаться от жизни, ты принимаешься мечтать о том, чего никогда не существовало».

Стоял солнечный день. На террасе — два столика, но места не заняты.

— Вот столько?.. Чуть побольше?

Обслуживающий ее официант говорил с итальянским акцентом и был довольно красив.

— Да, еще немного.

Она с аппетитом принялась за еду, тогда как дома ее упрекали в том, что она ест безо всякой охоты.

Где сейчас Боб? Наверное, он тоже обедает в каком-нибудь ресторанчике. Уж он-то был очень уравновешенным. Из него выйдет хороший муж, способный понимать свою жену и детей.

Что он о ней думал? Он невольно сохранял всегда немного покровительственный вид, как будто относился к ней как к больной.

Была ли она душевнобольной? Она часто об этом думала. Это было одной из причин, почему она так часто просила о встрече доктора Вине.

И Вине тоже был с ней удивительно терпелив. Не объяснялось ли это тем, что он знал: в том, что она такая, ее вины нет?

Обед был вкусным. Заказав красного вина, она в задумчивости разглядывала прямо перед собой двоих мужчин, обсуждавших вопросы недвижимости. Разве не странно, что столько людей озабочены вещами, которые не имеют никакого значения?

— Десерт, мадемуазель?

— А что у вас есть?

— Сливовый пирог. Рекомендую.

Она поела пирога, затем закурила сигарету, отказавшись от кофе, усиливавшего ее дрожь.

Ну вот! Она на улице. У нее больше нет никаких дел. Взад-вперед сновали люди, такси, грузовики. Все стремились к цели, которую считали важной. Какое большое значение придавала она когда-то своим еженедельным отметкам! Она теперь даже не знала, что стало с ее тетрадями.

Пробило два часа, и магазины вновь распахнули двери. Она вошла в аптеку.

— Дайте мне, пожалуйста, упаковку бритвенных лезвий.

— Вы предпочитаете какую-то определенную марку?

— Нет.

Ей стало смешно. Неужели аптекарь воображает себе, что она бреет у себя подмышки, а может, еще и низ живота?

Ей нельзя было слишком долго шагать в выбранном направлении, так как она выйдет тогда на улицу Гей-Люссака.

Она тянула время. Злилась на себя, что не выказывает большей решительности. Это было не из-за трусости. Она не цеплялась за жизнь.

Напротив, мысль, что вскоре она с ней расстанется, придавала ей некую легкость, которой она не знала прежде. Ей не нужно больше нести бремя своей маленькой личности и тревожиться о своем будущем. Ни для нее, ни против нее уже ничего нельзя было сделать.

Она разглядывала витрины, дивясь, что в них было выставлено, как будто никогда их прежде не видела. Возле распахнутой двери торговец москательными товарами, в длинном сером халате, громоздил один на другой пластмассовые тазики. В парикмахерской, неподвижные и молчаливые, дожидались своей очереди две женщины.

Давно уже она не делала в парикмахерской причесок, не мыла там волос. Это было почти как искушение. Ей бы хотелось хоть раз в жизни выглядеть красивой.

Она вошла и обратилась к стоявшей за стойкой девушке:

— Скоро освободится парикмахер?

Было слышно, как он работает по другую сторону занавески в цветочек.

— Боюсь, сегодня он уже не освободится. Его ждут эти две дамы, на четыре часа у него назначена одна клиентка, а на пять другая.

— Благодарю вас.

Тем хуже! Она не собирается бегать по всему кварталу в поисках свободного парикмахера.

У нее устали ноги. Она много ходила накануне вечером.

Она повернула назад и вернулась в свою гостиницу, прозаически называвшуюся «Отель Модерн». Она улыбнулась молодой женщине в офисе.

Малыша там не было. Может, он спал в другой комнате?

— Желаете взять свой ключ?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо пообедали?

— Очень хорошо.

— Наверное, у Марио.

— Я не посмотрела на вывеску. Это в ста метрах отсюда.

— Значит, у Марио. Там очень чисто, и готовят они очень хорошо.

Люди говорят, чтобы говорить. В глубине души они, возможно, боятся тишины. Разве не из-за этого ей делалось не по себе в доме на авеню де Жаман?