Немного великих осталось в Царском Совете -- половина подушек пустовала Мобедан мобед сидел поникший, затаив маленькую голову в одеждах Не было ва-зирга Шапура из Михранов, который умирал от болезни крови Ни один из восьми больших Каренов не остался в Ктесифоне после смерти родового главы -- Быка-Зар-михра. В горной Мидии на путях к Турану засечи они, не допуская в свои дасткарты царских диперанов Так же сделали многие другие из великих
      Зато появилось здесь несколько новых из приверженцев правды Маздака, и среди них неистовый датвар Роз-бех -- вождь деристденанов Сразу за Маздаком сидел он в ряду Оставшиеся великие настороженно посматривали на него .
      Только старики в белых одеждах из сословия ва-стриошан были все те же. Они неподвижно сидели на своих желтых подушках, и громадный кузнец в прожженном кожаном переднике стоял за ними.
      И на прежнем месте, пятым в ряду мобедов, сидел великий маг Маздак Огромный лоб его высился над всеми, и все подушки были повернуты к нему. Царь царей и бог -- Светлолицый Кавад смотрел на него, ожидая решения .
      Розбех кивнул в сторону царя царей, коснулся рукой глаз и быстро повернулся к Маздаку.
      -- Три года прошло с великой ночи .. Не отворились до сих пор ворота дасткартов в Мидии, Атурпаткане, Гиляне, Хорасане За их каменными стенами спрятано счастье Эраншахра И разве все свои сокровища и женщин отдали сидящие здесь великие?'
      Маздак молчал Что-то новое, не свойственное ему, увидел Авраам в очертаниях тяжелой головы
      -- Чего ты хочешь, датвар^ -- спросил Светлолицый.
      -- Они пришли к нам за правдой . -- Розбех, задыхаясь, простер руку куда-то ввысь -- Нужно дать им право на убийство'
      Мобедан мобед совсем вдруг исчез в своей хламиде. Великие пошатнулись и замерли. Тяжелый гуд послышался в наступившей тишине, словно огонь горел где-то в глубине земли Это было, как если бы заткнуть пальцами уши. "Верящие в правду" ждали на площади, и плоские точильные бруски висели на их поясах ..
      -- Мы не пустим краснорубашечников в дехи1 . Дипераны вытянули шеи, стремясь увидеть заговорившего вдруг старика от людей-вастриошан. Из Атур-паткана был он Деристденаны накануне поехали туда, чтобы раздать пшеницу одного из Каренов, но сами лю-ди-вастриошан не позволили им этого сделать...
      Они сидели тихо, земледельцы в белых одеждах. И тогда заговорил старый азат со шрамом через все лицо из сословия артештаран:
      -- Твои люди, великий датвар Розбех, захотели коснуться нашего Огня в Шизе. Почему они лишают людей свободы совести?.. Они убили невинного человека лишь за то, что он обладает богатством. Среди твоих людей видели нечистых, осквернивших себя воровством. Зачем приобщаешь ты к нашему делу неугодных Мазде?..
      Датвар Розбех снова выбросил белую руку из-под фиолетового судейского плаща. Его сухощавое лицо было неподвижно. Только светлые холодные губы чуть двигались и неумолимы были глаза.
      -- Вы темны и не знаете собственной пользы, арийские дехканы и люди-вастриошан. Огнем ослепили вас мобеды. Но нужнее огня вам хлеб и женщина. Почему же противитесь вы?!
      Страдание слышалось в голосе неподкупного датвара. Весь Эраншахр знал и любил его, ненавистника великих, первого сподвижника Маздака. Все молчали. Но вновь прокатился подземный гул, и страшно, неистово закричал Розбех:
      -- Нет, не правдой и молитвами опрокинут будет Ах-риман в душах великих! Смерть им, и пусть рухнут все стены на земле!..
      Качнулась голова Маздака, и Аврааму вдруг показалось, что трудно ее стало держать великому магу. Печальная складка обозначилась на лице его, у самых губ. Не было ее раньше...
      Светлолицый повел рукой:
      -- Говори, датвар!
      Ровно, убеждающе заговорил опять Розбех... Да, нужно убрать огонь от глаз людей, чтобы увидели они мир в естественном свете. Под страхом смерти следует запретить посещать огнища. И не надо страшиться лжи, когда она служит правде. Гуркаганы из черных каризов пусть будут признаны, потому что лишь волчий язык разумеют великие. Обратно под землю уйдут силы зла, когда исполнят свое...
      Резко поднялся с подушки Маздак, и сразу встал вместе с ним Светлолицый. Открылись где-то невидимые завесы, и грозный гул ворвался в зал. Колыхнулось белое пламя светильников...
      Авраам с диперанами поспешил по переходам верхних этажей к площади, где ждали деристденаны...
      -- О Маздак!..
      Красным пахнуло в открытый зев дворца. Не из дипе-ранской ниши под сводами, а вблизи увидел Авраам помост во всю ширину арки. Один Маздак стоял на нем, и Светлолицый сидел в вышине под короной на бронзовых цепях. Арийские железные крылья были на ней, означающие орла-властелина и петуха, приносящего счастье Эраншахру...
      Голова Маздака приподнялась, оглядывая площадь перед дворцом, улицы и переулки, полные людей в красных одеждах. Он даже привстал на носках, чтобы дальше увидеть, и печальная складка у рта не видна стала при свете солнца. Люди склонились, положив ладони на глаза...
      Что-то звякнуло под ногой. Авраам увидел обрывок бронзовой цепи, на которой сидели когда-то желтью львы по бокам трона Сасанидов. Их убрали после "Красной Ночи"...
      Он уже много раз видел заполненную людьми площадь. И деристденаны уже дважды приходили сюда в великую годовщину. Но другими были сегодня люди...
      Авраам оглянулся на узкую нишу под самым потолком арки и понял. Оттуда, с нечеловеческой высоты, смотрел он на людей, и муравьями казались они, чьи судьбы решает садовник. Здесь, у помоста, глаза и лица были у них...
      Рука Маздака взметнулась над этими людьми:
      -- За правдой или ложью пришли вы сюда?.. Только губы шевельнулись у великого мага. Голос его весь без остатка ушел под своды и лишь потом низринулся на площадь, стократно усиленный. Красная волна покатилась по ней, достигла дальних деревьев и мил-лионоголосым воплем возвратилась назад.
      -- О-о Маздак!..
      Первородный ужас был в глазах мужчин, стариков, детей. Они тянули руки к великому магу, страшась его недоверия, боясь остаться одинокими в этом мире.
      А Маздак заговорил быстро и четко, с мягким северным пришептыванием... Свет отделить от тьмы -- вот к чему должны от рождения стремиться люди. И не может быть послаблений в этой битве. Непобедима правда, пока ложь не проникнет в нее изнутри. Трудность в том, что ложь всегда может прикрыться правдой, но правда ложью -- никогда. Малейшие ростки лжи должны быть отделены, иначе снова смешаются свет и тьма в мире. И наступит хаос, а при нем -- беспредельна ложь и все несчастны...
      -- О-о-о!..--простонала площадь.
      -- Свет зари на ваших одеждах!..--Маздак шагнул к самому краю помоста. -- Все больше людей побеждает тьму в своих душах. Бесконечен этот путь, и мы не увидим встающего солнца. Но слепы те, кто хочет приблизить его восход убийством, ибо убийство -- всегда ложь. Разве пролилась кровь в великую ночь? Никто не знает имени азата, убившего эранспахбеда Зармихра, и не от Мазды ли был послан этот человек, чтобы люди не осквернили свои руки кровью? Нет, несовместимы кровь и правда, и не может быть у людей права на убийство!
      -- О-о...
      Это вздохнули за спиной, и, обернувшись, увидел Авраам великих. Свет был у них в глазах, и руки тянулись к Маздаку. Из плоти и крови состояли они, открывшие свои дасткарты.
      И только потом разрешающий знак тихо прочертила ладонь великого мага:
      -- Обороняясь от напавших на вас, убивайте без радости. Нет увлечения страшнее убийства.
      -- Маздак, о-о-о-о-о!..
      Датвар Розбех в фиолетовом плаще стоял первым к помосту, бесконечно повторяясь с Маздаком в серебряных пластинах на стене дворца...
      К войскам на границе с ромеями поехал воитель Сия-вуш, потому что оставляли самовольно рубежи азаты и уезжали в свои голодные дехи. Давно уже не было его, но каждую ночь выходила Белая Фарангис и ждала, придерживая покрывало. В двух шагах стоял Авраам. Все больше становилась луна, пока не пропала, и ночи сделались черными...
      Это было сразу после Нисибина и Пулы. Он позвал Мушкданэ -- дочку садовника в темноту от платана и не стал больше трогать ее руки. Короткое покрывало развернул он на ней, снял все и положил ее на землю головой к забору. Ноги у нее тоже были совсем худые п холодные. Но он зажмурился и сделал то, от чего не мог удержаться. Она молчала и даже от боли только тихо вздохнула... Ему было неприятно.
      Никогда больше он не звал Мушкданэ...
      Все на том же месте стояла Белая Фарангис. Безлунный воздух был горячим. Растворились звезды, в черной неслыханной духоте повисли умирающие листья платана...
      К стволу прикоснулся Авраам и отдернул руку. Дерево было раскаленным, и сок уже не двигался в нем. Он потрогал себя и ощутил ту же горячую, не принадлежащую ему твердость. Неподвижен был вязкий остановившийся мир, лишь Белая Фарангис стояла все там же, и частыми толчками приподнималось на груди у нее покрывало...
      Все уже делалось помимо него: не стало вдруг сердца, голова закружилась в безмерном ожидании. Лунное лезвие прожгло листву, помчалось по кромке крыши. И тогда она повернулась и пошла к нему, прятавшемуся у дерева...
      Протянув руки, с закрытыми глазами коснулась она его волос, глаз, шеи; покрывало сползло с ее плеча. Он хотел остановить падение, но тяжелый шелк скользнул между пальцами, и осталась только холодная чистота тела. Потом ладонь его двигалась, никак не остывая...
      Руками защищал он ей спину от шершавой коры платана и не чувствовал боли в ободранных пальцах. Колени его напряглись, приняв всю тяжесть. Она вдруг открыла глаза, задыхаясь:
      -- Вот какой... какой ты, христианин!..
      Они вздохнули вместе, но она все не отпускала его. А он уже проснулся, не веря себе. Чуть присев, подняла она потерянное покрывало, взяла его за руку и повела через калитку в стене.
      Крест там упал ей на грудь. Она отбросила его, и ничего уже больше не было между ними. Он почувствовал сразу всю несдерживаемую силу ее бедер, кровь полилась из прокушенной губы...
      Стиснув зубы, душила она его до утра. И всякий раз широко открывала глаза, удивленная, растерянная от счастья, уничтоженная. Имя его с медным арийским звоном выговаривали ее губы:
      -- Я люблю тебя, Абрам... Абрам!..
      Нет, Белой Фарангис она была и утром отстранила его. Потрясенный, переполненный, он захотел благодарно прижаться к ней и вдруг увидел рядом с подушкой легкий саксаганский серпик без ножен. Она лежала, закрыв глаза, и он ушел. На руках осталось неслыханное ощущение ее тела...
      Он шел к себе через сад. Гром гремел в предутреннем небе. Огненные зарницы вспыхивали, не прерываясь ни на мгновение. И не было нигде воды -- в воздухе, на земле, в траве и листьях. Земля потрескалась, обнажив корни. Черными обугленными факелами торчали из нее гигантские розы.
      Авраам откинул завесу главного коридора, и руки его сделались чужими. Ярко горели светильники в нишах. Эрандиперпат Картир смотрел куда-то поверх его головы...
      Медленно отступил Авраам, приник спиной к каменной стене. Как будто не было его здесь, прошел эранди-перпат. Долго хрустели по песку размеренные шаги, пока не прервал их новый удар грома в сухом, искаженном молниями небе...
      VI
      Безразличны ко всему были руки, ноги, голова. Мысли сплетались и расплетались, уползали куда-то, и не хотелось их удерживать. А может быть, приснилось ему все земное: грубая шершавость платана, тяжелые удары широких и белых бедер, серпик у подушки?..
      Да, все по-прежнему. И Белая Фарангис под покрывалом. Воитель Сиявуш еще когда-то снился ему... Все тело его содрогнулось воспоминанием. Авраам приблизил руки к лицу, и невозможно уже было оторвать искусанных губ от их терпкого запаха...
      И Эрандиперпат Картир в предрассветном коридоре--тоже не сон!.. Холодная испарина выступила на лбу. Невидимый Мардан крикнул, что его зовут. Кто-то другой, а не он, встал с лежанки, прошел знакомый путь, отвел рукой завесу и коснулся мокрого лба. И еще раз ощутил от ладоней счастье ночи...
      Это был только сон... Эрандиперпат, как всегда, важно указал на подушку, где садились дипераны. Ему, Аврааму -- сыну Вахромея, предстояло завтра отправиться с поручением царя царей в Туран. Сорок мулов с чеканным серебром и в слитках должны без задержки дойти до золотой юрты Хушнаваза -- владыки всего Востока. Это не простая уплата за разгром царя и бога Пе-роза десять лет назад, а дар приемного сына Кавада своему второму отцу, у которого он воспитывался с малолетства. И еще благодарность за помощь в предстоящей войне с ромеями, потому что упорно требует возвращения Нисибина новый кесарь Анастасий. На царской стороне уже собран караван и полк охраны. Они выйдут на рассвете через Восточные ворота, а в Хорасане возглавит посольство великий канаранг Гушнапсдад, военный правитель Мерва.
      Медленно и со всеми подробностями объяснял Эрандиперпат, как ему следует действовать в пути и по прибытии в Согдиану, где разбил сейчас свою юрту туран-ский царь. А в ушах Авраама все хрустели по песку удаляющиеся размеренные шаги, и не мог он поднять головы...
      О главной его цели заговорил старик. В Туране вторая половина сказаний о древних владыках, так как мир был когда-то единым. И даже когда он раскололся на три части: Рим, Эран и Туран, они оставались связаны враждой. Там, в Туране, тысячу лет назад погиб Кир -- великий из великих Кеев. Двурогий Искандарий вернулся оттуда, не дойдя до последних его пределов. И там же, в безмерности пространства и времени, следы великого царевича Сиявуша...
      Авраам напрягся, ибо знал это странное арийское предание... У одного из первых царей--грозного Кей-Кавуса была молодая и несдержанная в чувствах жена Судаба. Она пленилась сыном царя -- благородным Сия-вушем. Трижды искушала она его, но, воспитанный в чести самим Ростамом, отверг он измену. Похотливой женщине поверил царь, а не кровному сыну. И дальше происходит неслыханное искажение прямого, как меч, арийского мышления. Отправленный воевать Сиявуш соглашается вдруг на мир с Тураном, и железнотелый воитель Ростам почему-то одобряет его действия...
      Нет, равнодушно выговорили губы старика имя неверной царицы и больше не повторяли его. И благородство отвергнувшего ее царевича осталось где-то в стороне. Записи о жизни и смерти Сиявуша в Туране предстояло разыскать Аврааму, а если нет их, то записать со слов разных людей. Все надо привезти, что можно будет найти о Сиявушкарте, потому что царь царей и сам великий Маздак интересуются этим...
      Сиявушкарт, город вечного счастья, построил где-то на краю мира мягкосердый царевич, когда бежал от отцовского гнева к извечному врагу Кей-Афрасиабу. Есть много рассказов, как отправлялись искать этот город и даже находили его в разных местах. Каждого третьего в Эране нарекают именем Сиявуша...
      Во весь свой рост поднялся вдруг эрандиперпат. И Авраам поспешно встал, не поднимая головы. Долго слышались, приближаясь, шаги. Громадные остроносые туфли -- одна, потом другая -- возникли и остановились перед Авраамом. Кровь медленно отливала у него от сердца, болели колени. Тяжелую безжизненную руку почувствовал он на своей голове. Как и в тот день была она, когда поручили ему "Книгу Владык"...
      Авраам облизнул ссохшиеся истерзанные губы и поднял глаза. Эрандиперпат важно кивнул, отпуская его в путь...
      В казармах при царском монетном хранилище готовились к дальней дороге. Дипераны эранамаркера Ие-гуды выдавали азатам из полка охраны деньги, сушеное мясо и жаренную в сладком масле муку. При каждом азате шел второй конь с провизией. Сотники проверяли оружие, подгоняли нерадивых. Только здесь Авраам узнал, что с ними пойдет большой караван от торгового товарищества. Он поспешил туда, на подворье...
      И на торговом подворье была кутерьма. Три или четыре каравана из разных концов света скопились там. Мулы и верблюды не вмещались уже в конюшни и стояли на площади перед воротами. Прислужники на ослах подвозили им сено.
      Последний караван пришел, по всей видимости, утром, и черные люди из дальней страны Аксум поспешно перегружали товары на главный двор, откуда готовился выйти в путь его родственник Авель бар-Хенани-шо. Рычание послышалось рядом. Отпрянув от огромного ящика, Авраам разглядел за железными прутьями рыжую косматую голову. Эфиоп с совком приоткрыл клетку, протиснулся внутрь и начал убирать за львом. Зверей продавали вместе с людьми, умеющими ходить за ними...
      Прохладный полумрак был в главном складе, и пахло свежими вениками. У низкого сирийского стола сидели люди. Дядя его оглянулся и ничего не сказал. Мар Зутра кивнул Аврааму, показав на табурет в стороне...
      Кроме них Авраам знал из сидящих черноусого перса Зиндбада с бешеными глазами, который водил тяжелые двухэтажные тайяры товарищества через моря к неизведанным землям. Знал он и умного ромея Леонида Апио-на с зеленой повязкой у рукояти меча. И старик индус, привозивший с собой своего маленького золотого бога, был знаком Аврааму. Остальных не видел он раньше. Здесь сидели еще два или три грека-ромея, какой-то благообразный светлобородый гот, красивый аксумец с плавными царственными движениями, арабы, иудеи, армяне...
      Говорили по-арамейски, вежливо передавая друг другу папирусы с бесчисленными цифрами, и спокойное понимание было между ними. Где-то по ту сторону остались страсти, сотрясения духа, бронзовый звон. Словно призрачное сказание выглядел мир из этой реальной полутьмы. Лишь к концу разговора по отдельным фразам понял Авраам, что все то серебро, которое повезут в Ту-ран, передало царю царей товарищество. Со всех концов земли собрали его, и чуть ли не половину дали ромей-ские сотоварищи помимо своего кесаря. Мир нужен был им, чтобы водить караваны, а если вконец ослабеет Эраншахр, то быть войне...
      Артак, Абба и Кабруй-хайям приехали проводить его в далекий путь. За городскими воротами они слезли с коней. Все удалялся и удалялся медный звонок последнего, замыкающего, верблюда. Никто больше не мешал им, и они обнялись. Что-то горячее ощутил Авраам на своих руках. Это слезы закапали из глаз маленького Аббы. У всех покраснели лица...
      Солнце уже взошло. Авраам отвернулся, утираясь ладонью, и увидел на белой потрескавшейся земле две знакомые тени. Он сначала не понял, зачем они здесь: сотник Исфандиар и Фархад-гусан. А потом бросился, прижался головой к одному и другому, ощутив запах пота, кожаных ремней, степной травы. Слезы уже свободно лились из глаз...
      В ряд они стояли у высоких кованых ворот, все уменьшаясь: дипераны в красных куртках и сотник с аза-том. Потом ворота начали быстро уходить под землю. Радужными разводами плыла дорога...
      Откуда это тепло между людьми, отделяющее их от зверей9 Может быть, правда, что внутри у каждого-- огонь9 Сильнее или слабее он горит, привлекая других... Есть люди, у которых он совсем погас или только чадит, отталкивая. . Авраам отпустил поводья, крепко заткнул пальцами уши Ровное мощное гудение не прерывалось.
      Он нагонял уже караван И вдруг остановил коня, приложил обе руки к лицу, и сразу вернулся запах ночи. Солнце пропало куда-то, и лунное лезвие помчалось по кромке крыши В душной тьме повисли омертвелые листья. Он медленно потянул поводья и поехал назад, но конь остановился
      Нельзя уже было разглядеть отсюда дасткарт Спен-диатов. Белый горячий туман стлался от реки по всему горизонту. Недвижно стоял в волнах сверкающий куб дворца, и рубиновой каплей была вправленная в него арка.
      VII
      Бам бам . бам.. бам Непрерывность времени утверждал этот звон Он не кончался и ночью, когда караванщики подвязывали медные языки на шеях верблюдов. Лишь тише становился он при свете костра и снова возникал в полную силу, как только приходил сон
      Каждый десятый верблюд нес с собой колокол, потому что на полфарсанга растягивался в пути караван. Черным дымом давали знак остановки Воспользовавшись охраной царского серебра, полторы тысячи вьючных верблюдов вел с собой Авель бар-Хенанишо. .
      А трещины в земле становились все шире, и кони ломали ноги. С начала лета дул гармсель -- медленный и горячий ветер. Из слабых предгорных речек, из щелей в скалах, из самых глубоких колодцев впитывал он в себя воду. Листья оставались как живые зеленые, с синими прожилками, но ни капли сока не было в них. Сухо трескались стволы деревьев, трескалась земля, камни и лица людей. На первом же привале услышал он про "Ветер Наказания":
      -- Огонь вынесли из храмов, и стал он ветром. .
      -- Те, кто в красном, сделали это... Азаты молчали. Говорили люди, пришедшие из ближайшего селения, и казались безразличными их голоса...
      Потом все меньше становилось городов и селений, ярче разделялись свет и тьма, кончалась жизнь. Из горячих каменных долин попадали они в узкие ледяные ущелья, и звезды среди дня загорались в небе. И сразу опять пылало солнце, а камни сверкали, как раскаленные звезды Горы Мидии были все время слева, и вечно высилась на краю их белая глыба Демавенда. Царь Заххак, змей-отцеубийца, висел там, прикованный царевичем Фаридуном
      Да, здесь порожден он, железнотелый Ростам, которого не минует ни одно из сказаний! Нет больше людей, только голые скалы, оплавленная земля и пустое, беспощадное небо над головой
      Когда при помощи Кузнеца приковал к скале Заххака и сел на отцовский трон царевич Фаридун, то мощно-телый воитель Сам из рода саксаганских царей был его опорой И родился от Сама сын Заль с солнечным лицом и полный благодати Не имело изъяна тело младенца, но голова его была седой Устыдился старый Сам и велел отнести сына-урода в глухое ущелье Птица Симург с железным сердцем вскормила Заля и вернула увидевшему вещий сон отцу, когда пришло время
      А Заль полюбил чистую Рудабу -- дочь кабулского царя Михраба, ведущего свой род от змееподобного Заххака И никого не хотел больше видеть из женщин седоголовый юноша. Тогда и предрекли мобеды, что родится от Заля и Рудабы неслыханный воитель...
      Все происходило, как сказали мобеды, прочитавшие в небе судьбу Ростама. Тахамтаном -- "Железнотелым" стал он, опорой Кеева трона и мстителем Турану Высокое чувство верности было присуще ему, а честь была дороже жизни. Прямо смотрел он на мир и знал только арийские "да" или "нет"
      Но рок тяготел над благородным Ростамом, потому что смешана была его кровь. В бою, не ведая о том, убивает он сына. Потомок Кеев -- меднотелый воитель Ис-фандиар гибнет от его руки, хоть не желает Ростам его смерти И сам он умирает от руки брата
      Ускакав от каравана, посреди слепящего безмолвия въехал на одинокую скалу Авраам. Соль проступала сквозь камни, и в алмазах была пустыня до горизонта. Где-то там, справа, угадывались горы Систана и Забул -- вотчина великого воителя. А слева все стояла синяя стена Страны Дивов -Мазандерана, где совершил Ростам семь своих великих подвигов. Поганое летающее чудище, самого Акван-дива, сокрушил он и навечно изгнал силы зла из каменной твердыни. Страну Волков -- гургасаров он покорил, что начинается сразу за Демавендом...
      Кто же такой был этот вечный воитель, уже много тысяч лет не знающий смерти? Что олицетворял он?.. Минувшее?.. Будущее?.. Изначальное?.. Взметнулся и дико, на всю пустыню, заржал конь под Авраамом. Дрогнуло, забилось сердце, беспредельно расширилась грудь, красная пелена наползла на белые камни.
      Мои трон -- седло, моя на поле спава, Венец мой -- шлем, весь мир -моя держава '
      Не дав опуститься передним копытам коня, бросил его Авраам со скалы в галоп. Буйно свистнуло в ушах, качнулся горизонт, бронзовые сполохи побежали по всему небу. И заревели карнаи, заметался в тоске Туран...
      Впереди он был, Тахамтан, и земля неслась под копыта его коня. Затмевая день, опять плыли в небе знамена витязей Эрана. Могучий слон на знамени -это Туе, от каждого удара которого плачет целое туранское селение. Солнце и луна на знаменах, под которыми Фарибурз с Густахмом. Хищнопенного барса голову везет Шидуш, похожий на горный кряж. Полные грозной отваги, мчатся они: Гураз, чей знак--кабан, доблестный Фархад со знаком буйвола, Ривниз с зеленоглазым тигром, открывшим пасть. Как жемчужина светла ромейская рабыня на ратном знамени удалого Бижана. Волк матерый с капающей изо рта кровью венчает стяг его отца -- старого Гива. И лев золотой -- знак дома неистового Гударза -- здесь...
      Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под лапой эранского льва валятся туранские витязи. И вот уже в который раз горячей кровью благороднейшего из них -- Пирана наполняет чашу старый Гударз. И выпивает всю чашу в память павших сыновей и внуков...
      Снова дымом и кровью пьяны всадники. Сам Кей-Хосрой ведет теперь их. Быстрее мысли настигают ту-ранцев доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю...
      Брызгал, искрясь, соленый прах из-под копыт. Конь нес его по пути древних воителей, и не надо было больше сдерживаться. Заново рождались, набегая, слова и ритмы, послушно укладывались в бронзовые формы -- двустишия. Прямой арийский меч с расширяющимся книзу лезвием ощущал он на боку. Желобок для стока вражьей крови шел от самой рукояти. И черный точильный брусок висел на его поясе справа. Одной крови был Авраам с бессмертным воителем...
      Теперь он знал, что напишет "Книгу Владык". Ничто земное, слабое, повседневное не отуманит больше его мозг, никакие путы не лягут на руку. Чадит и меркнет, отравляя первозданную чистоту природы, тусклая жалость. Она противоестественна этим скалам, песку, солнцу. Здесь, среди пустыни, понял он величие неукротимого духа. Все предопределено, даже страдание, и не надо уклоняться. Полет коня над землей, кровь, песня -- и есть жизнь. Пусть кружится от стихов голова и взрываются страсти...
      Авраам нашел под курткой шнур от креста, брезгливо дернул. Но был этот шнур из грубой шерсти, скрученной с конским волосом, и больно стало его пальцам. Темная комната в Нисибине представилась на миг. Маленький старец с ниспадающей бородой лежал в глубине на высокой кровати...
      А конь все несся по завороженной земле. Изломанные столбы соли поднимали в небо горячие вихри, и двигались они вместе с ним, не отставая и не обгоняя. Ничего реального не осталось в мире. Смутным видением выплыл в оцепенелой, засыпающей памяти Ктесифон... Дасткарт... Остановившиеся ноги эрандиперпата... И склад товарищества, где все передавали друг другу папирусы с бесчисленными цифрами: дядя его Авель бар-Хенанишо, экзиларх мар Зутра, Зиндбад-мореход. Тени это были из другого мира...
      Бам... бам... бам... бам... Конь остановил свой бег, осел на задние ноги, заржал негромко, обыкновенно. От толчка открыл глаза Авраам. Неглубокая долина была впереди,, и совсем близко шли через нее верблюды с аккуратно уложенными тюками. Они выходили из-за неровного горизонта, проходили через всю долину и расплывались в прозрачной струящейся мгле. Люди на лошадях ехали по бокам каравана, и лошади встряхивали подвязанными хвостами. Высокую фигуру дяди явственно различил Авраам...
      Никогда не испытанное им тепло шло от узких и сильных рук, и были это руки дяди его Авеля бар-Хе-нанишо. Они сами меняли влажную повязку у него на лбу, выжимали гранат на жесткие губы. Темно-голубая жилка билась под сухой коричневой кожей...
      Много дней ехал он, подвязанный между двумя мулами, после того как солнце соленой пустыни ударило ему в голову. Конь тогда сам вынес его к каравану. Когда он снова взобрался в седло, они уже оставили в стороне Страну Волков. Красные осыпающиеся горы были впереди, и за ними Хорасан -страна, где восходит солнце над Эраншахром...
      VIII
      На краю видимого мира стоял Авраам -- сын Вахро-мея. В пути остались вершины, где камни преображались в белый лед. Но здесь, на ровной земле, только дивы могли насыпать эту гору. Она так и называлась, древняя крепость на горе,-- "Дворец Дивов". В старой парфянской рукописи рассказано о царице Вис, запертой здесь когда-то ревнивым мужем. Ее любовник, воитель Рамин, слал ей письма, привязанные к стрелам...
      Совы живут сейчас в цитадели. Ее толстые стены пробили когда-то солдаты Искандария, но не стали их восстанавливать. Новый город Маргиана-Александрия был построен рядом, и только окаменевшие кирпичи брали для него из древнего Кеева городища. А потом царь Ан-тиох огородил стеной зеленые поля и сады, и стали называть это место Маршана-Антиохия. Она ясно видна отсюда, волнистая стена, защищающая Мерв от сыпучего песка и туранцев. А вокруг, во все стороны, лишь голые барханы до горизонта...
      Три дня он уже в Мерве, и каждое утро задолго до солнечного восхода взбирается сюда, на искусственную гору. Не верится, что маленькие земные люди могли насыпать эти чудовищные валы. В предутренней чистоте особенно ясно видна граница жизни и смерти. Как меч Джамшида, на треть раздвинул пески желтый Мургаб. Где-то в горах Эраншахра твердая ледовая рукоять, а здесь, в утяжеленном расширении, Мерв. Он синий и зеленый отсюда. Ветви смыкаются над рекой, и только восьмиугольные башенки дасткартов разрывают кое-где сцепившиеся кроны карагачей и платанов...
      Великий канаранг Гушнапсдад, военный правитель Хорасана, стал во главе посольства и сразу возненавидел Авраама. Губы на большом отекшем лице по-арийски брезгливо поползли книзу, когда услышал он, что дано Аврааму право ходить где захочется и записывать какие-то сказки. Зато других диперанов посольства он приказал не выпускать из казармы. Все три дня они учились быстрой посадке в седла, чистили двор, сбрую, коней. Слова сказанного, а тем более написанного, не терпел канаранг и вымещал на них свои чувства.
      Хоть одно было хорошо, что избавило это наконец Авраама от Льва-Разумника. При царском серебре послан был тот от эранамаркера Иегуды и всю дорогу до Мерва лез Аврааму в душу. На первом же привале подошел он вплотную, взялся за шнуровку куртки, заглянул в глаза.
      -- Нам предстоит длинная и ответственная дорога, -- сказал он. -- Очень хорошо, что с посольством едет такой высокообразованный человек, как вы, мар Авраам!..
      Впервые назвали его так, и это было приятно. Серьезно, доверительно умел разговаривать Лев-Разумник, так, что человек невольно поднимался в собственных глазах.