— А как же тот парень, который под влиянием кислоты убил свою тещу? А девушка, прыгнувшая из окна?
      Тони пожала плечами:
      — Они были нестабильны, — высокомерно ответила она. — Возможно, они уже были готовы к убийству или самоубийству, а кислота лишь подтолкнула их. Но это не значит, что так поступишь ты или я. А может быть, доза была слишком большой или они принимали смесь наркотиков. Кто знает? Таких случаев один на миллион. У меня есть друзья, которые принимали наркотик по пятьдесят, шестьдесят раз и с ними ничего не случилось.
      Она терпеливо убеждала меня. В ее голосе звучали назидательные, поучающие нотки. Из-за этих колебаний старой девы я значительно и явственно упал в ее глазах. Мы стояли на пороге настоящего разрыва.
      — В чем дело, Дэвид? Ты боишься?
      — Мне кажется неразумным делать это вместе, вот и все. Мы ведь не знаем, что может произойти.
      — Путешествие вдвоем — самое приятное, что можно сделать вместе.
      — Но это рискованно. Мы же не знаем. Слушай, ты же можешь достать еще кислоты, правда?
      — Думаю да.
      — Тогда все в порядке. Давай тогда пойдем постепенно. Не нужно спешить. Завтра ты отправишься одна, а я посмотрю. Я отправлюсь в воскресенье, и уже ты будешь наблюдать. Если с нами все будет в порядке, в следующий раз отправимся вместе. Хорошо? Идет?
      Но хорошо не получилось. Я понял, что она просто взяла себя в руки, отступила, обдумала свое положение и решила не сообщать мне этого. Хотя все это время я не влезал в ее разум, выражение лица сделало ход ее мыслей полностью очевидным для меня.
      — Хорошо, — мягко ответила она. — Не стоит больше об этом.
      Субботним утром она отказалась от завтрака — ей сказали, что отправляться в путешествие нужно натощак, — а после того как я поел, мы сидели на кухне, а на столе между нами невинно лежал квадратик промокашки. Мы притворялись, что его там не было. Тони казалась растерянной. Я не знал, почему она беспокоится: из-за того, что я настоял, чтобы она отправилась одна, или просто волновалась из-за предстоящего ей. Мы мало говорили. Она нагромоздила в пепельнице целую кучу наполовину выкуренных сигарет. Время от времени она нервно улыбалась. Время от времени я подбадривающе брал ее руку. Во время этой трогательной сцены различные обитатели нашего этажа входили и выходили из кухни. Первым был Элоиз, тощий черный наркоман. Затем мисс Феотокис, сиделка с хмурым лицом из больницы святого Луки. Мистер Вонг, таинственный маленький китаец, который повсюду разгуливал в нижнем белье. Эткин, стипендиат из Толедо и его похожий на труп, товарищ по комнате Дональдсон. Человека два из заходивших на кухню, кивнули нам, но никто ничего не сказал, даже «Доброе утро». В этом месте принято было вести себя так, словно твои соседи невидимы. Старая добрая нью-йоркская традиция. Около половины одиннадцатого утра Тони сказала:
      — Дай мне, пожалуйста, апельсинового сока.
      Я налил в стакан сок из холодильника, на котором значилось мое имя. Подмигнув мне и широко улыбнувшись с фальшивой бравадой, она взяла бумажку, засунула ее в рот и проглотила, запив апельсиновым соком.
      — Когда это подействует? — спросил я.
      — Примерно через полтора часа, — ответила она.
      На самом деле прошло минут пятьдесят. Мы вернулись в комнату, заперли дверь. Из переносного магнитофона доносились слабые звуки музыки Баха. Я пытался читать. Тони тоже; мы очень медленно переворачивали страницы. Вдруг она подняла на меня взгляд и сказала:
      — Мне становится немного весело.
      — Как весело?
      — Голова кружится. Как легкий приступ морской болезни. В шее немного покалывает.
      — Дать тебе чего-нибудь? Стакан воды? Сок?
      — Спасибо, не надо. Я в порядке. Это правда.
      Улыбка робкая, но искренняя. Она кажется слегка взволнованной, но не боится. Хочет путешествия. Я отложил книгу и бдительно наблюдал за ней, чтобы иметь случай оказать ей помощь. Я не хотел для нее неприятностей. Я хотел быть нужным.
      Она рассказала мне во всех подробностях о действии кислоты на ее нервную систему. Я делал заметки до тех пор, пока она не объявила, что шуршание карандаша по бумаге отвлекает ее. Начались визуальные эффекты. Стены показались ей слегка вогнутыми, а трещины в штукатурке приобрели необыкновенную сложность и текстуру. Цвета стали неестественно яркими. Луч света, пробивавшийся сквозь грязное окно, на полу разбивался в спектр. Музыка — я припас ее любимые пластинки — обрела новую интересную насыщенность. Ей трудно стало следить за мелодией и ей казалось, что та то останавливается, то снова возобновляется, но сам звук получил новое качество плотности и осязаемости, что удивило ее. В ушах раздался свистящий звук, словно ветер обрушился на ее щеки. Она говорила о каком-то странном ощущении.
      — Я на другой планете, — дважды повторила она.
      Она разрумянилась и выглядела взволнованной и счастливой. Вспоминая жуткие истории, где я слышал, что кислота низводит в ад и губит жизни по предположениям неких анонимных журналистов из «Тайма» и «Лайфа», я почти с облегчением решил, что моя Тони пройдет путешествие без проблем. Я боялся худшего. Но у нее все было в порядке. Глаза закрыты, лицо безмятежно и спокойно, дыхание глубокое и свободное. Моя Тони погрузилась в мир тайны. Она едва мгла говорить, лишь изредка нарушая тишину, чтобы прошептать что-то невнятное и не относящееся к делу. Прошло уже полчаса с тех пор, как она почувствовала незнакомые ощущения. По мере того как она погружалась в пучины своего путешествия, моя любовь к ней становилась глубже. Ее способность входить в контакт с кислотой являлась доказательством прочности ее личности, и это меня восхищало. Я обожаю способных женщин. Я уже планировал свое завтрашнее путешествие, выбирая музыкальное сопровождение, пытаясь представить изменение действительности, которые я узнаю, с нетерпением ожидая момента, когда я смогу сравнить свои записи с заметками Тони. Я сожалел о трусливости, удержавшей меня от удовольствия совершить сегодня путешествие с Тони.
      Но что это? Что происходит в моей голове? Почему внезапно возникло ощущение удушья? Тяжесть в груди? Сухость в горле? Стены изгибаются, воздух приближается и давит, моя правая рука на целый фут длиннее левой. Со мной происходит то, что описала Тони. Почему я это чувствую? Я затрясся. Все мои мышцы вибрировали. Они называют это высоким контактом? Едва ли моя близость к Тони во время ее путешествия могла обернуться таким образом — может она выдохнула на меня частички ЛСД?
      — Мой дорогой Селит, — вкрадчиво сказало кресло, — как можно быть таким глупым? Очевидно, что ты получил этот феномен прямо из ее мозга!
      Очевидно? Это так очевидно? Я рассмотрел возможность этого. Может я читаю Тони, не зная об этом? Наверное да. Раньше мне требовалась хотя бы небольшая сосредоточенность для проникновения в чужой разум. Но кажется ее сигналы усилились под воздействием кислоты и сами дошли до меня. Какое еще может быть объяснение? Она передает свое путешествие, и я каким-то образом настроился на ее волну, несмотря на мое справедливое решение уважать ее частную собственность. А теперь усиленные кислотой сигналы перебрались через пространство, разделявшее нас.
      Выберусь ли я из ее мозга?
      Влияние кислоты сбивало меня. Я взглянул на Тони, она изменилась. Маленькая темная родинка на щеке около уголка рта вспыхивает разноцветными огнями: красный, синий, фиолетовый, зеленый. Губы слишком полные, рот слишком большой. И все эти зубы. Ряд за рядом, словно у акулы. Почему я раньше не замечал этот хищный рот? Она пугает меня. Ее шея удлиняется, тело сжимается, груди, как неугомонные коты, двигаются под знакомым красным свитером, который приобрел какой-то пурпурный оттенок. Чтобы спастись, я отворачиваюсь к окну. По грязному стеклу бегут трещины, которых я раньше не замечал. Сейчас оно треснет и со звоном усыплет нас осколками. Здание напротив сегодня неестественно приземистое. В его изменившейся форме чудится угроза. Потолок моей комнаты тоже приблизился ко мне. Я слышу над головой приглушенные удары барабана — шаги соседа сверху, решил я про себя, — и представляю себе каннибала, готовящего себе обед. Неужели это путешествие? Неужели юные представители нашего народа делают это с собой добровольно, ради развлечения?
      Нужно бежать, пока это не захватило меня целиком. Я хочу уйти.
      Это несложно. У меня есть свои пути блокировки импульсов. Только сейчас они не действуют. Я беспомощен перед мощью кислоты. Я пытаюсь укрыться, бежать от этих незнакомых непонятных ощущений, но они все же проникают в меня. Я открыт настежь всем эманациями Тони. Я захвачен ими. Я погружаюсь глубже и глубже. Это путешествие. И весьма неудачное. Даже очень неудачное. Как странно: ведь у Тони все прекрасно? Так кажется стороннему наблюдателю. Почему же мне, подсевшему к ней, так плохо? Все, что есть в сознании Тони, переливается в мое сознание. Для меня не ново получать импульсы другой души, но такого со мной никогда не было, чтобы порожденная наркотиком информация приходила ко мне в столь искаженном виде. Я стал невольным зрителем в душе Тони и то, что я увидел, походило на пир демонов. Могла ли такая тьма действительно царить в ней? В предыдущие два раза я не видел ничего подобного: возможно кислота высвободила из подсознания ночные кошмары, прежде недоступные для меня? Ее прошлое марширует передо мной. Пошлые видения чудовищных ночей. Любовники, совокупления. Мерзости. Поток менструальной крови, а может в этой алой реке таится нечто более зловещее? Вот сгусток боли: что это, жестокость к другим или к себе? И смотрите, как она отдается этой армии чудовищных мужчин! Они механически движутся, их жесткие концы сливаются в ужасную красную линию. Один за другим они берут ее и я вижу струящийся из ее лона свет. Их лица словно маски. Я не узнаю ни одного. Почему меня нет в строю? Где я? Где я? А, вон там в сторонке, незначительный, не имеющий ко всему этому никакого отношения. Что это значит? Она действительно видит меня таким? Волосатая летучая мышь-вампир, крадущаяся попить кровушки? А может, это образ Дэвида Селига, который представляет себе сам Дэвид Селиг, словно отражение в параллельных зеркалах парикмахера? Господи, помоги мне, неужели я вмешался в ее путешествие, прочитал ее мысли и еще осудил ее за кошмары, которые даже не были продуктом ее сознания?
      Как разорвать этот круг?
      Я поднялся и едва смог удержать равновесие. Ноги дрожали и подгибались. Комната закружилась. Где же дверь? Дверная ручка ускользает от меня. Я нащупываю ее.
      — Дэвид? — ее голос дрожит и повторяет эхом. — Дэвид… Дэвид… Дэвид… Дэвид… Дэвид…
      — Нужно на воздух, — бормочу я. — Выйду хоть на минутку…
      Но облегчения нет. Картины ночных кошмаров преследуют меня и через дверь. Я прислоняюсь к облезлой стене. Словно привидение, мимо меня проплывает китаец. Далеко-далеко звонит телефон. Хлопает дверца холодильника, потом еще и еще, и китаец проходит мимо меня в том же направлении, а дверная ручка ускользает и весь мир переворачивается вверх ногами, запирая меня в этом времени. Зеленая стена истекает зеленой кровью. Голос, похожий на свист, произносит:
      — Селиг? Что случилось?
      Это Дональдсон, янки. Его лицо словно лицо черепа. Костлявая рука трясет меня за плечо.
      — Ты заболел? — спрашивает он.
      Я отрицательно качаю головой.
      Он так близко склоняется ко мне, что его пустые глазницы оказываются в каком-то дюйме от моих глаз. Он лишь мгновение изучает меня и говорит:
      — Ты путешествуешь, парень! Точно? Слушай, если хочешь закончить, пойдем в холл, у нас есть кое-что, чтобы помочь тебе.
      — Нет. Нет проблем.
      Я вхожу в комнату. Дверь неожиданно подается — она не заперта. Я толкаю ее обеими руками, клацает защелка. Тони сидит на прежнем месте. Она кажется озадаченной. Лицо ее ужасно, чистый Пикассо. Я с отвращением отворачиваюсь от нее.
      — Дэвид?
      Голос резкий и хриплый, кажется он охватывает сразу две октавы, заполняя скрежещущую стену между высоким тоном и низким. Я машу рукой, пытаясь заставить ее умолкнуть, но она продолжает, выражая свое участие, желая знать, что случилось, почему я бегаю туда-сюда. Каждый звук, производимый ею, становится для меня пыткой. Образы продолжают перетекать из ее мозга в мой. Та облезлая зубастая летучая мышь с моим лицом все еще остается в уголке ее сознания. Тони, я думал, ты меня любишь. Тони, я думал, что делаю тебя счастливой. Я падаю на колени и изучаю грязный ковер. Ему, наверное, миллион лет, выцветший, облезлый кусок плейстоцена. Она подходит ко мне, опускается рядом, она, которая путешествует, заботится о состоянии ее непутешествующего партнера, который каким-то таинственным образом тоже путешествует.
      — Не понимаю, — шепчет она. — Ты плачешь, Дэвид. У тебя все лицо мокрое. Я что-то не так сказала? Дэвид, пожалуйста, не бери в голову. У меня было такое чудное путешествие, а теперь — я просто не понимаю…
      Летучая мышь. Летучая мышь. Расправляющая свои перепончатые крылья. Обнажившая желтые клыки.
      Наносит удар. Сосет кровь. Напивается ею.
      Я выдавливаю лишь несколько слов:
      — Я… тоже… путешествую…
      И падаю лицом на ковер. В сухие ноздри впивается запах пыли. В мозгу крадутся трилобиты. В ее голове летучая мышь. В холле слышится резкий смех. Телефон. Дверца холодильника: хлоп, хлоп, хлоп! Наверху танцуют каннибалы. Потолок давит на спину. Мой голодный разум рыщет в душе Тони. Она спрашивает:
      — Ты принял кислоту? Когда?
      — Я не принимал.
      — Тогда как ты путешествуешь?
      Я не отвечаю. Я приседаю, сжимаюсь в комок, обливаюсь потом и вою. Это словно падение в ад. Хаксли предупреждал меня. Нельзя было позволять Тони. Я не хотел ничего этого видеть. Теперь барьеры разрушены. Она переполняет меня и поглощает.
      — Ты читаешь мои мысли, Дэвид?
      — Да, — чудовищно признаюсь я, — я читаю твои мысли.
      — Что ты сказал?
      — Я сказал, что читаю твои мысли. Я даже вижу их. Все. Я вижу, каким ты видишь меня. О Господи, Тони, Тони, как это ужасно!
      Она тащит меня. Она хочет, чтобы я взглянул на нее. Наконец я поднимаю глаза. У нее очень бледное лицо и жесткие глаза. Она просит разъяснении. Правда ли, что я читаю мысли или это изобретение ее затуманенного кислотой разума? Я отвечаю, что все — правда.
      — Ты спросила меня, читал ли я твои мысли и я ответил, да, читал.
      — Я никогда этого не спрашивала, — говорит она.
      — Я слышал, как ты спросила.
      — Но я не… — Голос дрожит. Мы оба волнуемся. В ее голосе слышится уныние. — Ты хочешь меня обломать, Дэвид? Не понимаю. Почему ты причиняешь мне боль? Зачем пугаешь? Это было хорошее путешествие. Хорошее.
      — Не для меня, — бросаю я.
      — Ты там не был.
      — Нет, я был.
      Она в полном недоумении смотрит на меня, затем поднимается и, рыдая, бросается на кровать. Из ее мозга, сквозь гротесковые образы, навеянные наркотиком, прорывается лавина свежих эмоций: страх, обида, боль, гнев. Она думает, что я невольно пытаюсь оскорбить ее. Я ничем не могу оправдаться. Она презирает меня. Я для нее вампир, сосущий кровь, пиявка; она знает, для чего мне мой дар. Нас разделила роковая трещина и она уже никогда не сможет думать обо мне без муки и стыда. Как и я о ней. Я бросаюсь прочь из комнаты, вниз в холл в комнату Дональдсона и Эткина.
      — Плохой приход, — бормочу я. — Извините за беспокойство, но…
      Я провел с ними остаток дня. Они дали мне успокоительное и мягко вывели из наркотического дурмана. Психоделические образы Тони настигали меня еще с полчаса, словно нас связывала невидимая цепь, протянувшаяся через весь проход, но потом, к моему облегчению, ощущение контакта начало меркнуть, бледнеть и совсем исчезло. Извергающие огонь фантомы были вытеснены из моего разума. Цвет, размер и текстура обрели свое подлинное состояние. И я, наконец, освободился от беспощадного отображения собственного образа. Когда я снова обрел одиночество в голове, я чуть не заплакал, но слезы не пришли, и я мирно сидел, потягивая сельтерскую с бромом. Время текло незаметно. Дональдсон, Эткин и я вели мирный, неспешный разговор о Бахе, средневековом искусстве, Ричарде Никсоне, травке и многих других вещах. Я едва был знаком с этими людьми, пожелавшими облегчить боль незнакомца. Я чувствовал себя все лучше и лучше. Около шести часов, сердечно поблагодарив их, я вернулся к себе. Тони в комнате не оказалось, и комната, казалось, внезапно опустела. С полок исчезли книги, со стен картинки; дверь ванной осталась открытой и я увидел, что половины вещей там недостает. Я был озадачен и сперва не уловил, что произошло. Ограбление, кража? Но потом до меня дошло — она уехала.

11