Сорок семь процентов от общего числа акций я распределил по полутора десяткам различных подставных компаний. Мне не удалось выгрести всего лишь два процента, принадлежащие богатым вдовам, которые категорически против какой-либо их продажи. Я сбросил эти сорок семь процентов в общую кучу на ваше имя, затем присовокупил к ним те четыре, которые удалось вырвать у Мерлина, тоже, естественно, на ваше имя. Телефаксимильное агентство «Ситизен» отныне стало собственностью ВЫНАСа, Рой!
— Прекрасная работа. И во сколько она обошлась?
— Четыреста восемьдесят три с чем-то миллиона долларов. Плюс, разумеется, мои обычные пять процентов комиссионных, которые в данном случае составят почти два с четвертью миллиона.
— Но я ведь предложил вам пять миллионов, — сказал Уолтон. — Это предложение все еще остается в силе.
— Вы что, хотите, чтобы я потерял свою лицензию? Я много лет давал взятки, чтобы заполучить лицензию брокера на бирже, а теперь вы требуете, чтобы я рисковал ею за лишних пару миллионов? Ха-ха-ха! Меня вполне устраивают два с четвертью, и я считаю это чертовски неплохим наваром за день работы.
Уолтон ухмыльнулся:
— Ваша взяла. Да и Сью будет очень довольна, узнав, что не пришлось потратить целый миллиард на то, чтобы прибрать к своим рукам «Ситизен». Вы когда примерно разделаетесь со всеми бумагами?
— Часам к десяти, — ответил брокер. — Первым делом нужно оформить как следует документы, относящиеся к мерлиновскому монорельсу. Жаль мне его — так опростоволоситься! Увидимся через час.
— Идет.
Уолтон тотчас же сделал соответствующую пометку на календаре. Как только в его руках окажутся все документы на право владения контрольным пактом акций «Ситизена», он сразу же поставит в известность Мерлина о внеочередном собрании акционеров, а после собрания отстранит его от руководства агентством, уволит нынешний состав редакции и укомплектует персонал «Ситизена» людьми, лояльными по отношению к ВЫНАСу.
Фред должен прийти в 11.00. Уолтон позвонил Килеру, новому шефу безопасности:
— Килер, у меня на одиннадцать назначено свидание с одним весьма неприятным типом. Поставьте троих охранников у дверей в мой кабинет и тщательно обыщите его, чтобы он не мог пронести оружия.
— Мы бы все равно это сделали. Теперь это стандартная процедура в нашем учреждении.
— О'кей. Но я хочу, чтобы одним из этих троих были вы лично. Остальные двое должны уметь держать язык за зубами. Мне не нужно, чтобы хотя бы слово о том, что здесь у нас происходит, просочилось наружу.
— Правильно, сэр.
— О'кей. Заступайте на пост у дверей моего кабинета примерно в 10.50. Около 11.15 я разблокирую дверь своего кабинета. Вы со своими людьми ворветесь туда, арестуете моего посетителя и запрете в самой надежной тюремной камере, какая только есть в распоряжении службы безопасности. И оставите его там. Если Мартинесу захочется узнать, что происходит, скажите ему, что всю ответственность я беру на себя.
Килер был несколько ошарашен услышанным, однако, пока Уолтон давал такие неожиданные распоряжения, только кивал, подтверждая, что понимает свою задачу.
— Значит, мы сначала обыскиваем этого субъекта, затем позволяем ему пятнадцать минут разговаривать с вами, после чего по вашему сигналу — щелчку блокировки замка двери в кабинет — врываемся к вам и уводим посетителя. Все ясно.
— Этот субъект — опаснейший заговорщик-антивынасовец. Я не хочу, чтобы его задержание сопровождалось ненужным шумом.
В это время по интеркому раздался голос секретарши:
— Мистер Уолтон, у дежурного по связи есть для вас сообщение.
Уолтон тотчас же переключился с Килера на узел связи и бросил в микрофон:
— Выкладывайте, что у вас там.
— Радиограмма от Мак-Леода, мистер Уолтон. Мы только-только ее приняли. В ней говорится: «Прибываем в Найроби восемнадцатого, будем вместе с дирнианином у вас на следующее утро, если он будет прилично себя чувствовать после такого далекого путешествия. В противном случае вам придется лететь в Найроби. Не возражаете?»
— Передайте ему, что не возражаю, если возникнет необходимость, сказал Уолтон и глянул на часы. 09.17. В нем все больше росла уверенность, что весь день пройдет в точно такой же бешеной гонке.
Да еще Фред придет ровно в 11.00.
16
В 10.03 появился улыбающийся во весь рот Харви. Развернув толстую пачку документов, он стал размахивать ими перед Уолтоном.
— Вот здесь, у меня в руке — самое влиятельное факсимильное агентство из всех существующих на земном шаре! — С этими словами Харви небрежно швырнул документы на письменный стол Уолтона и рассмеялся. — Теперь это все ваше. Пятьдесят один процент от общего числа акций, тютелька в тютельку. Я объяснил это Мерлину, уходя от него сегодня утром. Он аж позеленел от злости.
— Он что-нибудь сказал при этом?
— А что вообще он мог сказать? Я спросил как бы невзначай, известно ли ему, в чьих руках находится большая часть акций знаменитого на весь мир «Ситизена», и он ответил, что да, известно, у множества мелких держателей. А вот тут-то я и сообщил ему, что кто-то вчера весь вечер скупал акции у мелких держателей и что я тоже не удержался и продал свои четыре процента. Вы бы только видели, как начал меняться цвет его лица, перекрывая весь спектр — от темно-багрового до мертвенно-синюшного. Когда я подходил к двери, Мерлин уже вовсю звонил куда-то, но не думаю, что у него прибавится радости, когда он все окончательно выяснит.
Уолтон стал быстро перебирать документы.
— Здесь все, верно? Прекрасная работа. Если вы не сильно торопитесь, подождите полчасика, пока я распоряжусь о выплате причитающихся вам комиссионных, а бухгалтерия подготовит необходимые документы.
— Успеется, — ответил Харви, а затем, засунув под воротник палец, провел вокруг шеи. — Видите ли, снаружи пара ребят из безопасности обшарили меня с ног до головы.
— Я ожидаю убийцу в 11.00, - небрежно бросил Уолтон. — Ребята проявили бдительность.
— Вот как? Близкий друг?
— Родственник.
Фред прибыл ровно в 11.00. К этому времени Уолтон уже успел установить контроль над «Ситизеном».
Первым шагом был звонок Хорэйсу Мерлину и подтверждение того, что отныне телефаксимильное агентство принадлежит Бюро. Мясистому, темно-пунцовому лицу Мерлина было явно тесно в рамке телевизионного экрана, он добрых пять минут буквально исходил слюной, прежде чем признал свое поражение.
Убрав с дороги Мерлина, Уолтон выбрал новый состав редакции агентства из списка претендентов, специально подготовленного для такого случая Ли Перси. Что же касается корреспондентов, то Уолтон намеревался оставить почти всех: «Ситизен» всегда славился фантастически продуктивными профессионалами по сбору и обработке самой различной, а главное, свежей информации, и поэтому было бы просто нелепо разгонять такую первоклассную команду. Уолтону больше всего требовался контроль над тем уровнем, где формируется политическое лицо агентства.
Десятичасовой выпуск «Ситизена» оказался последним детищем старых хозяев. Подчинявшихся Мерлину редакторов он сам известил о случившемся, и уже к 10.30, когда Уолтон послал им уведомление об увольнении, они очищали свои письменные столы.
И все же нельзя было не признать, что десятичасовой выпуск в своем роде шедевр. Заголовок крупными буквами на первой полосе гласил:
НЕУЖТО МЫ ТАКИЕ БОЛВАНЫ В ГЛАЗАХ ЗЕЛЕНОКОЖИХ?
Большая часть выпуска посвящалась оголтелой пропаганде антивынасовских настроений и откровенно подстрекательским призывам готовиться к крупномасштабной войне с инопланетянами. Целая страница была отведена «переписке с читателями», а фактически пересказу телефонных звонков в редакцию, ибо вряд ли у кого из читателей «Ситизена» хватило бы терпения написать письмо, которое полностью совпадало бы с позицией редакции. Одно из таких «писем» особенно заинтересовало Уолтона.
Оно принадлежало миссис П.Ф. из Большого Нью-Йорка, что вполне могло означать какой-нибудь из районов Нью-Джерси и даже юго-запад Коннектикута, и было коротким и недвусмысленным:
«Редактору „Ситизена“.
Да здравствует ваша газета! Долой ВЫНАС, засадите скорей за решетку этого гаденыша Уолтона, чтобы он не мешал нам убить зеленокожих раньше, чем они поубивают нас. Нам нужно место для жизни».
«Убить их раньше, чем они убьют нас». Уолтон брезгливо хохотнул, пытаясь переварить этот призыв. Вся долго копившаяся ненависть, все потаенные страхи теперь проявлялись в истерическом кликушестве, поднимаясь из глубин обуянных паникой человеческих душ, как накипь — со дна давно немытой кастрюли.
Он поглядел на свои руки. Они нисколько не дрожали, даже несмотря на то, что часы на запястье подсказывали, что Фред должен появиться в его кабинете с минуты на минуту. Несколько недель назад в подобной ситуации он уже глотал бы таблетки бензолуретрина, едва успевая вскрывать обертки.
Теперь же у него было такое впечатление, будто призрак покойного директора Фиц-Моэма незримо витал в кабинете.
«Цель оправдывает средства», — еще раз напомнил себе Уолтон, взбадриваясь в ожидании брата.
Фред был во всем черном, начиная с элегантного неовикторианского жилета и галстука-бабочки у самого подбородка и кончая начищенными до зеркального блеска кожаными полуботинками. Шикарный костюм лишь подчеркивал его неотесанность, грубые черты лица, угловатое телосложение и вульгарные манеры.
Он вошел в кабинет Уолтона ровно в 11.00 и глубоко вздохнул, как человек, готовый вступить в постоянное владение чем-то огромным и очень ценным.
— Доброе утро, Рой. Я, как всегда, пунктуален.
— И весь прямо сияешь, мой дорогой братец, — заметил Уолтон, жестом показывая на одеяние Фреда. — Давненько не видел я тебя в какой-нибудь иной одежде, кроме лабораторного халата.
— Я еще вчера оставил в лаборатории заявление об уходе. Я уже больше не служу в ВЫНАСе. И решил, что одеться соответственно моему новому высокому положению, — он бодро осклабился. — Ну, Рой, готов вручить мне державу и скипетр?
— Не очень, Фред.
— Но…
— Но я обещал тебе, что объявлю сегодня об уходе в отставку в твою пользу. Вот уж не думал, что мне вообще придется произнести такие слова, но я недвусмысленно намекнул на это, верно?
— Конечно же, именно это ты мне обещал. И еще сказал, чтобы я пришел сюда в 11.00 принять должность главы ВЫНАСа.
Уолтон кивнул.
— Абсолютно точно. — Затем, выждав какое-то время, произнес очень спокойно: — Я солгал тебе, Фред. Обманул.
Он тщательно подобрал нужные слова, чтобы добиться наибольшего эффекта, ибо не имел права на ошибку.
На какое-то мгновение лицо Фреда стало настолько белым, что на фоне черного одеяния казалось неким чужеродным элементом. Взгляд его выражал полнейшее недоумение, он, похоже, не верил собственным ушам.
Уолтон в полной мере учел тот мысленный образ, который давно уже сформировался в сознании его брата: он, Рой, всегда казался Фреду исполненным всяческих добродетелей трудягой, другом животных и вообще несколько придурковатым малым. А также в высшей степени честным.
Фред никак не ожидал, что старший брат может столь нагло солгать. И вот теперь хладнокровное признание Роя в собственной непорядочности совершенно ошеломило Фреда.
— Значит, ты с самого начала даже и не собирался выполнять свое обещание? — совершенно упавшим голосом спросил Фред.
— Не собирался.
— Ты понимаешь, что это означает? Что теперь будет с сывороткой Ламарра? Как только я уйду отсюда и сообщу о твоем отказе моим покровителям, они сразу же начнут ее массовое производство и распространение. И, как сам понимаешь, Рой, это не сулит ничего хорошего. Даже страшно подумать, что произойдет.
— Ты никуда не уйдешь отсюда, — все так же спокойно произнес Рой Уолтон.
Лицо Фреда снова исказилось. Он попытался взять себя в руки, но новый удар по всей системе ценностей, в которые он до сих пор верил, оказался очень сильным.
— Ты это серьезно, Рой? Нет, ты, конечно же, пошутил. Мои покровители знают, где я сейчас нахожусь. Знают, зачем я пришел сюда. Если я не подам о себе весть в течение ближайших двадцати четырех часов, они обнародуют тайну сыворотки Ламарра. Неужели ты надеешься на то…
— Я иду на этот риск, — перебил его Уолтон. — Ведь в моем распоряжении есть еще сутки. Неужели ты в самом деле, Фред, мог подумать, что я выложу тебе ВЫНАС на блюдечке? Как я мог это сделать, если до сих пор сам еще не знаю, насколько прочно мое собственное положение в его огромной и пока еще во многом непонятной даже для меня самого структуре? Именно поэтому мне и приходится взять назад свое обещание. Что же касается тебя, Фред, то ты арестован!
— Арестован?!
Фред вскочил и бросился навстречу Рою. Какое-то мгновение братья глядели друг другу прямо в глаза, их лица отделяли всего несколько дюймов. Уолтон положил руку на плечо брата и, крепко сжав, стал понемногу оттеснять Фреда на прежнее место по другую сторону письменного стола.
— Ты с самого начала задумал поступить именно так? — с горечью в голосе спросил Фред. — Еще вчера, когда ты со мной разговаривал, ты уже знал, что будешь делать сегодня. Но ведь ты же сам сказал, что уступаешь, а я тебе поверил! Меня очень нелегко провести, но я думал, что мне удалось тебя переиграть, так как считал, что знаю тебя. Мне казалось, я вижу тебя насквозь! Ты просто не мог позволить себе подобной подлости.
— Но позволил, — отпарировал Уолтон.
И тут Фред, втянув голову в плечи, давая выход своей слепой ярости, неожиданно бросился на Роя.
Но Уолтон успел подать знак Килеру и его людям, что пора врываться в кабинет, а сам отразил атаку брата ударом наотмашь прямо в челюсть.
Лицо Фреда перекосилось, но не столько от боли, сколько от удивления. Он отпрянул назад на несколько шагов и стал растирать подбородок.
— М-да, сильно же ты переменился, братец, — пробормотал он. — Это работа сделала тебя таким жестоким. Год назад тебе бы в голову не пришло поднять руку на единственного брата.
Уолтон только пожал плечами.
— Обернись, Фред. На этот раз можешь довериться мне.
Фред нехотя повернул голову. За спиной его уже стояли Килер и двое охранников в серых мундирах.
— Сделайте ему укол и заберите отсюда, — распорядился Уолтон. — Держите его под стражей, пока я не уведомлю об этом Мартинеса.
От изумления Фред широко раскрыл глаза.
— Диктатор — вот кто ты теперь! — хрипло выкрикнул он. — Людьми ты распоряжаешься, как шахматными пешками, Рой. Как пешками.
— Сделайте ему укол, — повторил Уолтон.
Вперед вышел Килер, сжимая в ладони миниатюрный шприц, и, взведя пружину легким нажатием большого пальца, дотронулся кончиком иглы до запястья Фреда. В воцарившейся тишине раздалось легкое жужжание — это под большим давлением в руку стал поступать наркотический раствор. Фред мгновенно обмяк, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух.
— Поднимите его, — приказал двум другим охранникам Килер, — и волоките в карцер.
Сообщение о происшедшем в кабинете директора ВЫНАСа появилось уже в тринадцатичасовом выпуске «Ситизена», и Уолтон сразу же узнал стиль поднаторевшего в подобных делах Ли Перси.
Заголовок гласил:
КАКОЙ-ТО ЧОКНУТЫЙ ПОКУШАЛСЯ НА ГЛАВУ ВЫНАСА!
После обычных подзаголовков в этаком панибратском, полуигривом-полузлобном, но таком характерном для «Ситизена» духе излагались подробности инцидента.
«Сегодня какой-то псих попытался напасть на первый номер в списке руководителей ВЫНАСа, директора Роя Уолтона. Сотрудники службы безопасности подоспели как раз вовремя, не позволив нынешнему директору разделить судьбу его предшественника Фиц-Моэма, убитого на прошлой неделе.
Уолтон уверяет, что ему не причинили никакого вреда. Убийца не сумел даже и близко к нему подступиться. Директор также сказал нашему человеку, что ждет в самом ближайшем будущем хороших известий о Новой Земле. Для нас такие слова прозвучали, как музыка. Похоже, что наконец-то ВЫНАС начинает выруливать в направлении главного потока. Дай-то Бог!»
Тональность статьи оставалась такой же, как и в более ранних выпусках «Ситизена», но пел он теперь с совершенно иного голоса. Если бы это сообщение составляли прежние редакторы «Ситизена», то главенствующим мотивом в нем было бы, скорее всего, «как жаль, что убийца оказался таким неумелым».
После публикации этого выпуска Уолтон пригласил к себе Ли Перси.
— Вы хорошо подготовили первый наш выпуск «Ситизена», — одобрительно отозвался он. — Именно этого я и хотел: все тот же нелепый стиль, но мало заметный для постороннего взгляда сдвиг стоящей за ним общей направленности, пока она мало-помалу не станет целиком провынасовской.
— Наберитесь терпения, подождите завтрашних выпусков! — не без гордости сказал Уолтону Ли Перси. — Сейчас мы еще только набиваем руку! И сегодня же, в 20.00, выйдет в эфир наша первая калейдограмма. Закупить такое время стоило целого состояния, но мы сочли, что это самое удобное для нас время.
— А что именно будет подспудно внушаться зрителям?
— Как мы условились. Провынасовская пропаганда и пацифистские лозунги. И еще мы создали особую команду для проведения опросов населения, которая будет выяснять, какие настроения преобладают в различных слоях общества в тот или иное время. Так вот сейчас, судя по результатам последнего опроса, преобладает пока еще отрицательное мнение о деятельности ВЫНАСа. А вот завтра мы уже сможем узнать, насколько действенна сублимированная пропаганда, замаскированная под цветоверть.
— Продолжайте и дальше столь же напряженно работать, — кивнул Уолтон.
— Инопланетянин прибудет не раньше, чем через сутки, если не больше. Мак-Леод только завтра садится в Найроби. И завтра же я должен пройти аттестацию в ООН. Надеюсь, что те, кто имеет право решающего голоса, постараются укрепиться духом, полюбовавшись нашей вечерней программой видеоцветомузыки.
Перси ухмыльнулся:
— Могу поспорить — вас в ООН не задробят!
Уолтон после ухода Ли Перси снова с головой окунулся в текучку. И, хотя уже появилась надежда на успешное завершение генерального выступления ВЫНАСа на всех фронтах, оставалось, разумеется, еще немало нерешенных вопросов. Но все равно ощущалось, что близится конец тем запутанным интригам, в которых он неожиданно для самого себя погряз.
Позвонив одному из заместителей мэра, ведавшему общественными мероприятиями, Рой узнал, что сегодня вечером должен состояться массовый митинг в 18.30 на 382-й улице в Вест-Сайде. Он взял это на заметку и распорядился, чтобы ему подготовили особую синтетическую маску, ибо хотел оставаться неузнанным, появляясь на людях.
Двадцать четыре часа! Все это время покровители Фреда будут, скорее всего, готовиться к тому, чтобы о сыворотке Ламарра узнали все. В течение этих же суток на Землю прибудет первый в истории человечества инопланетянин. К тому же времени Уолтон предстанет с отчетом о своей работе на посту исполняющего обязанности директора ВЫНАСа перед Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций.
Вновь мелодично запел интерком.
— Я слушаю, — отозвался Уолтон.
— Вас спрашивает мистер О'Мили из обсерватории Маунт-Паломар, сэр.
— Соедините меня с ним, — ничего не понимая, велел секретарше Уолтон.
О'Мили оказался краснолицым здоровяком с проницательным взглядом глубоко посаженных глаз. Он представился как один из сотрудников обсерватории.
— Слава Богу, — мне в конце концов удалось к вам дозвониться, — отрывистой скороговоркой произнес он. — Вот уже целый час бьюсь. Я сегодня утром производил регулярное наблюдение за поверхностью Венеры и, как мне кажется, вам будет интересно узнать, что я обнаружил.
— Венеры? И что же вы такого там увидели?
— Облачный покров планеты сегодня мне показался необыкновенно странным, мистер Уолтон. Такое впечатление, будто он светится изнутри. Пришлось нам собраться всем отделом, чтобы обсудить увиденное. Мы пришли к выводу, что такое яркое свечение можно объяснить только протеканием какой-то ядерной реакции в атмосфере планеты. По-моему, это результат деятельности планетоустроителей, которую отправил на Венеру ВЫНАС. Такое впечатление, будто они взорвали всю планету.
17
Уолтон вышел из аэробуса на углу Бродвея и 382-ой улицы Вест-Сайда, остановился на мгновение под уличным фонарем, чтобы удостовериться, что маска на его лице сидит правильно. Прямо напротив него, подпирая стенку ближайшего здания, расположились трое молодых парней.
— Вы не подскажете, где должно состояться собрание жителей этого квартала? — спросил у них Уолтон.
— Пройдите по улице чуть дальше и поверните налево. Вы, часом, не репортер?
— Нет. Просто любопытный обыватель, — ответил Уолтон. — Спасибо за разъяснение.
Было совсем нетрудно догадаться, где именно должно состояться собрание. Уолтон увидел довольно-таки многолюдную очередь перед входом в массивное здание чуть в стороне от 382-ой улицы, состоящую из весьма агрессивно настроенных мужчин и женщин. Он влился в толпу и вскоре обнаружил, что его буквально внесли во вместительный зрительный зал.
Увидев такое скопление людей, Уолтон явно занервничал и с немалым трудом отыскал для себя свободное место прямо посреди зала, о древности которого говорили старомодная облицовка стен коричневыми пористыми плитками из губчатого пластика и множество рядов деревянных откидывающихся кресел. Какой-то мужчина возился на сцене с микрофоном. Из многочисленных репродукторов раздалось резкое металлическое завывание — акустические свойства помещения явно никуда не годились.
— Проверка звука. Проверка. Один-два-три…
— Полный порядок, Макс! — громко выкрикнул кто-то из самых задних рядов.
Уолтон даже не повернул головы, чтобы поглядеть на кричавшего.
Зал мало-помалу наполнялся ровным гулом сотен приглушенных голосов переговаривавшихся между собой участников собрания. Было всего 18.15, до начала митинга оставалось еще целых пятнадцать минут, однако зал был уже заполнен почти до отказа, а на улицах дожидалась своей очереди пройти внутрь еще, наверное тысяча местных жителей.
Пятнадцать минут текли очень медленно. Уолтон внимательно прислушивался к разговорам — ситуацию на Венере никто не обсуждал. По-видимому, установленная им система цензуры работала вполне эффективно. Он дал строгий приказ Перси хранить полное молчание о катастрофе на Венере до выхода новостей в 21.00. К тому времени сознание большинства будет уже обработано сублимированной пропагандой при просмотре развлекательной калейдограммы, которая выйдет в эфир в 20.00, и реакция людей окажется куда более сдержанной. Уолтон, во всяком случае, очень на это надеялся.
Кроме того, более раннее сообщение о случившемся может значительно усложнить то сугубо частное расследование, которое проводил Уолтон, решившись прийти на это собрание.
Ровно в 18.30 на сцену вышел высокий мужчина средних лет. Он схватил микрофон, будто это был тонкий прутик, и произнес:
— Люди, привет! Рад встретиться сегодня с вами. Это очень важное собрание для всех нас. На тот случай, если не все меня знают, а я здесь вижу не так уж мало новых лиц, — позвольте представиться: Дэйв Формен, председатель правления ассоциации жителей 382-ой улицы Вест-Сайда. У меня есть еще и совсем небольшой бизнес на стороне, только для того, чтобы платить за аренду помещения (смех в зале).
— Как обычно бывает на подобных собраниях, — продолжал Формен, — мы сначала проведем небольшую дискуссию по наиболее наболевшим вопросам в группе специально отобранных для этого участников, а затем я стану давать слово для выступлений с мест. Сегодня участвовать в дискуссии приглашены люди, которых вы все прекрасно знаете, — Сэди Харгрив, Доминик Кампобелло, Руди Штейнфелд. Прошу сюда, друзья мои.
На сцену один за другим робко поднялись весьма смущенные привлекаемым к себе вниманием участники дискуссии. Сэди Харгрив оказалась невысокой и плотно сбитой бабенкой со свирепым лицом, Кампобелло — толстеньким и лысеньким, Штейнфелд — высоким и несколько не от мира сего. Уолтона немало удивил подбор выступающих. Неужели все это какой-то спектакль? Что-то непохоже.
Сам он всегда держался в стороне от своего окружения, никогда ничего не обсуждал со своими соседями по гигантскому комплексу, где проживал, и долгое время даже не подозревал о существовании общественной жизни в столь огромных масштабах. Однако, неизвестно даже почему, общественная жизнь как на дрожжах развивалась в новых поистине исполинских супергородах. Общественные организации расцвели пышным цветом в каждом жилом комплексе, в каждом квартале, превратив Нью-Йорк по сути в бесконечно огромный улей, где роль сотов выполняли смыкавшиеся друг с другом небольшие поселки. «Мне не мешало бы почаще бывать среди простого люда, — отметил про себя Уолтон.
— Этаким Гарун-аль-Рашидом, проводящим вечера на городских улицах».
— Всем вам привет, черти вы этакие! — агрессивно начала свое выступление Сэди Харгрив. — Я рада, что могу потрепаться с вами сегодня вечером. Боже, как мне хочется выговориться, рассказать о наболевшем. По-моему, это просто безумие — разрешать черт знает кому из космоса наступать нам на любимые мозоли и тем более становиться нам поперек дороги. Я лично считаю, что нам обязательно нужно хорошенько проучить эту несговорчивую планету.
Из зала послышались выкрики:
— Ату их! Ату их! Ну-ка, наддай им, Сэди!
Сэди Харгрив с немалым ораторским искусством предложила на рассмотрение аудитории три пламенных аргумента в пользу немедленной войны с Дирной, подкрепляя каждый из них соответствующим эмоциональным взрывом. Уолтон с возрастающим восхищением наблюдал, как здорово она справляется со взятой на себя ролью подстрекательницы кровавого конфликта. Эта женщина, от природы великолепный оратор, играла на самых различных чувствах слушателей. Казалось, к сердцу каждого из них у нее был свой, особый ключ. И только оставалось сожалеть, что такой талант служит оппозиции.
Он видел, как действует ее речь на собравшихся. Многие из них одобрительно кивали при каждом ее удачном выпаде, повторяли что-то про себя, в пылу охватившей их страсти плотно сжимали зубы и воинственно раздували ноздри. Подавляющее большинство участников собрания, — понять это не составляло большого труда, — было настроено на войну с Дирной, если Дирна откажется уступить Новую Землю.
Доминик Кампобелло начал свое выступление с того, что пригласил собравшихся, так сказать, всем миром, посетить его парикмахерскую. Это заявление было встречено дружным, одобрительным смехом. Затем он пустился в рассуждения о том, что именно ВЫНАС — самый заклятый враг рода человеческого. И хотя в его адрес, что не ускользнуло от внимания Уолтона, и раздавались кое-какие неодобрительные выкрики, в целом собравшиеся слушали его с сочувствием — Кампобелло, казалось, говорил искренне.
Третий оратор, Руди Штейнфелд, оказался местным преподавателем музыки. Его выступление тоже было направлено против ВЫНАСа, хотя и прозвучало более сдержанно, в характерной для интеллектуала сухой манере. Слушая его, люди начали зевать, и это побудило Штейнфелда значительно сократить свое выступление.
Часы теперь показывали ровно 19.00. Через час должна выйти в эфир долгожданная калейдограмма, подготовленная Ли Перси.
Уолтон оставался на собрании до 19.30, слушая, как они, один за другим, прямо с мест осыпали проклятиями то ВЫНАС, то Дирну, то Уолтона, то всех скопом — в зависимости от того, в чью сторону направлялся гнев, накопившийся в том или ином ораторе. В 19.30 Уолтон поднялся со своего места и покинул собрание.
— Я в Вест-Сайде, на 382-ой улице, — позвонил он Перси из кабины автомата. — Только что побывал на собрании жителей одного из кварталов. Я бы сказал, преобладают антивынасовские настроения. Процентов эдак девяносто явно против нас. Нельзя больше мешкать с нашей программой, Ли.
— А мы и не мешкаем. Вот как раз сейчас мы прижмем всех их к ногтю. Калейдограмма готова. Конфетка да и только! И, я думаю, «Ситизен» тоже поддаст жару! Так что в решающий бой мы выходим, Рой, во всеоружии.
— Будем надеяться, — сказал Уолтон.
Сам Рой никак не мог заставить себя смотреть подготовленную Перси программу, хотя и вовремя вернулся домой в этот вечер. Он понимал, что никакого вреда от этого не будет, — во всяком случае, для него лично, — однако сама мысль о том, чтобы добровольно позволить кому бы то ни было со стороны вторгаться в свой разум и манипулировать сознанием, вызывала у него такое омерзение, что он тотчас же выбросил ее из головы.
Вместо этого весь час, пока шла калейдограмма, он надиктовывал отчет о своем посещении собрания жителей одного из кварталов для последующего учета его в группе социологических исследований. Когда он разделался с отчетом, то сразу же взял в руки выпуск «Ситизена» от 21.00, который поступил в приемный лоток получаемых им факсимильных изданий строго по графику.
Прежде всего Уолтон стал искать материалы, посвященные событиям на Венере. Заметку об этом редакция тиснула в самый низ листа.
ПРОИСШЕСТВИЕ НА ВЕНЕРЕ«Сегодня утром на планете Венера зафиксирована мощная вспышка. Астрономы, которые засекли ее, утверждают, что она обусловлена ядерным взрывом в атмосфере планеты.
Тем временем станции космической связи не оставляют попыток связаться с земными инженерами, работающими сейчас на Венере. Пока от них не поступало никаких сообщений. Возможно, что их уже нет в живых».
Уолтон сдержанно рассмеялся. «Возможно, что их уже нет в живых». Красиво сказано! Сейчас и Лэнг со своей бригадой, и участники спасательной экспедиции уже лежат мертвыми под ливнями радиоактивного формальдегида, а сама Венера объята яростным, бушующим, поистине адским пламенем, и стала в десятки раз недоступнее для человечества, чем всего лишь сутки назад.
Перси с подлинным мастерством подал публике это далеко не самое радостное известие. С одной стороны, он ни коим образом не стал связывать Лэнга с ВЫНАСом. Чтобы это понять, читателю пришлось бы еще хорошенько напрячь свои мозги. Было совершенно безрассудным отождествлять ВЫНАС в глазах общественности с какими бы то ни было несчастьями или провалами.
