— И вот доказательство, — снова вступил запевала, — труп несчастного каллерианина, несколько минут назад жаловавшегося на вас.
— А посему, — сказала третья ящерица, — наш долг арестовать вас и наказать штрафом в размере ста тысяч галактических долларов или тюремным заключением сроком на два года.
— Постойте! — вспылил я. — Выходит, каждый может явиться сюда с другого конца Вселенной и выпустить из себя кишки, а
мнеза это отвечать?
— Таков закон. Вы отрицаете, что своим упорным отказом на просьбу покойного вызвали эту прискорбную кончину?
— Ну… нет… однако…
— Невозможность отрицать является признанием. Вы виновны, землянин.
В изнеможении закрыв глаза, я пытался найти выход из создавшегося положения. Я мог бы, конечно, наскрести сотню тысяч долларов, но такая непредвиденная трата все же чувствительно отразилась бы на моем годовом доходе. И я содрогнулся при мысли, что в любую минуту сюда может явиться еще и тот малыш-стортулианин, чтобы тоже прикончить себя в моем бюро. Что же, мне так и платить по сто тысяч за каждое самоубийство? Да при подобных расценках я буду разорен еще до захода солнца!
Мои кошмарные размышления были прерваны появлением самого стортулианина. Пронырнув в открытую дверь, он застыл у порога. Трое хринских полисменов и трое моих ассистентов на миг забыли о мертвеце и повернулись к вновь вошедшему.
Я уже предвидел нескончаемые конфликты со здешним законодательством и твердо решил никогда больше не приезжать сюда, а если уж придется, заранее надежно оградить себя от помешанных.
Стортулианин душераздирающим тоном объявил:
— Жизнь лишилась смысла. Мне не на что больше надеяться. Остается только одно.
У меня мороз побежал по коже при мысли о новой сотне тысяч, брошенной кошке под хвост.
— Остановите его кто-нибудь! Он убьет себя! Он…
И тут кто-то прыгнул на меня, нокаутировал и свалил под стол. Грохнувшись головой об пол, я, должно быть, на несколько секунд потерял сознание.
Когда я понемногу пришел в себя, в стене за моим столом зияла огромная дыра, на полу валялся дымящийся бластер, а трое хринских полисменов сидели верхом на обезумевшем стортулианине. Человек, назвавшийся Илдваром Горбом, встал, отряхнулся и помог встать мне.
— Сожалею, что вынужден был блокировать вас, Корриган. Но дело в том, что этот стортулианин намеревался покончить не с собой, а с вами.
Кое-как я добрался до своего кресла. Осколок, отлетевший от стены, пробил надувное сиденье. Удушливо пахло жженым пластиком. Полицейские надежно фиксировали отчаянно сопротивлявшегося маленького экзота, заворачивая его в прочную сетку.
— Я вижу, вы напрасно считаете себя знатоком стортулианской психологии, Корриган, — небрежно бросил Горб. — Самоубийство у них полностью исключается. И, если они попадают в беду, они убивают виновника этой беды. В данном случае речь шла о вас.
Я хихикнул — не потому, что развеселился, просто это была разрядка после тяжкого напряжения.
— Забавно, — сказал я.
— Что именно? — спросил мнимый ваззеназзианин.
— Грозный верзила Хираал убил
себя,а жалкий и кроткий с виду малыш-стортулианин едва не лишил меня головы. — Я вздрогнул. — Спасибо, что вы меня блокировали.
Я свирепо зыркнул на хринских полисменов.
— Ну? Чего вы ждете? Уберите этого сумасшедшего звереныша! Или убийство не противоречит местным законам?
— Он понесет заслуженное наказание, — спокойно ответствовал командир хринских копов.
— Но как насчет мертвого каллерианина и штрафа в…
— …сотню тысяч долларов. Знаю! — гаркнул я и повернулся к Стеббинсу. — Свяжись по телефону с консульством Терры. Пусть пришлют советника по правовым вопросам. Узнай, нельзя ли как-нибудь выкрутиться из этой заварухи.
— Слушаюсь, шеф. — Стеббинс направился к видеотелефону.
Горб преградил ему дорогу.
— Стойте! Консульство не может вам помочь. Могу я.
— Вы? — спросил я.
— Я могу вызволить вас дешевле.
—
Насколькодешевле?
Горб задорно усмехнулся.
— Пять тысяч наличными плюс контракт на роль экзота. Деньги, конечно, вперед. Ну разве не лучше для вас раскошелиться таким образом, чем платить сотню тысяч?
Я с сомнением посмотрел на него. Особых надежд на консульство Терры я не питал; они там избегали вмешиваться в местные конфликты, разве что дело было по-настоящему серьезным, и по прошлому опыту я знал, что никакой чиновник не станет беспокоиться из-за моего кошелька. Но, с другой стороны, доверять этому проныре было рискованно.
— Знаете что, — сказал я наконец, — я согласен на сделку, но и пять тысяч и контракт я гарантирую вам, только если вы меня выручите. Никаких авансов!
Горб пожал плечами.
— Что я теряю?
Прежде чем полицейские успели вмешаться. Горб подскочил к неподвижному каллерианину и с силой пнул его в бок.
— Вставай, мошенник! Хватит симулировать! Тут дураков нет!
Хриниане, бросив связанного агрессора, кинулись к Горбу.
— Прошу прощения, — мягко начал один из них, — но так не положено обращаться с мертвыми.
Горб сердито обернулся к нему.
— С мертвыми — может быть, но этот тип не мертв! — Наклонившись к огромному, как тарелка, уху каллерианина, он громко сказал: — Кончай волынку, Хираал! Эй, ты, гора мяса,
твоя мать прислуживает клану Вердрокх!
Мнимый покойник дернулся так, что пол задрожал, и, выдернув из своего тела шпагу, угрожающе взмахнул ею. Но, пока он вставал на ноги, Горб был уже возле брошенного стортулианином бластера, поднял его и ловко нацелил прямо в шею гиганта. Тот с ворчанием опустил шпагу.
У меня голова пошла кругом. До сих пор я считал, что неплохо разбираюсь в этих инопланетянах, но сегодня многое оказалось для меня совершенно новым.
— Я не понимаю. Как могло…
Полицейские с досады посинели.
— Тысяча извинений, землянин! Похоже, здесь ошибка.
— Похоже, — спокойно заметил Горб, — здесь групповое мошенничество.
Я снова полностью овладел собой.
— Хотели просто надуть меня на сотню тысяч? Вот так ошибочка! Скажите спасибо, что я незлопамятен. Не то сидеть бы вам всем в кутузке за попытку обжулить землянина! Вон отсюда! Живо! И заберите с собой этого горе-самоубийцу!
Они выкатились — выкатились быстро и с извинениями. Они пытались надуть землянина, а это дело нешуточное. Спеленутого стортулианина они унесли с собой. Воздух как будто стал чище, и все вернулось на свои места. Сделав знак Очинлеку, чтобы тот закрыл дверь, я вопросительно посмотрел на Горба.
— Ну вот. А теперь объясните мне, как он это проделал? — Я ткнул пальцем в сторону каллерианина.
Горб откровенно наслаждался ситуацией.
— Каллериане из клана Герсдринн усиленно тренируются, закаляя свою волю и полностью подчиняя ей свой организм. В Галактике мало кому известно, что они в совершенстве владеют своим телом. Они способны на целые часы останавливать у себя кровообращение и задерживать все нервные рефлексы, в точности имитируя картину смерти. Ну и, конечно, когда Хираал пронзал свое тело шпагой, он не задел ни одного из жизненно важных органов.
Каллерианин, все еще стоявший под дулом бластера, пристыженно поник головой.
— Так… Хотел, значит, одурачить меня, а? Сговорился с этими копами и симулировал самоубийство?
На его рану все еще было страшно смотреть, хотя понемногу она уже стала затягиваться.
— Я глубоко раскаиваюсь, землянин. Я опозорен навеки. Будь милостив, уничтожь меня, недостойного.
Предложение выглядело заманчиво, но как человек деловой я задумал уже кое-что получше.
— Нет, я тебя не уничтожу. Скажи, как часто ты можешь повторять этот трюк?
— Ткани полностью регенерируют через несколько часов.
— Как ты насчет того, чтобы убивать себя каждый день, Хираал? И дважды по воскресеньям?
— Ну, — не без опаски ответил он, — ради чести моего клана, пожалуй…
— Босс, вы хотите… — начал Стеббинс.
— Заткнись. Я беру тебя, Хираал… 75 долларов в неделю плюс издержки. Стеббинс, укажи в контракте, что Хираал обязуется инсценировать самоубийство от пяти до восьми раз в неделю.
Я чувствовал себя на подъеме. Нет ничего приятнее, чем обратить мошеннический трюк в сенсационное зрелище.
— Вы ничего не забыли, Корриган? — с тихой угрозой спросил Илдвар Горб. — Кажется, у нас с вами было свое соглашеньице.
— О! Да. — Я облизал губы и посмотрел по сторонам. При стольких свидетелях отступать было невозможно. Я должен был выписать чек на пять тысяч и взять Горба на роль экзота. Если только… — Секундочку! — сказал я. — Чтобы вас допустили на Землю в качестве экзота, вы должны будете доказать свое инопланетное происхождение.
Он с усмешкой вытащил кипу документов.
— Бумаги у меня в полном порядке, все печати на месте, а тот, кто захочет доказать, что они фальшивые, должен будет сначала найти Ваззеназз-13!
Только когда оба контракта были уже составлены и подписаны, мне вдруг пришло в голову, что разыгравшиеся здесь недавно события имели, возможно, еще более глубокую подоплеку, чем та, что вскрылась при развязке. Уж не был ли сам Горб застрельщиком всего дела? Не он ли подлинный автор и постановщик спектакля с участием Хираала и полисменов?
Да, это было вполне возможно. И в таком случае я, значит, попался, как последний болван, которого я сам когда-либо надувал.
Следя за своим лицом и тщательно соблюдая непроницаемость игрока в покер, я дал себе клятву, что этот Горб, или как там его на самом деле зовут, у меня поплачет — придется-таки ему исполнять предусмотренную контрактом роль экзота!
Мы покинули Хрин в конце недели, просмотрев больше тысячи инопланетян и отобрав пятьдесят двух. Теперь в нашем зверинце — простите, институте — было 742 экзота, представляющих 326 различных внеземных видов разумных существ.
Илдвар Горб (признавшийся, что он Майк Хиггинс из Сан-Луиса) был для нас на обратном пути главной опорой. Он
действительнознал об инопланетянах все, что только можно было знать о них.
Услыхав, что я отверг четырехсотфунтового вегианина из-за чрезмерных расходов на его содержание, Горб-Хиггинс через агента с Веги моментально раздобыл оплодотворенное яйцо, весившее не больше унции, и заверил меня также, что детеныша можно будет без труда приучить к растительной пище.
Горб-Хиггинс чрезвычайно облегчил мне жизнь на все время этого шестинедельного путешествия с пятьюдесятью двумя внеземными созданиями, чуть не каждому из которых требовалась своя диета. Впрочем, главные трудности создавала неуживчивость этих существ, их взаимное недовольство, обиды из-за ущемленного самолюбия и прочие дурацкие претензии. Каллерианин, например, желал непременно получить место на левом борту, зарезервированном нами для экзотов более легкого веса.
— Путешествие будет совершаться в гиперпространстве, — заверил упрямого каллерианина Горб-Хиггинс. — У нас будет обратная космическая полярность.
— Чего? — растерялся Хираал.
— Обратная космическая полярность. То есть, заняв койку на левом борту, вы фактически всю дорогу будете справа!
— Вот как! Я не знал. Спасибо, что объяснили.
И он с благодарностью принял отведенную ему каюту.
Поистине Хиггинс умел находить с этими созданиями общий язык. Мы рядом с ним выглядели просто жалкими любителями, а ведь я больше пятнадцати лет занимался этим делом!
Каким-то образом он всегда оказывался на месте, где бы и из-за чего ни вспыхнула ссора. Необычайно вздорный норвиннит прицепился к паре с Вэньяна, которая, по его мнению, вела себя недостойно. Однако Горб убедил возмущенного экзота, что в туалете подобное поведение естественно. В общем он был прав, но я ни за что не додумался бы до такого сравнения.
Я мог бы привести еще полдюжины примеров, когда Горб-Хиггинс с его тонким пониманием психологии инопланетян избавлял нас от досадных конфликтов. Впервые в мое окружение затесался человек, у которого, как и у меня, варил котелок, и меня это начинало беспокоить.
Я основал институт в начале 2920-х годов на мои собственные средства, накопленные в предприятии по сравнительной биологии на Бетельгейзе-9, и позаботился о том, чтобы остаться единоличным владельцем и дальше. В штат я набирал людей старательных, но не блещущих умом — таких, как Стеббинс, Очинлек и Ладлоу.
Теперь же я пригрел на своей груди змею. Илдвар Горб (Майк Хиггинс) умел думать собственной головой. У него была цепкая хватка, и он не упускал своей выгоды. Мы с ним были птицами одного полета. И я сомневался, что для двоих, таких как Хиггинс и я, в нашей кормушке хватит места.
Перед самым приземлением я позвал его, угостил несколькими стаканчиками бренди, а затем приступил к делу:
— Майк, во время путешествия я наблюдал, как ловко вы управляетесь с экзотами.
— С
другимиэкзотами, — подчеркнул он. — Я ведь тоже один из них.
— Ваш статус инопланетянина придуман, чтобы миновать иммиграционные рогатки. Но у меня есть к вам предложение, Майк.
— Что же, предлагайте.
— Я уже староват, чтобы и дальше мотаться по космосу, — сказал я. — До сих пор я сам возился с вербовкой, но лишь потому, что не мог доверить эту работу никому другому. Однако вы, мне думается, с ней справитесь. — Я загасил сигарету и взял новую. — Знаете что, Майк, я разорву наш прежний контракт и зачислю вас в штат с окладом вдвое выше прежнего. Вы будете объезжать планеты и подбирать для нас новый материал. Ну, что вы на это скажете?
Контракт у меня был уже заготовлен, и я протянул его через стол. Но Хиггинс, мило улыбаясь, накрыл мою руку своей.
— Бесполезно.
— Как? Даже за двойную плату?
— Скитаний с меня хватит, — сказал он. — Не стоит больше повышать цену. Я хочу только прочно осесть на Земле, Джим. Деньги меня мало интересуют. Честное слово!
Это было очень трогательно и очень неправдоподобно, но делать было нечего. Отвязаться от него таким путем я не смог. Пришлось тащить его с собой на Землю.
Иммиграционные власти усомнились в его бумагах, но он так умно все обставил, что опровергнуть его легенду насчет Ваззеназза-13 было невозможно.
Хираал у нас теперь один из ведущих исполнителей. Ежедневно в два часа пополудни он демонстрирует перед публикой самоубийство, а затем под звуки фанфар воскресает снова. Четверо других каллериан, попавших к нам раньше, отчаянно завидуют его популярности, но сами они этому трюку не обучены.
Однако гвоздем программы, бесспорно, является обаятельный мошенник Майк Хиггинс. Он объявлен у нас представителем единственного инопланетного мира, идентичного земному, и хотя мы хорошо ему платим, выгода нам от него немалая.
Забавно, что в нашем редкостном зрелище публику больше всего интересует Человек, но уж таков этот зрелищный бизнес!
Через пару недель после нашего приезда Майк отколол новый номер: нашел где-то белокурую красотку, которая выступает теперь вместе с ним как женщина с Ваззеназза. Ему так веселее, ну и сама по себе идея тоже, конечно, не глупа.
Он вообще чересчур умный. Я уже говорил, что ценю толковых мошенников, — примерно так, как иные ценят хорошее вино. Но лучше бы мне оставить Илдвара Горба на Хрине, чем заключать с ним контракт.
Вчера он после представления заглянул ко мне. На лице его была та милая улыбка, которая появляется у него всякий раз, когда он что-то затевает.
Он, как обычно, пропустил стаканчик, а затем сказал:
— Джим, у меня был разговор с Лоуренсом Р.Фицджералдом.
— С кем? А-а, это тот зеленый мячик с Регула?
— Он самый. Оказывается, он получает только 50 долларов в неделю. И у многих других ребят тоже очень низкий заработок.
Под ложечкой у меня заныло от дурного предчувствия.
— Майк, если вы желаете прибавки — я ведь не раз говорил, как высоко я вас ценю, — хотите накину еще двадцатку в неделю?
Он протестующе поднял руку.
— Речь идет не о
моейприбавке, Джим.
— О чем же тогда?
Улыбка его стала еще шире.
— Вчера вечером мы устроили небольшое собрание и… в общем, организовались в союз. Меня ребята выбрали лидером. Я хотел бы обсудить с вами вопрос о повышении заработной платы всем экзотам.
— Вы шантажист, Хиггинс, ну как я могу…
— Спокойно. Вам ведь не понравится, если на несколько недель придется прикрыть всю лавочку?
— Вы хотите сказать, что устроите забастовку?
Он пожал плечами.
— Если вы меня к этому вынудите. Как иначе могу я защищать интересы членов профсоюза?
Я, конечно, еще поторговался, но в конце концов он выжал из меня прибавку для всей компании, прозрачно намекнув, что скоро поставит вопрос о новом повышении. Он не скрыл, впрочем, что готов дать мне возможность откупиться. Он хочет стать моим компаньоном и получать свою долю прибылей.
В этом случае он в качестве члена правления должен будет отказаться от профсоюзной деятельности. И, значит, я не буду иметь в его лице противника.
Но я буду иметь Хиггинса в самом центре предприятия, а он ведь не угомонится, пока совсем не вытеснит меня.
Однако ему меня не одолеть! Не для того я всю жизнь упражнялся в обмане и надувательстве! По-настоящему ловкий человек покажет себя, было бы только за что зацепиться! Я дал такую возможность Хиггинсу. Теперь он дает ее мне.
Он вернется через полчаса за ответом. Что же, он его получит. Я намереваюсь воспользоваться той самой лазейкой, которую он оставил мне, подписав типовой договор на роль экзота. Я в любой момент могу заявить, что он не представляет больше научной ценности, а значит, подлежит возврату на родную планету.
Это ставит его перед дилеммой, где оба решения одинаково гибельны.
Поскольку на Землю его официально допустили в качестве инопланетянина, не моя забота, как его отправят обратно. Это уж пусть у него самого и у ФБР голова болит.
Если же он признается в подделке документов, он будет сидеть в тюрьме, пока не посинеет.
Итак, я предложу ему третий выход: он подписывает признание без даты, которое я прячу в свой сейф, гарантируя себя таким образом от дальнейших неприятностей.
Я не рассчитываю жить вечно, хотя с помощью секрета, открытого мне на Римбо-2, я, если не случится какой-нибудь беды, протяну еще довольно долго. Однако я давно подумываю, кому передать корригановский Институт морфологии. Хиггинс может стать моим преемником.
Да, он должен будет подписать еще одно обязательство: пока институт существует, он будет носить имя Корригана.
Ну вот, а теперь пусть Майк Хиггинс попытается меня перехитрить. Перехитрит он меня, как вы думаете?
ПАПА И ШИМПАНЗЕ
Перевод А.Корженевского.
Случилось это в начале прошлого месяца. Мы с Венделмансом работали в обезьяньем заповеднике, и вдруг он сказал:
— Кажется, я сейчас потеряю сознание.
Стоял май, и утро действительно выдалось жаркое, но Венделманс никогда не обращал внимания на жару, и я просто не помню, чтобы погода его вообще когда-нибудь беспокоила. В тот момент я "разговаривал" с Лео, Мимси и дочерью Мимси, Маффин, поэтому никак не прореагировал на сказанное, хотя в памяти что-то отложилось. Если часто и подолгу общаешься на языке жестов — а именно этим мы и занимаемся в рамках проекта, — иногда бывает нелегко сразу переключиться на разговорную речь.
Но когда Лео несколько раз подряд показал мне знак "тревога", я обернулся и увидел, что Венделманс стоит в траве на четвереньках. Лицо его побелело, дышал он с трудом, на лбу выступили капли пота. Несколько других менее восприимчивых и понятливых шимпанзе решили, что это новая игра, и тут же принялись имитировать Венделманса, упираясь кулаками в землю и падая на колени.
— Мне плохо… — проговорил Венделманс. — Чувствую себя… ужасно.
Я позвал на помощь, и Гонцо с Конгом приподняли его за руки. Весил Венделманс прилично, но мы все же сумели вынести его с территории заповедника и поднять по склону холма к главному корпусу. По дороге он начал жаловаться на боли в позвоночнике и под мышками. Я понял, что плохо ему стало совсем не от перегрева. А через неделю прислали диагноз.
Лейкемия.
Венделмансу назначили химиотерапию и гормональные препараты, а через десять дней он вернулся к работе и бодро рассказывал всем подряд:
— Они остановили развитие болезни, и все уже проходит. Мне еще жить лет десять или двадцать, а может, и больше. Так что теперь я смогу продолжить свою работу.
Но он сильно похудел, лицо стало бледным, руки дрожали. В его присутствии все чувствовали себя настороженно. Может быть, ему удавалось обманывать себя — хотя в этом я тоже сомневаюсь, — но никак не нас: его воспринимали как олицетворение memento mori, как ходячее напоминание о смерти. В том, что большинство людей считают, будто ученые относятся к подобным вещам гораздо проще, я склонен обвинять Голливуд. Могу сказать вам, что это совсем не легко — работать бок о бок с умирающим человеком или даже с женой умирающего: в испуганном взгляде Джуди Венделманс мы без труда читали всю ту тревогу, все горе, что сам Хэл Венделманс пытался скрывать. Очень скоро и слишком неожиданно судьба отбирала у нее любимого мужа, даже не отпустив времени, чтобы привыкнуть к мысли об этой потере, и поэтому ее боль ощущалась всеми и постоянно. А то, как умирал Венделманс, тоже никого не могло оставить равнодушным: всегда такой здоровый, крепкий, подвижный гигант, словно сошедший со страниц романа Рабле, в какое-то неуловимое мгновение вдруг превратился в тень. "Перст господень, — сказал Дэви Йост. — Зевс только шевельнул пальцем, и Хэл тут же сморщился, как целлофан в горящем камине". Венделмансу не было еще и сорока.
Шимпанзе тоже что-то подозревали.
Некоторые из них, такие, как Лео и Рамона, — это уже пятое поколение, владеющее языком жестов. Селекция, направленная на развитие интеллекта, сделала свое дело, и они довольно хорошо разбираются в тонкостях и нюансах человеческого поведения. "Почти как люди", — часто говорят посетители заповедника. Нам это сравнение не особенно нравится, потому что самое важное здесь как раз то, что шимпанзе совсем не люди, что они особый вид разумных существ. Но я понимаю, что имеют в виду посетители. Самые сообразительные из наших питомцев сразу же заметили что-то неладное и принялись обсуждать Венделманса. "Большой человек — гнилой банан", — сказала Рамона, обращаясь к Мимси, когда я был неподалеку. "Он становится пустой", — сказал Лео уже мне, увидев бредущего мимо Венделманса. Метафоры, которыми они пользуются, никогда не перестают меня удивлять. Гонцо спросил Венделманса напрямик: "Ты скоро уходишь?"
"Уходить" вовсе не означает у шимпанзе "умирать". В представлении наших питомцев люди вообще не умирают. Вот шимпанзе — другое дело. А люди уходят. Такое представление сложилось с самого начала. Никто этого специально не оговаривал, но подобные правила игры обычно устанавливаются сами собой. Первым из научной группы погиб в автомобильной катастрофе Роджер Никсон. Это случилось в самом начале эксперимента, задолго до того, как я подключился к работе, и, очевидно, никто просто не захотел волновать или запутывать шимпанзе объяснениями. Позже, когда я проработал тут два или три года, из-за аварии на горном подъемнике погиб Тим Липпингер, и снова нам показалось проще не углубляться в детали. А когда четыре года назад разбился на вертолете Уилл Бехстейн, такая политика стала уже правилом: мы специально делали вид, что относимся к его исчезновению из группы так, словно он не умер, а ушел от нас, например, на заслуженный отдых. Шимпанзе, конечно же, знают, что такое смерть. И, как свидетельствует вопрос Гонцо, даже могут связать это понятие с понятием "уходить". Но если это так, они наверняка видят кончину человека как нечто совершенно отличное от смерти шимпанзе. Как переход в какое-то иное состояние, вознесение на огненной колеснице. Йост полагает, что у них вообще нет представления о человеческой смерти, а потому они считают нас бессмертными, то есть богами.
Венделманс больше не притворяется здоровым. Лейкемия заметно обострилась, и он тает буквально на глазах. Поначалу он еще пытался сделать вид, будто ничего страшного не происходит, но потом все-таки признал неизбежное, хотя этот шаг сделал его мрачным и озлобленным. Прошло всего четыре недели с того момента, как болезнь проявила себя впервые, но через какое-то время ему придется лечь в больницу.
Он хочет рассказать шимпанзе, что скоро умрет.
— Но они не знают, что люди могут умирать, — сказал Йост.
— Тогда пора им узнать, — огрызнулся Венделманс. — Зачем добавлять в эту кучу мифологического дерьма? Зачем мы позволяем им думать о нас как о богах? Надо сказать им, что я умру точно так же, как умер старый Эгберт, как умерли Садами и Мортимер.
— Но они умерли естественной смертью, — возразила Джейн Мортон.
— А я, по-твоему, умираю неестественной?
Она покраснела и заерзала.
— Я имею в виду, от старости. Их жизненные циклы безусловно и однозначно подошли к концу, они умерли, и все остальные шимпанзе поняли это. А ты… — Джейн запнулась.
— А я умираю чудовищной, жуткой смертью, едва дожив до середины отпущенного мне срока, — закончил Венделманс.
Фраза далась ему нелегко, однако усилием воли он все же справился с собой. Но тут расплакалась Джейн, и получилась довольно неприятная сцена. Положение спас Венделманс.
— Возможность узнать, — продолжил он, — как шимпанзе отреагируют на вынужденную переоценку представлений о человеке, будет иметь большое философское значение для нашего проекта. До сих пор мы избегали подобных осложнений, хотя уже были ситуации, когда мы могли помочь им понять природу человеческой смерти. И я предлагаю использовать меня в качестве примера, демонстрирующего, что и люди, и шимпанзе подчиняются одним и тем же естественным законам. Необходимо дать им понять, что мы вовсе не боги.
— И тем самым внушить им, — сказал Йост, — что существуют капризные и непредсказуемые боги, для которых мы значим не больше, чем для нас шимпанзе?
Венделманс пожал плечами.
— Им вовсе не обязательно знать обо всем этом. Но, на мой взгляд, давно пора понять, кто мы такие. Да и нам пора узнать, как много они уже понимают. Давайте воспользуемся моей смертью, чтобы прояснить этот вопрос. Они впервые находятся рядом с человеком, который умирает прямо у них на глазах. Во всех остальных случаях наши сотрудники погибали вне заповедника.
— Хэл, — спросил Берт Кристенсен, — ты им что-нибудь уже говорил о…
— Нет, — ответил Венделманс. — Конечно, нет. Ни слова. Но я вижу, что они обсуждают меня между собой. Они знают.
Споры затянулись до ночи. Нам необходимо было продумать все вопросы очень тщательно, потому что любые перемены в метафизических представлениях наших питомцев могли вызвать далеко идущие последствия. Шимпанзе жили в замкнутом окружении десятки лет, и созданная ими культура явилась продуктом тех представлений, которые мы сами сочли необходимым передать им. Разумеется, все это они пропустили через себя, через свое обезьянье естество, и добавили туда те наши представления о себе и о них, что мы передали им уже невольно. Любой понятийный материал радикального характера, который мы внушаем шимпанзе, должен быть тщательно взвешен, поскольку его воздействие необратимо и те, кто будет работать над проектом позже, не простят нам глупых ошибок и непродуманных экспериментов. Основная задача проекта состояла в наблюдении за сообществом разумных приматов на протяжении нескольких человеческих жизней и в изучении изменений их интеллекта по мере роста лингвистических способностей, поэтому мы постоянно должны были заботиться о том, чтобы они открывали для себя что-то новое. Но подбросив им нечто такое, с чем они по своим умственным способностям еще не в состоянии справиться, мы могли бы просто запороть эксперимент.
С другой стороны, Венделманс умирал сейчас, и нам представлялась драматическая возможность передать шимпанзе концепцию человеческой смерти. Времени, чтобы этой возможностью воспользоваться, оставалось от силы неделя или две, а другого такого случая пришлось бы ждать, возможно, годы.
— Что вас так беспокоит? — требовал ответа Венделманс.
— Ты боишься смерти, Хэл? — спросил Йост.
— Она злит меня, но я не боюсь умирать. Просто очень многое хотелось еще сделать, а я уже не успею… Почему ты спрашиваешь?
— Потому что, насколько мы знаем, шимпанзе считают смерть — их смерть — всего лишь частью большого жизненного цикла. Как тьму, сменяющую свет в конце дня. А вот смерть человека станет для них шокирующим откровением, и если они уловят хотя бы тень твоего страха или озлобления, кто знает, какой импульс это даст их образу мышления?
— Вот именно.
Кто знает? Я предлагаю вам шанс узнать.
В итоге нам пришлось голосовать, и решение о том, что Хэл Венделманс может поделиться с шимпанзе новостью о своей близкой кончине, победило с очень небольшим преимуществом. Почти у всех у нас были свои сомнения. Но Венделманс явно решил умереть с пользой, со смыслом. Смотреть своей судьбе в лицо он мог, только отдав ее в дар эксперименту. И я думаю, большинство из нас проголосовало за идею Венделманса главным образом из сострадания.
Распорядок работ мы перекроили так, чтобы выделить Венделмансу побольше времени для общения с нашими подопечными. Нас было десять, их — пятьдесят. Каждый из нас занимался своей особой областью исследований — теорией чисел, синтаксическими нововведениями, метафизическими представлениями шимпанзе, семиотикой, использованием орудий труда и так далее — и все мы работали с отобранными для этих целей шимпанзе, разумеется, учитывая изменяющиеся внутриплеменные связи между отдельными особями. Однако в данном случае все согласились, что Венделманс должен предложить свои откровения нашим альфа-интеллектуалам — Лео, Рамоне, Гримски, Алисе и Атилле, для чего их необходимо было освободить на время от всех других мероприятий. Лео, например, в те дни занимался с Бет Ранкин обсуждением концепции циклической смены времен года. Но поскольку Лео играл в задуманном опыте ключевую роль, Бет более или менее добровольно передала отведенные ей на Лео часы в распоряжение Венделманса. Мы уже давно поняли, что любую важную новость нужно сообщать сначала альфам, а они в свою очередь передадут ее остальным. Смышленый шимпанзе знает о том, как обучать своих менее способных собратьев гораздо больше самого умного человека.