— Нет никакой смерти, если мы только выполняем те задачи, которые нам назначают боги. Ты меня понимаешь? Нет никакой смерти.
Он повернулся ко мне и, казалось, ждал. Я сказал:
— Значит, твоей задачей было снова заселить страну, когда воды ушли, и за это уберегли тебя от смерти? Тогда в чем моя задача, Зиусудра? Ты же знаешь, что и меня тогда бы смерть пощадила.
— Знаю.
— Но ведь потоп снова не придет. Что же мне делать? Я бы построил такой ковчег, как ты, будь в этом надобность. Но он сейчас никому не нужен.
— Ты думаешь, Гильгамеш, что ковчег существовал? Ты думаешь, что Потоп был?
При слабом и неверном свете светильника я пытался понять по его лицу, что он хочет сказать, и потерпел неудачу. То, что он хотел передать мне, ускользало от моего понимания. Я начинал терять надежду, что он поможет мне найти то, что я искал. Я сказал:
— Я слышал, что они говорят здесь, в храме. Но как мне воспринимать это? В наших землях эту историю рассказывают по-другому.
— Поверь тому, как мы ее рассказываем. Пришли дожди. В Шуруппаке царь собрал людей, взял запасы провизии и переправил все это на высокогорные земли, и оставался там, пока не утихла стихия. Потом они вернулись вниз и построили заново все то, что было разрушено. Вот что произошло. Все остальное — сказка.
— Включая, — сказал я, — и ту часть, где Энлиль сошел к тебе и твоей супруге и благословил вас и отправил вас в Дильмун, чтобы вы жили вечно?
Он покачал головой.
— Царь Шуруппака бежал в Дильмун в отчаянии. Он отправился туда, когда понял, какой глупостью было спасать человечество, поскольку все старые пороки и мерзости стали вновь процветать. Он бросил свое царство, он искал добродетель и чистоту помыслов на этом острове. Вот как это было Гильгамеш. Все остальное — сказка.
— Но в рассказе об этом говорится, что боги дали тебе вечную жизнь. Что же, и это сказка? Кажется мне, что здесь существует вечная жизнь.
— Смерти нет, — сказал Зиусудра. — Разве я тебе не говорил?
— Да, об этом ты мне сказал. Мы должны выполнять те задачи, которые боги перед нами поставили, и тогда не будет никакой смерти. Но я снова спрашиваю тебя, Зиусудра: какова моя задача? Как мне о ней узнать? Какую тайну я должен постичь?
— Почему ты думаешь, что здесь есть тайна?
— Должна быть! Ты так долго прожил! Ты видел Потоп: а он был десять или двадцать жизней тому назад. И все же ты еще сидишь здесь. Вокруг тебя мужчины и женщины, которые кажутся такими же, не имеющими возраста, как и ты. Сколько лет Лу-нинмарка? Сколько лет Хасидунуму?
Я смотрел на Зиусудра долго и серьезно. Руки мои дрожали, и я чувствовал в себе первые признаки той ауры бога, все те странные вещи, которые происходят со мной и накатывают на меня, когда внутри меня все завинчено, словно пружина, от нетерпения и желания получить что-то.
— Скажи мне, отец, что мне делать, чтобы, подобно тебе, победить смерть? Все боги, сообща, подарили тебе вечную жизнь. Кто созовет их на такой же сонет ради меня?
— Ты сам. Единственный, который может это сделать, — сказал Зиусудра.
Я еле мог дышать.
— Как? Как это сделать?
Он ответил мне очень просто:
— Покажи мне сперва, что ты можешь победить сон, а затем мы посмотрим, что можно сделать, чтобы победить смерть. Ты можешь убивать львов, о великий герой. Можешь ли ты сразить сон? Я приглашаю тебя на испытание, на пробу сил. Сиди здесь возле меня семь ночей и шесть дней без сна и потом, может быть, та найдешь ту жизнь, которую ищешь.
— Значит, таков путь?
— Это путь к пути.
Волнение в душе моей утихло. Мной снова овладел покой. Все-таки он собирается вести меня по избранному пути.
— Я попытаюсь, — ответил я.
Испытание и впрямь было суровым: шесть дней и семь ночей! Как такое может осуществить смертный? Но я был уверен в себе. Я был не простым смертным. Я верил в это с детских лет, и как оказалось, справедливо. Я побеждал львов и демонов. Я и сон смогу сразить. Разве во время войн не случалось мне проводить дни без сна, довольствуясь одним или двумя часами отдыха? Разве не шагал я по диким пустыням ночью и днем, будто сон не был мне нужен? Я смогу это сделать, в этом я был уверен. Во мне было рвение. Я сел на корточки возле пего, уставился на его гладкое, розовое спокойное лицо и приготовился к испытанию.
К моему стыду сон напал на меня, как смерч, в одно мгновение. Но я даже не знал, что я сплю.
Глаза мои были закрыты, дыхание стало хриплым. Как я уже сказал, все это произошло в одно мгновение. Я думал, что бодрствую, что я смотрю на Зиусудру и его жену, такую же древнюю, как он сам. И он показал на меня и сказал ей:
— Посмотри на этого героя, на этого силача, который жаждет вечной жизни! Сон напал на него, как песчаный смерч.
— Дотронься до него, — сказала она, — разбуди его. Пусть вернется с миром в собственный город, через те ворота, через какие ушел.
— Нет, — сказал ей Зиусудра в моем сне, — я дам ему выспаться. Но пока он спит, жена, пеки по караваю хлеба каждый день и клади его у его изголовья. И каждый раз делай зарубку на стене, чтобы потом можно было сосчитать дни. Ибо род человеческий лукав. Проснувшись, он станет утверждать, что не спал.
Вот она и пекла хлеб, и ставила зарубки на стене каждый день, а мне спилось, что я спал и спал, думая, что не сплю, день за днем. Они наблюдали за мной и смеялись, улыбаясь моей глупости. А потом наконец Зиусудра коснулся меня, и я проснулся. Но и это по-прежнему происходило в моем сне.
— Почему ты меня трогаешь? — спросил я, а он ответил: — Чтобы тебя разбудить.
Я в удивлении посмотрел на него и стал горячо возражать, что я не спал, что только секунда прошла с той поры, как я присел на корточки, и — глаза мои не смыкались ни на секунду с той поры, как я сел. Он засмеялся и мягко сказал, что его жена пекла по караваю хлеба каждый день, пока я спал, и клала этот каравай со мной рядом.
— Иди, Гильгамеш, пересчитай их, и увидишь, сколько дней ты спал!
Я посмотрел на караваи. Их было семь. Первый был как камень, второй почти такой же черствый, третий был влажный. Четвертый покрылся плесенью у корочки, пятый был весь заплесневелый. Только шестой был свежий. Я увидел, что седьмой печется на углях. Он показал мне отметки на стене, и я понял, что позорно провалился. Я никогда не найду своего пути на дороге к вечной жизни. Отчаяние поглотило меня. Я почувствовал, как смерть подкрадывается ко мне, аки тать в нощи, входит в мою опочивальню, сковывает меня своими холодными костлявыми пальцами. Я громко застонал и проснулся. Ибо все это было по-прежнему в моем сне.
Я посмотрел на Зиусудру и потер лоб рукой, словно хотел освободиться от тумана или от савана. Спать, думая, что я не сплю, видеть сны во сне, и проснуться во сне, и затем проснуться по-настоящему — и все же не знать, спал я, снилось ли мне все это или происходило на самом деле, и спал ли я сейчас или нет — ах, я был навеки потерян в лабиринте иллюзий. Я был потерян!
Я неуверенно приложил к глазам кончики пальцев.
— Я проснулся? — спросил я.
— Думаю да.
— Но я спал?
— Да, спал.
— А долго я спал?
— Может быть час. Может быть день, — пожал он плечами.
Он сказал это так, словно для пего это было одно и то же.
— А мне снилось, что я проспал шесть дней и семь ночей, а ты и твоя жена смотрели на меня, и каждый день она пекла хлеб. А потом ты разбудил меня, и я сказал, что я не спал, но потом увидел семь караваев перед собой. И когда я их увидел, я почувствовал, что смерть уже взяла меня за глотку, и проснулся, потому что закричал.
— Я слышал, что ты вскрикнул, — сказал Зиусудра. — Это было секунду назад, перед тем, как ты проснулся.
— Значит, сейчас я не сплю? — все еще неуверенно спросил я.
— Ты не спишь, Гильгамеш. Но ты спал. Ты сам этого не знал. Сон сразил тебя в первую же минуту твоего испытания.
— Значит, я его провалил испытание, — сказал я грустным голосом. — Я обречен на смерть. Нет мне надежды. Куда бы ни ступала моя нога, везде я нахожу смерть — даже здесь!
Он улыбнулся мне нежной, понимающей улыбкой, как улыбаются малым детям:
— Ты думал, наши тайны спасут тебя от смерти? Они не могут спасти даже меня. Ты это понимаешь. Все эти обряды, которые мы соблюдаем, все тайны: ОНИ НЕ МОГУТ СПАСТИ ДАЖЕ МЕНЯ!
— Но ведь все рассказывают, что ты никогда не умрешь.
— Ну да. Это сказка, предание. Но ведь это не то предание, которое мы сами здесь рассказываем. Когда это я говорил тебе, что избегу смерти? Скажи мне, когда я это говорил тебе такие слова, Гильгамеш, а?
Я ошеломленно смотрел на него:
— Ты сам сказал, что смерти нет. Только делай то, что ты должен делать, и смерти не будет. Ты сам так сказал.
— Правильно. Но ты совсем не понял того, что я хотел сказать.
— Я понял то, что ты говорил, так мне показалось.
— Правильно. Это самое поверхностное, самое легкое знание. Это то самое, что ты надеялся найти. Но это не настоящее знание.
И снова нежная улыбка, такая ласковая, такая любящая. Он тихо сказал:
— Мы тут со смертью заключили договор. Мы знаем ее тайны, она знает наши. Мы знаем, как она действует, она знает, как действуем мы. Но есть у нас и особые тайны, и они защищают нас на время от смерти. Но только на время. Бедняга Гильгамеш, ты так много прошел, чтобы узнать так мало!
Меня озарило, и это озарение наполнило мою душу. Я почувствовал, что кожу мою словно закололи иголками. Я задрожал, когда правда объявилась во всей своей полноте. Я затаил дыхание. Был вопрос, который я должен был задать сейчас же, но я не знал, достанет ли у меня смелости задать его, и я не думал, что получу на него ответ от этого человека. Но все же, помолчав, я сказал:
— Скажи мне одно. Ты Зиусудра. Но ты Зиусудра из Шуруппака?
Он ответил мне не колеблясь. И его ответ только подтвердил то, что я уже начинал понимать.
— Зиусудра из Шуруппака давным-давно мертв, — сказал он.
— Тот самый, который вывел свой народ в высокие земли, когда полились дожди?
— Умер, и очень давно.
— А Зиусудра, который настал после него?
— Тоже умер. Не могу тебе сказать, сколько человек с таким именем сидели на этом троне, но я не третий, не четвертый и даже не пятый. Мы умираем, и другой занимает место и титул. И так мы продолжаем соблюдать наши тайны. Я очень стар, но не буду же я сидеть тут вечно. Может быть, Лу-нинмарка станет Зиусудрой после меня, может быть кто-то еще. Может быть даже ты, Гильгамеш.
— Нет, — сказал я. — Не я.
— А что ты теперь будешь делать?
— Вернусь в Урук. Снова сяду на трон. Буду жить свои дни, сколько их там мне еще осталось.
— Ты знаешь, ты можешь остаться с нами, если пожелаешь, и принимать участие в наших обрядах и обучиться нашим навыкам.
— Научиться у вас, как держать смерть на расстоянии, хотя и не победить окончательно, ибо это невозможно.
— Да.
— Но если я отдам себя в ваши руки, то никогда не смогу покинуть этот остров?
— Ты и сам не захочешь, если станешь одним из нас.
— А каким же образом это отличается от смерти? — спросил я. — Я потеряю целый мир, а взамен получу только маленький песчаный остров. Жить в маленькой комнатушке, работать на полях, вечером читать молитвы, есть только определенную пищу — короче, жить пленником на таком маленьком острове, который можно пройти пешком от берега до берега за час или два…
— Ты бы не стал пленником. Если бы ты остался, это произошло бы только по твоей доброй воле.
— Но это не та жизнь, отец, которую я выбрал бы…
— Нет, конечно, — сказал он. — Я так и думал.
— Я благодарен за предложение.
— Оно не отменяется. Ты можешь прийти к нам в любое время, Гильгамеш, если только захочешь. Но я не думаю, что ты это сделаешь.
Он опять улыбнулся и протянул руку. Так же, как в первый раз, он дотронулся ею до моего лица в знак благословения. Какой холодной была его рука! Его прикосновение было словно жало. Когда Лу-нинмарка вывел меня на поверхность, я все еще чувствовал то место, где он коснулся меня пальцами. Казалось он оставил отпечаток на щеке.
37
Я приготовился покинуть маленький остров. По приказанию Зиусудры мне дали новую богатую одежду и ленту на голову. Я совершал омовения, пока не стал чист, как свежий снег. Лодочник Сурсунабу перевез меня в Дильмун, откуда я сам уже смогу устроить свое возвращение домой. Настроение у меня было несколько подавленное, да и как иначе? Зиусудра все это высказал в одной фразе: я так много шел, чтобы узнать и получить столь мало. И все же я не был в отчаянии. Я поставил все на карту и проиграл, но шансы были не так плохи. Только глупец будет рыдать, когда он бросает кости и просит у них невозможного, а кости ему этого не дают.
Настало время моего отъезда. Старый жрец Лу-нинмарка пришел ко мне и произнес небольшую речь:
— Зиусудра чувствует глубокую скорбь, что ты предпринял такое далекое путешествие, перенес такие опасности и лишения, а не получил никакой награды. Чтобы утешить тебя, он решил открыть тебе тайну, сокровище богов. Он дает это тебе как дар, чтобы ты унес его в свою страну.
— А что это? — спросил я.
— Пойдем со мной.
На самом деле я чувствовал себя таким несчастным, что мне уже не хотелось никакого подарка от Зиусудры. Мне хотелось только поскорей отсюда убраться и быстро попасть в Урук. Но я знал, что отказываться от подарка было бы непристойно и невоспитанно. Поэтому я последовал за жрецом в ту часть острова, где земли вдавались в море узким длинным краем, похожим на язык или лезвие кинжала. На мысе была гора, состоящая из тысяч раковин моллюсков странной формы: с одной стороны они все были шероховатые и неровные, с другой же — гладкие и блестящие. Возле них лежали камни вроде тех, какими пользуются ныряльщики, когда хотят нырнуть поглубже в море.
— Ты удивляешься, зачем мы сюда пришли? — сказал Лу-нинмарка.
Он усмехнулся. Он поднял одну из серых раковин и взвесил ее на руке, гладкой стороной вниз, потом снова бросил на землю. Потом он указал на море.
— Вот то место, где растет растение, которое мы называем Стань-Молодым. Вот здесь, на дне моря.
Нахмурившись, я сказал:
— Стань-Молодым? Что это за растение?
Он удивленно посмотрел на меня.
— Разве ты о нем не слышал? Это чудо из чудес. Из пего мы делаем лекарства для излечения самых безнадежных и тяжких недугов, а самый страшный из них — старость. Это лекарство возвращает человеку прежнюю силу, убирает морщины с его лица, заставляет волосы расти. И растение, из которого делается это снадобье, лежит в этих водах. Видишь эти раковины? Это его листья. Мы ныряем за этим растением, мы приносим его на поверхность, извлекаем из него силу, а остальное выбрасываем. Из плодов этого растения мы готовим настойку, которая сохраняет нашу силу и в старости, а может от старости и предохранить. Прощальный дар Зиусудры тебе: я должен позволить тебе взять с собой в путешествие плод Стань-Молодым.
Изумлению моему не было предела.
— Мы не стали бы шутить над тобой злые шутки, Гильгамеш.
Изумление на момент лишило меня дара речи. Когда я смог заговорить, то спросил:
— Как же мне добыть эту поразительную вещь?
Лу-нинмарка доказал рукой на камни для ныряния, веревки и море. Он жестом приказал мне раздеться и нырнуть в воду.
Я только на момент заколебался. Море — это владения Энки, а я никогда не чувствовал себя спокойно перед этим богом. Для меня было бы совершенно новым переживанием войти в море. Ну что же, подумал, я, до сих пор Энки не причинил мне никакого вреда, а мальчиком я довольно часто нырял в реки. Чего же мне бояться? Растение Стань-Молодым ждало меня в этих водах. Я сбросил свой плащ, привязал к ногам тяжелые камни и, спотыкаясь, побрел к воде.
Какой она была чистой эта вода, какой теплой, какой нежной! Она лизала розовый песок у берега и сама приобретала от этого розовый оттенок. Я взглянул на Лу-нинмарка, который жестами подбадривал меня. Здесь было мелко; и целую вечность, казалось, я брел в воде колено. В конце концов я подошел к тому месту, где дно круто обрывалось и, казалось, я нависал над пастью бездонного обрыва внизу. Я оглянулся. И снова Лу-нинмарка поощрил меня жестами. Я глубоко вздохнул и бросился вперед и вниз, куда тянули меня камни.
Радостно парить, опускаясь в эту бездну! Это было похоже на полет, совсем без усилий, плавно и спокойно, полет вниз. Было совсем не страшно. Цвет моря сгущался вокруг меня. Теперь оно сияло богатым цветом сапфира. Пока я опускался, рыбы подплывали ко мне и изучали меня огромными выпученными глазами. Они были всех цветов: в желто-черную полоску, багряные, лазурные, цвета топаза и изумруда, цвета бирюзы. Они были таких цветов, каких я никогда не видел, и таких сочетаний, в которые трудно было поверить. Я мог бы дотронуться до них — так близко они были. Они танцевали вокруг меня с непередаваемой грацией.
Вниз, вниз, вниз. Я поднял руки над головой и свободно отдался притяжению бездны. Волосы струились у меня над головой, изо рта вырывался пенящийся поток пузырьков. В груди моей сердце начинало стучать, словно колокол. Но сердце мое радовалось: по всему моему телу проходила волна наслаждения. Не могу сказать, как долго это продолжалось и как давно я не испытывал такой радости. Наверное с тех пор, как Энкиду покинул меня. Ах, Энкиду, Энкиду, если бы ты мог быть со мной сейчас!
Вода здесь была намного прохладнее. Мерцающий свет далеко вверху был бледным, голубоватым, отдаленным, словно свет луны, проходящий сквозь облака. Вдруг под ногами я почувствовал твердую ночку: я достиг дна этого затонувшего царства. Под ногами мягкий песок, передо мной зубчатые острые скалы. Где это растение? Где Стань-Молодым? Ах, вот оно. вон оно! Я увидел множество этих растений. Это были каменные серые листья, прильнувшие к скале. Я слегка тронул некоторые из них, думая, где же то самое, которое совершит надо мною волшебное действо? Может быть, вот это повернет годы вспять? Я оторвал одно растение. Это стоило мне большого усилия. Внешняя поверхность его была покрыта острыми шинами, и я изрезал руки, словно рвал розу. Я увидел, как появилось мутноватое облачко крови. Но в моих руках было растение жизни, растение души. Я крепко сжал его.
Я поднял его над головой и испустил бы ликующий вопль, если бы такое было возможно в этом мире вечного молчания. Стань-Молодым! Да! Может быть, вечная жизнь была и не про меня, но по меньшей мере, я смогу защитить себя от укусов времени!
Поднимайся теперь, Гильгамеш! Плыви к поверхности моря! Только теперь я в первый раз почувствовал, что почти совсем израсходовал свой запас воздуха.
Я обрезал камни, привязанные к моим ногам, и поднялся вверх стремительно, как стрела, прорезая воду, разгоняя перепуганных рыб. Меня окружило хрустальное сияние. Я вдохнул воздух и почувствовал благословенное тепло солнца. Смеясь, барахтаясь в воде, я бросился на грудь моря и поспешил к берегу. Через несколько секунд я уже достиг мелководья, встал и бегом помчался к берегу.
Я протянул руку к Лу-нинмарка, показывая ему грубую серую раковину у себя в руке. Кровь все еще струилась из моих порезов, и я чувствовал, как морская вода, затекая в них, начинает жечь.
— Это оно? — воскликнул я. — Это то самое?
— Давай-ка посмотрим, — пробормотал он. — Дай-ка сюда твой нож.
Он взял у меня нож и ловко вставил лезвие между двумя каменными листками. С силой, какой я в нем не подозревал, старый жрец разделил листочки и раскрыл их по обе стороны. Внутри я увидел нечто странное — пульсирующую складчатую розовую мякоть, нежную, сложную и таинственную, словно самое тайное место женщины. Но эта мякоть оставила Лу-нинмарку равнодушным. Он порылся пальцами в ее складках, издал торжествующий возглас и извлек что-то круглое, гладкое и блестящее — жемчужину, которая и есть плод растения Стань-Молодым.
— Вот то, что мы искали, — сказал он.
Он небрежно выбросил каменные листочки и розовую мякоть. С неба сразу же камнем свалилась птица, чтоб съесть это нежное мясо. Жрец бережно держал в ладонях жемчужину, улыбаясь ей, как дорогому дитяти. В теплом солнечном свете жемчужина, казалось, светилась внутренним светом, сливочно розовый цвет смешивался с оттенками голубого. Лу-нинмарка нежно дотронулся до нее кончиком пальца, покатав ее на ладони, искренне восхищаясь ею. Потом, через несколько секунд, он положил мне ее на ладонь и сомкнул на ней мои кровоточащие пальцы.
— Положи ее в свой пояс, — сказал он, — и храни ее, как величайшую драгоценность. Увези ее с собой в Урук и храни ее в своей сокровищнице. Когда ты почувствуешь, что годы тяжким бременем ложатся на тебя, вынь ее, Гильгамеш, сотри в порошок, смешай с добрым крепким вином и выпей залпом. Вот и все. Глаза твои снова станут ясными, дыхание — глубоким, сила твоя вновь станет силой покорителя львов, каким ты когда-то был. Вот наш дар тебе, о Гильгамеш из Урука.
— Я не смел и просить ни о чем подобном.
— Теперь идем. Лодочник ждет тебя.
38
Как всегда мрачный и молчаливый, лодочник Сурсунабу перевез меня к концу дня на соседний остров. Я нашел себе пристанище на несколько дней в главном городе Дильмуна. Теперь надо ждать корабль, идущий в наши земли, на котором я смогу купить себе право проезда. Я бесцельно блуждал по крутым улочкам, мимо лавок, где ремесленники, кузнецы по золоту и меди, занимались своей работой прямо на виду; я смотрел на море и пристани, на корабли. Я часто в мыслях уносился на маленький песчаный остров, видневшийся в море. Я думал о Зиусудре, который был не Зиусудрой, о жрецах и жрицах, служивших ему, о настоящей повести о Потопе, которую они мне рассказали, о каменном плоде растения Стань-Молодым, которое было спрятано у меня в поясе. Вот и кончилось мое паломничество, мой поиск. Я отправлялся домой. И если я и не нашел того, что искал, по крайней мере, я нашел то, что могло отогнать моего врага, держать его на расстоянии, если не победить.
Так тому и быть. А теперь — в Урук!
В порту стоял торговый корабль из Мелуххи. Отсюда он направлялся к северу почти до Эриу и Ура, чтобы продать свои товары в обмен на то, что производят наши земляки. Нагрузившись, он отправится назад, в Море Восходящего Солнца, а потом уплывет в далекое и таинственное место, далеко на востоке, откуда он приплыл. Это я узнал от лагашского купца, который жил в том же странноприимном доме.
Я отправился в порт и нашел капитана мелуххского корабля. Это был маленький хрупкий человек с темной, как черное дерево, кожей и тонкими чертами лица. Он довольно хорошо понимал мой язык и сказал, что возьмет меня пассажиром. Я спросил о цене, и он назвал ее. По-моему, она равнялась половине стоимости его корабля. Он уставился на меня глазами, как полированный агат и улыбнулся. Неужели он думал, что я стану с ним торговаться? Как я мог? Я, царь Урука. Я не стал торговаться. Может быть, он это знал и просто воспользовался этим? Скорее всего он думал, что я просто здоровенный дурак, у которого серебра больше, чем мозгов. Что же, цена была большая. Она съела почти все мое оставшееся серебро. Но это было неважно. Я так давно не был дома, что с радостью заплатил бы и больше, ибо он обещал довезти меня домой.
Наконец мы отчалили. В день, когда небо было раскаленным, как наковальня, маленькие темнокожие жители Мелуххи поставили паруса, сели на весла, и мы вышли в море, держа путь на север.
Груз корабля состоял из древесины разных сортов из их собственных краев, которую они привязали на палубе в разных местах для придания кораблю устойчивости. Они взяли также сундуки с золотыми слитками, гребни и статуэтки из слоновой кости, драгоценные камни. Капитан сказал, что плавал по этому пути пятьдесят раз, и хотел бы еще пятьдесят раз проплыть по нему, прежде чем умрет. Я просил его рассказать мне о землях, которые лежали между нашими землями и Мелуххой. Я хотел знать все: какие берега, что на них растет, чем занимаются жители и тысячи разных вещей, но он только пожимал плечами и отвечал:
— А что в этом интересного? Мир везде один и тот же.
Мне стало жаль его, когда я услышал такое.
Среди этих мелуххианцев я себя чувствовал великаном. Я давно уже привык к тому, что на голову выше окружающих меня людей, уроженцев наших земель, но в этом плавании я увидел, что матросы корабля едва доходили мне до пупка, прыгая вокруг меня, словно мартышки. Клянусь Энлилем, я казался им каким-то чудовищем. Но они не выказывали ни страха, ни почтения: я для них был чем-то вроде варварской диковинки. Я представлял себе, как они будут развлекать своих земляков: «Хотите верьте хотите нет, но у нас в пути из Дильмуна в Эриду был пассажир ростом со слона. И глуп, как слон, честное слово! И ступал он по-слоновьи: нам все время приходилось быть настороже, чтобы не попасться ему под ноги. А то бы он нас растоптал и не заметил, как это сделал!» И впрямь я чувствовал себя неотесанной деревенщиной, такими ловкими и маленькими они были по сравнению со мной. В свою защиту хочу сказать, что и корабль был построен для людей меньшего роста, чем я. Не моя вина, что по этому кораблю мне приходилось передвигаться чуть ли не на четвереньках, согнувшись и прижимая руки к бокам.
Солнце было добела раскалено, и безоблачное небо было к нам беспощадно. Ветра почти не было. Но эти мореходы столь искусны, что заставляли свой корабль двигаться в безветренную погоду. Я с восхищением смотрел на них. Они работали столь слаженно, словно у них был единый разум на всех. Каждый выполнял свое дело так, что не нужны были никакие команды. Они быстро и молча работали в иссушающей жаре. Если бы они попросили меня выполнить какую-нибудь работу, я б ее сделал, но они меня оставили в покое, словно догадываясь, что я царь! Они, по-моему, нелюбопытный народ. Но работяги они отменные.
В сумерках, когда наступало время ужина, они несмело приглашали и меня присоединиться к ним. Каждый вечер они ели варево из мяса или рыбы такого огненного вкуса, что мне казалось, я обожгу себе губы. А еще они ели какую-то кашу, отдававшую кислым молоком. Поев, они пели: очень странная музыка, их голоса тянули какую-то извилистую мелодию, похожую на след змеи. Я был рад тому, что существовал отдельно от них, погруженный в себя, потому что я устал и мне было над чем поразмыслить. Снова и снова я нащупывал жемчужину Стань-Молодым и часто думал об Уруке и о том, что меня там ждет.
В конце концов показались долгожданные берега. Мы вошли в дельту реки и поплыли вверх к тому месту, где река разделяется. Вот тут текла Идигна, уходя вправо, а наша великая река Буранунну, уходила влево широким потоком. Я возблагодарил Энлиля. Я еще не был дома, но ветер, который ласкал мои ноздри, вчера еще пронесся над моим родным городом, и одного этого было достаточно, чтобы так обрадовать меня.
Чуть погодя мы стали у пристани великого священного города Эриду. Тут я попрощался с капитаном корабля и сошел на берег. Дальше я не мог ехать на этом корабле, потому что следующим портом захода был Ур. Мне нельзя было попадать туда в роли одинокого путника. Во-первых в Уре меня бы узнали. Если бы я ступил туда ногой, не имея армии за спиной, не видать мне было бы Урука.
И в Эриду меня тоже знали. Я и трех минут не пробыл на берегу, а уже видел бегающие удивленные глаза и указующие на меня пальцы, услышал шепот благоговения и ужаса: «Гильгамеш! Гильгамеш!» Так оно и должно было быть. Я много раз бывал в Эриду на осенних обрядах, которые следуют сразу же за Священным Браком. Однако сейчас была не осень, и я прибыл без своей свиты. Неудивительно, что они показывали пальцами и удивленно перешептывались.
Это самый старый город в мире, Эриду. Мы считаем, что это первый из пяти городов, существовавших до Потопа. Хотя во мне уже не было прежней веры в старые предания, какая была во мне до того, как я посетил Зиусудру. Энки — главный бог этих земель, и у него власть над пресными водами, которые под землей. Его главный храм — в этом городе, а под храмом — главное обиталище бога. Так говорят в народе. И это правда: начни копать где угодно возле Эриду, и везде наткнешься на свежую пресную воду. Эриду лежит несколько в стороне от Буранунну, но связан с рекой каналами и хорошо проходимыми лагунами, поэтому он такой же порт, как и приречные города. Однако его местоположение не совсем удачно, поскольку пустыня подходит почти к самым городским стенам, и мне кажется, что в один прекрасный день дюны просто засыплют его. Они, должно быть, тоже этого боятся. Не только храмы, а и весь город построен на высоком помосте. Вокруг Эриду много камня, который и использовали строители. Стена помоста очень массивна и облицована песчаником, а ступеньки, ведущие на помост, сделаны из больших глыб отполированного мрамора. Можно позавидовать тому, сколько камня возле этого города, как много можно из него построить, не то что мы, вынужденные строить только из глины и грязи.
Купцы Урука очень давно завели торговый дом в Эриду, поблизости от храма Энки. Это их общее достояние, где они могут взять кредиты друг у друга, привести свои торговые книги в порядок, посплетничать и поговорить о спросе на товары — да мало ли что нужно торговцам в чужом городе. Именно туда пошел я прямо с корабля, не обращая внимания на шепот и вытянутые в мою сторону пальцы: «Гильгамеш! Гильгамеш!» Когда я вошел в торговый зал, там было три человека, занятых работой. При виде меня они повскакали с мест, заахали и побледнели, словно сам Энлиль вошел к ним. Потом они пали на колени, отдавая мне знаки почтения, как подобает перед лицом царя. Они воздевали к небу руки и качали головами, как безумные. Прошло немало времени, прежде чем от них можно было что-то добиться.
— Ты жив, о царь, — беспрерывно причитали они.
— Да, — ответил я. — А кто говорит обратное?
