Крысолов

— Роза, а где Ронни? — тревожно спросил Хоуард. — Куда он девался?

— Он так гадко себя вел, мсье, — пожаловалась Роза. — Он хотел смотреть танки, и я ему сказала, что туда нельзя ходить. Я ему сказала, что он очень, очень гадкий мальчик, мсье, и что вы очень на него рассердитесь. А он все равно убежал.

— Можно, и я пойду смотреть танки, мистер Хоуард? — звонко пропищала Шейла по-английски.

— Сегодня нельзя, — машинально ответил он по-французски. — Я ведь вам велел всем оставаться здесь.

Он нерешительно озирался. Непонятно, оставить ли детей на месте и одному искать Ронни или взять их с собой. Любой шаг может навлечь на детей опасность. Если их оставить, как бы не случилось еще хуже. Он взялся за ручку коляски и покатил ее вперед.

— Пойдемте, — сказал он.

Пьер придвинулся к нему и прошептал:

— Можно, я повезу?

Впервые малыш заговорил с ним сам. Хоуард уступил ему коляску.

— Конечно, вези, — сказал он. — Помоги ему, Роза.

И пошел с ними туда, где стояли танки и грузовики, со страхом всматриваясь в толпу. Вокруг машин собрались немецкие солдаты, серые, усталые, и усердно старались расположить к себе недоверчивых местных жителей. Иные чистили свое обмундирование, другие хлопотали у машин. У некоторых в руках были небольшие разговорники, и они старались завязать разговор с французами. Но те держались угрюмо и замкнуто.

— Вот он, Ронни! — сказала вдруг Шейла.

— Где? — Хоуард обернулся, но не увидел мальчика.

— Вот он, вон там, — сказала Роза. — Ох, мсье, какой он гадкий! Смотрите, мсье, он сидит в танке с немецкими солдатами!

Холодный страх пронзил сердце Хоуарда. Он плохо видел на таком расстоянии. Прищурился, напряженно всмотрелся. Да, верно, Ронни там, куда показывает Роза. Мальчишеская голова чуть видна над краем стального люка наверху орудийной башни, Ронни оживленно болтает с немцем. Похоже, солдат приподнял его и показывает, как водитель управляет танком. Премиленькая сценка братания.

Старик торопливо обдумывал положение. Ронни сейчас почти наверняка говорит по-французски, у него нет повода перейти на английский. Но ни его сестренке, ни самому Хоуарду не следует подходить близко: мальчик взбудоражен и тотчас начнет по-английски рассказывать им про танки. Меж тем надо его увести немедля, пока он не думает ни о чем, кроме танка. Едва он подумает о чем-нибудь другом, об их путешествии или о Хоуарде, он неизбежно выдаст их своей ребячьей болтовней. Стоит ему утратить интерес к танку — и через пять минут немцы узнают, что он англичанин и что старик англичанин бродит по городу.

Шейла потянула его за рукав.

— Я хочу ужинать, — сказала она. — Можно мне сейчас поужинать? Пожалуйста, мистер Хоуард, можно мне сейчас ужинать?

— Сию минуту, — рассеянно отозвался Хоуард. — Сию минуту все мы будем ужинать.

А ведь это отличная мысль. Шейла проголодалась, значит, голоден и Ронни, разве что немцы угощали его конфетами. Придется рискнуть. Тут есть питательный пункт, о котором упомянул немец, когда они входили в город; в сотне с лишком шагов дальше на площади Хоуард приметил походные кухни.

Он показал на них Розе.

— Видишь дым? Я поведу туда младших, там мы поужинаем, — сказал он небрежно. — Пойди позови Ронни и приведи его к нам. Ты проголодалась?

— Oui, monsieur. — Она подтвердила, что очень хочет есть.

— Нам всем дадут отличный горячий ужин, горячий суп с хлебом, — сказал он, стараясь вызвать в воображении картинку пособлазнительней. — Поди скажи об этом Ронни и приведи его. Я пойду с маленькими.

Он отослал ее и последил, как она бежит через толпу, босые ноги так и мелькали. Потом торопливо пошел с остальными детьми прочь, чтобы Ронни не мог их окликнуть. Успел заметить, как девочка подошла к танку и настойчиво заговорила с немцами, потом потерял ее из виду.

Помогая Пьеру толкать коляску в сторону походных кухонь, старик про себя помолился — только бы Роза успешно выполнила неожиданное поручение. А от него уже ничего не зависит. Их судьба теперь в руках двух детей и в руках божьих.

Подошли к дощатому столу, окруженному скамьями. Хоуард поставил коляску, усадил Пьера, Шейлу и безымянного маленького голландца за стол. Тут раздавали суп в грубых мисках и по куску хлеба; он получил на всех четыре миски и отнес к детям на стол.

Потом обернулся — рядом стояли Роза и Ронни. Мальчик раскраснелся, вне себя от восторга.

— Меня взяли в танк, — сказал он по-английски.

— Рассказывай по-французски, пускай и Пьеру будет понятно, — мягко сказал по-французски Хоуард.

Пока, наверно, никто ничего не заметил. Но этот город бесконечно опасен: в любую секунду дети могут перейти на английский, и тогда все пропало.

Ронни сказал по-французски:

— Там большущая пушка, мсье, и две маленьких, и управляешь двумя рукоятками, и машина делает семьдесят километров в час.

— Садись и поужинай, — сказал Хоуард.

Он дал Рональду суп и кусок хлеба.

— Ты покатался, Ронни? — с завистью спросила Шейла.

Искатель приключений чуть замялся.

— Нет еще, — сказал он. — Но они обещали меня покатать завтра или еще когда-нибудь. Они очень странно говорят. Я плохо понимал. Можно, я завтра пойду покатаюсь, мсье? Они меня звали.

— Там видно будет, — сказал старик. — Может быть, завтра мы уже отсюда уйдем.

— А почему они странно говорят, Ронни? — спросила Шейла.

Роза вдруг сказала:

— Это подлые немцы, они пришли убивать людей.

Старик громко закашлялся.

— Сидите все-смирно и ешьте, — сказал он. — Поговорили достаточно.

Больше чем достаточно, подумалось ему: если немец, раздающий суп, слышал, быть беде.

Нет, в Анжервиле им не место, любой ценой надо увести отсюда детей. Через час ли, через два разоблачения не миновать. Он немного подумал: до темноты еще несколько часов. Конечно, дети устали, и все же лучше поскорей выбраться из города.

Следующий город в намеченном им списке — Шартр, там он рассчитывал сесть в поезд до Сен-Мало. Сегодня вечером до Шартра не дойти, это около тридцати миль к западу. Теперь почти уже нет надежды ускользнуть с территории, занятой немцами, но и выбора нет, он пойдет в Шартр. Ему и в голову не приходило свернуть с этого пути.

Дети ели очень медленно. Двое младших, Пьер и Шейла, потратили на ужин почти час. Хоуард ждал с истинно стариковским терпением. Бесполезно их торопить. Но вот они кончили, он вытер им рты, вежливо поблагодарил немца-повара, взял коляску и вывел детей на дорогу к Шартру.

Дети еле плелись, волоча ноги. Девятый час, обычно в это время они уже давно в постели, да притом они очень наелись. И солнце, хоть и склонялось к горизонту, было еще жаркое, — ясно, что пройти много они не в силах. Но все же Хоуард вел их, стремясь уйти как можно дальше от Анжервиля.

Мысли его занимал маленький голландец. Хоуард не оставил его у монахинь, как собирался раньше; в Анжервиле ему было не до поисков монастыря. Не оставил он там и Пьера, хоть и обещал себе избавиться от этой заботы. Пьер не в тягость, но этот новый подопечный — нешуточная ответственность. Он не говорит ни слова на тех языках, на которых говорят сам Хоуард и другие дети. Неизвестно даже, как его зовут. Может быть, есть какая-то метка на его одежде.

И тут старик с отчаянием сообразил, что одежда пропала. Она осталась у немцев, когда мальчика мыли и избавляли от паразитов; все это тряпье наверняка уже сожгли. Быть может, установить личность мальчика не удастся до конца войны, лишь тогда можно будет навести справки. А быть может, не удастся никогда.

Хоуард совсем расстроился. Одно дело передать монахиням ребенка, когда знаешь, кто он, и родные могут его разыскать. И совсем другое — когда о нем ровно ничего не известно. На ходу старик и так и эдак обдумывал новую заботу. Единственное звено, связующее мальчика с прошлым, — что он был кем-то брошен в Питивье и найден там в июне, такого-то числа, и засвидетельствовать это может только он, Хоуард. С этим свидетельством, быть может, когда-нибудь и удастся найти родителей мальчугана или его близких. Если же теперь оставить мальчика в монастыре, свидетельство это скорей всего затеряется.

Они брели по пыльной дороге.

— У меня ноги болят, — захныкала Шейла.

Она явно выбилась из сил. Старик поднял ее, усадил в коляску, посадил туда же и Пьера. Пьеру он дал шоколад, обещанный с утра, остальные дети тоже получили по кусочку. Ненадолго они оживились, повеселели, и Хоуард устало покатил коляску дальше. Теперь главное — поскорее найти ночлег.

Он остановился у первой же фермы, оставил коляску и детей на дороге и пошел во двор узнать, дадут ли им тут постель. Его поразила неестественная тишина. Даже собака не залаяла. Он крикнул и постоял, выжидая, освещенный последними лучами солнца, но никто не отозвался. Хоуард толкнул дверь — заперто. Вошел в хлев, но скотины там не оказалось. В навозе копались две курицы, а больше — ни признака жизни.

Ферма была покинута.

Как и в прошлую ночь, спали на сеновале. Одеял на этот раз не было, но, пошарив кругом в поисках хоть чего-то, чем бы можно укрыться, Хоуард нашел большой кусок брезента, — вероятно, им покрывали скирды. Старик перетащил брезент на сеновал, сложил на сене вдвое, уложил детей и верхней половиной укрыл их. Он ждал хлопот, болтовни, капризов, но дети слишком устали. Все пятеро были рады лечь и отдохнуть; очень скоро все они уснули.

Хоуард вытянулся на сене рядом с ними, смертельно усталый. За последний час он выпил несколько глотков коньяку, стараясь одолеть изнеможение и слабость; теперь, когда он лежал на сене на покинутой ферме, усталость будто растекалась вокруг него тяжелыми волнами. Положение отчаянное. Надежды как-то пробиться, вернуться в Англию, конечно, больше нет. Немецкая армия далеко опередила их. Возможно, она уже достигла Бретани. Вся Франция захвачена врагом.

Разоблачить его могут в любую минуту и наверняка разоблачат очень скоро. Это неизбежно. По-французски он говорит совсем неплохо, и все же по произношению можно узнать англичанина, он и сам это знает. Есть лишь одна надежда ускользнуть от немцев: если бы спрятаться на время, пока не подвернется какой-то выход, укрыться с детьми в доме какого-нибудь француза. Но в этой части Франции он не знает ни души, не к кому обратиться.

Да и все равно ни одна семья их не примет. Если бы и знать кого-то, нечестно так обременять людей.

Он лежал и сквозь дремоту горько размышлял о будущем.

Не то чтобы он уж вовсе никого тут не знал. Прежде он был немного, очень немного знаком с одной семьей из Шартра. Фамилия этих людей была Руже… нет, Ружан… Ружерон; да, так — Ружерон. Они приехали из Шартра. Познакомился он с ними в Сидотоне полтора года назад, когда ездил туда с Джоном в лыжный сезон. Отец был полковник французской армии, — что-то с ним стало, смутно подумалось Хоуарду. Мать — типичная толстушка француженка, довольно славная, тихая, спокойная. Дочь — отличная лыжница; закрыв глаза, почти уже засыпая, старик увидел — вот она в вихре снега скользит по косогору вслед за Джоном. Светлые волосы ее коротко острижены и всегда тщательно завиты по французской моде.

Он тогда проводил много времени с ее отцом. По вечерам они играли в шашки, пили перно и рассуждали о том, будет ли война. Старик начал думать о Ружероне всерьез. Если по какой-нибудь невероятной случайности тот сейчас в Шартре, тогда, возможно, еще есть надежда. Ружерон, пожалуй, поможет.

Во всяком случае, Ружероны могут хоть что-то посоветовать. Только тут Хоуард понял, как нужно, как необходимо ему поговорить со взрослым человеком, обсудить свое нелегкое положение, составить план действий. Чем больше он думал о Ружероне, тем сильней жаждал поговорить с таким человеком, поговорить откровенно, без недомолвок.

До Шартра недалеко, миль двадцать пять, не больше. При удаче они могут быть там завтра. Едва ли Ружерона можно застать дома, но… стоит попытаться.

Наконец он уснул.

Он часто просыпался в ту ночь, задыхался, измученное сердце отказывалось работать как положено. Каждый раз он приподнимался, выпивал глоток коньяку и полчаса сидел очень прямо, потом опять забывался в тяжелой дремоте. Дети тоже спали беспокойно, но не просыпались. В пять часов старик проснулся окончательно, сел, прислонясь к куче сена, и решил покорно ждать, пока настанет время будить детей.

Он пойдет в Шартр и разыщет Ружерона. Скверная ночь, которую он перенес, — предостережение: пожалуй, силы скоро изменят ему. Если так, надо передать детей в какие-то надежные руки. У Ружерона, если он здесь, дети будут в безопасности; можно оставить денег на их содержание, — деньги, правда, английские, но их, вероятно, можно обменять. Ружерон, пожалуй, приютит и его, даст немного отлежаться, пока не пройдет эта смертельная усталость.

Около половины седьмого проснулся Пьер и лежал рядом с ним с открытыми глазами.

— Лежи тихо, — шепнул старик. — Вставать еще рано. Постарайся уснуть опять.

В семь проснулась Шейла, завертелась и сползла со своей постели. Ее возня разбудила остальных. Хоуард с трудом встал и поднял их всех. Свел их с сеновала по приставной лестнице во двор и заставил по очереди умыться у колонки.

Позади послышались шаги, Хоуард обернулся — и очутился лицом к лицу с весьма внушительной особой; то была жена владельца фермы. Она сердито спросила, что он здесь делает.

— Я переночевал у вас на сеновале, мадам, вот с этими детьми, — сказал он кротко. — Тысяча извинений, но нам больше некуда было пойти.

Несколько минут она свирепо отчитывала его. Потом спросила:

— А кто вы такой? Не француз. Наверно, англичанин, и дети тоже?

— Это дети разных национальностей, мадам, — ответил Хоуард. — Двое французы, а двое швейцарцы из Женевы. И один голландец. — Он улыбнулся. — Как видите, всего понемножку.

Она окинула его проницательным взглядом.

— А вы-то, вы же англичанин?

— Если даже я был бы англичанин, мадам, что из этого?

— В Анжервиле говорят, англичане нас предали, удрали из Дюнкерка.

Он почувствовал, как велика опасность. Эта женщина вполне способна выдать их всех немцам. Он решительно посмотрел ей в глаза.

— И вы верите, что Англия покинула Францию в беде? — спросил он. — А вам не кажется, что это немецкая ложь?

Женщина замялась.

— Уж эта гнусная политика, — сказала она наконец. — Я знаю одно: ферма наша разорена. Уж и не знаю, как мы будем жить.

— Милосердием божьим, мадам, — просто сказал Хоуард.

Она помолчала немного. Потом сказала:

— А все-таки вы англичанин, верно?

Он безмолвно кивнул.

— Лучше уходите, пока вас никто не видел.

Хоуард повернулся, созвал детей и пошел к коляске. И, толкая ее перед собой, направился к воротам.

— Вы куда идете? — крикнула вслед женщина.

Хоуард приостановился.

— В Шартр, — ответил он и тут же спохватился: какая неосторожность!

— Трамваем? — спросила фермерша.

— Трамваи? — с недоумением повторил старик.

— Он идет в десять минут девятого. До него еще полчаса.

А ведь правда, вдоль шоссе проложены рельсы, он совсем про это позабыл. В нем всколыхнулась надежда доехать до Шартра.

— И трамвай еще работает, мадам?

— А почему бы и нет? Немцы говорят, они принесли нам мир. Коли так, трамвай будет ходить.

Старик поблагодарил и вышел на дорогу. Через четверть мили дошли до места, где дорогу пересекали рельсы; здесь, в ожидании, Хоуард дал детям галеты, купленные накануне, и по кусочку шоколада. Вскоре облачко дыма возвестило о приближении короткого поезда узкоколейки, здесь его называли трамваем.

Три часа спустя они уже шагали со своей коляской по улицам Шартра. Доехали легко и просто, безо всяких приключений.

Шартр, как и Анжервиль, был полон немцев. Они кишели повсюду, особенно в магазинах, торгующих предметами роскоши, — на бумажные деньги покупали шелковые чулки, белье, всякие привозные деликатесы. Могло показаться, будто в городе праздник. Солдаты были опрятные и отлично вымуштрованные; за весь день Хоуард не заметил в их поведении ничего такого, на что пришлось бы пожаловаться, вот только лучше бы их тут вовсе не было. А так — что ж, они сдержанные, старательно вежливы, явно не уверены, что им здесь рады. Но в магазинах их встречали радушно: они, не считая, сорили деньгами, притом самыми настоящими французскими бумажками. Если в Шартре и возникли какие-либо сомнения, они оставались за запертыми дверями банков.

В телефонной будке старик нашел по справочнику имя Ружеронов и адрес — меблированные комнаты на улице Вожиро. Звонить им он не стал, понимая, что нелегко будет все объяснить по телефону. Вместо этого он спросил дорогу к улице Вожиро и пошел туда, по-прежнему толкая коляску; дети плелись за ним.

Улица оказалась узкая, мрачная, высокие дома стояли хмурые, с закрытыми ставнями. Хоуард позвонил у входа, дверь беззвучно отворилась, перед ним была общая лестница. Ружероны жили на третьем этаже. Хоуард медленно поднимался по ступеням, преодолевая одышку, дети шли следом. Он позвонил у дверей квартиры.

За дверью слышались женские голоса. Раздались шаги, и дверь отворилась. Перед Хоуардом стояла дочь Ружеронов, та девушка, которую он помнил по встрече в Сидотоне полтора года назад.

— Что вам? — спросила она.

В коридоре было довольно темно.

— Мадемуазель, — сказал Хоуард, — я пришел повидать вашего отца, monsieur le colonel[69]. Не знаю, помните ли вы меня, мы уже встречались. В Сидотоне.

Она ответила не сразу. Старик мигнул, прищурился — возможно, от усталости ему только почудилось, будто она схватилась за дверной косяк. Он-то прекрасно ее узнал. Короткие светлые волосы все так же тщательно завиты по французской моде; на девушке серая суконная юбка и темно-синий джемпер, на шее черный шарф.

— Отца нет дома, — наконец сказала она. — Я… я прекрасно вас помню, мсье.

— Вы очень любезны, мадемуазель, — неторопливо сказал старик. — Моя фамилия Хоуард.

— Я знаю.

— Господин полковник вернется сегодня?

— Его нет дома уже три месяца, мсье Хоуард, — сказала девушка. — Он был под Метцем. После этого мы не получали никаких вестей.

Чего-то в этом роде Хоуард ждал, и все же разочарование оказалось очень горьким. Он помедлил, потом отступил на шаг.

— Пожалуйста, извините, — сказал он. — Я надеялся повидать господина полковника, раз уж я Шартре. Очень сочувствую вашей тревоге, мадемуазель. Не стану дольше вас беспокоить.

— Может быть… может быть, вы хотели бы о чем-то со мной поговорить, мсье Хоуард? — сказала девушка.

Странное ощущение, как будто она о чем-то просит, старается его задержать.

Но нельзя же обременять эту девушку и ее мать своими заботами, хватит с них и собственных забот.

— Нет, ничего, мадемуазель, — сказал он. — Просто я хотел побеседовать с вашим отцом о маленьком личном деле.

Девушка выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я понимаю, что вы хотели видеть моего отца, мсье Хоуард, — сказала она негромко. — Но его здесь нет, и мы не знаем, где он… А я… я не ребенок. Я прекрасно понимаю, о чем вы пришли поговорить. Мы с вами можем поговорить об этом — вы и я.

Она отступила от двери.

— Не угодно ли вам войти и присесть? — сказала она.

7

Хоуард обернулся и поманил детей. Потом взглянул на девушку и уловил на ее лице изумление и замешательство.

— Боюсь, что нас слишком много, — сказал он виновато.

— Но… я не понимаю, мсье Хоуард. Это ваши дети?

Старик улыбнулся.

— Они на моем попечении. Но они не мои. — Он замялся, потом прибавил: — Я попал в несколько затруднительное положение, мадемуазель.

— Вот как…

— Я хотел поговорить об этом с вашим отцом. — Он в недоумении поднял брови. — А вы думали, тут что-то другое?

— Нет, мсье, совсем нет, — поспешно возразила девушка. Порывисто обернулась и позвала: — Мама! Иди скорей! У нас мсье Хоуард, из Сидотона.

К ним быстро вышла маленькая женщина, которую Хоуард тотчас узнал; старик церемонно ей поклонился. Потом, стоя в маленькой гостиной, окруженный теснящимися к нему детьми, он пытался покороче объяснить хозяйкам, как сюда попал и откуда у него такая свита. Задача не из легких.

Мать, видно, отчаялась в этом разобраться.

— Важно, что они здесь, — сказала она. — Завтракали они? Наверно, они голодные?

Дети застенчиво улыбались.

— Они всегда голодные, мадам, — сказал Хоуард. — Но вы, пожалуйста, не беспокойтесь; может быть, мы позавтракаем где-нибудь в городе.

Она возразила, что об этом нечего и думать.

— Посиди с нашим гостем, Николь, сейчас я все приготовлю.

И заторопилась на кухню.

— Присядьте и отдохните немного, — сказала Николь старику. — Видно, вы очень устали. — И обернулась к детям: — Вы все тоже сядьте и посидите спокойно, завтрак скоро будет готов.

Старик посмотрел на свои руки, они потемнели от грязи. Он не умывался по-человечески и не брился с тех пор, как выехал из Дижона.

— Я в отчаянии, что явился в таком виде, — сказал он. — Нельзя ли мне потом будет умыться?

Девушка улыбнулась, и эта улыбка его успокоила.

— В такое время нелегко соблюдать чистоту, — заметила она. — Расскажите мне все сначала, мсье… как вы вдруг очутились во Франции?

Хоуард откинулся в кресле. Лучше уж рассказать все как есть; он так жаждал с кем-нибудь поделиться, обсудить свое положение.

— Видите ли, мадемуазель, — заговорил он, — в начале этого года меня постигло большое горе. Погиб мой единственный сын. Понимаете, он был летчик. И погиб во время боевого полета.

— Я знаю, мсье. От всей души вам сочувствую.

Он поколебался, не совсем уверенный, что понял правильно. Какой-то оборот французской речи, вероятно, сбил его с толку.

— Оставаться в Англии было невыносимо. Я хотел переменить обстановку, увидеть новые лица.

И он стал рассказывать. Рассказал о знакомстве с семейством Кэвено в Сидотоне. О болезни Шейлы и вынужденной задержке в Дижоне. О горничной и «крошке» Розе. Рассказал о том, как они потерпели аварию в Жуаньи, лишь мельком упомянул об ужасах монтаржийской дороги — ведь Пьер был тут же в комнате. Рассказал о том, как их подвезли в походной мастерской военно-воздушного флота и как они подобрали в Питивье маленького голландца. Потом коротко описал, как они добрались до Шартра.

Вся эта повесть, рассказанная по-стариковски спокойно, размеренно и неторопливо, заняла около четверти часа. Когда он кончил, девушка изумленно переспросила:

— Так, значит, ни один из этих малышей не имеет к вам никакого отношения, мсье?

— Если угодно, можно сказать и так, — ответил Хоуард.

— Но ведь вы могли оставить двух англичан в Дижоне, и родители приехали бы за ними из Женевы, — настаивала Николь. — Будь вы один, вы бы успели вовремя вернуться в Англию.

Старик слабо улыбнулся:

— Да, наверно.

Девушка смотрела на него во все глаза.

— Нам, французам, никогда не понять англичан, — промолвила она чуть слышно и вдруг отвернулась.

Хоуард растерялся.

— Виноват, как вы сказали?

Она встала.

— Вы хотели умыться. Пойдемте, я вас провожу. А потом вымою малышей.

Она привела его в неопрятную ванную; в этом доме явно не держали прислуги. Хоуард огляделся — нет ли принадлежностей мужского туалета, может быть, найдется бритва, — но полковник слишком давно был в отъезде. Хоуард рад был хотя бы умыться; при первом удобном случае, может быть, он и побриться сумеет.

Девушка увела детей в спальню, потом одного за другим старательно вымыла с головы до ног. А там пришло время позавтракать. В придачу к обычной полуденной еде мадам Ружерон приготовила ризотто[70]; уселись вокруг стола в гостиной, и впервые после отъезда из Дижона Хоуард поел по-человечески.

Потом дети играли в углу гостиной, а взрослые за еще не убранным столом пили кофе и старик обсуждал с хозяйками свои планы на будущее.

— Разумеется, я хотел вернуться в Англию, — сказал он. — Я и теперь этого хочу. Но сейчас, похоже, это очень трудно.

— Пароходы в Англию больше не ходят, мсье, — сказала мадам Ружерон. — Немцы прекратили всякое сообщение.

Он кивнул.

— Я этого опасался, — сказал он тихо. — Пожалуй, мне следовало вернуться в Швейцарию.

— Задним числом легко рассуждать, — пожала плечами Николь. — Но ведь тогда, неделю назад, все мы думали, что немцы займут Швейцарию. Я и сейчас так думаю. Едва ли Швейцария подходящее место для вас.

Помолчали. Потом мадам Ружерон спросила:

— Ну, а другие дети, мсье? Этот Пьер и маленький голландец? Вы хотите их тоже взять в Англию?

И тут Шейла, которой надоело играть на полу, подошла и потянула старика за рукав.

— Я хочу гулять. Мсье Хоуард, можно мы пойдем погуляем и посмотрим танки?

Хоуард рассеянно обнял ее за плечи.

— Подожди немного. Потерпи еще, посиди тихо. Мы уже скоро пойдем. — И обратился к мадам Ружерон: — Кому же я их оставлю, если не найду их родных? Я много об этом думал. А разыскать их родных в такое время, наверно, очень трудно.

— Да, конечно, — согласилась она.

— Если бы мне удалось отвезти их в Англию, — продолжал Хоуард, — думаю, я переправил бы их в Америку на то время, пока не кончится война. Там бы им ничто не грозило. — И пояснил: — Моя дочь живет в Соединенных Штатах, у нее дом на Лонг-Айленде. Она взяла бы детей к себе до конца войны, а потом мы попытались бы разыскать их родных.

— Вы говорите о мадам Костелло? — спросила Николь.

Он не без удивления обернулся к ней.

— Да, это ее фамилия по мужу. У нее сынишка примерно такого же возраста. Детям будет у нее хорошо.

— Я в этом уверена, мсье.

На минуту Хоуард забыл, как трудно будет доставить детей в Англию.

— Боюсь, невозможно будет разыскать родных маленького голландца, — сказал он. — Мы даже не знаем, как его зовут.

— А я знаю, как его зовут, — сказала Шейла из-под его руки.

Старик удивленно посмотрел на нее.

— Вот как? — Потом припомнил, как было с Пьером, и спросил: — Как же его зовут, по-твоему?

— Биллем, — сказала Шейла. — Не Уильям, просто Биллем.

— А как дальше?

— Дальше, наверно, никак. Просто Биллем.

Ронни, сидевший на полу, поднял голову, сказал спокойно:

— Выдумала тоже. Конечно, у него и фамилия есть, мистер Хоуард. Он Эйб. — И пояснил: — Вот меня зовут Ронни Кэвено, а его — Биллем Эйб.

— А-а… — протянула Шейла.

— Как же вы это узнали? Ведь он не говорит ни по-французски, ни по-английски? — спросила мадам Ружерон.

Дети посмотрели на нее с недоумением, даже с досадой: до чего непонятливый народ эти взрослые.

— Он сам сказал, — объяснили они.

— Может быть, он вам рассказал еще что-нибудь о себе? — спросил Хоуард. Наступило молчание. — Он не говорил, кто его папа и мама и откуда он приехал?

Дети смотрели на него смущенные, растерянные.

— Может быть, вы его спросите, где его папа? — сказал старик.

— Так ведь мы не понимаем, что он говорит, — сказала Шейла.

Остальные молчали.

— Ну, ничего, — сказал Хоуард и обернулся к женщинам. — Вероятно, через день-другой дети о нем все разузнают. Надо немножко подождать.

Николь кивнула:

— Может быть, мы найдем кого-нибудь, кто говорит по-голландски.

— Это опасно, — возразила мать. — Тут ничего нельзя решать наспех. Приходится помнить о немцах. — И обратилась к Хоуарду: — Итак, мсье, вы в очень трудном положении, это ясно. Что же вы хотите предпринять?

— Я хочу только одного, мадам: отвезти этих детей в Англию, — с обычной своей медлительной улыбкой ответил старик; на минуту задумался и прибавил мягко: — И еще я не хочу навлекать неприятности на моих друзей. — Он поднялся с кресла. — Вы очень добры, что угостили нас завтраком. Весьма сожалею, что не удалось повидать господина полковника. Надеюсь, когда мы встретимся снова, вы будете все вместе.

Девушка вскочила.

— Нет, не уходите, — сказала она. — Это немыслимо. — Она круто обернулась к матери. — Мы должны что-то придумать, мама.

Мать пожала плечами.

— Невозможно. Кругом всюду немцы.

— Был бы дома отец, он бы что-нибудь придумал.

В комнате стало очень тихо, только Ронни и Роза вполголоса напевали свою считалку. Издалека, с главной площади, слабо доносились звуки оркестра.

— Пожалуйста, не утруждайте себя ради нас, — сказал Хоуард. — Право же, мы и сами отлично справимся.

— Но, мсье… ваш костюм — и тот не французского покроя, — возразила Николь. — Сразу видно, что вы англичанин, с первого взгляда всякому понятно.

Хоуард невесело оглядел себя; да, это чистая правда. Он всегда гордился своим уменьем одеваться, но теперь его хорошо сшитый твидовый костюм явно неуместен.

— Вы правы, — сказал он. — Неплохо бы мне для начала достать какой-нибудь французский костюм.

— Будь дома отец, он с радостью одолжил бы вам свой старый костюм. — Она повернулась к матери. — Коричневый костюм, мама.

Мать покачала головой.

— Лучше серый. Он не так бросается в глаза. — И негромко предложила старику: — Садитесь. Николь права. Мы должны что-то придумать. Пожалуй, лучше вам сегодня у нас переночевать.

Хоуард снова сел.

— Это доставило бы вам слишком много хлопот, — сказал он. — Но костюм я приму с благодарностью.

Опять подошла Шейла, надутая, недовольная.

— Можно, мы сейчас пойдем смотреть танки, мистер Хоуард? — жалобно сказала она по-английски. — Я хочу гулять.

— Сейчас, — ответил он и по-французски объяснил хозяйкам: — Они хотят погулять.

Николь встала.

— Я погуляю с ними, — сказала она, — а вы останьтесь и отдохните.

После недолгого колебания старик согласился: он очень устал.

— Одна просьба, — сказал он. — Может быть, вы на это время одолжите мне какую-нибудь старую бритву?

Девушка повела его в ванную и достала все, что нужно.

— Не бойтесь, — сказала она, — за малышами я присмотрю. С ними ничего плохого не случится.

Хоуард обернулся к ней с бритвой в руке.