А я? Тогда ты уже не будешь больше думать о себе, а только о своем ребенке. Швейцар в клинике совершенно не смотрит в мою сторону, не смотрит, как я, такая здоровая, иду мимо него. Приходящие в клинику здоровые любопытства не вызывают. Разве привратники никогда не бывают любопытны? Рольф сказал, любопытны привратницы. Ты иногда ведешь себя как привратница. Потому что я хотела узнать, кто над нашей квартирой ходит по ночам туда-сюда. Кто там наверху тоже не может уснуть. Это тебя не касается, сказал Рольф, не будь любопытной, как привратница. Терапевт хотел знать, бывают ли у меня газы. Да нет. Что он имел в виду? Бывают ли у меня боли в животе. Нет, сейчас нет. Сердце. И тошнота по утрам, когда просыпаюсь. Боль в сердце отдает даже в руку. От курения? Или вы беременны, сказал он. Когда у нас будут данные анализов или у вас тем временем начнется менструация, тогда все будет ясно. Он в самом деле это сказал. Ясно. А женщина за занавеской не знает, что ей придется умереть. Ей этого не говорят, потому что не имеет смысла. Она думает, она почти здорова.
      Пожалуйста, подумай, говорит Рольф. Проанализируй себя сама. А у меня из головы не идет платье желто-лимонного цвета, и ни о чем другом я думать не могу. В самом деле, о чем тогда шла речь? Он будет говорить: ты привязываешься к мелочам, стало быть, я сделаю вид, будто я размышляю, но думаю я только о платье. Ты злопамятна, скажет он, ты копишь обиды. Да, это так. Я все коплю, все камни, через которые он перепрыгивает, я собираю и коплю, жаль, что желто-лимонное платье не камень. Мне кажется, ты что-то замышляешь. Недовольна, что у тебя нет никакой работы? Он говорит: я сказал, если хочешь работать, иди работай. А как быть с консультантом по налоговым вопросам? Ты пришла к нему в бюро, даже не допечатала до конца письмо, вскочила, как безумная, и заявила, что лучше ты все-таки не будешь нигде работать. Ну кто же тебя после этого будет принимать всерьез? На худой конец я могу поверить, что цифры тебя не интересуют. Но чтобы цифры подавляли, чтобы их вид вызывал испарину, потому что их можно только перепечатывать, но за ними невозможно ничего себе представить? В конце концов, тебе не нужно абсолютно за всем что-то себе воображать! В качестве служащей бюро нужно просто служить этому бюро, все! И в консультации по налоговым вопросам пишут, черт побери, письма, которые диктует консультант. Уж он разбирается, будь спокойна. А хотят или не хотят, любят или не любят, уважают или не уважают тех, к кому обращаются со словами "дорогой" или "многоуважаемый", вопрос для помешанных. Пиши письма, и точка! Если бы каждый думал так, как ты, нет уж, уволь! Да, пожалуйста, напейся! Только не покупай это пойло. Мы ведь поддерживаем связь с Комитетом по атомной энергетике. Если я позвоню в Вену, я это сделаю из ФЁЕСТа (разговор не будет стоить ни копейки), то мой друг Вальтер обеспечит нас напитками из Duty Free Shop. Ах так, опьянение по линии Комитета по атомной энергетике тебя не устраивает? Что же тогда тебя устраивает? Может быть, ты мне тогда составишь список, чтобы я лучше ориентировался и меньше ошибался в отношении тебя?
      Он спрашивает: что ты хочешь?
      но на самом деле он этого не спрашивает. Он говорит, что он ссоры ненавидит, а я их всегда затеваю. Особенно, когда выпью. Но ссора произрастает вопреки нашей воле, а в роли катализатора выступают диссонансы. Всегда одна и та же песня. Он хочет предоставить мне большую свободу и купить подержанный автомобиль. Моя зловредность: я бы лучше ездила на самокате, как прежде. Его безобидный тест: покажи мне, где обувные колодки? Здесь любимый, вот твои обувные колодки. пожалуйста, возьми их и вставь в эти туфли. Зачем? Не спрашивай, вставляй. Я повинуюсь. Ничего же не знаешь наперед,
      может быть, сейчас происходит великий поворот в нашей семейной жизни, все прежнее было лишь сном, сейчас мы вместе рассмеемся, и дальше все будет хорошо. Рольф не смеется, хотя колодки уже вставлены. Он говорит, он так и думал. О чем? Туфли деформировались, потому что я все время неправильно вставляла колодки, то есть часто вставляла левую в правую, а правую в левую, и теперь все туфли покорежены. Я опять раскаиваюсь, Рольф называет меня своим послушным ребенком, я говорю, то, что он сделал, жестоко, этот тест и вообще все, он говорит, он никогда больше не будет жестоким, садистом он тоже больше никогда не будет, завтра же все будет иначе, но и я не должна всегда все принимать до такой степени всерьез, у него просто своя манера шутить, а я тут же бросаюсь в крайности.
      Но почему этот консультант по налоговым делам не пишет свои письма сам? Он не умеет печатать? И почему в пятницу мне нельзя было надеть желто-лимонное платье? Опять ты про эту тряпку, ведь уже прошел целый год, кричит он. Он сказал "тряпку", целый год спустя он все еще говорит "тряпку". Итак, почему год назад, тогда, в пятницу, мне нельзя было надеть желто-лимонное платье? Потому что в нем ты выглядишь по-детски. Он его не выносит, чувствует себя оскорбленным, когда я его надеваю. Что я это платье люблю, хорошо. Но то, что я его все еще люблю, когда он его ненавидит, доказывает, что его, Рольфа, я не люблю. Платье мне дороже, чем он?
      Рольф купил два новых желто-лимонных. Но я цепляюсь за старое. Тогда он говорит: послушай меня, пожалуйста. Все говорят, что ты одеваешься невозможно и что непонятно, почему тебя не одеваю я. Когда ты надеваешь свое любимое платьице, создается впечатление, что я о тебе не думаю. Кроме того, все говорят, что они не понимают, почему ты не хочешь подать себя в более выгодном свете. Рольф, мы окружены говорителями и думателями! Единственный человек, который не всегда получает ответы и который задает тебе истинные вопросы, это я!
      Осторожнее пользуйся косметикой, говори тише, и, кроме того, неправда, что наша жизнь слишком монотонна. Разнообразие существует - понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота. Воскресенье. Понедельник, в тесном кругу был представитель из Рида, вторник, четверо из Граца, среда, английский профессор высшей школы, четверг, Рольф помог секретарше надеть пальто. Хотя в учреждении это не принято. Если бы это зависело от него, он бы каждый день помогал ей надеть пальто. Но его шеф, тот, по одному росчерку пера которого катятся головы, против. А вечером этого четверга Рольф помог секретарше надеть пальто потому, что уже после конца рабочего дня продолжал с ней полуличный, полуслужебный разговор. И ему было неловко в бездействии стоять рядом с ней, когда она надевала пальто. Стало быть, он ей в этом помог и впервые нарушил правило. И теперь он не знает, как быть дальше. Он не может быть в своем отделе единственным, кто подает секретарше пальто. Как ему себя вести? Я считаю, что он вел себя правильно. Он тоже так считает. Между нами взаимопонимание. Я считаю, что он должен помогать ей с пальто, если он этого хочет и она тоже. Он сказал, что понимает мою точку зрения и разделяет ее, но это пошло бы вразрез с общепринятыми нормами поведения.
      Куда с этим листком бумаги? Тут написано, что через семь месяцев я рожу. Железа и витаминов достаточно, чтобы подарить миру здорового ребенка. Это сказал и терапевт: вы здоровы. Ребенок с родинкой? На прогулке с Альбертом желание было задушено прежде, чем оно было до конца высказано. Половинки предложений капают изо рта. Он выпячивает нижнюю губу, как маленькую красную ложку, с помощью которой он дает лекарство в малых дозах с точным числом капель. Яйцо не курица, яйцо должно быть удалено. Когда Альберт это говорит. И как он это говорит. Как у Альберта вдруг изменилось лицо над листочком бумаги с благой вестью. Оно с каждой минутой сжимается и сжимается, а тело растет и растет, брови превращаются в антенны. Альберт резко проводит рукой по волосам много-много раз. Так много растительности над таким маленьким лицом. Почему ты не принимала таблетки? Я понадеялась на что-то невозможное. Это действительно невозможно? Альберт говорит что-то о шантаже. Чтобы доказать ему, что я не шантажистка, я сейчас же еду с ним. В амбулаторию. Занавески задернуть. Ложись на стол. Сожми зубы. Раздвинь ноги, расслабься, совсем расслабься, немножко вперед, да нет же, это не подсудное дело.
      Я ничего больше не понимаю. Я слишком чувствительна потому, что чувствую себя униженной? Что он подходит с таким большим железным крючком. Сколько раз он уже быстро улаживал подобные ситуации? Он извиняется за то, что должен это делать без наркоза. Но ведь ты получила два укола. Немножко боли, это просто судорога. Матка должна открыться, понимаешь? У меня есть матка. Сейчас, когда ее обворовывают, я впервые по-настоящему понимаю, что она у меня есть. Альберт скоблит искусно. Он делает это теми же руками, которые еще вчера и позавчера клал мне на бедра. Тогда они были такие ласковые, эти руки. Эти руки он всегда имел при себе, с самого начала. Слезай, готово. Я надеваю трусики, чулки, туфли и платье, но все еще не могу в это поверить. Это все так быстро делается. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, ему уже никогда не быть моим первенцем. Тот лежит в ведре. Стекловидный комочек, несколько капель крови на полу.
      Много ступенек вверх, тут есть лифт, но у него дверь, а я больше никаких дверей открывать не могу, только нажать одну кнопку, и, если дверь откроется, я просто позову на помощь. Ведь кто-то должен привыкнуть, что к нему в кабинет просто вваливаются люди и что-то кричат. Но вот в дверях появляется человек, я здороваюсь, такой маленький человечек в круглых очках, чем он сможет мне помочь? Он сразу же скрывается за огромным столом. Что я могу для вас сделать? Итак, человек, которого я люблю, убил моего ребенка, за человеком, которого я не могу выносить, я замужем, он усыпил мою собаку, и я не хочу больше жить, потому что я сама себя не могу вынести, в голове зудит, как будто у меня между черепной коробкой и оболочкой мозга сидит жук, и по утрам я просыпаюсь оттого, что мое сердце судорожно бьется в какой-то когтистой лапе, охотнее всего я бы целые дни лежала где-нибудь под ковром, а по ночам у меня нет более страстного желания, чем заснуть и никогда больше не проснуться, и я засыпаю таким глубоким сном, что вздрагиваю от ужаса, когда опять внезапно просыпаюсь, потому что у меня судорожно бьется сердце, и я потею, вы видите, происходит транспирация, мой отец - врач, он меня учил всегда говорить "транспирация" и вместо "выделения" - "секреция", пожалуйста, помогите мне.
      Маленький человечек говорит, что у меня симптомы нервно-вегетативного расстройства. Он дает мне лекарство, которое я должна принимать по одной таблетке после завтрака и обеда. Будьте осторожны с алкоголем. Если через несколько дней препарат не подействует, приходите снова. Стоит пятьсот шиллингов. Если справка о гонораре вам не нужна, я возьму с вас только триста. При следующем посещении, если вы будете приходить регулярно на сеансы психотерапии, это будет стоить соответственно дешевле. Маленький человечек встает и провожает меня в другую комнату. Он протягивает мне руку и пожимает мою. Он хочет, чтобы я отпустила его руку. Это такое правило
      взять и отпустить все то, что делают своими руками. Он благодарит меня и выставляет за дверь.
      Вокзалы, люди не любят вокзалы, сырые и холодные, липкие вокзалы, с рельсами, переходить которые положено лишь застрахованным от несчастных случаев на железной дороге, жизнь, она именно такая, моя свекровь ввязывает ее в серые шерстяные вещи, всю жизнь, жизнь - это более короткое или более длинное ожидание, прерываемое уговорами подождать и большими или меньшими выплатами наличными, идет кондуктор, его интересует только мой билет, жизнь слишком длинна, чтоб ее... жизнь слишком коротка, любовь моя, не следует принимать все в ней серьезнее, чем это есть на самом деле, ты слишком легко все в себя вбираешь, кто-то читает здесь газету. Где-то турки воюют с греками, помогите грекам против турок, помогите ливанцам против ливанцев, страдает от депрессий, написано дальше. Мать четверых детей раскусила во рту капсюль-детонатор, волна оттепели приносит двадцать семь самоубийств, что-то делать, теперь наконец ты должна что-то делать, причиняй кому-то боль, но что-нибудь делай: выбери себе религию, партию, почитай эту хорошую книгу, смотри в окно. Поезд проходит мимо коров, коровы будут существовать каждый день, хотя мы каждый день едим их мясо, самка паука пожирает своего самца после совокупления, человек ест подобие божье, не бойся, пока существуют люди, ты должна бояться, пока существуют люди, как все прошло, спрашивает Рольф, который стоит на платформе минута в минуту. Дорого, говорю я. Да, он знал, что обследование у психиатра стоит дорого. Как ты себя чувствуешь? Хорошо. Мне кажется, говорит Рольф, тебе нужен не психиатр, а просто больше силы воли. Ты сама себя распускаешь и сама себе причиняешь слишком много страданий. Да, говорю я, а послезавтра воскресенье. Послезавтра нам нужно сходить к моей маме, говорит Рольф. Послезавтра люди покинут свои дома, чтобы немного проветриться. В воскресных платьях. По воскресеньям ходят шагом те, кто в другие дни бегает. У каждого своя манера передвигаться. Любого человека узнают по походке. Рольф говорит, я не поднимаю ноги. Альберт ждет, опустив голову. Рольф делает большие шаги. Он перегоняет и ругается. Давай быстрей, неуклюжая. Да, быстро, пожалуйста, быстрее, может быть, что-нибудь расплавится в воздухе, может быть, что-нибудь убьет нас обоих вместе, или раскрои мне череп, когда мы дома, когда мы уже не в состоянии разговаривать друг с другом, говори с жуками, скажи, чтобы они замолчали, я прочла свою лекцию и не лезла за словом в карман, так как ты хотел, ты ведь хотел увидеть, что я буду делать, когда однажды жизнь заставит меня проглотить первую обиду. У машины есть один недостаток, говорит Рольф, стеклоочистители работают слишком шумно.
      Мама не хочет, чтобы я им причиняла такие огорчения. Как им здесь жить после всего, разговоры в маленьком городе, и еще, хорошо ли я все обдумала. Люди злорадны. Твой отец будет смертельно оскорблен. Рольф - член семьи, и в каждом браке есть свои трудности. Оплачивать психиатра - не только финансовая проблема. Ты не можешь дважды в неделю ездить в Вену, ты же сама это видишь. А если ты будешь находиться под наблюдением психиатра в Линце, об этом скоро станет известно. Рольф в Линце фигура заметная. Кроме того, это стоит денег, и потом, все психиатры сами с заскоком.
      Мама говорит, я не должна расстраивать папу, и почему наконец нам не завести ребенка, Рольфу и мне, ребенок бы тебя отвлек. Мой папа сидит в гостиной над своими географическими картами. Каждый год, когда приближается лето, он наносит на них авиалинии, которые вычитывает в проспекте, подаренном ему Рольфом. Линейка тоже подарок Рольфа. Папа рисует себе полеты, Пекин, Москва, все на карте и все возможно, вопрос только в деньгах. Мечта стала покупаемой. Не могу же я разрушить эту мечту и сказать, что мне нужна его помощь. Пожалуйста, ничего не говори, умоляет мама. Она боится, что с досады он в этом году опять на целое лето останется дома. Ах вот как, говорит он, ах вот как, и становится совершенно бледным и старым, его щеки вдруг обвисают, ах вот как, говорит он. Потом он зовет маму. Когда им нужно обсудить что-то серьезное, они всегда уходят в спальню.
      Папа говорит маме, что он обо мне думает, мама говорит мне, что сказал папа, приходит бабушка и тоже хочет в спальню, она всегда туда хочет, когда кто-то женится, когда кто-то умирает, это всегда обсуждается в спальне, что им надеть, да, что же им теперь надевать? Собственно говоря, почему родственники тоже не идут на развод? Я слышу, как мама рыдает. Теперь он ей это позволил. Бабушка сует голову в дверь, и видно, что она не понимает, в чем дело. Мама плачет, успокоить ее невозможно. Ей предоставлена удобная возможность излить все дозволенные и запретные слезы. Папа объясняет бабушке, что произошло, и теперь она говорит, она всегда знала, этот ребенок должен был воспитываться в интернате.
      Рольф с моим отцом еще на ты. По всей вероятности, они останутся союзниками. И что мне теперь? Мне вернуться с Рольфом в нашу квартиру? Или мне остаться здесь? Где мое место? Однако Рольф берет мое пальто и свое пальто. Мое пальто он, возможно, берет потому, что он его купил. Во всяком случае, сумму моего приданого ему придется возвратить. Возможно, они говорили о том, как перевести эти деньги в ежемесячные вклады. Бабушка дала понять, что она этого не переживет. Но бургомистр с нами здоровается, владелица табачного киоска тоже, потому что они ничего не знают, по мне ведь не видно, какая я и как я все разрушила. В самом деле, почему я такая. Не реветь на улице, не устраивать сцен, а мебель в квартире стоит так, словно ничего не случилось, еще моя кухня, мой балкон, если я захочу, моя, наша постель, мой, наш пол, здесь я могу остаться, если я захочу, он добр ко мне, он знает, какая я, наши абажуры, наш цветной телевизор, если я буду послушна и у меня будут добрые намерения, теперь я наконец реву, хорошо бы это увидела бабушка, потому что как-то дома она, гладя свой передник, смотрела то на мою маму, то на меня: вот она плачет, а ты?
      Рольф измучен. В этом браке я высосала из него все соки, он ложится на ту половину постели, на которую ложится всегда, потому что это его половина. Он лежит слева и ни разу не спросил, не хочу ли я поменяться с ним местами. Он не видит никаких оснований, кроме того, что мне, возможно, неудобно. Нет, только так. Дай мне однажды поспать на твоей половине. Зачем? Я хочу попробовать. Для чего? Он этого не понимает, берет журнал по специальности, и перед ним разворачивается наше будущее, если только я буду благоразумна и приду в себя. Разве не безумие покидать этот рай только потому, что здесь муж действует на меня угнетающе? Эти его лицемерные прогулки. Он никогда не хотел выходить на улицу, но в последнее время всегда меня сопровождал, чтобы все это видели. У него никогда не возникало желания хоть раз сесть со мной на ту дырявую скамейку позади монастыря братьев Марии, под деревом, где он тысячу лет назад вынашивал планы слюнявых поцелуев и далекого будущего, он же обо всем забыл, если бы он хоть признался в этом, но всякий раз, когда мы в последние дни проходили мимо этой скамейки, он говорил: наша скамейка. Потому что он знал, что я об этом думаю, он говорил это, чтобы доказать мне, что ему всегда известно, что я думаю, и Альберт однажды скажет: наша опушка.
      Когда у него еще не было академической степени, тогда мы вели еще друг с другом разговоры о том, существует ли что-то такое, что есть у каждого человека, совершенно безразлично у кого. Тогда он еще пускался в такие игры: у каждого человека есть глаза. Не у каждого. Хорошо. У каждого человека есть волосы. Не у каждого. Есть такие, у которых нигде нет волос, на всем теле, потому что они больны! Хорошо. У каждого человека есть сердце. Нет, уже существует искусственное сердце. Или нет? Зачем ты задаешь так много вопросов? Потому что я хочу найти то, что есть у каждого человека. Что-то, что нас всех связывает. И делает одинаковыми. В политическом смысле? Нет, вообще. В человеческом! У каждого человека, у каждого человека есть мозг. Вот мы это и нашли. Мозг и мозг, это одно и то же? Нет, с оттенками. Однако я иногда спрашиваю себя: может быть, у нас различный мозг, может быть, мы только воображаем себе, что все видим одно и то же, например цвета, что думает тот, кто не различает красный и зеленый? Мы все пахнем одинаково? Я себя тоже прежде об этом спрашивал, говорит Рольф, и я решил исходить из того, что мы все одно и то же видим, одинаково пахнем и так далее, и доброй ночи. А я часто исхожу из того, Рольф, что универсума вообще нет, и люди тоже неодинаковы, что только я представляю себе все это так. Ничего нового, это о тебе уже говорили другие. Правда? Кто? Я бы хотела с ним однажды встретиться. Не сердись, сказал он, но я хочу спать.
      С тех пор как мы поженились, он всегда говорит, я должен. Еще немножко, Рольф, вчера, когда я вытирала посуду, у меня было такое важное лицо, я сама напустила на себя такую важность, словно я делаю что-то исключительно важное, и вдруг я на самом деле показалась себе важной, и вытирать посуду показалось мне самым важным делом на свете!
      Когда он спит потому, что он должен, я прижимаюсь к нему, потому что на меня находит такой страх перед ночами, которые я буду проводить совсем одна. Я сошью себе тряпичную куклу с очень длинными руками, которыми я смогу себя обвить. Почему я хочу уйти от него? Хотя, если он меня спросит, я признаюсь, что он мне нужен. Потому что я должна. Кто это говорит? Я. И Карл тоже это сказал. Если Карл говорит, вероятно, так оно и есть. И тогда заботиться о тебе будет Карл? Нет, он считает, что каждый должен заботиться о себе сам. Карл это писал по поводу дорог и путешествий.
      Я бужу Рольфа, чтобы сказать ему, пора собираться в дорогу, в это путешествие туда. Те, чьи пути снабжены указателями и чьи дороги вымощены, кричат тебе, что ты идешь по ложному пути. А ты не знаешь названия нужного места, но знаешь, что там тебя никто не ждет, только ты. Да, в замок на песке, зевает Рольф. Карл говорит, что я, вероятно, творческая натура. Без творчества? То есть Карл говорит, что бывают творческие натуры, которые за всю свою жизнь не создают ни одного художественного творения. А вот тут Карл изрек истину! И ты хотела бы быть такой, как он! Нет. Стало быть, ты видишь, к чему приводит свобода и инобытие. Карл говорит, теперь спи, говорит Рольф, я все понимаю, но тем не менее мне нужно отдохнуть. Ведь утром мы поедем за мамой и отвезем ее на вокзал. Ты еще помнишь, Рольф, когда она впервые поехала в Аббано и там лечилась от ревматизма. Наверное, она как раз принимала грязевую ванну, когда ты лишил меня девственности. Кто знает, говорит он, я ли лишил тебя девственности. У тебя же не было крови. Ты думаешь, я лгу? Если человек обманывает сам себя, как ты, он автоматически обманывает людей, с которыми живет. Спокойной ночи!
      Это было так волнующе. Когда он спрашивал, выйду ли я за него замуж, я думала: наконец-то начинается жизнь. Тот, кому делают предложение, принадлежит всецело тому, кто его делает. И я всегда хотела принадлежать. Уже в детском саду. Но саду я не принадлежала никогда. Они все были против меня. Я думала, я иду в детский сад и, по крайней мере, должна радоваться, что могу делать вид, будто я ему принадлежу. Это разрасталось. Особенно в университете. И тогда я встретила однажды Карла, незадолго до того, как он оставил германистику, и он сказал: у меня часто бывает такое чувство, что я ничему не принадлежу. С кем попало на улице я не хочу иметь ничего общего. Так как Рольф меня любил, я принадлежала ему. А потом я принадлежала желто-лимонному платью. И Альберту. Я бужу Рольфа, чтобы сказать ему, что мне говорил Карл об ответственности. Что каждый должен быть ответствен за себя самого. Рольф берет одеяло и ложится в гостиной. Или это сказал Альберт? На улице светает.
      Я спросила Рольфа, могу ли я уйти от него, а потом вернуться. Нет. Почему нет? Потому что он не игрушка. Я задавала ему столько вопросов, что он сказал, ты еще не спросила, верю ли я в вечную жизнь и в отпущение грехов. Ты в это веришь, спросила я, тут ему показалось, что я его дразню. Очень со многим приходится мириться, сказал он, если тебя перестала интересовать техника. Очень многое приходится проглатывать. Я удивляюсь, почему гастритом страдает он, а не я. Рольф, фальшь у меня всегда вызывала восторг. С каких пор тебе известно, что такое фальшь? Ты же всегда говоришь, что не можешь разобраться, потому что все на свете одновременно фальшиво и искренне. Но я думаю, что проглатывать неправильно. И поскольку ты все проглатываешь, твоя работа тоже фальшива. Что тебе до моей работы? То, что ты не знаешь, куда катится машина, в которой ты лишь колесико. Ты ведь тоже не знаешь, какие последствия имеют все твои поступки. Да, и это меня мучает!
      Его это больше не мучает, и он хочет, чтобы мы все узаконили. Судья называет меня в официальных бумагах "обвиняемая сторона". Рольф называется "обвиняющая сторона". Развод по обоюдному согласию означал бы, что Рольф, который всегда знает, что он делает и какие это будет иметь последствия, к моменту заключения брака не знал, что он делал. Следовательно, я беру вину на себя. Хочу ли я сделать какое-нибудь заявление? Нет, я все признаю. У судьи на лбу шрам. Когда он на меня смотрит, шрам светится. Что он хотел бы услышать? Пикантную историю? Конечно, со временем браки становятся скучными. Хорошо бы услышать подробности, которые потом можно будет рассказать в столовой. Итак, были ли у меня половые контакты с лицом противоположного пола, которое не является моим мужем. Да. Как часто? Одного раза достаточно, я думаю. Но все оказывается не так просто. А именно, если Рольф после этого тоже имел половой контакт с лицом противоположного пола, тогда мое однократное нарушение супружеской верности больше не считается нарушением. И никакой вины нет. Тогда нас не разведут. Следовательно, я контактировала несколько раз. Почему? Послушайте, невоспитанный ребенок, вам следует все-таки рассказывать более подробно, разве вы не понимаете, для того чтобы вас развести как положено, мне нужно знать все. Но я же ничего и не отрицаю, только не рассказываю деталей. Кроме того, я не считала и не вела этому учет, потому что я неаккуратна, мой муж вам это подтвердит.
      Рольф совсем бледный. Дозрел. Как в день свадьбы. Скажи же ему, пусть он оставит меня в покое! Но при свидетелях Рольф всегда предельно сдержан. Позже он будет рассказывать историю своей семейной жизни в различных вариантах. Всегда именно то, что хочет услышать та или иная женщина. До тех пор, пока он не найдет настоящую. Ту, которая больше всего на свете любит слушать то, что он больше всего любит рассказывать.
      Итак, я спала с Альбертом столько раз, сколько хотела. Это значит, сколько он мог. Я имею в виду
      был свободен. Обвиняемая сторона шаловлива. Шрам сияет. Обвиняемая сторона явно не созрела для семейной жизни, а отсюда и для подобающего развода. Параграф сорок семь гласит, что один из супругов может настаивать на разводе, если другой нарушил супружескую верность. Примечание второе гласит, что истец не имеет права на развод, если он поощрял нарушение супружеской верности, а также намеренно потакал ей. Параграф пятьдесят два гласит, что один из супругов может настаивать на разводе, если другой страдает тяжелым заразным или вызывающим отвращение заболеванием, исцеления от которого в ближайшее время ожидать нельзя. Замечательные параграфы! Рольф и судья обмениваются взглядами, обвиняемая сторона превращает дело в фарс. Судья хочет знать, требовал ли от меня Рольф в постели непристойных вещей, таких, из-за которых я отказывалась бы вступать с ним в половой контакт, как написано в исковом заявлении. Да, однажды в приступе бешенства он требовал того, чего обычно желал в порыве страсти.
      Чего он требовал? У Рольфа такое лицо, словно он силится и не может вспомнить. Что он требовал? В судье просыпается любопытство, хотя до этого ему все-таки не должно быть никакого дела. Судья диктует свой тощий улов девушке, которая сидит за пишущей машинкой. Печатать ни один мужчина сам не может. И при этом они еще что-то воображают. Книга захлопывается. Готово. Следуют излияния судьи. Этот наряд он надел исключительно для нас. За дверью уже стоит следующая пара.
      Часто ли вы вместе ездили на машине? Как часто он клал руку мне на колено, а я ему - на плечо? Продолжительность нашего брака можно было бы вычислить в километрах. Он купил машину незадолго до свадебного путешествия. Мотор работает хорошо, потому что он знает, что я никогда больше не сяду за руль. Никогда больше не дотронусь рукой до машины. Никогда больше
      до плеча Рольфа. Он только что отстранил мою руку, осторожно оттопырив пальцы. Окончательно. Мои руки на коленях. Что мне теперь делать? Я сижу, как жена. Хотя я ему больше не принадлежу. Его руки на руле. Все, чего касаются руки Рольфа, ему подчиняется. Мигнуть фарами, тронуться с места, включить стеклоочистители, запустить стекломоечную установку, он надеется, что на следующей бензоколонке добавит воды. Прежде он высказывал такие мысли вслух. Если Рольф был чем-то занят на бензоколонке, он часто давал мне задания. Можно было сказать: полный. А-93. Иногда добавить: проверьте, пожалуйста, масло. В такие минуты я всегда боялась, что бензозаправщик откажется выполнять поручения попугая. Но он показывал мне уровень масла, и я кивала. Я всегда согласно кивала. Мне бы очень хотелось обнять Рольфа за шею, так как я ему благодарна за то, что он взял меня с собой в машину. Когда мы вышли из окружного суда Линца, я подумала, сейчас он отвезет меня на остановку автобуса. Он едет медленнее, чем обычно. Вероятно потому, что всегда внимателен к пешеходам. Он не ругается, потому что не доверяет мне больше свои ругательства. Кто будет гладить воротнички его рубашек? Он сам находит что-то в отделении для перчаток. У него это получается довольно ловко. Стало быть, он это умеет. Натягивает автомобильную перчатку и не просит меня минуточку подержать руль. С этим покончено. Теперь он - человек одинокий. Он женится на той, которая скажет, еще три километра, затем поворот на Брешиа. Она будет уметь читать автомобильные карты. Он найдет женщину, которой будет интересно то же, что интересно ему. Такую, которой не придется объяснять, что значит пенальти. Наказание? Поощрение? Наказание, сказал Рольф. В общем, и то и другое, в зависимости от того, за какую команду болеешь. Угловой, аут, финальный свисток. Что значит победа по очкам? Боксеру бывает больно? Следующая жена будет все это знать. Она сделает его идеи своими и все облагородит. Она будет настолько экономной, что однажды это начнет действовать ему на нервы. Я желаю ему этого при всей моей любви. Потому что я опять люблю его, с тех пор как мы развелись. Мне бы хотелось, чтобы он остановился и поцеловал меня, чтобы мы здесь, в машине... потому что я люблю его, я бы хотела погладить его белую спину, потому что мне больше не нужно, потому что я всегда ненавидела не его, а все то, что они из него сделали, эти люди, которых раздражало мое желто-лимонное платье, а прежний Рольф мог даже плюнуть в святую воду и иногда в школе бывал груб, и все-таки я его именно таким любила, любила того, кто подарил мне тот слюнявый поцелуй, я хотела бы его вернуть, но Рольф его очень искусно спрятал. Моя мама тоже прячет некоторые вещи так хорошо, что потом их не находит, и тогда просто говорит, что она их потеряла.
      К Рольфу переедет его мама, потому что очень много всего нужно убрать, вычистить и привести в порядок.