Апок, зазыватель бизонов

Джеймс Шульц

Апок, зазыватель бизонов

Вступление автора

Хотя Апок (Кремневый Нож) известен мне был давно, но познакомились мы с ним близко только зимой 1879/80 года. Был он в то время старейшим членом племени пиеган, входившего в Конфедерацию племен черноногих. Он и выглядел глубоким стариком. Когда-то высокий и стройный, он сгорбился, похудел, а кожа его походила на сморщенный коричневый пергамент.

Осенью 1879 года Джозеф Кипп, ныне умерший, построил торговый форт у места слияния рек Джудит и Уорм-Спринг-Крик; в настоящее время в окрестностях этого форта находится город Льюистаун (штат Монтана). Эту зиму я провел в форте с Киппом. С нами зимовали все кланы пиеганов, а также некоторые кланы племени блад из Канады. В этих краях было немало дичи — бизонов, лосей, оленей; индейцы много охотились; жили они счастливо и беззаботно.

Около нашего торгового форта жил старый Хью Монро, или Встающий Волк, который с 1816 года кочевал с племенем пикуни. Благодаря ему я ближе познакомился с Апоком и узнал историю его удивительной и романтической юности. Старики были закадычными Друзьями.

Монро родился в 1798 году, а Апок был на несколько лет старше. Однако в хорошую погоду они седлали своих лошадей, отправлялись на охоту и редко возвращались с пустыми руками. Как живописна была эта пара! Оба носили плащи с капюшонами, сделанные из одеял, которыми торговала Компания Гудзонова залива, оба не расставались со старинными курковыми ружьями. Они презирали современные скорострельные ружья. Сотни — нет, тысячи — бизонов, лосей и оленей, немало свирепых гризли и десятка два-три врагов-индейцев из племени сиу, кроу, кри, шайеннов и ассинибойнов — убили они из этих курковых ружей. Вот почему они так дорожили своим допотопным оружием.

О, как хотел бы я вернуть эти далекие дни, когда на равнинах паслись бизоны! Эти зимние вечера в вигваме Монро или Апока, когда я слушал их рассказы о былом! И я был не единственным слушателем: у костра всегда сидели гости — старики, вспоминавшие свою молодость, и молодые люди, которые с напряженным интересом слушали рассказы о приключениях своих дедов и о «зазывании бизонов». Молодежи не довелось увидеть, как зазыватели заманивали стада в пропасть, снабжая племя мясом на целую зиму. А зазывание бизонов было почетной, священной и очень опасной обязанностью Апока. Он был самым искусным зазывателем в Конфедерации племен черноногих. Соплеменники его верили, что он близок к богам, и почитали его больше, чем самого великого вождя. Сам Апок питал непоколебимую веру в свои талисманы и в своих «тайных помощников»; сновидения его — ночные скитания его тени — казались ему не менее реальными, чем жизнь наяву.

Конечно, Апок рассказал мне историю своей жизни не так последовательно, как изложена она здесь. По вечерам он рассказывал слушателям отдельные эпизоды, а я, задавая ему ряд вопросов, сам заполнял пробелы. Наконец мне удалось связать эпизоды в одно целое, и я надеюсь, что читателя заинтересует эта история не меньше, чем заинтересовала она меня.

Апок, Дарующий Изобилие, умер вместе с пятьюстами своими соплеменниками в резервации черноногих во время страшного голода 1881 — 1883 года.

Глава I

В памяти у меня остались две поговорки моего народа: одна из них — «бедность-несчастье», другая — «беден тот, у кого нет родных». В справедливости их убедились мы — я и моя сестра Питаки. Были мы близнецами. На десятом году мы потеряли отца и мать, а с ними и все имущество. И не осталось у нас ни одного родственника — ни мужчины, ни женщины.

Произошло это так: мы, пикуни, расположились станом на берегу реки Два Талисмана, а родственное нам племя каина охотилось на берегах Молочной реки, на расстоянии двух дней пути от нас. От гонца из племени кайна отец мой узнал, что Низкий Волк соглашается продать ему священную трубку, которую он давно хотел купить. За эту трубку Низкий Волк требовал одну лошадь, три оперения орла, серьги из раковин и стальное копье, отнятое моим отцом у людей, населяющих «страну вечного лета», которая находилась на юге.

Высокую цену назначил Низкий Волк за свой талисман, и в течение трех дней мой отец колебался, не зная, какое принять решение. Неразумным казалось ему отдавать лошадь за трубку. В те дни лошадей было мало, и ценились они высоко; многие из нашего племени все еще перевозили свое имущество на собаках, но молодые воины уже начали пригонять табуны с далекого юга — из страны испанцев. Страна эта находилась так далеко, что путешествие туда и обратно занимало два лета и одну зиму. У нас было только шесть лошадей; когда племя переселялось на другое место, нас — меня и Питаки — сажали на одну лошадь, две предназначались для отца и матери, а остальные три перевозили наш вигвам и все наше имущество.

В конце концов мать заставила отца моего принять решение. Она знала, как сильно хочет он иметь эту трубку. Старая рана в боку причиняла ему сильную боль, и он надеялся, что талисман его исцелит. Вот что сказала мать:

— Отдай лошадь Низкому Волку, муж мой. Пусть священная трубка будет у нас. В продолжение многих лет ходила я пешком рядом с собаками, когда мы снимались с лагеря. Я могу и теперь обойтись без лошади.

— Ты — добрая женщина, — сказал отец. — Я сделаю так, как ты говоришь, и ходить пешком тебе не придется. Мальчика я буду сажать на свою лошадь, а Питаки усядется за твоей спиной. Придет весна, и я снова буду воевать с нашими врагами и пригоню табун хороших лошадей.

Лагерь кайна находился недалеко от нашего, но зима стояла холодная, и решено было, что Питаки и я останемся дома и будем жить в вигваме индейца по имени Не Бегун, пока не вернутся наши родители. Питаки обрадовалась, потому что у Не Бегуна было пять девочек, с которыми она часто играла. Я же упрашивал отца взять меня в лагерь кайна: мне очень хотелось присутствовать при торжественной передаче священной трубки. Но пути богов неисповедимы. Может быть, именно они подсказали отцу приказать мне остаться дома и заботиться о сестре. На рассвете я привел лошадей, родители сложили вигвам, навьючили на лошадей поклажу и покинули лагерь.

— Не шалите, — сказала нам мать, садясь на лошадь.

— Да, будьте хорошими, послушными детьми. Мы вернемся через пять ночей, — добавил отец.

Мы обещали не шалить, попрощались с родителями и долго смотрели им вслед. Потом побежали завтракать в вигвам Не Бегуна.

Прошло пять ночей. Настал шестой день, солнечный и теплый. В полдень Питаки и я вышли из ложбины, где находился лагерь, и поднялись на склон холма, откуда открывался вид на равнину. Мы хотели издали увидеть наших родителей и побежать им навстречу. Но они не приехали. Когда стемнело, мы вернулись в лагерь.

— Завтра они приедут, — сказала Питаки.

— Да, конечно, завтра они приедут, — отозвался я.

Но они не приехали. Прошло еще два дня. С восхода до заката солнца просиживали мы на склоне холма и смотрели вниз, на равнину. И с каждым часом нарастало беспокойство. Отец сказал нам, что вернутся они через пять ночей, а он всегда был точен. Мы беспокоились, не заболел ли кто-нибудь из них. Быть может, мать упала с лошади и ушиблась.

Прошло еще два дня. Мы ждали их возвращения и вечером увидели вдалеке всадников. Их было восемь человек, и с ними одна женщина. Мы не сомневались в том, что эта женщина — наша мать. Должно быть, родителей сопровождают друзья из племени кайна, которым вздумалось посетить лагерь. Но когда они подъехали ближе, мы увидели, что все всадники были кайна.

Во всяком случае их мы могли расспросить о наших родителях. Мы сбежали с холма и бросились им навстречу.

— Где наш отец, где мать? — закричал я. — Какие вести привезли вы нам?

Они остановили лошадей и с удивлением посмотрели на нас. Наконец женщина спросила:

— Ваш отец? Мать? А кто они?

— Отца зовут Два Медведя, имя матери — Поет Одна, — крикнул я. — Десять дней тому назад они поехали в ваш лагерь за священной трубкой Низкого Волка. Конечно, вы их там видели?

Они долго смотрели на нас, потом молча переглянулись. Наконец один из них, покачивая головой, сказал:

— Вы ошибаетесь, дети. Вашего отца нет у нас в лагере. Этой зимой он ни разу к нам не приезжал. А я знаю, что священная трубка по-прежнему находится у Низкого Волка. Два дня назад я сам видел сверток с этой трубкой.

Питаки уселась на землю и воскликнула:

— Они умерли! Отец, мать — оба умерли!

Она заплакала, а женщина сошла с лошади и стала ее утешать.

— Не плачь, девочка, — сказала она. — Должно быть, они потеряли лошадей в пути и пошли их отыскивать.

Она посадила Питаки на свою лошадь, и мы все спустились в ложбину. Питаки перестала плакать и повеселела, но я знал, что отец и мать погибли.

Когда добрый Не Бегун узнал от меня, что кайна не видели наших родителей, он побежал в вигвам вождя, а вождь тотчас послал за прибывшими кайна. Услышав от них самих, что моего отца и матери нет в лагере и они туда не приезжали, он приказал отряду Ловцов, входившему в общество Все друзья, немедленно отправиться на поиски. В тот же вечер Ловцы покинули лагерь. Их было сорок или пятьдесят человек, и к отряду присоединились все мужчины нашего племени, имевшие лошадей.

Они вернулись через пять ночей. Эти пять дней сестра не переставала надеяться, но я был в отчаянии. Я знал, какую весть принесут нам воины. Нет, быть может, была у меня надежда — слабая надежда снова увидеть отца и мать, но последний луч надежды угас, когда я увидел хмурые лица воинов, вернувшихся в лагерь и направлявшихся к вигваму вождя. Питаки и я, держась за руки, последовали за ними и слышали, как вождь спросил:

— Ну, что вы узнали?

Предводитель отряда ответил:

— Ничего. Мы не нашли их следов на тропе, ведущей в лагерь кайна, и на берегах рек Барсук, Береза и Брошенные Бревна. Мы побывали в лагере кайна. Там их нет и не было.

— Быть не может, чтобы мужчина и женщина с шестью лошадьми, вигвамом и поклажей пересекли равнину, не оставив никаких следов! — воскликнул вождь. — Хорошо ли вы искали?

Предводитель отряда терпеливо и кротко ответил старику:

— Ты забываешь, что с тех пор, как Два Медведя и его жена покинули лагерь, был сильный снегопад и дул теплый ветер. Я уже не говорю о том, что по равнине проезжают всадники и проходят бесчисленные стада бизонов и антилоп, которые могли стереть следы шести лошадей.

— Но что же случилось с ними? — спросил вождь.

Воины один за другим высказывали свои догадки. Мало ли что может случиться с людьми, путешествующими по пустынным равнинам! Теперь я думаю, что воины враждебного нам племени убили их, завладели их вигвамом и пожитками, угнали лошадей. Но тогда была у меня только одна мысль: все кончено, никогда не увидим мы наших родителей!

Вдруг я почувствовал, что рука Питаки выскользнула из моей руки. Девочка упала и долго лежала словно мертвая. Не Бегун взял ее на руки и отнес в свой вигвам, а я последовал за ним. Когда жизнь вернулась к ней, она стала оплакивать родителей и долго не могла утешиться. Я не плакал, но было мне очень тяжело. В течение многих дней и многих месяцев мы грустили, и тропа, по которой предстояло нам идти, была каменистой тропой.

Не Бегун и его жена сказали нам:

— Не грустите, дети. Мы бедны, но наш вигвам будет также и вашим вигвамом. Для вас мы сделаем все, что в наших силах. Мяса у нас много, и голодать вам не придется.

Да, мы не голодали: Не Бегун был хорошим охотником. Но в его вигваме жило девять человек: Не Бегун, его жена, пять дочерей, дед, бабка, и для нас двоих оставалось мало места. Время шло, и наконец дочери Не Бегуна дали нам почувствовать, что мы здесь лишние. Две старшие дочери, когда их отца и матери не было поблизости, корили нас нашей бедностью, подсмеивались над поношенной нашей одеждой, отдавали нам приказания, словно мы были рабами. Я не обращал на них внимания, но больно мне было видеть, как плачет Питаки, обиженная злыми их словами. Зная, что скоро придется нам уйти из этого вигвама, я искал человека, который согласился бы нас приютить.

Как-то вечером Не Бегун стал бранить своих дочерей за то, что они нас обижают. В соседних вигвамах слышали его громкий голос. И когда две старшие дочери в слезах убежали, к нам в вигвам вошла маленькая худенькая старушка, которую звали Сюйяки. У нее был красивый, певучий голос…

Она села у входа, как и подобает женщине, а Не Бегун воскликнул:

— Добро пожаловать, Сюйяки! Добро пожаловать в мой вигвам! Чем могу я тебе услужить?

— О, вождь! Добрый вождь! Исполни мою просьбу, отдай мне этих двух детей, потерявших отца и мать. Ты знаешь, мой старик умер; тень его бродит среди Песчаных Холмов. Мои дочери и сыновья хотят, чтобы я жила с ними, но я не могу покинуть мой маленький вигвам. Всегда я поступала так, как мне вздумается, и не могу отказаться от своих привычек. Отдай мне детей, вождь! Пусть снова зазвенит в моем вигваме детский смех. Обещаю тебе — я буду им матерью.

Я заметил, что голос ее дрожит, а по щекам струятся слезы; я посмотрел на Питаки: глаза ее сверкали, она с нетерпением ждала, что скажет Не Бегун.

Вот какой он дал ответ:

— Боги добры. Мы с женой полюбили этих бедных детей и знаем, что здесь они несчастливы. В нашем вигваме тесно, а дочери мои… ну, не будем говорить об этом. Перед твоим приходом я молился, прося ответа, что мне делать. А ты пришла и дала готовый ответ. Возьми их, если они согласятся идти к тебе.

Не успел он договорить, как Питаки воскликнула:

— Мы пойдем к тебе, Сюйяки! Да, да, мы согласны!

Она повернулась к своей постели и начала свертывать бизоньи шкуры. Все засмеялись, видя, как она спешит.

Старуха посмотрела на меня. Я молча кивнул головой. Говорить я не мог: не было у меня слов, чтобы выразить мои чувства.

Когда мы уходили, Не Бегун на прощание сказал:

— Сюйяки, корми детей досыта. После охоты я буду приносить мясо в твой вигвам.

Его жена дала нам мешок с сушеным мясом и жиром. Переселяясь к Сюйяки, мы покидали клан Короткие Шкуры, к которому принадлежал наш отец, и уходили жить также в очень большой клан — Одинокие Едоки. Я не знаю, почему предки дали этому клану такое странное название. Члены его никогда не уединялись для принятия пищи и нередко устраивали пиры.

Сюйяки ввела нас в вигвам, раздула огонь в очаге и воскликнула:

— Вот мы и дома, дети, мои дети! Мой вигвам — ваш вигвам! Я перенесу свою постель; теперь я буду спать справа от входа. Ты, сын мой, — мужчина, а мужчине полагается спать в глубине вигвама. Ты, дочка, расстели шкуры слева от входа.

Добрая Сюйяки приютила нас в своем маленьком старом вигваме. Вещей у нее было мало; несколько мешков с одеждой, домашняя утварь, принадлежности, необходимые для дубления кож, занимали мало места, и в вигваме нам было просторно. Когда умер ее муж, имущество его перешло к трем женатым сыновьям, а некоторые вещи были зарыты в его могиле. Не имея лошадей, Сюйяки перевозила свои пожитки на собаках; у нее было восемь собак, больших и сильных, походивших на волков.

Не Бегун, верный своему слову, снабжал нас мясом; сыновья и дочери Сюйяки также нам помогали и приносили шкуры бизонов и оленей; эти шкуры шли на одежду и постели. Моей сестре никогда еще не приходилось дубить кожи, но теперь она охотно принялась за работу и вскоре научилась делать кожу мягкой. С помощью Сюйяки она сделала для меня пару мокасин и, увидев, что мне они впору, расплакалась от радости. С тех пор я носил зимой и летом обувь, сделанную руками моей сестры. На зимнюю обувь шли шкуры бизонов, на летнюю — тонкая кожа.

Я тоже не сидел сложа руки. С Не Бегуном и сыновьями Сюйяки я ходил на охоту и помогал им разрезать туши убитых животных и переносить мясо в лагерь. В свободное время я учился стрелять из лука. Лук и стрелы подарил мне Не Бегун. О, как я был рад, когда убил первого кролика и принес его в наш вигвам! Я вступил в отряд мальчиков — Москитов. Москиты входили в общество Все друзья, впоследствии они становились хорошими воинами и охотниками. Обучали нас старики, и я никогда не пропускал ни одного Урока.

Чему они нас учили? Запомнилось мне одно раннее утро, когда старик по имени Красная Ворона созвал нас, мальчиков, и повел к реке купаться. Выкупавшись, мы стали взбираться на холм, откуда открывался вид на равнину. Мы еще не дошли до вершины, когда старик сказал нам:

— Опуститесь на четвереньки и дальше пробирайтесь ползком, чтобы не заметило вас ни одно живое существо. Только глупец смело взбирается на холм и выставляет себя напоказ. Хороший охотник видит дичь, а сам остается невидимым и, подойдя ближе, убивает добычу. Хорошим воином считается тот, кто, увидев врага, находит способ застигнуть его врасплох либо удаляется никем не замеченный, если противник оказывается сильнее.

Ползком поднялись мы на вершину, спрятались в кустах и окинули взглядом равнину. Вскоре старик разрешил нам встать, сказав, что нигде не видно врага, но, быть может, где-нибудь поблизости рыскает неприятельский отряд. Немного времени спустя он спросил нас:

— Говорите, что вы видите?

— Бизонов.

— Антилоп.

— Стадо лосей.

— Да, но это не все, — сказал он. — Смотрите внимательно!

Долго всматривались мы в даль, пока не заболели у нас глаза, но больше ничего не могли разглядеть. Тогда старик указал нам на север, и мы увидели двух коршунов, круживших низко над равниной.

— За птицами следите так же, как и за животными, — продолжал Красная Ворона. — Будь вы разведчиками, вы должны были бы спуститься и пробраться к тому месту, над которым кружатся птицы. Вероятно, там лежит животное, убитое военным отрядом или каким-нибудь охотником. Нужно узнать, кто убил и в какую сторону ушел охотник или отряд.

Вот как обучал нас старик. Мы научились быть внимательными и осторожными, научились искать смысл во всем, что привлекало наше внимание. При виде медленно движущегося облака пыли мы знали, что чей-то лагерь перебирается на новое место. Если же облако пыли движется быстро, значит, по равнине мчится стадо или отряд всадников. Как я любил эти уроки ранним утром! А по вечерам мы собирались у очага, и старики рассказывали нам о наших богах, о сновидениях, о талисманах и амулетах…

В то время как старики учили меня, будущего охотника и воина, Сюйяки и ее подруги-старухи обучали Питаки всему, что должна знать женщина. Моя сестра училась стряпать, дубить кожи, шить платья и мокасины, которые она покрывала красивыми узорами из раскрашенных игл дикобраза. Впоследствии узнала она свойства всех целебных трав и листьев и стала лечить больных.

Сюйяки была добра к нам и никогда не унывала. Когда мы оплакивали родителей, она старалась утешить нас и развеселить. Бедность не угнетала ее. Она легко переносила все невзгоды и лишения и часто говорила о том, как мы разбогатеем, когда я подрасту и буду ходить на войну, пригонять лошадей, охотиться и обменивать меха на товары белых торговцев, не так давно появившихся на севере нашей страны. В то время не было еще торговцев на берегах Миссури и ее притоков.

Были мы бедны. Правда, мы не голодали, но на нашу долю доставались самые жилистые куски мяса. И одет я был хуже сверстников. Не имея лошадей, мы при переселении племени плелись позади вместе с нашими собаками, а некоторые мальчики смеялись надо мной. Тогда я молил богов помочь мне расти быстрее и успокаивал себя клятвой, что придет день, когда у меня лошадей будет больше, чем у них.

Прошло несколько лет, и наконец настал день, когда я убил первого моего бизона. Добрый наш друг Не Бегун подарил мне настоящий лук и настоящие стрелы с кремневыми наконечниками. На следующее утро мы с Питаки отправились на охоту. Я взял с собой всех наших собак, потому что твердо решил не возвращаться домой без мяса. В окрестностях лагеря было мало дичи, и лишь около полудня мы увидели маленькое стадо бизонов, пришедших на водопой к речонке. Я подполз к самому краю холма, у подножия которого протекала речонка, натянул тетиву, и стрела вонзилась в спину крупного бизона. Раненое животное обратилось в бегство, остальные последовали за ним. Мы с Питаки, погоняя собак, пустились в погоню и, пробравшись сквозь заросли, увидели раненного мной бизона. Мертвый, он лежал на траве. О, как я был горд! Питаки плясала вокруг огромного животного, обнимала меня и даже собак.

— Брат, — кричала она, — теперь мы ни в чем не будем нуждаться! Будем есть языки бизонов и лучшие куски мяса. Скорее, скорее! Разрежем тушу! Достань нож!

К счастью, нож у меня был — настоящий железный нож. Этот нож я купил у торговцев, отдав за него три шкуры бобра, подаренные мне Не Бегуном. Быстро содрал я шкуру с бизона, рассек тушу и, нагрузив собак, перевез мясо в лагерь. Как удивилась и обрадовалась старая Сюйяки, когда мы принесли мясо в вигвам! Старушка даже заплакала от радости. И после этого я всегда снабжал ее мясом и шкурами, а когда мне пошел пятнадцатый год, я купил у белых торговцев в кредит три капкана и стал ловить бобров. Зимой я отнес торговцам шкурки пойманных мной бобров и получил взамен три одеяла.

С тех пор как я начал охотиться на бизонов и ловить бобров, у меня появилась уверенность в собственных силах В семнадцать зим я много думал о будущем. Я твердо решил стать великим воином, таким же отважным и сильным, как Одинокий Ходок, старшина клана Короткие Шкуры и вождь племени пикуни. Все относились к нему с любовью и уважением, потому что был он человеком смелым, справедливым добрым и всегда помогал беднякам.

Когда настала весна, я участвовал в набеге на враждебное нам племя кроу. Во главе военного отряда стоял Не Бегун, а я исполнял при нем обязанности слуги. Выступили мы в поход, как только зазеленела трава, а домой вернулись в конце следующего месяца и пригнали табун славных лошадей. На мою долю досталось пять голов. Для нас троих пять голов являлись целым состоянием. Теперь мы могли ехать верхом, а не плестись в хвосте, когда племя кочевало по равнинам. Но я был недоволен собой, так как никакого участия не принимал в уводе лошадей. Мне поручено было сторожить тех, которых приводили Не Бегун и его воины из лагеря спящих кроу. А мне очень хотелось знать, хватит ли у меня храбрости пробраться в лагерь врагов и в случае необходимости вступить с ними в бой.

Когда настал месяц Спелых Ягод, я снова принял участие в набеге. На этот раз во главе отряда стоял Древний Барсук, молодой способный воин. Мы перевалили через Спинной Хребет Мира1, вступили в страну племени неперсе2 и нашли его лагерь. Я исполнял обязанности слуги при Древнем Барсуке. Он назначил своим воинам место сбора, а мне приказал остаться и сторожить лошадей, которых они приведут.

— Нет, я хоть разок побываю в лагере, — сказал я ему и после долгих споров настоял на своем. Древний Барсук считал, что я еще слишком молод и потому не могу участвовать в таком опасном набеге.

Глава II

В лагере было около ста вигвамов. Находился он на восточном берегу реки, пересекающей широкую равнину. У самой воды густо разрослись виргинские тополя и кусты. Когда стемнело, мы выползли из леса, в котором прятались, пересекли равнину и залегли в кустах на расстоянии выстрела от неприятельского лагеря. Но враги не подозревали о нашем присутствии. Они пировали, плясали, вели беседу, и нам казалось, что они никогда не улягутся спать. Взошла луна, а при лунном свете наше предприятие становилось значительно более опасным, чем в темноте. Впрочем, мы знали, что при свете легче будет отыскать и увести лошадей, привязанных между вигвамов.

Было уже поздно, когда в вигвамах погасли огни. Наконец Древний Барсук отдал приказ трогаться в путь. Ружья у меня не было, а лук и колчан висели за спиной. Единственным моим оружием была военная дубинка, привешенная к правой руке. Лук я не мог держать в руках, — я знал, что обе руки должны быть свободны, так как мне предстояло отвязывать лошадей.

Миновав первые вигвамы, я понял, что значит войти в лагерь врага. Мне было страшно. Все пугало меня. Темные тени у входа в вигвамы могли быть ночными сторожами, охранявшими спящий лагерь. В любой момент мог кто-нибудь выйти и увидеть меня. У меня началось сердцебиение, когда я подкрался к трем лошадям, которые были привязаны к вбитым в землю колышкам между вигвамами. Перерезав концы веревок, я осторожно выбрался из лагеря, ведя за собой лошадей. Несколько раз я останавливался и прислушивался, не проснулись ли люди, спящие в вигвамах.

Я пересек равнину и, войдя в лес, привязал лошадей к деревьям. Вскоре присоединились ко мне товарищи; каждый из них привел двух, трех или четырех лошадей.

— Ты захватил трех? Молодец! — сказал мне Древний Барсук. — Теперь ты останешься здесь и будешь сторожить лошадей. Уже за полночь. Еще разок мы проберемся в лагерь, а затем отправимся домой. Подожди нас.

Я просил разрешения вернуться в лагерь, говорил ему, что все захваченные нами лошади крепко привязаны к деревьям и сторожить их не нужно. Снова мне удалось настоять на своем. Вот тогда-то я понял, что опасность возбуждает человека. Было мне очень страшно, и, однако, самое сознание опасности побуждало меня вернуться.

Когда мы снова подошли к лагерю, большие черные облака надвинулись с запада, и подул теплый ветер, предвещавший дождь. Мы разбрелись в разные стороны. Я пошел той же дорогой, по которой шел в первый раз, и вскоре увидел несколько лошадей, привязанных к колышкам. Одна из них — большая черная лошадь — стояла в сторонке. Она понравилась мне с первого взгляда, и я решил увести ее одну, зная, что по сравнению с ней остальные лошади немногого стоят. Я не сомневался, что она была прекрасным скакуном Осторожно подошел я к ней и провел рукой по глянцевитой шее. Лошадь не захрапела и не попятилась от меня, — по-видимому, нрав у нее был кроткий. Я перерезал привязанную к колышку веревку, два раза обмотал ее вокруг морды и повел за собой лошадь.

Луна скрылась за набежавшим облаком. Когда снова стало светло, я увидел Древнего Барсука, который крался к привязанным лошадям. Он дал мне знак идти дальше и я прошел мимо него, зорко осматриваясь по сторонам.

Вдруг за моей спиной раздался крик. Оглянувшись, я увидел человека, бегущего к Древнему Барсуку, который только что отвязал одну из лошадей. Они столкнулись лицом к лицу. Древний Барсук оттолкнул врага и повалил его на землю, а сам вскочил на лошадь и тут только заметил, что передние ноги ее связаны и она может либо идти очень медленно, либо скакать вприпрыжку. Он ударил ее каблуком в бок и заставил скакать. Все это произошло гораздо быстрее, чем я рассказываю. Проснулся весь лагерь. Когда я вскочил на свою черную лошадь, из вигвамов, размахивая оружием, выбежали люди; одного из них моя лошадь ударила копытом, и он упал. Загремели выстрелы, зажужжали стрелы, но я уже выехал из лагеря и оглянулся посмотреть, скачет ли за мной Древний Барсук. Лошадь его, смешно подпрыгивая, скакала довольно быстро, и люди, гнавшиеся за Барсуком и стрелявшие из луков, начали отставать. Но я знал, что в погоню за нами будут посланы всадники. Поэтому я решил подождать Древнего Барсука и спросить, что я могу для него сделать.

— Я ранен! Помоги мне! Спрыгни на землю и перережь путы! — крикнул он, подъезжая ко мне.

Едва я успел исполнить его просьбу и снова вскочить на свою лошадь, как из лагеря выехал отряд всадников. Я думал, что спасения нет, но Древний Барсук крикнул мне:

— Смелее! Скачи во всю прыть! Сейчас будет гроза, и в темноте они нас не догонят.

Действительно, надвигалась гроза, а я от волнения ничего не заметил. Внезапно ветер усилился, засверкала молния, загремел гром, и черные тучи затянули небо. При свете молнии я разглядел четырех всадников, быстро нас нагонявших. Один из них опередил остальных и понукал свою лошадь.

Заметив, что Древний Барсук отстает от меня, я стал сдерживать своего коня, а Древний Барсук спросил:

— Ты меня не покинешь? Стрела вонзилась мне в плечо, и я не могу стрелять.

Что я мог ответить, кроме:

— Я останусь с тобой!..

— Тогда постарайся остановить первого всадника.

Я оглянулся и в темноте с трудом разглядел приближающуюся темную фигуру человека. Когда вспыхнула молния, увидел в его руках ружье. О, как стало мне страшно! Я боялся этого человека, боялся его ружья — оружия гораздо более опасного, чем лук. Ни разу еще не сталкивался я лицом лицу с врагом. Часто слушал я рассказы наших воинов о том, какой восторг охватывал их, когда они шли в бой. Но мне он был непонятен. В эту минуту я думал о далеком маленьком вигваме, о сестре и доброй Сюйяки.

— Поверни лошадь! — крикнул Древний Барсук. — Поезжай ему навстречу, если не хочешь, чтобы он пустил пулю в наши спины.

Я задрожал, услышав эти слова, и стал про себя молить богов о помощи. И внезапно мужество вернулось ко мне. Сжимая рукоятку военной дубинки, я повернул своего черного коня и поехал прямо на воина из племени неперсе. Снова вспыхнула молния. Он увидел меня и выстрелил, но я пригнулся к шее лошади, и пуля пролетела над моей головой. Подскакав к нему, я замахнулся дубинкой. В эту минуту молния снова прорезала небо, и я увидел, что приклад ружья почти касается моего колена, а воин из племени неперсе насыпает порох. Я протянул руку, схватил ружье и изо всех сил рванул его. Оно осталось в моих руках, а противник уцепился за мою ногу. Я ударил его прикладом по рукам, он взвыл от боли и отпустил меня. Лошадь его метнулась в сторону, и воин закричал, призывая своих товарищей. Я не стал его преследовать и, повернув лошадь, поскакал назад, догонять Древнего Барсука. Наконец я разглядел его при свете молний и, подскакав к нему, закричал:

— Вождь! Я отнял у него ружье. Теперь он обезоружен.

— Да, но он преследует нас и зовет на помощь товарищей, — сказал Древний Барсук.

И как раз в эту минуту полил дождь, и снова засверкали молнии. Оглянувшись, я увидел врага, у которого отнял Ружье. Он гнался за нами и звал на помощь остальных.

— Постараемся ускакать от него! — крикнул мне Древний Барсук. — Повернем на север, — быть может, он потеряет наши следы.

Мы повернули на север и поскакали под проливным Дождем, но противник последовал за нами. Молнии уже не освещали небо. Затем мы свернули на восток, а ветер и шум Дождя заглушили топот наших лошадей. На опушке леса мы остановились и прислушались, но не услышали ни криков, ни топота: неприятель сбился со следа. Мы не знали, где находится наш отряд и наши лошади — справа или слева от нас. Наугад мы повернули вправо и медленно поехали по опушке леса, тихонько окликая товарищей. Неожиданно наткнулись мы на них; все были в сборе и поджидали нас. Тогда только Древний Барсук пожаловался в первый раз на боль в плече и попросил вытащить стрелу.