МОХАММЕД АЛИ

(родился в 1942 г.)

Отчасти шоумен, отчасти менеджер, а в целом чемпион, Мохаммед Али был в боксе – нет, точнее в мире – чем-то вроде Гаммельнского Крысолова, всегда возглавлявшего собственное шествие во главе отряда поклонников, и так было и в шестидесятых, и в семидесятых годах.

Появившись на сцене в ту пору, когда о чемпионатах мира в тяжелом весе – да, пожалуй, и обо всем боксе – услыхать можно было нечасто, этот юноша, звавшийся Кассиусом Марцеллусом Клеем первую половину своей жизни, доказал, что обаяние впечатляет не менее, чем талант, всего за какие-то три года став самой знаменитой и яркой фигурой в мире спорта. Он выхаживал с видом карнавального актера и считал славу своей собственностью до такой степени, что сам присвоил себе титул «Величайшего», который многие готовы были отдать этому бойцу после двух кряду побед над, казалось бы, непобедимым Сонни Листоном.

Добавляя словесные выпады к удивительной быстроте на ринге, Али внес в бокс некую театральную нотку, и от его «трепотни» головы противников кружились не хуже, чем от ударов.

Али начал предсказывать исходы своих боев, посмотрев «Великолепного Джорджа».

«Я просто слышу, как этот белый парень говорит: "Я – величайший борец мира. Меня нельзя победить. Я – величайший! Я – король! Если этот молокосос сумеет вздуть меня, улетаю следующим самолетом в Россию. Меня нельзя победить. Я – самый красивый. Я – величайший!" Когда он появляется на ринге, все начинают вопить от злости. О да, все просто вопят против него. И я тоже был в бешенстве. Я огляделся и увидел, что все вокруг тоже в бешенстве». Али осенила идея. «Я увидел вокруг пятнадцать тысяч людей, которые ждут, что этого парня отлупят. И этого он добился собственным языком. Тут я сказал, что это действительно хоороооошая идея!»

И тогда молодой боксер начал горячить себя словами, предсказывая, в каком точно раунде он разделается со своим следующим противником: «Арчи[19] нагуливал тут бока / я намереваюсь отправить его на пенсию / когда вы, ребята, придете на бой, не застревайте в дверях и проходах / потому что всем вам придется идти домой после четвертого раунда».

Подобной бравады привыкшие к предматчевой похвальбе болельщики еще не слыхали. И они валили в зал толпами, чтобы увидеть собственными глазами, как наглеца отделают. Но, увы, сценарий повторялся раз за разом: после названного заранее числа раундов он укладывал своего противника «на отдых», а сам оставался красоваться на ринге, пока болельщики изливали свой пыл.

У всего было свое название или смысл, противники его носили клички «медведь» (Листон), «мумия» (Джордж Формен), «прачка» (Джордж Чувало) и «кролик» (Флойд Паттерсон); собственные его маневры имели имена «шарканье Али», «греби-дозу» и «якорем по башке». Все они вошли в лексикон благородной кулачной забавы.

Али прославился удивительно меткими фразами. Леона Спинкса он назвал настолько уродливым, что «когда на щеку его выбегает слеза, она тут же пугается и поворачивает обратно». Когда кто-то спросил, не боится ли он Сонни Листона, Али ответил: «Слушай, черный парень пугает белого много больше, чем черный черного».

Однако именно одно из этих острых словечек ударило по нему самому и лишило «Величайшего» почти трех лет карьеры, причем в то самое время, когда он находился на пике мастерства и славы. Ибо когда Али, он же рядовой призывник номер 15-47-42-127, получил категорию 1-А и журналисты спросили его мнение относительно местной Луисвиллской призывной службы, он ответил им: «Я не в ссоре с Вьетконгом». Эта фраза и основанное на религиозных соображениях нежелание присутствовать при собственном призыве во время войны во Вьетнаме предоставили местным Бэббиттам[20], ведавшим боксерскими организациями, достаточно топлива, чтобы разжечь скандал, лишить его чемпионского звания и возможности выступать на ринге.

Он выжил, как могли выжить немногие – взбрыкнув против системы. Тем не менее в итоге он победил, и Верховный суд Соединенных Штатов единодушно принял решение в его пользу. Али триумфально вернулся в 1970-м после трех с половиной лет отсутствия на ринге, чтобы стать тем, кем он был, – непобежденным чемпионом мира в тяжелом весе.

Теперь Мохаммед Али перерос бокс, выйдя за пределы ограниченного канатами ринга, чтобы сделаться символом семидесятых годов – как человек, бросивший вызов системе и победивший. Невзирая на поражение от Джо Фрезера в пятнадцатираундовом поединке, названном «Боем с большой буквы», Али остался «Чемпионом народа» – звание, которое он вознес до звания «Чемпиона мира» в ошеломляющей восьмираундовой схватке с Джорджем Форменом – знаменитой «Грозе в джунглях», состоявшейся в 1974 году.

И хотя Али предстояло драться еще четыре года и совершить после возвращения две неудачные попытки отвоевать титул чемпиона, в глазах многих он так и остался Величайшим.

ДЖЕККИ ДЖОЙНЕР-КЕРСИ

(родилась в 1962 г.)

«Я не знаю ни одного человека на свете, который может сказать что-нибудь плохое о Джекки», – сказал Фред Томпсон, выполнявший обязанности помощника тренера женской легкоатлетической команды на Олимпийских играх 1988 года. Валери Бриско, давняя подружка Джойнер-Керси и трехкратная олимпийская чемпионка добавила: «После Олимпиады (1984), когда мне пришлось тяжко, Джекки всегда присылала мне подбадривающие открытки и письма».

Такая доброта была выкована в кузнице ее души в раннем возрасте матерью, хотевшей для дочери того, чего у нее самой никогда не было. Названная Жаклин – в честь первой леди Соединенных Штатов – заботами собственной бабушки, которая не сомневалась в том что «однажды эта девочка станет первой леди в каком-нибудь деле», молодая Джекки получила в свои руки моральный компас, настроенный матерью на верный курс: следует всегда быть доброй с людьми и знать, что одна-единственная ошибка может иметь сокрушительные последствия.

Первое было несложно – в отличие от последнего. Особенно в городке Ист-Сент-Луис, Иллинойс. Бездействующие фабрики, обветшавшие дома, загруженные склады. Ист-Сент-Луис не был городом настоящего и в еще меньшей степени будущего, и главным ощущавшимся в нем стремлением было стремление покориться давлению улицы, где одних испорченных детей до бесконечности сменяют другие, где нужно отойти на пять кварталов, чтобы убраться подальше от места преступления. В раннем возрасте Джекки вместе с братом Элом, олимпийским чемпионом 1984 года в тройном прыжке решили что «когда-нибудь мы сделаем это – мы победим». И они решили выбрать спорт.

Юная Джекки сперва посвятила свое свободное время таким подобающим молодой особе занятиям, как современные танцы и группа скандирования. Потом, в возрасте девяти лет, она поступила в легкоатлетическую команду в местном рекреационном центре. Однако, хотя специализировалась она на беге в четверть мили, любимым видом ее являлись прыжки в длину. «Когда я начала заниматься легкой атлетикой, никто не хотел, чтобы я прыгала, – вспоминала она. – Я зарекомендовала себя в беге, и мои тренеры хотели, чтобы бег оставался моим единственным делом. Прыгуньей я стала едва ли не случайно. Тренер ждал, пока одна из девушек соберется для прыжка, и я просто разбежалась и прыгнула. Он был удивлен тем, насколько далеко я улетела. И с тех пор меня стали считать прыгуньей в длину». Тут она добавила: «В известной мере, я по-прежнему бунтую и хочу делать именно то, чего мне когда-то не разрешали».

Но этой бунтарке пришлось смириться, столкнувшись с еще более строгими правилами поведения, установленными ее матерью. «В десять или двенадцать лет я была горячей и быстрой предводительницей группы скандирования, – вспоминала она в интервью, данном «Спортс Иллюстрэйтед». – Но моя мать сказала голосом, не допускающим возражений, что я не буду водиться с ребятами до тех пор, пока мне не исполнится (тут она сделала паузу, чтобы подчеркнуть сокрушительную окончательность такого решения)… восемнадцать лет! И тогда я бросилась (опять пауза, пусть гадают: под поезд? в реку?) в спорт и учебу».

Вот так Джекки погрузилась в спорт. Всем сердцем. В волейболе она была капитаном команды. В баскетболе в среднем набирала 21 очко и делала 14 подборов за игру, три раза была отмечена по штату и два раза по Америке. В выпускном классе она привела свою команду «Тигрицы» к победному результату 52,8 очка за игру и к титулу чемпионки штата.

Однако невообразимых высот она достигла в легкой атлетике. В тринадцать лет она прыгала на 17 футов (5,2 м). В четырнадцать принимала участие в юношеском олимпийском пятиборье, выиграв четыре вида. Своей юниорской весной она прыгнула в длину, установив рекорд штата Иллинойс – 20 футов 7 1 /2 дюйма (6,29 м), и довела его потом до 22 футов 4 1 /4 дюйма (6,82 м). Ну а для комплекта она стала чемпионкой штата на дистанции 400 метров.

Удостоившись почитания в качестве величайшей спортсменки в истории школы, Джекки могла подумать, что исполнила желание стать первой. Но лучшее было еще впереди.

Закончив Линкольнскую среднюю школу, Джекки упаковала свои сумки – а вместе с ними и таланты – и перебралась по возможности подальше от материнского абсолютизма – в Калифорнийский университет, Лос-Анджелес. Достигнув восемнадцати лет, она «более не волновалась по поводу мужчин, тряпок и вечеринок». Кризис миновал.

Но теперь ей предстоял кризис настоящий. Хотя она правильно разложила свои карты, вмешавшаяся судьба припасла для нее крапленую – к тому же с самого низа колоды. В самой середине ее первого студенческого года, в январе 1981-го, случилось непостижимое. Ее мать в возрасте тридцати восьми лет была сражена редкой формой менингита и теперь лежала в коме. Вызванные домой дети, Джекки и ее брат Эл, посмотрели на мать, помолились и попросили врачей отключить аппарат искусственного дыхания. Через два часа мать их скончалась. Джой Даккетт Кейн так написала в журнале «Эссенс»: «Убитая горем семья погрузилась в состояние шока. Похороны прошли самым жутким образом. Одна из дочерей потеряла сознание, с другой случился припадок, сын едва мог говорить. Лишь старшая из дочерей, Джекки, оставалась спокойной и не плакала во время похорон и после них». «Я ощущала себя прочным звеном, – вспоминает теперь Джекки Джойнер-Керси. – Если я вернусь к занятиям и займусь тем, что мне положено делать, все поймут. Джекки вернулась к своим собственным делам, значит, и нам пора вставать и перестать плакать. Мне казалось, что все ждут примера именно от меня».

Джекки вернулась в Калифорнийский университет: начинать с прежнего места, возобновить занятия науками, баскетболом и легкой атлетикой. Но теперь, когда рухнула опора ее стойкости, дрогнула и ее жизненная хватка. И Боб Керси, помощник тренера по легкой атлетике, предложил ей свое плечо.

Керси приехал в Калифорнийский университет на должность помощника тренера в 1980 году, за несколько месяцев до кончины матери Джекки. Керси, также потерявший свою мать в восемнадцатилетнем возрасте, предложил помощь Джекки, которой нужно было выговорить свое горе.

Керси помог Джекки не только в этом. Тренировавший женскую спринтерскую команду Керси «понял, что по кампусу расхаживает талант, которого никто не замечает». Поскольку к его предложениям никто не прислушивался, Керси отправился к директору по спортивным делам с предложением, на которое нельзя было ответить отказом. Керси, по собственному описанию «человек жестокий», как всегда облек свое предложение в форму ультиматума: «Либо я тренирую ее в барьерном беге, прыжках в длину и многоборьях, либо умываю руки, так как расходовать ее таланты таким же, что и теперь, образом, значит, попусту растрачивать их».

Джекки сперва уперлась в землю копытцами, не желая отказываться от баскетбола и возлюбленных прыжков в длину. Но невзирая на сопротивление, она постепенно согласилась с Керси и усердно занялась пятиборьем и семиборьем.

Оттачивая ее скорость и прыжок, шлифуя броски и умение преодолевать барьеры, Керси видел не только прогресс, он видел в этой девушке способность стать рекордсменкой мира. Однако время столь дальних помыслов еще не пришло. Дело в том, что, хотя Джекки прошла отбор и попала на чемпионат мира 1983 года, в Хельсинки ей пришлось сняться с соревнований в первый же день, так как боль впилась в ее ногу, после того как она потянула сухожилие. Потом в Олимпийском Лос-Анджелесе 1984 года она прыгала неважно и проиграла семиборье, уступив в борьбе за золото всего пять очков (6390—6385) Глинис Нанн из Австралии.

Но 1986-й стал годом Джекки Джойнер – или, точнее, Джекки Джойнер-Керси, потому что в январе того года она вышла замуж за Боба. Отношения их складывались просто, вне стадиона он был ей мужем, а на стадионе – тренером. Комбинация оказалась работоспособной, что доказали ее результаты в том самом году. 7 июля на Играх доброй воли в Москве Джекки первой из женщин превысила в семиборье отметку 7000, поставив новый мировой рекорд – 7148 очков. И уже 2 августа, всего двадцать шесть дней спустя, превысила его на 10 очков на Спортивном фестивале в Хьюстоне.

Начиная с этого мгновения, она почти не знала поражений, в непринужденной манере побеждая в семиборье в соревновании за соревнованием, и в частности, выиграв олимпийское золото Сеульских игр 1988 года с новым мировым и олимпийским рекордом в 7291 очко. Пять дней спустя она победила в прыжках в длину с новым олимпийским рекордом в 24 фута 3 1 /2 дюйма (748 см), причем победительница в многоборье впервые за шестьдесят четыре года сумела выиграть золото и в другом виде программы. Второе олимпийское золото в семиборье пришло к ней в 1992 году в Барселоне и было завоевано с результатом 7044 очка, к нему присоединилась золотая медаль чемпионки мира 1993 года. Если учесть, что в ее репертуаре значились еще и бег на 400 метров и 60 метров с барьерами, вы поймете, что имеете дело с особой, вполне законным образом претендовавшей на титул, некогда принадлежавший Бейб Дидриксон Захариас, – звание «Величайшая спортсменка мира».

Ее победные достижения были увенчаны внушительным количеством призов, которого хватило бы, наверное, и для того, чтобы открыть собственную «трофейную» лавку, поскольку она становилась обладательницей всего, что только есть на свете, – начиная от кубка Бродерика через приз лучшего спортсмена года, вручаемый «Ассошиэйтед Пресс», и до престижного «Приза Салливана». Но Джекки завоевала и нечто куда более важное, чем обыкновенные спортивные награды: она заслужила восхищение и благодарность всех знатоков спорта своими неизмеримыми трудами за пределами стадиона. Руководствуясь в качестве принципа собственными словами: «Я верю в то, что олимпийский чемпион должен отдавать свой долг молодежи и обществу», Джекки Джойнер-Керси отдала несчетные часы своему Ист-Сент-Луису, родному городу, пожертвовав часть своих призовых денег Фонду своего собственного имени, действующему в этом городе. Брюс Дженнер называет это стройное (179 см и 68 кг) чудо «величайшим среди многоборцев, как мужчин, так и женщин». Билл Косби полностью соглашается с ним, называя Джекки Джойнер-Керси «лучшей спортсменкой мира среди всех спортсменов вне зависимости от пола». А муж Боб, имея в виду многочисленные заслуги жены и на стадионе и вне его, утверждает: «Точка еще не поставлена». И это очень приятно слышать.

ТАЙ КОББ

(1886—1961)

Тай Кобб исповедовал теорию, утверждающую, что «бейсбол отчасти сродни войне». Так он и играл – негодуя, охваченный неутолимым гневом и пылающей яростью.

Какой-нибудь грошовый психолог назвал бы такую устремленность его души соревновательной паранойей или даже манией величия. Но дело не в том – жизнь Тая Кобба была сродни современной версии греческой трагедии. Точнее, горечь, питавшая наполнявших его душу демонов, была рождена семейной трагедией, случившейся, когда мать молодого Тайруса приняла его отца за лезущего в окно спальни грабителя и выстрелом уложила его на месте. Рана так и осталась навсегда открытой, и Кобб играл каждую из 3033 своих игр с тлеющими в груди угольями, выходя на поле как на свою последнюю битву, кипя и бурля внутренним волнением.

Терзая обнаженные нервы своей души, Кобб вел на поле «войну», не забывая при этом сокрушать рекорды. Долгий перечень достижений Кобба включал: двенадцать чемпионских титулов по бэттингу, причем восемь из них были завоеваны последовательно; рекордное количество игр; высочайший показатель по бэттингу за всю карьеру (0,367); двадцать три последовательных сезона по 0,300; наибольшее количество результативных пробежек и так далее, и так далее. Уйдя из бейсбола в 1928-м, он оставил девяносто рекордов.

Находясь на месте бэттера, Кобб напоминал собой легкий камертон, нависавший над площадкой в левостороннем упоре, разведенные на несколько дюймов руки его держали биту жестом маленького мальчика, поднявшего обе ладони, чтобы бабушка его могла перемотать шерсть, – чтобы лучше владеть битой, чтобы лучше видеть полет посланного мяча. Частенько Кобб запускал мяч на противоположное поле, осуществляя изобретенный им самим прием, отступая назад, он переводил мяч налево, едва не оставляя площадку и посылая мячи налево, направо, куда угодно.

И все же, как признавался даже сам Кобб, дело было не в природной меткости. Именно быстрота помогала ему и отбить, и ударить, и добавить еще очков 50 к своему среднему показателю. Возможно, Кобб проиграл бы забег на 100 ярдов нескольким другим игрокам, но никто и никогда не бежал вокруг 360-футового «бриллианта» быстрее его.

Выделяла его именно скорость у базы. Гарри Хупер, аутфилдер, удостоенный места в Зале славы, говорил, что, каким бы великим бэттером ни был Кобб, «он являлся еще более великим бегуном вокруг базы». Обладая молниеносной нервной реакцией, он производил хаос на дорожках у базы, он не бежал, а мародерствовал. И если кто-нибудь смел встать на его пути, Кобб был готов «вырвать сердце даже у лучшего друга, если он посмеет преградить мне дорогу». Он украл столько баз, что менеджер Кливленда Ли Фоль сказал однажды с отчаянием. «Он украл у нас все, кроме игровой формы».

Но под всем этим огнем и жаждой битвы таились тонкий расчет и хитрость. Он докапывался до корней команд-соперниц, изучая их, его мозг задумывал хитрость или подмечал слабость, оставляя свои задумки дремать до того мгновения, когда они понадобятся в игре. Изучив тактику игры питчера, он всегда знал, какое мгновение нужно использовать для старта – быстрого прыжка. Рей Шальк, кетчер из Зала славы, покачивая головой, с благоговением вспоминал: «Трудно было поверить в те вещи, которые он вытворял на поле перед твоими собственными глазами».

Но визитной карточкой Тая Кобба было устрашение. «Топорща иглы», он сидел во рву «Детройтских Тигров» перед игрой. Или принимал участие в великой бейсбольной традиции перебранки, указывая на дефекты в духовном облике соперников и произвольным образом перебирая недостатки их предков.

Нечего удивляться тому, что болельщики команд-соперниц относились к Коббу примерно с той же симпатией, которую жители европейских стран испытывали к навалившимся на них гуннам. В частности, в Нью-Йорке его называли «Ужасным Тайрусом».

Если ему не мешали, Кобб готов был вызвать своих многочисленных врагов – болельщиков, судей и даже собратьев по команде – на кулачный бой. Эрли Комбс из команды «Янки» повествует о нем: «Коббу ничего не стоило поиздеваться, да что там, подраться, с кем угодно. Действительно – с кем угодно».

Среди многочисленных достижений Кобба предметом его наибольшей гордости было число результативных пробежек. Как писал о нем Грантленд Райс: «Боже! Как он сконцентрирован на этих пробежках». Однажды через дюжину лет после завершения карьеры он находился в Детройтском атлетическом клубе с Нигом Кларком, старым кетчером Кливленда. Слово за слово, и Кларк вспомнил о своем патентованном приеме, заключавшемся в коротком толчке. И потом – в быстром вскидывании перчатки в сторону, указывая на третий аут. Тут Кларк расхохотался: «Вот так я надул многих раннеров. И тебя тоже, Тай, по меньшей мере десять раз». Побагровев, как старый индюк, Кобб с надувшимися на шее жилами бросился на Кларка и принялся душить его с воплем: «Из-за тебя я недобрал десятки пробежек».

Словом, в сердце Кобба были такие струны, к которым лучше было не прикасаться. Немногие пытались сделать это за двадцатичетырехлетнюю карьеру самого властного из всех доминировавших в бейсболе игроков.

РЕД ГРЕЙНДЖ

(1903—1991)

Великий атлет всегда опережает свое время. Или отстает от него. Ред Грейндж своему времени соответствовал.

Его можно назвать наполовину человеком, наполовину мифом. Весь вопрос заключается в том, какую именно половину его составлял миф? В веке, изобиловавшем героями, Гарольд Эдвард Грейндж казался выше многих и бежал он быстрее всех. Следуя примеру Фрэнка Мерривела, он заставил невозможное казаться возможным, а просто возможное стало в его руках весьма вероятным. Эпическое величие этого человека с футбольным мячом под мышкой рождало разные прозвища в странной манере, присущей двухцентовым спортивным изданиям двадцатых годов, живописавшим деяния спортивных звезд тех лет. Его звали то «Скачущим Призраком», то «Летучим Ужасом», то «Уитонским мороженщиком», и просто стариной Редом – из-за буйных рыжих волос цвета продымленной пенковой трубки. Грейндж сфокусировал внимание нации на спорте, который до его появления считался разве что наполнителем газетных страниц между бейсбольными сезонами.

Выросший в Уитонской средней школе, Иллинойс, молодой Гарольд Грейндж представлял собой молодца ростом в 179 см и весом в 78 килограммов, свободно уходившего от приближающихся защитников и добившегося 75 заносов за три года игры в университетском футболе. К этому следует добавить еще 82 очка после заносов, и получим невероятные 532 набранных им очка. И словно ему этого было мало, Грейндж так же блистал в баскетболе, бейсболе и легкой атлетике.

В те дни право учиться в колледже еще не предоставлялось спортсменам с той же легкостью, как в нынешние времена, и этот феноменальный игрок остался за пределами колледжа, когда пришло его время. И это невзирая на тот факт, что всего лишь за год до этого, во время первенства штата по легкой атлетике, происходившего в Шампани, Иллинойс, футбольный тренер Боб Зупке познакомился с Грейнджем и сказал ему: «У тебя есть шанс попасть в здешнюю команду».

И Грейндж поступил в Иллинойский университет, потому что «все парни штата хотели играть у Зупке» и еще потому, что «учеба там обходилась дешевле, чем в других местах». И уже в своей первой игре среди новичков он совершил два заноса. И с этого времени Зупке внимательно следил за этим восемнадцатилетним парнем.

На тренировках следующей весной Грейндж – теперь шестифутовый и весящий 84 кг детина – получил номер, который и принес ему славу: 77. Многие считали этот номер вдвойне счастливым.

Номер 77 начал с самой первой игры прославлять его имя. Во встрече с сильной командой Небраски в первой четверти встречи он совершил 35-ярдовый занос, добавил к ним 6 ярдов во второй четверти и еще 6 очков – в третьей. К концу сезона Грейндж имел на своем счету двенадцать заносов, 1296 ярдов пробежки и был включен Грантлендом Райсом в состав сборной страны.

Но день, сделавший Грейнджа величайшим из полевых раннеров всех времен и превративший его в живую легенду, настал в следующем году, 18 октября 1924-го. В тот день Иллинойс принимал у себя своих сочемпионов предыдущего года среди команд Конференции среднего запада, Университет Мичигана. Грейндж принял первый удар на своей 5-ярдовой линии, пересек все поле словно ножницы бумагу, разбрасывая на ходу защитников «Росомах», и беспрепятственно пробежал остающиеся 95 ярдов. Две минуты спустя Грейндж вновь прорвался сквозь линию и совершил еще один занос – на сей раз на 67 ярдов. За первые двенадцать минут игры он еще дважды прикасался к мячу. И еще два раза, раскачивая корпусом и орудуя руками, прокладывал себе путь к заносу, однажды составивший 56 ярдов, а другой раз – 44 ярда. Позже он просочился к еще одному заносу – на сей раз пробежав 15 ярдов, и разнообразия ради отдал пас для шестого заноса своей команды, победившей в тот день со счетом 39:14.

Деймон Раньон написал о его подвигах следующее: «Он сочетает в себе троих или четверых спортсменов. Он и Джек Демпси, и Бейб Рат, и Эл Джолсон, и Пааво Нурми и воин».

Грейндж, три раза носивший титул чемпиона Америки, является воистину мифическим персонажем при 31 заносе и 4085 ярдах пробежки за всю свою учебную карьеру.

Однако величайший вклад был сделан Грейнджем не в студенческий футбол, а в его бедную падчерицу, футбол профессиональный. Вплоть до времени, когда Грейндж вступил в ряды профессионалов, которые, казалось, кишмя кишели людьми, уже исполнившими свою миссию, игроками бывшими, игроками не реализовавшимися, чьи имена не были известны за пределами своего дома. Но когда Грейндж при тренере С.С. Пайле вступил в ряды «Чикагских Медведей» 22 ноября 1925 года, событие это ознаменовало собой начало профессиональной игры.

С первой его игры на набитом до отказа стадионе «Кабс Парк» весь вихревой тур, бродячий цирк, проведший восемь игр за одиннадцать дней в каждом городе, где была своя футбольная команда, Грейндж играл в профессиональный футбол. Джордж Хейлес, его тренер и собрат по команде, сказал о Грейндже: «Он был величайшим раннером во всей истории игры до того, как повредил колено, а потом стал столь же отменным защитником».

Таким был Ред Грейндж, наполовину человек, наполовину миф – и во всем футболист.

ОСКАР РОБЕРТСОН

(родился в 1938 г.)

Оскар Палмер Робертсон сделал для баскетбола то, что Дега сделал для балерин, Ван Гог для подсолнечников, а Уорхол[21] для консервных банок. Искусный художник, палитра которого обладала невероятным обилием красок, Робертсон мог не экономить их, создавая от игры к игре новые шедевры.

Человек, которого звали «Большим О», был наиболее разносторонним среди всех выходивших на площадку игроков, представляя собой идеального до последней черточки баскетболиста, обладавшего набором достоинств, значительно превосходящих все, что обычно выпадает на долю одного атлета. Вырисовывая картинку с той точностью, которую можно позволить себе в энциклопедическом издании, можно сказать, что Робертсон обладал не только убийственно точным броском, но и способностью создать самую выгодную возможность для себя и для своих товарищей по команде точными пасами к корзине или сетью передач, когда мяч снует по площадке точно нитка за иголкой. В обороне он умел работать на подборе не хуже любого нападающего и действовать как защитник с большой буквы. Вот вам облик идеального игрока.

Ред Ауэрбах, начинавший во времена, последовавшие сразу после того как Адам услышал голос разносчика яблок, сказал о талантах Робертсона: «Он настолько велик, что это даже пугает меня. Рядом с ним некого поставить». А его тренер, легендарный Джо Лапчик, однажды сказал: «Такого, как он, никогда не было».

Парень, из которого вырос «Большой О», корнями своими уходит в Индианаполис, в школу «Криспус Аттукс», школу для чернокожих, названную в честь первого американца, погибшего в революционной войне. Робертсон привел свою команду к сорока пяти победам подряд, причем команда впервые провела сложный сезон без поражений, к двум подряд званиям чемпиона штата – к которым следует добавить 39 очков в финальном турнире его выпускного года. Окончив школу со славой, Робертсон мог выбирать для своего будущего любую из самых знаменитых баскетбольных команд, стремившихся заполучить его в свои ряды. Но он выбрал ничем не примечательный Университет Цинциннати, «потому что не хотел уезжать далеко от дома и потому что он предоставлял возможность и учиться и работать».

Таким образом, проводя часть времени в качестве студента, а часть – в качестве оператора-вычислителя в «Электрогазовой компании Цинциннати» и при этом постоянно играя в баскетбол за университетскую команду «Цинциннатские Панды», Робертсон более чем оправдал проявленное прессой внимание к его разнообразным талантам. Трижды став лучшим баскетболистом Америки и лучшим игроком года, Робертсон три года подряд при средней результативности 33,8 очка за игру возглавлял национальный список снайперов, поставив при этом четырнадцать рекордов дивизионов НКАА, и среди них – вечный рекорд результативности.

При росте 198 см и весе 98 кг Робертсон обладал таким набором талантов – умением бросать, подбирать отскоки и пасовать, не говоря уже о дриблинге, который привлекал внимание любителей баскетбольных деликатесов. Тренер команды Нью-Йоркского университета Лу Россини, чьи подопечные были повергнуты командой одного человека, мог только качать головой и говорить: «Его можно остановить, только приставив к нему четверых игроков, а пятый пусть заботится о всех прочих игроках Цинциннати. Но и это может не сработать!»

Знаменитый канзасский тренер Фог Аллен назвал его «величайшим игроком в истории среди всех спортсменов его роста».