УОЛТЕР ХАГЕН

(1892—1969)

Хаген впервые появился на лужайке для гольфа в возрасте двадцати одного года на открытом первенстве страны 1913 года – том самом, который остался в памяти стариков и историков гольфа знаменитым победой Френсиса Оуйме над британскими звездами Гарри Вардоном и Тедом Реем. Ворвавшись в раздевалку Бруклинского загородного клуба, он провозгласил: «Я приехал сюда из Рочестера, чтобы помочь вам, ребята, остановить Вардона и Рея!» Эти слова Хагена не были пустой бравадой, поскольку он финишировал четвертым, позади упомянутого уже трио. И если драматическая победа Оуйме прибавила популярности гольфу, то Хаген, начиная с этого мгновения, начал привносить в игру и человеческий интерес и блеск.

В 1914 году двадцатидвухлетний «ветеран» лидировал с самого начала открытого первенства США, обойдя Чика Эванса на один удар. Это была первая маслина из горшочка, доставшаяся Хагену, выигравшему всего семьдесят пять турниров, в том числе дважды Открытое первенство США, четырежды Открытое первенство Британии, и пять раз ПГА, причем последний турнир он выиграл беспрецедентное число раз подряд, а также одержавшему победы в двадцати пяти последовательных матчах с величайшими гольфистами мира. Кроме того, он завоевал одиннадцать национальных и международных «корон», что тогда уступало лишь результату, показанному Бобби Джонсом.

Хаген и Джонс встречались на лужайке только однажды. Это произошло во время Флоридского земельного бума в 1926 году, и Хаген уговорил своего бизнес-менеджера устроить ему матч с Джонсом, имевшим тогда репутацию величайшего гольфиста мира. Условия матча требовали, чтобы он проводился до семидесяти двух лунок, причем половина их должна находиться на курсе, выбранном Хагеном, и половина на курсе, выбранном Джонсом. Примерно в середине матча Джонс испытал потрясение, когда мяч, ошибочно посланный Хагеном, исчез среди пальмовых листьев и через какие-то мгновения приземлился в непосредственной близи от вешки. «Я просто не мог заставить себя играть», – жаловался потом чудо-мальчик из Атланты. Матч закончился со счетом 12:11 в пользу Хагена и принес ему 7600 долларов, самый крупный куш в тогдашней истории гольфа. Неудержимый Хейг тут же отправился в город и потратил 800 долларов на приобретение платиновых с алмазами запонок, которые поднес в подарок побежденному Джонсу.

Дело в том, что величие Хагена определялось не одними победами, одержанными им на площадке для гольфа, но и тем, как он добывал их. Он демонстрировал волнующий гольф, и нередко, выбравшись из недр одного несчастья, тут же попадал на грань другого. Но всегда в крайней ситуации второй удар его являлся исправлением первого. Однажды Хаген признался в том, что рассчитывает совершить «по меньшей мере семь ошибок в каждом круге. «Поэтому, когда я сделал плохой удар, то не волнуюсь из-за него». И сделав очередную «ошибку», Хейг просто уверенно подходил к мячу и ударял по нему, совершая очередное из своих «чудесных» спасений, зачастую представляя их более трудными, чем они были на самом деле. Томми Армор, удивляясь коварным ударам Хагена, сумел только сказать: «Движения Уолтера точны, как аптекарские весы».

В игре, полной хитростей и уловок, Хаген был совершенным исполнителем и мастером. Это была игра, которую обыкновенные смертные понять не могли, и многие испытывали шок, оказавшись перед лицом его психологической атаки, начинавшейся с непринужденной и задиристой фразы: «Ну, кто будет вторым?», произносившейся в ту самую минуту, в которую он входил в клуб. В финале ПГА 1926 года, во встрече с Лео Дигелем, Хаген, положив мяч в лунку с расстояния шесть и восемь футов, отказался забивать мяч Дигеля с двадцати дюймов на восемнадцатой. Дигель, не сомневаясь в том, что Хаген заметил нечто незамеченное им, начал исследовать окрестности лунки в поисках скрытых дефектов. По правде говоря, таковых не было вовсе. Но Дигель был полностью убежден в том, что какая-то ловушка здесь имеется, но он не заметил ее. Он ударил очень осторожно, но промахнулся. И проиграл весь матч, уступив победу – вы уже догадались – Хагену.

Другой случай, получивший широкую огласку, произошел перед Открытым первенством США 1919 года, и один из доброжелателей, оказавшись на одном «водопое» с Хагеном, посоветовал ему оставить ночные развлечения, осторожным тоном заметив: «А ваш противник уже давно в постели». «Знаю, – ответил уверенно Хаген, – но он не спит». Так и было, когда Хаген был рядом, никто из его соперников не мог уснуть. Легенда о Хагене стоила ему двух-трех ударов в каждом круге, так как противники считали его непобедимым.

Однако при всех его достижениях величайшим вкладом Хейга в игру стала его борьба за достоинство гольфистов, а заодно и всех спортсменов. В те годы, когда к профессиональным спортсменам относились как к прокаженным и создавали им соответствующие условия, сэр Уолтер повернулся ко всем прочим «сэрам» и бросил вызов священным правам установившегося обычая, завоевав права граждан первого сорта для профессиональных гольфистов.

Но главный момент, о котором рассказывают снова и снова вокруг лагерных костров гольфистов, настал, когда Хаген отправился в Англию, чтобы впервые принять участие в открытом первенстве этой страны, происходившем в королевском и старинном клубе «Сент-Эндрюс». Непринужденно шагавшего к входной двери клуба Хагена встретил на пороге один из лакеев. И преградив ему дорогу, указанный джентльмен надменно молвил: «Простите, сэр, но профессионалам в клуб вход воспрещен. Если вы будете так любезны, я проведу вас к вашей раздевалке». После чего, сверкая начищенными медными пуговицами на ливрее, он направился к отведенному для профессионалов помещению, где показал Хагену его «шкафчик», представлявший собой вбитый в стену колышек. Кровь бросилась в лицо Хагена. Не говоря ни слова, он повернулся и прошествовал к ожидавшему его лимузину. «Подвезите меня к входной двери клуба», – приказал Хаген шоферу.

Оказавшись возле входной двери, он обратился к надменному лакею, только что, какие-то секунды назад, помешавшему ему войти в клуб: «Я переоденусь в своем автомобиле», – произнес он столь же высокомерным тоном. И так он и поступил, переодеваясь каждый день в автомобиле за опущенными шторами из смокинга в спортивный костюм. Вскоре после этого возведенные обычаем стены рухнули, и профессионалам разрешили доступ в клуб.

Как сказал Арнольд Палмер в 1967 году на торжественном обеде в честь Хагена: «Если бы не вы, этот обед происходил бы в помещении для профессионалов, а не в бальном зале».

Таким был Уолтер Хаген, человек, всегда понимавший гольф – и жизнь – самым интересным образом. Человек, который, по словам давнего его друга Фреда Коркорана «нарушил одиннадцать из Десяти Заповедей». Человек, первым из гольфистов заработавший миллион долларов и потративший два, и при этом стилем, блеском и содержанием своей игры сделавший для профессионального гольфа то, что Бейб Рат сделал для профессионального бейсбола. И сделал это по-своему, так, как написал он в плакате, повешенном над его рабочим столом:

«Не спеши. Не тревожься. Ты здесь на короткое время, поэтому не забудь понюхать цветы».

И он не забывал об этом, не сомневайтесь.

ДОН БАДЖ

(1915—2000)

Дон Бадж учился играть в теннис на общественных кортах Калифорнии, что было далеко не заочным обучением. Он был одним из тех тысяч молодых людей, которые вырвали теннис из рук их благородий, числивших за собой это занятие с незапамятных времен. Хотя он появился на теннисной арене лишь в восемнадцать лет, взрослым и сформировавшимся спортсменом, он обладал подавляющим и сокрушительным стилем, бэкхендом, а также тем, что в игровых видах спорта называется «потенциалом чемпиона мира».

Журналисты, впервые увидевшие молодого человека и описывавшие этот феномен, называли его «застенчивым, жилистым и удивительно проворным парнем». Однако те, кто видел его впервые, обычно отмечали его внешнее сходство с Энди Харди при более высоком росте, рыжие волосы, послужившие основанием для присвоения прозвища «морковка», однако на деле имевшие цвет красного кирпича, и веснушки, сосчитать которые просто не представлялось возможным.

Однако в наибольшей степени внимание привлекал его бэкхенд – тяжелый, плавный, элегантный и совершенный, более чем закрученный. Этот удар стал одним из самых знаменитых в истории тенниса, и один из ветеранов теннисной журналистики – Эллисон Данциг – называл его «самым мощным бэкхендом в истории всего мира».

Пользуясь этим бэкхендом в 1935 году, Бадж поднялся на 6-е место в мировой классификации. И заслужил место в команде США на Кубке Дэвиса. Кубок этот, являющийся символом ведущей роли в мировом теннисе и во время правления Билла Тилдена отождествлявшийся с Соединенными Штатами, превратился к тому времени в личное дело двух стран, переходя от Франции к Великобритании, оставивших США не у дел с 1926 года. И год 1935-й не предвещал новых успехов, невзирая на появление в команде двадцатилетнего калифорнийца, проявившего свою неопытность двумя поражениями в одиночных встречах в матче с лучшим составом команды Великобритании.

Однако этот мальчишка успел попасть в историю во время этого матча. Впервые ступив на корт Уимблдона, Бадж, вместо того чтобы отвесить поклон в сторону королевы Марии, как требовали того правила вежливости, приветствовал королеву приветливым помахиванием ракетки и столь же радостной улыбкой, преобразившей его лицо, как если бы искусство улыбаться изобрел он сам. И королевская ложа и публика ответили ему столь же искренней симпатией, немедленно избрав его своим новым фаворитом.

В 1936 году Бадж, сочетая теплое дружелюбие с жестким бэкхендом и сокрушительной подачей, стал номером 3 в мировой классификации и номером 1 в сердцах большинства теннисных болельщиков. Получивший прозвище «Калифорнийская Комета» – по названию родного штата и природным способностям, Бадж довел Фреда Перри в финале открытого первенства США до пятого сета, обыграл и уступил его со счетом 10:8, потом он победил в пяти сетах австралийца Джека Кроуфорда, тогда номера 6 мировой классификации, в межзональном финале Кубка Дэвиса, причем последний сет превратился в двухчасовое испытание при 41-градусной жаре. К несчастью, и не по вине Баджа, поход американской команды за Святым Граалем вновь окончился неудачей, и Кубок Дэвиса четвертый раз подряд остался у британской команды.

Однако все изложенное только подводит нас к году 1937-му. Право именоваться лучшими теннисистами мира в 1937 году принадлежало Баджу и немецкому спортсмену барону Готфриду фон Крамму; других просили не беспокоиться. Фон Крамм, который финишировал вторым следом за Перри на Уимблдонских турнирах, находился на самом пороге славы. Единственным препятствием был мягкий с виду, но столь же неуступчивый на площадке Бадж. И право быть лучшим они разыгрывали между собой. Первое столкновение произошло в финале Открытого первенства США, где Бадж победил своего немецкого соперника в пяти сетах, прошедших в упорной борьбе. И теперь им предстояла новая встреча, на сей раз полная истинно героической борьбы.

В этой исторической схватке, завязавшейся в решающем матче межзонального финала Кубка Дэвиса 1937 года в Уимблдоне, сила столкнулась с силой, надежда – с надеждой, великий игрок – с великим игроком. Однако здесь действовал еще один фактор: Адольф Гитлер лично звонил фон Крамму, требуя, чтобы тот выиграл этот матч ради блага фатерланда и в качестве доказательства превосходства арийской расы. Подобное предложение Гитлер выдвигал и на Олимпийских играх 1936-го и был готов повторить снова перед матчем-реваншем 1938 года между Максом Шмелингом и Джо Луисом.

Фон Крамм вышел на корт с тусклым и свинцовым выражением на лице, свидетельствовавшим о том, что он превосходно понимает свой долг и ощущает всю тяжесть, возложенную на его плечи. Играя словно одержимый, фон Крамм выиграл два первых сета. Однако дело еще не было закончено, и Бадж возвратил ему долг, взяв третий и четвертый сеты и сведя матч к финальному, последнему сету.

Пятый и финальный сет начался в половине восьмого вечера, когда вокруг Уимблдона начинали уже вспыхивать огоньки в окнах. Обе воюющие стороны – точное в данной ситуации слово – продолжили сражение. Винтовке Баджа противостояла «Большая Берта» фон Крамма, и оба они обрушивали друг на друга весь доступный им арсенал ударов и подач. После пяти игр, сточивших ракетки наполовину, фон Крамм, повинуясь духу патриотизма, вел со счетом 4:1.

В этот самый момент проигрывавший Бадж присел, чтобы попить воды; подвинувшись к капитану американской команды, он прошептал: «Не волнуйся, кэп. Все будет в порядке». И Бадж сделал это, сведя финальный сет к ничьей 5:5. Вскоре счет самого упорного матча в истории тенниса стал уже 6:6. Потом Бадж сохранил свою подачу в двенадцатой игре и взял подачу фон Крамма в розыгрыше тринадцатого очка.

В четырнадцатом гейме матчбол приходил, уходил и снова возвращался не менее шести раз. И каждый раз победа не приходила к Баджу, так как фон Крамм, находясь в одном ударе от поражения, отыгрывался чудесным образом, словно ему помогала некая высшая моральная сила. «Публика вела себя настолько тихо, – вспоминал впоследствии Бадж, – что, по-моему, на трибунах было слышно, как мы дышим». На седьмом матчболе Бадж произвел свою фирменную подачу, но фон Крамм, к удивлению, ответил ударом в полную силу. В последовавшей схватке фон Крамм вложил весь свой вес в форхенд, послав мяч мимо Баджа и за его спину слева. Совершая удар, который будет назван ударом столетия, Бадж отчаянно потянулся, изогнул тело и нанес бэкхенд. «Я ощутил, что мяч хорошо лег на ракетку. Поглядев на соперника, я увидел, что фон Крамм пытается ответить ударом справа и промахивается мимо мяча». Матч столетия завершился. Одна из лондонских газет написала о нем: «Это было не столько испытание, сколько спектакль».

Потом Бадж победит Банни Остина и Чарлза Хиэ в одиночных встречах, выиграет парную игру вместе с Джином Мако, и команда Соединенных Штатов впервые со времен Билла Тилдена победит Великобританию в финале Кубка Дэвиса, покончив тем самым с золотым веком европейского тенниса.

Год 1938-й принадлежал Баджу, и он продолжал править кортом и соперниками, оставаясь неподверженным поражениям и став первым игроком в истории тенниса, выигравшим «Большой шлем» – звания чемпионов Австралии, Франции, Англии и Соединенных Штатов. А потом, выиграв все, что только можно было выиграть, Бадж перешел в профессионалы и доминировал на поле профессионального тенниса в той же мере, как и на любительской сцене.

Древние годами и достопочтенные романтики, полагавшие в ту пору, что Билл Тилден в одиночестве правит всем теннисным пантеоном, вынуждены были подвинуть своего кумира, отведя место второму великану – Дону Баджу. Ибо, как говорил Сидни Вуд, у Баджа «не было слабостей. Когда он был в расцвете сил, его не мог бы одолеть ни один игрок среди всех, кто был до него и играл в его время».

СОНЯ ХЕНИ

(1912—1969)

Зимние Олимпийские игры, рожденные Международным Олимпийским комитетом, чтобы предоставить возможность населению малых обиженных климатом стран отличиться и добиться славы на льду и снегу, впервые были проведены в 1924 году в Шамони, Франция. Одной из звезд первых зимних Олимпийских игр стала крохотная малолетняя светловолосая куколка из Норвегии с чертами викинга, которой предстояло вскоре изменить лицо фигурного катания.

В виде спорта, известном тогда своим механическим совершенством и стремлением к скрупулезности и простоте, одиннадцатилетняя Соня Хени, не обремененная ни репутацией, ни надеждами, казалась на льду маленькой школьницей, вышедшей на прогулку. В белых, как снег, ботиночках и отороченной мехом юбочке – настолько короткой, насколько могли позволить мода и скромность, 34-килограммовое дитя, едва переросшее поставленную на хвост треску, заставило всех обратить на себя самое пристальное внимание. И хотя она финишировала восьмой – и последней среди восьми участниц – один из судей проставил ей наивысшую оценку в произвольном катании.

Пресса также насторожила уши, глядя на одаренную девочку, а один из журналистов воспользовался такими словами: «Будущим соискателям мировой короны придется считаться с норвежкой Соней Хени, уже сейчас являющейся великой исполнительницей, наделенной всеми возможными дарами: личностью, формой, силой, скоростью и нервами».

Юная Соня вернулась в родное Осло, чтобы посвятить себя воплощению в жизнь таких перспектив. Непрестанно трудясь над совершенствованием собственного стиля, она обретала новое мастерство и лирические движения, наконец стало казаться, что она движется по льду мурлыкая, словно пантера. К числу стилистических доработок относился переход к новой тогда для публики короткой юбке, кружившей выше ее колен, захватывая своими цветами глаза болельщиков и судей, когда она исполняла свои головокружительные вращения.

Усердие принесло плоды на первенстве мира 1926 года, где Соня, играя карими глазами, светлыми волосами и юбкой, пронеслась по льду, финишировав второй. И юная фигуристка дала себе клятву: никогда более не занимать других мест, кроме первого. Это обещание она выполнит.

Перед первенством мира 1927 года впечатлительная Соня увидела танец бессмертной Анны Павловой. Назвав это представление «величайшим влиянием, оказанным на нее в жизни», Соня включила в фигурное катание движения балерины и хореографический рисунок. Воспользовавшись музыкой из «Лебединого озера», танцуя на льду и отрицая гравитацию своими вращениями, Соня выиграла первый из десяти завоеванных ею титулов чемпионки мира.

Когда состоялись вторые зимние Олимпийские игры в Сент-Морице, уже пятнадцатилетняя Соня сделалась любимицей публики. Девичье очарование и обилие технических приемов, среди которых был и сложный двойной аксель, плавное скольжение, блестящие вращения, пируэты и целых девятнадцать прыжков, повергли публику в восторг. Ее артистизм на льду покорил и судей: шестеро из семи поставили ее на первое место, и Соня выиграла первую из своих золотых олимпийских медалей.

Звезда Сони Хени приобрела воистину космическую яркость, когда в 1932 году Олимпийские игры переехали за океан, в Лейк-Плэсид, и граждане, корчившихся в муках Депрессии Соединенных Штатов, считали своим долгом выложить 50 с таким трудом заработанных рузвельтовских долларов, чтобы увидеть ее победоносную улыбку. Миниатюрная красотка (159 см, 49 кг) покорила и репортеров, немедленно окрестивших ее «Павловой на льду». Очарованные внешностью девушки и ее золотыми волосами, они сочиняли о ней историю за историей. И хотя Соня с трудом преодолевала языковой барьер, она все-таки сумела поведать миру о том, что «побеждает почти всегда».

И она победила снова голосами всех семи судей, единодушно присудивших ей вторую золотую медаль.

Молодая особа, проведшая на льду восемнадцать лет и питавшая весьма честолюбивые планы, включавшие «победу на трех Олимпиадах и десяти первенствах мира… а потом кино», отложила свои планы в отношении ухода из спорта по крайней мере до зимних Олимпийских игр и первенства мира 1936 года.

Прибыв в крохотный баварский курорт Гармиш-Партенкирхен, чтобы в последний раз защитить свою золотую медаль, Соня ощущала давление изнутри и снаружи, так как приходилось вызывать полицию, чтобы сдержать толпу, стремившуюся увидеть суперзвезду. Те, кто попадал на ее тренировки, с удивлением видели перед собой на льду вращающегося дервиша, совершавшего до восьмидесяти оборотов.

Ее потрепанные нервы едва выдерживали атмосферу соревнований. После обязательных фигур первого дня Соня всего на 3,6 очка опережала свою очевидную наследницу, пятнадцатилетнюю Сесилию Колледж из Великобритании, и тогда случилось событие, неведомое «фарфоровому миру» фигурного катания: она сорвалась. Соня сорвала с доски обидную для себя записку и порвала ее в клочья.

Но девушка, которую называли «железной бабочкой», проявила стальную волю и заставила себя не только успокоиться, но и победить. Наградой ей было третье олимпийское золото.

Через неделю она выиграла как бы заодно свою десятую подряд золотую медаль чемпионки мира, повесила на гвоздь свои коньки – по крайней мере в любительском спорте, чтобы стать киноактрисой. Но до этого она стала трехкратной олимпийской чемпионкой, десятикратной чемпионкой мира, а также завоевала 1473 разных медалей, кубков и призов, изменив при этом облик своего вида спорта.

ДЖОРДЖ МАЙКЕН

(1924—2005)

Археологи от спорта могут назвать время самого низкого падения профессионального баскетбола и время его рождения в качестве значительного вида спорта. Это начало сезона 1947—1948 годов.

Именно в 1947 году некий журналист, сидя возле другого в Арсенале 69-го полка в Нью-Йорке, наблюдал за встречей двух профессиональных команд, называвшихся «Никкербоккерами из Нью-Йорка» и «Стимроллерами из Провиденса», повернулся к своему собрату по перу и спросил: «Как по-твоему, доживет ли этот спорт до создания своей высшей лиги?» У него были все основания для подобного вопроса. За два предыдущих десятилетия игроки баскетбольных клубов, являвшихся членами двух профессиональных лиг, стали носить столько надписей на своих спортивных формах, что баскетбольные площадки приобрели вид справочника – «Желтых страниц» в спортивном исполнении. На игровых площадках подвизались команды под такими немыслимыми названиями, как «Упаковщики Теста из Андерсона», «Чикагские Шестерни», «Буксовщики из Акрон-Фирстоуна» и «Золлнеровские Поршни из Форт-Уэйна». К началу сезона 1947 года обе лиги стали напоминать, скорее, список рабочих специальностей, чем баскетбольную организацию, а расписание игр сделалось похожим на расписание поездов на центральном вокзале.

Однако именно так начинался профессиональный баскетбол, его старшая лига, и в эту пору зажглась первая баскетбольная суперзвезда, гигант ростом 210 см и весом 111 кг, крепыш в очках, скорее напоминавший джентльмена, которого встретил Джек, поднявшись наверх по соломинке: Джордж Майкен.

Майкен посещал университет Де Пола[63], где старший тренер Рей Мейер взял его в свои руки и научил понимать, что «его рост есть повод для восхищения, а не стыда, что это средство достижения величия». И Майкен действительно был великим. Он доминировал в студенческом баскетболе как ни один игрок до него, три года подряд он завоевывал все общеамериканские призы. И дважды был назван лучшим игроком года.

Окончив Де Пол, Майкен поступил в команду «Чикагские Шестерни» с рекордным для того времени жалованьем – 12000 долларов. Ну а после того как «Шестерни» канули туда, куда отправлялась большая часть баскетбольных команд той поры, Майкен забрал с собой свой мяч и перебрался в «Миннеаполис Лейкерс».

Стиль Майкена практически стилем не являлся; он более всего напоминал борьбу за сохранение собственной жизни. Расположившись справа от корзины, Майкен, привлекавший к себе обычно двоих, а иногда и троих соперников, проводил большую часть игрового времени отбиваясь от локтей соперников. Рост позволял ему, расставив руки, исполнять роль железнодорожного шлагбаума, и Майкен честно отвечал противникам теми же ударами локтей. Наконец, выпутавшись из расставленной под корзиной сети, он делал финт влево, уходил вправо и вколачивал мяч в корзину своим патентованным крюком.

За время своей баскетбольной карьеры Майкен воистину заслужил черный пояс, а с ним и переломы – левой ноги, правой ноги, правой ступни, подъема левой ступни, правого запястья, носа, большого пальца, еще трех пальцев. Однажды, когда соперник обвинил его в грубой игре, Майкен задрал майку, обнажил торс, покрытый синяками, и рявкнул: «А это, по-твоему, у меня откуда? От рождения, что ли?»

Однако Майкен ничуть не был похож на боксерскую грушу. Он был куда больше. Выступая первый год за команду, он привел «Лейкерс» к званию чемпионов Национальной баскетбольной ассоциации, набирая в среднем по 21,3 очка за игру и заслужив приз самого ценного игрока лиги. С 1947 по 1956 год его команда завоевала пять чемпионских титулов из шести, а сам он трижды возглавлял список лиги по результативности и шесть раз был назван лучшим профессиональным игроком.

Кроме того, он являлся самым привлекательным аттракционом лиги. Уже во время одного из первых его посещений Нью-Йорка репутация его была настолько велика, что на изогнутом транспаранте над входом в старый «Мэдисон Сквер Гарден» написали: «Среда. Баскетбол. Дж. Майкен против "Никса"». Такова была его величина!

Он был настолько велик, что лига даже увеличила ширину зоны свободного броска с шести футов до двенадцати – для того лишь, чтобы снизить эффективность его действий под корзиной, где Майкен стоял как каменный монумент.

Однако подобные новшества не смущали Майкена, продолжавшего отправлять своим крюком в корзину мяч за мячом. В сумме на его счету значится 11364 очка – на 5000 больше, чем у всех лучших игроков его времени.

Он ушел в отставку после сезона 1953/54 года «на пике карьеры, пока Джордж Майкен еще оставался Джорджем Майкеном». Но лишь после того как поставил ориентир для будущих поколений и сделал профессиональный баскетбол спортом уровня старшей лиги.

ДЖОННИ ВЕЙСМЮЛЛЕР

(1904—1984)

Джордж Карлин, комедиант и общественный моралист, однажды сказал о плавании: «Это не спорт, это просто способ не утонуть». Очевидно, Карлин никогда не слыхал о Джонни Вейсмюллере, Тарзане от плавания.

Явление Вейсмюллера в мир плавания состоялось в возрасте восьми лет, когда мама отвела молодого человека на фуллертоновский пляж возле Чикаго, на берег озера Мичиган. В воде он сразу же почувствовал себя как рыба и уже скоро бросил вызов «Скалам», коварному перекату, омывавшемуся непредсказуемыми озерными волнами. «Умение плавать пришло ко мне естественным путем, – вспоминал Вейсмюллер годы спустя, – и подобно любому мальчишке, я рвался к приключениям. Плавать между скал было опасно, но впечатление было незабываемым».

Однако приключениям в воде на берегу сопутствовала жесткая проза жизни. Вскоре после знакомства с плаванием умер отец Вейсмюллера, и юному Джонни пришлось пойти работать, чтобы поддержать свою семью, сперва в качестве посыльного, потом коридорным и лифтером. И в этот миг своей жизни он натолкнулся на приятеля детских лет, который познакомил его с тренером пловцов Иллинойсского атлетического клуба, «Большим Биллом» Бахрахом.

Бахрах, 350-фунтовый реализатор чужих мечтаний, глянув на рослого – шесть футов три дюйма – молодца, наделенного крепким телом и широкой грудной клеткой, отметил, что при всех физических данных, свидетельствовавших об огромном потенциале, парню потребуется хорошая школа. Затянувшись дымком чадившей в его зубах сигары, Большой Билл сделал молодому Вейсмюллеру предложение, которое он мог бы и не принять, но не сделал этого: «Поработай со мной годик, исполняй все, что я тебе буду говорить, исполняй в точности, не задавай вопросов, и я вытащу тебя. Ты будешь рабом и возненавидишь меня. Но потом ты побьешь все существующие рекорды».

И Вейсмюллер взялся за дело с усердием жонглера, тренирующегося час за часом, день за днем, пребывая под пристальным оком своего тренера и инструктора по строевой подготовке, требовавшего от своего солдата повиновения каждому приказу, даже если он потребует шагнуть из окна и повернуть налево. Казалось, что над бассейном незримо парил транспарант со словами Генри Джеймса: «Жизнь представляет собой усилие, причем усердно повторяемое». Однако не станем приукрашивать тот факт, что после года непрерывных занятий Вейсмюллер превратился в великолепно отлаженную машину.

Теперь Бахрах, полностью удовлетворенный тем, как его молодой подопечный впитал все тонкости плавательной науки, стал выставлять его против других пловцов. И Вейсмюллер переходил от победы к победе.

Впоследствии, вспоминая о своих достижениях, Вейсмюллер говорил: «Я выступал лучше, чем Марк Спитц. Я ни разу не проиграл заплыв». И добавил: «Никогда!»

Как бы то ни было, репутация его приобрела такие размеры, что, когда Бахрах повез Вейсмюллера на Гавайи для встреч в бассейне с лидирующим двукратным олимпийским чемпионом Дюком Паоа Каханамоку, тот вдруг обнаружил, что имеет более интересные дела, чем поединки с предположительным молодым наследником, и уклонился от участия в соревнованиях.