Глава 24

Война была проиграна трижды

8 мая 1944 г. я вернулся в Берлин, чтобы снова приступить к исполнению своих служебных обязанностей. День 12 мая я не забуду никогда, потому что в этот день война с точки зрения техники была проиграна. (1) До этого момента производство военной техники примерно покрывало, несмотря на существенные потери, потребности вермахта. С налетом же в тот день 935 дневных бомбардировщиков 8-го американского воздушного флота на целый ряд предприятий по производству горючего в Центре и на Востоке Германии началась новая эпоха войны в воздухе. Она предвещала конец немецкой промышленности вооружений.

Со специалистами подвергшихся бомбардировке заводов «Лойна» мы с трудом пробирались через хаос изорванных и покареженных трубопроводов. Химическое производство оказалось очень уязвимым для бомбовых ударов. Даже самые оптимистические прогнозы не обещали возобновления производства раньше, чем через много недель. Наша суточная продукция горючего после этого налета упала с 5850 т до 4820 т. Правда, у нас еще были в резерве 574000 т авиационного бензина, т.е. примерно объем трехмесячного производства. На протяжении еще 19 месяцев они могли бы уравновешивать потери производственных мощностей.

После того, как я составил себе представление о последствиях этой бомбардировки, я полетел 19 мая 1944 г. на Обезальцберг, где принят Гитлером в присутствии Кейтеля. Я доложил о надвигающейся катастрофе: «Противник нанес нам удар по одному из наиболее уязвимых наших мест. Если и дальше дело пойдет так, то у нас скоро не останется производства горючих материалов, о котором стоило бы упоминать. Наша единственная надежда, что и у противника генеральный штаб ВВС умеет думать и планировать не лучше, чем наш собственный!» Кейтель, всегда старавшийся выслужиться перед Гитлером, попытался представить все как всего лишь неприятность средней руки, заявив, что он со своими резервами сумеет преодолеть трудности и закончил стандартным аргументом, пускавшимся в ход обычно Гитлером: «Да разве мало было трудностей, которые мы преодолели», и встав перед Гитлером во фронт, отчеканил: «Мы справимся и с этим, мой фюрер!»

Как показало, Гитлер не разделял оптимизма Кейтеля; он предложил провести совещание с участием Геринга, Кейтеля и Мильха, а также промышленников — Крауха, Пляйгера, Бютефиша, Э.Р. Фишера и начальником Управления планирования и сырьевых ресурсов (2). Геринг попытался отвести приглашение представителей промышленности по производству горючего: при обсуждении столь важных проблем нам не следует расширять круг участников. Но Гитлер уже назвал имена.

Еще через четыре дня мы собрались в неуютной передней Бергхофа, ожидая окончания какого-то совещания у Гитлера. Тогда как я просил представителей промышленнсоти нарисовать Гитлеру картину без прикрас, Геринг использовал последние минуты перед началом заседания для того, чтобы уговорить их не высказываться слишком песимистично. Очевидно, он опасался, что прежде всего на него обрушатся упреки Гитлера.

Мимо нас быстро прошли высшие офицеры, участники только что закончившегося заседания, и адъютант пригласил сразу же нас. Рукопожатие Гитлера было коротким и безразличным. Нам предложили занять мсета. Гитлер заявил, что он собрал присутствующих, чтобы составить себе представление о последствиях последнего налета. Затем он представил слово представителям промышленности. Каки следовало ожидать от людей трезвых и расчетливых, они все высказались в том духе, что при систематическом повторении налетов положение станет безнадежным. И хотя Гитлер поначалу попытался рассеять все пессимистические прогнозы репликами вроде «Вы с этим справитесь» или «Бывали у нас ситуации и посложнее». И хотя, естественно, Кейтель и Геринг моментально их подхватывали, стараясь превзойти Гитлера в своей демонстрации уверенности в будущем и ослабить впечатление от высказанных нами соображений, а Кейтель особенно подчеркивал наличие у него резервов. Но промышленники оказались из более твердого дерева, чем гитлеровское окружение — они непоколебимо настаивали на своих тревожных прогнозах, подкрепляя их конкретными данными и цифровыми выкладками. Неожиданно Гитлер стал их даже поощрять к совершенно трезвому анализу положения. Подумалось, что он захотел услышать, наконец, горькую правду, что он устал от всех преукрашиваний, наигранного оптимизма, лживого прислуживания. Результаты обсуждения он резюмировал сам: «С моей точки зрения, производство горючего, синтетического каучука и азота представляет собой особенно уязвимый пункт обеспечения боевых действий, поскольку необходимые для производства вооружений базовые материалы выпускпаются на слишком малом числе предприятий» (3). В этот момент Гитлер, выглядевший в начале совещания смурным и каким-то отсутствующим, производил впечатление собранного, трезвого, остро схватывающего суть человека — вот только несколькими месяцами позднее, когда катастрофа уже разразилась, он снова не пожелал смотреть правде в лицо. Геринг же, когда мы опять оказались в передней, начал нас упрекать в том, что мы, сверх всякой меры обременили Гитлера заботами и пессимистическим мусором.

Подали машины. Приглашенные на совещание отправились в ресторан «Берхтесгаденер хоф» перекусить. По случаю служебных вызовов Бергхоф служил только помещением для совещаний, и Гитлер не считал нужным принимать на себя обязанности хозяина дома. Едва участники совещания уехали, из всех комнат верхнего этажа появились члены узкого кружка. Гитлер зашел на минуточку к себе переодеться, а мы ожидали его на площадке лестницы. Он взял трость, шляпу и свой черный плащ-накидку: началась ежедневная прогулка к чайному домику. Там подали кофе, пирожные. В камине горел огонь, начались беспечные разговоры. Гитлер, отвлекшись от своих забот, с видимым удовольствием перенесся в этот гораздо более благоприятный мир: почти осязаемо чувствовалось, как он ему необходим. И в разговорах со мной он уже и не упоминал о нависшей над нами угрозе.

После шестнадцати дней лихорадочных восстановительных работ мы только что вышли на прежний уровень производства горючего, когда 28-29 мая 1944 г. на нас обрушилась вторая волна бомбардировок. На этот раз всего 400 бамбардировщикам 8-го американского воздушного флота удалось причинить нам еще более серьезные разрушения, чем почти вдвое большей армаде при первом налете. Одновременно, почти в эти же дни, 15 американский воздушный флот обрушил удары на важнейшие нефтеочистительные заводы нефтяных промыслах в Румынии, под Плоешти. Теперь уже наша продукция разом сократилась наполовину (4). Наши пессимистические высказывания на Оберзальцберге тем самым вполне подтвердились всего пятью днями позднее, а геринговские успокоительные заверения были в очередной раз опровергнуты. Из отдельных замечаний Гитлера в последовавшие дни позволяли сделать вывод, что престиж Геринга вновь упал до критической точки.

Не теряя времени, я постарался воспользоавться этим ослаблением позиций Геринга, причем— не только в сугубо деловых интересах. Опираясь на достижения в выпуске истребителей, мы имели все основания поставить перед Гитлером вопрос о полной передаче в мое министерство производство всех видов авиационного вооружения (5). Но еще больше меня подзуживало желание расквитаться с Герингом за его поведение во время моей болезни. 4 июня я написал Гитлеру, который все еще продолжал руководить войной с Оберзальцберга, своего рода прошение «повлиять на рейхсмаршала в том духе, чтобы он пригласил бы меня по собственной инициативе и сделал бы предложение включить производство всего авиационного вооружения в сферу деятельности моего министерства». Гитлер принял спокойно этот направленный против Геринга выпад. Напротив, он увидел в моем обращении к нему за посредничеством тактичное стремление пощадить гордость и авторитет Геринга. И весьма остро и определенно добавил: «Авиационное вооружение должно перейти в Ваше министерство, тут и спорить-то не о чем. Я незамедлительно приглашу рейхсмаршала к себе и сообщу мое решение, а Вы с ним обсудите детали передачи» (6).

Еще несколькими месяцами ранее Гитлер не осмелился бы высказать свое мнение прямо в лицо своему старому паладину. Еще в конце прошлого года Гитлер предпочел послать меня в отделенную Роминтенскую пустошь с тем, чтобы сообщить Герингу какую-то вполне третьестепенную неприятную вещь, суть которой я нынче уже и не помню. Но Геринг, вероятно, знал о чем зайдет речь, потому что он, вопреки обыкновению, встретил меня как почетного и желанного гостя. Приказал запречь экипаж для многочасовой прогулки по его обширному охотничьему угодию и не покрывал рта, так что под конец я уехал, не солоно хлебавши, ни словом не обмолвившись о возложенном на меня поручении. Правда, Гитлер обнаружил снисходительное понимание моего уклончивого поведения.

На этот же раз Геринг и не старался укрыться за банальной сердечностью приема. Наша беседа состоялась в его приватном кабинете на Оберзальцберге. Он уже был в курсе дела, Гитлер его проинформировал. Геринг резко отозвался о неустойчивости решений Гитлера. Еще две недели тому назад он намеревался отнять у меня строительную отрасль, все уже было решено, а потом, после краткой беседы со мной, Гитлер все переиграл обратно. И так все время. Фюрер, к сожалению, слишком часто оказывался человеком, меняющим свои решения. Но, естественно, если это желание фюрера, он, Геринг, передаст мне и авиационное вооружение. Но голос его звучал подавленно: понять все это, право же, трудно — ведь совсем недавно Гитлер сам считал, что диапазон моих задач и без того чрезмерно широк.

Хотя эту внезапную смену неблаговоления на благоволение и считал чрезвычайно симпотматичной и предчувствовал в ней большую опасность для своего собственного будущего, нужно признаться, что мне не казалось несправедливым, что на этот раз мы поменялись ролями. От демонстративного унижения Геринга я отказался. Вместо того, чтобы представить Гитлеру проект постановления, мы с Герингом договорились, что он сам оформит своим приказом переход авиационного вооружения в мое министерство (7).

Передача производства вооружения для авиации была вообщем-то незначительным интермеццо по сравнению с развитием событий в стране вследствие превосходства противника в воздухе. Значительная часть его авиации была занята поддержкой наземного вторжения, и все же после передышки продолжительностью всего в две недели новая серия налетов вывела из строя многие предприятия по производству горючего. 22 июня были уничтожены мощности для производства 9/10 авиационного бензина, суточный объем его производства снизился всего до 632 т. Когда интенсивность налетов несколько ослабла, мы еще раз повысили его уровень до 2307 т, что составляло ровно 40% прежнего объема. Но еще через четыре дня, 21 июля, с выпуском всего 120 т мы практически оказались на мели. 98% производства горючего для авиации остановилось.

Впрочем, противник дал нам все же возможность запустить часть производств химического гиганта «Лойна», благодаря чему мы к концу июля смогли поднять суточную выдачу горючего для авиации до 609 т. Теперь уже считалось успехом, если нам удавалось дать хотя бы десятую часть прежнего объема. Но повторявшиеся налеты настолько разладили систему трубопроводов на химических заводах, что не только прямые попадния, но и просто удары взрывной волны, проседание грунта повсюду вызывали нарушение герметичности монтажных систем. Ремонт их был практически невозможен. В августе мы дали 10%, в сентябре — 15%, в октябре опять — 10% наших прежних объемов. И только в ноябре 1944 г. мы, несколько неожиданно даже для самих себя, выдали 28% (633 т в сутки) (8). Причесанные отчеты различных органов вермахта, — записано в нашей учрежденческой хронике 22 июля 1944 г., — вызывают у министра опасения, что критическое положение в полном объеме руководством не осознается. Мая обеспокоенность продиктовала мне шестью днями позднее памятную записку Гитлеру о положении с горючим, которая в значительной своей части была почти идентична другой, более ранней, от 30 июня (9). В обеих отмечалось, что ожидаемые в июле и августе потери производственных мощностей с неизбежностью поведут к израсходованию основных резервов авиабензина и иных видов горючего и в результате возникнет непреодолимая пропасть, что может иметь «трагические последствия» (10).

Одновременно я предложил Гитлеру некоторые варианты, которые могли бы нам позволить избегнуть столь тяжких последствий или, по крайне мере, оттянуть их. В качестве важнейшего инструмента я испрашивал у Гитлера полномочий на тотальную мобилизацию на восстановительные работы всех наличных трудовых ресурсов. Я предложил предоставить Эдмунду Гайленбергу, очень крепкому руководителю отрасли боеприпасов, неограниченные возможности для ремонтных работ предприятий горючего, вплоть до реквизиции любых строительных материалов, свертывания других производств и переброски оттуда рабочей силы. Сначала Гитлер отклонил это; «Если я дам такие полномочия, то у нас сразу же сократится выпуск танков. Так не пойдет! Этого я не могу допустить ни в коем случае». Было видно, что он все еще не осознал серьезность положения, хотя мы уже и не раз и не два беседовали о надвигающейся угрозе. Танки, — пытался я объяснять снова и снова, — утрачивают всякий смысл, если мы не обеспечим их достаточным количеством горючего. Только после того, как я пообещал ему поддержание выпуска танков в прежних объемах, а Заур это обещание подкрепил, Гитлер поставил свою подпись. Через два месяца на восстановительных работах на заводах по производству синтетического топлива было занято 150 тысяч рабочих, в том числе — наиболее квалифицированных, остро необходимых в производстве вооружений. К концу осени мы мобилизовали уже 350 тысяч.

Диктуя стенографистке свою памятную записку, я возмущался некомпентентностью руководства. Передо мной лежали доклады моего планового отдела о ежесуточных потерях производственных мощностей, о недопроизводстве продукции и о предполагаемых сроках возобновления работы. Но последнее могло стать возможным при единственном условии, что удастся недопустить дальнейших вражеских налетов, или по крайней мере, резко их ограничить. Я прямо-таки умолял Гитлера в своей памятной записке от 28 июля 1944 г. «использовать существенно большую часть вновь производимых истребителей для прикрытия неба над Германией» (11). Неоднократно я заклинал Гитлера подумать, не является ли более целесообразным "обезопасить в первую голову прикрытием истребительной авиации заводов синтетического топлива с тем, чтобы в августе и сентябре стало возможным хотя бы частичное возобновление выпуска продукции, чем действовать прежними методами, зная наверняка, что в сентябре или октябре ВВС, как на фронте, так и в тылу будут парализовавны отсутствием горючего (12).

Я уже вторично ставил Гитлера перед этим выбором. После нашего тогдашнего совещания на Оберзальцберге в конце мая Гитлер принял план Галланда, согласно которому из произведенных сверх плана истребителей предполагалось создать особый воздушный флот для защиты немецкой территории. Со своей стороны Геринг на представительном совещании в Каринхалле торжественно пообещал — после того, как присутствующие представители нефтехимической промышленности еще раз описали ему безнадежность положения — ни при каких условиях не отправлять воздушный флот «Рейх» на фронт. Но после начала вторжения на Западе Гитлер и Геринг перебросили его во Францию. За несколько недель, без какого-либо видимого эффекта он там был выведен из строя. И вот теперь, в конце июля, Гитлером и Герингом снова были даны заверения, снова был сформировано соединение в 2000 истребителей для защиты рубежей отечества. В сентябре оно должно уже было быть введено в действие, и снова недомыслие обрекло эту оборонительную меру на неудачу.

В своем выступлении 1 декабря на одном из совещаний по вопросам вооружений я поделился следующими соображениями о последнем периоде: «Следует отдавать себе отчет в том, что те люди, которые в штабах противника разрабатывают налеты, исходя из соображений, нанесения урона нашему хозяйству, кое-что смыслят в немецкой экономике, что у них — в отличие от наших бомбардировок — умное планирование. Нам еще повезло, что противник только в последние полгода или три квартала начал действовать последовательно в духе этого планирования,… а до этого, если встать на его точку зрения, делал глупости». Произнося эти слова, я еще не знал, что уже 9 декабря 1942 г., т.е. двумя годами ранее, экспертное заключение американского «Экономик уорфоэр дивижн», гласило, что гораздо эффективнее «произвести максимальное разрушение в отдельных, действительно решающих, отраслях промышленности, чем незначительные _ во многих. В первом случае результаты взаимно кумулируются; следует с непреклонной решимостью придерживаться однажды принятого плана» (13). Замысел был верный, но исполнение его — посредственное.

В августе 1942 г. Гитлер на совещаниях с руководством военно-морского флота заявлял, что успешная десантная операция противника предполагает овладением им одним из крупных портов (14). Без этого противник, высадившийся на каком-либо ограниченном отрезке берега, будет не в состоянии создать необходимое транспортное обеспечение людей и техники, чтобы выстоять перед контрударами немецких вооруженных сил. При огромной протяженности французской, бельгийской и голландской береговой линии создание единой системы укреплений из близко друг от друга расположенных и друг друга поддерживающих бункеров намного превзошло бы возможности немецкой строительной индустрии. Кроме того, откуда было взять столько солдат, чтобы заполнить такую оборонительную систему. Поэтому было решено только вокруг самых крупных портов возвести колько бункеров, тогда как промежуточные отрезки побережья получали на значительном расстоянии друг от друга только наблюдательные бункера. 15 тысяч небольших бункеров должны были послужить солдатам укрытием во время артподготовки десантной операции. Гитлеру представлялось, что в момент самой высадки неприятеля немецкие солдаты вступят во встречный бой, тогда как слишком прикрытая позиция сковывает такие необходимые в бою достоинства как мужество и готовность к самопожертвованию. Эти оборонительные сооружения были спланированы лично Гитлером — вплоть до мельчайших деталей, даже отдельные разновидности бункеров он, обычно в ночные часы, рисовал сам. Это были эскизы, но очень точно выполненные. Без ложной скромности он утверждал, что его проекты самым идеальным образом учитывают все потребности фронтового солдата. Эти эскизы, почти без всяких изменений принимались генералами военно-инженерных войск и спускались вниз для исполнения.

За без малого два года торопливого строительства мы на эти цели израсходовали 13302000 кубометров бетона (15) стоимостью в 3,7 миллиардов марок, туда же ушли 1,2 млн тонн металла, оторванного от промышленности вооружений. И все эти гигантские расходы были опрокинуты всего за две недели после высадки неприятеля, благодаря одной — единственной гениальной технической идее. Как известно, десантные части прибуксовали свои собственные портовые сооружения. Построенные по очень точным чертежам они были смонтированы под Арроманшем и Омаха на открытом берегу с разгрузки точными эстакадами и прочим оборудованием, которые позволили обеспечить подвоз и разгрузку боеприпасов, техники, продовольствия и контингентов подкрепления (16). Это опрокинуло все оборонительные планы.

Роммель, назначенный Гитлером в конце 1943 г. на должность Инспектора обороны побережья. обнаружил больше здравой дальновидности. Незадолго до этого назначения он был вызван Гитлером в восточно-прусскую ставку. После продолжительной беседы Гитлер проводил фельдмаршала до отведенного ему бункера, где его уже поджидал я. Дискуссия получила новый импульс, когда Роммель без всяких экивоков заявил Гитлеру: «Мы должны сковать противника при первом же десанте. Бункеры вокруг портовых городов для этого мало пригодны. Только очень простые, но эффективные заграждения и препятствия по всему берегу могут настолько осложнить высадку, что наши контрмеры сработают». Роммель выражался определенно и четко,"Не удастся это, и тогда, несмотря на Атлантический вал, десантная операция проходит успешно. В Триполи и Тунисе в последнее время проводились такие массированные бомбардировки, что даже наши отборные части были совершенно деморализованы. Если Вы не в состоянии это пресечь, то тогда и все остальные мероприятия ничего не дадут, включая и заграждения". Роммель был вежлив, но держал всех на дистанции, он избегал, почти подчеркнуто, употребление обращения «мой фюрер». Он снискал себе у Гитлера репутацию настоящего специалиста, в особенности по отражению наступлений с Запада. Только поэтому он и воспринимал критические высказывания Роммеля спокойно. Последний аргумент— о массированных бомбардировках, он, кажется, ждал заранее: «Именно это я и хотел Вам, господин фельдмаршал, сегодня показать». Гитлер подвел нас к экспериментальному образцу покрытой сверху донизу тяжелой броней машине, на которой было смонтировано 88-миллиметровое зенитное орудие. Солдаты продемонстрировали подготовку к отражению атаки, систему, не допускающую отклонение ствола при выстреле. «Так сколько же таких орудий Вы сможете нам, господин Заур, поставить в ближайшие же месяцы?» Заур пообещал несколько сот штук. «Вот видите, при помощи таких вот бронированных противозенитных орудий вполне возможно не допустить концентрации неприятельских бомбовозов над нашими дивизиями». Роммелю, повидимому, надоело полемизировать со столь дилетантскими представлениями. Во всяком случае, он только пренебрежительно, чуть ли не сочувственно улыбнулся. Гитлер, заметив, что он не вызвал у собеседника того эффекта, на который рассчитывал, коротко попрощался и, расстроенный, направился со мной и Зауром к своему бункеру на следующее совещание. Об этом эпизоде он не обмолвился ни словом. Позднее, когда высадка десанта уже произошла, Зепп Дитрих дал мне очень наглядный отчет о деморализующем воздействиии ковровых бомбардировок на его элитную дивизию. Те из солдат, которые выжили, утратили психологическое равновесие, стали апатичными и их боеспособность, даже тех, кому удалось избежать ранений, была подавлена на несколько дней.

6-го июня часов около десяти утра я находился в Бергхофе, когда один из адъютантов Гитлера сообщали, что ранним утром начался десант. «Фюрера уже разбудили?» Он трицательно покачал головой: «Нет, новости докладываются ему только после завтрака». Поскольку в последние дни Гитлер все время говорил, что противник, скорее всего, начнет с отвлекающего наступления, чтобы оттянуть наши части от действительного места высадки, то никто и не хотел будить Гитлера, чтобы не наслушаться упреков в совершенно неверной оценке обстановки.

На состоявшейся несколькими часами позднее в гостиной Бергохофа «ситуации» Гитлер, казалось, только укрепился в своем предвзятом представлении, что противник стремится ввести его в заблуждение. «Вы еще помните? Среди вороха донесений, которые мы получили за последние дни, было одно, которое точно предсказывало место, день и час высадки десанта. Вот это-то и усиливает мое предположение, что сейчас речь еще не может идти о настоящем десанте». Эта информация, по словам Гитлера, была подброшена ему шпионской сетью противника, чтобы отвлечь его внимание от подлинного места операции и заставить его ввести в действие свои дивизии слишком рано и не на том месте. Так, введенный в заблуждение точным донесением, он отказался от своего прежнего и правильного представления, что побережье Нормандии может оказаться наиболее вероятным местом вторжения.

В предшествующие высадке недели Гитлер получил от конкурирующих разведывательных организаций СС, вермахта и МИДа противоречащие друг другу агентурные данные о ее времени и месте. Как и во многих иных областях, Гитлер и здесь взялся сам за труднейшую даже для специалистов работу — оценку достоверности поступившей информации, надежности ее источников, степени укорененности последних во вражеском стане. Он вовсю иронизировал над бездарностью различных служб, а в конце, распалясь, высказался вообще о бессмысленности разведывательных служб вообще: «Как Вы полагаете, сколько из этих проверенных агентов оплачиваются западными союзниками? Они снабжают нас заведомо ложной информацией. Я пока даже и не стану извещать Париж. Пока все это надо задержать. Это только будет нервировать наши штабы».

Только к полудню был решен самый насущный вопрос — выдвинуть находящийся во Франции резерв Вреховного командования вермахта против высадившегося англо-американского десанта. Гитлер оставил за собой право принимать решение о передвижении каждой дивизии. Очень неохотно уступил он требованию командующего западной группой войск фельдмаршала Рундштедта ввести эти дивизии в бой. Из-за этой потери времени две танковые дивизии уже не смогли воспользоваться ночью с 6 на 7 июня для броска вперед. Днем же их продвижение было сильно затруднено бомбардировщиками противника, и они понесли тяжелые потери людей и техники, прежде чем вступили в соприкосновение с противником. Этот для всего хода войны столь важный день прошел, как этого и можно было ожидать, отнюдь не в лихорадочной активности. В критических ситуациях Гитлер всегда старался сохранять спокойствие, и его штаб копировал эту сдержанность. Проявить нервозность или озабоченность — значило бы погрешить против установившегося здесь тона и стиля отношений.

На протяжении нескольких последующих дней Гитлер в своем, весьма примечательном, но и становящемся все более абсурдным недоверии, сохранял уверенность, что речь идет все же об отвлекающем десанте, проводимом с единственной целью вынудить его к невыгодной диспозиции в оборонительных операциях. По его мнению, настоящая высадка произойдет все же совсем в другом месте, совершенно не прикрытом войсками. Да и флотское руководство считало избранную союзниками местность неподходящей для крупномасштабного десанта. По временам он ожидал основного удара в районе Кале, как бы требуя от противника, чтобы тот подтвердил его правоту: еще в 1942 г. он приказал установить там под бетонным панцирем метровой толщины корабельные орудия главного калибра. Этим и объяснялось то, что он не ввел в бои на побережье Нормандии стоявшую под Кале 15-ю армию (17).

Было и еще одно соображение, укреплявшее Гитлера в ожидании наступления от Па-де-Кале. Здесь располагались 55 стартовых площадок для запуска ракетных снарядов по Лондону, число запусков которых могло бы достигать нескольких сотен в день. Гитлер предполагал, что настоящая высадка десанта должна произойти прежде всего в месте дислокации этих снарядов. Почему-то он никак не хотел согласиться, что союзники и из Нормандии очень скоро могли бы занять эту область Франции. Он прежде всего рассчитывал на то, что в тяжелых боях удастся сузить район развертывания десанта противника.

Гитлер, да и все мы ожидали, что этот новый вид оружия «фау-1» вызовет в стане противника ужас, хаос и общий паралич. Мы переоценили его действенность. Я, правда, принимая во внимание невысокую скорость полета этих ракетных снарядов, советовал Гитлеру запускать их только при низкой облачности (18). Но он с этим не считался. Когда 12 июня по отданному Гитлером в спешке приказу были катапультированы первые «фау-1», то из-за организационных неполадок на позицию были доставлены лишь десять ракет, и только пять из них достигли Лондона. Гитлер уже успел позабыть, что он сам порол горячку, и весь свой гнев обрушил теперь на конструкторов-разработчиков. Во время «ситуации» Геринг поспешил свалить всю вину на своего противника Мильха, а Гитлер уже был готов отдать приказ о снятии с производства этих, как он теперь полагал, совершенно неудачных ракет. Но когда начальник пресс-бюро ознакомил его с преувеличенными, сделанными в сенсационном духе сообщениями лондонской прессы о разрушительном эффекте «фау-1», настроение его резко изменилось. Теперь он уже настаивал на увеличении их производства. Тут выступил Геринг и заявил, что эти ракеты — крупное достижение его люфтваффе и что он лично всегда требовал их разработки и всемерно ей содействовал. О Мильхе, козле отпущения предыдущего дня, даже не вспомнили.

До начала высадки англичан и американцев Гитлер подчеркивал, что с первого же дня будет лично руководить операциями во Франции. Для этой цели Организация Тодт, истратив бесчисленные милллионы марок, многие сотни километров телефонного кабеля, прорву бетона и дорогостоящее прочее оборудование, построила две ставки. В те дни, теряя Францию, Гитлер оправдывал чудовищные расходы тем, что, по крайней мере, одна из этих ставок расположена точно на будущей западной границе Германии и может поэтому использоваться как часть всей оборонительной системы. 17 июня он посетил эту расположенную между Суассоном и Лаоном ставку, т.н. В-2, чтобы в тот же день возвратиться на Оберзальцберг. Он был недоволен: «У Роммеля сдали нервы, стал совсем пессимистом. Сегодня же добиться чего либо могут только оптимисты». После таких высказываний смещение Роммеля могло быть только делом времени. Так он высказывался, будучи еще убежденным в непреодолимости своих оборонительных рубежей, которые он выдвинул против десанта. В тот вечер он поделился со мной, что В-2 не очень-то надежна, так как расположена в зараженной партизанами Франции.