Жена мудреца (Новеллы и повести)

      - Остальное! - бросил он и подумал: "А ведь я, собственно говоря, совершенно спокоен".
      Он медленно открыл карту. Восьмерка. Консул прикупил. Девятка. Вот ушли и пятьсот гульденов, от тысячи ничего не осталось. Все ушло. Все ли? Нет. У него оставалось еще сто двадцать гульденов - те самые, с которыми он приехал сюда днем, даже чуть больше. Смешно! Он теперь и в самом деле такой же нищий, как раньше. А на улице поют птицы... Как тогда... когда он еще мечтал поехать в Монте-Карло. Теперь он вынужден, к сожалению, прекратить игру - нельзя же рисковать последними гульденами... Да, прекратить, хотя еще только четверть третьего. Ну до чего не везет! За четверть часа можно с таким же успехом выиграть пять тысяч гульденов, как и проиграть.
      - Господин лейтенант? - осведомился консул.
      - Весьма сожалею, - звенящим голосом ответил Вилли, указывая на несколько лежавших перед ним жалких ассигнаций.
      Он улыбнулся глазами и, словно шутки ради, поставил на карту десять гульденов. Он выиграл. Поставил двадцать и выиграл снова. Пятьдесят - снова выиграл. Кровь ударила ему в голову, он готов был заплакать от злости. Вот теперь ему везет - но слишком поздно. Внезапно его осенила смелая мысль. Он обратился к актеру, стоявшему позади него, рядом с фрейлейн Ригошек:
      - Господин фон Эльриф, не будете ли вы так любезны одолжить мне двести гульденов?
      - Мне бесконечно жаль, - аристократически пожимая плечами, ответил Эльриф. - Вы же видели, господин лейтенант, я проиграл все, до последнего крейцера.
      Он лгал, и все это знали, но, казалось, находили вполне нормальным, что актер Эльриф солгал господину лейтенанту.
      Тогда консул, не считая, небрежно подвинул ему несколько ассигнаций.
      - Одолжайтесь, прошу вас, - сказал он. Полковой врач Тугут громко кашлянул.
      - На твоем месте я бы сейчас прекратил, Касда, - промолвил Виммер, и это звучало как предостережение.
      Вилли медлил.
      - Я отнюдь не уговариваю вас, господин лейтенант, - сказал Шнабель и протянул руку к деньгам. Вилли поспешно схватил ассигнации и сделал вид, что
      хочет их сосчитать.
      - Здесь полторы тысячи, - сказал консул. - Можете не сомневаться, господин лейтенант. Угодно карту?
      - Почему же нет? - рассмеялся Вилли.
      - Сколько ставите, господин лейтенант?
      - О, не все сразу! - возбужденно воскликнул Вилли. - Бедняки должны экономить. Для начала - тысячу.
      Он взял карту, консул со своей обычной преувеличенной медлительностью - тоже. Вилли прикупил и получил к своей четверке бубен тройку пик. Консул открыл свою, у него тоже было семь.
      - Я бы уже прекратил, - еще раз предостерег обер-лейтенант Виммер, и слова его прозвучали как приказ. А полковой врач добавил:
      - Ведь ты уже почти при своих.
      "При своих! - подумал Вилли. - И это называется "при своих"!" Четверть часа тому назад здесь сидел состоятельный молодой человек, сейчас он нищий, и это они называют "при своих"! Не рассказать ли им о Богнере? Быть может, тогда они поймут.
      Перед ним лежали новые карты. Семерка. Нет, он не собирается прикупать. Но консул и не спросил его об этом, он просто открыл восьмерку. "Тысяча проиграна, - пронеслось в голове Вилли. - Но я ее отыграю. А если и нет, то теперь уже все равно. Тысячу я так же не смогу заплатить, как и две. Теперь уже совершенно все равно. Но еще есть время - целых десять минут. Я могу еще выиграть четыре-пять тысяч".
      - Господин лейтенант? - спросил консул.
      Негромкий вопрос разнесся по всему залу. Остальные молчали. Подчеркнуто молчали. Не скажет ли еще кто-нибудь: "Я бы прекратил на твоем месте"? "Нет, - подумал Вилли, - теперь никто не осмелится. Все понимают, что было бы идиотством бросить игру сейчас. Ну, так сколько же мне поставить?" У него осталось всего несколько сот гульденов. Неожиданно их стало больше - консул подвинул к нему еще две тысячи.
      - Возьмите, господин лейтенант, прошу вас.
      Ну, конечно, он возьмет. Он поставил полторы тысячи и выиграл. Теперь он может вернуть долг, и у него еще даже останется немного.
      Он почувствовал, как кто-то положил ему руку на плечо.
      - Касда, - сказал обер-лейтенант Виммер. - Довольно.
      Голос его звучал твердо, почти строго. "Но я не на службе, - подумал Вилли. - Я могу распоряжаться своими деньгами и жизнью, как мне угодно". И он поставил снова, поставил немного, всего лишь тысячу гульденов, и раскрыл карту. Восьмерка. Шнабель все еще рассматривал свою, рассматривал убийственно медленно, словно у них впереди было бесконечно много времени. Время действительно было, - разве их кто-нибудь заставляет прекращать в половине третьего? Прошлый раз они закончили в половине шестого. Прошлый раз... Прекрасное далекое время. Почему все столпились вокруг? Это как во сне. Ха, да они, кажется, волнуются больше, чем он! Даже у фрейлейн Ригошек, стоящей напротив него в соломенной шляпке с красной лентой на высокой прическе, странно блестят глаза. Он улыбнулся ей. Лицо у нее словно у знатной дамы из трагедии, а ведь она всего-навсего хористка.
      Консул открыл свою карту. Дама! Ха-ха, ведь эта дама - Ригошек! И девятка пик. Проклятые пики, они всегда приносят ему несчастье. И тысяча передвинулась к консулу. Ну ничего, у него еще что-то осталось. Или он уже совсем разорен? О, ничего подобного... Перед ним опять лежит несколько тысяч. Благороднейший человек этот консул! Еще бы! Он ведь уверен, что получит деньги обратно. Офицер обязан платить карточные долги. Какой-нибудь господин Эльриф во всех случаях останется всего лишь господином Эльрифом, но офицер, если только его зовут не Богнер...
      - Две тысячи, господин консул.
      - Две тысячи?
      - Конечно, господин консул.
      Он ничего не прикупал, у него была семерка. А консул был вынужден прикупить. На этот раз он так спешил, что едва взглянул на карты, и сразу прикупил к своей двойке семерку пик. Итак, у него ровно девять очков. Впрочем, достаточно было бы и восьми. Две тысячи снова перекочевали к консулу и обратно. Или даже больше? Три или четыре? Не стоит считать - это приносит несчастье. Нет, консул его не обманет, к тому же остальные стоят вокруг и наблюдают за ними. И так как Вилли уже не знал, сколько он, собственно, должен, он снова поставил две тысячи. Четверка пик. Да, к ней нужно, пожалуй, прикупить. Шестерка, шестерка пик. Перебор на одно очко. А консул, оказывается, преспокойненько ждал всего лишь с тройкой... и вновь две тысячи перекочевали через стол, и вновь вернулись обратно. Это просто смешно. Туда-сюда, сюда-туда. Ха-ха-ха! В эту минуту церковные часы пробили снова. Половина третьего. Но этого, кажется, никто не слышит. Консул невозмутимо сдает карты. Все вокруг стоят, не двигаясь, только полковой врач исчез. Да, Вилли еще раньше заметил, как яростно он качал головой и что-то бормотал сквозь зубы. Он был не в силах видеть, как лейтенант Касда ставит на карту свою жизнь. И как только у доктора могут быть такие слабые нервы!
      И опять карты лежали перед ним. Он поставил... Сколько, он точно не знал. Целую пригоршню ассигнаций. Это был новый способ сражаться со своей судьбой. Восьмерка. Теперь все изменится.
      Но ничто не изменилось. Консул открыл девятку, огляделся по сторонам и отодвинул от себя карты. Вилли широко раскрыл глаза.
      - Я жду, господин консул?
      Но тот поднял палец и указал на улицу.
      - Только что пробило половину третьего, господин лейтенант.
      - Неужели? - воскликнул Вилли с деланным удивлением. - Но ведь можно добавить еще четверть часика?
      Словно ища поддержки, он посмотрел вокруг. Все молчали. Господин Эльриф отвел глаза и аристократическим жестом закурил папиросу, Виммер прикусил губу, Грейзинг нервно, чуть слышно посвистывал, и только секретарь грубовато, словно речь шла о каком-то пустяке, заметил:
      - Господину лейтенанту сегодня поистине не повезло.
      Консул встал и подозвал кельнера - как будто эта ночь была такой же, как и любые другие. На его счете значились лишь две бутылки коньяка, но для упрощения дела он предложил уплатить и за всех остальных. Грейзинг отклонил такую любезность и сам заплатил за свой кофе и папиросы. Остальные равнодушно согласились. Затем консул обратился к Вилли, все еще сидевшему на месте, и снова, как и раньше, когда он говорил о часах, указав на улицу, произнес:
      - Если вам угодно, господин лейтенант, я отвезу вас в Вену в своем экипаже.
      - Вы чрезвычайно любезны, - ответил Вилли.
      И в этот момент ему показалось, будто последней четверти часа, равно как и всей этой ночи, равно как и всего, что произошло, на самом деле вовсе и не было. Наверно, именно так воспринимал это и консул. Иначе он не стал бы приглашать его в свой экипаж.
      - Ваш долг, господин лейтенант, - дружелюбно добавил консул, составляет ровно одиннадцать тысяч гульденов.
      - Так точно, господин консул, - по-военному ответил Вилли.
      - Расписка, я думаю, не нужна? - заметил консул.
      - Нет, - резко оборвал его обер-лейтенант Виммер. - Мы все здесь свидетели.
      Консул не обратил внимания ни на него, ни на его тон. Вилли все еще продолжал сидеть, ноги у него словно налились свинцом. Одиннадцать тысяч гульденов! Недурно! Жалование примерно за три или четыре года, вместе со всеми надбавками. Виммер и Грейзинг тихо и взволнованно разговаривали друг с другом. Эльриф рассказывал секретарю дирекции что-то смешное, потому что тот громко смеялся. Фрейлейн Ригошек стояла рядом с консулом и тихо спрашивала его о чем-то, он отрицательно качал головой. Кельнер подал консулу плащ, широкий черный плащ без рукавов с бархатным воротником, который незадолго до этого показался Вилли очень элегантным, хотя и несколько экзотичным. Актер Эльриф поспешно налил себе остатки коньяка из почти пустой бутылки. Вилли казалось, что все избегают смотреть на него. Рывком он поднялся с места. Неожиданно рядом с ним очутился неизвестно откуда взявшийся полковой врач Тугут. Он, по-видимому, не сразу нашел нужные слова, но, наконец, выдавил:
      - Надеюсь, ты достанешь их до завтра?
      - Разумеется, господин полковой врач, - ответил Вилли с широкой и нелепой улыбкой. Затем подошел к Виммеру и Грейзингу, протянул им руку и небрежно бросил: - До следующего воскресенья.
      Они не ответили, даже не кивнули ему.
      - Вы готовы, господин лейтенант? - спросил консул.
      - К вашим услугам.
      Вилли любезно и весело простился с остальными, а фрейлейн Ригошек это ничему не мешает - даже галантно поцеловал руку.
      Все вышли. Столы и кресла на веранде призрачно белели в темноте. Ночь еще окутывала город и окрестности, но звезды уже погасли. В стороне вокзала край неба медленно начинал светлеть. На улице ждал экипаж консула. Кучер спал, опустив ноги на подножку. Шнабель тронул его за плечо, тот проснулся, приподнял шляпу, слез, подошел к лошадям и снял с них попоны. Офицеры еще раз приложили руки к козырькам и разошлись. Секретарь, Эльриф и фрейлейн Ригошек подождали, пока кучер не закончит приготовления. Вилли думал: "Почему же консул не остается в Бадене у фрейлейн Ригошек? И зачем она вообще ему нужна, если он у нее не остается?" Вдруг он вспомнил про одного пожилого господина: кто-то рассказывал, что его хватил удар в постели любовницы, - и искоса взглянул на консула. Однако у того был вполне свежий вид и прекрасное настроение; он ни в коей мере не собирался умирать и, явно желая позлить Эльрифа, прощался с фрейлейн Ригошек с откровенной нежностью, едва ли соответствовавшей его обычной манере держаться. Затем он пригласил лейтенанта в коляску, указал ему на место с правой стороны, набросил на его и свои колени светло-желтый плед, подбитый коричневым плюшем, и экипаж тронулся. Господин Эльриф еще раз не без юмора приподнял шляпу широким жестом, на испанский манер, как он собирался это делать в следующем сезоне в Германии, на сцене какого-нибудь маленького придворного театра, играя роль гранда. Когда экипаж переехал через мост, консул оглянулся и помахал всем троим. Они удалялись, взяв под руки фрейлейн Ригошек, и так оживленно беседовали, что даже не заметили жеста Шнабеля.
      VIII
      Они ехали по спящему городу. В полной тишине раздавалось лишь мерное постукивание конских копыт.
      - Немного прохладно, - заметил консул.
      У Вилли не было ни малейшего желания поддерживать разговор, но он все-таки счел необходимым что-то ответить, хоть для того, чтобы расположить консула к себе.
      - Да, - согласился он. - К утру всегда становится холоднее. Наш брат это знает по маневрам.
      - Что касается двадцати четырех часов, - любезно продолжал консул после некоторой паузы, - то мы не будем выдерживать их слишком уж точно.
      Вилли перевел дух и воспользовался случаем.
      - Я как раз хотел просить вас об этом, господин консул, поскольку в настоящий момент у меня, разумеется, нет всей суммы.
      - Разумеется, - прервал его консул, сделав ободряющий жест.
      Копыта цокали по-прежнему, только теперь им вторило эхо - экипаж проехал под виадуком и очутился на шоссе.
      - Если бы я настаивал на обычных двадцати четырех часах, - продолжал консул, - вы должны были бы заплатить мне ваш долг самое позднее завтра ночью, в половине третьего, что неудобно для нас обоих. Поэтому, если это вас устроит, мы назначим иной срок. - Он задумался. - Ну, скажем, вторник, в двенадцать дня.
      Шнабель вытащил из бумажника визитную карточку и протянул ее Вилли. Тот пристально посмотрел на нее. Стало уже так светло, что ему удалось прочитать адрес. Гельферсдорферштрассе, пять. "Не больше чем пять минут ходьбы от казармы", - подумал он.
      - Итак, завтра в двенадцать, господин консул? - Вилли почувствовал, как сердце его забилось быстрее.
      - Да, господин лейтенант, полагаю, что так. Во вторник - ровно в двенадцать. С девяти я уже в конторе.
      - А если я не сумею к этому часу, господин консул... Если я, например, лишь к полуночи или в среду...
      - Конечно, сумеете, господин лейтенант, - прервал его консул. - Когда вы садились за игорный стол, вы, естественно, были готовы и к проигрышу, точно так же как был к этому готов и я, и, если вы сами не располагаете необходимыми средствами, вы, во всяком случае, можете предполагать, что ваши родители не оставят вас в беде.
      - У меня нет родителей, - торопливо вставил Вилли, на что Шнабель отозвался сочувственным "о!". - Моя мать умерла восемь лет назад, а отец пять; он был подполковник и служил в Венгрии.
      - Ах, вот как? Значит, отец ваш был тоже офицером?
      Это звучало участливо, почти сердечно,
      - Так точно, господин консул. При других обстоятельствах я, пожалуй, не рискнул бы избрать военную карьеру.
      - Очень любопытно! - кивнул консул. - Как подумаешь, что жизнь иных людей, так сказать, предначертана им заранее, в то время как другим приходится из года в год, а порой и изо дня в день...
      Он покачал головой и умолк. Эта банальная, не высказанная до конца фраза произвела на Вилли странно успокоительное впечатление. Чтобы как-то наладить отношения с консулом, он тоже стал припоминать какую-нибудь общеизвестную философскую истину. И несколько необдуманно - это ему стало ясно тотчас же - он заметил, что бывают и офицеры, которые вынуждены менять профессию.
      - Да, - возразил консул, - вы правы, но чаще всего это происходит не по доброй воле - более того, такие люди становятся смешными и деклассированными, вернее, они себя чувствуют такими; и для них вряд ли возможен возврат к былой профессии. Что же касается нашего брата - я имею в виду людей, которым не мешают никакие сословные, кастовые и другие предрассудки... Вот я, например, по меньшей мере раз шесть поднимался наверх и вновь падал. Да еще как низко падал! Если бы все эти господа ваши коллеги - знали, как низко, они вряд ли сели бы со мной за игорный стол, уж поверьте мне. Поэтому-то они, ваши коллеги, и предпочитают не наводить слишком тщательных справок обо мне.
      Вилли молчал, он чувствовал себя ужасно нелепо и не знал, как вести себя дальше. Да, будь на его месте Виммер или Грейзинг, они бы, конечно, нашли правильный ход, не могли бы не найти... А он, Вилли, вынужден молчать. Он не имеет даже права спросить: "То есть как это "низко падали", господин консул, и что вы имеете в виду под словом "справки"?" Ах, он-то мог себе представить, что имел в виду консул. Ведь он и сам пал так низко, так низко, как только можно, гораздо ниже, чем он считал это возможным всего лишь несколько часов назад.
      Теперь он зависел от любезности, от уступчивости, от милосердия этого господина консула, как бы низко тот ни падал когда-то. Да и захочет ли тот проявить милосердие? Это еще вопрос. Согласится ли он на уплату долга в течение года или... в течение пяти лет... или на реванш в следующее воскресенье? По его виду трудно угадать... Нет, просто совершенно ничего не угадаешь. А если он не будет милосерден, тогда... гм... тогда остается лишь одно - идти на поклон к дяде Роберту. Да, все-таки к дяде Роберту! Это мучительно, просто ужасно, но попытаться надо. Обязательно надо... Не может же он отказать ему в помощи, когда на карте стоит карьера, будущее, вся жизнь, да, да, сама жизнь племянника, единственного сына его покойной сестры! Ведь он человек, живущий на ренту, - правда, довольно скромно, но все же занимающий положение капиталиста, человек, которому достаточно просто вынуть деньги из кассы! Одиннадцать тысяч гульденов! Ведь это даже не десятая- нет, даже не двадцатая часть его состояния. Собственно, он может попросить не одиннадцать, а двенадцать тысяч сразу - разница невелика. А заодно будет спасен и Богнер. Эта мысль вдохнула в Вилли надежду, словно небо было обязано немедленно вознаградить его за такое благородное намерение. Но все эти планы - на тот случай, если консул окажется неумолим. А это еще неизвестно.
      Вилли осторожно и быстро глянул на своего спутника. Тот, казалось, погрузился в воспоминания. Он опустил шляпу на плед, губы его были полураскрыты, словно в улыбке, он выглядел старше и добрее, чем раньше.
      Не настал ли подходящий момент?.. Но как начать? Честно сознаться, что он не в состоянии... что попал в эту историю необдуманно, что потерял голову, - да, да, ведь в эти четверть часа он был просто невменяем! Разве он отважился бы на такое, разве он позволил бы себе так забыться, если бы господин консул, - о, об этом упомянуть можно! - если бы господин консул, без малейшего намека с его стороны, сам не предоставил в его распоряжение свои деньги, придвинув их к нему, и тем самым в известной мере, хотя и в высшей степени любезно, принудил его продолжать игру?
      - Такие прогулки ранним утром просто чудесны, не правда ли? - заметил консул.
      - Великолепны, - торопливо согласился лейтенант.
      - Жаль только, - добавил консул, - что за такое удовольствие всегда расплачиваешься бессонной ночью, проведенной за игорным столом или какой-нибудь еще большей глупостью.
      - О, что касается меня, - живо заметил лейтенант, - то я нередко оказываюсь на свежем воздухе в столь ранний час и не проведя ночи без сна. Например, позавчера я уже в половине четвертого вместе со своей ротой стоял на плацу. Мы проводили занятия в Пратере. Правда, туда я ехал не в коляске.
      Консул сердечно рассмеялся, что обрадовало Вилли, хотя смех и прозвучал несколько неестественно.
      - Да, такие вещи я тоже проделывал не раз, правда, не будучи ни офицером, ни даже вольноопределяющимся, - сказал консул. - Так далеко я не продвинулся. Подумайте только, господин лейтенант, я в свое время отслужил три года и дослужился лишь до капрала. Такой уж я необразованный человек или, по крайней мере, был таким. Правда, кое-что я впоследствии наверстал; путешествуя, часто имеешь такую возможность.
      - Господин консул, наверно, немало поездили по свету, предупредительно вставил Вилли.
      - Да, этим я, конечно, могу похвастаться, - ответил консул. - Я побывал почти везде, только в одной стране никогда не был - и как раз в той, которую представляю как консул, - в Эквадоре. Но я собираюсь вскоре отказаться от места консула и поехать туда.
      Он рассмеялся, и Вилли, хотя и с некоторым усилием, присоединился к нему.
      Они ехали по длинному, жалкому поселку, мимо одинаковых, серых, запущенных домиков. В одном палисаднике старик в фуфайке с засученными рукавами поливал кусты. Из только что открывшейся молочной лавки на улицу вышла молодая женщина в поношенном платье, с полным кувшином. Вилли испытывал страшную зависть к ним обоим - и к старику, поливавшему свой садик, и к женщине, купившей молока для мужа и детей. Он знал, что у них на душе спокойнее, чем у него. Экипаж проехал мимо высокого холодного здания, перед которым расхаживал часовой. Он взял "на караул", и лейтенант ответил вежливее, чем обычно отвечал на приветствия рядовых. Консул бросил на это здание взгляд, полный презрения и - воспоминаний. Вилли задумался. Какая ему в эту минуту польза от того, что прошлое консула, по всей вероятности, далеко не безупречно? Карточный долг есть карточный долг: его вправе требовать даже самый закоренелый преступник, Время идет, лошади бегут все быстрее, через час, быть может через полчаса, они будут в Вене, - а дальше что?
      - А такие типы, как, например, этот лейтенант Грейзинг, спокойно разгуливают на свободе, - сказал консул, словно завершая ход своих мыслей.
      "Так и есть, - подумал Вилли. - Этот человек когда-то сидел в тюрьме". В этот момент ему пришло в голову, что замечание консула весьма недвусмысленно оскорбляет его отсутствующего товарища. Должен ли он пропустить его мимо ушей, словно не расслышав, или же молча согласиться с ним?
      - Я попросил бы вас, господин консул, не затрагивать моего товарища Грейзинга.
      Консул ответил на это лишь пренебрежительным жестом.
      - Странно, - сказал он, - как офицеры, так строго относящиеся к корпоративной чести, могут терпеть в своей среде человека, который сознательно угрожает здоровью другого человека, например глупой, неопытной девушки, и, возможно, убивает ее...
      - Это нам не известно, - хрипло возразил Вилли. - Во всяком случае, мне не известно.
      - Что вы, господин лейтенант! Я вовсе не собираюсь упрекать вас. Вы же лично не ответственны за подобные вещи и, значит, не в силах их изменить.
      Вилли тщетно искал возражений. Он подумал, не обязан ли он довести до сведения товарищей высказывания консула. Быть может, он должен сначала переговорить об этом с полковым врачом Тугутом? Или посоветоваться с обер-лейтенантом Виммером? Но какое ему дело до всего этого?! Речь идет о нем, о нем самом, о его собственном положении, о его карьере, его жизни! Вдалеке, в первых лучах солнца, уже виднелась "Прядильщица на кресте". А он еще не сказал ни слова об отсрочке, пусть самой короткой отсрочке. Вдруг он почувствовал, как сосед тихо притронулся к его руке.
      - Простите, господин лейтенант, лучше оставим эту тему, меня совершенно не волнует вопрос, господин ли лейтенант Грейзинг или кто другой... тем более что я едва ли буду иметь удовольствие сидеть еще раз за одним столом с этими господами.
      Вилли словно что-то толкнуло.
      - Как это понимать, господин консул?
      - Я, видите ли, уезжаю, - холодно ответил консул.
      - И скоро?
      - Да. Послезавтра, вернее, уже завтра - во вторник.
      - Надолго, господин консул?
      - Пожалуй, да... от трех до тридцати лет.
      На улице уже появилось довольно много подвод и тележек. Вилли, опустив голову, увидел, как позолоченные пуговицы его мундира сверкают в лучах восходящего солнца.
      - Ваш отъезд - следствие внезапного решения, господин консул? осведомился он.
      - Отнюдь, господин лейтенант. Это уже давно известно. Я уезжаю в Америку, но пока не в Эквадор, а в Балтимору, где живет моя семья и где у меня дело. Правда, я вот уже лет восемь не могу заняться им лично там на месте.
      "У него семья, - подумал Вилли. - А что же у него с фрейлейн Ригошек? И знает ли она, что он уезжает? Впрочем, мне-то какое дело? Времени больше терять нельзя. Для меня это вопрос жизни или смерти". И он невольно провел рукой по горлу.
      - Это очень печально, что господин консул уезжает уже завтра, - сказал он растерянно. - А я думал, больше того, я на это просто рассчитывал, голос его зазвучал легко, даже шутливо, - что господин консул даст мне в следующее воскресенье маленький реванш.
      Консул пожал плечами, словно не допуская и мысли об этом.
      "Что же мне делать? - думал Вилли. - Что делать? Прямо попросить его? Ну что ему какие-то несколько тысяч гульденов? У него семья в Америке... и фрейлейн Ригошек... Там у него целое дело... Что значат для него несколько тысяч гульденов?! А для меня это вопрос жизни или смерти".
      Они ехали под мостом по направлению к городу. Со стороны Южного вокзала с грохотом вылетел поезд.
      "Там люди едут в Баден, - думал Вилли, - и дальше, в Клагенфурт, в Триест, а оттуда, может быть, за океан, в другие части света... " И он завидовал им всем.
      - Где прикажете высадить вас, господин лейтенант?
      - О, не беспокойтесь, - ответил Вилли. - Где вам будет удобно. Я живу в Альзерских казармах.
      - Я довезу вас до самых ворот, господин лейтенант. Консул дал кучеру соответствующее распоряжение.
      - Благодарю вас, господин консул, но, право же, в этом нет нужды...
      Дома спали. Трамвайные рельсы, еще не тронутые дневным движением, гладкие и сверкающие, бежали рядом с ними.
      Консул взглянул на часы:
      - Хорошо доехали! Час десять минут. У вас сегодня выходной, господин лейтенант?
      - Нет, - ответил Вилли, - сегодня у меня занятия а плану.
      - Ну тогда вы еще успеете немного вздремнуть.
      - Разумеется, господин консул. Но я, пожалуй, устрою себе свободный день - скажу, что нездоров.
      Консул кивнул и замолчал.
      - Значит, в среду вы уезжаете, господин консул?
      - Нет, господин лейтенант, - отвечал консул, под черкивая каждое слово, - завтра, во вторник, вечером.
      - Господин консул, хочу вам сознаться... Мне это чрезвычайно мучительно, но я очень боюсь, что никак не смогу в такой короткий срок... до двенадцати часов завтрашнего дня...
      Консул по-прежнему молчал. Казалось, он не слушает.
      - Не будет ли господин консул так добр назначить мне другой срок?
      Консул покачал головой.
      - О, не очень долгий, - продолжал Вилли, - я мог бы выдать господину консулу расписку или вексель и заверил бы честным словом, что в течение двух недель... я, конечно, найду способ...
      Консул по-прежнему лишь покачивал головой, бесстрастно, механически.
      - Господин консул, - снова начал Вилли, и, помимо его воли, голос его зазвучал умоляюще, - господин консул, мой дядя - Роберт Вильрам... Быть может, господину консулу известно это имя?
      Тот продолжал покачивать головой.
      - Я не совсем убежден, что у моего дяди, на которого я в остальном всецело могу положиться, имеется сейчас такая сумма наличными. Но, разумеется, в течение нескольких дней он сможет... Он состоятельный человек, единственный брат моей матери, рантье.
      И вдруг, комично сорвавшимся голосом, так что тон его напомнил смех, он добавил:
      - Поистине фатально, что господин консул уезжает сейчас в Америку.
      - То, куда я еду, господин лейтенант, - спокойно отвечал консул, - вам должно быть совершенно безраз лично. Долг чести, как известно, подлежит уплате в течение суток.
      - Знаю, господин консул, знаю. Но, несмотря на это, иногда ведь случается... У меня даже есть приятели, которые в подобном положении... Ведь только от вас зависит, господин консул, временно удовлетвориться векселем или же моим честным словом - по крайней мере, до следующего воскресенья.
      - Я не удовлетворюсь этим, господин лейтенант. Завтра, во вторник, в полдень, - последний срок... В противном случае я буду вынужден обратиться к вашему
      полковому командиру.
      Экипаж катил по Рингу, мимо Народного сада, над позолоченной решеткой которого высились пышные зеленые кроны деревьев. Было чудесное весеннее утро, на улице еще не было почти ни души, лишь одна молодая, элегантная дама, в наглухо застегнутом сером пальто, торопливо, словно выполняя долг, прохаживалась с собачкой вдоль решетки. Она окинула консула; равнодушным взглядом, и он оглянулся - оглянулся, несмотря на жену в Америке и фрейлейн Ригошек в Бадене. Нет, последняя принадлежит не столько ему, сколько актеру Эльрифу. А какое мне, собственно, дело до господина Эльрифа, какое мне дело до фрейлейн Ригошек? Впрочем, кто знает, будь я с ней немного поласковее, она, быть может, и замолвила бы за меня словечко.
      Несколько секунд Вилли всерьез размышлял о том, не вернуться ли ему быстренько в Баден, чтобы просить ее о заступничестве. О заступничестве перед консулом?
      Она рассмеялась бы ему в лицо. Она же знает его, этого господина консула, она должна его знать... Единственная надежда на спасение - дядя Роберт. Это ясно. В противном случае остается лишь пустить себе пулю в лоб. Это надо понять.
      Вдруг он услышал размеренный шум, похожий на топот марширующей колонны. Разве в девяносто восьмом полку сегодня не строевые занятия в Бизамберге? Было бы очень неприятно, сидя в экипаже, встретить товарищей, идущих перед своими ротами. Но оказалось, что маршировали не военные, а просто мальчики, видимо школьники, отправлявшиеся на экскурсию за город вместе с учителем. Учитель, бледный молодой человек, с невольным уважением взглянул на обоих мужчин, в такой ранний час проезжающих мимо него в экипаже. Вилли никогда не предполагал, что будет когда-нибудь так завидовать даже бедному школьному учителю. Коляска обогнала первый трамвай, в котором сидело несколько пассажиров - мужчины в рабочей одежде и старуха. Затем им навстречу попалась цистерна для поливки улиц; растрепанный парень в рубашке с закатанными рукавами ритмично, как скакалку, встряхивал резиновый шланг, из которого на мостовую брызгала вода. Две монашки, опустив глаза, пересекли улицу и направились к Вотивкирхе, вздымающей в небо свои стройные светло-серые башенки. На скамейке под белой цветущей яблоней сидела молоденькая девушка. Ботинки у нее были запылены, на коленях лежала соломенная шляпа, девушка улыбалась, словно вспоминая о чем-то приятном. Мимо промчалась карета с опущенными шторками. Толстая старуха протирала щеткой и полотенцем высокие окна кафе. Все эти люди и предметы, которых в иное время Вилли просто не заметил бы, представали сейчас перед его обостренным зрением в каких-то болезненно резких очертаниях.