Во время плавания на пароходе по Амуру звероловы мало видели капитана "Сунгача". Дни стояли погожие и теплые. Благодаря этому путешественники большую часть дня могли проводить под открытым небом на баржах, рядом с животными. Только во время обеда все сходились в кают-компанию, но тогда, в основном, они вели вежливые разговоры на русском языке.
      Некрасов держал себя со звероловами любезно, но несколько свысока. Не навязывал пассажирам беседу, никого ни о чем не спрашивал. Явное пренебрежение он проявлял только по отношению к Павлову. Если капитану не удавалось миновать его, он бросал на агента холодные взгляды.
      Звероловы наблюдали за капитаном. Все говорило о том, что это был революционер, закаленный в борьбе с царизмом. Своим поведением он возбуждал доверие; даже Нучи, который презирал Павлова, о Некрасове говорил: "капитан хороший глаз, свой человек".
      Сдержанность Некрасова была звероловам на руку. Находясь в другом положении, они, конечно, постарались бы познакомиться с ним поближе, но в этом рискованном путешествии они предпочитали избегать близкого общения с лицами подозрительными для полиции. Ведь Павлов непрестанно следил за капитаном глазами, откровенно подслушивал его разговоры. По приказанию Смуги верный Удаджалак продолжал наблюдать за каждым шагом шпика, поэтому звероловы могли не опасаться сюрпризов с его стороны.
      "Сунгач" медленно шел вверх по реке. Вода стояла довольно высоко, как это бывает здесь всегда в период муссонных дождей. Берега становились все круче и круче, пока, наконец, каменные вершины гор совсем не закрыли горизонт. Как раз в этом месте Амур прорывался через Буреинский хребет. Буксир вошел в извилистый рукав. Течение становилось сильным. Грозные и одновременно живописные скалы иногда вырастали прямо по курсу судна, но "Сунгач", направляемый опытной рукой, избегал опасных встреч с ними.
      У руля на капитанском мостике стоял сам капитан Некрасов. Он спокойно смотрел на крутые, покрытые лесом берега, словно видел их впервые. В уголке рта у него торчала погасшая трубка. Звероловы тоже не уходили с палубы: они были очарованы Сибирью, хотя раньше само это название вызывало у них чувство безграничного ужаса.
      Прорвавшись через горный хребет, река стала шире, расширилась и ее пойма. Отдельные горные цепи отступили от реки, а прибрежные скалы, время от времени встречавшиеся по пути, напоминали развалины древних замков. Течение успокоилось, прозрачная как слеза вода становилась мутной в устьях притоков, которые несли с собой большое количество ила. Видимо, поэтому река и была названа Амуром, или Черной рекой.
      Время шло... Буксир, пыхтя, поднимался вверх по реке. Однообразная равнина, кое-где украшенная елями или карликовой сосной, указывала на близость Благовещенска. Этот город был центром Амурской области, управляемой вице-губернатором, в канцелярии которого путешественники должны были оформить документы на право пребывания в Сибири. Для этого капитан Некрасов по просьбе Смуги согласился на некоторое время остановиться в Благовещенске.
      Когда до города оставалось не больше суток пути, охотники решили устроить небольшой прием в честь капитана. Некрасов не только дал свое согласие, но и отрядил в их распоряжение своего повара. Само собой разумеется, что боцман в качестве известного гурмана взял дело подготовки к предстоящему пиру в свои руки. С самого утра он шарил во вьюках и около полудня явился на кухню с целой корзиной различных продуктов. Из других путешественников один только Томек, пользовавшийся специальными привилегиями у боцмана, был допущен к тайнам готовившихся яств.
      Когда настал вечер, капитан поставил судно на якорь вблизи берега. Весь экипаж и пассажиры собрались в кают-компании. Некрасов не щадил усилий, чтобы вызвать у гостей приятное настроение, но все его старания оказались напрасными. Хитрое выражение лица Павлова, бегающие, неспокойные глаза которого исподлобья следили за присутствующими, отбивало у гостей настроение и аппетит.
      Не в своей тарелке был и боцман. Он целый день старался достичь вершин кулинарного искусства, но все его труды не приносили желаемого результата. Званый обед больше напоминал поминки, чем веселый пир. Кроме того, по странному стечению обстоятельств Некрасов посадил Павлова рядом с боцманом. Правда, по другую сторону моряка сидел Томек, но все равно свободно беседовать они не могли. Они только обменивались многозначительными взглядами и, подобно другим гостям, время от времени бросали какое-нибудь ничего не значащее слово.
      Томек скучал, хотя до этого он с большой радостью ожидал вечернего пира. Юноша надеялся, что в непринужденной обстановке ему удастся спокойно поговорить с Некрасовым, а оказалось все не так... Таким образом, как только обед подошел к концу, экипаж "Сунгача", нанайцы и Удаджалак с удовольствием покинули кают-компанию и вышли на палубу.
      - По крайней мере, они смогут свободно поговорить, - буркнул боцман, обращаясь к Томеку.
      Томек кивнул головой. Он о чем-то сосредоточенно думал, потом незаметно подтолкнул друга локтем и шепнул:
      - Почаще наполняйте рюмку Павлова!
      - Да ты с ума сошел?! Водки на него жалко, - возмутился боцман.
      - Дайте ему ее досыта, и он уйдет отсюда!
      - Не такой он дурак! Он только губы смачивает водкой...
      - Надо его заставить напиться. Послушайте... - наклонился Томек к боцману, который сначала покраснел от возмущения, а потом вдруг повеселел и согласно кивнул головой.
      Боцман громко кашлянул. Все с интересом посмотрели в его сторону.
      - Мы вот сидим, повесив носы, словно неприкаянные..., - начал он.
      Павлов привстал так резко, что чуть не сбросил на пол тарелку. Сыщик впился глазами в губы боцмана, чтобы не пропустить ни одного слова. На лицах Смути и Вильмовского отразилось явное беспокойство, а удивленный Некрасов неуверенно посмотрел на боцмана.
      - Что ж, уважаемые господа, мы нагрешили довольно, но лучше признать свою вину и... исправить ошибку, - торжественно продолжал моряк.
      - Напился, первый раз в жизни, - недовольно шепнул Вильмовский.
      - Нет, скорее с ума сошел, - прошипел Смуга.
      Только Томек спокойно слушал речь своего друга, искоса посматривая на присутствующих. А боцман продолжал:
      - Да, да, мы забыли, что надо отдавать "господнее господу, а кесарево кесарю"! Мы должны немедленно исправить допущенную нами ошибку! Я первый провозглашаю тост за здоровье его императорского величества самодержца всероссийского, Николая Второго!
      Если бы над пароходом нежданно-негаданно разразился гром, то он не произвел бы столь ошеломляющего впечатления, как тост, поднятый боцманом. Вильмовский побледнел от гнева. Некрасов презрительно пожал плечами, а Павлов испугался не на шутку, считая, что немец поймал его на значительному упущении. Возмущенный в первый момент, Смуга посмотрел на Томека. Заметил искорки смеха, притаившиеся в его глазах, и сразу все понял.
      Боцман встал, взяв в руки графин. Наполнил рюмки. Наклонившись над столом у места, где сидел Павлов, задержал руку на полпути и сказал:
      - Собственно говоря, вы, господин Павлов, виноваты больше всех, потому что вы человек казенный.
      Павлов сгорбился, его лицо посерело, а боцман, обрадовавшись, что привел полицейского агента в смущение, продолжал:
      - Виноваты вы больше, чем мы, гражданские, но не печальтесь. Мы восполним это достойное сожаления упущение большей порцией.
      Говоря это, он отставил в сторону рюмки, Павлова и свою, а на их место поставил стаканы. Наполнил их до краев.
      - Пьем до дна! - воскликнул он.
      Павлов вскочил на ноги и, стоя навытяжку, выпил водку. Как только он сел, безжалостный боцман начал опять:
      - Мы не имеем права обижать и высокочтимую супругу царя, ее величество императрицу. Наливайте, господин Павлов!
      Потом пришла очередь выпить за здравие всех царских детей, родителей императора, родителей императрицы, пока Павлов, чокаясь с боцманом стаканами после каждого тоста, бессильно опустился в кресло. Посмотрев на него критически, боцман еще раз наполнил стаканы и воскликнул:
      - Господин Павлов, за здоровье вашего начальника, его превосходительства, министра внутренних дел!
      Павлов еле стоял на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос. Боцман крепко потряс им.
      - За здоровье министра полиции, слышишь?! - крикнул он.
      Павлов опустился в кресло. Свесив голову на грудь, он заснул. Боцман захохотал:
      - Вот и прикончила его царская семейка! Даже про своего министра забыл! Как пить дать, пожалуюсь на него в Благовещенске губернатору. Но раз эта мразь спит, то я позволю себе изменить тост. Да здравствует революция!
      Все встали и выпили до дна. Боцман удобно расположился в кресле, набил табаком трубку и обратился к Некрасову:
      - Завершите мою работу, прикажите вашим людям вынести этого пьяницу! До утра он мешать нам не будет!
      - Ах, чтоб вас черт подрал, медведь вы такой! - до слез смеялся Некрасов. - Идите ко мне, дайте я вас обниму! Мне всегда казалось, что у меня голова крепкая, но с вами я тягаться не могу!
      - Э, что там, это мелочь. Пусть-ка Томек расскажет, как я во время последней экспедиции играл на полные рюмки с китайским купцом из Хотана . Вот у того была крепкая голова!
      - Сейчас мы спокойно побеседуем, - продолжал смеяться Некрасов. Выглянув в иллюминатор, он ударил в ладоши и позвал: - Эй, Иван, зайди-ка сюда на минутку!
      В кают-компанию заглянул матрос.
      - Убери куда-нибудь этого господина! Пусть спокойно спит до утра и не портит нам настроения, - приказал капитан.
      Взвалив Павлова на плечи, Иван исчез с ним так же тихо, как и появился.
      Потекла свободная беседа. Некрасов очень интересовался приключениями своих гостей, которые рассказывали о них, а капитан внимательно слушал, забрасывая их новыми вопросами. У боцмана прямо-таки не закрывался рот. Он умел рассказывать интересно и с юмором. Вот он отставил в буфет третью опорожненную бутылку из-под рома, и, беря с полки новую, обратился к Некрасову:
      - Сто китов вам в бок, капитан! По всему видно, что вы любите настоящие приключения. Так на кой же, извините, лад, после выхода из тюрьмы вы очутились на этом буксире, вместо того, чтобы отправиться в широкий мир?
      - Вы не первый, кто задает мне этот вопрос, - ответил Некрасов, печально улыбаясь.
      Отхлебнув из бокала глоток рома, капитан затянулся трубкой и стал говорить, словно про себя:
      - Тогда еще не было Сибирской железной дороги. Закованный в кандалы, с выбритой половиной головы, я в числе других арестантов пешком перешел через Урал. Трудно себе вообразить, что происходило в душах несчастных арестантов, которых гнали в Сибирь, когда они увидели пограничный столб, по одной стороне которого виднелся герб европейской Пермской губернии, а по другой - азиатской Тобольской. Некоторые из арестантов плакали, другие целовали родную землю, прощаясь с ней, или собирали ее в мешочек, который прятали на груди.
      Я не жаловался на судьбу. Я был готов ко всему. Прочел подписи на пограничном столбе. Нашел среди них знакомые фамилии. По команде "стройся" поднял мешок с вещами и, не оглядываясь назад, пошел вперед навстречу судьбе.
      Мне пришлось близко познакомиться с постоянно переполненными арестантами этапными тюрьмами, с деревянными нарами, кишевшими насекомыми. Время от времени менялись солдаты конвоя, среди которых бывали службисты, а бывали и такие, которых можно было подкупить, а мы все шли и шли на восток. Так продолжалось многие месяцы. Измученные, исхудалые мы шли через деревни и города...
      Знаете ли вы причитания, которые поют арестанты, осужденные за уголовные преступления, когда проходят через населенный пункт? - спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:
 
Пожалейте, отцы-благодетели!
Пожалейте усталых путников!
Арестантов несчастных вспомните!
Накормите, отцы-благодетели!..
 
      Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний, он на минуту умолк. Потом продолжал:
      - Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не то читают сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов, никогда не поймет ужасного, нищенского существования, которое влачат несчастные арестанты.
      Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого "отдыхом" в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и жены некоторых ссыльных, добровольно направлявшиеся в ссылку за своими мужьями.
      В конце концов, мы пришли в Кару. Я уже вам говорил, что там мне пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был искренне восхищен ими... С первого дня ссылки они думали над возможностью побега и возвращения на родину. Они принимали участие во всех протестах, голодовках, бунтах, совершали побеги, хотя за это грозило суровое наказание, даже смерть. Бунтарь по характеру, я чувствовал в них братские души. Мы очень уважали польских товарищей по несчастью. Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, много было польских. Некоторые из них были переведены на русский язык.
      Некрасов замолчал, несколько раз затянулся табачным дымом. Воспользовавшись этим, Томек спросил:
      - Может быть, вы помните какую-нибудь из польских песен?
      Капитан согласно кивнул головой.
      - Я вас прошу, спойте нам одну из них, - прошептал Томек, глубоко взволнованный рассказом капитана.
      Некрасов снял со стены висевшую там гитару, сел в кресло, ударил по струнам...
      Над тихой, сияющей лунным серебром маньчжурской степью поплыли звуки песни, неразрывно связанной с трагической историей польского народа:
 
Боже, что Польшу родимую нашу
Холил, лелеял столь долгие годы,
Ныне к тебе мы возносим моленье
Дай нам свободу, пошли избавленье...
 
      Когда капитан замолчал, воцарилась тишина, которая была красноречивее всяких слов...
      - Значит, вы и эту нашу песню... пели в Каре? - шепнул боцман, вытирая глаза носовым платком.
      - Пели. Нам особенно нравились песни, в которых выражалась тоска по свободе, ну и, конечно, революционные. Многие из нас готовили побег и бунт, и знаете, кого мы брали за образец? Вашего земляка Беневского , бывшего участника Барской конфедерации!
      - Неужели?! Ведь наш Беневский бежал отсюда больше ста лет тому назад! - удивился боцман.
      - Да, вы правы, но его бегство, получившее тогда известность во всем мире, особенно поразило умы ссыльных в Сибири. Многие из них стремились ему подражать. Когда в отчаянных головах зарождались фантастические планы бунта, они часто вспоминали Беневского.
      - Действительно, у Беневского была голова на плечах. Он здорово надул своих преследователей, - сказал боцман. - Это верно, что такие истории укрепляют мужество человека.
      - В Англии я читал записки Беневского, но очень хотел бы еще раз услышать от вас подробности его побега, - попросил Томек. - Я очень люблю такие рассказы...
      - Я поддерживаю просьбу Томека, - горячо сказал боцман. - Прополосните-ка горло, а мы слушаем!
      Боцман наполнил ромом рюмку Некрасова. Капитана не надо было долго упрашивать; он закурил трубку и начал рассказ:
      - Попав в плен, Беневский сразу же задумал побег. Как только его привезли в Казань, он связался с местными татарами и находившимися там польскими ссыльными, с помощью которых хотел вызвать вооруженное восстание и облегчить себе побег. Но кто-то выдал заговор. К счастью, Беневский вовремя уехал в Петербург. Там он разработал новый план побега, на этот раз на голландском корабле. И опять ему это не удалось из-за предательства капитана корабля. Обер-полицмейстер Чичерин арестовал Беневского. Его посадили в крепость и отдали под суд. В качестве опасного политического преступника его приговорили к ссылке в Усть-Большерецк на Камчатке.
      Прибыв на место ссылки, Беневский очутился под строгим надзором. Несмотря на это, он не оставил планов побега. Вскоре ему удалось завоевать доверие губернатора Нилова. Его перевели в Петропавловск, где он стал преподавать языки дочери губернатора, Афанасии. Воспользовавшись этим, он сумел завязать знакомство с влиятельными жителями полуострова, которые предложили ему основать школу. Но Беневский об этом и не помышлял. Он знакомился с офицерами и чиновниками, и при помощи удачной игры в шахматы сумел даже скопить немного денег.
      В беспокойном уме Беневсекого возник новый план побега. Он привлек к этому делу некоего Хрустеева и находившегося в ссылке уже больше пятнадцати лет Казимежа Бельского, бывшего чиновника польского короля. С их помощью он организовал заговор, который охватил широкие круги ссыльных. Деятельность Беневского была облегчена его близким знакомством с семьей губернатора. Дело в том, что молодая Афанасия влюбилась в него без памяти. Вынужденный необходимостью, Беневский некоторое время скрывал от нее, что уже был женат. Возможная опала губернатора свела бы на нет все его планы. Он намеревался ни больше, ни меньше, как захватить в порту корабль и бежать на нем с Камчатки. Однако заговор был раскрыт. Несмотря на это, Беневский отнюдь не растерялся! Он вступил в открытую борьбу. Губернатор Нилов погиб. Во главе доверенных людей Беневский окружил церковь, в которой в то время находились семьи русских чиновников, и пригрозил, что сожжет их, если солдаты не сложат оружие. Таким образом Беневский овладел городом.
      Захватив корабль, стоявший в порту, Беневский погрузил на него запасы продовольствия, вывесил польский флаг и, дав салют из двадцати пушек, отчалил вместе со своими друзьями. С Беневским бежала также и Афанасия, которая даже после того как она узнала, что Беневский не может на ней жениться, пожелала сопутствовать ему в качестве приемной дочери .
      - А что случилось потом с этой несчастной девчонкой? - спросил боцман.
      - Она умерла во время путешествия по морю, - ответил Некрасов, набивая табаком трубку.
      - Гм, мне ее очень жаль, - заметил боцман. - Но и наша Салли тоже полетела бы за Томеком на край света!
      - Это что, ваша невеста? - заинтересовался Некрасов. - Если судить по имени, она, наверное, не полька!
      - Мы не помолвлены, хотя... очень любим друг друга, - ответил Томек, краснея. - Это австралийка, которая учится в Англии. Но вы нам не рассказали, почему остались в Сибири...
      - После того, что вы мне сказали, я уверен, вы меня хорошо поймете. - ответил Некрасов, улыбаясь Томеку. - Сначала, находясь в Каре, я мечтал, по примеру Беневского, захватить корабль и бежать из России. Но позже я оставил всякую мысль о бегстве. Я находился в обществе многих революционеров. Благодаря им я понял, что буду здесь нужен, когда настанет пора действий. После моего освобождения я женился на студентке из Киева, приговоренной к ссылке в Сибирь. Мы живем в Хабаровске. Жена с двумя детьми все время остается там, а я бываю в семье несколько зимних месяцев, когда на Амуре прекращается навигация.
      - Для моряка жена то же самое, что якорь для корабля, - буркнул боцман, и громко добавил: - Не печальтесь, будет и на нашей улице праздник. Рабочие везде бунтуют, а моряки им помогают. Команда броненосца "Потемкин" в Одессе уже показала свои коготки.
      - Во всяком случае, вы не оставили мысли завладеть судном. Ведь вы командуете "Сунгачом", - вмешался Вильмовский, желая изменить щекотливую тему беседы.
      Капитан Некрасов улыбнулся и сказал:
      - Может быть, вас заинтересует то, что этот буксир принадлежит нескольким полякам, проживающим в Маньчжурии, в Харбине . Они принимали участие в изысканиях, начатых Россией перед постройкой нынешней Китайско-Восточной железной дороги, которая соединяет Читу с Владивостоком. Я тоже некоторое время работал на строительстве этой дороги, когда и познакомился с моими теперешними компаньонами.
      - Это и в самом деле приятное для нас стечение обстоятельств, - признал Вильмовский. - Я был знаком с первым вице-председателем Китайско-Восточной железной дороги инженером Станиславом Кербедзем. Это очень способный инженер. Он, например, построил первый железный мост на Неве в Петербурге и на Висле в Варшаве, который так и называют мостом Кербедзя.
      - Мне приходилось слышать о Кербедзе, но лично я с ним не знаком. Встречался я с инженером Адамом Шидловским, под руководством которого в 1898 году выбирали место под строительство Харбина. Теперь там уже довольно крупный город. Большинство поляков, осевших в Маньчжурии живет именно там.
      - Из этого можно заключить, что поляки немало потрудились на строительстве этой дороги, - приятно удивился боцман.
      - Кроме того, поляки принимали значительное участие в исследованиях многих недоступных уголков Сибири, - вмешался Томек. - Они оставили здесь о себе хорошую память!
      В этот момент где-то в глубине судна раздались глухие удары и резкий крик.
      - Что такое? Что там случилось? - встревожился Смуга.
      - Черт возьми, кто-то зовет на помощь! - добавил боцман.
      - Иван, Иван! Пойди сюда на минутку! - крикнул капитан, не вставая с места.
      Матрос появился на пороге.
      - Ты что сделал с этим выпившим господином? - небрежно спросил Некрасов.
      - То, что вы приказали, - добродушно ответил Иван. - Я его запер, чтобы он выспался и не мешал. Видать отрезвел уже, потому что кричит...
      - А куда ты его запер? - спокойно спросил Некрасов.
      - В карцер, в других местах двери без замков.
      Некрасов расхохотался.
      - Выпусти его сейчас же! - приказал он. - Видимо, его разбудили крысы. Еще съедят его, и тогда мы хлопот не оберемся!
      - Слушаюсь, господин капитан, сейчас освобожу, - ответил матрос.
      Боцман повеселел и крикнул:
      - Послушай, Иван, спешить особенно нечего. Двери в карцер, наверно, заело!
      - Так точно, заело, - согласился Иван.
      - Раз так, то выпей стаканчик рома, - предложил боцман.

      На рассвете "Сунгач" отправился в дальнейший путь. Буксир уже прошел на траверсе китайского городка Айгуня, расположенного на правом берегу Амура и теперь проходили около Хэйхэ , от которого до Благовещенска, построенного на противоположном берегу в 1856 году, оставалось всего лишь несколько километров.
      После ночной беседы звероловы отдыхали на палубе одной из барж.