Умом он все понимал, а сердце с этим открытием никак не хотело мириться.
      Назавтра он сказал Аренскому.
      - Алька, не в службу, а в дружбу: отведи Поплавского ко мне домой. Пусть продолжает свое лечение. Юлия говорит, у неё все ещё кружится голова. Слабость, то да се... Словом, пусть её лечит, как считает нужным.
      - А ты? - не выдержав, поинтересовался Арнольд.
      - А что - я? У меня куча работы.
      - То есть ты будешь сидеть в кабинете?
      - Я этого не сказал.
      - Ладно, не хочешь говорить, не надо, - пожал плечами Арнольд, но мысленно насторожился.
      Слишком уж спокоен майор. Насколько Аренский успел его узнать, это было затишье перед бурей, и Арнольд решил, что Яна он постарается подстраховать. Он не хотел, чтобы на его совести была ещё одна смерть, и Наташе, когда они в следующий раз встретятся, он должен прямо смотреть в глаза.
      Дом Ковалева стоял в стороне от других домов, но подойти к нему можно было с двух сторон: по главной дороге, которая вела к лагерю и на которой зачастую было довольно оживленное движение, и с другой стороны, пройдя через поселок вольнопоселенцев.
      Аполлон ушел раньше Аренского, и второй отчего-то подумал, что цель у них одна и та же, только Ковалев хочет подойти к своему дому незамеченным.
      Еще когда инженер-теплотехник строил свою систему отопления в доме Аполлона, тот потребовал от него сохранить небольшую отдушину, этакую незаметную вьюшку, выдвинув которую можно было хорошо слышать то, что говорилось в спальне на втором этаже.
      На сегодняшний день повариху Аполлон вызывать не стал, ему надо было проникнуть в кухню через черный ход, который тоже построили по его настоянию - Ковалев слишком хорошо изучил школу выживания, чтобы пускать какое-то серьезное дело на самотек.
      Он не знал, понадобится ли ему когда-нибудь черный ход, но предпочел его иметь, чувствуя, как всякий крупный интриган, что у любого, самого удачливого человека, могут возникнуть обстоятельства, когда нужно иметь запасной выход. Как в прямом, так и в переносном смысле слова.
      На этот раз Ян шел в дом майора неохотно. Он опасался, что взбаломошная бабенка может спровоцировать его на непредвиденный поступок, и не хотел идти у неё на поводу. А кроме того, у него с утра было нехорошее предчувствие.
      Прежде он никогда не видел кошмаров. Ему обычно снились вещие сны вроде снов с участием прадеда. Или сны светлые, радостные, после которых он просыпался полный сил и работал с подъемом. Минувшей же ночью ему приснились жена и дочь, которые бежали от кого-то страшного, чьего лица и даже фигуры Ян не видел, но по тому, как от ужаса кричала его Танюшка, понимал, что бегущий её вот-вот настигнет, а он ничем не мог ей помочь. Ни руки, ни ноги во сне его не слушались.
      Убийца или зверь в его сне Таню настиг и убил, а Ян проснулся от собственного крика.
      Сон повлиял на него странным образом: он разозлился на Юлию. На то, что она, не спросясь, надо ли это ему, вовлекает его в какие-то свои планы. И при этом не сомневается, что Ян в её руках.
      Он решил, что именно сегодня сообщит Юлии, что ни в чем помогать ей не будет, а если она и дальше станет его донимать, обратится к самому майору и расскажет, что за змею пригрел тот на своей груди.
      Поплавский чекистам не сочувствовал, но в этой ситуации майор Ковалев представал перед ним попросту обманутым мужчиной. Причем обман происходил с участием его самого, человека, который вовсе этого обмана не хотел.
      Юлия нисколько не изменилась. Она всегда действовала нагло, добиваясь своего самыми нечистоплотными методами. Но если, встреченная в юности, она вызывала у него боязнь и восхищение царственной красотой, то теперь только брезгливость.
      То, что Юлия стала женщиной легкого поведения, его не удивило. Как сказал бы его приятель и отчим жены, профессор Подорожанский, за что боролись, на то и напоролись. Кем бы она ещё могла стать?
      Вообще-то высокородная пани своего ремесла не стеснялась. Само чувство стеснения было ей незнакомо, но услышь она мысли Яна, взбеленилась бы. То есть как это, кем могла стать? Вершительницей судеб всяких низкородных.
      При этом подразумевалось, что самой Юлии никаких усилий для того делать бы не пришлось. Знай себе, ходи по балам да меняй мужчин, как перчатки! Иными словами, Юлия отводила себе ту же роль, какую играла теперь, только на другой ступени общества...
      Она все ещё надеялась, что Ян одумается. Поймет наконец, здесь не Москва! И если там он был известным врачом и пользовался какими-то льготами, то в зоне он станет никем.
      Вчера, будучи одна дома, она продумала свой план до мелочей. И в нем отказ Яна никак не принимался во внимание. Правда, подразумевалось, что придется убрать со своего пути Ковалева. Естественно, убить. Оружие, в чем она опять-таки не сомневалась, ей достанет Аренский.
      Ее уверенность имела под собой почву. А если точнее, у неё все получилось: пистолет ей вчера же был доставлен.
      К сожалению, убийство Аполлона поручить было некому. Арнольд, несмотря на все свои мускулы, сделать это побоится. О Яне и говорить нечего. Значит, оружие придется взять в руки ей, слабой женщине.
      Ее отец, вечная ему память, не считал человеческую жизнь божьим даром, на который нельзя покуситься. Потому за свою жизнь немало погубил народа. Говорили, он испытывал при этом особое удовольствие.
      Юлия может свидетельствовать, что это неправда. Ему не требовалось себя как-то по-особому поддерживать или взбадривать, но он внимательно следил, как себя ведут при этом его слуги. Были среди них садисты, и некрофилы, и трусы, которые, мучая беззащитные жертвы, поднимались в собственных глазах.
      И Юлия тоже пошла в своего отца. Она не получает извращенного удовольствия от смерти других, но если нужно для дела, рука у неё не дрогнет. И уж на курок нажмет без сожаления...
      Это только в романах герои ломают руки и сходят с ума, убив себе подобного. В жизни обычные люди уничтожают себе подобных и потом спят спокойно. Мучиться кошмарами - удел интеллигентов...
      Что-то сегодня не ведут Яна. Неужели Коротышка опять решил пошутить?
      Арнольд, отдавая ей пистолет, поинтересовался, умеет ли она стрелять? Юлия лишь презрительно на него взглянула и ничего не сказала. Конечно, умеет! И неплохо. Во время нэпа один её любовник содержал тир. Единственное, что он хорошо умел, так это стрелять. Потому и Юлию охотно обучал, мол, в жизни все пригодится.
      Она достала браунинг и полюбовалась. Из инструкций того знакомого стрелка она знала, что это оружие для дальней стрельбы не годится. Что ей и нужно, ведь придется стрелять с близкого расстояния и видеть при этом его удивленные ненавистные глазки. И наблюдать, как медленно уходит из них его ничтожная жизнь...
      Чего это она так разволновалась? Рано. Ни к чему расходовать свою ненависть вхолостую.
      Аполлон сидел внизу у вьюшки и слушал. Дом был полон звуков, и все они будто стекались сюда, к нему, замершему в ожидании.
      Наконец хлопнула входная дверь, и он услышал голос Аренского.
      - Раздевайся. Телогрейку сюда брось. Не дай бог, на хозяйскую шинель вши переползут... Тебе шприц кипятить нужно?
      И голос Поплавского:
      - Не знаю. Посмотрю, как она себя чувствует, может, и без укола обойдемся.
      - Тогда поднимайся, я тебя в коридоре подожду. Мне ребята из Москвы газеты прислали. Просмотрю.
      - Повезло тебе!
      - Может, и тебе сегодня повезет.
      - А вот это навряд ли.
      И послышались шаги поднимающегося по лестнице врача. Открылась дверь. И прямо в уши ударил томный голос Юлии:
      - Я-а-нек! А я уже заждалась. Тебя ко мне не пускали?..
      Почему она с ним так разговаривает? Неужели за два раза, что они виделись, между ними возникли такие панибратские отношения?
      - Что ты придумала на этот раз: тебе лучше, хуже или ещё какая болезнь обнаружилась?
      - Можно подумать, тебе неприятно сюда приходить.
      - Не все ли равно, куда ходить под конвоем!
      - Ага, понял теперь, что такое неволя! А ведь ещё на лесозаготовки тебя не отправляли, урки с тобой разборки не проводили.
      - Почему не проводили? Было дело...
      - Как же так? А если бы они тебя покалечили? Почему ты мне не сказал? Тебя перевели бы куда-нибудь в безопасное место.
      - Спасибо за беспокойство, но я сам справился.
      - Какое там беспокойство. Оказать услугу старому другу...
      Что? Они были знакомы раньше? А почему он узнает об этом только теперь?! Аполлону захотелось вскочить, прибежать наверх и потребовать от Юлии объяснений. Но он удержал себя: чего теперь-то выяснять? Снявши голову, по волосам не плачут.
      А Юлия продолжала щебетать.
      - Ты так и будешь стоять у двери? Сколько лет прошло, а ты все ещё меня боишься?
      - Я не боюсь тебя, Юлия, я лишь хочу знать, что тебе от меня нужно? Только, пожалуйста, без намеков, конкретно...
      - Мне кажется, Янек, ты чего-то не понимаешь. Мне от тебя ничего не нужно. Зато от меня ты можешь получить очень многое...
      - Я ничего от тебя не хочу.
      - Но почему?! Разве я не красива? Помнится, в замке ты называл меня царицей...
      - Мне тогда было восемнадцать лет.
      - Ах, как это нехорошо, напоминать о моем возрасте.
      - Прости, я хотел лишь сказать, что теперь нас разделяет целая жизнь. У меня есть жена, у тебя - любящий муж.
      - Любящий - ещё не значит любимый.
      - Но это уж не мне решать, кто у тебя любимый. Скажи ему об этом, вернись в лагерь. Насколько я знаю, тебе осталось совсем немного...
      - Дурак ты, Поплавский, и всегда был дураком. Тогда, в нашем замке...
      - Это был не ваш замок.
      - Какая разница! Ты мог познакомиться со своим родным дедом, жить в богатстве и знатности, а вместо этого принял сторону неизвестного тебе Головина. Ты считаешь, он был лучше?
      По голосу Поплавского Аполлон понял, что тот взволнован словами Юлии.
      - Это правда? Тот мужчина, который назвал меня именем отца, был моим дедом?
      - Именно, твоим дедом! Теперь понял, как важно вовремя оказаться на нужной стороне? Ты знаешь Ковалева, этого плюгавого майора, который и майором-то стал потому, что организовал донос на своих товарищей. А сколько смертей на его совести! Неужели ты будешь охранять его честь, вместо того чтобы бежать со мной на свободу?
      - Если я соберусь бежать, то уж прости, Юлия, не с тобой.
      - Тогда ты умрешь, Ян Поплавский, женщины из рода Беков не прощают оскорблений...
      Дальше Аполлон не стал слушать и с пистолетом в руке побежал по лестнице. Он оттолкнул с дороги несколько удивленного Арнольда и уже не думал о том, как грохочут на ступеньках его сапоги.
      Ударом ноги он распахнул дверь, и в ту же минуту раздался выстрел. Аполлон не сразу понял, что выстрелили в него, что он ранен, но увидел горящие торжеством и мстительным удовольствием глаза Юлии, её палец, снова и снова давящий на курок, и тоже выстрелил в нее.
      Он и не глядя знал, что попал ей точно в сердце.
      Глава двадцать пятая
      Весь оставшийся день дотемна Наташа занималась хозяйственными делами. Ко всеобщему удовольствию, "добрые люди" из дома вынесли не все.
      - Не было бы счастья, да несчастье помогло! - как всегда пословицей отметил это Петр.
      У энкавэдэшников хватило совести не беспокоить умирающую от голода Аню, которая лежала на сундуке, так что именно в нем Наташа обнаружила чистое белье, кое-какую одежду и солдатские крепкие ботинки Алексеева, в которых он, по его словам, играл свадьбу с Зоей.
      Белье она постелила на кровать и теперь уложила туда обеих девочек, а на сундуке собиралась позднее разместиться сама.
      Стемнело. Детей уложили спать, хотя непоседа Гриша настолько пришел в себя, что отчаянно протестовал:
      - Я уже выспался, - говорил он, поочередно заглядывая в глаза отца и тете Наташе, которая кормила их такой вкусной едой.
      А потом стал собираться Петр. В сенях, очевидно, по причине постоянно царящего в них полумрака, те, кто обчистил и дом, и подворье Алексеевых, не смогли докопаться до всех укромных мест. Потому хозяин пошарил в закутке и вынул обернутую мешковиной винтовку.
      - Запас беды не чинит! - подмигнул он удивленной Наташе и погладил приклад. - На зайца ходил. Добрая винтовка, хорошо пристреляна... Что ты на меня так смотришь. Тебе не нравятся винтовки?
      - Не притворяйся! - рассердилась Наташа. - А то ты не знаешь, почему я так смотрю. Скажи, зачем тебе ружье?
      - Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть! - сказал он.
      - Ты эти свои прибаутки брось! Пропасть он надумал! Собираешься оставить меня одну с детьмя? Подумай, Петя, неужели ради мести ты подвергнешь опасности жизни пятерых человек, четверо из которых, в отличие от тебя, не могут за себя постоять ?
      - С чего ты решила, что ради мести, - будто заколебался он.
      - Решила, не решила... Решение-то на поверхности лежит. Я понимаю, ты лежал на лавке, думал, но, выходит, думал не о Зое, а о себе, свою мстительность лелеял... Пойдешь на этот пост, что у входа в село, убьешь двух-трех стражников, а кто-то четвертый расправится с тобой. Думаешь, моих продуктов надолго хватит? Опять детям с голоду помирать?
      - Ты упрекнула меня, что я думаю только о себе, - выговорил он после долгого молчания.
      - Прости, я ляпнула, не подумав. Я хотела тебя разозлить, сбить с настроя, чтобы ты стал думать и о нас...
      - Погоди, не перебивай. Я думал о своем долге перед Зоей и, конечно, о детях. Когда кончится это безумие, - он кивнул на дверь, - они спросят меня: папа, где могила нашей матери? И что я им отвечу? Дети, ваш батька так быстро убегал от чекистов, что не успел и маму похоронить.
      - Петя, перестань! - взмолилась Наташа. - Как хочешь, но одного я тебя не отпущу!.. Мы пойдем вместе...
      - И погибнем оба.
      - Если с тобой что-то случится, мы погибнем все, но вдвоем у нас куда больше шансов выжить. Если ты помнишь, я кое-что могу.
      - И отговаривать тебя, конечно, бесполезно?
      - Я знала, что ты умный человек, - улыбнулась Наташа.
      В сундуке для неё нашлись сапожки Зои, размером чуть больше Наташиного, но зато в них можно было надеть носки. Словом, и её, и Петра удалось экипировать так, что они могли легко двигаться и находиться на морозе без риска замерзнуть.
      В темноте село и вовсе казалось вымершим. Скорее всего, так и было: представители власти, по словам Петра, подмели у сельчан все сусеки.
      Наташа с Петром как ни старались, не могли идти совсем уж бесшумно снег скрипел под ногами.
      И странно, и страшно было не слышать ни одной собаки, которые в доброе время давно залились бы дружным лаем.
      - Какое село загубили, - вдруг тихо сказал Алексеев. - Идешь, как по кладбищу. Кругом одни мертвецы. И за что? Нашли врагов! Люди цеплялись за жизнь, как могли... Неужели это и есть обещанное светлое будущее?
      Окна сторожки, как её называла теперь про себя Наташа, светились. И когда они подошли совсем близко, то услышали и звуки: из сарая справа от дома отчетливо доносилось лошадиное фырканье.
      - А вот и наш транспорт, - опять шепнул Петр.
      - Кто ж нам его даст? - спросила Наташа; ей все ещё не верилось, что врач собирается пустить в ход свою пристреляную на зайцах винтовку.
      - Сами возьмем!
      Нет, решительности его не только не поубавилось, но и с каждым шагом словно становилось ещё больше.
      Они тихонько подкрались к сараю - их шаги, очевидно, заглушались лошадьми, которые шумно возились, уминая корм; его как раз сейчас раздавал им военный в форме сержанта внутренних войск.
      Сержант говорил с лошадьми, любовно их оглаживая, и Наташа, повинуясь внезапному порыву милосердия, шепнула Петру:
      - Не убивай его!
      Наверное, и врач подумал о том же, потому что поднял приклад и... Лошади почувствовали постороннего, завозились, и сержант как раз начал поворачивать голову в сторону двери, когда мощный удар сбил его с ног. И к счастью, лишил сознания.
      К счастью, так подумала Наташа, потому что была уверена: если сержант останется при памяти, Петр его добьет.
      Вдвоем мужчина и женщина связали упавшего вожжами и сунули в рот кусок его же гимнастерки, который Алексеев с треском оторвал, не затрудняя себя поисками кляпа. А потом взял в руки фонарь, висевший здесь же, на столбе у лошадиного стойла.
      - Что ты хочешь посмотреть? - спросила Наташа, впрочем, подозревая ответ.
      - Место, где они хоронят убитых, - хрипло отозвался он.
      Чекисты не затрудняли себя ни выбором какого-то особого места для захоронения, ни самим захоронением. На заднем дворе отыскалась огромная яма, в которой были попросту свалены трупы.
      Наташа задрожала от ужаса, невольно ухватившись за Петра.
      - Не бойся, - сказал он ей успокаивающе, - это мои сельчане. Добрые люди. Крестьяне, виновные лишь в том, что родились не в той стране и не в то время.
      Он дал Наташе в руки фонарь.
      - Подержи.
      Неестественно спокойный тон Петра не смог обмануть Наташу. Если он и не дрожал от ужаса, как она, то даже в свете фонаря был бледен мертвенной бледностью, так что ей хотелось стать рядом и поддержать его. Все-таки он ещё так слаб после болезни!
      А Петр методично работал: доставал трупы и аккуратно складывал их возле ямы. Внезапно он покачнулся, и Наташа намертво вцепилась в его рукав.
      - Зайка! - сказал он горестно. - Зайка!
      Тело Зои было обнаженным, и когда Петр вытаскивал его из ямы, её распущенные русые волсы зацепились за чью-то мертвую руку, словно остальные мертвецы не хотели отпускать её от себя.
      Они вернулись к сараю: Петр на руках со своей страшной ношей, Наташа впереди с фонарем. В сарае он бережно опустил труп жены на большую охапку сена. Лошади в загородке всхрапнули.
      Алексеев вытащил из деревянного пня, стоявшего посреди сарая, воткнутый в него топор и пальцем попробовал лезвие. Лицо его было страшным.
      - Петя! - испуганно шепнула Наташа.
      - Я не звал тебя с собой, - он искривил в гримасе рот.
      - Подожди! - она схватила его за руку. - Ты идешь на верную смерть, даже не оглянувшись. А кто похоронит Зою? Я же не смогу нести её на руках...
      Кажется, эти жестокие слова несколько отрезвили Петра.
      - Ты права, - согласился он. - Но что же делать? Я не могу это так оставить.
      С чего начали, к тому и пришли! Месть! Неужели это непременная черта каждого человека?
      Слова, которые произнес Петр, вроде, невинные. "Не могу так оставить". А переводятся на язык действия зловеще: "Никого из этих тварей нельзя оставлять в живых!"
      Опять жизнь загоняет Наташу в угол. Казалось бы, кто ей этот бывший студент по кличке Знахарь? А вот поди ж ты! Не только пошла вместе с ним на опаснейшее для жизни предприятие, но и раздумывает, как бы помочь ему убрать... сущую ерунду! Всего-навсего, небольшой заградительный отряд войск НКВД. Кстати, сколько их там может быть? Домик-то сравнительно небольшой.
      Наверное, эти слова она произнесла вслух, потому что Петр на них ответил:
      - Их там семеро. Остальные стоят на выходе из села. Если точнее, там для них вход, потому что отсюда дорога ведет лишь на маленький железнодорожный полустанок, а оттуда на большой тракт... Как бы они ни называли наше село: мятежным, восставшим, никому и в голову не придет, что крестьяне могут здесь организовать сколь-нибудь серьезное сопротивление. Особенно теперь, когда умирают от голода.
      - Значит, в доме их шестеро? - уточнила Наташа, в глубине души удивляясь собственной воинственности.
      - Шестеро, - кивнул он.
      - А у нас одна винтовка.
      - И топор, - добавил он.
      - И ты сможешь вот так хладнокровно расстрелять их одного за другим, даже если мы застанем их врасплох?
      - А ты помнишь ту яму, полную трупов? Все ещё будешь говорить о людях, на которых у меня не поднимется рука?
      Наташа вдруг как наяву услышала далекий голос Катерины: "Иде ты бачыла людыну? Не люды, вовкы, скаженни собакы!"
      - Ну, я пошел! - прервал её размышления Петр и шагнул по направлению к дому, где устроили свой пост энкавэдэшники.
      - Погоди! - остановила его Наташа, - Все равно одному с шестерыми не справиться. Тут нужна хитрость... Тащи конюха... ну, того, которого ты оглушил.
      - И зачем он нам?
      - Пусть позовет из дома ещё кого-нибудь, якобы на подмогу.
      - Соображаешь! - Алексеев одобрительно посмотрел на нее, и взгляд его будто прояснился. Теперь врач становился уже не смертником, а как бы стратегом.
      Оглушенный пришел в себя и, когда Петр приставил к его голове винтовку, задрожал. Глаза его умоляли о пощаде.
      - Кто тебе обычно с лошадьми помогает?
      - Митька... Некрасов.
      - Позовешь своего Митьку, я тебя убивать не стану. Понял?
      Алексеев подтащил связанного к крыльцу и вытащил изо рта кляп, не убирая от головы винтовку.
      - Зови своего Митьку.
      Тот осторожно прокашлялся. Голос его звучал вполне мирно, по-деловому.
      - Митька, Некрасов, Гнедок с привязи сорвался, поймать не могу.
      Несколько минут спустя в доме громыхнуло что-то вроде пустого ведра. Кто-то матюкнулся, и сонный голос ответил:
      - Иду! Ничего без меня сделать не можешь, растяпа!
      Петр тут же вернул кляп на место и оттащил связанного в сторону.
      Вышедшего на крыльцо он так сильно ударил по затылку обухом топора, что тот скатился со ступенек и замер безжизненной тушей.
      - Что там случилось? - крикнули из дома. - Митька, ты что, упал, что ли?
      Алексеев склонился над поверженным.
      - Готов, - шепнул он.
      - Черт знает что! - продолжал ругаться кто-то в доме. Там в соседней комнате зажегся огонек лампы - кто-то начальственный собирался выйти, навести порядок.
      Его врач сшиб с крыльца тем же способом, но, падая, военный успел изумленно вскрикнуть:
      - Твою мать!
      - Товарищ капитан!
      Теперь, кажется, проснулись и остававшиеся в комнате дозорные. Они не спешили выходить. Совещались. Петр, пригнувшись у самого окна, слышал, как они переговариваются. Оно и понятно, кто бы в этом глухом селе мог напасть на военный пост? Это же не гражданская война! Не граница. О бандитах в этих краях уже давно не слышно... Как бы то ни было, но выходить никто не спешил.
      Здоровые сильные мужики, отъевшиеся на непыльной службе, привыкшие к безропотному повиновению людей, которых они карали и миловали по собственному усмотрению, теперь откровенно перепугались. Как и всякий, имеющий немало грехов на совести и втайне ожидающий за них возмездия. Рано или поздно. Сегодня, им казалось, было ещё рано.
      - Ну, и как их теперь выманить, стратег? - вполголоса спросил у Натальи мститель, выводя её из оцепенения - она никак не могла поверить в то, что принимает участие в нападении на военный пост.
      - Сделать вид, что дом подожгли, - тем не менее ответила она.
      - Молодчина! - он хлопнул её по плечу, как хлопнул бы соратника-мужчину.
      - Тише ты, медведь, кости переломаешь! - прошипела она, потирая ушибленное плечо.
      Петр сунул ей в руки винтовку.
      - Стрелять умеешь?
      - Умею.
      - Я в сарай, за сеном, а ты стреляй в первого, который высунет нос за дверь!
      Никто нос не высунул, но теперь и Наташа слышала, как в доме совещаются.
      Алексеев вернулся с двумя охапками сена, которые свалил по обе стороны от крыльца и поджег. Взял у Наташи из рук винтовку, поднял топор, а её заставил отойти подальше, к сараю, и прилечь на снег.
      Пламя осветило дом, в котором тут же кто-то истошно закричал: "Горим!" Открылась дверь, и на крыльцо осторожно выглянул мужчина с пистолетом в руке. Он тщетно вглядывался в окружающую темень, но блики пламени мешали разглядеть хоть что-то дальше крыльца.
      Почему Петр не стреляет? И сама ответила на мысленный вопрос. Потому что их услышат на другом конце села.
      Не услышав выстрела, военный осмелел и быстро сбежал с крыльца, и тут топор его сразил.
      Больше никто из дома выйти не пытался. Сено погасло.
      - Их там осталось трое, - сказала Наташа.
      - И до утра они вряд ли высынут нос, - задумчиво проговорил Петр. Слышишь, для верности они решили забаррикадироваться.
      Наташа тоже услышала, как осажденные закрывают двери на заржавевший засов и подтаскивают что-то тяжелое.
      - Ладно, пусть сидят, - решил врач, - нам это только на руку. Видела, у них здесь сани стоят. Сейчас мы поедем, похороним Зою, заберем детей и... В общем, есть у меня одна идея.
      Двое резвых лошадок за минуту домчали сани до дома Алексеевых. Петр взял труп жены на руки и, не оборачиваясь, велел Наташе:
      - Я все сделаю сам. А ты иди, собирай детей.
      Она справилась быстро, как смогла. И все теплые вещи, какие удалось собрать, вынесла в сани, куда одного за другим усадила детей.
      Петр вернулся опустошенный, обессиленный, словно сутки провел на каторжной работе. Ни о чем её не спрашивая, он молча сел в сани и взмахнул вожжами.
      - Что ты решил? - спросила его Наташа.
      - В одиннадцать вечера есть проходящий поезд на Москву. Можно сесть в него и выйти где-нибудь возле Тулы.
      - А ты не хочешь поехать в противоположную сторону?
      - Куда это? - удивился он.
      - На юг. В Туркмению... Не знаю, что решишь ты, а мне нужно именно туда. У меня в Ашхабаде дочь, муж, подруга с детьми.
      - Поезд в ту сторону по расписанию пойдет меньше, чем через час.
      - Думаешь, на санях мы не успеем?
      - Успеем... если, конечно, за нами погоню не вышлют.
      - Кого ты имеешь в виду?
      - Тех, что остались в доме. Они сообщат второму, основному дозору, и нас перехватят на какой-нибудь станции.
      - Считаешь, их нельзя оставлять в живых?
      - Считаю, - упрямо кивнул он. - А там... видишь, снег начинается, через пару часов такая метель разыграется... Ты поезжай с детьми вперед, за селом остановись. Если через пятнадцать минут меня не будет...
      - Ты должен быть! Не забывай, у тебя дети. Твой долг перед Зоей воспитать их.
      - Я постараюсь, - буркнул он. - Тебя послушать, так я будто нарочно лезу на рожон.
      - А если это так и есть?
      - С лошадьми-то управишься?
      - Когда-то могла. Думаю, вспомню, что к чему.
      Две молодые крепкие лошадки легко протянули сани несколько сот метров. Стояла глубокая ночь, но от лежашего вокруг снега исходил легкий свет тьма вовсе не была кромешной.
      Наташа вдруг с запозданием вспомнила, что в сарае видела ещё двух лошадей и подумала, не догадается ли Петр вывести их из сарая, прежде чем его поджечь. Врач не делился с нею своими планами, но она почему-то была уверена - Петр решится на поджог.
      Дети спали, а Наташа, дрожа от волнения, прислушивалась к каждому звуку. Вдруг она услышала один за другим два выстрела, а потом к небу взметнулся яркий столб огня.
      Ей показалось, что прошла целая вечность, пока она услышала топот копыт - кто-то ехал верхом.
      А что, если Петра убили? На помощь запертым товарищам приехали те, из дозора на другом краю села, освободили их, устроили засаду, а подошедшего Алексеева попросту застрелили в упор?
      Тогда кто сюда скачет? Наташе захотелось изо всей силы хлестнуть лошадей и помчаться по дороге на станцию, куда скоро должен подойти проходящий на юг поезд. Наверное, за эти несколько минут она на несколько лет постарела от страха. Не столько за себя, сколько за детей...
      Это был Петр. Он не просто ехал верхом, а вел в поводу ещё одну лошадь.
      - Поехали быстрей! - крикнула он. - Поезд стоит на станции всего одну минуту. А если вообще не остановится?
      - Зачем тебе вторая лошадь?
      - На всякий случай, - отмахнулся он.
      На станцию они примчались вовремя. Дежурный удивленно наблюдал, как Наташа вытаскивает из саней слишком легко одетых детей, которые со сна и от холода жмутся друг к другу.
      Петр сбросил с коня какой-то огромный полушубок, которым Наташа смогла укрыть сразу всех четверых.
      Дежурный был тот же, и Наташа обратилась к нему уже как к своему знакомому.
      Она опять попыталась сунуть в руку железнодрожнику крупную купюру, но он её с обидой оттолкнул.
      - Я прошу только об одном: сказать, что мы уехали в другую сторону.
      - Предлагаю вам сделать по-другому. Доезжайте на санях до следующей станции. Там станция узловая, движение оживленное. Лошадей где-нибудь привяжете, никто и не хватится. В вагоны садитесь отдельно, чтобы в глаза не бросаться...
      - А этих двух лошадок не возьмете? - предложила Наташа, хотя и понимала, что такую важную улику железнодорожник вряд ли будет оставлять у себя.
      Но он неожиданно легко согласился.
      - А вот за лошадок спасибо. Не бойтесь, я найду, где их спрятать. Вон как снежок заметает. А вы торопитесь... Думаю, успеете, тут у нас что-то со стрелкой, поезд может и застрять...
      Повинуясь неожиданному импульсу, Наташа горячо расцеловала мужчину.
      - Спасибо! Дай вам бог здоровья!
      - И вам того же, - смутился он и вдруг перекрестил её. - Святое дело сделала ты, милая, четыре детских жизни от смерти спасла. Езжайте с богом, пора!
      Она бегом вернулась к Петру и детям, опять усадила всех в сани и скомандовала ему:
      - Давай, жми на узловую станцию. Дежурный сказал, что оттуда уехать легче.
      Алексеев, не возражая, хлестнул лошадей, и сани легко перескочили через переезд. Наташа оглянулась и увидела сквозь усиливающийся снегопад фигуру железнодорожника с поднятой в знак прощания рукой.
      Глава двадцать шестая
      Арнольд прибежал следом и склонился над упавшим Аполлоном:
      - Она выстрелила в тебя три раза! Зачем ты дал ей пистолет?
      Ковалев через силу улыбнулся:
      - Решил поиграть со смертью в пятнашки...
      - Нашел время шутить... Ян, что ты стоишь? Врач называется! Перевяжи майора!