Последняя аристократка

      На крыльцо так никто и не вышел, что Наташа сочла для себя добрым знаком. Она уже знала, что с этим - кто он, офицер или какой-нибудь чересчур ретивый сержант? - она вполне сможет справиться.
      Потому она стояла на дороге и покорно, как ему показалось, ждала его приближения.
      - Откуда вы взялись, гражданка? - строго спросил он, сверля её глазами.
      - С поезда, - простодушно ответила Наташа.
      - Утром никакой поезд на станции не останавливается, подозрительности в его взгляде прибавилось.
      - Я приехала вчера, поздно вечером, но не идти же в ночь по неизвестной местности.
      - Так. Ваши документы! - потребовал он и тщательно изучил её паспорт. - Вы - москвичка? И что же вас привело в такую даль?.
      - Я приехала навестить брата. Двоюродного. Петра Алексеева. Тетя очень волнуется. От него два месяца не было писем. Мы боялись, не случилось ли чего?
      - Кто он такой, ваш Петр Алексеев? Колхозник?
      - Врач, - терпеливо пояснила Наташа. - Петя - здешний врач. С ним живет жена и трое детей...
      По лицу военного скользнула какая-то эмоция: то ли приятное воспоминание, то ли предвкушение, но вслух он ничего не сказал.
      - Я не пойму, - между тем, как бы спохватилась она, - разве теперь уже нельзя навещать родственников, которые живут в деревне?
      - Можно, - усмехнулся тот, - но осторожно.
      И засмеялся собственной шутке, но тут же резко оборвал смех, словно он давно отвык смеяться и смешок вырвался у него случайно.
      - Так я могу идти? - спросила она и протянула руку за паспортом.
      "Черта с два ты пойдешь! - вдруг отчетливо услышала она его мысли. - С такой кралей мы сейчас разберемся по всем статьям. Ребятки мои заскучали, а тут лакомый кусочек. Никуда ты не пойдешь, моя сладкая!.."
      А вслух он сказал:
      - Тут, понимаете, гражданочка, у нас дело серьезное. В селе карантин.
      - Карантин? - явственно ужаснулась она. - Вы имеете в виду, что здесь какая-то заразная болезнь?
      - Очень заразная, - он уже протягивал руку, чтобы ухватить её за локоть. - Вы и представить себе не можете, какая она страшная и заразная! Потому вы сейчас пройдете со мной, и наш врач сделает вам прививку.
      - Вы хотите сказать, что сюда приехала целая бригада врачей.
      - Это я и хотел сказать: целая бригада врачей! - цинично усмехнулся он. - Приехала лечить крайне запущенную болезнь...
      Глава двадцатая
      Надо сказать, Ян отнесся к своему заключению несколько легкомысленно. Он был здоров, уверен в себе и обладал некоторой долей мазохизма, потому что мог со стороны наблюдать за собственными страданиями с усмешкой: мол, слабоват ты, парень, кишка тонка! А если бы ты был настоящим контрреволюционером? Стали бы тебя уважать враги, зная о твоих слабостях?
      Наверное, такая ирония объяснялась и его интересом врача-ученого, исследующего возможности человеческой психики. Способен ли человек выживать в экстремальных ситуациях? Чем это объясняется?
      Он считал, что мало кто из врачей получает подобный полигон для испытаний своих научных разработок. Причем может проводить их не сам, а имеет в распоряжении десятки ассистентов, которые на его глазах проводят такие испытания с другими.
      В глубине души он понимал цинизм своих рассуждений, но оправдывал себя тем, что и сам не избежал участи заключенного, пусть даже с некоторыми вариациями.
      Действительно, судьба пока была снисходительна к нему, поставив на его пути влюбленного майора какой-то там информационно-следственной части, по его же словам, всемогущего, который теперь взял Яна под свое покровительство.
      Эта нечаянная избранность прибавила Поплавскому уверенности в том, что при желании он из своего ахового положения выберется. Хотя бы с помощью той же Юлии, которая мечтает от влюбленного майора сбежать.
      Загадывать было ещё рано, но на всякий случай он заказал чекисту кучу нужных лекарств, с помощью которых можно облегчать участь тех несчастных, которых заключение в лагере сломило.
      О жене и дочери Ян вспоминал частенько, но мысленно их образы больше вызывать не пытался, рассудив, что поскольку они в безопасности, ему надо привыкать к тому, что разлука с ними будет долгой.
      Сейчас гораздо важнее ему в новой обстановке как следует осмотреться и адаптироваться. Восемь лет - не восемь дней, и потому надо подумать о своем поведении в таком дурдоме, как эти самые Соловки.
      С тем Ян и заснул после первого выхода за пределы лагеря. Пока под конвоем, но ведь он только что сюда прибыл... Он не догадывался, как посмеялся бы тот же майор Ковалев, услышав это его "пока".
      Вечером Арнольд, у которого теперь тайн от Виолетты не было, рассказал своей юной гражданской жене о союзе, который он вынужден был заключить с Юлией. И о том, что союз этот уже дал первые плоды: Аполлон выразил согласие изменить Виолетте статью.
      Заранее Арнольд её не обнадеживал, но поскольку именно сегодня это свершилось, он купил в поселковом магазинчике бутылку вина. Еду влюбленные взяли с собой из ресторана и, как теперь им обоим нравилось, парочка устроилась на полу возле печки, стащив с кровати все имеющиеся меха и одеяла.
      По углам импровизированного ложа стояли свечи, а на небольшой лавочке - этаком маленьком столике - располагался их праздничный ужин.
      - Давай выпьем за то, что сегодня мы сменили твою нарисованную свинью, на топор, с которым ты кинулась на пьяницу-мужа...
      - Какой топор? - испугалась Виолетта.
      - Ох, ты у нас теперь страшная женщина! - проговорил Арнольд с набитым ртом, желая подольше помучить свою Веточку. - Ты чудом не убила человека. Живучий, гад, оказался!
      - Какой топор, Алька, расскажи!
      - Одна молодая женщина твоих лет не выдержала издевательств мужа и бросилась на него с топором. За членовредительство её посадили, но она и сама, говорят, заболела. Долго не протянет. Почки ей муж-алкоголик отбил. Умрет, как политическая Румянцева Виолетта. Зато вместо неё родится новая... - он помедлил и торжественно заявил. - Зуева Матрена Филипповна!
      Облако грусти набежало на чистое нежное лицо Виолетты. Если раньше она лишь могла мечтать о свободе, то когда появилась реальная надежда на скорое освобождение, ей уже захотелось не просто выйти из лагеря, а освободиться по закону, как человеку на самом деле перед советской властью не очень виноватому.
      Именно по закону, а не благодаря смерти другого человека, женщины, доведенной до крайней степени отчаяния.
      - Значит, она умирает? А нельзя мне её навестить?
      - Навестить? - удивился Аполлон. - Ты хочешь её навестить?.. Наверное, можно. Я поговорю завтра с Ковалевым.
      Все ещё недоумевая, он подумал, что женщины устроены совсем не так, как мужчины не только внешне, но и внутренне: что у них в голове?! Вместо того чтобы радоваться, она грустит о совершенно постороннем ей человеке. Может, просто не осознает, из какого дерьма он её вытаскивает?!
      Впрочем, Арнольд не стал углубляться в мысли о странной женской природе, а уж тем более поддаваться раздражению, которое у него появилось при мысли, что любимая его недооценивает. Он продолжал рассказывать Виолетте о Юлии и о том, какой коварной женщиной та оказалась.
      - Конечно, нам это на руку, но подумай, что ей ещё надо? Живет, как сыр в масле катается. Аполлон её из зоны вытащил. Поселил во дворце, который сам и построил. Одета так, как другим женщинам и не снилось. Захочет, Аполлон ей с неба луну достанет!
      - А может, ей не нужна луна? - робко предположила Виолетта. - Может, она любви хочет.
      - Уж столько любви, сколько Ковалев ей дает, где она ещё и найдет! не сразу понял Арнольд.
      - А если "она" его не любит?
      Кстати, не только Арнольд с некоторым сожалением рассуждал о несовершенной женской природе. Виолетта тоже подумала, что мужчины намного грубее женщин в своих жизненных мироощущениях. Что поделать, как видно, придется принимать их такими, каковы они есть.
      - Ты посмотри, какая разборчивая невеста! Не любит! Такой мужик! Некоронованный король Соловков. Каких зубров под себя подмял, а перед нею, как воск: лепи из него, что хочешь!
      - Но он же страшный, как черт! - заметила Виолетта.
      - Правда? - удивился Арнольд. - А я как-то не замечал. По-моему, нормальный.
      - По-твоему! А если бы тебе пришлось каждую ночь ложиться с ним в постель?
      - В постель? - захохотал Арнольд. - Ты права, в постель меня с ним не тянет. Совсем другое дело одна маленькая, но очень соблазнительная скрипачка.
      Она попыталась ускользнуть от него, уползти под кровать, но он успел ухватить её за пятку...
      На следующий день Яна опять повели из лагеря под конвоем к уже знакомому дому.
      В прихожей его встретил сам хозяин. Он кивнул Яну на небольшой столик, на котором стоял докторский саквояж, а рядом лежала куча таблеток в самых различных упаковках.
      - То, что смог достать здесь, - сказал майор, - я эти лекарства отметил в списке, а два наименования мне обещали привезти из Москвы. Дня через три...
      Даже за минувшие сутки внешний вид Ковалева ухудшился: кожа на скулах натянулась, под глазами набрякли мешки, а взгляд его напоминал взгляд затравленного зверя.
      - Вы сами-то хорошо себя чувствуете? - поинтересовался Ян, взяв его за кисть и привычно считая пульс. - У вас аритмия, батенька, давайте я вам порошочки пропишу.
      - Со мной - потом разберемся, - майор выдернул у него свою руку и подтолкнул к лестнице наверх. - Вначале вылечите мою жену.
      А сам обреченно уселся на небольшую кожаную банкетку у вешалки и теперь, почему-то подумал Ян, больше не станет врываться в спальню к больной.
      Юлия все так же безучастно лежала поверх покрывала на своей огромной кровати, но увидев Яна, просияла и вскочила ему навстречу.
      "Это ж она часами так лежит, - подумал Ян. - Как зверь в засаде".
      - Все кости от этого лежания болят, - пожаловалась Юлия. - Раньше мой надзиратель хоть на работу уходил, я могла отдохнуть от него, а теперь как цепной пес сидит рядом, глаз не сводит.
      - Ложись в кровать, - велел Ян, - нечего играть с огнем. Скажи, чего ты добиваешься - чтобы он слег от горя?
      - Как же, дождешься, сляжет он!.. А ты, никак, его пожалел? сощурилась она. - Своего палача ? Или это такая мужская солидарность?
      - Ты не ответила на мой вопрос, - напомнил он, открывая саквояж.
      Может, Юлия права, и майор действительно палач, Ян ничего о нем не знал, но отчего-то почувствовал к Аполлону уважение. В любом случае, это была личность, и личность неординарная. В нем ощущалась огромная сила воли.
      А ещё от него исходила опасность. Пока его животные инстинкты дремали в оболочке условностей, как хищник в прочной клетке, но если эту оболочку взломать... Об этом не хотелось даже думать.
      И Ян рассудил, что Юлия затеяла свою игру, явно недооценивая майора. Дрессировщики тоже суют голову в пасть льву, но, говорят, бывают случаи, когда пасть захлопывается...
      Он совсем не помнил Аполлона по первой встрече в юности - запомнил только лицо. Но ещё одно воспоминание мелькнуло в его мозгу. Ольга говорила, что всю их экспедицию захватили солнцепоклонники, но она ничего не сказала о том, что кто-то из пленников, кроме неё и Арнольда, после крушения Аралхамада уцелел. Если майор был там пленником, а подземный город погиб, каким образом он-то остался цел? Еще одна тайна. ..
      Ян просмотрел содержимое чемоданчика, подобранное с большим знанием дела, вынул коробочку со шприцем и иглами и пошел к двери.
      - Куда ты? - спохватилась ему вслед Юлия.
      Но он, не отвечая ей, спустился по лестнице и обратился к Аполлону:
      - Шприц желательно прокипятить.
      - Конечно, конечно, - сразу оживился тот; любое действие, очевидно, было для него предпочтительнее вынужденного безделья. - Вы считаете, она выздоровеет?
      - Я поставлю её на ноги за неделю, - пообещал Ян.
      Шприц они сообща прокипятили, Ян пошел по лестнице наверх, а Аполлон опять уселся на банкетку.
      - Эй, что это ты собираешься делать? - испуганно спросила Юлия, приподнимаясь на постели.
      - Сделать тебе укол, - спокойно он.
      Отчего-то затея Юлии теперь его злила. Умом Ян понимал, что договор с нею действительно может сыграть ему на руку: уже сейчас он чуствовал свое привилегированное положение среди других заключенных, но его совесть активно протестовала против такого явного одурачивания влюбленного мужчины. Может, Юлия права, и в нем говорит мужская солидарность? Скорее, уважение к подлинному чувству...
      Как бы то ни было, получалось, что задумывая это самое одурачивание, Юлия ничем не хотела рисковать. Даже своей, пардон, прекрасной задницей!
      - Какой к черту укол! - вдруг заорала она, в момент теряя всю свою привлекательность и таинственность. - Я боюсь уколов!
      Когда-то давно, в замке, который занимала семья Бек, командирские нотки в голосе невероятно красивой, на взгляд сельского хлопца, девушки производили на него гипнотическое действие. Но теперь... Он столько насмотрелся женских капризов, истерик, да и сам был давно не сопливый юнец, так что вспышка избалованной мужским вниманием женщины вывела его из себя.
      Он было подумал, что на её крик прибежит майор, но тот, очевидно, решил довериться авторитету врача Поплавского. К тому же его беспокоила ревность, а вовсе не методы, которыми лечили его ненаглядную.
      - А как ты себе представляла мое лечение? - зло прошипел Ян. - Чтобы я тебя по головке гладил?
      И громко сказал:
      - Больная, обнажите левую ягодицу!
      Она все-таки приняла его игру, но тоже перешла на шепот.
      - И какую гадость ты мне собираешься колоть?
      - Ничего особенного, обычная глюкоза. Тебе явно не помешает - север, рано или поздно, берет свое...
      - А я что тебе говорю, - опять зашептала она. - Бежать надо отсюда, пока не поздно! Ты поможешь мне, я помогу тебе.
      В запале она даже не почувствовала, как Ян сделал ей укол. Только удивилась, увидев, как он укладывает в коробочку шприц.
      - Все, что ли?
      - Все, - кивнул он, - говорят, я делаю уколы лучше многих медсестер.
      - Конечно, - проворчала она, - почему же медсестры должны делать что-нибудь лучше врачей?!
      - Не злись! - он положил на столик у кровати упаковку таблеток. - Это тоже можешь пить, пригодится... И запомни, сегодня тебе непременно станет лучше. Всякая симуляция должна иметь свои пределы.
      Он щелкнул замком чемоданчика.
      - До завтра, Юлия Зигмундовна!
      - Можно просто Юлия, - сказала она, уже думая о чем-то своем.
      Он спустился по лестнице и ответил на безмолвный вопрос в глазах майора:
      - Думаю, ваша жена идет на поправку. Не сегодня-завтра вы и сам это заметите.
      Аполлон просиял.
      - Фу, гора с плеч! За такое дело, парень, грех не выпить. Пойдем-ка со мной!
      Он пошел вперед, как понял Ян, в сторону кухни, не оглядываясь, и Яну пришлось идти следом.
      У плиты суетилась какая-то женщина в заплатанном сером платье.
      - Вера, приготовь-ка нам на скорую руку закуски, кое-что надо отметить! - приказал он женщине и обернулся к Яну. - Обычно я на работе не употребляю, но за хорошую весть и сам выпью, и тебе налью!
      А Юлия в это время лежала в своей роскошной спальне и злилась на весь свет. Совсем иначе представляла она себе встречу с Яном.
      Ее фантазия рисовала свидание двух любовников, один из которых, к тому же, влюблен без памяти. Естественно, эта роль отводилась Яну. А он? Мало того, что никак не отреагировал на нее, как на женщину, он вовсе не испытал к ней благодарности за такую блестящую идею, как побег с Соловков.
      А может, о побеге он ещё не думал, потому и не понял своего счастья? Рано она к нему подкатила. Он не успел испугаться Соловков. Как всегда поторопилась!
      К тому же, хоть и говорят, Поплавский известный врач, а то, что он с хутора, видно до сих пор. Нет, благородным надо родиться. Видимо, его мать, какая-то там сельская красавица, здорово испортила Поплавским породу...
      Как же теперь быть? Отказаться от своего плана? Ее уязвленное самолюбие опять готовилось сыграть с Юлией плохую шутку. Увлекшись претензиями в адрес Яна, она и думать забыла, что не только она нужна Яну в предполагаемом побеге, но не меньше того и он нужен ей.
      Юлия прислушалась. Кажется, Яна в лагерь ещё не повели. Скорее всего, Аполлон распрашивает его о здоровье своей возлюбленной.
      Кстати, майор, в отличие от этого сельского вахлака, в женской красоте разбирается. И воздает ей должное. Ради своей драгоценной королевы он мог бы пойти против всего света... Он и пошел, по крайней мере, против своего ближайшего окружения.
      "Хватит! - решила Юлия. - Лежать осточертело! Скажу, что мне полегчало, а там придумаю что-нибудь еще..."
      Каково же было удивление обоих мужчин, когда они, вольготно расположившись за кухонным столом, пили уже третий бокал за здоровье Юлии, а она возникла в дверях собственной персоной.
      Ян гораздо быстрее Аполлона сообразил, что к чему: Юлии надоело притворяться больной и она решила объявленную игру переиграть. Что при этом будет с Поплавским, она даже не подумала. Как и прежде, она не думала ни о чем, кроме своих желаний. Неужели возомнила себя такой всемогущей? Или решила, что Ян будет исполнять при ней роль марионетки, за ниточки которой она будет дергать?
      Решение он принял в течение секунды.
      - Господи, Юлия Зигмундовна, зачем вы встали, это же опасно для вашего здоровья!
      И он направил мощный импульс в её мозг, так что от неожиданности она даже покачнулась. Это Поплавскому и было нужно. Он подскочил к симулянтке и подхватил её на руки.
      - Дай мне! - потребовал у него Аполлон, принимая на руки свою гражданскую жену. Но тут же опомнился и спросил. - А что делать-то?
      - Несите её в спальню, - скомандовал Ян. - Это мнимое улучшение, временное. Она почувствовала облегчение после укола, а сейчас ей опять может стать плохо.
      Юлия была не такой уж худенькой, и ему пришлось помогать Аполлону. Вдвоем они уложили женщину на кровать.
      - Что это со мной было? - испуганно спросила она.
      - Ты больна, моя королева, - ласково сказал Аполлон, нежно целуя её руки. - Разве можно так резко вставать? Ты нас напугала... Доктор, может, сделаете ещё один укол?
      - Нет, только не укол! - застонала Юлия.
      - Лекарство очень сильное, сердце может не выдержать, - сказал Ян, усмехаясь про себя. - Сейчас ей станет легче.
      Он возвращался в лагерь и думал, что, будучи врачом, впервые в жизни применил свои знания не для того, чтобы улучшить состояние пациента, а для того, чтобы его ухудшить. Но пани Бек сама напросилась. Раз уж она втянула его в эту авантюру, значит, пусть выполняет все оговоренные условия. И если она не привыкла считаться с другими, то придется её к этому приучить. Такой вот шоковой терапией.
      Надо сказать, что Юлия всерьез испугалась. Деревенский хлопец, оказывается, усовершенствовал свои способности. Если прежде она только догадывалась, то теперь была уверена: Поплавский - человек необычный. И умеет то, о чем другие пока не догадываются.
      Кое-что из этого умел и её покойный отец, но, кажется, Ян далеко опередил его. Никуда не денешься, придется с ним считаться.
      Юлия была человеком хитрым, но недалеким. И путь, который она себе наметила на этот раз, оригинальностью не отличался: раз Ян не клюнул на её хитрость, попадется на её прелести. Что там он попросил её обнажить? Левую ягодицу. Правильно, а завтра она обнажится вся!
      @int-20 = Виолетта неожиданно для себя увлеклась историей Юлии. Вернее, тем, что могло стать её историей. Кто таков Аполлон, она знала не только со слов Арнольда. С некоторых пор девушка и сама научилась разбираться в людях. Если майору Ковалеву и не хватало образования, то таких черт, как мужество, настойчивость, сила воли, ему было не занимать.
      Конечно, он был жесток. И как человек не вызывал у неё особых симпатий, но в том, что Юлия, даже при всей её красоте, сможет одержать над ним верх, Виолетта сомневалась.
      - Что у Юлии нового?
      - Пока ничего особенного. Как известный психиатр, Ян Поплавский уже дважды посещал её. И всегда в присутствии Аполлона, так что о любовных встречах не может быть и речи, - отвечал на вопрос своей возлюбленной Арнольд.
      - Я ни о чем таком и не помышляла! - запротестовала Виолетта. - Мне просто интересно, что она задумала?
      - Как я понял, в юности они с Яном встречались. Обстоятельства мне неизвестны. Я Юлию не распрашиваю, потому что не хочу быть столь явно её сообщником. Она нам с тобой помогла, но и только... Меня так и подмывает рассказать обо всем Аполлону!
      - Что ты, не надо! - воскликнула Виолетта. - Разве виноват этот несчастный Поплавский, что Юлия собирается его использовать.
      - Не надо его жалеть, - мягко сказал Арнольд, обнимая её, - насколько я успел понять, Ян не из тех, кого можно использовать втемную. Значит, она ему что-то пообещала. Может, свободу? В таком случае, он знает, на что идет.
      Глава двадцать первая
      Давно, ещё в юности, когда несчастливый случай на некоторое время свел Ольгу-Наташу с Яном, он поделился с нею своими наблюдениями. Тогда он тоже ещё осваивал тот дар, которым их обоих отметила природа, как она отмечала всех из княжеского рода Астаховых.
      - Особенно интересно устраивать эксперементы, - рассказывал он. Когда ты уверяешь человека, будто с ним произошло что-то, чего на самом деле и в помине не было. Или наоборот, убеждаешь, что ничего с ним не происходило, а ему померещилось все, что случилось на самом деле.
      Вот и теперь она решила этого самоуверенного военного с его низменными желаниями попросту загипнотизировать. Если бы он оказался не один, она бы, может, и не рискнула, но он был настолько для неё раскрыт, и его мысли так очевидны, что она на мгновение к нему подалась. Дала схватить себя за локоть и подтащить к себе, а сама лишь заглянула ему в глаза:
      - Ты видишь сон...
      - Сон, - послушно повторил он.
      - На самом деле меня нет. Я тебе снюсь.
      - Снишься.
      - Ты только скажи, где изба врача Петра Васильевича?
      На мгновение его взгляд стал осмысленным..
      - По следующему переулку, вторая изба слева.
      Наташа взяла из его безвольных рук свой паспорт и скомандовала:
      - А теперь иди к своим товарищам. Спросят, скажешь, что ты никого не видел.
      - Я никого не видел.
      - Вот и молодец.
      Наташа пошла в указанном направлении, а энкавэдэшник медленно пошел к своей сторожке, на ходу по-стариковски покачивая головой.
      Нужный дом она нашла сразу. На секунду замялась у калитки, но нигде не услышала ни стука, ни говора, ни какого другого звука, лая, гогота гусей или квохтанья кур.
      Казалось, что село вымерло. Причем, не осталось в живых не только людей, но и вообще каких бы то ни было домашних животных.
      Так же в тишине она поднялась на крыльцо. И так же на её робкий стук никто не ответил.
      Наташе стало жутко. Непонятно, откуда пришел этот страх. Дом, на крыльце которого она стояла, выглядел вполне мирно, если не сказать обыденно.
      Он не походил на нищие хатенки вросших в землю бедняцких жилищ, хотя и не производил впечатление богатого. Так, обычный сельский дом среднего достатка.
      Пугало полное безлюдье подворья и тишина, обычному селу не свойственная.
      Она толкнула входную дверь, которая легко отворилась, пропуская Наташу в темные сени, где отсутствовали привычные сельские запахи. А ведь здесь должна храниться капуста, картошка, соленья - то, что типично для крестьянских сеней.
      Дверь в горницу отворилась с противным скрипом, и вот теперь она услышала запахи.
      Пахло болезнью, голодом, давно немытыми телами и ещё чем-то непонятным... Она прошла в комнату.
      В горнице лежали люди. Поскольку печка здесь давно не топилась, каждый укрывался всем, что, очевидно, удалось найти. Холод был жуткий.
      Какая-то детская головка с изможденными голодными глазами глянула на неё с русской печи - там послышался чуть слышный шепот. Значит, ребенок был не один.
      На сундуке у стены лежала без сознания ещё какая-то девочка. Справа, за незадернутой занавеской на кровати она увидела два неподвижных тела, а тут же, почти возле стоящей Наташи - она с перепугу не сразу заметила - на широкой лавке лежал какой-то мужчина с перевязанной головой, повязка на которой, похоже, давно не менялась.
      Машинально тронув его безвольно упавшую руку - та была чуть теплой Наташа поняла - жив!
      - Минуточку, - пробормотала Наташа, - как будто кто-то о чем-то её просил, невольно повторяя слова военного, встретившего её у села. Минуточку подождите!
      Она не сразу сообразила, что мешает ей быстро передвигаться. Оказывается, Наташа до сих пор держала в руке тяжелую сумку с продуктами, которые заготовила ещё в Москве.
      Она метнулась из избы, не помня, как слетела по ступенькам. И остановилась посреди двора, примечая то, что ей требовалось.
      Неподалеку стояла пустая собачья будка. Наташа попыталась было сходу разломать её, не удалось. Видимо, хозяин, пока был здоров, сделал здесь все на совесть.
      Сарай! Она забежала в стоявший поодаль сарай без двери - странно, что деревяшки на растопку начали брать с двери сарая, а не с будки. Или тогда пес ещё был во дворе? Обо всем этом она думала походя, даже странно, что подобные мысли вообще приходили ей в голову. А потом она нашла стоявший у стены сарая топор и теперь кромсала будку, чудом не попадая себе по руке или ноге.
      В избе не было даже спичек, а у Наташи с собой тоже, ведь она не курила. Но она нашла на припечке кресало и воспользовалась им, вспомнив свое прошлое, когда она скиталась по разоренной голодной стране, раздираемой революционной смутой.
      Тогда ей приходилось довольствоваться тем, что было под рукой, и спички порой представляли собой немалую ценность... Но это же был восемнадцатый год, а не тридцать третий! Какой кошмар, оказывается, до сих пор происходил в стране!
      Наконец, в печке зашумел огонь. Но это ещё не повод расслабляться. Она подумала, что нигде не видела ведер. Тогда как же она достанет воду из колодца во дворе?
      Опять пришлось продолжать поиски. Создавалось впечатление, что по подворью прошел ураган, тайфун, который смел с него все мало-мальски пригодное для хозяйства. Не было ничего целого: ни ведер, ни бочек, ни кадок, она пока не нашла даже хорошего чугунка, в котором могла бы что-то сварить.
      Наверное, со стороны её действия показались бы святотатственными. Она топила печь, искала, в чем принести воды, но ни разу не подошла к лежавшим в доме, чтобы разобраться, кто из них жив.
      Двое пока живы, это точно - ребенок, который смотрел на неё с печки и раненый, лежащий на лавке... Хотя нет, ребенок же с кем-то шептался. Тогда точно пока живы трое.
      Хорошо, она не станет добывать воду, растапливать печку, и с чем она к ним подойдет? С добрым словом? Наташа словно оправдывалась перед возможными судьями, но продолжала поиски, с ожесточением пиная какие-то ржавые железяки, которые норовили подкатить ей под ноги.
      В самом углу сарая она отыскала старое проржавленное ведро, из которого, наверное, кормили скот. Куском какого-то железного прута она соскоблила, что могла, с его боков и теперь стала искать веревку. Тот, кто обобрал несчастное подворье, не погнушался забрать с колодезного журавля даже веревку. Или цепь, которая здесь была.
      "Упорство и труд все перетрут!" - говаривал её дядя Николя. Она-таки нашла кусок старой веревки и ещё кусок чего-то, похожего на вожжи, и привязала к найденному ведру. Что что, а узлы она вязать умела. В этой ржавой посудине могло отвалиться дно, но развязаться узел... Извините!
      Ни на печи, ни около неё не нашлось ни одного чугунка, даже того, какой она видела во сне, ведь Наташин сон по времени несколько отстал от действительных событий.
      Наконец в сенях отыскался старый чугунок. В нем когда-то хранили известку, которой, похоже, подбеливали печку. Пока Наташа отмыла его, с неё сошло семь потов.
      Когда она поставили на печь чугунок с водой, то несколько секунд стояла и смотрела на него, все ещё не веря, что её титанические усилия увенчались успехом.
      Теперь нужно было обойти всех лежащих и посмотреть, в каком они состоянии?
      Наташа уже давно сбросила с плеч свою шубку и бегала из избы во двор и обратно в свитере и юбке. Только платок с головы не сняла.
      Сейчас она про себя решила: сначала дети. Хорошо, у неё с собой была фарфоровая чайная чашка - её Наташа взяла в дорогу. Разве могла она подумать, что в доме не будет не только еды, но и какой-либо посуды.
      Она уже потянулась было к печи, чтобы снять оттуда ребенка... или детей, но опять подумала, что лучше все же дождаться, пока закипит вода, в которую она бросит горстку пшена.
      Топором она кое-как вскрыла банку американского сгущеного молока, купленную в торгсине, но считала, что нельзя вываливать в котелок её всю, а лучше сделать очень жиденькую похлебку, чтобы не испортить голодающим желудки.
      Наташа не нашла в избе даже соли и теперь она похвалила себя за нечаянную предусмотрительность, потому что спрятала именно в эту сумку остатки их вагонного обеда, где как раз и была соль.
      Ни дети, ни Борис, ни Катя от голода не умрут - у них с собой достаточно еды, даже с учетом того, что первое время они станут жить в незнакомом городе, где может быть плохо с продуктами.
      Вскоре по избе, воздух в которой сразу потеплел, поплыл запах пшенной похлебки.
      Теперь Наташа подставила к печи лавку, встала на неё и протянула руки к ребенку, чтобы снять его на пол. Оказалось, это мальчик лет шести, который на полу покачнулся и упал бы, если бы она его не подхватила.
      Тогда Наташа постелила на пол свою шубу и усадила на него малыша так, чтобы он спиной опирался о стену, и полезла за следующим.
      Второй ребенок был послабее, потому что не смог даже потянуться к ней, но когда Наташа взяла его на руки, то от неожиданности вздрогнула. И невольно скосила глаз на первого, сидящего - лица детей были совершенно похожими.