К несчастью для бунтовщиц, в ресторане случился майор Ковалев. Обычно в такое время он не заходил, а тут вместе с Аренским решил, как он выразился, прогуляться. Будь Арнольд один, возможно, недовольным все сошло бы с рук. Но Аполлон, услышав вопли Клавки насчет "врага народа", рассвирепел.
      Все и так знали, что Растопчина прибыла на Соловки с пятьдесят восьмой статьей. И вряд ли посетители ресторана сомневались в том, откуда взялась в прислугах чистокровная княгиня. Но пока слово не было произнесено, к Растопчиной отношения оно как бы не имело. Клавка же своим выступлением могла расшевелить осиное гнездо, - с некоторых пор недоброжелателей у Аполлона стало более чем достаточно, - то есть впрямую начала угрожать благополучию самого начальника информационно-следственной части. "Серого кардинала" Соловков!
      Не то чтобы Ковалев испугался, но, как известно, стая собак может затравить медведя. А сколько обиженных коллег мечтали воздать этому выскочке по заслугам...
      Потому майор отдал распоряжение Аренскому:
      - Все троих немедленно в зону. Отправить с первой же партией на лесоповал!
      Бунтовщицы в смертельном ужасе повалились в ноги Ковалеву, но разжалобить его не смогли. Да и знал ли он слово жалость? Ковалев мог пойти навстречу даже врагу, уважая его за особые человеческие качества, но за что уважать проституток?
      Они знали, на что идут, и если решили укусить руку, которая их кормила, то должны получить по заслугам. Впредь будут умнее... Если, конечно, выживут!
      Он дал распоряжение охранникам, и те потащили в зону сдобных, отъевшихся на сытных хлебах девиц, плотоядно на них поглядывая. Можно было догадаться, что прибудут бывшие официантки в свои бараки, мягко говоря, не сразу.
      Сменившие их девицы о неповиновении даже не помышляли. Страшный пример пострадавших отбил у них всякую охоту к выступлениям. И в той среде, где они существовали, царили волчьи законы: правил сильнейший.
      Мало кто пытался, например, выступать против сутенера. А если начальству угодно сделать "мадамой" княгиню, то что в этом страшного? Все знали, что она - жестока, но справедлива.
      На то, что состав официанток поменялся, мало кто из посетителей обратил внимание. А те, кто обратил, рассудили здраво: худоваты, но это ничего, отъедятся!
      Второй раз в ресторане старший лейтенант Аренский появлялся поздно вечером, а то и ночью, когда заканчивал игру ресторанный оркестр.
      Музыканты-мужчины жили здесь же, в задних комнатах, специально пристроенных к дому слева от второго выхода из ресторана. В пристройке по другую сторону поселили Растопчину, трех официанток и певицу ресторанного оркестра, которую тоже пришлось взять из политических. Вся вина бедной женщины заключалась в том, что она влепила пощечину высокопоставленному члену партии, который во время концерта пытался грубо облапать её прямо в гримуборной.
      Прежде здесь жила и Виолетта. В одной комнате с Растопчиной. Княгиня сама предложила скрипачке приют - не с проститутками же селить такую чистую душу?
      Теперь Виолетту, единственную женщину-музыканта, Арнольд уводил с собой. Домой? Ту избушку, где они жили, трудно было назвать домом. Но это было их прибежище, пристанище, единственное место на земле, где они были одни и почти в безопасности. Почти, ибо зависящие от СЛОНа никогда не могут быть ни в чем уверены...
      Построить себе такой же дом, какой отгрохал Аполлон, Аренский не мог, да и не хотел. Он считал, что основательный дом привязывает человека к месту, его жалко бросать, а с некоторых пор Арнольд мечтал на Соловках не задерживаться.
      Когда-то этот домишко был охотничьей избушкой, выстроенной на скорую руку за один летний месяц. Потом поблизости вырос поселок, а в избушке поселился старик - то ли беглый, то ли просто бродяга.
      Конечно, подновлять или как-то обустраивать свое жилье он не стремился, и к тому моменту, как жилец исчез куда-то, избушка покосилась, вросла в землю и имела довольно жалкий вид. Арнольд, когда её приметил ничего другого попросту не было - с ведома Аполлона привел сюда старого плотника, который смог избушку кое-как укрепить столбами и подпорками, но пообещал:
      - Лет пять простоит, а там, начальник, не взыщи!
      В первую встречу Аполлона с Виолеттой ничего в нем как в мужчине не шелохнулось. Разве что глаза её красивые отметил, да и то лишь потому, что Наташу вспомнил. А отправив её обратно в зону, насмешливо подумал: "Представляю, что за зрелище являет собой эта Румянцева нагишом. Как в детском стишке: "Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек!"
      Но потом культчасть получила из центра инструменты, которые раздали музыкантам. Виолетта, уже не в ватнике, а в скромном сером платье, отмывшая с помощью княгини многомесячную грязь - посещение арестантами бани обычно напоминало обязательную акцию, а не подлинное мытье - была похожа на девушку гораздо больше, чем в их первую встречу. Но и только. Девушка выглядела такой худой, что о признаке пола говорила лишь некоторая выпуклость на груди да мелкие черты лица...
      Зато когда Виолетта взяла в руки скрипку, нежно, будто лаская ребенка, пробежала по её корпусу хрупкими пальцами, Арнольд почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Словно не по скрипке, а по его душе провела.
      Она ещё не настроила инструмент, не взяла в руки смычок, а внутри у него уже что-то запело. Это было так неожиданно, как озарение, вспышка между ним и этой девушкой-скрипачкой будто протянулась незримая нить.
      Она, едва заметно улыбаясь, взяла смычок и заиграла... "Валенки"! Запомнила, как в тот раз он задал ей свой дурацкий вопрос.
      Но и тогда Арнольд ещё не понял, что уже попался. Пропал. И теперь обречен думать о ней, хочет он того или нет. И ждать, и искать встречи с нею, ещё ни в чем таком себе не признаваясь.
      Их любовь расцветала на глазах у всех, и знали о ней окружающие прежде самих влюбленных.
      - Наши Ромео и Джульетта, - как-то обмолвилась Растопчина.
      Когда Аполлон рассказал об этом Юлии, она заметила:
      - Повезло девчонке.
      Тот чуть было не взревновал, но Юлия всегда умела его успокоить.
      - Они - Ромео и Джульетта, а ты у меня - Отелло. Я не к тому это говорю, что Аренский твой - красавец писанный, о котором любая женщина мечтает, а о том, что в ИСЧ работают мужчины тонкие, воспитанные, с пониманием. Они умеют воздать должное женской красоте, это же не какому-нибудь вертухаю достаться... Конечно, Аренскому до тебя далеко, но ведь и она - не я. Так?
      - Так, так, моя королева, - закивал Аполлон и опустился на колени перед креслом-качалкой, в которой Юлия, как обычно, сидела.
      А она подумала, что красивой женщине легко дурачить мужчину. У неё как-то в Москве был один ответственный работник, который говорил то же самое стихами. Мол, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Вот и её теперешний сидит у ног, в глаза заглядывает, ждет, не прикажет ли она чего? Такая покорность, конечно, приятна, но до поры до времени. Потом становится просто скучно!
      @int-20 = Когда стены избушки более-менее укрепили, Арнольд стал думать о том, как бы привести в порядок её изнутри.
      Пол в домике был земляной, и Арнольд представлял, как будут мерзнуть из-за этого ножки его любимой скрипачки.
      Он вспомнил день, когда пришел на работу, и спросил у Аполлона:
      - Ты не будешь возражать, если я приведу в порядок заброшенную избушку на окраине поселка?
      - Да ради бога! - не удивился тот. - Конечно, она покосилась и пол там земляной, зато печка, говорят, греет, как зверь. В свое время её сложил некий Капитоныч - печник, который славился по всему Северу. Заметь, его давно нет в живых, а печки, им сложенные, до сих пор горят...
      - Тогда мне понадобятся бревна - стены укрепить, и доски на пол.
      - Хорошо, помогу.
      В это время Арнольд снимал комнату у одной пожилой пары в поселке. Почему же Аполлон не поинтересовался, для чего ему избушка?
      - А зачем я буду спрашивать о том, что у тебя и так на роже написано! - хохотнул майор.
      - Виолетта ещё ничего не знает.
      - Знает, - убежденно сказал Аполлон. - Женщины всегда знают обо всем прежде нас. Мы ещё только подумываем, как вопрос задать, а у женщины уже ответ готов... Можно её, конечно, под конвоем привести, если ты сомневаешься.
      Сам майор, похоже, не отнесся серьезно к собственным словам, но Арнольд в запале не услышал его иронии. Возмутился даже:
      - Этого ещё не хватало!
      - Хозяин - барин, - майор спрятал улыбку. - Ты как, сегодня объясняться пойдешь?
      - А что, ты рядом хочешь постоять?
      - На твоем месте я бы её ещё маленько помариновал, чтобы как следует дозрела. Помнишь, как я с Юлией? Понял: если сразу её из зоны заберу, она не поймет, что быть со мной для неё - благо. Нет, думаю, ты сначала на работу походи, да похлебку лагерную похлебай...
      У Румянцевой Виолетты никогда не было парня. Девочки-одноклассницы встречались с мальчишками, ходили с ними в кино, целовались, а Виолетта часами играла на скрипке.
      Она не чувствовала себя обделенной, даже наоборот, верила словам родителей и педагогов, что раз она музыкально одарена, талантлива, то и должна жить своей жизнью, не тратить её на всякую житейскую ерунду. Ведь всякий талант - точно неограненный алмаз - нуждается в обработке, в шлифовке.
      После скрипки наступал черед пианино, и так каждый день. Для скрипачей в музыкальной школе, а потом и в консерватории класс игры на фортепиано был обязательным предметом, как для студентов института иностранных языков второй язык. То есть после уроков в школе и занятий музыкой у неё совсем не оставалось свободного времени.
      Она все-таки немного завидовала обычным девчонкам, так, самую малость. Перед ними никто не ставил великих задач, никто не говорил, что они обязаны добиваться все новых успехов, чтобы соответствовать уровню музыканта мирового масштаба, что закапывать талант в землю - преступление, потому что дается он далеко не каждому...
      Оказалось, преступление - это совсем другое, то, что её родители и коллеги вовсе не считали таковым: несерьезное отношение к особой миссии советского человека, эйфория от кажущейся свободы, неправильное понимание советской демократии...
      Румянцева оказалась не готовой к жизни в обществе, строящем социализм. Она неправильно вела себя, не о том думала и потому поплатилась за это своей свободой.
      Когда на Виолетту обратил внимание лейтенант Аренский, она испугалась. Слишком много видела вокруг примеров, как бесцеремонно обращались в лагере чекисты с приглянувшимися им женщинами.
      Лейтенант же... он был такой широкоплечий, мускулистый, от него так и веяло грубой физической силой. По сравнению с Виолеттой, худенькой, среднего роста, он выглядел огромным.
      Правда, её страхи оказались напрасными. Лейтенант от неё ничего не требовал, но когда она играла на скрипке, он слушал её, не сводя восторженных глаз, наверное, он был единственный такой внимательный слушатель в ресторане, и Виолетте это было приятно. Она играла для него.
      В тот день, когда лейтенанта повысили в звании, вечером он пригласил её к своему столику. Там же сидел начальник его и самой Виолетты со своей красавицей-женой.
      Бедная скрипачка поначалу растерялась - разве не майор внушал им, чтобы они не смели садиться за столики к посетителям. Но Аполлон Кузьмич тогда добродушно махнул рукой:
      - Садись, сегодня я разрешаю!
      В этот вечер Арнольд единственный раз танцевал с Виолеттой. Ей неожиданно приятно было ощущать на спине его сильную руку и вообще, прикрыв глаза, покоиться в его объятьях. Танец с... теперь уже старшим лейтенантом она вспоминала долго....
      А между тем ремонт в избушке заканчивался. Полы из досок, настланные на толстые бревна, существенно уменьшили высоту и без того низенькой избушки, зато теперь в ней было очень тепло.
      Плотник сколотил стол, лавки, и, когда затопили печку, по избушке разлился терпкий запах свежей древесной смолы.
      Вместо кровати сколотили нечто вроде полатей. Теперь уже бывшая квартирная хозяйка Арнольда сшила для него ситцевый чехол под матрас, который он набил сосновыми лапами. Оставалось раздобыть одеяла и подушки.
      Их - вместе с меховым покрывалом из зайца - прислала Арнольду Юлия. Ее гражданский муж натаскал в их дом у моря столько мехов и теплых вещей, что ими можно было согреть не одну семью.
      Виолетта не знала, чем Аренский занимается, но сразу почувствовала, что он почти перестал уделять ей внимание. Девушка расстроилась. Она и так ела понемногу, а тут и вовсе потеряла аппетит, вздрагивала от каждого стука двери, а когда в ресторане собирались посетители и начинал играть оркестр, молодая скрипачка не сводила глаз с входящих в зал, и каждый раз на её лице отражалось явное разочарование. Неужели она перестала его интересовать?
      А через неделю он пришел к концу их работы и сел за обычным столиком, поближе к оркестру.
      Виолетта почувствовала, как внутри неё все запело - смычок летал в её руках, как будто она натерла его не канифолью, а какой-то волшебной мазью.
      Арнольд не ушел и после того как музыканты кончили играть, а она стала укладывать скрипку в футляр. Он ждал ее! Сердце Виолетты ухнуло вниз, ноги её еле держали. Она поняла: то, что должно случиться, произойдет именно сегодня.
      - Виолетта, - сказал Аренский, и произнесенное им имя показалось девушке куда более звучным, чем прежде. - Виолетта, я люблю вас. Любите ли и вы меня?
      Она хотела сказать "да", но никак не могла разжать губы. Все её существо отчего-то перестало подчиняться ей.
      - Скажите, - продолжал он, - вы пойдете сегодня со мной?
      Что говорят в таких случаях порядочные девушки? И делают ли порядочным девушкам подобные предложения?
      Она давно не думала о себе так, потому что порядочным девушкам не говорят "Эй, ты!" или "Поди сюда, чмо болотное!" И такие девушки не носят грязные вонючие тряпки, которые не всегда найдешь и на мусорных свалках...
      А если она скажет "нет" и он уйдет, чтобы никогда больше не прийти? Конечно, по ту сторону жизни, в Ленинграде, все было бы по-другому, с цветами и долгими гуляньями в парке при свете белых ночей. И он бы сделал ей предложение, но пойти с ним не куда-то, а в загс... Господи, о чем она думает?!
      Конечно, обидно, что ты не можешь, как другие девушки, стать женой любимого человека, а будешь его... любовницей. И вроде это слово происходит от слова "любовь", но люди всегда вкладывают в него неприятный смысл. Получается, она будет женщиной вне закона. Любовницей чекиста.
      Ее соседка по нарам Вера, у которой расстреляли всех родных, а с нею самой чекисты обошлись куда грубее, чем... чем Виолетта могла бы себе представить, говорила, что все энкавэдэшники - твари ползучие и заслуживают только пули в лоб.
      Виолетту смутило слово "все". Значит, и Аренский такой, как все? Выходит, она любит "тварь ползучую"? А ей казалось, что у него такие добрые серые глаза...
      Странная штука любовь, подумала она, чем больше ей сопротивляешься, тем она тебя крепче привязывает к любимому. "А надо ли так уж сопротивляться?" - резонно спросил её внутренний голос.
      "За", "против", как на комсомольском собрании. Виолетта разозлилась на себя.
      Наверное, потому, когда Арнольд спросил, хочет ли она уйти с ним, девушка, устав от споров с самой собой, просто согласно кивнула.
      Глава пятнадцатая
      - Ты хочешь, чтобы мы развелись? - прервала длинную речь мужа Катерина.
      - Не надо понимать меня так примитивно, - поморщился Федор. - Как раз этого я хочу меньше всего. В нашем ведомстве неодобрительно относятся к разводам. Считают, что если ты не сумел сохранить первичную ячейку общества, то не сможешь руководить коллективом.
      - Вот оно что! - иронично вскинула брови Катерина. - В вашем ведомстве! Именно это тебя так волнует.
      - Волнует. А поскольку мое ведомство волнует чистота наших рядов, она волнует и меня. Я понимаю, твое происхождение накладывает отпечаток на твое отношение к людям - друзей ты выбираешь себе из самых низов, но надо же учиться! Вагоновожатая. Циркачка. Ты хоть раз подумала о том, что я хотел бы общаться с людьми из хорошего общества? Не пора ли расти над собой, встречаться с интересныи людьи, которые собой кое-что представляют......
      - А мне показалось, что именно внимание вагоновожатой так польстило сегодня твоему самолюбию.
      - Не говори глупости, я поддерживал твою компанию, как ты сама меня просила... И смотрел, как манерничает твоя любимая подруга. Наверное, она думает, что её поведение выглядит аристократично. Насмотрелась на своих гастролях на зрителей, сидящих в ложах...
      Катерина расхохоталась.
      - И это ты говоришь о Наташке? Тебе кажется, что она изображает из себя аристократку?! Да, к твоему сведению, ей и не надо никого изображать, потому что она - аристократка и есть.
      - Это ей так в приюте сказали?
      - Ей никто ничего не говорил. Это она сказала, что из приюта, а на самом деле никогда там не была...
      - Вот как? А откуда она на самом деле?
      - Ты слеп, Головин! Не смог даже разглядеть в Романовой представительницу своего класса! Если я хоть что-то понимаю, князь в вашей табели о рангах выше графа.
      - Кого ты слушаешь! Да я аристократку за милю учую.
      - Значит, на этот раз твой нюх тебе изменил. Ни на чем не основанная антипатия к моей подруге застила тебе глаза.
      - Представим на минутку, что я ошибся. Тогда скажи мне, кто твоя Наташа на самом деле?
      - Это не моя тайна, - сухо сказала Катерина.
      - В этом-то все и дело! - подчеркнуто тяжело вздохнул Головин. - Если бы ты относилась ко мне, как положено относиться к любимому мужу, ничего от меня не скрывая, не было бы между нами размолвок. Твоя тайна, моя тайна... Неужели ты думаешь, что я, узнав о подлинной личности Романовой, тотчас побегу с доносом в ОГПУ? Хорошего же ты мнения об отце твоего сына!
      - Да зачем тебе это знать?!
      Если бы Головин был на самом деле честен со своей женой, как он в том пытался её убедить, он бы сказал:
      - Чтобы пойти в НКВД не с пустыми руками.
      Несмотря на свою мужественную внешность, Федор Арсентьевич не то чтобы был трусом во всех своих проявлениях, но власти и её карающего органа ОГПУ - панически боялся.
      В свое время выживший после раны, которую его враг посчитал смертельной и потому не стал его добивать, Головин теперь лихорадочно цеплялся за свою жизнь. И в этом стремлении начисто отрицал моральные принципы своего древнего рода, в котором были и рыцари, и крестоносцы... Мужчины смелые и героические. Возможно, были трусы, но история о них никаких сведений не сохранила.
      Враг Головиных Зигмунд Бек не представлял себе, насколько легко ему было бы попросту сломить Федора, имея для этого множество инструментов в своем арсенале, а он охотился за ним долгие годы. Но разве мог он знать, что последний отпрыск славного рода так слаб. Зигмунд переоценил своего противника и потому погиб на этом тернистом пути...
      Сейчас Головин умышленно распалял свою жену мнимым недоверием, зная, насколько она эмоциональна. Лишь в запале Катерина может проговориться, и к этому её надо подвести.
      - Пустяки это все, - выговорил он с нарочитым презрением. - Твоя Романова - мещанка с претензией и ничего более.
      - Мещанка с претензией? - тут же загорелась Катерина. - Да она такая же мещанка, как ты - большевик!
      - А это уже оскорбление! - сказал он грозно и надвинулся на нее. - Так что же это за тайна? Она, как и ты, крестьянка?
      Теперь он хотел жену уязвить, выплеснуть эти самые эмоции через край.
      - Она - княжна, понял? Княжна Ольга Лиговская.
      - Лиговская? - чем-то ему была знакома эта фамилия. Красавица Леонора! Федор встречал её в Петербурге. Она несколько засиделась в девицах. Головин был совсем юнец, семнадцати лет, когда она вышла замуж за Владимира Лиговского... Тесен мир! Говорили, она умерла родами, но девочка осталась жива...
      - Замечательно! - воскликнул он, забывшись. - Этот факт кое-кого заинтересует... Надо подумать, как его получше преподнести... Семен Израилевич говорил, вроде в Москве до сих пор скрывается какая-то террористическая организация... И надо же, вот она, у нас под боком!
      - Что ты несешь, Федя, опомнись!
      - Все в порядке, Катюша, не волнуйся. Пришла пора нам с тобой подумать о себе: что мы можем дать советской власти, чтобы она признала в нас лояльных граждан. Вот он, шанс, удивляюсь, что ты сама этого не понимаешь. Не думаешь ни обо мне, ни о сыновьях...
      - Не впутывай детей в свои подлые замыслы.
      - Слова, Катюша, слова... Мы с тобой десять лет живем вместе. Уместен ли твой пафос? "Подлый замысел". Звучит как-то по-книжному, ты слишком много читаешь.... А между тем у меня, как у всякой разумной особи, просто развит инстинкт самосохранения. И заметь, не только самосохранения, но и сохранения своей семьи, своего потомства... Кстати, я знаю один кабинет, где граждан по таким вопросам принимают круглосуточно...
      - Ты никуда не пойдешь!
      Катерина кинулась к шкафу с одеждой, где висела портупея Федора и, вынув из кобуры пистолет, стала в дверях.
      - Ты не взвела курок! - ухмыльнулся он.
      - Не волнуйся, я успею взвести. Один хороший человек Вадим Зацепин ещё пятнадцать лет назад показал мне, как это делается.
      Головину стало не по себе - черт не разберет, что у этих баб на уме! и он сделал попытку приблизиться к Катерине. Попутно стараясь её "заговорить".
      - Кто такой Вадим Зацепин? Ты прежде никогда о нем не говорила.
      - К великому твоему сожалению, его давно нет на свете. Ты ведь не догадываешься, что порядочные люди были и среди белых офицеров... Стой, где стоишь, иначе я выстрелю!
      - Катюша, женщины не должны играть в подобные игры. Подумай, у нас прекрасный сын, я занимаю ответственную должность, мы можем надеяться на прекрасное будущее...
      Он сделал ещё шаг вперед. Катерина взвела курок.
      И вдруг - Головин с облегчением вздохнул - из кухни послышались шаги, и перед ними возникла Азалия Дмитриевна... тоже с пистолетом в руке. Краем сознания Федор отметил, что представлял себе домработницу в каком угодно виде, но только не с оружием. Оно выглядело при ней таким же чужеродным предметом, как если бы она появилась вдруг в военной форме.
      Еще было непонятно, на кого собирается направить пистолет домработница, но Федор уже успокоился, нутром понял, что женщина явилась не по его душу.
      - Азалия Дмитриевна, - растерянно сказала Катерина, - что вы здесь делаете?
      - Как это, что? Выполняю свою работу - слежу за порядком в вашем доме.
      Слово "порядок" в её устах сейчас имело какой-то особый смысл. И, как видно, не только Федор, но и Катерина никак не могла постичь происшедшую с домработницей метаморфозу.
      - Вот уж не думала, что вы умеете оружие держать в руках! съехидничала Катерина.
      - Не только держать, но и применять, - сухо парировала та. Согласитесь, я появилась здесь вовремя.
      - Азалия Дмитриевна, - мягко заговорил Федор, так, как обычно говорил он с женщинами, которых пытался очаровать. - По-моему, вы переоцениваете напряженность момента. Неужели вы думаете, что Катерина Остаповна смогла бы выстрелить?
      - Думаю, смогла бы. И перестаньте идеализировать эту женщину! Вспомните, она вам только что угрожала!
      - Но вы ни разу ничем не стукнули, не зашуршали - в доме стояла тишина, когда мы пришли, - задумчиво сказала Катерина. - Значит, вы подслушивали.
      - Я сначала хотела выйти, предупредить, что дома, но потом ваш разговор стал так интересен... А кроме того, я накануне нашла один тайник, объяснение которому тоже надеялась услышать от вас...
      - Какой тайник? В нашей квартире? - изумился Федор.
      - Об этом потом. Когда вы его увидите, поймете, что эта женщина мизинца вашего не стоит! Она обманывала вас все время!
      - Хотите сказать, у неё есть любовник?
      - Почему обязательно любовник? Иной раз преступления творятся не только на почве любви, но и на почве чуждой идеологии.
      - А где вы взяли пистолет? - опять спросила Катерина, а про себя подумала: "Она нашла драгоценности, которые оставил мне первый муж. И, самое страшное, я не смогу объяснить, откуда они у меня".
      - Мне его выдали. На службе.
      - Не надо было вам этого говорить, - озабочено покачал головой Федор.
      "Какой ужас! - содрогнулась Катерина. - С моего мужа на глазах облетают все его принципы, как осенние листья с дерева. Он отрекается от меня, чтобы идти в паре с этой... чекисткой! Беспокоится, что она была вынуждена передо мной раскрыться! Я сплю и вижу кошмарный сон, или в кошмар превращается моя жизнь?!"
      - Ничего страшного, Федор Арсентьевич, сейчас приедут мои товарищи, и гражданка Головина отправится туда, откуда вряд ли вернется. Притом хочу заметить, я - не какая-то там шпионка, а государственная служащая, и мне нечего бояться. Тем более человека, явно участвующего в контрреволюционном заговоре...
      - Азалия Дмитриевна, она - мать моего сына.
      - Не волнуйтесь, Федор Арсентьевич, государство поможет вам его воспитать таким, каким должен быть настоящий советский человек!
      "Они со мной уже разобрались, - поняла Катерина. - И даже в расход списали, - не чувствуют во мне опасности? Думают, что я покорно приму участь, которую мне уготовили. А почему вообще они считают, будто им все дозволено? И все сойдет с рук?.. Причем решили не только мою судьбу, но и судьбу моих детей. О Пашке даже не вспомнили. А как же, ему ведь уже пятнадцать лет, вполне созрел для лагеря..."
      Пистолет в её руке вздрогнул словно независимо от нее. Будто ему передались мысли Катерины, и он сам за неё принял решение. Платье Азалии Дмитриевны на груди окрасилось кровью. Падая, она успела нажать на курок, но пуля ушла в пол прямо у ног Федора.
      На мгновение в квартире настала тишина, а потом её нарушил крик Федора, похожий на визг:
      - Что ты наделала, идиотка! Я ведь нарочно ей подыгрывал. Даже если бы тебя арестовали, я бы сделал все, чтобы тебя вытащить...
      "Так же, как своего друга Яна Поплавского ..."
      Этот пистолет в её руке все-таки был странный, он продолжал изрыгать громы-молнии, когда она уже перестала о нем думать. Катерине казалось, что она старается удержать палец на курке, но какая-то сила спустила его, и Федор рухнул на пол, деревянно стукнувшись об него затылком.
      Катя хорошо стреляла. Это у неё от мужа матери Остапа, которого она прежде считала родным отцом. Но, оказывается, когда живешь рядом с человеком с самого детства, многие его навыки передаются не по наследству, а прямо из рук в руки...
      Катерина посидела, подождала, не придет ли кто-нибудь из соседей, не постучит ли. Но и на лестнице, и у двери парадного было тихо, будто их дом в одночасье вымер.
      Она взялась было за телефонную трубку, чтобы позвонить в милицию и сообщить, что она убила человека... Нет, двух человек, но потом...
      Потом её сознание как бы раздвоилось. Человек, всегда сидящий в Катерине, матери и гражданке, продолжал мысленно кричать о том, что война давно кончилась, а она все стреляет, что она убила отца своего ребенка и женщину, которая служила в НКВД. Эта организация не прощает убийства своих сотрудников. Ее расстреляют, а сыновей отправят в лагеря для детей врагов народа. Они пострадают ни за что. Вернее, из-за людей, о которых мало кто скажет доброе слово...
      А другой человек, отстраненно-хладнокровный, сунул свой пистолет в руку Федора и сцепил его пальцы на рукоятке.
      После содеянного Катерина-двойник прошла в кухню и вскрыла тайник с драгоценностями - она теперь и сама видела, что сюда лазили чужие руки.
      Головин действительно о нем не знал, но не потому, что Катерина ему не доверяла или сама хотела этим богатством воспользоваться, просто Федор все время повторял, что он не хочет брать чужой копейки. Он называл бывшего мужа Катерины разбойником, и о драгоценностях, оставленых им, она ничего Головину не сказала.
      Да, её бывший муж был разбойником, но к тому времени, как он надумал сбежать за рубеж, он уже был майором НКВД и оформил свой побег таким образом, чтобы не пострадали ни жена, ни сын. Ему бы и в голову не пришло занять сторону агента НКВД против собственной жены!
      И потом, он оставил Катерине кучу драгоценностей, чтобы она ни в чем не нуждалась. Словом, она никогда не могла бы сказать, что её первый муж был трусом или подлецом.
      Да, Дмитрий Гапоненко по кличке Черный Паша уехал из страны с другой женщиной. Что поделаешь, он полюбил. Каждый человек имеет на это право. Головин же её попросту предал...
      В прошлом простой рыбак Черный Паша оказался порядочнее аристократа, графа...
      Но у неё оставалось совсем мало времени. В любую минуту могли хватиться Азалии Дмитриевны или позвонить к ним домой - Федору частенько звонили с работы.
      Катерина собрала драгоценности в небольшой баульчик Федора - когда-то в студенческие времена он ходил с ним на практику - и осторожно выглянула на лестничную площадку. Никого не было. Она бесшумно выскользнула за дверь и осторожно дошла до парадного. Меньше всего ей хотелось встретиться с кем-нибудь из соседей.
      В ресторане они посидели часа четыре и ушли около шести вечера. Сейчас была половина девятого. Выпавший накануне снег расстаял, и на улице опять стояла серая промозглая сырость, с наступлением темноты превратившаяся в чернильную.
      Она шла к подруге, единственной, с кем Катерина дружила уже пятнадцать лет. Вместе они пережили так много, что вопрос о том, доверять или не доверять друг другу самое сокровенное, давно уже не возникал.
      Все Наташины домочадцы, включая Аврору, сидели за столом в гостиной и пили чай. Комната теперь выглядела существенно меньше, потому что её перегораживала легкая цветная ширма, за которой стояла кровать Наташи и Бориса.
      - Это называется, пришли из ресторана! - со смехом рассказывала Наташа, пока Борис помогал Катерине снимать шубу. - А ведь я всего лишь предложила попить чаю с тортом, но они пока не поужинали, и слышать не хотели о чае. Садись, Катюша, чайку с нами попьешь.