Берег был безлюдный. Человек уже потерял надежду на то, что кто-нибудь снова подойдет к нему, предложит воды и хлеба, осведомится, нет ли у него в чем нужды, как поступила утром старая рыбачка. И как горевала она, что не может побыть с ним подольше или хотя бы позвать к нему священника!.. Путь к дому ей предстоял немалый.
      «И не нужно бы сейчас чужому человеку оставаться здесь на виду, – добавила она, покачивая головой. – Наши мальоркинцы народ дикий, чуть услышат – человек говорит как-то не по-нашему, сейчас же на него накинутся. Это, мол, императорский прихвостень. А их в Кастилии и Арагоне даже за людей не считают, я ведь с господами где только не побывала: и в Севилье, и в Толедо, и в Мадриде… Там так и говорят: моряки, мол, мальоркинцы, испокон веков прославленные, не хуже каталонцев и португальцев, но теперь-то им куда плавать? То на алжирцев, то на нормандцев с бретонцами нарвешься! Ну, мол, те, что к морю поближе живут, еще ничего, с ними еще поговорить можно… А без моря мальоркинцы как были дикарями, так дикарями и остались…»
      Человек попробовал повернуться на бок, но не смог. Сейчас, когда день уже близится к концу, на этом берегу никого не увидишь… И никакого корабля, который прибудет за ним, как пообещал этот малый из трактира, не видно… Никто, понятно, на него не накинется, да и из-за чего бы им накидываться?
      Надвигался вечер, а за ним – бессонная ночь. Правда, ночью будет холодно, однако жажда и тогда не перестанет его донимать. Но вот об этом-то и не следует думать!
      «Займемся чем-нибудь другим», – приказал себе человек.
      Вот, например, уже два дня он наблюдает морских ласточек. Ни на мгновение не замедляя своего стремительного полета, они с резким криком влетали, точно вонзались, в крошечные, еле различимые глазом расщелины скал.
      Вход в ласточкино гнездо так мал, что ни одна рука и ни одна лапа не сможет вытащить оттуда птенцов. А для того чтобы разорить гнездо, пришлось бы действовать ломом, и неизвестно еще, поддается ли лому твердыня скалы. Что же означает этот резкий, точно испуганный крик, с которым птица проникает в свое собственное жилище? Вход в гнездо мал, да и само гнездо невелико, ласточка с трудом в нем умещается. Когда она кормит птенцов, виден ее раздвоенный, все время подрагивающий хвостик.
      Возможно ли, что, возвращаясь домой, эта ловкая птица каждый раз опасается, как бы полет ее не закончился скверно?
      Жаль, что поблизости нет сведущего и умного человека, который разъяснил бы, что помогает ласточке делать такие точно рассчитанные движения… Глаз? Ухо? Многолетний навык, передаваемый от поколения к поколению? А может статься, те первые, поселившиеся на берегу ласточки и разбивались насмерть?
      «Глупец! – укорил сам себя человек. – Не надо быть ни умным, ни сведущим, чтобы понять: господь бог, сотворив эти нежные, слабые создания, наделил их поразительной способностью к самозащите. А главное – к защите своих беспомощных птенцов».
      По воде густо пошли красные пятна. Неба человек не видел. Но по тому, как спина его внезапно взмокла от пота, а тело стала сотрясать мелкая дрожь, он понял, что наступил час заката… Близятся сумерки, а за ними – боже мой, боже мой! – ночь.
      Вдруг человек прислушался. Перекрывая непрестанный звон в ушах, до него донесся шум скатывающихся по тропинке камней, говор, смех. Он с надеждой открыл глаза, но тотчас же зажмурился снова. Эти навряд ли захотят ему помочь!
      За господином, шагающим впереди, волочился, вздымая тучи песка, бархатный плащ, а на ногах красовались зеленые шелковые чулки и зеленые же с прорезями туфли. За ним легко шагал мальчик в красивых франтоватых сапожках, а дальше шестеро босых людей тащили за господами что-то, очевидно, очень тяжелое – так глубоко уходили в песок их ноги.
      Лежащий у тропинки плотно сомкнул веки и даже попытался пододвинуться к скале. От сделанного усилия кровь больно толкнулась в виски и в горло.
      Он не мог видеть, что мальчик, шагающий за высоким господином, повернул назад и озабоченно наклонился над ним.
      – Что с вами? – услышал он нежный женский голос. – Не можем ли мы вам чем-нибудь помочь?
      «Это мне снится. А может быть, – подумал человек испуганно, – снова начинается бред?»
      Прохладная рука скользнула по его лбу.
      – Нельзя оставлять его здесь, на этом безлюдном берегу! – сказала женщина, одетая пажом. – Мне кажется, что и третьего дня он лежал на этом самом месте… Как-нибудь доставим его в трактир.
      – Жив ли он? – спросил мужской голос.
      – Жив, но он без сознания, – сказала она.
      И тогда лежащий открыл глаза.
      Великий боже! Такие лица он видел на изображениях мадонны в Генуе, в Толедо и вот совсем недавно – в соборе Сен-Дье в Вогезах. Только глаза эти темно-желтые, как у кошки или у птицы.
      – Опять бред! – пробормотал он.
      Женщина подала знак носильщикам.
      – Оставьте двоих стеречь поклажу, – распорядилась она. – Этот человек нуждается в нашей помощи. Надо доставить его в трактир.
      Лежащий под скалой прислушивался к этой кастильской и вместе с тем не кастильской речи. Твердое кастильское «р» звучало в этих устах нежно и странно, точно к нему примешивался какой-то трудноуловимый звук.
      Потом огромная красная волна, отороченная белой пеной, с грохотом кинулась на него, и он потерял сознание.
      Носильщики с неохотой исполнили распоряжение. Нанимал их сеньор капитан, а не этот мальчишка или женщина, одетая мальчишкой. Знатные госпожи, отправляясь в дорогу, часто переодевались в простое мужское платье. Однако эти, как видно, слишком богаты, если не жалеют бархата и шелков. А что касается людей, которые нуждаются в помощи, то их и на Мальорке хватает… Этот, под скалой, – явно чужак. Только у басков в горах можно увидеть такие отливающие медью волосы… Даже издали они бросаются в глаза. А красные пятна, выступившие на его щеках, – это, конечно, следствие воскресной выпивки. Его красивый когда-то камзол сейчас лоснится от грязи. Пуговицы на нем, надо думать, были серебряные, и бродяга либо пропил их, либо проиграл в кости: вместо них на бархате явно выделяются синие невыгоревшие кружки. А рубахи или куртки под камзолом у него и вовсе нет.
      А может статься, толковали между собой носильщики, что и господин капитан, и женщина, переодетая мальчишкой, и этот бродяга хотели добраться до Кастилии, но, узнав, что Карл Первый сбежал в Гент, а во всей стране творится эдакое, сами решили дать тягу…
      Человек прогнулся оттого, что его все время толкало. Открывать глаза не хотелось. Но даже сквозь опущенные веки ему виделось что-то густо-красное… Солнце? Значит, ночь уже прошла? Господи, еще один день муки! А ведь как он уверовал в слова рыбачки! Поделившись с ним хлебом и напоив свежей водой, она сказала: «Тебе уже недолго терпеть, бедняга. Ты уже „обираешься“, словно паутину снимаешь с себя. Точь-в-точь как мой старик перед смертью. Да и годы, видать, уже подошли: вон сколько седины в волосах! А в молодости ты, думается, был русый?»
      В молодости? Да, молодость уже прошла, но и до старости еще далеко. А когда и почему проступила седина в волосах, он и сам не мог бы сказать…
      Он слабо пошевелил левой рукой, и тут его опять с силой толкнуло. Эге, пальцы уже как будто слушаются его! И руки. Правую, висевшую, как плеть, он, сам не веря себе, без усилия поднял и опустил на грудь. Какое счастье! Дыхание он все же перевел с опаской. И тотчас же его снова бросило вверх, вниз и больно толкнуло в сторону.
      Только сейчас он огляделся по сторонам и уже полной грудью вдохнул воздух. Пахло чем-то очень-очень знакомым: нагретым деревом.
      Эх, Франческо, Франческо, там, в Вогезах, ты, конечно, мог позабыть этот запах… А ведь не так давно тебя ссадили с корабля! Пахнет не просто нагретым деревом, а мокрым нагретым деревом… И морем! И съезжаешь ты то в одну, то в другую сторону не от слабости. И лежишь ты не на тропинке и не в грязной комнате трактира.
      Франческо Руппи, ты лежишь в каюте! И погляди, какая на тебе белоснежная сорочка. И пахнет от нее – ты не ошибся – розовым маслом… Что это тебе напомнило?
      Ах, воспоминания! Но ты ведь давно научился ими управлять… Правда, тогда только, когда открываешь глаза. С закрытыми глазами ты перед воспоминаниями бессилен…
      …Генуя… Дом под парусом… Эти раны никогда не перестанут ныть. Боже мой, боже мой, Франческо, так тебе и не пришлось проводить в последний путь твоего дорогого сеньора Томазо!
      Франческо Руппи стиснул зубы. Некоторое время он лежал с открытыми глазами… Почему воспоминания всегда несут боль?.. Нет, не всегда… Даже сейчас ты можешь ясно представить себе радостные глаза женщины, которую ты никогда не забудешь…
      И опять мрачное обиталище на самой мрачной улице Вальядолида, неопрятная постель, где тебе выпала горькая честь сложить остывающие руки на груди господина твоего, адмирала… Шестеро слуг мечутся вверх и вниз по скрипучей лестнице… У изголовья, отирая предсмертный пот со лба отца, стоят Диего и Эрнандо. Как похож Диего на отца! Та же красноватая кожа, оттененная рыжеватыми волосами… Да, внешнее сходство Диего с отцом поразительно… А Эрнандо… Вот это был бы достойный преемник вице-короля Индии! Но звание наследует не он, а законный сын. Да Эрнандо за этим и не гонится…
      Все растерянные, все плачут, хотя неминуемый час приближался давно… Эрнандо взглядом благодарит Франческо за последнюю услугу, оказанную его дорогому отцу. В ответ на недоуменный безмолвный вопрос Диего он шепчет что-то брату на ухо…
      Единственный, кто не плачет, это другой Диего, не сын, но ближе сына, – Диего Мендес. Но он так стиснул зубы, что на него страшно смотреть…
      А потом? Потом – Париж… Фра Джованни Джокондо… Пакет, врученный Франческо для передачи в Сен-Дье в Вогезах. Потом – это страшное, это горькое наследство, о котором он был оповещен Генуэзским банком… Эти цехины, дукаты, кастельяно жгли ему пальцы…
      Он уже не нищий Франческо Руппи, он может поехать куда угодно. Для этого не придется наниматься к португальцам… И вот – это плавание, так неожиданно оборвавшееся у берегов Мальорки… Громыхающие, наскоро сколоченные ящики… Их впопыхах сбрасывали прямо на прибрежную гальку… И этот славный парень, матрос, виновато сунувший ему свои, быть может, последние гроши: «Бери, не стесняйся! Ведь твои золотые на Мальорке никто не разменяет. Разве что трактирщик…»
      Увы! Когда больной пришел в себя, трактирщик заявил, что денег при нем вообще не было… Что все его достояние – эти серебряные пуговицы на камзоле.
      «А вот сейчас и пуговиц нет», – Франческо грустно усмехнулся.
      Да, а что же сказал ему на прощанье этот славный парень, матрос?
      «Пускай мы не доставили тебя куда положено, но хорошее дело все-таки сделали. До Толедо мы не добрались, но и тут, на нашей Мальорке, этот товарец пригодится. Я сам ведь мальоркинец. А ты обязательно иди к трактиру – вон видишь дом под черепицей. Но что-то уж больно ты красный сейчас, сеньор Франческо… Не схватил ли ты какую-нибудь хворь? Дождись, знаешь, попутного корабля и лучше всего отправляйся обратно. Ни в Кастилии, ни в Арагоне тебе сейчас показываться нельзя… Там такая сейчас заваривается каша!»
      А рыбачка еще обозвала своих мальоркинцев дикарями!
      …Потом – берег… Женщина с темно-желтыми глазами… Вот видишь, Франческо, снова наплывает какой-то бред! Припомни, как ты очутился на корабле. Значит, не зря тот верзила срезал с камзола твое последнее богатство… Он сдержал слово и доставил тебя на корабль. Правда, он тоже бормотал о какой-то смуте в Сеговии или Толедо…
      «Итак, ты лежишь в каюте, – сам с собою рассуждал человек. – Каюта необычная, такие тебе еще не доводилось встречать, хотя разных кораблей ты повидал немало… Может, это бред, но над твоей койкой висит зеркало… Смотрелся ли я во время плавания в зеркала? – прищурясь, вспоминал человек. – На „Санта-Марии“ борода у меня еще не росла, а потом мы с товарищами брили друг друга… В море зеркало – такая же излишняя роскошь, как и кружева у ворота сорочки, которые только щекочут шею!»
      Франческо чуть было не рванул их с досады, но тут же строго сказал себе:
      «Сорочка чужая. Будь благодарен человеку, который так тебя приодел! – Потом он погладил подбородок, с удивлением провел рукой по щеке. – Святая дева из Анастаджо, неужели? Словом, Франческо, ты чист, выбрит, можешь двигаться… А ну-ка!..»
      Он разом спустил с койки обе ноги на танцующий под ним пол каюты. До пояса укутанный в одеяло (кроме длинной сорочки, на нем ничего не было), он неуверенно шагнул, повернулся к зеркалу. Все так… Неужели этот верзила догадался?.. Да нет же, потом был берег, старая рыбачка… А потом эта девушка… Из-под двери бил такой нестерпимо яркий свет, что Франческо зажмурился. Ох, опять наплывает эта слабость! Он быстро шагнул к койке и сделал это вовремя, так как тотчас же дверь распахнулась и захлопнулась снова.
      Вошла та девушка. Значит, тогда был не бред? Или сейчас начинается бред?
      – Почему вы вставали? Даже на палубе было слышно, как вы топаете по полу! Сейчас я позову сеньора капитана.
      – Это вы вчера подобрали меня на берегу? – спросил Франческо.
      – Совсем не вчера. Мы уже трое суток в море.
      Приоткрыв дверь, девушка окликнула кого-то.
      – Скажите сеньору капитану, что больной пришел в себя, – сказала она тихо. И с улыбкой повернулась к лежащему на койке: – А как по-вашему, я хорошо говорю по-кастильски?
      – По-кастильски вы говорите лучше, чем я. Простите, – начал он умоляюще, – меня интересует…
      – Обо всем, что вас интересует, вы поговорите с сеньором капитаном или с сеньором эскривано… Меня можете называть сеньорита, – добавила девушка, выходя.
      Постучавшись, в каюту вошел высокий, красивый, уже немолодой господин.
      – Я капитан и владелец этого корабля, – представился он. – А вы, как я понимаю, сеньор Франческо Руппи… Или, вернее, автор дневников, но, по обычаям нынешнего времени, называете себя вымышленным именем…
      – Святая владычица, вы прочитали мои дневники?!
      – И дневники, и записи расходов, и пояснения к картам, и рекомендательные письма, – признался капитан. – И должен сказать, что с ними ознакомился не один я… – Заметив, как кровь прилила к щекам больного и снова отхлынула, он остановился.
      Сейчас его собеседник был так же мертвенно бледен, как тогда вечером, когда его наконец дотащили до трактира.
      – Я полагаю, что беспокоиться вам не о чем, – сказал капитан, опустив свою мягкую, теплую руку на локоть своего подопечного. – И хотя с нами на корабле находится сеньор, которому я никак не мог отказать в ознакомлении с вашими бумагами, повторяю: вам не о чем беспокоиться. Я рад, что откупил у этого парня из трактира ваш драгоценный мешок. Бумагами вашими этот болван в лучшем случае растопил бы печь. А из рекомендательных писем мы узнали, что вы отправляетесь туда же, куда и мы… Правда, парень этот болтал, будто он доставил вас на берег, где вы будете дожидаться какого-то корабля, но должен пояснить, что к тому безлюдному берегу, где мы вас нашли, могут приставать разве что рыбачьи лодки… Сейчас я не стану больше вас утомлять, но сеньор Гарсия, эскривано, просит разрешения навестить вас, как только вы достаточно окрепнете. Он предполагает задать вам несколько…
      – Сеньор капитан, простите, но я прерву вас, – с трудом выговорил Франческо. – Я простой человек, сын и внук простых людей, но мне никогда не пришло бы в голову разглядывать без разрешения чужие бумаги… Простите еще раз… Вы столько для меня сделали, что я, конечно, не должен был бы вам это говорить…
      Капитан оставил его слова без внимания. Он только заметил, улыбнувшись:
      – Мешок с бумагами я купил у трактирного слуги до того, как повстречался с вами, и считал, что вправе распорядиться ими по своему усмотрению… Кстати, это моя племянница навела меня на мысль о том, что валяющийся на берегу оборванец – тот самый человек, которого рекомендуют столь прославленные лица… Так как мы нашли вас в праздник рождества пресвятой богородицы, то наши матросы поначалу звали вас не иначе, как «Спасенный святой девой». Некоторая крупинка истины в этом есть: можно считать, что вы действительно были спасены девой, но уж святой я бы затруднился ее назвать! Надеюсь, что вы не в обиде на меня, сеньор Педро Сальседа?
      Не замечая острого, испытующего взгляда, который бросил на него капитан, Франческо со вздохом облегчения откинулся на подушку.
      – Ах, вы, как и все, опять об этом Сальседе! Простите, но должен признаться, что имя это мне уже в достаточной мере надоело! Нет, уважаемый сеньор капитан, я не Педро Сальседа. Я был простым слугою, а Педро Сальседа – пажом. Как вы, вероятно, знаете, быть пажом у какого-нибудь высокопоставленного лица считается в Испании большой честью. Я такой чести не заслужил. Разрешите мне немного собраться с мыслями и не пеняйте, если я буду говорить медленно, – произнес Франческо умоляюще. – Как ни горько мне в этом признаться, но я уже начинаю забывать этот прекрасный язык, на котором мы с вами беседуем…
      Франческо был вправе сказать, что и капитан хотя отлично изъясняется по-кастильски, но его, как и сеньориту, выдает какое-то отнюдь не кастильское произношение.
      – Скажите откровенно, не слишком ли утомительна для вас эта беседа? – смущенно спросил капитан. – Мне и так достанется от племянницы. Она…
      Но Франческо его не дослушал.
      – Так случилось по воле господней, – передохнув, произнес он, старательно подбирая слова, – что в списках команды, ходившей в первое плавание с адмиралом, отсутствуют многие имена…
      – Поскольку вы сами завели об этом речь, – обрадованно перебил его капитан, – я уж позволю себе выслушать вас до конца. Буду весьма признателен, если смогу выяснить всё интересующее моего друга, сеньора Гарсиа, и тому не придется беспокоить вас… Он… как бы сказать… он несколько многословен, и племянница моя старательно оберегает вас от его посещения. Дело в том, что ему удалось ознакомиться с платежными списками Кристобаля Колона, и, как вы изволили заметить, в списках этих отсутствуют многие имена, названные в ваших дневниках… Чем можно объяснить такое расхождение? Добавлю, что и я и сеньор Гарсиа (он-то уж во всяком случае!) руководствуемся только желанием как можно тщательнее освободить истину от всех наслоений лжи или выдумки… Простите, я не мастер говорить, но думаю, что вы меня поняли…
      – Понял, – ответил Франческо. – Должен пояснить, что господин мой адмирал… был очень беден…
      – Да-а-а? – протянул капитан задумчиво. – На мой взгляд, не так уж беден… У друга моего, сеньора Гарсиа, эскривано, имеется копия приказа, данного еще в Кордове, и в приказе этом предписывается «оказывать всяческое содействие Кристобалю Колону, так как он числится на королевской службе»… Но даже эта бумага не заставляет меня относиться с полным доверием к сведениям, получаемым из Кастилии…
      Капитан неожиданно расхохотался. Уж этого Франческо меньше всего мог от него ожидать.
      – Вы удивлены? Но я прожил дольше вашего на нашем бренном и не вполне благополучном свете, – пояснил капитан. – Если хотите знать всю правду о Кастилии, обратитесь к Португалии, там выложат вам все, что может так или иначе умалить достоинство ее соперницы и соседки… И наоборот: самые достоверные сведения о Португалии… Хотя я перебил вас на самом интересном месте. Вы сказали, что господин ваш адмирал был очень беден до своего первого плавания, не так ли?
      – И до плавания и после, – продолжал Франческо, чувствуя, что слезы вот-вот выступят у него на глазах: ему припомнился угрюмый дом в Вальядолиде.
      К счастью, его посетитель ничего не заметил.
      – Я полагаю, что господин мой адмирал не мог нас с Орниччо внести в списки хотя бы в качестве груметов, – продолжал Франческо, – поскольку списки были уже утверждены ранее, до того, как Орниччо добился разрешения адмирала отправиться с ним в плавание. Поэтому господин, очевидно, из своих скудных средств должен был оплачивать наше содержание… Хотя, – произнес Франческо задумчиво, – как я узнал впоследствии, он нигде в списках не упоминает ни Артура Лэкка, которого матросы переименовали в Таллерте Лайэса, ни еще одного англичанина или ирландца – его на «Санта-Марии» знали как Гуэльмо Ирреса. Даже наш дорогой сеньор Марио, секретарь адмирала, в списки внесен не был…
      – Тосканец Руппи, генуэзец Коломбо, англичанин Лэкк, ирландец Иррес, – перебирал имена капитан, покачивая головой.
      «Вот именно эти сведения, конечно, заинтересуют моего друга Гарсиа, – подумал он. – Но дай господи, чтобы моя дорогая племянница не допустила эскривано к больному хотя бы сегодня!»
      – Конечно, люди сведущие найдут в моих дневниках много недочетов, – так же медленно и задумчиво продолжал Франческо, – ведь дневники я вел наспех, на корабле…
      – А эта сцена в каюте адмирала, когда вы столь благородно вступились за своего друга Орниччо, происходила ли она на самом деле? – спросил капитан.
      – Все, что я рассказываю в дневниках, начиная с моего прибытия в Палос, – истинная правда. Все происходило так, как у меня записано. Но я, пожалуй, рад был бы, если бы меня обвинили во лжи… И я не стал бы оправдываться… А до Палоса… мне и смешно и стыдно признаваться вам… знакомство Орниччо с адмиралом произошло совсем не в Генуе…
      – Ничего порочащего вас в том, что поначалу вы приправили свой рассказ долей вымысла, я не нахожу, – с доброй улыбкой перебил Франческо капитан. – Так поступали и поступают даже прославленные историки. Сейчас и мне и другу моему сеньору Гарсиа доподлинно известно, что перед отплытием в «Море тьмы» Кристобаль Колон в свой родной город не заезжал, а с Бегаймом свел знакомство еще в свою бытность в Португалии… Но для меня очень важно, что вы подтверждаете достоверность рассказа о приготовлениях адмирала к отплытию, а потом – о дальнейшем плавании «Санта-Марии»… Но извините, сеньор Руппи, я перебил вас… Прошу вас, продолжайте!
      – Возвратясь в Геную после первого плавания, я с помощью сеньора Томазо переписал начисто свои беглые записи. Вот тогда-то я и хотел вычеркнуть из рукописи то, что не соответствует действительности. Но мой добрейший хозяин настоял на том, чтобы я в дневниках оставил все, как было… «В вымыслах твоих заложено зерно, которое в дальнейшем может дать богатые всходы», – сказал он. Боюсь, что сеньор Томазо имел в виду красоту слога, которую якобы подметили в моих дневниках его товарищи… Но тогда я не нашел в себе смелости возразить, что красоту слога придал моей рукописи не кто иной, как он сам…
      – Так, так… – произнес капитан. – Но, пожалуй, обо всем этом вам не следует сообщать моей племяннице. Читала она ваши генуэзские, как вы их называете, дневники, и покорили ее не описанные в них события, а ваш, как она находит, замечательный слог. Она готова побиться об заклад, что им впору владеть какому-нибудь поэту, а никак не подмастерью или слуге, какими вы себя именуете.
      Франческо, не поднимая глаз на собеседника, молча разглаживал ворс одеяла.
      – Следовательно, я могу верить всему, что рассказано в ваших дневниках о событиях, происходивших уже в Палосе? – продолжал капитан. – Верить этой истории с картой, которую господин ваш адмирал купил у прокаженного?.. Сеньор Франческо, уверяю вас, что я, как горячий любитель карт, поступил бы так же, как и он!
      «Однако карту перерисовал бы, конечно, сам, а не заставил прикасаться к ней мальчишку!» – подумал капитан.
      – Это нисколько не умаляет в моих глазах личность Кристобаля Колона, – добавил он вслух. – И мне думается, – продолжал капитан, помолчав с минуту, – я уже понял, почему вы после прибытия в Палос как-то изменили свое отношение к генуэзским дневникам. В самом начале вы, ученик сеньора Томазо и товарищ Орниччо, по-мальчишески давали волю своей фантазии… А в Палосе вы уже осознали, что становитесь участником больших исторических событий…
      – Участником? – удивленно переспросил Франческо. – Нет, сеньор капитан, думать так было бы слишком нескромно с моей стороны. Да и в то время я тоже был еще мальчишкой и важности всего, что происходило на моих глазах, уразуметь не мог. Просто в Палосе я решил в точности заносить в дневники все, чему буду свидетелем… Кстати, мысль эту подал мне секретарь адмирала – сеньор Марио… Впрочем, есть в моих дневниках, относящихся уже ко второму плаванию, место, где я сознательно погрешил против истины, – добавил вдруг Франческо, улыбнувшись.
      – Да? – с интересом спросил капитан, который был уже у двери. – Когда же вы сознательно погрешили против истины, если только это не слишком нескромный вопрос?
      – Это мелочь… Вы, конечно, и внимания не обратили на это место… Поступил я так по молодости лет. – Франческо снова улыбнулся. – Когда сеньор Охеда назвал меня мальчиком, я солгал, сообщив, что мне шестнадцать лет… Ростом, как видите, бог меня не обидел…
      – А на деле? – теперь улыбнулся уже и капитан.
      – На деле мне только-только исполнилось четырнадцать… Сейчас я даже самому себе затрудняюсь объяснить, почему, выправляя потом с сеньором Томазо дневники, я выпустил из виду эту неточность, – сказал Франческо.
      «А ведь тогда я и ей солгал!» – вспомнил он с раскаянием.
      Франческо молчал довольно долгое время.
      – И, конечно, любовь моя к Тайбоки была совсем мальчишеская, – пробормотал он вдруг. – Только почему же она еще и до сих пор снится мне почти каждую ночь?!
      Поняв, что Франческо Руппи разговаривает уже не с ним, капитан, осторожно ступая, вышел из каюты и тихонько прикрыл за собою дверь.
      «Эх, а о том, что мы до возвращения императора не спешим добраться до Испании, я беднягу так и не предупредил! – Капитан удрученно покачал головой. – Надо будет поручить это дело нашему эскривано. Он так или иначе прорвется к больному».

      Принеся таз и кувшин с водой, сеньорита заставила Франческо умыть лицо и руки, а потом дала ему поесть, сама разрезая мясо.
      – О, дело идет на поправку! – сказала она весело. – Ведь два дня вы ничего не брали в рот, кроме воды. Некоторый опыт по уходу за больными у меня есть. А теперь, – она протянула Франческо кувшин, – можете ополоснуть себя всего – с головы до ног – над этим тазом.
      Но не успел Франческо докрасна растереться грубым полотенцем, как в дверь постучали.
      – Войдите! – крикнул он, быстро юркнув под одеяло, уверенный, что это сеньорита.
      Но в каюту вошел высокий – еще выше, чем капитан, – очень худой господин.
      Боязнь снова подвергнуться расспросам заставила Франческо закрыть глаза.
      – Сеньор Франческо Руппи, если не ошибаюсь? – произнес гость, кланяясь. – Рад видеть вас в добром здоровье. Позвольте же и мне назвать себя: юстициарий, другими словами – юрист, Гарсиа к вашим услугам. Здесь принято называть меня «эскривано». И вам тоже будет удобнее называть меня так. Надеюсь, я не разбудил вас, сеньор Руппи?
      Франческо открыл глаза:
      – Простите, сеньор, я немного вздремнул… Прошу вас, присаживайтесь поближе, – добавил он, стараясь, чтобы посетитель не уловил в его тоне неудовольствия.
      – Я, так как сеньорита была против моего сегодняшнего посещения, постараюсь не утомить вас. Все вопросы, которые нам надлежит обсудить, я выписал заранее, – добавил гость, разворачивая желтоватый свиток.
      А Франческо чуть не ахнул, прикинув в уме, сколько же вопросов может уместиться на таком длинном, исписанном мелким почерком листе.
      – Вопрос первый! – громко, точно с кафедры, провозгласил сеньор Гарсиа. – Впрочем, простите, с этим уже покончено: сеньор капитан убедил меня, что вы действительно Франческо Руппи. Удостоверьте только, прав ли сеньор капитан или неправ.
      – Прав, – ответил Франческо. – И мне думается, что любой кастилец, услыхав одну произнесенную мною фразу, поймет, что я не только не кастилец, каким, безусловно, был паж адмирала, но и не арагонец и даже не каталонец… Не понимаю, как мог сеньор капитан… – Тут Франческо приостановился в надежде, что ему подскажут, к какой национальности принадлежит его добрейший и гостеприимнейший хозяин.
      Но сеньор Гарсиа только немного пожевал губами.
      – Не считаю себя знатоком в таких вопросах, – наконец вымолвил он. – Хотя, простите меня, я ведь должен был бы запомнить ваше поэтическое выражение: «наша сладкая тосканская речь».
      Франческо покраснел.
      – Я уже признался сеньору капитану, – сказал он смущенно, – что, после того как сеньор Томазо исправил некоторые страницы, дневник мой стал выглядеть намного лучше…
      – Но смысла его сеньор Томазо, надеюсь, не менял? – спросил сеньор Гарсиа обеспокоенно.
      «И он о том же!» – подумал Франческо.
      – Нет, не менял, – ответил он. – К сожалению, не менял, – добавил он устало. – Там есть места…
      – Пусть это вас не волнует! Все изложенное вами нигде не будет оглашено, – заверил его сеньор Гарсиа. – Ах, Тоскана, Тоскана! – произнес он мечтательно. Потом, помолчав, добавил: – Поэзия! Чистейшая поэзия! Обладай я поэтическим даром, я именно так бы и сказал: «Сладкая тосканская речь»…
      Франческо внимательно оглядел своего гостя. Волосы у того были белокурые, чуть тронутые сединой. Лицо смуглое, почти без морщин. Держался он прямо, как иной раз держатся люди, пытающиеся скрыть свой возраст. Но возраст этот все же выдавали его когда-то голубые, а сейчас выцветшие глаза, вздувшиеся на шее жилы и легкая дрожь в руках.
      – Вопрос второй! – так же громко провозгласил сеньор Гарсиа, но, пробормотав себе что-то под нос, добавил: – И его мы вычеркнем. Вы вполне обстоятельно объяснили сеньору капитану, почему ваше и еще кое-какие имена отсутствуют в списках команды, ходившей в первое плавание с Кристобалем Колоном… Но не кажется ли вам это странным? Ведь таким образом адмирал ущемлял бы свои же интересы, поскольку расплачиваться с лицами, не названными в списках, ему пришлось бы из своих же собственных средств. Не думаю, как полагают люди несведущие, что генуэзец был скупым или жадным, но отстаивать свои интересы он, безусловно, умел!
      «Умел»! – с горечью подумал Франческо. – Настолько, что умер в бедности, и вот его наследник уже много лет не может добиться от короны дарованных ему привилегий и возвращения следуемых ему сумм!»
      – А не думаете ли вы, сеньор Руппи, что неугодные кому-либо имена из списков были вычеркнуты или даже вытравлены? Кстати добавлю, что со списками команды, ходившей во второе плавание с адмиралом, поступили значительно проще: их уничтожили!
      – Боюсь ввести вас в заблуждение, – задумчиво произнес Франческо. – Может быть, кто-нибудь потом почему-либо это сделал. Что же касается адмирала, я уверен: господин мой не стал бы ни подделывать, ни вытравлять…
      Он еще не закончил фразы, как почувствовал, что и щеки его, и лоб, и даже шею залил румянец смущения.
      Сеньор Гарсиа, конечно, читал его дневники и, возможно, обратил внимание на то место, где упоминается о неверных записях в корабельном журнале… И – еще одно место… Дай господи, чтобы он об этом не заговорил…
      Нет, гость его об этом заговорил!
      – Перехожу к третьему вопросу. То обстоятельство, что адмирал неверно показывал количество пройденных лиг, вы объясняете его доброй или злой волей?
      – Я прерву вас, сеньор Гарсиа, – еле смог выговорить Франческо. – Адмирал мог руководствоваться и своей и чужой, и доброй и недоброй волей, но кто мы такие, чтобы его судить!
      – Меньше всего я собираюсь кого-либо судить, а тем более осуждать! – произнес сеньор Гарсиа со смирением. – Но хочу заметить: в вашем дневнике можно найти подтверждение сведениям, какие королевский фискал домогался получить от членов команды, ходившей с адмиралом в первое и второе плавания, и получил от членов команды, ходившей с адмиралом в первое плавание… Но до того, как я ознакомился с вашим дневником, достоверность показаний этих была для меня сомнительна… Я рад, что вы, сеньор Франческо, как нелицеприятный свидетель помогли мне разобраться в подлинной сути Кристобаля Колона.
      – Боже мой, боже! – простонал Франческо, хватаясь за голову. – Я проклинаю тот день, когда мои покровители из Сен-Дье уговорили меня не уничтожать генуэзские дневники!
      – Сеньор Франческо, – тихо произнес сеньор Гарсиа, – как права была сеньорита! Мне не следовало заводить с вами разговор о столь волнующих вас обстоятельствах… Простите меня. Такую же просьбу о прощении я принесу сегодня же и сеньорите.
      Франческо молчал.
      – Вам плохо, сеньор Руппи? – с тревогой осведомился сеньор Гарсиа. – Может быть, все же следует позвать сеньориту?
      Франческо молчал.
      – Я, очевидно, очень неосторожно коснулся самого больного места, но, повторяю…
      – О нет! – собравшись наконец с силами, ответил Франческо. – Вы назвались юстициарием и, как видно, считаете себя вправе допрашивать меня так же, как допрашивают преступников на суде. Вы не коснулись моего больного места, сеньор Гарсиа, вы, как мясник, разделывающий тушу руками по локоть в крови, перебираете печень, легкие, почки, сердце, нащупывая то, что вам нужно!
      Подняв глаза на сеньора Гарсиа, он увидел, что у того все лицо залито слезами. Но и это его не остановило.
      – Вы – юстициарий, законник, а скажите: законно ли, воспользовавшись чужими бумагами, явиться к постели не вполне здорового человека и допрашивать его об адмирале, которого он любил и любит до сих пор, невзирая на то, что Кристобаль Колон мог совершать тяжкие проступки для того только, чтобы задуманное им дело не потерпело крах в самом начале. А из-за жадности короны предприятие адмирала не было бы завершено, если бы господин мой не тешил монархов сказками о богатствах открытых им земель, о реках, несущих золото, о покорных и добросердечных дикарях, которых так легко, обратив в нашу христианнейшую католическую веру, отправлять на погибель в рудники, где роют золото!
      Сеньор Гарсиа быстро вышел из каюты и тотчас же вернулся, неся в руке кружку.
      – Выпейте! Это вода с вином… И успокойтесь, сеньор Руппи, – сказал он заботливо. – Разрешите мне посидеть немного у вас, так как в моем настоящем состоянии мне не хотелось бы показываться на палубе.
      Франческо с трудом сделал несколько глотков, а потом молча указал сеньору Гарсиа место в ногах койки.
      – Я отвлекусь немного… – с какою-то робостью произнес сеньор Гарсиа. – Сеньор Руппи, известно ли вам такое имя – Клио? В свои студенческие годы вы, возможно…
      – Имя «Клио» мне незнакомо, – перебил его Франческо, – но вы упомянули о моих студенческих годах… Как я счастлив, что не все мои дневниковые записи остановили на себе ваше внимание! – сказал Франческо в сердцах. Однако он уже чувствовал, как мало-помалу улетучивается в нем озлобление против собеседника. – Иначе вы, сеньор Гарсиа, вспомнили бы, конечно, что я был всего-навсего учеником серебряных дел мастера. Потом пытался сам чертить карты, и если я продвинусь немного вперед в этом деле, то буду обязан этим только моему дорогому сеньору Томазо да еще моим покровителям из кружка герцога Рене в Сен-Дье, в Вогезах… – закончил Франческо уже почти спокойно.
      – Сеньор эскривано! – раздался за дверью звонкий мальчишеский голос. – Вас ищет сеньорита!
      – Так я и знал! – прошептал сеньор Гарсиа. – Я крайне утомил вас! Простите меня, сеньор Франческо! Но если бы вы были в моих летах, то поняли бы, что я вынужден торопиться… А ведь эта наша беседа дала толчок новым мыслям, которые я ночью изложу в своих записях… Однако я обязан был прежде всего подумать о вас. Простите меня! – И, заглянув в свой лист, эскривано со вздохом свернул его в трубку. – Простите, – повторил он, – и разрешите мне пожать вам руку. Теперь я, как и сеньорита, уверен, что вы действительно хороший человек, в чем ее убедили ваши замечательные дневники… Простите, – повторил он, склоняясь над койкой больного.
      И Франческо неожиданно для себя крепко стиснул обеими руками тонкую и вялую руку эскривано.

      Уже несколько дней команду «Геновевы» радовало безоблачное небо. Дул легкий попутный ветер, и, даже когда убирали паруса, корабль несло вперед течением.
      Франческо уже дважды нес ночную вахту, хотя сеньор капитан отлично помнил, что именно по его, Франческо, вине налетела на камни «Санта-Мария». Но это было много лет назад.
      Поначалу боцман с сомнением оглядел этого «Спасенного святой девой» нового матроса… Хуже всего, что и подобрали-то его где – на Мальорке! И, хотя сеньор капитан уверял, что Руппи знает море как свои пять пальцев, боцман был убежден, что новичка еще долго придется учить уму-разуму… Мальоркинцы, ничего не скажешь, – отличные мореходы. А этот! Посмотреть хотя бы на его руки!
      – Этот лучше справляется по письменной части, сеньор капитан, уж я ли не перевидал разных людей на своем веку!
      Однако не прошло и недели, как боцман в корне изменил суждение о «Спасенном». И все-таки, столкнувшись как-то на юте с пилотом, боцман не утерпел и попенял ему на легкомыслие хозяина «Геновевы».
      – Пускай сеньору начальнику и капитану корабля не вменяется в обязанность знать все законы кораблевождения, но уж при наборе команды спросить мнение опытных людей все же следовало! Руппи, допустим, действительно знает морское дело, но как сеньор капитан мог это предвидеть? Хорошо еще, что новичок лежал без сознания, когда «Геновева» уходила от этих наглых бретонцев! А то при его характере Руппи не упустил бы случая и обязательно ввязался бы в драку!
      – Ты думаешь? – рассеянно спросил пилот. – На мой взгляд, новичок на забияку совсем не походит…
      – Но уж своих товарищей в беде он ни за что не оставил бы! – стоял на своем боцман. – А что пользы было бы тогда от него, еще слабого и больного?
      – Да послушай, ведь и беды-то никакой не было! – Пилот пожал плечами. – Просто поставили лишние паруса и помахали пиратам ручкой… И почему ты вообразил, что это именно бретонцы были? Черный флаг на мачте? Черный флаг и нормандцы могут водрузить… Но ни тем, ни другим нашу «Геновеву» не догнать! Нет, нет, «Геновева» наша замечательный корабль!
      – Да, все знают, что замечательный, – проворчал боцман. – А уж насчет бретонцев да нормандцев, сеньор пилот, то я и тех и других тоже по их повадкам знаю, вы уж не сердитесь, сеньор пилот…
      Отлично понимая, что доводы его прозвучат неубедительно, боцман все-таки добавил:
      – Так вот, «Спасенный» – больной не больной – первым полез бы на фок-мачту. Это его просто бог спас, что он в ту пору лежал без сознания.
      Пилот молчал.
      Но боцман не унимался:
      – Или скажите, например, на что сдался сеньору капитану в нашей команде этот бесенок Хуанито? А вот сеньор эскривано и сеньорита в мальчишке души не чают!.. Я понимаю, сеньор Гарсиа человек ученый – эскривано, юстициарий! Ну и составлял бы себе разные нужные бумаги да заверял бы подписи… Или вот возьмите этого Северянина с его волшебным камнем. Спит вместе с матросами, ест с ними из одного котла… Я же сам и зачислял его на довольствие… А кто и когда видел его за работой? Спит себе, да ест, да пьет. (А выпить он мастер… Да еще сеньорита ему какое-то особое вино подносит!) Спит, говорю, ест, да пьет, да своими исландскими сказками матросам голову забивает… А в тот раз, помните, он вдруг на тебе – командовать принялся… Это когда мы уже от нормандцев уходили…
      – Думаешь, это нормандцы были? – спросил пилот.
      Боцман настороженно глянул на своего собеседника.
      «Опять старик хочет выпытать у меня что-нибудь о Бьярне Бьярнарссоне», – подумал пилот. Однако, не желая обидеть боцмана, сказал миролюбиво:
      – Толковали же нам ганзейцы, что где-то там, в Северной стране, военачальники этого народа и спят и едят вместе со своими дружинниками и последней кружкой воды с ними делятся… И одеты не лучше их… Может, Северянин как раз из этих мест… Чего ты там ворчишь?
      – Да мое дело маленькое! – вздохнул боцман. – Может, он где-то и начальник, а у нас довольствие получает матросское. Охо-хо! Больно уж много у нас начальников! Просто голова кругом идет!
      – Поменьше бы к своей фляге прикладывался, и голова была бы на месте… А если ты думал у меня что-нибудь про Северянина выпытать, то прогадал: я о нем знаю не больше твоего.
      – Вот я опять же об этом бесенке Хуанито, – невозмутимо продолжал боцман. – Все-то он знает, во все сует нос. Вот, к примеру, помните, и сеньорита, и сеньор эскривано, да и сам сеньор капитан уговаривали этого «Спасенного» поместиться в средней каюте, рядом с сеньором эскривано или хотя бы со мной… Так нет же! Пошел на бак, к матросам, а там и без него полно! А вот потеснились же и поставили лишнюю койку! И как раз рядом с этим бесенком Хуанито… Нет, что ни говорите, но без Хуанито и тут дело не обошлось!
      Последние слова боцман произнес уже куда-то в пространство, потому что пилот, махнув рукой, молча отправился к своей рубке.
      Надо сказать, что если в превращении Франческо Руппи в матроса дело не обошлось без бесенка Хуанито, то роль его здесь была совсем незначительна.
      Проснувшись в это сверкающее утро, Франческо вдруг явственно ощутил, что он совершенно здоров. Сеньорита, правда, уверяла, что помогла ему растертая в порошок кора какого-то только ей одной известного дерева… Попробовав порошок на вкус, Франческо еще полдня отплевывался от горечи. Вернее всего, лихорадка оставила его так же внезапно, как и свалила с ног тогда в трактире.
      Итак, проснувшись в это сверкающее утро, Франческо с выдохом попенял на судьбу. Чем он сможет отплатить своим хозяевам за все их заботы? Вот он нежится сейчас в постели, а команда корабля, возможно, испытывает недостаток в рабочих руках.
      Насколько он помнил, в этих местах столь благодатная погода не может продержаться долго, все же как-никак близится осень. Подтвердила это и сеньорита, когда, чтобы развлечь больного, принесла ему карту, на которой красной линией был обозначен курс «Геновевы».
      Но как же ему обходиться без штанов, да еще – в этой длинной женской сорочке!
      И, словно в ответ на его раздумье, дверь распахнулась, и в каюту вошел очень смуглый мальчишка, неся на вытянутой руке холщовые штаны и такую же рубашку.
      – Корабельный швец по приказу сеньориты, еще когда ты пластом лежал, снял с тебя мерку, – сказал паренек, – и во все такое красивое да богатое хотят тебя обрядить, что мы даже пожалели доброе сукно да бархат. Думали, что все равно это пойдет… сам знаешь куда! – И мальчишка многозначительно опустил указательный палец книзу. – А пока сеньор капитан велел подобрать тебе что-нибудь из нашего. Штаны хороши, а рубашка – с Эрнандо. Боюсь, будет тебе не впору… Но я могу… – И, если бы Франческо его не удержал, парнишка тут же стянул бы с себя очень широкую и не по росту длинную рубаху.
      – Откуда ты все это знаешь? – спросил Франческо с улыбкой.
      – А ты не смейся! Я все знаю, – заявил парнишка с гордостью. – И зовут тебя совсем не «Спасенный святой девой», а Франческо Руппи. А меня – Хуанито. Ты итальянец?
      – Итальянец. А ты?
      – Считай, что я тоже итальянец… Я подкидыш. Сеньорита выловила меня в каком-то заливе. Уж не помню, как он называется… В точности, как дочка фараона – Моисея!
      – О, да ты, оказывается, ученый человек! – улыбнулся Франческо. – По-кастильски умеешь?
      – А что там уметь! Я на всех языках умею! Куда бы нас с сеньором капитаном и с сеньоритой ни мотало, я через день уже могу на базаре с любым поговорить, точно сто лет живу в этих краях. Могу по сходной цене купить и хлеба, и сыру… и вина, – лукаво подмигнув, добавил Хуанито. – А тут меня, видишь ли, считают за каталонца, потому что я якобы плохо говорю по-кастильски… Но ты ведь меня понимаешь?
      – Понимать-то понимаю… – согласился Франческо.
      – Ну, вот видишь! Но признаюсь тебе (только это между нами), что каталонцы меня считают кастильцем. – И Хуанито весело подмигнул.
      Натянув штаны и влезая в тесноватую рубашку, Франческо поймал себя на том, что ему хочется поглядеться в зеркало, но тотчас же повернулся к двери. Однако посмотреться в зеркало ему все-таки пришлось.
      – А это что еще за чудо? – спросил Хуанито за его спиной. Вскарабкавшись на койку, мальчишка упирался пальцем прямо в стекло.
      – Это зеркало.
      – Знаю, что зеркало! Только так зеркала никогда не вешают. Видишь ли, мне еще не случалось бывать в каюте у сеньориты, хотя она меня и зазывала…
      – Да? – спросил Франческо.
      – Ну, не зазывала, а сказала: «Пойди отнеси больному есть». А я побоялся. Это когда ты лежал, как покойник. Из матросов тогда никто ни за какие деньги к тебе не подошел бы… Но вчера сеньор капитан созвал нас всех и объяснил, что ты уже выздоравливаешь, что у тебя была лихорадка, что она не прилипчива, что море вообще лечит лихорадку… Но что каюту все же нужно обкурить серой… А сеньорита даже рассердилась на своего дядю. Капитан ведь ей дядей приходится… – И без всякого перехода мальчишка добавил: – Ох, знал бы ты, какая она добрая! Наши матросы говорят, что ее можно поставить в угол и молиться на нее, как на мадонну… Только вот волосы она подстригла зачем!
      Одевшись, Франческо с сомнением оглядел свои босые ноги. Потом окинул взглядом мальчишку, но и тот шлепал по полу босиком.
      Сообразительный Хуанито понял его без слов.
      – Не горюй, сапоги тебе уже заказаны. Не знаю, как у вас в стране, но, наверно, во всей Кастилии нет такого башмачника, как наш Федерико, – важно сообщил он. – Простой матрос, а как сапоги и башмаки тачает! Только носки на его башмаках всегда задираются кверху. – И, опасливо оглядевшись по сторонам, Хуанито добавил шепотом: – Не иначе, как он мавр!
      – Ну и что ж, – сказал Франческо, которого мальчишка очень забавлял. – Ты только никому не говори, но я ведь на самом деле тоже мавр.
      – А знаешь, я так и подумал. Глаза у тебя, правда, серые, но кто их знает, мавров, какие у них глаза! Но брови у тебя черные. И борода, пока тебя не побрили, росла тоже черная. А волосы вроде светло-русые какие-то… И то ли чуть рыжеватые, то ли красноватые… А ведь сеньор Гарсиа так и сказал: мавры сами черные, а в красную краску красят… уж не помню что – не то бороду, не то волосы.
      – А это где как… В наших местах, например, мы, мавры, красим волосы, а бороды бреем, – еле сдерживая смех, пояснил Франческо.
      Пожалуй, с тех пор как он покинул Сен-Дье, сегодня ему впервые захотелось шутить, смеяться, поддразнивать кого-нибудь…
      – Да, я забыл тебе сказать, – приложив палец к губам, тихонько произнес Хуанито, – наш Федерико ни за что не хочет тачать такие туфли, как, например, у нашего сеньора капитана: широкие и расшлепанные какие-то… Это потому, что Федерико ненавидит нашего императора, Карла Пятого… В Кастилии он, правда, королем Карлом Первым считается. И никакой он не кастилец и не арагонец, родом он из города Гента. Вот Федерико его и ненавидит… Да его в Испании все ненавидят!
      – А почему ваш Федерико не хочет шить широкие туфли? – спросил Франческо, оставляя в стороне вопрос об отношении башмачника к императору. Он по-настоящему был заинтересован этой беседой.
      Хуанито с недоумением оглядел его всего – с головы до ног.
      – Да ты что, с луны свалился? – спросил он сердито. – Самый последний дурак в Кастилии знает, что Карл Пятый шестипалый… Вот он и носит такие туфли. А дураки придворные тоже себе широкие заказывают, хотя у них ноги как ноги… А знаешь… – Хуанито помолчал. – Ведь я тоже, наверно, мавр, – признался он шепотом. – Может, меня как раз из Мавритании и прибило в тот залив.
      Как ни крепился Франческо, но тут он, не выдержав, расхохотался.
      – Эх ты! Все это ты, оказывается, шутишь! Смеешься надо мной! А вот сеньор Гарсиа никогда надо мной не смеется! – помрачнев, укорил его мальчик. – А еще я расскажу тебе про сеньориту. Она мало того, что ходила по берегу в штанах (вот тебе святой крест, я сам видел!), но она еще…
      Фразы этой мальчишка не докончил: Франческо, повернув его за плечи, молча вытолкал из каюты.
      Хуанито тотчас же открыл дверь снова.
      – Ладно, я больше не буду о сеньорите, – виновато сказал он. – А вот ты и дурак, что не дослушал, как она хорошо… – Но, глянув на Франческо, умолк. – Ты только не толкайся больше! Больной, больной, а мне чуть руку не вывихнул! А я ведь к тебе по делу! Сеньор капитан велел все же обкурить каюту серой, а при сеньорите не обкуришь. Надо все сделать, пока она в капитанской каюте. Я зажгу серу, каюту закрою, а потом через неделю придется хорошенько вышуровать пол и стенки и потолок.
      – Да, от серы остается очень тяжелый запах, – сказал Франческо. – Потом каюту еще придется несколько дней проветривать…
      – Ну и ступай на палубу, если тебе неохота дышать серой. А я тут справлюсь один, – в сердцах проворчал Хуанито.
      Франческо, однако, никуда не ушел, а принялся помогать этому маленькому ворчуну. И хотя в конце концов и у того, и у другого глаза были красные от серных паров, они хохотали, отмывая после серы руки и брызгая друг на друга водой со щелоком. Но бывает же такое и у отца с сыном, когда у них спорится работа.
      За этим занятием их и застала сеньорита.
      – Неужели нельзя было все-таки обойтись без серы! – вздохнула она. – И не рано ли вы, сеньор Франческо, взялись за работу? У нас с сеньором капитаном шла речь только о том, что вы сегодня выберетесь на палубу – подышать чистым воздухом… О боже мой, да здесь можно просто задохнуться! Здесь в точности…
      – В точности, как в аду, – подсказал ученый Хуанито.
      Сеньорита была права: в ее каюте действительно можно было задохнуться.
      – На общем совете, – сказала она, – уже давно порешили, что, как только вы поправитесь, вас надо будет устроить в средней каюте – по соседству с сеньором эскривано или с сеньором пилотом… Давайте сегодня же туда и перебирайтесь, а я, пока из моей каюты не выветрится этот ужасный запах, пробуду еще у дяди. Правда, средняя сейчас завалена книгами и рукописями сеньора эскривано, но соседи на него из-за этого не в обиде.
      – Ну, обо мне-то можно не беспокоиться. – Франческо улыбнулся. – Ночевать мне приходилось и в гораздо худших условиях… Но дело, конечно, не во мне. Думаю, что из-за меня беспокоить всех этих людей не стоит… – И, не обращая внимания на то, что сеньорита протестующе подняла руку, Франческо добавил: – Если разрешите, я попрошусь на бак к матросам. Мне ведь все равно придется нести службу наравне с ними…
      Сеньорита, прищурившись, молчала.
      – Ни разрешать, ни запрещать что-либо на «Геновеве» я не имею полномочий, – наконец ответила она. – Только повторяю: сеньор капитан находит, что вы еще недостаточно окрепли. Не только нести службу, но даже просто разгуливать по палубе вам еще рано. Напоминаю, что сеньор капитан является к тому же и владельцем корабля. Поэтому испросить разрешение на все, что вы задумали, вам придется именно у него.
      Капитан оказался много сговорчивее своей племянницы.
      Правда, вначале, когда Франческо подробно рассказал ему о приступах лихорадки, во время которых он иной раз по нескольку дней лежал без сознания, однако, очнувшись, как ни в чем не бывало принимался за работу, капитан с сомнением покачал головой.
      – Сейчас у вас, очевидно, был один из самых сильных, хотя и не длительных приступов, – заметил он. – И я и сеньорита находим, что вам следует поберечься. Но, может быть, вы и правы: человек, привычный к труду, плохо переносит безделье. Однако труд бывает разный. Почему вы стремитесь именно на бак? Если бы вы при вашей опытности взялись помогать сеньору эскривано или мне, то, полагаю, принесли бы больше пользы, чем карабкаясь по вантам или оттирая песком палубу…
      Франческо решил было, что у него нет никакой надежды вернуться к работе, которую он так любил и которой был лишен столь продолжительное время.
      Но капитан, покачивая в раздумье головой, добавил:
      – Конечно, вам лучше знать… Надеюсь, что и матрос из вас получится неплохой… А команда у нас отличная, – уже весело произнес он. – Боцман, правда, любит поворчать, но моряк он опытный, и думаю, что вы с ним поладите… Немного тесновато на баке, но вы убедитесь, что по сравнению с другими кораблями, на которых вам доводилось плавать, на «Геновеве» матросы устроены лучше… Ну, дорогой сеньор Франческо, перебирайтесь с богом! А сеньориту я как-нибудь уломаю.
      – Простите, сеньор капитан… Я хотел бы задать вам только один вопрос: называете ли вы кого-нибудь из своей команды «сеньор» и обращаетесь ли к ним на «вы»?
      – Я вас понял, сеньор Франческо Руппи. Вернее, я понял тебя, Франческо… И вот тебе еще одно маленькое наставление: на баке ты встретишься с сеньором Бьярном Бьярнарссоном, которого у нас прозвали Северянином. Он, как и ты, отказался поселиться в средней каюте. И на «Геновеве» все вынуждены говорить ему «ты» – такова его воля. Исключение составляет лишь моя племянница, но она всем на «Геновеве» говорит «вы». И Северянин с этим ее капризом примирился… Что касается матросов, то наблюдательный человек, безусловно, заметит, что когда кто-либо из команды обращается к Северянину, то в устах любого это «ты» звучит примерно как «ваша светлость»… Я, понятно, несколько преувеличил, но думаю, что ты меня понял… Должен тебе сказать, что матросы не ошибаются: Бьярн Бьярнарссон родом из знатной исландской семьи и, что важнее всего, едет сейчас к самому Карлу Пятому для разрешения каких-то дел. Благодаря этому мы и получили наставление Карла Пятого плавать под испанским флагом. Бьярн тайны из этого не делает, поэтому я тебе обо всем рассказал… Однако тебе упоминать о делах нашего Северянина, мне думается, не следует. Да я и сам не в курсе его дел. – Капитан одобряюще похлопал Франческо по плечу: – Отправляйся к боцману и передай, что я велел зачислить тебя на довольствие. Он же представит тебя и сеньору маэстре и сеньору пилоту. С остальными ты познакомишься сам… Да, хочу тебя предупредить: если боцман поначалу тебе не понравится, не поддавайся первому впечатлению. Я уже сказал, что он, как все боцманы, немного ворчун, но добавлю: человек он, безусловно, честный и любящий свое дело.
      Помолчав, капитан добавил:
      – Эх, хотелось бы мне самому показать тебе «Геновеву»! Должен сказать, что «Геновева» действительно замечательный корабль! И признают это даже прославленные мореходы, которым доводилось ее осматривать… Детище моего покойного брата! Но, конечно, лучше, удобнее для тебя будет, если с «Геновевой» тебя ознакомит кто-нибудь из свободных матросов. Или боцман… Он-то сделает это с большим удовольствием. Вот тогда ты поймешь, на каком корабле тебе предстоит проделать плавание!
      По заведенному на «Геновеве» порядку в конце недели, в субботу, в средней каюте собрались капитан, маэстре, пилот, боцман и эскривано. Как-то уж так повелось, что сеньор Гарсиа был непременным участником таких совещаний.
      Они выслушали сообщение маэстре о настроении и здоровье команды, проверили астрономические наблюдения и записи пилота, обсудили дальнейший курс «Геновевы», а также отчет боцмана о сохранности запасов провианта, вина и пресной воды.
      Перед тем как разойтись, поговорили о новом матросе.
      Капитан был очень доволен, что «Спасенный» (правда, если судить по тем нескольким дням, что он провел на баке) на всех произвел благоприятное впечатление.
      – Я рад сообщить вам, сеньоры, – сказал капитан напоследок, – что наш «Спасенный святой девой» не только опытный моряк, но еще с детства приучен к черчению карт и к граверному делу. Не знаю, каков он будет в бою, если мы встретимся с неприятелем, но я выяснил, что по его гравюре на меди была даже отпечатана карта, изданная в Страсбурге… Ну, ну, сеньор боцман, попробуй-ка сказать, что все это помешает Руппи быть хорошим матросом!
      Три дня пришлось Франческо дожидаться, пока боцман выберет время, чтобы показать ему «Геновеву», но тому все было недосуг. Однако Франческо и сам убедился, что у боцмана действительно дел по горло и на корабле он человек незаменимый.
      Матрос Сигурд Датчанин, которому наконец было поручено ознакомить новичка с кораблем, оказался славным малым. Впрочем, для Франческо это не явилось неожиданностью: он с первого же дня своего появления на баке запомнил дружескую улыбку, осветившую угрюмое лицо Датчанина.
      По-кастильски Сигурд говорил не хуже Франческо, но мог еще кое-как объясниться и по-португальски.
      Вопросов новичку он не задавал, но объяснял ему все охотно и обстоятельно. О себе сообщил, что прапрадед его был рыбаком, прадед – матросом, дед – матросом, отец – тоже. И что у них в роду так и повелось: старший сын обязательно уходит в море.
      Показать «Спасенному» корабль боцман поручил Сигурду Датчанину, потому что ему здорово повредило руку брашпилем – разбило пальцы и содрало кожу с локтя. Сеньорита перевязала его и успокоила, что рука действовать будет, но, пока рана не заживет, он от работы был освобожден.
      К удивлению Франческо, суровый Сигурд мог и пошутить. На вопрос новичка, не трудно ли ему будет целый день ходить по кораблю, Датчанин ответил:
      – Хожу-то я не на руках. А ноги у меня целы! – И добавил: – Показать нашу «Геновеву» каждый захочет. Как не похвастаться таким кораблем!
      Очевидно, капитан всю свою команду заразил любовью к «Геновеве».
      – Вот я задам тебе один вопрос, – сказал Сигурд. – Сколько, по-твоему, платят испанцы матросам на своих кораблях? – И тут же сам себе ответил: – Думаю, в месяц не больше тысячи мараведи… А палубным и того меньше. Тебе сколько положили?
      Франческо смутился:
      – У нас еще об этом разговора не было. Меня ведь, знаешь, больного на берегу подобрали… Вылечили, приодели…
      – Ничего, ничего, – обнадеживающе заметил Датчанин, – ни сеньор капитан, ни сеньор маэстре тебя не обидят. У нас ты будешь получать больше, чем на любом корабле, а все потому, что на «Геновеве» каждый матрос, кроме морского дела, знает еще какое-нибудь ремесло. И тебе что-нибудь подыщут. Вот мы с сеньором капитаном и договорились, что лишних людей в команде держать не будем. А что приходилось бы плотникам, да бочарам, да конопатчикам платить – поровну на всю команду разделят… А нам и без того по тысяче двести мараведи по договору положено… А тут еще по сто восемьдесят прибавки набегает… Словом, вернешься домой – сможешь год ничего не делать… Правда, в случае, если неприятеля встретим, нам всем жарко придется: людей-то, сам знаешь, у нас немного… Но ничего, справимся! А вообще-то народ у нас дружный. И опытный. Возьми, к примеру, Федерико: он у нас и бочар и по сапожной части, ведает починкой сапог всей команды и командиров… Но он и бочар хороший… А Эрнандо и пол настелит и любой камзол тебе сошьет.
      Франческо присутствовал при том, как боцман наставлял Сигурда:
      – Трюм, и зарядные ящики, и бак, и ют ему покажи, и колодец для помпы, и как помпа работает… И пусть разок ломбарду зарядит…
      Датчанин решил, что сперва надо осмотреть каюты.
      – Пошли! – сказал он. – С этим надо управиться пораньше. Правда, ни сеньора маэстре, ни сеньора пилота, ни боцмана днем в каютах не застанешь. Но вот гляди: сеньор капитан, сеньорита и сеньор эскривано вышли на палубу – это чтобы нам не мешать.
      – Или чтобы мы им не мешали? – Франческо улыбнулся.
      – Может быть, и так… В средней каюте, по правилам, должны бы размещаться пилот, эскривано и боцман, – пояснил Сигурд. – В первой малой – сеньор капитан, а во второй – сеньор маэстре. Но с давних пор ее занимает сеньорита, вот сеньор маэстре и перебрался в среднюю. Ну, места там всем хватает!
      – А удобно ли, что мы в отсутствие хозяев будем осматривать их каюты? – спросил Франческо.
      – Удобно, раз они ушли для того, чтобы мы могли все рассмотреть.
      На юте «Геновевы» тоже была высокая надстройка. Внизу помещалась средняя каюта, а над ней – две малые.
      Каюту сеньориты Франческо мог обстоятельно изучить за время своей болезни, но тогда ничто, кроме зеркала, не привлекло его внимания. Только сейчас он оценил как следует красивые, отделанные бронзой двери, бронзовые же затейливые задвижки у окна и в особенности небольшой глобус, которого раньше в каюте как будто не было.
      Вторая каюта – сеньора капитана – была почти пуста. Только над койкой красовалось на стенном шкафчике чучело какой-то птицы. Очевидно, сеньор капитан был охотником. У окна стоял стол с привинченной к нему медной чернильницей. Бумаги и перья, если они у капитана были, хранились, надо думать, в ящиках стола.
      Средняя каюта была много меньше матросской, но и обитателей в ней было много меньше. А вот стол был побольше капитанского. Верхнюю его доску, как пояснил Сигурд, по мере надобности можно приподнимать под небольшим углом.
      «Пригоден для черчения», – определил про себя Франческо.
      Сеньорита была несправедлива к сеньору эскривано: его книги и бумаги на столе были сложены в завидном порядке.
      – А ты, «Спасенный», даже не глянул вверх! – сказал Датчанин уже при выходе из каюты.
      Франческо поднял голову.
      – Господи! – невольно произнес он.
      Потолок каюты был выкрашен в нежно-голубой цвет. В широкое окно было видно море в легкой ряби, а над ним – голубое, нежное, ленивое небо.
      – И кто же это придумал? – спросил он. – Сколько я плаваю, а такого на кораблях никогда не встречал…
      – Сколько бы ты ни плавал, – перебил его Сигурд, – тебе такие девушки, как наша сеньорита, никогда не встречались… Это она велела выкрасить потолок средней каюты в небесный цвет. Сеньор эскривано ведь почти никогда не выходит на палубу, и ей захотелось, чтобы хоть в каюте над ним было что-то голубое…
      Осмотреть «Геновеву» Франческо в тот день не удалось: сеньор пилот позвал его проверить кое-какие записи в судовом журнале.

      – Ну, кончай наконец с лагом, Руппи! – сказал боцман вечером, проходя мимо. – Давай! Со мной дело пойдет быстрее! – и чуть не вырвал из рук Франческо ампольету.
      Франческо еще раз забросил лаг, а боцман в то же мгновение ловко перевернул песочные часы… Никому, конечно, и в голову не могло прийти, что делает боцман это хуже, чем тот же Педро Маленький, или Сигурд Датчанин, или Хуанито… Травить лаг все в команде любили, и к тому же это была самая легкая палубная работа.
      Но ни Педро, ни Сигурд, ни Хуанито никогда не возражали, если Франческо забрасывал лаг по два, по три раза. Аккуратно переворачивая ампольету, они терпеливо следили, как тонкая струя песка сбегала вниз.
      А боцман справлялся с этим делом быстрее и решительнее.
      – Два замера сделали, и хватит! – сказал он. – А то вы, как малые ребята, готовы изо всего игрушки делать… Запиши в журнал… Тебя сеньорита зачем-то звала…
      – Сеньор боцман, не беспокойтесь, журнал я сам снесу сеньору пилоту. А может, закинуть еще разок? – добавил Франческо просительно.
      – Тебе, наверно, наговорили в большой каюте, что у нас нужно работать с утра до ночи! Они это умеют!
      – Да никто мне ничего не говорил, – оправдывался Франческо, так и не выпуская лага из рук. – Просто мне самому любопытно…
      – Вы скоро освободитесь, сеньор Франческо? – услышал он голос сеньориты. – Ничего, сеньоры, продолжайте, я не стану вам мешать… Даже могу помочь. Давайте сюда журнал, сеньор Франческо, – вам ведь неудобно держать его на колене… А сеньор боцман даст мне ампольету, не правда ли? – Она весело повернулась к боцману: – Сеньор Руппи еще раз закинет лаг, а я запишу…
      Франческо закинул лаг и, наматывая канат на барабан, стоял, наклонившись и подсчитывая узелки. Пальцы его внезапно окоченели, а спине стало жарко.
      – Все? – спросила сеньорита, записав последний замер. – Вот и хорошо… Смотрите, солнышко еще не зашло, а уже над нами слабо-слабо проступают звезды…
      Боцман, покашливая, дожидался.
      – По правилам, судовой журнал никому показывать не положено, – сказал он наставительно. – Но, уж конечно, ради сеньориты…
      – А я в журнал и не заглядывала, – сказала девушка, – записала только нужные цифры…
      Боцман не уходил.
      – Сеньор боцман, не беспокойтесь: если сеньору Руппи трудно это сделать, я сама снесу журнал сеньору пилоту.
      – Вот тогда пилот всыплет вам обоим! – Боцман даже фыркнул в бороду и, чуть ли не вырвав у Франческо лаг с тяжелым барабаном, а у девушки – журнал, зашагал к средней каюте. – На сегодняшний день, Руппи, можешь быть свободен, – бросил он уже на ходу, аккуратно пристраивая песочные часы на барабане и свернув кольцами канат лага. – Только фонари проверь!
      – В той стране, откуда я родом, – задумчиво сказала сеньорита, – звезды такие же и созвездия те же, но небо у нас часто бывает покрыто облаками. А когда облаков нет, звезды все же затянуты какой-то дымкой…
      Она помолчала, потом добавила:
      – Я давно уже хотела попросить вас, сеньор Франческо, чтобы вы разрешили мне когда-нибудь отстоять с вами ваши четыре часа ночной вахты…
      – Это было бы для меня большое счастье, сеньорита, – смущенно отозвался Франческо, – но дело в том, что по морским правилам вахтенный обязан держать вахту один… Или с подвахтенным, таким же матросом, как и он… Иначе его внимание может отвлечь любая мелочь… Я сказал что-нибудь не так? – обеспокоенно спросил он, потому что девушка потянула его за рукав. Франческо оглянулся. Нет, лицо сеньориты было доброе и спокойное…
      – А можно, – спросила она робко, – я выскажу вам другую свою просьбу? Меня так и тянет посидеть на палубе ночью и полюбоваться на звезды… Но еще в детстве, когда я видела что-нибудь прекрасное, мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь разделил со мною эту радость…
      – О, я отлично понимаю вас, сеньорита! Действительно, вероятно, у всех бывает такое чувство. Помню, когда я в первый раз увидел созвездие Южного Креста, я чуть не закричал от восторга!
      «Дядя прав, – подумала девушка, – никакой сеньор Томазо не правил его дневников!»
      – Вы не поверите, сеньорита, но я готов был поднять команду звоном колокола… Мне хотелось… Нет, мне, как и вам, было просто необходимо позвать хоть кого-нибудь…
      – Скажите, сеньор Франческо, у вас сегодня был очень трудный день? – спросила девушка. – Да, впрочем, что я! Ведь сама видела, как вы возились с лагом! Да еще пойдете проверять фонари, и все-таки… Хочу вас попросить: посидите часок со мной ночью на палубе… Знаю, вы, наверно, думаете: бездельница, белоручка – вот ей и охота полюбоваться на звезды… А я, поверите, уже третьи сутки сплю по три-четыре часа… Все правлю карты и записи дядины и сеньора Гарсиа.
      – Сеньора капитана? Карты?
      – Для дяди переписываю кое-какие бумаги, а карты – для сеньора Гарсиа… И знаете, как это ни смешно, но одну меня ночью на палубу ни тот, ни другой не пускает: как же – сыро, ветрено, малютка может схватить какую-нибудь болезнь! Или еще хуже: может – защити ее, святая дева! – услышать, как ругнется кто-нибудь из матросов или вообще увидеть что-нибудь неподобающее… – Сеньорита весело расхохоталась… – Сеньор Франческо, давайте все же сбежим сегодня ночью на палубу! Хоть на полчаса! И полюбуемся на звезды… Может быть, я за это время не увижу и не услышу ничего недозволенного…
      – При вас, сеньорита, – сказал Франческо серьезно, – никто из матросов не произнесет ни одного слова, которое могло бы оскорбить ваш слух!
      – Это что, отказ?
      – Христос с вами, сеньорита! Я после вечерней поверки буду ждать вас у штурвальной будки.
      – А о чем вы задумались? Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что на лицо ваше набежала какая-то тень…
      – Я не знаю даже, сеньорита, вправе ли я говорить об этом… Но вот вам известно, как меня зовут, кто я родом, куда и зачем я еду…
      – Сеньор Франческо, я читала только ваши генуэзские дневники… О вашем пребывании в Сен-Дье, о поручении, которое вам там дали, я почти ничего не знаю… Простите, я перебила вас…
      – Да, а я только и знаю о вас, что вы сеньорита.
      – Увы, до сих пор еще не сеньора, хотя мне скоро исполнится двадцать четыре года…
      Франческо молчал.
      – Что же вы не уверяете, будто на вид мне можно дать гораздо меньше, как сделал бы каждый учтивый кавалер?
      – Вы, вероятно, уже поняли, что это не так.
      – Сеньор Франческо, – предложила девушка, – давайте присядем здесь, на бухте каната. – И добавила: – Поверьте, мне очень хотелось бы, чтобы вы знали хотя бы имя, которое мне дали при крещении. Но вы, вероятно, заметили, что ни меня, ни дядю здесь никто не называет по имени. Только и слышишь: «сеньорита» или «сеньор капитан». Притом так обращается к нам и наш дорогой друг сеньор Гарсиа. Я понимаю, вам, конечно, любопытно…
      – Нет, я совсем не любопытен, сеньорита, – сказал Франческо, – но ваше имя я хотел бы знать!
      Девушка положила руку на локоть Франческо:
      – И этого я сейчас сказать не вправе… Но погодите, мы доберемся до Кастилии, и вы будете посвящены во все наши тайны… А может быть, и раньше, сеньор Франческо… Фран-че-ско, – повторила сеньорита по слогам. – Это ваше полное имя, а как вас называют отец, мать или жена?
      – У меня нет ни отца, ни матери, ни жены… А человек, который заменил мне и отца и мать… – Франческо с трудом проглотил слюну. – Мой дорогой хозяин и учитель сеньор Томазо умер в Генуе, и меня даже не было с ним в его последний час! Он называл меня «Ческо»… И кое-кто из друзей называл меня так… Но это было давно, в пору моей юности…
      – А вы верите, что женщина может быть настоящим другом мужчине? – вдруг спросила сеньорита, помолчав.
      Франческо удивленно глянул на нее.
      Сеньорита вдруг поднялась с места и, сделав несколько шагов по палубе, остановилась за его спиной.
      – Верил… – произнес Франческо в раздумье. – Но я ошибся. Мне казалось, что одна очень хорошая девушка была мне большим или, как вы говорите, настоящим другом… Но все вышло по-иному. Однажды в горах (это было подле Сен-Дье) мы с ней перекликались. Я стоял внизу на уступе и, как мальчишка, орал: «Ого-го!» Она тоже мне что-то кричала. Я и не заметил, как тронулась с места снежная лавина. А Камилла сразу увидела опасность. Сначала она спустила веревку, чтобы вытащить меня. Но так как это было ей не под силу, она кинулась за мной. К счастью, мы оба остались живы… Но Камилла потом долго болела.
      Франческо был убежден, что сеньорита полюбопытствует о дальнейшей судьбе девушки, однако она заговорила о другом:
      – А она была очень красивая?.. Нет, не та, что кидалась за вами в пропасть, а Тайбоки.
      «Вы красивее», – чуть было не вырвалось у Франческо. Но нет, Тайбоки – это все-таки Тайбоки!
      Он ответил не сразу:
      – У нее, как и у вас, глаза были темно…
      – Да, знаю, знаю, – перебила его девушка, – «темно-желтые, как у кошки или птицы»… Это место вашего дневника я запомнила. Только не подумайте, – добавила она, прищурившись, – что мною руководило любопытство. Я не любопытна, как и вы. Просто ни дядя, ни сеньор Гарсиа иной раз не могли разобрать ни слова в ваших записях и призывали меня на помощь… Я сегодня же велю в первом же порту купить или поймать кошку с темно-желтыми глазами… А в придачу – желтоглазую птицу… Моряки, правда, уверены, что кошки, как и женщины, приносят на корабле несчастье, но терпят же они меня на «Геновеве»! И надо надеяться, что кошка тут же съест птицу и вам не придется ломать голову над тем, кому отдать предпочтение… Ну скажите, – сеньорита повернулась к своему собеседнику, – разве я не проявляю по отношению к вам чисто дружескую заботу?
      Но у Франческо было такое несчастное лицо, что девушка, ласково положив руку ему на локоть, сказала:
      – Не сердитесь на меня! На «Геновеве» уже примирились с тем, что у меня дурной характер… Только можно мне задать вам еще один вопрос?
      Сеньорита помолчала. Франческо почувствовал, как дрогнула ее рука, но девушка тотчас же убрала ее и заложила за спину.
      – Признайтесь, – вдруг произнесла она решительно, – вы очень ревновали Тайбоки к своему другу Орниччо?
      – Как я мог ее ревновать? Я был тогда еще мальчишка, а он – юноша… Я и тогда понимал, что он красивее, умнее и добрее меня…
      – Красивее? Добрее? – переспросила сеньорита, подымая брови.
      – Да попросту я был не вправе ее ревновать!
      – А разве на ревность нужны какие-то права?
      – Конечно! – ответил Франческо серьезно.
      – Ну, оставим это… Сейчас мне хочется о другом… Смотрите, какое небо! Ни одного облачка!.. Хорошо бы, чтобы так было и ночью… Хотя, впрочем, вернемся к ревности. Вот потому-то, что вы были тогда мальчишкой, вам и казалось, что вы не вправе ревновать… Но сейчас вам уже около сорока… Я примерно высчитала… Неужели же потом… Хотя вы не досказали истории девушки, которая бросилась за вами в пропасть.
      – Это была не пропасть, – пояснил Франческо. – Лавина только начала сползать, набирая скорость… Мы с Камиллой задержались на уступе скалы, а лавина пронеслась мимо…
      – А девушка?
      – Камилла очень разбилась. Когда она выздоровела, мы стали мужем и женой. Только в церкви мы не венчались. Камилла отказывалась, несмотря на все мои уговоры.
      – А как отнеслись к этому ее родные?
      – Она была дочерью ученого-географа… Дело происходило в Сен-Дье… Если у вас будет охота послушать, я расскажу вам, какие необыкновенные люди были в кружке герцога Ренэ…
      – Значит, вы все-таки учтивый кавалер… Что же вы нахмурились? Вы ее действительно полюбили? Или женились из учтивости? Или по дружбе? Но вы сказали, что жены у вас нет… Неужели Камилла умерла? Или вы ее оставили?..
      Франческо молча смотрел вниз.
      – Представьте себе, что я – исповедник, а вы – кающийся… Итак, сын мой, облегчите свою душу! Покайтесь, любили ли вы свою жену так, как она этого заслуживала? Или вы ее оставили, потому что брак ваш был неугоден там, – сеньорита подняла руку кверху, – в небесах?
      – Не обращайте все это в шутку! – с гневом сказал Франческо, поднимаясь. – Камилла сама оставила меня. Сейчас у нее очень хороший муж и двое сыновей… Но я действительно должен облегчить свою душу и покаяться в самом страшном своем грехе: я только тогда мог с нежностью обнимать свою жену, когда представлял себе, что это не она, а Тайбоки!
      «Говорят, что самая большая беда на свете – это чума или проказа, так как они передаются от человека к человеку… Но я понял, что злоба страшнее и чумы, и черной оспы, и проказы! – думал Франческо, шагая взад и вперед по палубе. – Она тоже передается от человека к человеку».
      Он оглянулся. Сеньорита по-прежнему сидела на бухте свернутого каната. Она и не смотрела в его сторону.
      – Эрнандо! – окликнул он проходившего мимо матроса. – Сегодня твой черед нести ночную вахту, не так ли? Эрнандо, будь другом, разреши мне сегодня тебя заменить. Потом мы сквитаемся. А с боцманом я договорюсь сам.
      Даже в те самые трудные, первые дни своей «матросской жизни», когда от усталости ломило все тело, Франческо не чувствовал себя так скверно.
      Долив масла в фонари, он с трудом дотащился до помещения матросов.
      Ему казалось, что до ночного дежурства ему так и не удастся вздремнуть. Однако, когда он, одетый и в сапогах, рухнул на койку и только успел закрыть глаза, на него навалился сон. И очень странно было ему, что он спит и видит пологие песчаные берега, до него доносятся резкие выкрики попугаев, а наряду с этим он слышит, как переговариваются его соседи по койке.
      Проснулся Франческо весь в поту.
      Ему почудилось, что разбудил его скрип двери. Конечно, это ему только почудилось, потому что дверь лишь слегка приоткрылась, и сеньорита тихонечко произнесла в щелку:
      – Сеньоры, никто сейчас не спит? Можно мне к вам?
      Франческо тотчас же поднял голову со скатанной валиком куртки, заменяющей ему подушку, но немедленно опустил ее снова и закрыл глаза. Господи, надо же быть такой неосмотрительной! Не зная, что произойдет дальше, он в тревоге застыл в своем углу.
      Встревожился, однако, он понапрасну: по тому, как дружно отозвались матросы на приветствие сеньориты, он понял, что это не первое ее посещение.
      – Спят у нас сейчас только те, кому надо ночью на вахту, – успокоил девушку Педро Маленький, сосед Франческо справа. – Но у нас, если уж кто заснет, того и ломбардами не разбудишь!
      Фрапческо лежал на койке с плотно закрытыми глазами.
      Сеньорита хозяйственно оглядела помещение.
      – Ах, Хуанито, Хуанито! – Она укоризненно покачала головой. – Смотрите, как он наследил подле своей койки! Опять поленился помыть ноги! – сказала девушка, делая вид, что не замечает, как поспешно Бастидас затолкал под койку свои грязные сапоги.
      Следы у койки Хуанито мог оставить и Франческо, но сеньорита на него даже не глянула.
      – А где же сеньор Бьярн? – осведомилась она.
      – Сейчас придет!.. Скоро вернется!.. Сегодня он будет рассказывать свою сагу!.. – откликнулось разом несколько голосов.
      – А я потому и пришла, – отозвалась девушка.
      – А вы, сеньорита, и не замечаете: «Спасенный»-то уже вторая неделя, как перебрался к нам, – сказал матрос с перевязанной щекой. – Хотя что же это я спрашиваю – ведь вы-то его и выходили!
      – Ну как, справляется он с работой? – спросила девушка, точно Франческо не было в помещении.
      «Она думает, что я сплю, – пытался успокоить он себя. – Да нет же, она видела, как я подымал голову».
      – Привыкает! – ответил Рыжий. – Только жалуется, что немного отвык от моря… А так, по всему, – матрос он исправный. Даже боцман его хвалит!
      – Франческо Руппи матрос почище нас с тобой! – отозвался Федерико, тот самый, что невзлюбил императора Карла Пятого. – Руппи два раза с генуэзцем в Индию ходил. А тогда, брат, это было потруднее, чем сейчас. И потруднее, чем на «Геновеве».
      – Сеньоры, у меня к вам просьба: после того как послушаем сеньора Бьярна, не сможет ли кто-нибудь из вас хотя бы часок посидеть со мной на палубе? Такая погода долго продержаться не может, а как хочется полюбоваться ночью на звезды!
      На приглашение сеньориты сразу с места поднялись четверо молодых матросов.
      – Сеньор капитан меня ночью одну на палубу не пускает… Боится, вероятно, чтобы меня не смыло волной. – Сеньорита улыбнулась.
      Кое-кто из команды засмеялся. Кто-то весело крикнул:
      – Не смоет, борта у «Геновевы» высокие!
      Однако и смех и разговоры прекратил тот же Федерико.
      – Сеньор капитан прав, – произнес он наставительно, – мало ли что молодой девушке может почудиться в темноте… И вы, сеньорита, лучше всего с тем же Северянином и посидите. Он часто ночами расхаживает по палубе.
      – Да? А я и не знала… Попросила было сеньора Руппи со мной посидеть, да ему сегодня на ночную вахту… Перед вахтой, конечно, следует отдохнуть…
      – А это Эрнандо с ним дежурствами поменялся… Ишь, хитрец Эрнандо, тебе, как видно, была охота Северянина послушать?
      – Да успел бы Руппи и Северянина послушать, – оправдывался Эрнандо, – и отдохнуть успел бы… Ему ведь на вахту под самое утро заступать.
      Как ни был Франческо расстроен в тот вечер, он порадовался, что приход сеньориты прервал его первый тяжкий сон. Иначе он пропустил бы рассказ Северянина.
      Занятый за последние дни своими новыми обязанностями и хлопотами, Франческо только перед сном встречался с Хуанито. Тот все время пропадал в средней каюте. Оказывается, сеньор Гарсиа всерьез принялся учить мальчишку грамоте.
      «Ну, уж чего только теперь не наговорит Хуанито! – думал Франческо. – Ему дай только узор, а уж он разошьет его шелками всех цветов!»
      Когда Хуанито ворвался в большую каюту с сообщением, что Северянин уже идет сюда и сегодня до конца расскажет ту сагу, что начал на днях, Франческо подвинулся на койке, освобождая место для мальчугана.
      Однако тот, как и сеньорита, пристроился рядом с Федерико.
      – Все будут слушать? – войдя, спросил Бьярн.
      Где-то в углу уже с полчаса Рыжий переругивался со своим соседом. Речь шла о каких-то недоданных ему деньгах.
      Бьярн Бьярнарссон поднял руку, и в каюте все стихло.
      – Все слышали начало саги? – осведомился он.
      И тогда сорвался с места Хуанито.
      – Можно я скажу? – спросил он умоляюще. – Вот сеньорита не слышала начала саги… И наш новенький, «Спасенный»… А там рассказывалось, как предки нашего Северянина нашли путь к какой-то новой земле на западе. Корабль их разбился, они сняли с него паруса и приладили к лодкам. Лодок у них было много. Люди очень мучились, но все-таки добрались до какой-то страны на западе.
      Бьярн Бьярнарссон начал свой рассказ до того тихо, что первых его слов Франческо не расслышал. Приподняв голову, он встретился взглядом с сеньоритой и тут же отвел глаза.
      И как ни был он зол на девушку, но внезапно нежное тепло наполнило его грудь: было что-то материнское в том, как она обхватила руками тоненькие плечи Хуанито.
      «Надо хотя бы как следует, не отвлекаясь, послушать Бьярна Бьярнарссона!» – подумал Франческо.
      – …Они сказали старому Скугге, – вел дальше свой рассказ Северянин: – «Дай нам твой соларстейн. Если останемся живы, привезем его обратно. Но пока стоит ночь, нам нельзя без него!» Но старый Скугге сказал: «Это камень моих предков, его передают из рода в род старшим сыновьям. А если вы утонете, камень утонет вместе с вами!» – «Утонет твой соларстейн, если придется, и вместе с тобой. Не всегда же тебе сидеть подле жениной юбки! Лучше уж было его сразу оставить старшему сыну, – сказал Харальд. – Но не горюйте, – добавил он, – я привез с собой соларстейн, только в наших местах он зовется „кер“.
      …Франческо, оглядев лица людей, с которыми он делил труд и отдых, поразился тому, как мало он их знает. Даже Рыжий с перевязанной щекой, даже славный парень, но пьяница и сквернослов Педро Маленький, которого недавно в наказание за драку посадили в клетку на палубе, даже веселый шутник Педро Большой – все они слушали Северянина, как слушают в церкви проповедь.
      – Уже пора было показаться солнцу, – вел дальше свой рассказ Северянин, – но солнце не всходило, и даже на горизонте не видать было земли… Люди съели все запасы и выпили все масло из светильников. Харальд ел и пил не больше, чем другие. От голода и жажды люди стали слабеть, и Харальд велел им сосать лед. Льдины все время толкались в борта лодок. От страшной длительной ночи люди теряли разум. Один сказал: «Когда я сосу лед, у меня в животе все становится ледяным. Перережу себе жилы и напьюсь горячего!..»
      Хуанито все время порывался что-то сказать и, как только Северянин попросил воды, мальчишка снова вскочил с места.
      – Вот сеньорита и Руппи не знают даже, что такое соларстейн или кер, а это просто по-нашему компас! Кер Северянина стоит в будке рядом с нашим – магнитным!
      – Мой тоже магнитный, но это не компас, – заметил Северянин. – Слушайте дальше. Другой сказал: «Напьешься крови ты один, а как же мы? Выберем такого, у кого нет семьи, заколем его и насытимся». Харальд велел кремнем выбить искры и зажег факел. Море было тихое. Перебираясь из одной лодки в другую по доске, он светил всем в лица. И однажды так наклонил факел, что у Ивара Иварссона загорелась борода. Харальд спросил: «Это не ты ли хотел есть человечину?» Ивар сказал, что не он. Харальд спросил: «А где тот, что хотел перерезать себе жилы?» Человек отозвался. Харальд спросил еще раз: «Кто хотел есть мясо своего товарища?» Один заплакал и сказал: «Ты, наверно, так набил брюхо дома, что сыт и до сих пор. А я мучаюсь от холода и голода!» – «Сейчас твоим мучениям придет конец!» – сказал Харальд и ударил человека ножом в грудь. Потом с мертвого сняли одежду и меховые сапоги и надели на того, который был уже синий от холода. Труп выбросили в море. До этого все осматривали мертвеца и дивились, как можно умереть от такой маленькой ранки. Из нее вытекла только одна капля крови. Харальд спросил, кто приходится мертвецу другом или родичем. Ивар сказал: «Это брат моей жены». – «Когда вернемся домой, – сказал Харальд, – ты сведешь со мной счеты. А пока я нужен здесь». Ивар сказал: «Я не буду сводить с тобой счеты – он и так умер бы. Но у него есть старуха мать, ей надо помочь». – «Хорошо», – сказал Харальд. «Но за бороду ты мне ответишь!» – сказал Ивар. Харальд засмеялся. Он велел зажечь факел и спалил половину своей бороды. Хотел жечь ее и дальше, но Ивар вырвал у него факел и потушил в море.
      Взошло солнце, но оно принесло не тепло, а еще более страшный мороз. Люди коченели и умирали от холода и голода. Всего в живых осталось шестнадцать человек. Они говорили Харальду: «Ты сотворен не так, как мы. Мы больше не можем терпеть. Зажжем факел, пускай он сгорит дотла, но мы погреемся!» – «Бог вас лишил разума, – сказал Харальд. – Скоро доберемся до суши, а без факела трудно развести костер». – «Тогда помолись своему камню керу», – сказал один, захохотал, бросился в море и утонул. Харальд прочитал над ним молитву, так как человек этот лишил себя жизни, будучи не в своем уме.
      Наконец заплыли в большой залив и высадились на песчаном берегу. Харальд сказал: «Здесь или поблизости наши люди убили шестерых скрелингов, отняли у них еду и лодку. Мы должны быть готовы к бою». – «Как нам готовиться к бою, если мы еле-еле передвигаем ноги!» – сказали люди. И Харальд с ними согласился. «Пускай скрелинги нас убьют, – сказал один, – но пускай нас сначала накормят и напоят!» – «Этого от них нельзя ждать», – сказал Харальд.
      Из лишней лодки и весел развели костер и грелись. Тогда к ним подошли маленькие люди в мехах. «Это скрелинги», – сказал Харальд тихо. Но маленькие люди не замышляли ничего дурного. Они стояли вокруг костра и говорили что-то по-своему. Потом они дали пришлым рыбы и смеялись, когда Харальд велел испечь ее на костре, Скрелинги ели рыбу сырою. Насытившись, люди поплыли дальше. Скрелинги дали им в дорогу рыбы – сырой и вяленой».
      Северянин уже несколько раз останавливался и просил пить, но Франческо этого не замечал. Он с таким нетерпением ждал прибытия отважных мореходов в заокеанскую страну, что у него начало колотиться сердце.
      Северянин продолжал:
      – Люди поплыли вперед и увидели берега, поросшие лесом. Лес был густой и высокий. «Это то, что нам надо: Маркланд! – сказал Харальд. – Теперь вслед за нами прибудут дружины. У наших детей и внуков будет много леса для постройки кораблей и травы – для прокорма скота». На лесистом берегу стояло множество маленьких людей, но издали их трудно было разглядеть. Харальд был зорок, как белая рысь. «Это скрелинги, – сказал он, – а в руках они держат луки со стрелами наготове. Ближе подходить нельзя: они нас перестреляют. – И пояснил: – Вот тут-то, наверно, наши и убили шестерых!»
      Люди повернули лодки и поплыли обратно. Снег и лед так сверкали под солнцем, что люди начали слепнуть. Наступил такой холод, что никто не мог говорить из-за пара, который клубами вылетал изо рта. Харальд велел снять паруса с лодок и закутать всем ноги. И повелел им взяться за весла. «Вот тогда-то мы согреемся!» Когда хотели обернуть парусиной ноги Олафу, у того отвалились все десять пальцев с обеих ног. «Выбросьте меня в море, только сначала убейте! – просил Олаф. – Я не хочу быть вам в тягость». – «Ты не будешь нам в тягость, – сказал Харальд, – так как сможешь грести. А когда вернемся, я возьму тебя в свой дом, и моя жена будет ходить за тобою. Ты будешь считаться моим крестовым братом. Мы уже сейчас можем поменяться крестами». Харальд вытащил свой нательный крест и надел его на шею Олафу и хотел было снять крест с Олафа, но тот сказал, что в крест он не верит и молится старым богам. Харальд сказал: «Значит, теперь ты будешь христианин, а я – язычник. – И захохотал. – Это мне больше подходит!»
      Северянин хотел было продолжать, несколько раз открывал рот, но ни одного звука не вылетало из его горла. Датчанин поднес было ему кружку с водой, но Бьярнарссон отвел его руку. Сеньорита, не говоря ни слова, выбежала из каюты. Вернулась она, осторожно неся застольную чашу, полную до краев вина. Северянин поднялся ей навстречу.
      – Сеньор Бьярн, вы не устали? – спросила она заботливо.
      – Скоро конец, – сказал он, принял из ее рук чашу, сделал глоток, закашлялся, а потом выпил все, что было ему предложено. И, только дождавшись, когда сеньорита заняла свое место, он и повел рассказ дальше. Голос его звучал хрипло:
      – Потом люди плыли много времени. Солнце не заходило. Тень борта лодки все время падала то справа, то слева на лицо человека, лежавшего на скамье поперек лодки. Этот мертвый был именит у себя на родине, его должны были довезти домой и похоронить с почестями. Пока доплыли до Гернума, умерло еще трое людей. Тот, который лежал поперек лодки, звался Магнусом Ясновидящим. Это был прадед прадеда моей матери, и все, что здесь рассказано, правда.
      Сосед Франческо по койке, Педро Маленький, легонько тронул его за плечо.
      – Подумай-ка, Руппи, – сказал он тихо, – даже в те очень давние времена люди, как и мы сейчас, думали не о себе, а о своих детях и внуках!
      Франческо не ответил. Он привстал было, но снова опустился на место. Если бы он и решился расспросить Северянина поподробнее о стране Маркланд, то уже не смог бы этого сделать: Бьярн Бьярнарссон лег, сложил руки на груди и через минуту захрапел.
      Сеньорита шепнула что-то на ухо Хуанито, и тот уже сорвался было с места, но девушка тотчас же вернула его назад.
      – Сеньор Франческо, – сказала она так громко, что ее могли расслышать все находившиеся в каюте, – я вижу, вам так и не удалось заснуть. А сеньора Бьярна, как видите, сморил сон. Может быть, вы все же не откажетесь посидеть со мной часок на палубе? До вашей смены еще далеко… Спокойной вам ночи, сеньоры, – обратилась она к остальным. – Спасибо, что дали мне возможность послушать нашего Северянина!
      И, высоко подняв голову, сеньорита покинула каюту, даже не оглянувшись, чтобы удостовериться, последовал ли за нею Франческо.

      Франческо никогда не могло бы прийти в голову, с чего начнет сеньорита разговор.
      – Сеньор Франческо Руппи, – сказала она, когда они остались одни на палубе, – мне хочется рассказать вам сказку, которую я услышала от того же Бьярна Бьярнарссона. Вы позволите?
      – Вы, вероятно, у всех спрашиваете разрешения поступать так или иначе, но потом все делаете по-своему, – холодно отозвался Франческо.
      – Да? Тогда я и сейчас сделаю по-своему, – заметила сеньорита и начала: – В той стране, откуда родом Бьярн Бьярнарссон, на одной льдине проживали тюлень и тюлениха. Они очень сдружились. Вместе играли в воде, а когда показывался их страшный враг – белый медведь, они вместе ныряли под льдину. Там от их дыхания протаяли дырочки, они могли полной грудью набирать воздух и очень долго держаться под водой… Вам не скучно слушать? – осведомилась сеньорита.
      – Нет, все это очень интересно, – вежливо ответил Франческо.
      И сеньорита продолжала:
      – Удивленный медведь, не понимая, куда делись его жертвы, долго бродил по льдине, подымая голову, втягивал в себя воздух и наконец удалялся с очень смущенным видом.
      «Это, вероятно, я белый медведь, – подумал Франческо. – Послушаем, что произойдет с беднягой дальше».
      – А тюлень и тюлениха снова взбирались на льдину и весело смеялись над одураченным врагом… – Сеньорита надолго замолчала.
      – Это уже конец? – спросил Франческо, готовясь распрощаться.
      – О нет, – ответила сеньорита, – слушайте дальше. Однажды, взбираясь на льдину, тюлениха неосторожно толкнула тюленя ластом, и тот опрокинулся в воду животом кверху. Она этим не нанесла ему никакого вреда, но по их, тюленьим, законам повернуться животом кверху считается позорным. Рассерженный тюлень поплыл к другой льдине и даже не смотрел в сторону тюленихи. Прошел один день, второй, третий… Тюленихе стало скучно, и она поплыла на соседнюю льдину. «Ага, – подумал тюлень, – пускай теперь она помучается!» И сказал: «Возвращайся на свою льдину, я больше не стану с тобой дружить!» Прошло несколько дней, и тюлень раскаялся в своем жестоком поступке. Он поплыл на соседнюю льдину…
      – Простите, – перебил девушку Франческо, – я все понял, но, к сожалению, мы не тюлени… И, к еще большему сожалению, совсем не были так дружны, как они… И дело тут, конечно, не во мне: вы обидели не меня, а одну очень достойную и хорошую девушку, сеньорита!
      – А вы обидели не племянницу капитана, а одну очень достойную и хорошую девушку, которой без вас хочется плакать!
      – И мне думается, – продолжал Франческо, – что Бьярн Бьярнарссон не мог рассказать вам такую сказку…
      Сеньорита взяла в свои руки руку Франческо и по одному стала перебирать его пальцы.
      – Кожа у вас на руках очень огрубела. Вот здесь – мозоль, натертая, конечно, веревкой… Не знаю, как вы сможете работать резцом, когда вернетесь к своему прежнему ремеслу… Но пальцы у вас тонкие и длинные, точно родились вы не в деревушке Анастаджо, а в семье каких-нибудь сиятельных особ… Хотя не в пальцах и даже не в осанке дело: знаем мы императоров и королей, которые носили прозвища «Карл Лысый», или «Пипин Короткий», или «Карл Толстый».
      «Или „Карл Шестипалый“, – подумал Франческо, но промолчал. Возможно, это тоже одна из выдумок Хуанито.
      За время плавания коротко остриженные волосы сеньориты отросли. Сейчас их подхватило ветром, и как бы сияние окружило голову девушки. Франческо вдруг захотелось окунуть лицо в эти мягкие сверкающие волосы. Но мало ли чего ему в жизни хотелось…
      – Вторая ночная смена на исходе! – громко прокричал в трубу дежурный по кораблю. – Третьей смене готовиться!
      – Вот вам уже пора собираться, сеньор Франческо… Матерь божья, а я ведь так и не дала вам отдохнуть! – сказала сеньорита огорченно.
      Франческо поспешил на бак – переодеться. Перед восходом солнца бывает много холоднее, нежели ночью.
      Когда он вышел на палубу, сеньорита стояла на том же месте, где он ее оставил.
      – Сеньор Франческо, – сказала она, – а ведь мы с вами не попрощались.
      Франческо со стыдом вспомнил, что он второпях не пожелал девушке доброй ночи.
      – То ли вы меня, сеньорита, сбили с толку, то ли я такой бестолковый, – сказал он виновато. – Доброй, доброй вам ночи, сеньорита!
      И, уже подойдя к вахтенному, которого он должен был сменить, Франческо все еще размышлял над словами сеньориты.
      А все-таки после прощания с нею у него на душе стало как-то теплее.
      Да ведь и сказала-то она всего-навсего одну фразу: «Желаю вам, сеньор Франческо, спокойной вахты, а после нее – хороших, ласковых снов!»
      Спокойной, однако, эта вахта не была.
      Уже шесть раз переворачивал Франческо ампольету. Подумать только – сегодня у руля стоит сам сеньор пилот! А за руль он берется, говорят, только тогда, когда кораблю грозит непогода или встреча с неприятелем.
      Прошло всего три часа вахты, а у Франческо уже заболели глаза, так напряженно пришлось ему вглядываться в темноту. Не зря пилот взялся за руль. На небо, такое нежно-голубое с вечера, набежали облака, сгустившиеся сейчас в огромную черную тучу. Ветер, который сначала только чуть поигрывал в парусах, сейчас так и нес корабль вперед. И хотя ветер был попутный, Франческо слишком много времени провел в плаваниях и понимал, что надо бы паруса свернуть и бросить якорь у какого-нибудь берега с удобным заливом, защищенным от высоких волн… Но – увы! – «Геновева» от берегов почему-то все время держалась подальше.
      Однако до бури было еще далеко. И туча как будто отодвинулась к северо-востоку. Где-то вдали полыхали только слабые зарницы.
      «Прошла мимо! – вздохнул Франческо с облегчением. – Да к тому же на руле стоит прославленный на всех морях рулевой. Сегодня сеньор пилот неспроста спустился вниз, – с одобрением подумал Франческо. – Я-то в Вогезах, как видно, утратил эту способность предвидеть все изменения на небе и на море».
      Еще один раз перевернута ампольета. Через полчаса можно будет улечься на койке и помечтать… Или хотя бы выспаться как следует…
      Франческо уже не раз приходило в голову (да, вероятно, не ему одному), что неплохо было бы заказывать ампольеты вдвое больших размеров. Они и песку вмещали бы вдвое больше, но горлышко между стеклянными шариками должно было бы оставаться таким же узким, как и в нынешних… Тогда ампольеты можно было бы переворачивать не каждые полчаса, а каждый час…
      А вот уже сто лет или даже больше на кораблях пользуются этими песочными часами… И делается это, вероятно, для того, чтобы и вахтенный, и дежурный по кораблю, и рулевой, и этот паренек в корзине, марсовой, каждые полчаса были начеку.
      Марсовой был начеку.
      – Эй ты, вахтенный, спишь, что ли? – крикнул он сверху.
      – Ты только не спи! – сердито отозвался Франческо. – Тебе-то сверху виднее, но уже и я понимаю, что гроза прошла стороной.
      – Да, как будто прошла, – откликнулся марсовой, успокоившись…
      И вдруг заорал изо всех сил:
      – Сеньор пилот, сеньор пилот! Судно без огней впереди нас и судно без огней позади!
      – Руппи, – негромко окликнул Франческо пилот, – я сейчас не могу оставить руль… Бить в колокол не следует. Скажи боцману, что свистать всех наверх тоже не надо. Ступай поскорее в среднюю. Да зайди на бак и постарайся добудиться Северянина… В средней предупреди боцмана, а он уж будет знать, что делать… Сеньориту пускай ни в коем случае не тревожат! Рвануть, что ли, вперед и раздавить эту скорлупку?
      «Почему? Возможно, они ничего плохого не замышляют!» – подумал Франческо, но промолчал. Он – матрос Руппи, а говорит с ним его начальник – сеньор пилот.
      Побывав уже на баке и подымаясь на ют, Франческо расслышал:
      – Эй вы, там! Почему без огней? Почему без флага? – кричал пилот. – Хотите, чтобы мы потопили вас? Вывесили бы бабью юбку, если своего флага у вас нет!
      Выкрикивал все это пилот, вероятно, для того только, чтобы сорвать злость: на суденышке впереди, конечно, не могли его услышать.
      Марсовой спустился вниз: команда небольшая, все должны быть при деле. А на палубу уже спешили капитан, маэстре, боцман и с ними Северянин.
      – Эй вы, там, на корабле! – закричал в трубу Северянин своим зычным голосом по-кастильски. – Почему без огней? Почему без флага?
      «Такому и труба для переговоров ни к чему», – подумал Франческо.
      Потом вопрос свой Северянин повторил по-итальянски. Люди, которых он окликал, были уже на расстоянии выстрела от «Геновевы».
      На черном, без огней, встречном судне молчали, но по грохоту и топоту, доносившемуся из темноты, можно было понять, что там подкатывают к ломбардам зарядные ящики. Вернее, к единственной своей ломбарде – уж очень невелико было это суденышко. Еще что-то кричал Бьярн, на этот раз по-португальски. Хотя Франческо и приходилось плавать на португальских судах, но португальского языка он по-настоящему так и не освоил.
      Второе суденышко, шедшее позади «Геновевы», виднелось уже только крохотным пятном, еле различимым в темноте. Кто бы ни командовал этой скорлупкой, но «Геновевы» им уже не догнать!
      – Под чьим флагом идете?! – вдруг зычно окликнули рулевого «Геновевы» со встречного судна по-испански.
      – Это они время оттягивают, – пояснил Бьярн Бьярнарссон сердито и закричал в темноту: – Ослепли вы, что ли? Мы не пираты: можете полюбоваться на наших львов и на наши замки! А вот вы почему флага не подымаете?
      Теперь уже он стоял у руля, а пилот, нисколько не чинясь, наравне со всеми подкатывал к шести ломбардам «Геновевы» зарядные ящики.
      – Пустить для острастки одно ядрышко? – спросил он у маэстре, не выказывая ни тени беспокойства.
      – Одно можно, – сказал Северянин, точно пилот был у него в подчинении. – Только в воду.
      Первое ядро, пущенное с «Геновевы», взметнуло к небу целый фонтан воды.
      – Если не одумаются, вторым разнесем их ломбарду, – добавил Северянин.
      – Это англичане!
      Франческо услышал голос сеньориты. Ее ведь не собирались будить! Но девушка издали спокойно помахала ему рукой. А над суденышком действительно уже зажегся фонарь и медленно пополз кверху английский флаг.
      – А у них про запас флаги всех стран имеются! – с презрением сказал Северянин. – Если, конечно, это пираты… А возможно, что и французы, но не хотят признаваться. Впрочем, мы долго были в отсутствии, возможно, за это время и Англия со Священной Римской империей германской нации не поладила и это вправду англичане… Слушайте внимательно! – закричал он по-испански. – Спускайте лодки, мы подберем вашу команду, а посудину вашу расстреляем!
      Второе пущенное с «Геновевы» ядро угодило, судя по всему, в борт англичан. При свете мачтового фонаря можно было разглядеть, как там засуетились, сбрасывая в воду осколки разбитой ломбарды.
      – За это вы ответите перед своим императором! – снова закричали англичане, и снова по-испански. – Только пираты могут так поступать!
      – А это вы уже у своего командира справьтесь, кто пират! – отозвался Северянин. – Если есть раненые, можем их в Испанию доставить. Да и у нас на «Геновеве» лекарь имеется… Вернее – лекарша…
      – Не нужен нам ваш лекарь! – ответили англичане, и снова по-испански.
      – Нормандцы, – прислушавшись, определил Северянин. – Хоть и тошно им, что с нами они вынуждены по-испански объясняться… А ведь это те же самые, что и в прошлый раз! Видели отлично, что за корабль наша «Геновева» – нет же, решили уже две свои скорлупки на нас напустить!..
      Чужое судно, накренясь на бок, неуклюже повернулось и отчалило от «Геновевы».
      – Эй вы, – крикнул вдогонку ему Северянин, – спустите все же чужой флаг!
      – А вторая скорлупка, глядите, все же старается нас догнать! – улыбаясь, заметил сеньор пилот.
      – Пускай старается на здоровье! – проворчал Северянин.
      Несмотря на то что команду подняли среди ночи, матросы громко и весело переговаривались, а на баке кто-то даже затянул песню.
      – Ну как, сеньор боцман, – весело спросил пилот, – стоит ли наш Северянин того довольствия, которое ему отпускается на «Геновеве»?
      – Да я разве говорил, что не стоит! – огрызнулся боцман. – Он, может, еще кое-чего стоит, только зря он поселился в матросской каюте!
      Франческо подошел к сеньору Гарсиа. Направлялся-то он к сеньорите, но внезапно свернул к эскривано.
      – Вот и вы приняли сегодня свое первое боевое крещение, сеньор Руппи, – сказал эскривано приветливо. – Хотя, возможно, я ошибаюсь?
      – Да, – отозвался Франческо, – принял крещение, но не первое и, к счастью, не боевое…
      Доброе лицо сеньора Гарсиа сразу омрачилось.
      – У них-то, возможно, кое-кто и пострадал, – промолвил он тихо.
      – Сеньор Гарсиа, Северянин наш, как видно, плавал на многих кораблях, под разными флагами, – обратился к эскривано Франческо. – Он так хорошо говорит и по-кастильски, и по-итальянски, и, кажется, по-португальски…
      – По-португальски, думается мне, не так уж и хорошо, – ответил сеньор Гарсиа. – Но французский и кастильский мы с ним знаем более или менее прилично, поскольку изучали юриспруденцию сначала в Саламанке, а потом, сдружившись, вместе отправились заканчивать ознакомление с науками в Париж… Что касается итальянского, то в пору нашей юности только темные неучи не могли на нем изъясняться… Потом мы с сеньором Бьярном снова отправились в Париж, чтобы освежить полученные знания… – И, пожевав, по своему обыкновению, губами, сеньор Гарсиа добавил: – Должен признаться, что у сеньора Бьярна больше способностей к изучению языков, чем у меня… А вот и сеньорита! – произнес он, как показалось Франческо, желая уклониться от продолжения разговора. – Сеньорита, – обратился эскривано к девушке, – я только что посвятил сеньора Руппи в некоторые подробности жизни сеньора Бьярнарссона.
      И эскривано торопливо зашагал к средней каюте.
      – Ну вот, сеньор Франческо, – обрадовалась сеньорита, – начало уже сделано! Ох, знали бы вы, как угнетает меня вся эта таинственность! Но пока что разойдемся по своим каютам. Ваша вахта уже кончилась… Смотрите, какое красивое сейчас небо на востоке!.. Скоро взойдет солнце.
      И надо же было Франческо заметить:
      – Не знаю, кто они были – французы, итальянцы, нормандцы или англичане, – но почему они так охотились за нашей «Геновевой»? И, говорят, уже не в первый раз… Золото, что ли, они надеялись у нас захватить?
      По тому, как прищурилась сеньорита, Франческо понял: сказал он не то, что надо.
      Однако девушка, помолчав, заговорила очень спокойно:
      – А не думаете ли вы, сеньор Франческо, что наша «Геновева» и сама по себе представляет большую ценность? Вот поговорите когда-нибудь с сеньором маэстре или с сеньором пилотом. И тот и другой расскажут вам, что при постройке «Геновевы» был учтен опыт и кастильских, и итальянских, и английских, и даже норманнских судостроителей… Да, да, предков нынешних англичан, вернее – завоевателей Англии… Видели, какой высокий нос и борта у «Геновевы», какая великолепная оснастка! Грузоподъемность «Геновевы», правда, невелика, но за этим судостроители и не гнались… Вот видите, я, как дядя, и сеньор эскривано, и сеньор маэстре, и сеньор пилот, и даже как наш ворчун боцман, не могу говорить о «Геновеве» без восхищения… Что касается золота, – продолжала сеньорита, – которое надеялись захватить на «Геновеве» нормандцы (а я убеждена, что это были именно они, так как полагаюсь на опытность сеньора Бьярна), то вполне возможно, что корабль, идущий под испанским флагом, мог заинтересовать их и с этой стороны… Сеньор Франческо, прошу вас, не обижайтесь на нашего милого сеньора эскривано за то, что он так неожиданно оборвал беседу, которую вел с вами!
      Вернувшись в большую каюту, Франческо вытащил из-под своей «подушки» вчетверо сложенный лист бумаги – подарок сеньора пилота. Он же преподнес Франческо и красивую тетрадь в переплете из кордовской кожи с золотым тиснением. «Мавританской выделки! – похвастал он. – А ты, Руппи, заноси в нее все свои наблюдения, мысли, вопросы, которые требуют ответов. Сеньор эскривано уверяет, что каждый грамотный человек обязан вести дневники… Но у меня что-то не получается».
      Но, увы, кордовская тетрадь до сих пор еще и не начата. А лист бумаги скоро уже будет исписан до конца.
      В каюте еще горел светильник. То ли боцман недосмотрел, то ли он разрешил хотя бы таким образом отпраздновать победу над нормандцами. Все уже наизусть знали его доводы: «Когда светит солнце, светильник вам ни к чему, когда луна – тоже, а когда нет ни луны, ни солнца, можете раздеваться и одеваться в темноте!»
      Франческо развернул лист. Пожалуй, по количеству вопросов лист этот может уже поспорить с листом сеньора эскривано. За вопросом, идущим под номером тридцать первым, Франческо приписал тридцать второй:
      «Что связывает Бьярна Бьярнарссона с людьми „Геновевы“? И какие „общие дела“ могут быть у этого человека с императором Карлом Пятым?»
      Что рассказ Северянина о стране Маркланд был именно исландской сагой, Франческо понял уже давно из объяснений пилота: «Вот ты, Руппи, попроси у сеньора Гарсиа, чтобы он показал тебе те четыре исландские саги, переведенные им совместно с Бьярном на кастильский».
      Конечно, он, Франческо, очень теряет от того, что не воспользовался случаем поговорить с сеньором эскривано, человеком умным и просвещенным. Правда, сейчас сеньор Гарсиа уже перестал его к себе приглашать… Если он обиделся, то вполне заслуженно…
      Грохоча сапогами, вошел боцман и потушил светильник.
      – Солнце уже взошло, – пробормотал он, отходя от койки Франческо.
      Солнце-то уже взошло, но ни писать, ни читать в большой каюте было еще невозможно.
      «Полежим и подумаем», – сказал себе Франческо, вытягиваясь на койке во всю свою длину, и, пожалуй, в первый раз за время пребывания на баке пожалел о том, что не поселился в средней каюте.
      Вручая кордовскую тетрадь, пилот был уверен, что Франческо тут же примется вести в ней дневник. Однако, если бы у Франческо и нашлось свободное время для таких записей, где и как он стал бы этим заниматься? Не только сеньор эскривано, но и сеньор пилот, и даже сеньор маэстре очень любезно приглашали его пользоваться средней каютой, как своей собственной, но он не считал себя вправе принять их приглашение: этим он может возбудить недовольство боцмана, а возможно, и своих товарищей – матросов. Одно дело, когда он с пилотом просиживает часами за корабельным журналом или сверяется с таблицами вычисления солнечного склонения вместе с сеньором маэстре… А кордовская тетрадь немедленно же вызовет подозрение боцмана!
      Итак, завтра же Франческо выпросит у боцмана два часа свободного времени и примется за выполнение того, что задумал. Потом обратится к сеньорите с просьбой просмотреть его записи и вычеркнуть вопросы, на которые сеньорита не сочтет нужным или даже возможным дать ответы, и только тогда передаст кордовскую тетрадь сеньору эскривано…
      Обдумав хорошенько все свои планы, Франческо даже зажмурился, представив себе, как сладко он наконец выспится!
      Однако выспаться и в это утро ему не пришлось. Поговорить с боцманом не удалось также: на «Геновеве» все были озабочены – в трюме накопилось уж слишком много воды. Проверили помпу, переделанную по чертежам сеньора пилота, но помпа действовала безотказно.
      Не только боцмана, ответственного за сохранность продуктов, но и всю команду обеспокоила возможная порча вина, солонины, сушеной рыбы, овощей, которые хранились в ящиках с песком.
      После бессонной ночи все обитатели «Геновевы», не исключая и сеньориты, оказались в трюме. Передвигали бочки и ящики и дивились на все расползавшуюся лужу. Боцман, опустив в нее палец, попробовал жидкость на вкус.
      – Не вино, хвала господу! И не соленая вода! Течи, значит, «Геновева» наша не дала… Но… – И боцман шагнул в угол.
      На самой драгоценной бочке – с запасом пресной воды – лопнул обруч и чуть-чуть разошлись клепки. Вот оттуда и просачивалась понемногу вода. Хуанито ходил с важным видом: ведь это он, несмотря на запрещение капитана, слазил в трюм – полюбоваться работой помпы и первым обнаружил непорядок. В награду сеньор маэстре пообещал выхлопотать у капитана для мальчишки разрешение спускаться в трюм с любым из команды, кто согласится взять его с собой.
      Может быть, на другом корабле такое событие вызвало бы большую тревогу, но на «Геновеве» все знали: уж Федерико-то немедленно устранит все неполадки!
      И действительно, не прошло и часа, как Федерико с двумя помощниками привел в порядок бочку и пересмотрел весь груз, хранящийся в трюме. А кроме того, напоследок, несмотря на протесты Хуанито, еще раз проверил действие помпы.

      – Вы хоть немного поспали утром, сеньор Франческо? – озабоченно спросила сеньорита, когда они на палубе вместе со всеми, сливая друг другу воду на руки, отмывали смолу и деготь.
      – Да что вы! Я устал не более других, сеньорита, – успокоил ее Франческо. – Спать-то я не спал, но зато лежа мог наедине с самим собой, без помехи, обдумать некоторые свои решения… Я хотел бы…
      – У меня к вам важное дело, – не дослушав его, сказала сеньорита. – Мы с дядей и с сеньором Гарсиа порешили, что в свободное от своих занятий время сеньор эскривано станет заниматься с вами… И посещать среднюю каюту вам просто необходимо!.. Не для выполнения каких-либо чертежей или исправления корабельного журнала… Свою кордовскую тетрадь вы уже начали?
      Франческо отрицательно покачал головой.
      «И об этом уже известно!»
      Не только сейчас, но и раньше из кое-каких своих наблюдений Франческо заключил, что беседы о нем на «Геновево» велись чаще, чем ему этого хотелось бы.
      – Ну, кордовская тетрадь после вашей беседы с сеньором Гарсиа немедленно пойдет в ход! – с веселой улыбкой заявила девушка. – Дело в том, что сеньор эскривано, начиная уже с сегодняшнего дня, предполагает ознакомить вас с историей Ирландии, которая не менее интересна, чем история Исландии… Это будет ваш первый урок. А если вы окажетесь внимательным слушателем, то сможете к тому же полюбоваться чудесными ирландскими старинными молитвенничками, послушаете исландские саги…
      – Это хорошо было бы… – со вздохом ответил Франческо.
      Сеньорита искренне радовалась за него… Было бы просто грешно омрачать ее радость.
      Однако состояние ее собеседника не укрылось от проницательного взгляда девушки.
      – Да вы как будто и не рады всему этому, сеньор Франческо… Что с вами? – спросила она озабоченно. – Что это с вами? – повторила сеньорита, заглядывая ему в глаза.
      – Все это было бы хорошо… Даже очень хорошо… – сказал Франческо. – Но видите ли… Кроме сеньора пилота, сеньора маэстре и сеньора капитана, существует еще мой прямой начальник – боцман.
      И чтобы сеньорита снова не заглянула ему в глаза, Франческо нагнулся, смахивая опилки со своих холщовых штанов.
      – Ах, вот в чем дело! – Сеньорита с облегчением вздохнула. – С боцманом все улажено. Сеньор пилот приказал ему проследить, чтобы никто не входил в среднюю каюту, пока вы не закончите порученные вам вычисления… А помогать вам будет сеньор эскривано. Сеньор маэстре тоже обо всем предупрежден… Сейчас сеньор пилот уже, очевидно, дожидается вас с сеньором Гарсиа в средней каюте.
      – Вы могли хотя бы поцеловать мне руку в благодарность за то, что я так много о вас думаю! – крикнула сеньорита вдогонку Франческо.
      Но тот уже на пороге средней каюты столкнулся с пилотом.
      – Ну, Руппи, можешь хоть до самого вечера беседовать с эскривано, – сказал пилот весело. – Исландские саги я слыхал уже много раз и от него и от Бьярна. Такое далекое прошлое меня мало интересует… Но вот эти крошечные ирландские молитвеннички! Уж на что я мало разбираюсь в таком искусстве, но, когда сеньор Гарсиа мне разрешает, я разглядываю их часами… Пойду-ка разыщу эскривано… Он мог и позабыть, что ты его дожидаешься.
      Не входя в каюту, Франческо с огорчением оглянулся.
      Сейчас было бы просто смешно вернуться, чтобы поцеловать ей руку… Интересно, слышал ли сеньор пилот ее слова?
      Со вздохом Франческо перешагнул порог.
      Ждал он недолго. И, как только у двери раздались шаги, он поднялся, чтобы встретить сеньора Гарсиа. Вошла, однако, сеньорита.
      – Сеньор Франческо, куда, по-вашему, мы сможем добраться на «Геновеве»? – уже с порога спросила она и улыбнулась: до того растерянный вид был у Франческо Руппи.
      – Я полагаю, что мы доберемся до Кастилии… Так? – неуверенно спросил он. – Правда, сеньор капитан пообещал мне однажды, что «Геновева» побывает даже за океаном… Но это, кажется, была шутка?.. А может быть, мы вернемся в ту страну, откуда «Геновева» начала плавание?
      После каждого вопроса Франческо взглядывал на сеньориту, но та каждый раз отрицательно качала головой.
      – Сеньор Франческо, пока мы здесь одни… Не краснейте, пожалуйста, сеньор Гарсиа придет, вероятно, через минуту… Сегодня вам выпала большая удача: не покидая «Геновевы», совершить замечательное путешествие по северным странам… Думаю, что даже ваши учителя из Сен-Дье не смогли бы рассказать вам о них так подробно, как наш эскривано. Но до его прихода я хочу узнать: хорошо ли вы знакомы с библией?
      – Еще в детстве матушка учила меня молитвам… Рассказывала об апостолах… В школе при монастыре я узнал ненамного больше… Да и пробыл я там недолго. Правда, после смерти отца мы с матушкой каждое воскресенье ходили в церковь Благовещенья при монастыре… А вот проповеди отца Паоло, настоятеля, я помню до сих пор… О святой Елизавете… О благовещении…
      – Это евангелие, а я говорю о библии. О царе Соломоне, о древней Иудее, о стране Офир вы когда-нибудь слыхали?
      – Если вы читали мои дневники, то, может быть, обратили внимание на то, что господин мой адмирал просто бредил страною Офир. Ему думалось, что он достиг ее и привезет в Кастилию такие же несметные богатства, какие привозил из страны Офир царь Соломон. Очевидно, не очень вразумительно было у меня обо всем этом написано, если вы, сеньорита, не поняли, что господин мой был очень болен и часто бред принимал за действительность. Потом, расставшись с ним, вернее, не находясь уже под влиянием этого сильного и вместе с тем слабого человека, я понял, что и страна Офир, и пуп земли, на который мы якобы взобрались, – это такие же выдумки, бредни, как «Государство Иоанна Пресвитера», как плавающий по водам остров Святого Брандана… Или даже как Острова Молодости – Бимини, на поиски которых король Фердинанд предполагал отправить Понсе де Леона… Ведь только смерть короля помешала этой экспедиции…
      – Значит, с Библией вы все-таки незнакомы, – сказала сеньорита. – Тогда мне следует до прихода сеньора Гарсиа прочитать вам несколько строк из «Книги царств» и «Паралипоминон».
      Так как Франческо беспомощно развел руками, девушка его успокоила:
      – Вы все поймете, Библия переведена на кастильский язык.
      Франческо невольно огляделся по сторонам… Что-то словно дрогнуло в нем.
      Что он испытывал сейчас? Тревогу? Страх? Волнение? Да, пожалуй, волнение… Волнение, охватившее его при воспоминании об очень давней поре его детства.
      …Матушка раздувает огонь в камельке и один за другим швыряет в печурку листы, вырванные из толстой книги, которую забыл ночевавший у них монах. А может быть, нарочно оставил на скамье свою Библию? Когда матушка принесла ее настоятелю, отец Паоло, перелистав святую книгу, велел немедленно сжечь и Библию и листочки, которые то тут, то там были сунуты между ее страницами.
      «Мерзостный монах (да и монах ли то был?!), безбожник, бродяга, начал переводить Библию на итальянский язык!»
      До сих пор помнятся Франческо возгласы отца Паоло. «Переводят святое писание на разные языки! Подсовывают святые тексты людям темным и невежественным, а те начинают их толковать каждый по-своему! Ересью заражен почти весь христианский мир! Вот откуда землетрясения! И Везувий, который был спокоен чуть ли не с языческих времен, вдруг начал дышать парами! – негодовал отец Паоло, воздевая руки к небу. – Господь покарает и соблазнителей и тех, кто слушает их! Попомните: Везувий еще при моей жизни начнет извергать дым, и пламя, и раскаленные камни!»
      Матушке было велено шесть дней соблюдать строгий пост, а на седьмой явиться к исповеднику и покаяться в своих грехах.
      «Да, этот день, как видно, крепко врезался мне в память!» – уже с улыбкой подумал Франческо.
      Пока Франческо предавался воспоминаниям, сеньорита успела выдвинуть один за другим все ящики стола и наконец нашла то, что искала.
      Вытащив несколько сложенных вчетверо листков бумаги, она, расправив, разложила их перед собой на столе.
      – Сеньор Франческо, я допускаю, что господин ваш адмирал был действительно тяжело болен… Но не всегда его одолевали бессмысленные бредни. Страна Офир существует! И во времена царя Соломона оттуда действительно привозили в Иерусалим все, что нужно было для украшения храма. Путешествие из страны Идумейской в страну Офир и обратно продолжалось три года. И совершать его можно было только под водительством таких опытных кормчих, как финикияне… Однако страну Офир часто искали люди темные, далекие от науки и религии, жаждущие только одного – золота. Толковали они библию каждый по-своему, поэтому страну Офир искали совсем не там, где она на самом деле находится… Почему вы улыбнулись, сеньор Франческо?
      – Я вспомнил детство… – сказал Франческо смущенно, – и речи отца Паоло, настоятеля. Простите, я слушаю вас, сеньорита!
      – Сеньорита! Франческо! – закричал, врываясь в среднюю каюту, Хуанито. – К нам подошла та, вторая скорлупка! И это совсем не скорлупка, а очень красивый корабль! У него на флаге нарисовано какое-то чудище и две громаднющие буквы: «ХОТА» и «А». Они спустили шлюпку, а мы – трап. И он уже у нас в гостях, этот очень вежливый и красивый сеньор… Идите скорее!
      – Нас с сеньором Франческо кто-нибудь звал? – спросила сеньорита строго. – И куда запропастился сеньор Гарсиа?
      – Ой, он забыл! Мы с ним опять спускались в трюм, сеньор маэстре разрешил… И вдруг сеньор Гарсиа как ахнет! Вспомнил, что должен был идти в среднюю каюту. Он сказал: «Боже мой, как я рассеян!»
      – Передай сеньору эскривано, что мы с сеньором Франческо прощаем ему его рассеянность и ждем его. Ступай поскорее!
      Как только за Хуанито захлопнулась дверь, девушка, оглядевшись по сторонам, сказала:
      – Сейчас, к сожалению, не время вести беседы о стране Офир… Скажу коротко: страна Офир существует, и сеньору Гарсиа довелось там побывать… Я решилась доверить вам эту его тайну, так как знаю, что вы умеете, когда надо, хранить молчание…
      – Очень благодарен вам, сеньорита, за доверие! Я сделаю все, чтобы его оправдать…
      – А сейчас поговорим о более неотложных делах. Если я правильно поняла значение букв «ХОТА» и «А», то нам предстоит не очень приятная встреча… Очевидно, придется помочь дяде принимать гостей… Ого, да они, кажется, уже расположились в его каюте! – добавила девушка, подняв палец кверху и прислушиваясь.
      – А что же означают эти, как их назвал Хуанито, «громаднющие буквы»? – спросил Франческо, улыбаясь.
      – Начатки кастильской грамоты мальчишка, как вы знаете, уже с помощью сеньора эскривано освоил… А эти «громаднющие буквы», как я догадываюсь, не испанские «ХОТА» и «А», а французские «ЖИ» и «А».
      – И что это означает? – уже без улыбки спросил Франческо.
      По лицу девушки можно было понять, до чего она встревожена.
      – Боюсь, что это означает «Жан Анго» – именно тот самый пират-нормандец, опасаясь которого мы держались подальше от берегов… Давайте же поспешим дяде на помощь!
      Из каюты капитана уже доносились веселые голоса и смех. Если бы не волнение сеньориты, Франческо решил бы, что это просто встреча добрых друзей. Однако он давно уже понял, что сеньорита не принадлежит к числу людей, склонных преувеличивать опасности.
      – Ах, дядя иногда бывает так неосторожен! – И, покачав головой, сеньорита добавила: – Вся надежда на сеньора маэстре и сеньора пилота. В этом диком шуме я легко различаю их спокойные голоса. А вот – прислушайтесь-ка! – говорит сеньор капитан. Тоже очень спокойно.
      Распахнув дверь своей каюты, сеньорита в нерешительности остановилась на пороге. Из капитанской каюты тотчас же выглянул сеньор маэстре и почти бесшумно проскользнул в каюту девушки.
      – Имейте в виду, что для Анго я – капитан и владелец «Геновевы». Вы, ваш дядя и Руппи – наши знатные гости из Рима, которые вместе с нами стремятся попасть на процесс наследника адмирала и короны… Надеюсь, что слово «Рим» предостережет несколько Анго… Только надо подумать, как нам быть с одеждой Руппи… А пилоту легче всего: он так и выступает в роли пилота… Оказывается, он еще с детских лет знает Жана Анго… Сейчас за столом идет такая оживленная беседа, что там вряд ли заметили мое отсутствие. А если и заметили, не беда: я капитан корабля и мог на минуту покинуть своих гостей, чтобы распорядиться об угощении команды метра Анго… Эге! – добавил маэстре, глянув в окно. – Здесь уже не одна, а, если не ошибаюсь, две скорлупки! А метр Анго собирается сейчас пожаловать к вам, пригласить вас и Руппи к столу. Надо признать, что угощение нормандцы прихватили с собой отличное… Но вино наше все-таки лучше!
      – А как дядя? – спросила сеньорита с тревогой.
      – Ведет себя как и подобает знатному гостю. И ест, и пьет, и разговаривает мало… Главная тяжесть легла, безусловно, на плечи пилота, но плечи у него, к счастью, широкие – выдержат!
      И маэстре исчез так же бесшумно, как и появился.
      Однако отсутствие его было замечено. В соседней каюте Франческо различил красивый низкий мужской голос:
      – Сеньор капитан, если вы уходили затем, чтобы отдать приказ принести еще один бочоночек вина, то напрасно… Мне придется снять с себя ответственность за моих нормандцев!
      Тот, кто обращался к сеньору маэстре, говорил по-кастильски.
      – Простите, сеньорита, но роль знатного римлянина не по мне! – сказал Франческо решительно. – Среди экипажа Анго могут оказаться люди, знающие римский диалект… А мне он всегда давался с трудом… И эта матросская куртка! А холщовые штаны! Да и наружность моя тотчас же выдаст мое происхождение.
      – Матросом вы оделись потому, что спускались в трюм – полюбоваться на работу новой помпы… Или лучше так: спустившись в трюм, испачкали костюм и на палубе его либо отмывают, либо сушат… Наружность? Сейчас не время убеждать вас в чем-либо, но если бы вас пришлось сравнивать с этим Анго, то уверена – сравнение было бы в вашу пользу… Его я, правда, никогда не видала, но, судя по тому, что о нем говорят, это человек грубый, жестокий, не останавливающийся ни перед чем. Жан Анго – пират, и этим все сказано! И, конечно, все эти его качества не могли не отразиться на его наружности… Тс-с! Сюда идут!
      Кто-то тихо постучался в дверь.
      Сеньорита оказалась неправа. Даже больше: если бы в каюту вместе с Жаном Анго не вошел высокий, широкоплечий сеньор пилот, рядом с которым метр Анго выглядел подростком, Франческо, как и Хуанито, решил бы, что нормандец – человек отменной красоты. Сложен он был до того безукоризненно, что и малый рост его нисколько не испортил первого о нем впечатления… И как ни был отвратителен характер метра Анго, на его наружности это нисколько не отразилось!
      Лицо у него было продолговатое, смуглое… Огромные синие глаза, тонкие брови, красиво очерченные, с приподнятыми уголками губы – ведь вот, кажется, все, чтобы человек мог прослыть красавцем! Но если бы он вошел в каюту один!
      Словно угадав мысли Франческо, метр Жан Анго, как-то небрежно отстранив пилота, приложил руку к сердцу и, низко поклонившись, сказал:
      – Может быть, дама не посетует, если я представляюсь ей без твоей помощи. А ты ступай занимать своих гостей!
      Говорил Анго по-кастильски, притом довольно чисто.
      – Уважаемая сеньорита, уважаемый сеньор, разрешите мне назвать себя. Я Жан Анго, судовладелец из Дьеппа в Нормандии. Некоторые называют меня пиратом, другие – открывателем новых земель. И мне, как вы понимаете, трудно решить, кто из них прав… Должен заметить, что такими же прозвищами награждают и прибывших со мной моих земляков – Пьера Криньона и Тома Обера, простых и мужественных мореходов… Однако как мы ни просты, но сумеем отдать дань восхищения наружности прекрасной дамы! Прошу вас только сообщить, на каком языке вам удобнее будет разговаривать с нами, если я и мои товарищи удостоимся этой чести.
      – Удобнее всего для нас… – Сеньорита несколько замялась. – Пожалуй, удобнее всего объясняться по-итальянски, не правда ли, сеньор Руппи?.. Но полагаю, что это было бы невежливо по отношению к нашему гостеприимному хозяину, который владеет только кастильским языком. Я, как видите, поняла вас отлично… То же можно сказать и о сеньоре Руппи.
      Жан Анго, улыбнувшись, снова приложил руку к сердцу:
      – Если я или мои друзья окажемся не очень тонкими знатоками кастильского языка, надеюсь, что нашей застольной беседе это не помешает… А так как сеньор капитан и ваш уважаемый дядюшка выразили желание посетить с нами Дьепп, а затем и Онфлер, где они рассчитывают свести знакомство с еще одним отважным мореплавателем, Жаном Дени, то я могу надеяться, что и наш не столь распространенный язык за время совместного путешествия будет хоть немного вами усвоен. Имею честь, – произнес Жан Анго торжественно, – пригласить уважаемую сеньориту и уважаемого сеньора Руппи на нашу скромную трапезу!
      – Мы с радостью принимаем ваше приглашение, – поспешила сеньорита предупредить возражения Франческо, – если только вы и ваши товарищи простите нам наш далеко не праздничный вид… Видите – у меня рукав измаран чем-то черным, не то смолой, не то сажей… А сеньору Руппи и вовсе не повезло: он был так неосторожен, что в трюме испачкал свой камзол, и вот, пока на палубе приводят в порядок его платье, он вынужден на время превратиться в матроса… Все мы спускались сегодня в трюм – полюбоваться, как работает помпа какого-то нового устройства… Если бы вы были так добры нас немного подождать…
      – Многоуважаемая сеньорита, прошу вас, не беспокойтесь ни за себя, ни за сеньора Руппи: человека знатного происхождения можно распознать даже в самой грубой одежде!
      Заметив многозначительный взгляд, который девушка бросила на Франческо, метр Анго добавил:
      – Уж не сам ли сеньор Руппи является создателем этой помпы?
      – Нет, нет, – ответила сеньорита. – Я даже не могу сказать вам в точности, кто ее смастерил или хотя бы набросал ее чертеж. Не то сеньор пилот, не то сам сеньор капитан… Мне, вероятно, придется попросить сеньора Руппи выйти из каюты, чтобы дать мне возможность переодеться. Но зато тогда и сеньор Руппи успеет переоблачиться.
      О том, что со стороны сеньориты это не было простой уловкой, Франческо узнал много позже.
      – Но сейчас, – снова приложив руку к сердцу, добавил Жан Анго, – сейчас я попрошу вас простить меня: я должен вернуться к столу и подготовить моих друзей к вашему приходу… Вернусь я за вами не позже, как через полчаса.
      – Боже мой, боже мой, ну что это они выдумали – дядя и сеньор маэстре! – пробормотала сеньорита с отчаянием. – Пьяны они были, что ли?! Согласились или, если верить Жану Анго, даже напросились в Дьепп! В самое пекло! Пираты захватят и «Геновеву» и всех нас задержат как пленников и запросят за нас огромный выкуп, поскольку воображают, что мы – знатные особы. – Это даже хорошо, что я не уговорила вас… – начала было она, но, вспомнив, что о новом, сшитом для Франческо костюме решено было до поры до времени не поминать, тут же замолчала.
      – Простите, сеньора, – наклонился к ней Франческо, – я не расслышал, что вы сказали.
      – Боже мой, боже мой! Ведь, кажется, все они умные и дальновидные люди! А сеньор пилот! Вот он-то и должен был их отговорить!.. Но ничего! Богатого выкупа Жан Анго от нас не дождется! Как только он откроет свои карты, мы тут же откроем свои! Интересно только, под какими именами сеньор маэстре и сеньор пилот представили нас этому Анго. О господи! – вздохнула она, и в голосе девушки явственно слышались слезы. – Одно утешение, что с нами сейчас наш дорогой сеньор эскривано и вы, наш милый сеньор Франческо!.. Да, а где же сейчас он, наш сеньор Гарсиа? – спросила вдруг сеньорита с беспокойством. – И Хуанито? – Она, по своему обыкновению, положила руку на локоть Франческо. – Думала ли я сегодня, когда задала вам вопрос, в какие страны можно добраться на «Геновеве», думала ли я, что на «Геновеве» можно попасть в Дьепп, прямо в лапы к Жану Анго! Ну, что же вы?! Как я завидую вашему мужеству: у вас хватает еще сил улыбаться на мои глупые жалобы!
      Франческо молчал. Он только посетовал в душе, что в свое время не расспросил, что же, в конце концов, представляет собой Жан Анго… Но кто бы ни был этот пират, или открыватель новых земель, или почтенный судовладелец из Дьеппа, но… Но сегодня сеньорита назвала Франческо другом, а минуту назад сказала: «наш милый сеньор Франческо»!
      Обещания своего Анго не выполнил и за «высокопоставленными гостями» через полчаса не вернулся. Слышно было, как кто-то быстро взбежал вверх по лестнице, но навряд ли это был Жан Анго.
      В каюту сеньориты тотчас же постучались. Вошел не Жан Анго, а маэстре.
      – У Жана Анго, оказывается, на «Геновеве» и кроме пилота имеются знакомые, даже друзья, – произнес он совершенно спокойно. – Сеньор эскривано состоял в доме отца метра Анго не то советчиком, не то учителем… Анго очень задет тем, что наш сеньор эскривано, столкнувшись с ним на палубе, поначалу даже не узнал его, а потом, принеся тысячу извинений, пояснил, что обязательно выберет свободную минутку и потолкует с метром Анго пообстоятельнее, а сейчас он должен разыскать одного очень достойного матроса, встретиться с которым он пообещал сеньорите еще накануне.
      – О господи! – невольно вырвалось у девушки.
      – Знает Жан Анго и нашего Северянина. А встречался он с Бьярном, как выразился Анго, «в давние, но незабываемые времена»…
      – А сейчас? Что сейчас сказал он о сеньоре Бьярнарссоне? – спросила сеньорита спокойно, а сама крепко стиснула руку Франческо и не выпускала ее до тех пор, пока не получила обстоятельный ответ.
      – Жан Анго только что прислал наверх одного из своих товарищей, Пьера Криньона, осведомиться, не буду ли я, капитан корабля, а также вы, мои высокопоставленные гости, возражать, если он пригласит к столу не только простого писца (так Анго величает нашего сеньора Гарсиа), но и простого матроса Бьярна Бьярнарссона. Не вызовет ли это недовольство других матросов «Геновевы»? Пьеру Криньону поручено рассказать, как в свое время Бьярн Бьярнарссон спас жизнь Жану Анго. Но мне думается, что имеет смысл пригласить Пьера Криньона сюда. Могу я передать ему приглашение пожаловать к вам?
      И сеньорита и Франческо с радостью приняли предложение маэстре.

      Пьер Криньон с виду казался много старше Анго, не был столь красив и изящен, как его друг, но производил впечатление умного и приятного человека.
      Отрекомендованный маэстре, он с большим достоинством отвесил два поклона.
      – Я, – начал он, – уполномочен метром Анго просить у вас… – и оглянулся на маэстре.
      – Просьбу метра Анго, – сказал тот, – я нашим гостям уже передал, и они, конечно, не имеют никаких возражений против присутствия за столом сеньора эскривано и матроса Бьярна…
      – Мой друг метр Анго поручил мне в случае, если у вас возникнут какие-либо сомнения, рассказать вам о его встрече с Бьярном во времена ранней молодости. В свое время Бьярн был владельцем большого корабля. Но не этим он прославился на всю Исландию. Потому что на его родине свято берегут память о тех временах, когда Исландия не была зависима ни от Норвегии, ни от Дании… Слыхали ли вы когда-нибудь об исландских сагах?
      – Слыхали, – отозвалась сеньорита, – и нас и всю команду «Геновевы» ознакомил с исландскими сагами именно Бьярн Бьярнарссон.
      – Так вот, Бьярн является, если можно так выразиться, хранителем устной истории Исландии. Он знает много саг, сложенных его предками… Если вы разбудите Бьярна ночью, он и спросонья расскажет вам любую сагу. Так вот, Бьярна разорило его постоянное стремление совершать путешествия, имеющие целью не завоевание новых земель, не наживу, а только желание изведать никем еще до него не изведанное…
      – И это в его глазах как-то роняет престиж Бьярна Бьярнарссона? – прищурившись, задала вопрос сеньорита.
      – Роняет?! – с удивлением переспросил Пьер Криньон. – Бьярн – лучший из людей, с которым Жану Анго когда-либо приходилось встречаться. Случилось так, что корабль Бьярна был захвачен египетскими пиратами. Корабль они тут же, перекрасив, перепродали кому-то, а за капитана его потребовали огромный выкуп. Бьярну как-то удалось связаться с родиной, где каждый третий охотно отдал бы свои последние сбережения, чтобы прийти ему на помощь. Однако эти жертвы и не понадобились: выкупили Бьярнарссона люди из рода его жены. Род этот не только знатен, но и богат. При посредничестве одного из ганзейских купцов деньги пиратам были вручены. Сумма превышала требуемую. На это были свои причины. В вонючем отсеке трюма вместе с Бьярном томился молодой и в ту пору неопытный мореход, пустившийся в плавание на отцовском корабле. После схватки с пиратами в нем, израненном, оборванном и грязном, трудно было признать сына богатых судовладельцев. Дать знать на родину о постигшем его несчастье этот юноша, почти мальчик, не захотел. Имя свое и положение своих родителей он тоже по вполне понятным причинам скрыл… Вас это удивляет, сеньорита? – спросил Пьер Криньон, заметив недоумение девушки. – Но ведь если бы пираты узнали истину, они просто разорили бы богатых судовладельцев!
      – Значит ли это, что семья его предпочла бы, чтобы его продали в рабство или чтобы он в конце концов задохнулся в этом, как вы говорите, «вонючем отсеке»? – спросила сеньорита, прищурившись.
      – Нет. Несмотря на свою неопытность, юноша понимал все же, что держать на корабле лишнего человека пиратам просто было невыгодно. Продажа его в рабство, такого малорослого, замученного голодом и хилого, тоже не сулила барышей… Его просто высадили бы в первой гавани, где у пиратов всегда найдутся свои люди… Бьярн Бьярнарссон заявил им, что не покинет трюма, пока вместе с ним не выпустят второго пленника. Но если бы пираты узнали, что пленник – сын богатейших судовладельцев из Дьеппа, они и за него запросили бы выкуп!
      – Насколько я поняла, юноша был не по возрасту расчетлив, – заметила сеньорита.
      Пьер Криньон обрадованно закивал головой.
      – Да, да, – с гордостью сказал он, – и умен, и храбр, и расчетлив! Однако о переговорах исландца с пиратами он и не подозревал. Но благодаря ганзейцам о благородном поступке Бьярна ходило столько толков среди мореходов различных стран, что слухи эти докатились и до спасенного им юноши. К тому времени он очень возмужал. Сын богатого дьеппского судовладельца, он, расширив дело отца, стал обладателем целой флотилии… Однако до последнего времени он не мог чувствовать себя счастливым: несмотря на все его старания и поиски, ему никак не удавалось встретиться со своим благодетелем. Он так и говорил: «Пока я не отблагодарю Бьярна Бьярнарссона за все, что он для меня сделал, я не могу себя считать человеком»… Вы, конечно, уже поняли, сеньорита, и вы, сеньор Руппи, кто этот дьеппский судовладелец!
      На протяжении всего рассказа Пьера Криньона сеньорита несколько раз пыталась что-то сказать, но не вымолвила ни слова, остановленная предостерегающим взглядом маэетре.
      Но вот нормандец закончил наконец свое повествование и с облегчением передохнул, несколько смущенно улыбаясь.
      Поэтому Франческо укоризненно покачал головой, когда сеньорита заметила, как бы мимоходом:
      – Мне думается, что пребывание у пиратов пошло на пользу Жану Анго – опыт их и навыки ему впоследствии пригодились… Права я или не права?
      Франческо с беспокойством поднял глаза на нормандца.
      По улыбке, скользнувшей и пропавшей в уголках губ Пьера Криньона, он понял, что истинный смысл высказывания девушки до него дошел.
      Настороженное молчание длилось не более двух-трех секунд.
      Тоном добродушного дядюшки, наставляющего неопытную племянницу, нормандец сказал:
      – Любой опыт, как говорят у нас в Нормандии, «за плечами не носить», и в любую минуту жизни он любому человеку может пригодиться.
      Было условлено, что сеньор маэстре вернется к своим гостям, а метр Криньон спустится вниз – сообщить Жану Анго о решении сеньориты и сеньора Руппи.
      …Прошло не более получаса. По лесенке, ведущей в капитанскую каюту, твердо и уверенно прошагал Жан Анго. Его манеру ходить и сеньорита и Франческо уже научились распознавать. В ногу с ним подымался, очевидно, Пьер Криньон. Затем можно было различить тяжелую, неторопливую походку Бьярна Бьярнарссона. Однако мягких и как бы неуверенных шагов сеньора Гарсиа почему-то слышно не было.
      Постучавшись и получив разрешение войти, в дверях показался Жан Анго, с веселой улыбкой пропуская вперед, может быть и обрадованного, но несколько смущенного Хуанито.
      На длинной золотой или позолоченной цепочке, спускавшейся ниже колен мальчишки, болталось нечто круглое, издали напоминавшее образок, какие моряки, отправляясь в опасное плавание, хранят под своими куртками.
      За распахнутой дверью, в узком проходе между каютами, толпились и пилот, и Бьярн Бьярнарссон, и еще кое-кто из матросов «Геновевы», и нормандцы, выглянувшие на шум…
      Сеньорита и Франческо недоуменно переглянулись. Обоим трудно было предположить, что метр Анго склонен был подшучивать над таким священным для всех предметом.
      – Нет, это не иконка! – прошептала обрадованная сеньорита.
      Теперь и Франческо, приглядевшись, определил, что это нечто круглое – не образок, а огромная, зеленого воска печать.
      Сеньорита, положив руку на локоть Франческо, добавила:
      – Поглядите – Хуанито сейчас донельзя смущен, а с ним это редко бывает!
      Жан Анго, очевидно, расслышал последние слова девушки.
      – Боюсь, – сказал он, – что мы с Бьярном вместо радости доставили мальчонке только огорчение… Мы и сейчас еще не совсем трезвы, а когда продевали в папскую печать золотую цепочку, были попросту пьяны…
      – А можно мне снять это украшение? – жалобно произнес Хуанито. Очевидно, даже золотая цепочка нисколько его не прельщала.
      – Узнав, куда Бьярн направляется, я пытался было всучить ему папскую грамоту, которая, должен сказать, лучше всякого ключа открывает любую дверь, – сказал Жан Анго. – Но Бьярн от этой грамоты только отмахнулся… По его же совету я решил подарить эту зеленую печать Хуанито. Как я понял, мальчонка здесь общий любимец, и вот по настоянию Бьярна я вручил Хуанито эту печать, пожертвовав при этом еще и собственную золотую цепочку…
      – А как вы поступили с грамотой? – осведомилась сеньорита.
      – Грамота без печати потеряла всякое значение, – ответил Жан Анго смущенно. – Правда, зеленую печать мы с Бьярном срезали очень осторожно, не повредив ни шелкового шнура, ни пергамента грамоты… Хорошо еще, что я (спьяну, что ли?) даже не проставил имени лица, которому папская грамота могла пригодиться… А впрочем, это к лучшему. Думаю, что сейчас и сеньору Руппи да и любому отправляющемуся к императору она будет полезна… Вернее, была бы полезна, если бы печать оставалась на месте и, главное, справа от подписи папы… Словом, как решит Бьярн, так я и поступлю…
      – Можно я скажу? – вдруг вмешался в разговор Хуанито, с облегчением снимая цепочку с печатью.
      Франческо собрался было выслать мальчика из каюты, но Северянин поманил того к себе.
      – Тут все дело в умении, – произнес Бьярн Бьярнарссон. – А он, я думаю, сумеет восстановить грамоту в прежнем ее виде. Кто-то рассказал мне, как ловко мальчишка орудует всякого рода клеем… Да, вспомнил: не «кто-то», а сам сеньор Гарсиа. Хуанито, оказывается, не раз уже подклеивал для эскривано разрозненные куски его рукописей. А тут всего-навсего нужно приклеить печать к шелковому шнуру и пергаменту… Только боюсь, клей, вероятно, здесь нужен особый…
      – А клей здесь и не понадобится, – сказал Хуанито, с гордостью оглядывая всех набившихся в каюту.
      И Хуанито оправдал доверие Бьярна Бьярнарссона.
      Попросив разрешения зажечь светильник, мальчишка, чуть разогрев на огне воск печати, тут же с силой прихлопнул ее к шелковому шнуру и к пергаменту.
      – Только сейчас ее еще нельзя трогать, пока воск не засохнет… Это и сеньор Гарсиа так мне говорил… Мы тоже что-то склеивали воском…
      – Да, а где этот ваш писец? – спросил вдруг Жан Анго озабоченно. – Правда, он даже не обратил на меня внимания… Но я не злопамятен и, с разрешения сеньориты, пригласил его к столу. А он и не думает спешить!
      «Обо мне Анго уже не поминает, – подумал Франческо с облегчением. – Надо полагать, что Северянин посвятил его уже во все наши тайны… Да оно и к лучшему: разыгрывать роль знатного римлянина мне не придется».
      – Сеньор Гарсиа, вероятно, сейчас придет, – вступилась за эскривано сеньорита. – Он, как все ученые люди, очень рассеян… Пожалуй, не дожидаясь его, сядем за стол…
      – Переодевается, наверно? – с нехорошей усмешкой спросил Жан Анго. – Пилот, сходи за ним, скажи, что я не граф, не герцог, ко мне на прием можно и босиком явиться… Я простой мореход из Нормандии. Я Жан Анго из Дьеппа, вот это пускай он хорошо запомнит!
      «Нет, он безусловно и зол и злопамятен, – подумал Франческо. – Если бы не его встреча с Северянином, все это могло бы кончиться для нас плохо!»
      – Метр Анго, вы не совсем правы, – заметила сеньорита, – наш милый сеньор Гарсиа по рассеянности мог бы и на прием к императору явиться босиком… Но все дело в том, что разутым на «Геновеве» его еще никто никогда не видел. Боюсь, что даже на ночь он иногда забывает снимать обувь.
      – Эй, пилот, передай ему: я могу очень обстоятельно рассказать ему обо всем, что его интересует, и отправляться в Дьепп или Онфлер никому из вас не придется… Я как будто предчувствовал, что встречусь с вашим эскривано, и запас для него карты, выполненные Жаном Депи из Онфлера. Да ведь и сам Дени сейчас тут, с нами, и сможет дать кое-какие пояснения… Скажи ему, что и с моим другом Тома Обером из Дьеппа он сможет побеседовать, так как тот уже дожидается его за столом…
      «Нет, нет, он не злопамятен! – заключил Франческо. – Но делать какие бы то ни было выводы пока еще рано. Интересно все же понаблюдать, как они встретятся с нашим эскривано».
      – Пилот, спустившись вниз, ты обязательно… – начал было Жан Анго.
      – Слушай, метр Анго, – перебил его пилот, – даже в детстве, когда ты, сын богатого судовладельца, попытался как-то командовать мною, это тебе не удалось. Вон я вижу у тебя на шее еще белеет шрам – памятка о нашей дружбе! А сейчас я нахожусь под командованием только нашего сеньора капитана и нашего сеньора маэстре. И посылать меня, как мальчишку грумета, с разными поручениями не следует! Все, что нужно сказать сеньору эскривано, скажи сам или передай через кого-нибудь из своей команды.
      Франческо никак не ожидал, что в ответ на эти достаточно резкие слова Жан Анго весело расхохочется:
      – Ха-ха-ха! Узнаю моего пилота! Молодец! Так мне и надо! Только все же одну мою просьбу ты исполнить должен: проводи меня в трюм, поводи по кораблю, покажи вашу «Геновеву», как говорится, во всем ее блеске… Хочу, видишь ли, проверить, действительно ли у вас уж такая замечательная помпа, как хвастает Бьярн…
      – Не знаю я, что ты хочешь проверить, – сказал пилот хмуро. – Ну, пожалуй, я смогу тебе кое-что показать, если будет время…
      – Конечно, только с разрешения сеньора капитана или сеньора маэстре… Я имею в виду настоящего капитана и настоящего маэстре, – добавил Жан Анго лукаво. – А вообще-то я уже позаимствовал кое-что у «Геновевы»… Видел, как я надставил борта?
      – А с «Геновевой» тебе разве уже приходилось встречаться? – спросил пилот.
      – Ну, друзей у меня много! Всё в точности описали!
      Франческо напрасно понадеялся на то, что Жан Анго забыл о его существовании.
      – А этого еще одного матроса, Франческо Руппи, вы, сеньорита, позволите усадить за стол рядом с вами? – спросил нормандец с улыбкой. – Это тоже желание, высказанное Бьярном Бьярнарссоном.
      Все приглашенные спустились в среднюю каюту. Там были уже составлены два стола, которые в каюте капитана, безусловно, не уместились бы. И за столом в ожидании уже сидели и хозяева «Геновевы» и гости.
      Франческо решил пропустить всех вперед и пристроиться где-нибудь в самом конце, у двери. Однако оказалось, что кто-то уже точно рассчитал количество приглашенных, и, когда все заняли места, свободными остались только два: одно – рядом с сеньоритой, а второе – рядом с Жаном Анго.
      Франческо остановился в раздумье около нормандца, но тот, широко разведя руки, сказал:
      – Проходите, проходите, это местечко я берегу для вашего сеньора эскривано!
      Франческо, чтобы не привлекать излишнего внимания, покорно уселся рядом с сеньоритой.
      – Я не кусаюсь, сеньор Франческо! – сказала девушка, смеясь.
      Капитан тут же поднялся с места, держа в руке чашу.
      – Я рад, – сказал он, – что могу засвидетельствовать свое уважение славным мореходам Нормандии, рад, что мы, люди из разных стран, так дружно сидим за одним столом, не помышляя о том, какие бури сотрясают сейчас весь христианский мир… Нас с вами могут беспокоить только бури, сотрясающие пучины океана, но с ними мы все умеем бороться…
      Слова капитана были встречены одобрительными возгласами. Но он, подняв руку, сказал:
      – Это еще не все. Хочу вас уверить…
      – Сеньор капитан, – прервала его сеньорита, – вы, как я вижу, уже и выпили и закусили, а потом еще раз выпили… А не пришло ли вам в голову, что пора позаботиться о том, чтобы дать возможность и метру Анго, и сеньору Бьярну, и сеньору пилоту, и сеньору Руппи, да и мне тоже догнать или даже перегнать вас? – И девушка высоко подняла свою чашу.
      Многие из присутствующих половины речей капитана и его племянницы не поняли, Франческо в этом не сомневался. Но поняли другое: испанец-капитан от души приветствует своих гостей-нормандцев. И этого было достаточно!
      Раздался звон застольных чаш.
      В эту самую минуту дверь распахнулась, и в каюту вошел сеньор Гарсиа.
      Оглядев стол, он радостно сказал:
      – Сеньор Руппи, вот где вы, оказывается! А я напрасно ищу вас уже полдня! Наконец-то удалось заполучить Франческо Руппи в нашу среднюю каюту! Да и метр Анго тут! И сеньорита, и… Стойте-ка, это безусловно метр Пьер Криньон! О! Великолепно! Здесь присутствует и Жан Дени!.. И Тома Обер!
      Постепенно узнавая присутствующих, эскривано называл их имена.
      – Господи, какое счастье! Очень жаль, что я сейчас смогу разделить с вами только веселье, но отнюдь не эти замечательные яства, которые столь красиво расставлены на столе… Никогда не думал, что наш стол для черчения такой большой…
      Жан Анго указал эскривано место рядом с собой, и тот присел без всяких церемоний.
      – Но только нет, нет! – запротестовал он. – Я ведь только что из большой каюты, а там меня наперебой угощали и наши матросы и нормандцы… А забавлял я их тем, что одну и ту же фразу повторял на пяти разных языках…
      – Но пить вы там, как видно по всему, не пили, – сказал Жан Анго. – А здесь ваша чаша давно дожидается вас.
      – Напоили меня в матросской каюте не столь чрезмерно, но ты, милый Жан, помнишь, вероятно, что пить я не умею…
      – А вы, эскривано, должны были помнить, что я ведь тоже, бросившись в объятия к человеку, не склонен был видеть, как он от меня отворачивается!
      – Кто же этот человек, что отвернулся от тебя?! – с возмущением спросил сеньор Гарсиа. – Как нехорошо!
      – Кончай, кончай, Жан Анго, – сказал Северянин спокойно. – Можешь обижаться на кого угодно, но только не на нашего сеньора эскривано! Не тревожь покой этого человека! Могу голову заложить, что он относится к тебе с любовью и уважением. А если ты в свое время не понял, какой это прекрасный человек, значит, ты тогда был еще мал и глуп…
      – Каждое слово твое, Бьярн, для меня закон, – отозвался метр Анго. – Даже если бы ты был неправ, я поступил бы по-твоему. Но на этот раз должен признаться перед всеми, что ты безусловно прав!..
      – Ну вот, – проворчал Северянин, – а сейчас они полезут целоваться!.. Я ведь и не знал, Анго, что наш эскривано и на тебе пробовал свои наклонности… Я говорю о его стремлении всех обучать.
      – Но зато ученик какой был Жан! – с восхищением подхватил сеньор Гарсиа. – Жан Анго – моя гордость! Я ведь был его первым учителем. А как он легко и быстро усваивал знания! Да, встретившись с ним на палубе, я вначале и не понял, что этот красавец – тот самый хилый мальчуган, с которым мы проходили начатки латыни…
      – Я, представь себе, тоже узнал его не сразу, – откликнулся Бьярн Бьярнарссон.
      – Я, к сожалению, тоже! – хмуро отозвался пилот.
      – Конечно, кое в чем я, как учитель, был ему полезен, – скромно заметил сеньор Гарсия, – но я и думать не смею, что всему тому, что он знает, Жан выучился только благодаря мне…
      – Выучился он многому такому, о чем сеньор эскривано и не подозревает, – шепнула сеньорита на ухо Франческо.
      Так как ей показалось, что Жан Анго прислушивается к их беседе, она добавила чуть погромче:
      – Вот уж науку кораблевождения метр Жан изучил, не прибегая, конечно, к помощи нашего сеньора эскривано.
      …Прошел день, заполненный беседами, спорами, а в основном – едой и выпивкой.
      Наутро показать «Геновеву» Жану Анго капитан поручил пилоту, а тот, отозвав Франческо в сторону, сказал:
      – Мне-то звать тебя как-то неудобно, но ты попроси маэстре послать тебя с нами… Видишь ли, необходим человек, который в нужный момент сможет ткнуть меня в бок и удержать от лишних, а особенно от грубых слов… Вот вы с сеньоритой видели Анго красивым, доброжелательным, вежливым, а мне ведь пришлось с ним возиться до того, как он повстречался с Северянином! В молодости он мне поперек дороги становился, а сейчас – прямо скажу – он мне просто поперек горла стал!
      Франческо вспомнил, что кто-то из матросов говорил, будто пилот сам родом из Нормандии, но почему-то еще юношей уехал в Кастилию.
      – Тебя, друг, конечно, не надо предупреждать, что Анго не следует задавать никаких вопросов, у Франческо Руппи на это хватит собственного ума… Конечно, я имею в виду вопросы, которые могут вызвать у Анго досаду или раздражение…
      Однако, как ни странно, именно сеньор пилот и задал нормандцу вопрос, который, если бы не нормандская сдержанность, мог вывести Жана Анго из равновесия.
      Вспоминая потом этот случай, Франческо много раз повторял себе: «Этот пират-нормандец дал не только сеньору пилоту, но и мне урок, как следует себя держать. Другими словами, урок такта и выдержки».
      Впрочем, к тому времени, к которому следует отнести эти воспоминания, Франческо совсем по-иному стал относиться к людям, называемым пиратами.

      – Показать тебе сначала трюм? – спросил пилот. – А может быть, тебе полезно было бы посмотреть, как выглядят наши каюты, особенно матросская… Ей ты даже можешь позавидовать! Или помещение для компаса? В таких подробностях «Геновеву» тебе навряд ли могли описать…
      – О компасе мне говорил только один Бьярн. Там ведь рядом с обычным он поместил и свой кер, который насчитывает свыше трех сотен лет, – спокойно и невозмутимо ответил Анго. – Матросские ваши каюты хороши, но мы при постройке флота преследуем иные цели… Эти каюты я осматривал тоже в сопровождении Бьярна.
      И вдруг пилот ни с того ни с сего спросил:
      – Скажи, Анго, какая судьба постигла бы «Геновеву» и всех нас, если бы не твоя встреча с Бьярном? Ломбард и ядер, как ты понимаешь, у нас предостаточно!
      – Потому что я это понимал, нам и необходимо было подойти к «Геновеве» вплотную. А уж в рукопашном бою наши команды безусловно оказались бы сильнее…
      – Сказались бы навыки? – уже не скрывая злости, спросил пилот.
      – И это сыграло бы свою роль, – отозвался нормандец, – но к тому времени к нам подоспели бы уже и Жан Дени и Тома Обер…
      Все это Франческо выслушал с замирающим от тревоги сердцем. Напрасно пилот понадеялся на его помощь… Но ведь уж слишком неожиданно задал он этот свой вопрос!
      – Что же касается судьбы «Геновевы» и ее экипажа, то должен огорчить тебя, пилот, – так же спокойно продолжал Анго. – «Геновева», правда, попала бы в хорошие руки; скорее всего, она перешла бы во владение метра Обера, так как его корабль более других пострадал во время плавания к западному материку… А матросов судьба постигла бы невеселая…
      Очень изящно, с какой-то кошачьей ловкостью, извернувшись, Анго вытащил из болтавшейся за его спиной сумки пару наручников.
      – Таких браслетов у нас впрок заготовлено много… Сеньора капитана, его племянницу и сеньора Руппи мы поместили бы в очень хорошей каюте, так как полагали, что это знатные и богатые гости из Рима… А поскольку выкупа за них мы не получили бы… Не хочу даже говорить о столь печальных обстоятельствах. Особенно при Франческо Руппи… Всем остальным мы предоставили бы на выбор: перейти на службу к нормандским судовладельцам или поступить в распоряжение португальцев, которых очень не устраивают лень и беспечность их черных невольников. Попала бы команда «Геновевы», безусловно, не в Португалию… А на плантациях жарко и сыро… За день люди десятками валятся с ног от лихорадки. Ленивых надсмотрщики подгоняют бичами. А для погони за беглецами обучены такие же умные собаки, каких употребляют в Новом Свете для перевоспитания индейцев… Тебя, пилот, я отпустил бы на волю – по старой памяти…
      Пилот хмуро молчал.
      – Вот видишь, хоть и коротко, но на твой вопрос я ответил, – сказал метр Анго. – Но сделаю тебе предупреждение на будущее. От нескромных вопросов при разговоре с алжирцами, нормандцами или бретонцами следует воздерживаться… Да и вообще от всякого рода расспросов следует воздерживаться! Заметь, пилот, что я не поинтересовался, например, какие имена носят бывшие римляне – капитан и его племянница… Меня крайне заботит дальнейшая судьба Бьярна. Я достаточно богат, чтобы подарить ему любой из своих кораблей, но боюсь, как бы он не отказался от такого подарка наотрез! А я так и не знаю, при деньгах ли он сейчас или плавает на «Геновеве» из нужды. Но об этом я его тоже не спросил, хотя уже несколько лет подряд разыскиваю его по всему свету… Не спросил я также, какие отношения связывают матроса Руппи с племянницей капитана, девицей явно из другого общества…
      – Да никакие отношения их… – начал было пилот, но тут же замолчал, потому что Жан Анго резко прервал его.
      – Ты не понял меня, пилот! – сказал нормандец с гневом. – Заметь, я только перечислил вопросы, которых я не задавал и не собираюсь задавать… И еще хочу добавить, пилот (не к твоей чести, кстати), что наши команды сдружились за эти дни, однако ни мои, ни твои матросы не проявляют излишнего любопытства… Пытался какой-то твой (мне мои ребята рассказали: примета у него – перевязанная щека)… Пытался он пуститься в расспросы, но его тут же остановили более умные и опытные люди…
      Обход «Геновевы» все же начался с кают. Метр Жан осведомился у капитана, вправе ли он просить матроса Руппи срисовать для него затейливый арабский узор, украшающий бронзовые бляхи на двери и окнах каюты племянницы капитана. О том, что Руппи опытен в черчении, Жан Анго был уже осведомлен.
      – Об этом нужно спросить у самого Руппи, – ответил капитан; а так как он не был лишен чувства юмора, то, повернувшись к своему матросу, добавил: – Франческо Руппи, встречи с нормандцами не всегда проходят так безболезненно, как сегодня. Исполни просьбу метра Анго: возможно, что он тебе или ты ему когда-нибудь пригодитесь!
      В капитанской каюте внимание нормандца привлекло чучело птицы над койкой.
      – Вероятно, это подарок, предназначаемый его императорскому величеству? – спросил Жан Анго. – Да, прошли те времена, когда из северных стран привозили не чучела, а живых птиц! Я прав, пилот?
      Пилот молча утвердительно кивнул головой.
      – Это, если не ошибаюсь, знаменитый гренландский белый сокол, – сказал Анго и, улыбаясь, добавил: – Думается мне, что император Карл Пятый не столь уж скромен. Ему, пожалуй, по душе пришлись бы более весомые подарки.
      – Ну, об этом тебе придется осведомиться у самого сеньора капитана, – сердито отозвался пилот.
      – Правильно! Только я считал тебя человеком просвещенным, а ты вот даже не можешь отличить вопрос от высказанного вслух предположения!
      – И писать каллиграфическим «островным письмом» я тоже не могу. И учителей ко мне – иной раз силком – из различных стран не привозили. Я вынужден был сам ездить в разные страны за получением знаний! – отрезал пилот.
      – «Юпитер, ты гневаешься, значит, ты неправ»! – произнес Жан Анго. – А вы что скажете на все это, Франческо Руппи? Я для вас и перевел эту поговорку на кастильский с латыни, – пояснил он.
      – Скажу, что, к сожалению, ни учителя ко мне, ни я к учителям не ездили. – Франческо мог бы добавить, что фразу о Юпитере он понял бы и по-латыни…
      Потом они втроем спустились в трюм. Метр Анго дважды проверил действие помпы и одобрительно похлопал пилота по плечу. До плеча этого ему пришлось дотягиваться и даже привстать на цыпочки.
      В этот день в средней каюте снова составили два стола.
      Здесь происходил прием гостей, на нем присутствовал метр Жан Анго, метр Пьер Криньон и метр Тома Обер, все трое – уроженцы Дьеппа, а также метр Жан Дени и метр Жан Парментье из Онфлера.
      Сейчас на столах не было ни блюд, ни кувшинов с вином, а только чернила и хорошо очиненные перья, а вместо скатертей они были застелены самыми разнообразными картами.
      Франческо очень удивился: чего это ради сеньор Гарсиа настоял на том, чтобы он, Франческо, присутствовал на этом сборище!
      Из экипажа «Геновевы», кроме эскривано и Франческо, в среднюю каюту вошли и заняли свои места сеньорита, сеньор капитан, сеньор маэстре, сеньор пилот, боцман, матрос Бьярн Бьярнарссон, матрос Сигурд Датчанин, матрос Федерико из Трионы и матрос Педро Маленький.
      Боцман расположился за спинами своих ребят.
      – Сеньор капитан, если вам нужно получить какие-нибудь сведения вот от них и от меня, допросите сначала нас, – заявил он ворчливо, – нам некогда заниматься всякими пустяками! И все эти карты сейчас ни к чему. Может, только Сигурд Датчанин в них кое-как разберется, ну, и я тоже в картах немного сведущ…
      – Допрашивать кого бы то ни было, – ответил капитан, – мы не собираемся. Просто наши гости и мы хотим для обоюдной выгоды сверить наши географические познания, ибо соперничать на морях или на суше мы не думаем. Только повторяю: не допрашивать мы будем, а расспрашивать.
      – Ну, вот и расспросите нас первыми! – сказал боцман.
      Первый рассказал о себе Сигурд Датчанин.
      – Как далеко ты забирался на север? – задал вопрос капитан. – Я имею в виду те корабли, на которых ты плавал до «Геновевы»… Если почему-либо у тебя нет охоты отвечать, так и скажи нам.
      – До «Геновевы» я забирался и на север, и на северо-запад значительно дальше, чем с вами, – сказал Датчанин. – Нанят я был капитаном-португальцем. Он решил двинуться на северо-запад, после того как пытался разведать дорогу к стране Офир, вдоль Африки с запада и даже высаживался на берег, но потерпел неудачу из-за какого-то тамошнего народа… Говорить дальше, или это вас не интересует?
      – Очень интересует, – отозвался за всех метр Анго и тут же сделал какую-то пометку на своей карте. – Прошу тебя, продолжай.
      – Ну, после своей неудачи португалец вернулся в Европу. В Африку я с ним в плавание не ходил, о нем мне рассказали матросы… Правду ли, нет ли – поручиться не могу… А ходил я с ним от Англии до Ирландии, а потом – до Исландии.
      – Значит, много дальше Исландии ты не побывал? – сказал капитан.
      – Не побывал, – ответил Сигурд. – Жалел очень, но так и не побывал.
      – А ты, Федерико, что можешь добавить? – обратился капитан ко второму матросу.
      – На «Геновеве» я уже десять лет служу. Еще покойным братом вашим был нанят. А до этого мне заплывать на север дальше Ирландии не приходилось.
      Педро Маленький, не дождавшись, чтобы к нему обратились, сам вскочил со скамьи:
      – А я с португальцами до этой самой страны Офир доходил!.. Только не матросом, а пленником – в трюме у них… Договорился со мной капитан-португалец, что доплывем мы до Ирландии. А мне интересно было, что это за Ирландия… А там он, мол, меня, если я захочу, отпустит… Но смотрю я, что ни в какую Ирландию мы не попадем, а все к югу, к югу наш корабль поворачивает! Я и говорю, вежливо так говорю капитану: «Что же это, какая это Ирландия! Прошу вас, сеньор капитан, высадите меня где-нибудь к Кастилии поближе. Или поворачивайте на север, как было договорено!» А он, португалец, вместо всего этого меня в трюм засадил! Сколько я там просидел, не скажу даже… А кормили меня – собаку лучше кормят! Обглодают сами кости, а потом их – мне в трюм! А у меня с глазами еще что-то стало делаться… Утрами хоть и темно в трюме, но сквозь щели я все же свет вижу, а вечер подходит – слепну! Пристали мы в каком-то заливе к берегу (это мне матросы объяснили, когда в капитанскую каюту вели, под руки вели, как какое-нибудь преосвященство, дело-то вечером было, я уже ничего не видел). «Ну и жизнь у тебя! – говорю я капитану. – Ослеп я! А что тебе за радость во мне – слепом?» А капитан мне: «Слепых, мол, бог жалеет! Может, и пройдет у тебя слепота, да ты еще от меня награду можешь получить! Здесь, говорит, большие сокровища имеются. Мы отвезем тебя на берег, а ты иди все прямо и прямо. Потом наткнешься на остатки стены. Нашарь в стене пролом. Шагай осторожненько, ногами впереди себя щупай… – И дал мне капитан колокол: – Нащупаешь колодец – без умолку в этот колокол звони, мы тебя найдем… А люди здешние, если встретятся, тебя не тронут – ты слепой!» И верно, отвезли меня с колоколом на берег. «Ну как?» – спрашивает капитан. А я заплакал только и говорю: «Какие вам тут еще сокровища! Я слепой. Свалюсь в первую же яму или потону в первой же речке! Может, вы это нарочно меня до слепоты довели!»
      – И что же, повели тебя обратно на корабль? – спросил сеньор Гарсиа.
      – Какое, «повели»! Так и оставили на берегу. Дело уже к вечеру было. Они ведь так и норовили в темноте к этим сокровищам добраться, чтобы никто их не застукал на месте! И вдруг слышу – подходит ко мне кто-то, не вижу, кто. Взял меня за руку и повел. Лопочет что-то по-своему, не похоже ни на что… У них слепой вроде бога или за святого считается… И такие чудеса опять со мной! Утром все хорошо вижу, а к вечеру – ну слепой и слепой! Я уже немного научился по-ихнему, все же долго пришлось там прожить. Да у них и не поймешь – весна ли, лето ли… Зимы вот только не бывало… Жил я хорошо. Мясо ел! Спрашиваю: «А вы, часом, не человечиной меня кормите?» А они смеются только. И вдруг приходит или приезжает к ним какая-то родня. Родни этой больше сотни навалилось. Племя, что ли? И вот подходит ко мне какой-то важный. Посмотрел на мои глаза утром, когда я видел хорошо. Потом посмотрел вечером. И велел этим людям меня десять дней подряд рыбой кормить. А у них самих рыба большая редкость, ее им издали с какой-то ихней большой реки привозят… Но кормили! А потом он велел мне глаза рыбьей желчью помазать. И что вы думаете! Прошла эта моя слепота, ее как и не бывало! Так вот, это дурачье побоялось, как бы я – зрячий – португальцам дорогу не указал. Португальцам! Очень мне нужно с ними носиться, будь они неладны! Объясняю я это все своим хозяевам, а они и слушать не хотят!
      И пошли они водить меня туда и сюда, просто ноги отваливались. А кругом красота – зелень, деревья, цветы с мою голову величиной, а они меня все ведут и ведут! И вдруг ни деревьев, ни цветов – песок один, и конца ему не видно… Тут они останавливаются, следы, мол, запутали, дороги я никуда уже не найду! А солнце жарит. От песка искры так и прыгают. Я и говорю по-ихнему: «Вы, спасибо вам, от слепоты меня вылечили, а от солнца вашего я опять начну слепнуть… Мне-то уж все равно, говорю, пропаду же я в этих ваших песках». И еще, уже по-нашему, одно словечко добавил – они ведь не понимают… Смотрю, выходит один, прямо красавец, только рожа черная (что сам черный – это наплевать), и спрашивает: «Ты в своих богов веришь?» Я так и понял, что это он про святую троицу толкует. Говорю: «Верю, конечно!» А он говорит: «Поклянись своими богами, что никому не покажешь, где сокровища царя Соломона находились. А мы тебя тогда на морской берег выведем». «Во! – думаю. – Дикари, дикари, а про Соломона знают!» И поклялся я им святой троицей. А где сокровища эти, я ведь их и в глаза не видал! А что до Соломона, то на корабле у тех, что меня на берегу потом подобрали, один Соломон был. Я сам от него святую инквизицию отвел! С ганзейцами я тогда плавал. Капитан стал меня расспрашивать, что и как, не слыхал ли я, дескать, о золоте, что Соломон когда-то здесь копал. А я ведь поклялся тем людям! И говорю капитану: «Ни про какого Соломона я не знаю и про золото не слыхал. А у тебя, говорю, в команде есть один такой – Соломон, так ты его иначе называй, потому что мы, как видно, в Испании будем останавливаться…» И объяснил еще про португальцев, как я у них в трюме ослеп, а они меня слепого оставили на берегу. «В трюме, говорю, темно было, вот я и ослеп. А на воздухе, говорю, все прошло! А что это за берег, никто не знал, нас сюда бурей пригнало… Плыви-ка, говорю, герр капитан, лучше обратно! А не то нас еще люди с собачьими головами повстречают». И ведь не врал я! Дикари мне рассказывали, что и вправду там, только чуть подальше, живут такие – собакоголовые… Может, я ихнее слово «собака» не так понял или про собачьи головы это им со страху показалось… А что сильно люди те волосами обросли, это верно. Я издали одного такого видел, он у них в мирное время под деревом на веревке сидит. Рабом считается. А как одно племя с другим воюет, вперед этих людей пускают, а они швыряют во врагов такие камни, что их пять человек с места не стронут! Сильные очень, вот их, когда войны нет, на веревке, как у нас собак, держат…
      – Педро, – обратился к матросу сеньор Гарсиа, – ты можешь точно сказать, люди все же это были или, может быть, обезьяны?
      Педро Маленький рассмеялся:
      – Когда я уже в возраст вошел, но все еще с ребятишками по улицам бегал, меня тоже обезьяною звали… – И, распахнув куртку, Педро Маленький показал грудь, всю поросшую густыми курчавыми волосами. – Что я, волоса от шерсти не могу отличить? Смешно даже, сеньор эскривано!
      – Но ведь издали, издали ты видел этого собакоголового! – поддержал сеньора эскривано метр Анго. – Может, не разглядел их как следует?
      – Может, я не очень понял их, когда они про собачьи головы толковали… А у дерева сидит, смотрю, ну, вроде человек, только весь волосами зарос. Голова, сзади посмотреть, как у женщины: волоса такие, что еще бы немного – и косы можно заплетать! А в морду ему я не смотрел. Если он такие камни шагов за сорок бросает, он и веревку может порвать! Сидит он тут, потому что ему сюда еду приносят… А я вдруг чем-нибудь не понравлюсь ему… Вот я и говорю ганзейскому капитану: «Поворачивай назад!» А он мне Библию в нос тычет, мол, там черным по белому сказано, что обратно отсюда, мол, не уедешь. Царю Соломону, мол, приходилось год дожидаться, пока эти ихние африканские ветры назад подуют… Вот и заплывали, мол, евреи с этими финикийцами уже с другой стороны Африки, когда назад возвращались… Три года у них, мол, на это дело уходило… А я говорю капитану: «Паруса у тебя в порядке, матросов у тебя полно, ребята все бравые, я тоже не рохля какая-нибудь… Паруса косо поставим и через это место прошмыгнем!»
      – Прошмыгнули? – спросил сеньор маэстре, улыбнувшись.
      – Да, прошмыгнуть-то прошмыгнули, но не так-то это было просто… Ветром нас семь или восемь раз назад заворачивало… Но прошмыгнули! И я опять же напоминаю капитану про ихнего Соломона. «Ты, говорю, все же зря человека святой инквизиции не отдавай!» Сам-то Соломон родом из Севильи был. Выкрест – маран. Но свою веру потихоньку исполнял… Капитан послушал меня и стал Соломона Гуэльмом звать, потому что Соломон этот или Гуэльм был человек умный, очень умный, все науки знал и к морскому делу приучен был. Капитану он позарез был нужен! А со мной этот Гуэльм как встретится на палубе, так руки крестом на груди сложит и кланяется, точно я какой начальник его!
      Оттарабанив свой рассказ, Педро Маленький наконец опустился на скамью. И Франческо и, вероятно, все остальные были уверены, что боцман немедленно напустится на Педро – он ведь очень всех задержал. Однако боцман проворчал что-то про себя, а потом, поднявшись, обратился к находившимся в каюте:
      – Сеньоры, я такое хочу сказать: Педро, конечно, и пьяница, и драчун, и сквернослов, но уж если он что говорит, ему можно верить. На «Геновеве» его никто на вранье не поймал! Да и придумать такое – ведь это нужно очень умным быть, а Педро наш, извините, сеньоры, дурак дураком!
      И боцман удалился в сопровождении своих трех матросов. А Франческо и Северянина он уже, видно, за своих не считал.
      Если бы боцману довелось услышать, какой оживленный обмен мнениями последовал после рассказа Педро Маленького, он только в недоумении развел бы руками.
      Первым поднялся с места сеньор Гарсиа:
      – Не знает ли кто-нибудь из присутствующих…
      – Минуточку, минуточку… – Капитан, подняв палец, прислушался к тому, что происходило внизу на палубе, и, повернувшись к гостям, сказал: – Сеньоры, простите, но я слышу, как Хуанито переругивается с боцманом – наотрез отказывается нас вызывать. А ведь приказание не мешать нашей беседе с гостями сеньорита передала мальчишке по моему поручению. Но и боцман, думается, без основательной причины нас не вызывал бы. Надеюсь, что ничего неприятного не произошло и мы возвратимся в скором времени…
      Дверь каюты распахнулась, и каждый из присутствующих, встретившись взглядом с улыбающейся сеньоритой, не мог не улыбнуться ей в ответ. Следом за ней шагал капитан. И по его лицу можно было понять, что новости, сообщенные боцманом, отнюдь не печальные.
      – Дорогие наши гости, дорогие мои товарищи и друзья! – переведя дыхание, объявил капитан. – Только что со встречного судна боцману сообщили, что император Карл Пятый вот-вот возвратится к своим подданным… Следовательно, и нам можно будет поторопиться и немедля взять курс на Испанию…
      – Очень рад за вас, сеньор капитан, – произнес метр Анго, улыбаясь. – Жаль только, что нам предстоит такая скорая разлука… Впрочем, моя «Нормандия» еще некоторое время будет вас сопровождать… Нормандцы, как известно, иной раз заходят, не спросясь, и в чужие воды, притом не только в английские и не всегда с добрыми намерениями. А мы с метром Жаном Дени, Жаном Пармантье и Пьером Криньоном наперечет знаем всех наших мореплавателей… Не хмурься, Тома Обер, ты, конечно, у нормандцев в не меньшей, а, скорее, еще в большей чести, чем мы, но твою «Флердоранж» необходимо ставить на лечение… Как удачно, сеньорита и сеньор капитан, что вы не очень запоздали и сможете с нами дослушать рассказ эскривано…
      – О нет! – тихо проговорил сеньор Гарсиа. – После такой новости у меня и язык не повернется тешить вас повествованием о моих давнишних приключениях в Африке!
      Франческо глянул на сеньора Гарсиа. Лицо того как бы помертвело за эти несколько минут.
      – Сеньорита, сеньор капитан, – произнес он тихо, – я верю, что вы, занятые своими очень важными заботами, и не задумались над тем, что грозит сейчас севильцам, толедцам, нашим друзьям мальоркинцам и многим-многим отличным людям в связи с возвращением императора. А ведь до сегодняшнего дня я был уверен, что Карл в Испанию больше не вернется!..
      – Мы как-то и не задумались над этим, – отозвалась девушка со вздохом. Лицо ее, еще мгновение назад такое веселое и оживленное, точно погасло. – Но мне пришло на ум… – Сеньорита замялась. – Я скажу им все, а, дядя? – И, не дожидаясь ответа капитана, продолжала: – А может быть, имеющаяся при нас папская грамота хоть немного повлияет на Карла Пятого?
      – Грамота? Она с печатью?.. – переспросил Жан Анго.
      Он хотел еще что-то добавить, но тут сеньор эскривано с гневом ударил кулаком по столу.
      – Огонь, упавший с неба, не остановит этого человека, если ему придет на ум с кем-нибудь расправиться! – выкрикнул он.
      – Я прошу прощения у наших милых гостей, – посовещавшись с племянницей, сказал капитан. – Нам с сеньоритой в связи со всеми этими переменами придется вас покинуть. Я займусь своими обязанностями хозяина корабля, а сеньорита потолкует с поваром.

      – Так как мы не в силах изменить что-либо в судьбах Испании, – объявил метр Анго, – давайте продолжим нашу прерванную беседу… Может быть, ты, эскривано, все же поделишься с нами своими впечатлениями об Африке?
      – Нет, – ответил сеньор Гарсиа коротко.
      – А не лучше ли вам сейчас же после рассказа матроса пополнить его вашими личными наблюдениями? Тем более… – Но метр Жан из Онфлера не закончил своей фразы.
      – Сеньор Гарсиа редко противоречит кому-либо, – пояснил ему метр Анго, – но если противоречит, то уж твердо стоит на своем. А поскольку наше совместное плавание будет короче, чем мы предполагали, мы с Бьярном уже сейчас займемся сверкой имеющихся у нас сведений о западном материке… Я – по картам, а Бьярн, вероятно, – по своим сагам…
      – И я – по картам, – сказал Северянин.
      – Начну издалека, – объявил Анго. – Я ведь в надежде раздобыть малоизвестные саги добирался до самой Исландии. Нашел кое-что, но мало. Правда, меня успокоили: «Есть у нас три или четыре рода, где от отца к сыну передаются саги. И сейчас еще, наверно, жив Бьярн, сын Бьярна и внук Бьярна. Так этот последний Бьярн несколько десятков саг знает, а ведь они у него даже не записаны!» А мне и невдомек было, что этот Бьярн мой спаситель и есть! И что за сагами исландскими мне далеко ездить не придется! Все же до чего повезло ученым, занимающимся историей нашего севера! Ведь каждая сага – это правдивый рассказ о путешествиях исландцев. Конечно, хорошо было бы, чтобы Бьярн все свои саги записал. Люди ведь смертны… А записи эти могли бы обогатить историю.
      – Саг у меня всего восемь, – отозвался Северянин. – И даже шесть, если исключить те, что повторяют одна другую. А об историках… Вот наш эскривано утверждает, что правильность или лживость высказываний историка можно будет проверить не раньше чем через сто лет после его смерти! Если, конечно, архивы не будут уничтожены…
      – Надеюсь все же, что архивы, где хранятся рукописи, хотя бы ирландские, уничтожены не будут, – улыбаясь, заметил Жан Анго. – Мне с детства запомнился твой рассказ об ирландском учителе Эуригене, здорово проучившем императора Карла Лысого! Сеньор Руппи, я вижу, вы уже придвинули к себе чернильницу и вытащили кордовскую тетрадь… Следовательно, она наконец по-настоящему пойдет в ход. Отлично! Ну, я продолжаю начатый разговор. Имеются ли у тебя, Бьярн, записи Ари Фроди Мудрого? Помнишь такое имя?
      – Помню. Но сейчас мы договорились сличать наши сведения о дороге к новому материку. А твой «мудрый» здесь при чем?
      – Я среди своих записей обнаружил вот эту очень интересную, – начал было Анго.
      Но Северянин чуть не вырвал у него из рук пергамент. Однако, встретившись с умоляющим взглядом Франческо, махнул рукой:
      – Ну, читай, если интересно… Пускай люди послушают! Только сперва кончим о Фроди… Умер этот «мудрый», как мне помнится, восьмидесяти лет от роду… Жил-то он долго, повидал много, но думал мало…
      – Нет, и думал, мне кажется, много, – как-то нерешительно возразил Жан Анго. – У него очень обстоятельно разъяснено, почему исландцы уже после обращения в христианство время от времени возвращались к языческим обрядам.
      – Ничего у него не разъяснено! – сердито отозвался Северянин. – Вот если бы он разъяснил, почему исландцы так легко приняли католичество, тогда его можно было бы назвать умным или, вернее, догадливым. А если Фроди толкует о том, что наши исландцы иной раз вспоминали стародавние обычаи, то он просто дурак! Став католиками, они нисколько не перестали быть язычниками: католичество с его статуями святых, богоматери с младенцем на руках, с распятым на кресте их новым богом в точности повторяли то, чему издавна поклонялись люди… Исландцы любят и ценят красоту, а сейчас норвежцы, шведы, датчане довели нас до того, что по нищенству своему мы с красотой только в церкви и встречаемся… Да, так что, ты говоришь, у тебя интересное записано?
      – Вот тут у меня коротенькая запись, – сказал нормандец. – Это о скрелингах – тамошнем народе, за океаном, в Винланде… Правда, долго у путешественников держалось мнение, что «Винланд» означает «Страна вина». А это попросту означает «Страна трав».
      – Простите, – сказал Франческо, – я разрешу себе заметить (об этом мне говорили ученые в Сен-Дье), что люди, побывавшие за океаном, находили на новом материке кусты растения, очень сходного с виноградом…
      – А ты растения эти видел? – спросил Бьярн Бьярнарссон. – Нет? А твои ученые их видели? Тоже нет! Тогда держи эти знания при себе… Или сделай все возможное, чтобы их проверить… Даже ученые люди, не проверив ничего, иной раз болтают всякую ерунду. Наймись, в конце концов, на корабль к нашим друзьям нормандцам. Но навряд ли они отправятся туда, где им и поживиться будет нечем…
      Северянин был явно недоволен.
      – Ты, Бьярн, вот посмеялся над людьми, не желающими открывать новые страны, где им и поживиться будет нечем, – сказал как будто и спокойно Жан Анго, но Франческо обратил внимание на то, как он судорожно сжал руки, лежащие на столе. – И напрасно, Бьярн! Сейчас я прочту тебе выдержку из «Королевского зерцала»…
      – Да хватит уже о скрелингах! – проворчал Северянин.
      – Скрелинги, – спокойно начал Жан Анго, – люди, малые ростом. Железа они не знают. Зубы морских животных употребляют как оружие. Остро отточенные камни – тоже как ножи, и все это только для того, чтобы бороться со всяким зверьем… Скрелинги народ мирный.
      – Индейцы тоже когда-то были мирные! – вдруг, не удержавшись, сказал Франческо.
      Жан Анго удивленно поднял на него глаза.
      – И это все? – спросил Северянин. – Ну, знаешь, про скрелингов у меня тоже есть… Это те самые, что накормили наших исландцев рыбой… Только, кроме скрелингов, в моей саге указан и дальнейший путь вдоль нового материка… На «Геновеве» все эту сагу слыхали. Если она тебя интересует, выбери все, что тебе нужно. – И Северянин пододвинул к нормандцу кипу своих рукописей.
      – А нужно ли было это читать всем на «Геновеве»? – спросил нормандец.
      Бьярн Бьярнарссон хохотнул в бороду.
      – Ты что же, опасаешься, как бы наш маэстре с пилотом не снарядили корабль и не отправились на край земли в поисках скрелингов, а заодно деревьев или травы? Или как бы они не явились к императору Карлу Пятому и не сообщили, что, кроме индейцев, он может покорить еще этот маленький народец? Правда, какова их численность, мы не знаем… Ты хочешь что-то сказать, Жан?
      За все время плавания с нормандцами Франческо еще ни разу не видел Жана Анго таким суровым.
      – Я вот прочту тебе выдержку из «Королевского зерцала». Это, как видно, поучение детям королей или конунгов. Читаю: «А что касается твоего вопроса, что люди ищут в том далеком краю и совершают туда плавания, то скажу: гонят их туда три наклонности человека. Первая – страсть к приключениям и славе. Вторая – жажда знаний, свойственная природе человека, и желание проверить, таковы ли на самом деле вещи, какими он себе их представляет. И третья – желание отыскать что-то новое, несмотря на все опасности, связанные с поисками».
      Франческо глянул на Бьярна. Тот сидел, склонив голову, точно прислушиваясь к чему-то происходящему за пределами каюты.
      – Как, ты говоришь, называется эта рукопись или книга? – наконец отозвался он. – И детей какого короля, императора или конунга она призвана поучать?
      – С этим тебе следует обратиться к моему другу – метру Тома Оберу. Я ничего не перепутал, Тома?
      – Нет, ты ничего не перепутал. Вот я переведу, как смогу, выдержку из «Королевского зерцала». Здесь речь идет о путешествии в Гренландию… Книга эта написана очень давно, в поучение детям норвежского короля… Или норвежского конунга, не могу сказать точно, как владыки парода в ту пору назывались. Из поучения этого можно выяснить, что Гренландия – «Зеленая страна» – тогда действительно была еще зеленой. Вот в поучении королевским детям сообщается: «Что до твоего вопроса, существует ли там земледелие, то скажу, что край этот земледельцам дает мало. Тамошние люди не знают, что такое хлеб. Я там хлеба нигде и ни у кого не видел. Но в Гренландии имеются большие хозяйства, люди держат овец и крупный рогатый скот. Сбивают масло, стригут овец… Этим и живут. А еще – дичью и охотой на китов и медведей ради мяса, жира и шкур».
      – О-о-о! – произнес Северянин. – Говоришь, это очень давно написано?.. Пускай даже сто лет назад… Но, как я понимаю, в ту пору, следовательно, ни в Исландии, ни в Гренландии еще не было таких холодов. Я внимательно слушал тебя, Тома Обер, но я не об этом… Я хотел бы, если возможно…
      Северянин вопросительно глянул на Жана Анго, а тот сказал:
      – Конечно, возможно! Мы, нормандцы, не скрываем от других народов своих открытий… Я хочу сказать, что ты имеешь дело не с испанцами!
      – Метр Обер, я к тебе с большой просьбой. Твой друг и товарищ Жан Анго поведал мне, что ты, как и Жан Дени, вел записи о своем путешествии к новому материку… И не ты ли в 1509 году привез оттуда не только записи? – спросил Бьярн Бьярнарссон с каким-то, как показалось Франческо, несвойственным Северянину волнением.
      Ответ, который последовал за этим вопросом, сделал понятным волнение исландца.
      – Привез я оттуда семерых людей с красной кожей и волосами, похожими на конские, – сказал Тома Обер. – Вывез я восьмерых, но один из них свалился за борт и утонул. И остальные семеро поумирали один за другим. Кормили мы их хорошо. На родине у них не теплее и не холоднее, чем в Нормандии. Поумирали они от какой-то странной болезни. Говорили нам, что от голода. Последние дни они ничего не ели, только пили воду.
      – И это ты, моряк, говоришь такую бессмыслицу! – сердито отозвался Жан Анго. – Человек может очень долгое время оставаться без пищи, была бы вода. Эти люди, как и южные их сородичи, конечно, не могли перенести неволю!
      Франческо кивнул головой. Он и сам не заметил бы этого, если бы Анго не добавил:
      – Франческо Руппи, мне думается, одного мнения со мной. Если не ошибаюсь, ему доводилось встречать людей с красной кожей…
      – Это же соображение хотел высказать и я, – заметил сеньор маэстре, – но вы, метр Жан, его предвосхитили. Я знаю моряков, которым приходилось голодать долгое время, и не умерли они только потому, что у них в достатке была вода…
      – Получается как-то так, что о деле говорим одни мы, нормандцы, а хотелось бы послушать и наших хозяев! И о стране Офир и о португальцах… Но взоры наши, правду сказать, обращены главным образом к северу.
      Это сказал Пьер Криньон.
      Сеньор маэстре поднялся из-за стола.
      – Все мы, люди с «Геновевы», много раз слушали исландские саги Бьярна Бьярнарссона, – начал он. – Мне думается, что уже пора упросить нашего Северянина пересказать из этих саг все то, что нашим гостям неизвестно… – И маэстре с протянутой рукой повернулся к Бьярну. – Только, конечно, не сейчас! – тут же добавил он торопливо. – Я чувствую, что давно пришла пора позаботиться о наших желудках…
      – Я тоже так думаю, – сказал Северянин. – А ты что же, вообразил, что я немедленно суну тебе в руки все мои восемь саг?!
      И Франческо, пожалуй, в первый раз за все время плавания увидел, как хорошо может улыбаться Северянин. От глаз его во все стороны побежали морщинки.
      И ни с того ни с сего пришли Франческо на ум слова сеньора капитана, упрекавшего племянницу за то, что она часто и по пустякам сердится: «Когда ты злишься – щуришься в точности, как моя сестрица, твоя покойная матушка. Но она, остерегаясь морщин, все время прибегала к помощи какого-то восточного притирания. А ты – даю тебе слово – к тридцати годам постареешь!»
      – Да, да, уж пришла пора позаботиться о наших желудках, – повторил маэстре.
      Все присутствующие, очевидно, были одного с ним мнения.
      «Другими словами, серьезному разговору будет положен конец, – с огорчением понял Франческо. – А как интересно было бы послушать и Северянина и гостей!»
      Франческо и не подозревал раньше, что нормандцы – гроза всего побережья, от устья Рейна до Средиземного моря, – окажутся такими сведущими людьми… Сведущими и бескорыстными! Ведь они действительно, подобно тем смельчакам из «Зерцала», пускаются в трудные и опасные переходы по морю отнюдь не в надежде отыскать золото или драгоценные камни.
      Правильно сказал как-то сеньор Гарсиа: «А чем, собственно, отличается от пирата император Священной Римской империи германской нации или Франциск Длинноносый Французский? Оба они без зазрения совести захватывают чужие корабли, притом корабли тех стран, с которыми не воюют. Разница, пожалуй, только та, что пираты, даже алжирские, держат свое слово, а высоким коронованным особам это несвойственно».
      Отворилась дверь. Хуанито оповестил, что сеньор капитан и его племянница, сеньорита, просят дорогих гостей сообщить, где им удобнее будет откушать – в средней ли каюте или в капитанской. Капитанская много меньше, но, потеснившись, можно будет разместиться и в ней. В средней места больше, но придется убирать со стола карты и рукописи…
      – О, карты мы свернем в одну минуту! – весело отозвался сеньор маэстре. – А вы, сеньор Гарсиа, уже сейчас сможете разложить по ящикам свои бумаги, это не составит особого труда: то же самое вам приходится делать по нескольку раз на день.
      – Я помогу вам, сеньор эскривано! – предложил Хуанито, но тотчас же по знаку пилота удалился.
      Посовещавшись, гости и хозяева решили все же карт и бумаг не трогать, а расположиться в капитанской каюте.
      Сеньор Гарсиа и Франческо оставили среднюю каюту последними.
      – Куда же вы, сеньор Руппи? – обеспокоенно спросил эскривано, видя, что Франческо собирается свернуть к баку.
      – Долго ли нам ждать вас, сеньоры? – окликнула их с лестницы сеньорита. Наши гости, да и я тоже, хотим есть и пить и послушать вас. По тому, какими замечаниями перекидывались на ходу сеньор маэстре, метр Анто и метр Криньон, я поняла, что беседа в средней каюте велась исключительно интересная! Надеюсь, что вы, сеньор Гарсиа, не упустите случая затащить в капитанскую и сеньора Руппи.
      Фрапческо, извинившись, все же направился в обратную сторону.
      «Вот здесь тебе и место! – говорил Франческо Руппи самому себе, шагая к баку. – Тем более, что сегодня удастся поговорить с матросами-нормандцами… Они как будто уже покончили с бочонком, присланным гостям по распоряжению сеньора капитана. Может быть, среди них есть люди, знающие кастильский или итальянский… А вот в капитанской сеньорите навряд ли доведется услышать что-либо интересное. И гости и хозяева безусловно отдадут должное и вину и блюдам, специально на этот случай приготовленным».
      – Что, матрос, и тебя не позвали посидеть за столом? – спросил боцман, с которым Франческо столкнулся на палубе. – Да я и сам не пошел бы, хотя бы и позвали. А ты, Руппи, все же приглядывай за нормандцами: дружба дружбой, а чуть что – сейчас же в дело ножи пойдут! Мне-то уже надоело объясняться с ними на пальцах, как с какими-нибудь дикарями с островов… Скажешь ему что-нибудь, а он тебе только мычит в ответ!
      Старик был явно обижен тем, что его не пригласили ни в среднюю, ни в капитанскую каюту… Он-то, конечно, и не пошел бы. Ведь и тогда, при опросе Федерико, Датчанина и Педро Маленького, он явно торопился, дел у него много. Но оказывать внимание боцману все же надо… Ну, у хозяина «Геновевы» эти дни были заполнены хлопотами, но вот сеньорита… Как она могла забыть о старике?
      Между тем разговор в капитанской перешел на императора Карла Пятого, на покойных папу Юлия Второго, на Льва Десятого, на их предшественников. Спорили о том, действительно ли папа Александр Шестой выпил отравленное вино, которым предполагал попотчевать своих возможных соперников… Толковали, что уж как-то слишком скоропостижно скончался предшественник Юлия Второго, носивший тиару менее двух месяцев, а заодно – о кознях различных высокопоставленных лиц…
      В самый разгар этих высказываний сеньорита с чашей в руке поднялась со своего места.
      – Сеньоры! – громко произнесла она. – Разрешите мне провозгласить тост за всех присутствующих, а также за всех отважных мореплавателей любого народа, пролагающих пути в неведомые страны!.. Дядя, ты можешь больше не пить, надеюсь, что это не огорчит наших друзей…
      Последние слова девушки то ли были не поняты, то ли оставлены без внимания, но тост все подхватили с большим воодушевлением, звон чаш не умолкал, пока сеньорита снова не поднялась с места.
      – Дорогие сеньоры! – обратилась она к присутствующим. – Как я поняла, наши корабли сошлись для того, чтобы моряки разных стран обменялись точными и проверенными сведениями о морских путях к новому материку… Мне думается, что всем нам будет интересно также узнать, что представляла собой Ойкумена древних, другими словами – известное им пространство земли. Знали древние о земле больше, чем знаем мы, или меньше? Конечно, беседа о папах, конунгах, императорах и королях весьма занимательна, но не кажется ли вам, что мы сейчас напоминаем слуг, обсуждающих действия своих господ? Очень прошу вас простить меня, если эти слова покажутся кому-нибудь обидными. Все-таки верю, что вы не обвините меня в излишней придирчивости уж хотя бы потому, что и сама я с огромным увлечением принимала участие в этих обсуждениях.
      Девушка окинула взглядом всех сидящих за столом. И гости и хозяева, кивая головами, весело переглядывались, явно соглашаясь с ней.
      Все, кроме одного. С места поднялся сеньор Гарсиа.
      – Дорогая сеньорита, обвинять вас в чем-либо, я уверен, никто не станет. Однако указать вам на ошибочность некоторых ваших высказываний я считаю своим долгом. Сеньорита, мы не слуги! – произнес сеньор Гарсиа строго. – А мелочи из жизни пап, конунгов, императоров и королей – не мелочи, сеньорита, если от них зависят судьбы народов и государств. С тревогой дожидаюсь я прибытия в Испанию. Боюсь даже подумать о том, что сейчас там творится! – Эскривано помолчал, постукивая пальцами по столу. – Да, здесь говорилось об Ойкумене… – наконец вспомнил он. – Что касается Ойкумены, дорогая сеньорита, то мне думается, что даже последние открытия нашего века нисколько не расширили ее пределов: древние об Ойкумене знали значительно больше, чем мы!

      Ввиду того, что корабль метра Тома Обера мог не выдержать длительного плавания, капитан его вынужден был раньше своих товарищей расстаться с «Геновевой».
      Франческо уже не удивляло, что за последнее время его приглашали принимать участие во всех дружественных встречах заодно с обитателями средней и двух малых кают… То ли тут сыграло роль отношение к нему Жана Анго, то ли распоряжение сеньора капитана… Удивляло его только то, что и в большой каюте к этому относились как к чему-то должному.
      Прощальная пирушка, состоявшаяся на «Флердоранж», мало чем отличалась от предыдущих встреч нормандцев с их новыми друзьями. Однако у Франческо и еще у кое-кого день этот надолго остался в памяти.
      Началось все по почину сеньориты – с разговора за столом.
      – Метр Анго, – сказала она, – ваш друг Жан Дени рассказал мне, какие у вас прелестные четырехлетние близнецы… Вероятно, они походят на вас?
      После вопроса девушки на лице Жана Анго проступил слабый румянец. Тонкие брови Анго обычно разделяла легкая морщинка. Сейчас она исчезла. А синие глаза метра просто сияли: шел разговор о его малышах!
      – О нет, сеньорита, – возразил он, – к счастью, Пьер и Жан – оба походят на мать: такие же белые, румяные, золотоволосые… Глаза у них уже и сейчас темно-карие. В точности как у моей Мариэтты!
      Раздался звон упавшего на тарелку ножа. Франческо увидел изумленно застывшее лицо пилота.
      – Позволь… позволь… – сказал тот тихо. – Мариэтта? Ты женился на какой-то Мариэтте? А как же Розали? Ты что же, бросил ее?! А может, с ней что плохое стряслось? – добавил он с тревогой.
      – Ничего плохого с ней не стряслось, – пожав плечами, ответил Анго, – если не считать того, что ты сбежал от нее в Кастилию… Ага, ага, теперь мне все понятно! – И нормандец повернулся к сеньорите: – Дело в том… Не знаю, известно ли вам, что пилот тоже родом из Дьеппа… Так вот, нам с ним было лет по четырнадцати, когда мы оба увивались за крошкой Розали… Но ее – увы! – мог покорить только высокий рост и широкие плечи. А я, заносчивый мальчишка, воображал, что, как наследник богатых родителей, больше могу рассчитывать на успех, чем сын простого матроса… Хорошо еще, что мои родные не заслали сватов к родителям Розали. В Нормандии будущих супругов обручают чуть ли не после того, как ребятишек отнимают от груди. Совсем как в королевских семьях… Однако девчушка была не так уж и глупа: условилась со мной о встрече задолго до нашего обручения. На этот случай я вылил на себя чуть ли не все благовония моей матушки… И вот именно в эту теплую июльскую ночь мне показалось, что сердце мое разбито вдребезги: Розали призналась мне, что любит без памяти тонкого, высокого и стройного Винсента… И подумайте: умоляла меня же уговорить ее родителей не выдавать ее замуж за меня! А тебя, Винсент (думаю, что уже имею право называть тебя так), день спустя угораздило сбежать в Кастилию!
      Пилот все еще никак не мог прийти в себя.
      – Позволь… позволь… – бормотал он.
      – А Розали ходила по монастырям и, вероятно, продала последние сережки и браслеты матери, чтобы заказывать молебны за твое здоровье и, как я догадываюсь, за твое благополучное возвращение, – спокойно продолжал Анго. – А иной раз навещала мою матушку для того, чтобы, уединившись где-нибудь в саду, выплакать у меня на груди свое горе. Тогда я, признаться, испытывал легкое чувство злорадства. «Отказалась от богача, будущего судовладельца, и ради чего?! Ради широченных плеч этого верзилы! А вот этот верзила ей и показал!»
      – Она вышла замуж? – спросил пилот хрипло. – Но что я! Такая красотка! Конечно, она вышла замуж!..
      – Замуж она не вышла. Хотела пойти в монастырь с горя, что ты ее покинул…
      – Я – покинул! – почти закричал пилот. – Да я…
      – Не мешай мне рассказывать, – спокойно остановил его Анго. – Собиралась она постричься в монахини, а пока что – по молодости лет – пойти в послушницы… Но даже мать настоятельница ее пожалела и отговорила: «Ты, мол, дитя еще! Одумайся!» Полагаю, что жалость этой уважаемой особы была вызвана еще и тем, что родители Розали никогда не делали в монастырь богатых вкладов, а моя матушка к каждому празднику посылала настоятельнице чуть ли не целую повозку съестного… Да и деньгами не оставляла…
      – Ты мне только скажи… – начал пилот.
      – Все скажу! Но сначала дослушай мою историю. С горя или от злости я пошел в плавание на отцовском судне… После того как я вернулся домой, выкупленный у пиратов Северянином… Ох, Винсент, Винсент, тогда даже ты меня пожалел бы… Каким я приехал, может подтвердить сеньор эскривано и тот же Северянин… Маленький, хилый, с красными, в какой-то коросте глазами… Дома меня старались пичкать всякими яствами, возили по богомольям, но ничто не помогало… Спасла меня одна послушница, девушка из хорошей семьи, но, как и Розали, небогатая… Она взялась ходить за мной… Кроме прекрасной внешности, я открыл в ней также любовь ко всему, что и мне кажется достойным любви. «Господи боже мой! – говорю я каждый день. – Какое же прекрасное существо ты создал!» И вот уже пять лет, как мы женаты…
      – Позвольте… Значит, вы женаты? – спросил Франческо.
      Метр Анго расхохотался.
      – Очевидно, женат, – проговорил он, – поскольку у меня двое детей и моя дорогая Мариэтта. А разве сеньорита вам не рассказала? – добавил он удивленно. – Ага, теперь мне все понятно!..
      Но тут в разговор вмешалась уже сеньорита:
      – Простите, метр Жан, я прошу вас объяснить… Мне, например, непонятно, что именно вам стало понятно.
      Франческо мог поклясться, что глаза девушки… смеялись! Смеялись, несмотря на то, что лицо ее сохраняло строгое, даже суровое выражение.
      – Мне стало понятно, – ответил Жан Анго, – почему бедный пилот с первого же дня моего пребывания на «Геновеве» изливал на меня свою злобу. А вам, Франческо, теперь это тоже понятно? – спросил он. – И еще кое-что мне стало понятно, – добавил Анго, – но после замечания сеньориты нам с вами придется поговорить наедине.
      – Все, что касается поведения пилота, мне безусловно стало понятно, – признался Франческо. – Однако и вы с ним частенько бывали резки…
      Анго в ответ только развел руками:
      – Нас, нормандцев, никто ангелами не считает!.. А теперь речь пойдет о тебе, Винсент, – повернулся он к пилоту. – Прошло уже столько лет, что я и думать забыл о твоей мальчишеской любви… Правда, на «Геновеве» я узнал, что ты еще не женат. Боюсь тебе что-либо советовать, – продолжал Анго. – Но вот через месяц-два метр Обер попадет в Дьепп. Можешь передать с ним какую-нибудь весточку Розали…
      – Ты точно знаешь, что она еще не замужем? – хмуро спросил пилот.
      – Так же точно, как то, что ты еще не женат!
      Пилот долго рассматривал свои руки, заглянул зачем-то под стол и посидел с минуту, покачивая головой.
      – Жан Анго, – произнес пилот умоляюще, – может быть, ты возьмешь все это на себя? Напиши, что, мол, мы случайно встретились… У тебя, конечно, это великолепно получится… А я… Мне… Мне очень трудно… – Голос его дрожал.
      – Хорошо, – сказал метр Анго, принимая от матроса чернила, бумагу и перо. – Письмо будет короткое, но дельное. – И вывел несколько строк своим четким, красивым почерком.
      «Это, вероятно, и есть „островное письмо“, которому учил его сеньор Гарсиа», – подумал Франческо.
      – Ну, прочитать? – спросил Анго. – А может, ты добавишь что-нибудь? Или давай-ка, Винсент, напиши ей лучше сам!
      – Нет, нет! – пробормотал пилот, краснея. – Да мне и не удастся так четко и красиво написать…
      – Читаю: «Многоуважаемая мадемуазель Розали! Не могу из-за недостатка времени и места написать вам длинное и обстоятельное письмо. Еще в худшем положении Винсент Перро, с кораблем которого наш корабль встретился близ Балеарских островов. Он только и успел крикнуть мне, чтобы я сообщил вам: он жив и здоров и, вернувшись из плавания, отправится в Дьепп, так как любит вас по-прежнему…» – Тут Анго вопросительно поднял глаза на пилота.
      – Читай дальше! – сказал тот нетерпеливо.
      – Ну, дальше всего одна строка: «Желает вам обоим счастья и радостей, с сердечным и глубоким уважением – Жан Анго».
      – Все? – спросил пилот. – А может, ты прочитаешь еще разок?
      Франческо поразило, что пилот, человек несомненно умный и образованный, и в первый и во второй раз, слушая письмо Анго, все время шевелил губами, точно повторяя про себя каждое слово. На кораблях, на которых приходилось плавать Франческо, так иной раз поступали матросы, которые по своей неграмотности прибегали к его помощи… Но пилот?!
      Вот письмо уже свернуто, перевязано шелковым шнуром, к нему приложена собственная восковая печать Анго с изображением «Нормандии». А вокруг вьется надпись: «Жан Анго из Дьеппа».
      – Да, кстати, Франческо, – сказал Анго очень тихо, – мне, кроме всего прочего, необходимо поговорить с вами о папских грамотах. Но сейчас не время. И я, и вы, и сеньорита пьем и едим, не отставая от других… Только Винсент сидит, не притронувшись к еде… Но вот видите: метр Тома да и ваш сеньор капитан укоризненно поглядывают в нашу сторону. Во-первых, мы не принимаем участия в общей застольной беседе, а только шепчемся о чем-то, что вообще-то нехорошо. Во-вторых, даже бедняга грумет просто остолбенел, когда я вместо вина потребовал у него бумагу, перо и чернила. Я пытался поговорить с сеньоритой о беспокоящих меня обстоятельствах, но ей было не до меня, мысли ее были заняты другим… И все же до разлуки мне необходимо поговорить с вами о папских грамотах!
      Возможно, что мысли Франческо, как и мысли сеньориты, были заняты другим, однако он по мере сил старался вникать во все, что говорил ему Анго о порядках, царящих при папском дворе. Установлены были такие порядки давно, еще при папе Александре Шестом, а может быть, и раньше.
      – Видите ли, – пояснил ему Жан Анго, – в папской канцелярии заготовляют заранее послания, с которыми папы обращаются к светским или церковным владыкам, с пробелами, заполняемыми по мере надобности именами лиц, к которым послания эти обращены. Тексты этих документов примерно одни и те же. Однако все дело не в содержании бумаги и даже не в папской подписи, все дело в знаменитой папской зеленой печати. Так вот, помните, сеньорита как-то спросила, не сможет ли повлиять на Карла Пятого имеющаяся у ее дяди папская грамота с печатью. Помните?
      – Да, – сказал Франческо.
      – Позже я попросил, чтобы сеньор капитан позволил мне разглядеть как следует эту грамоту. Сегодня сеньор капитан вручил ее мне, конечно, только для прочтения…
      Франческо вздохнул и покачал головой.
      – Простите, Жан, – сказал он виновато, – сейчас я буду очень внимательно вас слушать.
      – Сейчас, пожалуй, нужно только внимательно смотреть, – отозвался Жан Анго и, сунув руку за пазуху, вытащил два свертка пергамента. – Вы, как я понял, хорошо разбираетесь в латыни. Вот это – грамота, выданная сеньору капитану и его племяннице. А вторую, которую так удачно украсил зеленой папской печатью Хуанито, я предназначил для вас. Текст в обеих грамотах примерно тот же. Прочтем вторую, так как я, возможно, не вправе называть вам имена сеньора капитана и сеньориты даже по-латыни… А вот ваша грамота: «Его святейшество препоручает вниманию и заботе вашего императорского величества Франциска Руппиуса»…
      – А откуда папе известно о моем существовании? – спросил Франческо озадаченно.
      – А ему ничего не известно, – спокойно ответил Жан Анго. – Но ведь еще Тома Обер пояснил вам, что у нормандцев всюду имеются друзья!.. Вот я и проставил в нужном месте ваше имя. Видите, как иногда может пригодиться знакомство с ирландским «островным письмом». Такие писцы в папской канцелярии ценятся на вес золота!..
      Франческо никак не мог взять в толк, для чего понадобилось Жану Анго все это делать. Жан Анго понял Франческо.
      – Я уже пояснил вам, что все дело в печати. Вернее, в том, по какую сторону от папской подписи она находится. Если по правую, то монарх или священнослужитель, словом, тот, кому направлено послание, должен все предначертанное святым отцом выполнить неукоснительно. Если же печать находится слева от подписи папы, лицо, к которому обращено послание, несмотря на его категорический тон, может поступить с подателем его по собственному усмотрению… Так вот, друг мой, на папской грамоте, выданной сеньору капитану, печать на шелковом шнуре свисает слева от папской подписи! Можно было бы, конечно, и на этой грамоте переставить печать вместе со шнуром при помощи того же Хуанито. Но слева, боюсь, все же останется след, а это может насторожить кого-нибудь из императорских прихвостней… Вас обеспокоило все это? – заглядывая в глаза Франческо, спросил Жан Анго заботливо. – Унывать особенно не следует. Возможно, император еще не знает всех тонкостей папской канцелярии… Я пытался было растолковать все это сеньорите или капитану, но безрезультатно. Теперь вся надежда на вас. Вы должны явиться к императорскому двору вместе с ними и со своей грамотой!
      – Но что мне делать при императорском дворе? – с недоумением, даже с испугом спросил Франческо.
      – То же самое, что вы делали бы, не повидавшись с императором. Надо думать, что прием этот состоится в Севилье… После приема вы с разрешения императора посетите библиотеку сына адмирала… Познакомитесь с лучшими людьми Испании, если, конечно, император оставил их в живых…
      И так как Франческо досадливо передернул плечами, Жан Анго добавил уже строго:
      – Во всяком случае, оказать такую небольшую услугу сеньорите и сеньору капитану вы просто обязаны!
      Расставание с командой «Флердоранж» было сердечное. Выпито, правда, было немало, однако до обеда и много часов спустя нормандцы, проспавшись, не менее настоятельно приглашали людей с «Геновевы» кого в Дьепп, кого в Онфлер, кого в какую-то деревушку в горах…
      Сеньор Гарсиа спустился на палубу со всеми провожатыми и покорно отвечал на все задаваемые ему вопросы… Только отвечал невпопад. За последнее время он почти не выходил из средней каюты, не разворачивал свитки своих записей, даже поесть соглашался только после настоятельных просьб, а иной раз – после строгих приказаний сеньориты. И сейчас маэстре и пилот чуть ли не силком доставили его на «Флердоранж».
      Метр Тома приглашать кого-либо в Нормандию не приглашал, но на прощанье сказал очень серьезно:
      – Если вам случится попасть в какую-нибудь беду, на суше или на море, в Кастилии или в других странах, если вам встретятся… ну, скажем, пираты, вы только помяните, что у вас в Нормандии есть хорошие друзья – Пьер Криньон, Жан Дени, Жан Анго, Жан Пармантье из Онфлера или Тома Обер, – и все наладится. У нас, нормандцев, есть поговорка: «Ворон ворона не заклюет»… Так я говорю, Жан Анго?
      – Так, – подтвердил Анго. – Пожалуй, и в разговоре с его императорским величеством или с его святейшеством папой упомянуть о нашей дружбе не помешает. «Ворон ворона не заклюет»!
      Слова метра Обера не требовали особых разъяснений, однако добавление, которое сделал метр Анго, показалось Франческо странным. И все же сейчас задавать какие бы то ни было вопросы было бы несвоевременным… Но как бы не позабыть! Кордовскую тетрадь Франческо постоянно носил за пазухой. Воспользовавшись тем, что тут же, под рукой, были чернила и перо, он, наскоро набросав: «Ворон ворона не заклюет. Император. Папа», обвел написанное жирным кружком. В такие же кружки были в свое время заключены заметки, требующие разъяснения, как, например: «Эуриген, проучивший императора», «островное письмо», «Как могли ганзейцы проникнуть в Африку».
      …«Флердоранж» наконец отчалила, но еще долго доносились прощальные возгласы, дружеские пожелания, матросы махали шапками и колпаками, а с «Нормандии» и «Геновевы» им отвечали команды, толпившиеся на бортах своих кораблей.
      Наконец боцман «Геновевы» не выдержал.
      – Да что это такое, сеньор маэстре! – сказал он с сердцем. – Сбились в кучу, как овцы на пароме! И все – на одном борту! «Геновева» глядите как накренилась! Вот-вот зачерпнет воду! «Нормандия» тоже, но это уж их дело!..
      И все-таки на бортах накренившихся на бок «Геновевы» и «Нормандии» люди стояли до тех пор, пока от «Флердоранж» не осталось вдалеке крохотное пятнышко.
      В послеобеденный час отдыха в большой каюте просто яблоку некуда было упасть: кроме свободных от своих обязанностей хозяев, здесь собрались еще и гости с «Нормандии». Кое-кто из геновевцев, правда, прилег отдохнуть, но заснуть им, вероятно, не пришлось. Кто-то из нормандцев пиликал на самодельной не то гитаре, не то мандолине. Почти все остальные играли в кости. Только в небольшой кучке матросов, столпившихся у койки Педро Маленького, то и дело раздавались взрывы хохота. Педро, конечно, добрый парень, весельчак и балагур, но уж больно задиристы словечки, которыми он пересыпает свою речь. И, как это ни странно, даже нормандцы его понимают.
      Франческо очень хотелось спать, но, когда он с облегчением направился к койке, в дверь каюты кто-то тихо постучал.
      – Такие нежности на «Геновеве» развела сеньорита, – буркнул Бьярн, – и знаешь, Руппи, уведи ее куда-нибудь… Матросы, конечно, и любят и уважают ее, но надо же дать парням развлечься по-своему, а все это – не для ее ушей.
      Франческо открыл дверь. Северянин угадал: это действительно была сеньорита. Оглянувшись на привставшего со своей койки Северянина, Франческо посторонился было, но девушка вдруг сказала тихо и встревоженно:
      – Сеньор Франческо, не можете ли вы подняться со мной в среднюю каюту? Там наш сеньор капитан буквально разносит бедного сеньора Гарсиа. Кричит так, что его можно услышать с «Нормандии»! Пойдемте! – И, обернувшись к Северянину, произнесла, умоляюще сложив руки: – Я знаю, вы не любите вмешиваться в чужие дела, но прошу вас, помогите нам с сеньором Франческо. Дядя так кричит, что от этого одного сеньор Гарсиа может сойти с ума!
      – Если еще не сошел! – пробормотал Бьярн сердито, но все-таки шагнул к двери. – Но предупреждаю, – говорил он, направляясь к средней каюте, – вламываться всем туда не следует… Неужели же маэстре и пилот не смогли удержать капитана?
      – Оба они ушли, как только дядя начал кричать, – сказала сеньорита печально. – А ведь я была уверена, что у нас на «Геновеве» очень дружный народ!
      – А потому они и ушли, – пробормотал Северянин. – Они, как и я, решили, что такая взбучка, какую Гарсиа получит от капитана, просто необходима… И знаете, сеньорита, хоть я и живу спокойненько в матросской, но догадываюсь, что одно только пребывание сейчас в одной каюте с эскривано – дело нелегкое… Всем нам жаль испанцев, но нельзя же из-за этого не спать, бродить по ночам, как привидение, и мешать людям… «Геновева» еще, чего доброго, налетит на мель, так как маэстро с пилотом могут неправильно наметить курс… Ого-го-го! – произнес он, останавливаясь. – Нам, пожалуй, и подыматься не надо: даже на палубе слышно, как орет ваш дядюшка…
      Сеньор капитан даже не заметил их появления.
      Сейчас он говорил много тише, но совсем не потому, что решил прекратить свою суровую проповедь. Просто у него сел голос. Покашляв немного, капитан почти шепотом закончил прерванную фразу:
      – …поэтому повторяю: у каждого из нас троих – у меня, у тебя, у Руппи – есть свои обязанности, в силу которых мы и стремимся, по возможности, быстрее добраться в Испанию… Но мы – я и Руппи – могли бы обязанностей этих сейчас не выполнять, поскольку уж очень много препятствий оказалось на нашем пути, могли бы все отложить на более благоприятное время… А ты, эскривано, обязан именно сейчас проникнуть в Испанию! Что ж, ты окончательно отказался от выполнения своего прямого долга?! Вспомни, ты не раз толковал, что историк, мол, обязан в назидание будущим поколениям запечатлеть все пороки и достоинства своего времени… Ох, как трудно в моем возрасте обманываться в друзьях! Ты всегда говорил, что это именно я проявляю непозволительное равнодушие к людям. Пусть так. Но делу своему я верен. Ради него и совершаю это плавание, не страшась того, что могу угодить прямо в пасть этим двум чудовищам – императору и кардиналу…
      …Когда за спиной сеньора Гарсиа вдруг раздался спокойный голос Северянина, эскривано удивленно оглянулся.
      – Капитан говорит дело, – промолвил Бьярн, – поскольку ты историк, вот и пиши историю. Лезь в самое нутро ее! Жаль, конечно, испанцев, но мы ничем не сможем им помочь! Однако подобные восстания прокатились сейчас по всей Европе, а тебе, эскривано, не посчастливилось быть их очевидцем… Ты не раз толковал, что только через сто лет после смерти историка люди смогут узнать правду… Ну что ж, следовательно, это твоя прямая обязанность: сбереги истину. А уж ее, будь уверен, честные люди найдут! Раскопают! Эскривано, друг, по глазам твоим вижу, что слова нашего хозяина до тебя все-таки дошли. Перестань же мучиться сам и мучить других!
      – Других? А я разве… – начал сеньор Гарсиа изумленно.
      – Ты пойди-ка в каюту этой девчушки, – перебил его сеньор капитан, – и посмотри на себя в зеркало! Что же ты воображаешь, что твои друзья не мучаются вдвойне?! Испания – Испанией, но, когда на глазах у человека его лучший друг теряет разум, надо быть Карлом Пятым или его наместником, чтобы все это переносить спокойно!
      – Мне странно, – сказал Франческо, когда они с сеньоритой и Северянином спускались по лестнице, – как можно кричать на такого легко ранимого человека, как сеньор эскривано! Мне все время кажется, что он живет не в нашем мире, что он витает где-то…
      – …в облаках, еще скажешь! – сердито перебил его Северянин. – «Легко ранимый»? – переспросил он с усмешкой. – Ой, плохо ты его знаешь! Этот человек не легко раним. На нем латы и доспехи, хорошо его защищающие!
      – О нет, наш эскривано живет на земле, но не в нашем веке. Я уверена, что он видит будущее земли на много веков вперед!
      Франческо с удивлением оглянулся на девушку.
      – Да неужели же ты до сих пор не понял, что за человек живет рядом с тобой? – вскричал Северянин с гневом.
      Сеньорита мягко тронула его за локоть:
      – Не сердитесь! Сеньор Франческо редко видится с сеньором Гарсиа. Они еще ни разу не поговорили как следует. У сеньора Франческо слишком много обязанностей и мало свободного времени…
      Под вечер пилот тихонько шепнул Франческо, что эскривано снова вытащил из ящиков свои бумаги. Наставления капитана на него, очевидно, подействовали… Поработав немного, сеньор Гарсиа, не раздеваясь, прилег отдохнуть и наконец заснул.
      Однако в завершение переживаний этого дня произошло событие, которого никто предвидеть не мог.
      Франческо в ту ночь было довольно трудно отстаивать свои часы вахты. После прощанья с «Флердоранж» пьян он не был, да и вообще на «Геновеве» народ умел пить, не пьянея! Но в голове у Франческо немного шумело, и очень ему хотелось спать. На мачтах «Геновевы» уже горели фонари. На «Нормандии», которая шла борт о борт с «Геновевой», огня еще не зажигали.
      И вдруг внезапно из темноты с «Нормандии» раздался окрик марсового. Он очень громко прокричал что-то, понять его здесь могли бы только пилот да эскривано.
      Но Винсент Перро после проводов «Флердоранж», очевидно, уже спал сладким сном или мечтал о предстоящей встрече в Дьеппе.
      – Эй, Рыжий! – окликнул Франческо марсового с «Геновевы». – Что там у них случилось на «Нормандии»?
      – Да уже послали за сеньором капитаном, – как будто невпопад ответил Рыжий.
      «Вот тебе и на! – Франческо покачал головой. – Хорош вахтенный, нечего сказать!»
      Значит, он вздремнул все-таки! Последний час его вахты, к счастью, был уже на исходе…
      Капитан, маэстре, пилот и боцман шагали по палубе. Марсовой с «Нормандии», оказывается, сообщил, что навстречу им идет судно без огней. Все вглядывались в темноту. Небо было затянуто тучами, а фонари на фок– и грот-мачтах только слепили глаза.
      Капитан отдал приказ фонари потушить, а команде – приготовиться: неизвестно, что сулит эта встреча.
      Такие же приготовления были предприняты и на «Нормандии». Было слышно, как по палубе грохочут колеса зарядных ящиков.
      Сейчас уже и Франческо отчетливо различал темную массу корабля, быстро идущего им навстречу.
      «Хорошо, что с нами рядом Жан Анго, – подумал он. – Судно без огней? Нормандцы? Или бретонцы? Алжирцы так далеко не заплывают…»
      Со встречного судна спустили лодку. Она, как поплавок удильщика, ныряла в волнах и подошла уже так близко, что, будь сейчас лунная ночь, можно было бы разглядеть лица людей, подгребающих к «Геновеве».
      – Ломбарда не надо! – раздался с лодки густой бас. – Мы – купец Ганза… Надо капитан. Близко! На борт!
      – Да, «близко», – пробормотал стоящий рядом с Франческо боцман. – Подойдешь «близко на борт», а он в тебя ка-ак бабахнет чем-нибудь!..
      Но капитан подошел к самому борту.
      – Я капитан! – прокричал он в темноту.
      – Дама… Толедо… Очень просит, – вдруг добавил человек из лодки по-испански.
      – Дама? Толедо? Ничего не пойму! – пробормотал капитан. И вдруг хлопнул себя по лбу: – Да ведь наш сеньор эскривано великолепно говорит по-немецки! Бермехо, – окликнул он матроса, – сходи-ка в среднюю и позови сюда сеньора эскривано!
      Оставив свое место на носу «Геновевы», Франческо подбежал к капитану.
      – Сеньор Гарсиа сегодня в первый раз заснул как следует… И он опять очень расстроится, если мы не поможем… – сказал он. – А ведь Педро Маленький хоть и недолго, но плавал с ганзейцами. Как-то он ведь разговаривал с ними…
      – Бермехо, ступай, куда велено, а ты, Руппи, стоишь на вахте, если не ошибаюсь…
      И Франческо, смущенный, опустив голову, возвратился на свое место. Однако сейчас он мог бы не возвращаться: часы его вахты уже истекли.
      Теперь уже почти все свободные от работы геновевцы столпились на палубе, следя за лодкой, которую огромные волны то подымали на гребень, то швыряли книзу. Надо было очень напрягать зрение, чтобы разглядеть, как, взмахивая веслами, гребцы стараются выбраться из этого кипящего котла. Казалось, еще минута – и утлое суденышко исчезнет навеки…
      А сеньор Гарсиа уже бежал по палубе. И тут же, оттолкнув сеньора капитана и маэстре, кинулся к борту.
      Немец в лодке что-то долго и громко пояснял ему. Среди фраз на непонятном Франческо языке вдруг иной раз всплывало знакомое имя – «Хуан», «Мария», «де Падилья»… Или название города – «Толедо»…
      Когда ганзеец закончил свою речь, сеньор Гарсиа тоже прокричал ему что-то по-немецки.
      – Сеньор капитан, – произнес эскривано твердо, – на борту этого корабля находится вдова казненного наместником гранда Кастилии дона Хуана де Падилья. Этот купец взялся доставить донью Марию Пачеко де Падилья к любому судну, направляющемуся в Португалию. И получил за это от дамы три золотых дуката. Больше денег у нее, к сожалению, нет. Я сказал ему, что капитан «Геновевы» с радостью и безвозмездно окажет даме эту услугу.
      Франческо стоял неподалеку от разговаривающих. Неужели сеньор капитан рассердится на эскривано?!
      Нет, капитан не рассердился. Он ответил очень громко, его услышали не только на палубе «Геновевы», но и люди в лодке:
      – Скажи ему, что я с радостью пошлю на его корабль своих людей за доньей Пачеко де Падилья!
      – Посылать за мной никого не придется, уважаемый сеньор капитан, – вдруг отозвался из лодки низкий, певучий женский голос. – Я, Мария Пачеко, нахожусь здесь, в этой лодочке. Буду вам очень благодарна, если вы окажете мне гостеприимство.
      Проснувшись и услыхав, что Бермехо толкует о какой-то даме на ганзейском корабле, которая, как думалось матросу, бежала из Толедо, Хуанито тут же помчался наверх, к сеньорите, – рассказать о замечательных новостях. И девушка на палубу подоспела вовремя.
      С «Геновевы» уже давно спустили трап, но сейчас он был бесполезен. Пришлось обходиться веревочной лестницей. Сеньор капитан, велев боцману и Франческо хорошенько придерживать лесенку, стал спускаться по ней сам.
      – Это дурачье в лодке не догадалось ее закрепить. Держите хорошенько! – крикнул он сквозь рев ветра. – Со мной эта штука не будет летать!
      И действительно, через минуту капитан уже – ступенька за ступенькой – подымался кверху, таща даму за руку. А их с нетерпением дожидались маэстре, пилот и эскривано.
      Когда дама одной ногой уже ступила на палубу, кто-то мягко отвел протянутую руку маэстре…
      – Мне будет удобнее это сделать, – сказала сеньорита. – И даме со мной будет удобнее… Длинное платье… Широкие рукава. Она может зацепиться за что-нибудь… Дядя, а ты молодец! Знаешь, я велела окликнуть кого-нибудь с «Нормандии» и попросить метра Анго перебраться к нам.
      Да, море в ту ночь было бурное, но метр Анго спокойно по доске перешел с «Нормандии» на «Геновеву». И когда вдова дона Хуана де Падилья поднялась на палубу, он уже стоял рядом со всеми, чтобы приветствовать ее.
      Однако прежде всего дама кинулась к сеньорите. Так как капитан распорядился снова зажечь фонари на мачтах, гостья и сеньорита только сейчас смогли рассмотреть друг друга.
      – Боже мой, какая нечаянная радость! – воскликнула донья Мария. – Почудилось мне, правда, что уж очень нежной и узенькой была рука, протянутая мне в помощь, но могла ли я надеяться, что здесь, в бурном океане, мне предстоит такая приятная встреча! – И вдруг, ахнув, гостья повернулась к капитану: – Простите меня, сеньор капитан, простите мне мою невежливость! Прежде всего я обязана была поблагодарить вас, что я и делаю от всего сердца! – И донья Мария с достоинством наклонила голову. – Я даже не разглядела в темноте, под каким флагом вы плаваете… Если я правильно поняла ваш разговор с сеньором… с сеньором… – Донья Мария приостановилась в ожидании.
      – С сеньором Гарсиа, – подсказал ей Жан Анго.
      – Может быть, я ошибаюсь, но из разговора вашего с сеньором Гарсиа я поняла, что корабль ваш направляется в Португалию… А в Португалию я и собираюсь бежать… Но если вы направляетесь в Испанию… я просто не могу допустить, чтобы кто-либо своим бескорыстным и благородным поступком навлек на себя немилость императора или кардинала…
      – Донья Мария, – обняв гостью за плечи, сказала сеньорита, – очень прошу вас, пойдемте ко мне в каюту. Выяснить все, что вас и нас интересует, мы сможем завтра, а сейчас вам необходимо отдохнуть. Под каким бы флагом ни шла «Геновева», но гостеприимство на ней вам предложено от чистого сердца.
      Донья Мария снова с благодарностью склонила голову.
      – Многоуважаемая донья Мария Пачеко де Падилья, – торжественно произнес Жан Анго, отвешивая низкий поклон, – здесь вам встретятся люди из различных стран, но каждый из нас будет рад оказать вам любую услугу!
      – Руппи, давай-ка поскорее в большую каюту! – хлопнув Франческо по плечу, промолвил Северянин. – Не для того я поднялся среди ночи, чтобы выслушивать все эти кастильско-нормандские любезности! А женщина еле держится на ногах! Не думаю, чтобы эти ганзейские купцы очень заботились о ее удобствах… А вот Хуанито молодец! И девчонка молодец!.. Стой-ка, гляди – она, кажется, уже уводит наверх свою гостью…
      – Мы подождем тебя! – крикнул вслед племяннице сеньор капитан. – А пока мы еще с часок будем доругиваться с метром Анго…
      Однако и сеньор капитан, и маэстре, и пилот, и метр Анго, а тем более сеньор эскривано дожидались возвращения сеньориты с нетерпением.
      Вернулась девушка на палубу спустя всего каких-нибудь десять – пятнадцать минут.
      – Ну, о чем толковали вы с вашей гостьей? – тут же спросил сеньор эскривано. – Успела ли донья Мария рассказать вам что-нибудь?
      – Донья Мария сказала только одно слово «спать». И когда я ее, полусонную, раздела, когда обтерла ее лицо и руки мокрой губкой, она только благодарно улыбнулась мне… Дядя, – обратилась сеньорита к капитану, – я устроила ее на своей койке, а сама переберусь к тебе… Заснула она мгновенно. И вдруг уже сквозь сон проговорила: «Три дня на ногах… А до этого – нескончаемые месяцы осады!»

      Хуанито с утра уже два раза наведывался в большую каюту: ему велено было позвать в среднюю Франческо Руппи. Однако Руппи после ночного дежурства так сладко спал, что даже заглянувший к матросам боцман посоветовал мальчику его не будить.
      В третий раз за Франческо явился уже сам сеньор маэстре.
      – Боюсь, Руппи, что самое главное ты проспал! – пожалел он. – Сеньорита будет огорчена.
      Действительно, когда маэстре тихонько приоткрыл дверь, донья Мария Пачеко де Падилья, как видно, уже заканчивала свой рассказ.
      – Да, все это было! – произнесла она. – Говорят, что на родной земле даже стены домов помогают людям сражаться… Увы, это не так! Именно потому, что для кардинала Адриана Утрехтского все на нашей земле было чужое, он и оказался в более выгодном положении, чем мы. Ему не жаль было ни древних стен Толедо, ни садов наших, ни домов, ни стариков, ни детей. Мало того, он даже с каким-то злобным удовлетворением следил за тем, как солдаты императора жгут, грабят, убивают… Даже Медина дель Кампо он не пощадил!
      – Вам, вероятно, не следует вспоминать об этом, – заботливо сказала сеньорита, – мы всё поняли и всё-всё запомним!
      – Вспоминать? – с удивлением переспросила донья Мария. – Я не вспоминаю, я помню! Теперь для меня уже ясно, что даже если бы Педро Ласо де Вега не изменил нашему делу, все равно и «Священной хунте» и Толедо невозможно было бы долго продержаться. Наместник к тому же натравил на Толедо богатых бургосских купцов, дело шло о каком-то соперничестве на ярмарке… Да, вот еще о чем я прошу вас, сеньор Гарсиа: вы, как историк, обязаны хорошо запомнить это имя – Педро Ласо де Вега! Под его началом сражалось более сотни наших отборных воинов – ремесленников, отлично знакомых с военным делом по прошлым трудным временам Испании. И всех этих людей Ласо де Вега передал в руки палача! Сто девятнадцать человек! И вот еще о чем прошу вас упомянуть: когда палач, перед тем как занести топор, попытался завязать глаза моему мужу, Хуан де Падилья сказал так громко, что слова его будут звучать в ушах внуков и правнуков нынешних испанцев. – Донья Мария не пыталась скрыть катящиеся по лицу слезы. – Мой муж сказал: «Вы ошиблись, сеньор палач: завязать глаза следует не мне, а вот этому кастильскому вельможе – Педро Ласо де Вега. Он стоит на помосте рядом с приближенными кардинала. Их охраняет сотня людей, вооруженных до зубов. Но глядите: он шатается, вот его поддерживает кто-то в сутане…»
      – И вы были при этом?! – с ужасом спросила сеньорита.
      – Да, я была при этом. Закутавшись в мантилью, я все время продвигалась в толпе. И люди, которых согнали на площадь, расступались, чтобы дать мне возможность в трудный час быть рядом с моим супругом… Я все рассказала. Я рада, что здесь, среди храбрых и великодушных людей, я к тому же встретила историка, который правдиво опишет все так, как оно было… Португалия пообещала мне убежище, полагая, очевидно, что бегство мое послужит во вред ее соседке и сопернице – Испании… А из Португалии, если бог мне поможет, я надеюсь добраться до Рима, к святому престолу, и умолю папу… Но об этом я вам уже говорила… Проникнуть в Португалию через сухопутную границу невозможно: вдоль нее стоят наемники кардинала. Меня с опасностью для собственной жизни доставили на ганзейский корабль рыбаки… – Помолчав, донья Мария добавила: – Я приняла на себя командование горожанами Толедо. Но я не командовала. Со всеми вместе я таскала камни и сбрасывала их со стен города на врагов… Вы хотели мне что-то сообщить, сеньор капитан и метр Анго, а я вас перебила… Простите…
      – Теперь, когда император ведет или уже привел с собой наемников, народа, хунты ему уже, увы, можно не опасаться. Однако все же нам показываться на глаза Карлу пока не следует, ему сейчас не до гостей, – пояснил капитан. – Поэтому свободного времени у нас будет вдоволь. Донья Мария, умоляю вас, не сомневайтесь: мы доставим вас в Португалию. Именно о том, как надо это сделать, мы и проговорили полночи с метром Анго и разошлись, оставшись – он при своем мнении, а я при своем…
      – Прошу извинить меня, сеньор капитан, – перебил его Жан Анго, подымаясь из-за стола, – я хочу обратиться к донье Марии с просьбой быть судьею в нашем споре.
      И так как донья Мария нерешительно наклонила голову в знак согласия, он заявил торжественно:
      – Я позволю себе называть вас именем, под которым вы навечно останетесь в памяти испанцев… Донья Мария Пачеко де Падилья! Сеньор капитан пообещал вам и безусловно доставил бы вас к берегам Португалии. Но неизвестно, как бы там сейчас было встречено судно, идущее под кастильским флагом. Кроме того, мне думается (хотя сеньор капитан начисто отверг мои возражения), что это могло бы в дальнейшем усложнить его отношения с императором. А моя «Нормандия» вольна плыть куда угодно. Я – тоже. – Метр Жан улыбнулся.
      Донья Мария тоже улыбнулась – в первый раз за это утро!
      – Вчера вечером, вернее, ночью, – продолжал Анго, – мне очень долго и напрасно пришлось убеждать сеньора капитана оказать огромную честь скромному судовладельцу из Дьеппа и передать ему заботу о ваших удобствах и о выполнении ваших планов. Очень прошу вас, донья Мария, а также вас, сеньорита, пожаловать на «Нормандию» и проверить, все ли необходимое для дамы приготовлено в ее каюте… Так как до Португалии рукой подать, переход наш по морю не будет длинным. А я, доставив вас в Португалию, тут же поверну свою «Нормандию» к моему родному Дьеппу. Только назовите португальский порт или гавань, куда нам нужно будет пристать.
      – Если можно, то не в порт и не в гавань… Мы там привлечем ненужное внимание… Лучше всего в Жоао, это маленький рыбачий поселок… Они извещены… – тихо ответила донья Мария.
      – Однако, метр Анго, – чуть хмурясь, заметил капитан, – вы до постановления суда уже разрешаете себе принимать решения?!
      – Судья, как вы слышали, высказался в мою пользу, – возразил Жан Анго.
      При этом он так хорошо улыбнулся, протягивая сеньору капитану руку, что тот волей-неволей вынужден был ее пожать.
      – Не упрямьтесь зря, сеньор капитан, – заметила сеньорита. – И метр Анго, и сеньор маэстре, и сеньор пилот, и сеньор эскривано, и даже наш сеньор боцман стоят за то, чтобы в Португалию донью Марию доставили на «Нормандии». Допускаю, что сеньором боцманом руководит беспокойство за целость «Геновевы», но уж ни маэстре, ни пилота, ни эскривано нельзя заподозрить в трусости или в желании уклониться от выполнения долга!
      – Да это что? Бунт на корабле? – поворачиваясь к Франческо, произнес с деланным возмущением капитан. – Недаром, следовательно, я дважды посылал за тобой Хуанито, а потом еще и сеньора маэстре. Уж ты наверняка поддержал бы своего капитана!
      И так как он, обращаясь к Франческо, уже весело смеялся, тот на шутку отважился ответить шуткой:
      – Сеньор капитан, боюсь, что я тоже примкнул бы к бунтовщикам!
      С «Нормандии» на «Геновеву» и метр Анго и метр Криньон перебирались по доске, которая так и ходила вверх и вниз под ногами смельчаков. Метр Анго сообщил сеньорите, что он уже распорядился сколотить доски пошире, чтобы дать возможность донье Марии совершить этот переход в сопровождении двух-трех человек из экипажа «Геновевы».
      Сеньорита позвала Франческо поглядеть на это новое сооружение.
      – Я ведь имел в виду и ваши удобства, сеньорита, – сказал метр Анго. – Полагаю, что вы возьмете с собой и Франческо. Донья Мария передала, что будет рада таким провожатым.
      – Мне кажется, – тихо возразил Франческо, – что перевести свою гостью на «Нормандию» несомненно вызовутся сеньор капитан и сеньор маэстре… Однако доска для перехода действительно настолько широка, что заодно с ними сможет перейти и сеньорита. Наверно, говоря о провожатых, именно сеньориту имела в виду донья Мария: обе они ведь были неразлучны все это время…
      Метр Жан, вздохнув, только покачал головою.
      – Вы после ночной вахты, сеньор Франческо, кажется, свободны сегодня? – спросила сеньорита. – Давайте побродим немного по палубе. Господи, пресвятая богородица! Посмотрите, что метр Анго вытворяет!
      Широкая, нет – широченная доска, проложенная между двумя кораблями, была застлана бархатным ковром. Пройти по такому помосту одновременно могли бы не три-четыре человека, а, пожалуй, целый отряд. И, к счастью, море на этот раз было на диво спокойное.
      – Конечно, это очень красиво! – сказала сеньорита. – Только не знаю, нужно ли все это, – добавила она задумчиво. – Вспомните, как донья Мария добиралась до «Геновевы»… Уж кому-кому, но Марии Пачеко де Падилья в отваге отказать нельзя! А вы что скажете по поводу такой роскоши?
      – Ничего зазорного я в этой роскоши не вижу, – ответил Франческо. – У Анго есть отличный ковер, вот он и решил его подостлать под ноги своей гостье. А относительно отваги… Мне приходилось наблюдать, как в минуты опасности или крайней необходимости человек, напрягая все свои силы и всю свою волю, совершал поступки, которые можно приравнять к подвигу… Но вот опасность миновала, а человек после всего испытанного в совершенно спокойные минуты вдруг теряется от какого-нибудь пустяка: неожиданно хрустнет в лесу сучок под ногой, а он вздрагивает, точно это выстрел ломбарды. Простите, я неправильно выразился. Не человек в минуты опасности сознательно напрягает свои силы и волю, нет, он в этом как бы и не участвует: и сила и воля сами приходят ему на помощь… Простите, я очень бестолково излагаю свои мысли. Вот вам еще один случай посмеяться над неудачником…
      – А вам много раз случалось наблюдать, как я смеюсь над вами? – спросила девушка сердито. – И почему вам кажется, что вы неудачник?
      – Хотя бы потому, что я так невнятно излагаю свои мысли…
      – Вы говорите об этом слишком часто и, на мой взгляд, неискренне. И еще я могла бы добавить, что вы на редкость удачливы, но это завело бы нашу беседу слишком далеко… Пойдем-ка лучше предупредить донью Марию, что «Нормандия» готова к встрече гостьи. Поскольку дядя и маэстре не упустят случая в последний раз оказать маленькую услугу донье Марии и вызовутся ее сопровождать, мешать им не стоит… А вас, сеньор Франческо, – добавила девушка, смеясь, – я все же попрошу дать мне возможность совершить этот «опасный переход», опираясь на вашу сильную мужскую руку. И надеюсь, что вы не обратитесь от меня в постыдное бегство… И еще я надеюсь, что вы вместе с нами будете приняты при императорском дворе…
      Франческо мог бы возразить, что на такую высокую честь, как прием при императорском дворе, он не рассчитывает. В Сен-Дье Франческо были вручены письма к Эрнандо Колону с просьбой разрешить подателю сего воспользоваться, если возможно, богатой библиотекой сына адмирала. Имелось у Франческо и письмо к Америго Веспуччи: до Сен-Дье так и не дошло еще известие о том, что тот умер десять лет назад. Веспуччи был возведен в ранг главного лоцмана Португалии. О работе его, о его обязанностях, о жизни его и даже о его смерти слухи не распространялись. Помещение, в котором хранились карты новооткрытых земель, описания путешествий, записки географов и картографов, строго оберегалось. Говорят, что на двери помещения, в котором Веспуччи провел последние годы жизни, было навешано пять замков с очень замысловатыми затворами, а люди, изготовлявшие их, исчезли бесследно. Может быть, это были домыслы невежественных людей, но ведь всему миру известно, что Португалия, так же как и Испания, умеет беречь свои тайны.
      Расставание с доньей Марией Пачеко де Падилья нисколько не походило на прощание с «Флердоранж».
      У Жана Анго хватило и ума и такта не обставлять с излишней пышностью эту горестную разлуку доньи Марии с родиной.
      Постланный ей под ноги ковер был единственным знаком его благоговейного внимания к даме.
      …«Геновева» все же на некотором расстоянии сопровождала «Нормандию» до местечка Жоао. Было условлено, что «Геновеву» оповестят, если почему-либо замыслы Жана Анго потерпят неудачу. Так сказал метр Анго, а он слов на ветер не бросает! Если все обойдется благополучно, Анго тут же отправится в свой родной Дьепп. И опять матросы «Геновевы» по-братски прощались с матросами «Нормандии», в точности как неделю назад с командой «Флердоранж».
      Франческо выполнил желание сеньориты и проводил ее на «Нормандию», но тут же, распрощавшись, повернул назад.
      На душе у него было неспокойно, хотя виноватым он себя не считал: в обществе людей, стоящих несравненно выше его и по рождению, и по уму, и по образованию, он, несомненно, оказался бы лишним.
      Однако, как ни был Франческо расстроен, он очень обрадовался, когда пилот позвал его к себе на помощь в среднюю каюту. Дело шло о карте, за которую пилот брался уже в третий раз, и в третий раз карта ему не удавалась.
      Промучившись несколько часов над малоизвестными ему очертаниями берегов Северной Европы и Западного материка, Франческо так устал, что его задолго до вечерней поверки стало клонить ко сну. И все же он рад был случаю пополнить свои географические познания и обновить свои картографические навыки. Самым заманчивым в этой работе было то, что пилот, приступая к ней, воспользовался указаниями и Жана Анго и Северянина. За точность своих обозначений пилот поручиться не мог, но ведь и Анго и Северянин ни за что не ручались… Сеньор маэстре пообещал проверить их работу по имеющимся у эскривано картам.
      Пристроившись на своей койке, чтобы только чуть вздремнуть, Франческо тут же крепко заснул и проснулся только тогда, когда рядом было громко названо его имя.
      Однако то, что происходило в большой каюте, беседой или разговором назвать никак нельзя было. Речь держал один Хуанито, а вокруг его койки собрались любопытные слушатели.
      Вот тут-то и следовало бы оборвать противного мальчишку! Но Франческо этого не сделал…
      Потом он долго и горестно размышлял над своей оплошностью.
      Ведь только когда рассказчик дошел до прибытия своего героя в Кастилию, где его несомненно встретят с почестями при дворе императора Карла Пятого, Франческо, протирая глаза, сказал сердито:
      – Ты мог бы примоститься где-нибудь подальше, чтобы не мешать спать добрым людям своими баснями!
      И вдруг Федерико, человек положительный и всеми в большой каюте уважаемый, заметил:
      – А ведь самое главное ты проспал! Речь-то о тебе – о Франческо Руппи – шла! Что в рассказе Хуанито не обойдется дело без вранья, мы все наперед знали, меня Педро Большой все время в бок толкал… Но уж больно складно врет Хуанито, иной раз и не заметишь, что у него концы с концами не сходятся. А иной раз его сразу можно поймать на вранье. Скажу к примеру. Ты, по словам бесенка, продал шесть отцовских кораблей, чтобы удрать в далекие страны. А тут же тебе пришлось прятаться у какого-то художника, чтобы мать насильно не вернула тебя домой, так как ты в ту пору был еще мальчишкой. А скажи на милость, кто же у такого мальчишки стал бы корабли покупать?! И с портретом твоим у Хуанито неувязка. Ты ведь, по его словам, мальчишкой из дому бежал, не так ли? Значит, художник с тебя, с мальчишки, портрет рисовал? Невеста, стало быть, по портрету в мальчишку влюбилась, что ли? Да и о папе Александре Шестом Хуанито сочинил с запозданием: тот уже давно покоится в земле.
      Из боязни, что Федерико начнет подробнее перечислять все несуразности в рассказе Хуанито, Франческо только собрался было остановить его, как старый матрос добавил с улыбкой:
      – Но ты, Руппи, не сердись на него. Все же для всех нас этот бесенок – большое развлечение… Не дальше как на прошлой неделе, пока мы с Хуаном-бочаром возились в трюме, Хуанито под большим секретом поведал всем, что я – мавр, что я откупился от святых отцов за пять тысяч золотых дукатов, что деньги эти мне дал взаймы сеньор капитан и что теперь я ему их до самой смерти буду отрабатывать. Но как бесенок ни врет, однако какая-то крупинка правды в его вранье всегда есть… Он слышал, как я сказал сеньору капитану, что рад бы на «Геновеве» до самой смерти служить, разве что меня насильно отсюда погонят… И взаймы сеньор капитан мне вправду деньги давал, но совсем на другое дело. И я их ему давно отработал. Дал мне сеньор капитан действительно пять тысяч, но только не золотыми дукатами, а мелкими мараведи… Вот и о тебе Хуанито врал, врал да вдруг сказал, что ты хорошо обучен граверному делу. И что ты даже какую-то карту на меди вырезал… А ведь нам и сеньор пилот говорил об этом…
      – Сеньор Гарсиа говорил, – поправил Хуанито сквозь слезы.
      Франческо был очень зол на бесенка. Мельком глянув на него, он тотчас же отвел глаза, чтобы не поддаться чувству жалости. Лицо Хуанито было все перекошено, и он испуганно моргал своими огромными, слипшимися от слез ресницами.
      – Так вот, Франческо, – продолжал Федерико уже всерьез, – кое в чем мальчишка все-таки прав: действительно не к чему тебе учиться на «Геновеве» никакому другому ремеслу. Ты и без того нам нужен и полезен. Напрямик скажу тебе: в большой каюте ты всем пришелся по душе. Если есть у тебя охота, неси службу, как несешь, наравне с нами. Но если хочешь, переходи в среднюю, никто тебе худого слова не скажет, и всегда ты будешь у нас желанным гостем. Но если останешься здесь, обязательно надо будет с боцманом договориться, чтобы ты три дня в неделю уделял своему настоящему ремеслу. Граверное дело – вещь тонкая, а от грубой работы пальцы… Уж не помню, как сеньор капитан это боцману разъяснял…
      – Сеньорита разъясняла! – снова поправил мальчишка.
      А рассказал бесенок матросам такую историю:
      «Родился Франческо Руппи в очень богатой и знатной семье в Тоскане, в Италии. Еще с детства его учили всяким языкам. Кое-что он, может, и позабыл, по по-кастильски и по-латыни до сих пор говорит хорошо. Был у него учитель гравер, другой учитель – чертежник, третий – географ… А еще к нему на дом ходили маэстре и пилот – учили его кораблевождению. А потом Руппи даже своего учителя гравера перещеголял: сам вырезал какую-то карту на меди, ее в Тоскане и сейчас за деньги показывают… А тут, на „Геновеве“, его еще вздумали какому-то ремеслу учить!
      И все эти науки Руппи проходил потому, что у отца его было шесть кораблей и в семье решили, что, когда Франческо подрастет, отец передаст ему свое торговое дело. Потому что в Италии не так, как в Кастилии: там знатные люди не гнушаются торгового ремесла. А Франческо ни за что не хотел торговать. И когда его отец умер, он продал все шесть кораблей и решил уехать в далекие страны. Как ни плакала мать, как ни умоляла его, он стоял на своем. Но был он тогда еще мальчишка, помоложе меня, и мать могла силком вернуть его домой. Вот он на время и спрятался у одного художника. Его искали, искали и перестали искать. Тогда Франческо отцовскими деньгами подкупил какого-то капитана и на торговом судне удрал в Палос. А там как раз Кристобаль Колон, великий мореплаватель, набирал команду для своей каравеллы «Санта-Мария». Франческо и ему уплатил много денег и попросился в команду «Санта-Марии»…
      А еще до того, как он удрал из дому, его на родине обручили с одной девицей, тоже из богатого и знатного рода. Но тогда оба они еще были маленькие и плохо знали друг друга. И вот, пока Франческо ездил по разным странам, мать его от горя заболела. Болела, болела и умерла. А невеста Франческо уже подросла как следует. Будущая свекровь перед смертью призвала ее к себе и объяснила, как это ее жених по глупости еще мальчишкой уехал от родной матери и от невесты. Она отдала девушке все свое золото и драгоценности и портрет, который нарисовал с ее сына один очень хороший художник. И мать стала умолять девушку, чтобы та по этому портрету отыскала своего жениха. И еще дала ей большой золотой крест, и девушка на кресте поклялась, что сделает все, о чем мать Франческо ее просит. А сеньориту и умолять не надо было: она как глянула на портрет, тут же влюбилась в Франческо. Она и сама была богатая, а еще эти деньги свекрови. Вот она и попросила своего дядю отправиться искать по свету ее пропавшего жениха.
      А Руппи тем временем вернулся домой и узнал, что мать его умерла от горя из-за разлуки с ним. Он понял, что совершил большой грех, и решил его замолить. Из далеких стран он привез много золота и серебра и все это отдал в монастырь, что был рядом с их домом, на помин души своей матери. И дом свой тоже отдал монахам. И сам хотел постричься в монахи. Но они ему сказали, что такой великий грех они не могут отпустить и что он должен поехать в Рим, к папе Александру Шестому, и там перед святым престолом принести покаяние.
      И еще они ему сказали, что его невеста, с которой он был обручен еще в детстве, теперь стала красивая и богатая и сама поехала его разыскивать.
      В Риме папа принял Франческо и велел ему, чтобы замолить грех, надеть рубище и три года, три месяца и три дня просить подаяние…
      И еще папа дал Франческо тайное письмо к императору Карлу Пятому и сказал, что, когда Франческо выполнит наложенное на него наказание (оно епитимьей называется), – он должен отвезти это письмо императору. А если тот будет удивляться, что папский посол ходит в таком рубище, Франческо должен сказать, что оделся он так, чтобы португальцы не перехватили папское послание.
      Прошло уже три года и два месяца, а к тому времени в Рим к святому отцу явились сеньорита с дядей. Они рассказали папе, что разыскивают жениха сеньориты, и показали портрет Франческо. Папа сразу узнал кающегося, которому он повелел одеться в рубище. Святой отец пожалел девушку и объяснил ей и ее дяде, что жених ее вот-вот замолит свои грехи и уже, наверно, готовится ехать в Кастилию. Там они и найдут его, только пускай поторопятся.
      Папа поцеловал девушку в голову и сказал, что из них с Франческо получится хорошая пара, и что он, папа, уже сейчас благословляет их брак. И пускай сеньорита не пугается вида своего жениха, а пускай лучше обмоет его ноги, как святая Магдалина обмыла ноги спасителя. И тогда они вместе поедут в Кастилию, Франческо несомненно встретят с почестями при дворе императора Карла Пятого».
      – Ну, хоть одна сотая доля правды есть в рассказе Хуанито? – спросил Педро Большой. – Ты вправду из богатого рода, Франческо?
      – Я сын мужика из деревни Анастаджо, – коротко ответил Франческо, а лицо его стало таким, что остальные обитатели каюты поняли: дальше расспрашивать Руппи не следует.
      Только Рыжий с перевязанной щекой не утерпел:
      – Скажи, а ведь сеньорита и вправду, говорят, обмывала тебя, как святая Магдалина Христа?
      – Когда ты наконец снимешь свою повязку? – вопросом на вопрос ответил Франческо. – Смотри, как бы она не приросла у тебя к щеке!
      – У него была язва из-за испорченного зуба, – пояснил Федерико. – Рана уже зажила, но повязки он не снимает, так как на щеке осталась дыра – «фистула» называется. Со временем затянется и она. – Старый матрос явно хотел прекратить все разговоры.
      Да, конечно, сейчас расспрашивать Франческо никто не станет… Но как только он выйдет из каюты, – начнется! Нет, этого бесенка просто следовало бы выбросить за борт… Теперь-то он плачет, жалеет, что так заврался… А главное, зачем он приплел сюда сеньориту!
      Франческо снова улегся на койке и закрыл глаза, но заснуть не мог. Как ему быть? Заставить бесенка признаться, что в его рассказе все вранье, от начала до конца? Но поверят ли ему? Подумают, что мальчишка безусловно приврал, но какая-то доля правды в его болтовне все же есть… И еще этот Рыжий!..
      Франческо лежал с закрытыми глазами и думал, думал, думал…
      Понимают ли матросы, что сеньорита из рассказа мальчишки и есть «их сеньорита»? Конечно, понимают! Иначе Рыжий не задал бы такого глупого вопроса… И Федерико понимает… Нет, этого бесенка следовало бы тут же взять за шиворот и вышвырнуть за борт!
      Нет, виновен не мальчишка, виновен только он один – Франческо Руппи! В его возможностях было оборвать Хуанито в самом начале его рассказа. Почему же он этого не сделал?
      Повернувшись на бок, Франческо заметил, что соседняя койка пустует. Наверно, Хуанито с перепугу забрался наверху в чей-нибудь гамак… Нет, больше думать и придумывать разные разности нельзя!
      «Франческо Руппи, – сказал он себе строго, – не увиливай от ответа! Ступай сейчас же к сеньорите и расскажи ей обо всем. Но расскажи всю правду! И о том, как радостно тебе было слышать ее имя рядом со своим. И о том, как хорошо получился у мальчишки рассказ о святом отце, который поцеловал девушку в голову и заранее благословил этот брак… Но, матерь божья милосердная, случается же людям видеть сны, после которых жалко бывает просыпаться! Разве не то же было и со мной?! Только поэтому я не остановил Хуанито! Нет, в своих снах мы не вольны, иначе тебе каждую ночь снилась бы сеньорита! Ступай и немедленно же расскажи ей обо всем! Вы сообща подумаете над тем, что следует делать… Еще не поздно: дежурный только что прокричал второй ночной смене готовиться. И Сигурд только еще натягивает теплую куртку. Надо поспешить, чтобы не столкнуться с ним».
      Спустив ноги с койки, Франческо осторожно огляделся. Многие уже спали. Рыжий даже храпел… «Может быть, не стоит бить тревогу? Нет, надо идти. Надо!»
      Он вышел на палубу. Напротив светилось одно окошко – в средней каюте. Разве что посоветоваться с сеньором Гарсиа? Да, но только не сейчас: сейчас эскривано в каюте не один. А сегодня же необходимо поговорить с сеньоритой!
      Ни у нее, ни у сеньора капитана в окнах света не было… Ничего, он ее разбудит, дело слишком серьезное!
      Услышав, что кто-то идет за ним, Франческо прибавил шагу, но Датчанин уже положил ему на плечо свою большую, тяжелую руку.
      – Не тужи, Франческо, – сказал Сигурд, – точно такие же сказки мы часто слушаем перед сном, а к утру все уже забывается… Ступай спать – больше никто к тебе приставать с расспросами не будет.
      …Минуя освещенную среднюю каюту, Франческо поднялся по лесенке вверх. Негромко постучался в дверь сеньориты. Один раз, другой… На третий раз дверь напротив распахнулась, и из капитанской каюты вышли сеньорита, эскривано и сам капитан.
      – А, это ты, Франческо! – сказал капитан. – Отлично! Вот кто и поможет вам снести вниз мальчишку, – добавил он, повернувшись к племяннице. – Словом, Франческо, мы эту историю с папой и шестью кораблями уже знаем… Мы решили дать ему выспаться, а для этого лучше всего доставить его в большую каюту. Собственно, решили это не мы, а его заступники – сеньорита и сеньор эскривано. Что касается меня, то я обязательно спустил бы с мальчонки штаны и…
      – Дядя! – перебила его девушка. – Мальчик и так наказан!
      – Сеньорита, – сказал Франческо, уже внутренне подготовивший себя к исповеди, требующей мужества и самоотречения, – если вы дадите мне возможность сегодня же поговорить с вами, я объясню, что во всем происшедшем виновен не Хуанито, а один я…
      – Матерь божья и все двенадцать апостолов! – хохоча, еле выговорил капитан. – Я, как и полагается, винил и виню во всем только этого врунишку. Сеньор эскривано заверял нас, что во всем виноват он один. Моя племянница готова поклясться на кресте, что именно она виновница всего происходящего… И вдруг объявляется еще четвертый обвиняемый… или подозреваемый? Как следует его назвать, по мнению законников? Ты как думаешь, сеньор юстициарий?
      – Сеньор Франческо, – не обращая внимания на слова дяди, сказала сеньорита, – хорошо, что вы пришли. Хуанито, наплакавшись, очень крепко уснул. Вы поможете нам с сеньором эскривано доставить его в большую каюту и уложить на койку… Сейчас мы с вами беседовать не будем. Отложим на завтра. Мне думается, что сегодня Хуанито испытал самое сильное потрясение за всю свою недолгую жизнь…
      – Если не считать того дня, когда отчим, извините меня, пинком под зад вытолкал его из трактира, – заметил капитан.
      – Глубокоуважаемый сеньор капитан, – вмешался в беседу эскривано, – я всегда ценил в вас умение шутить в самые трудные минуты жизни. Я рад, что и сейчас вы шутите и таким образом вселяете в сердца троих участников сегодняшнего происшествия надежду…
      – В сердца четверых, четверых, – поправила девушка. – Вы плохо считаете, сеньор эскривано! Ну, давайте, сеньор Франческо, возьмемся за дело!
      – Спасибо большое, сеньор Гарсиа, – поблагодарила сеньорита, когда мальчишку донесли до большой каюты. – Здесь нам поможет кто-нибудь из матросов… А вот и сеньор Бьярн. Благодарю вас, сеньор Гарсиа, и спокойной вам ночи! Сеньор Бьярн, вы, конечно, слышали историю, которую рассказывал Хуанито? Как она вам понравилась?
      – По ночам – это уже все знают – я имею обыкновение либо спать, либо разгуливать по палубе… Нет, дорогая сеньорита, никаких историй я не слыхал, – сонно отозвался Северянин. – Простите, но я еще не совсем пришел в себя… Сигурд с разрешения капитана сегодня опять потчевал меня вашим отличным вином… А что я должен сделать?
      – Отнести вместе с сеньором Руппи этого мальчишку в большую каюту и уложить на койку… А вас, сеньор Франческо, я попрошу выйти на минуту ко мне, когда дело будет сделано.
      Уложив Хуанито, Франческо поспешил на палубу.
      – Проводите меня до лестницы, – сказала девушка. – Сейчас, правда, всюду очень темно, но я привыкла подыматься к себе на ощупь.
      И, шагая в ногу со своим спутником, сеньорита добавила ласково:
      – Прошу вас, не сердитесь на мальчишку! Он так любит и меня и вас, что вот и придумал нам такую чудесную судьбу… Вы боитесь, как бы матросы не заподозрили меня или вас в чем-нибудь дурном? Но ведь все свои грехи вы, по словам Хуанито, уже искупили… А я могу, если вам нужно, завтра же объявить в большой каюте, что я действительно искала вас всю свою жизнь и вот наконец нашла… Ведь сказал же сеньор Федерико, что во вранье Хуанито всегда есть какая-то крупинка правды… Сказал он так или мальчишка снова наврал?
      – Сказал, – ответил Франческо, не понимая, к чему девушка ведет речь.
      Он часто не понимал, шутит ли она или говорит серьезно. Чтобы понять, надо было заглянуть сеньорите в глаза, а сейчас он не мог этого сделать. Он так и брел рядом с ней, опустив голову.
      – Ну, вот и хорошо, что мальчишка иногда говорит правду, – заметила она. – Ну посмотрите же на меня! Улыбнитесь! О господи, как мне трудно с вами!
      Это же обвинение мог и Франческо предъявить сеньорите, но он молчал.
      – А не кажется ли вам, сеньор Франческо Руппи, что я только что предложила вам свою руку и сердце?
      – Нет, не кажется, – выговорил Франческо с трудом. – Простите меня, сеньорита, но я не всегда могу попасть вам в тон, как сделали бы люди, лучше воспитанные, чем я…
      – Для меня вы достаточно хорошо воспитаны. Но мучить больше я вас не стану. Спокойной вам ночи!
      – И вам, – отозвался Франческо. Больше он не мог выдавить из себя ни одного слова.
      – И прошу вас, – сказала сеньорита, – немедленно ложитесь и постарайтесь заснуть. Я-то засну, как только дойду до постели. Я сегодня очень устала!.. Нет, не беспокойтесь, не из-за вас и не из-за Хуанито… Просто мы сегодня с сеньором Гарсиа и дядей просидели за разговорами много часов… Ну, попрощаемся?
      На прощанье они никогда не подавали друг другу руки, поэтому Франческо только отвесил девушке низкий поклон.
      – Мужчины без шляпы так никогда не кланяются, я давно собиралась вам это сказать, – заметила сеньорита смеясь. – Вы должны были хотя бы приложить руку к сердцу…
      Франческо снова поклонился, приложив руку к сердцу. Сеньорита, улыбнувшись, сказала:
      – Ну, еще раз – спокойной ночи!
      – И вам, сеньорита, спокойной ночи! – как эхо, отозвался Франческо, кланяясь и приложив руку к сердцу.

      Сообщив Франческо, что разговор с дядей и сеньором эскривано ее очень утомил, сеньорита сказала чистейшую правду. Однако она сказала не всю правду.
      Закончив свой прерываемый рыданиями рассказ обо всем, что произошло в большой каюте, Хуанито, зарывшись лицом в подол платья девушки, пробормотал с отчаянием:
      – Теперь Франческо будет меня ненавидеть! Вы бы посмотрели на его лицо!
      – А вот это будет тебе наука: нельзя врать так бессовестно! – Но тут же, обхватив мальчишку за плечи, сеньорита добавила: – Пройдет время, все уляжется, и сеньор Руппи в конце концов простит тебя так же, как прощаю тебя сейчас я… Но гнев его, вызванный твоей болтовней, мне вполне понятен. Кроме того, что ты уж слишком много насочинял, надо тебе знать, что сеньор Франческо принадлежит к числу людей, не терпящих, когда их личностью занимаются совершенно посторонние им люди… Ну, пришла тебе охота врать – врал бы обо мне и еще там о ком-нибудь… Но зачем ты приплел сюда и сеньора Руппи?!
      Потом, дав Хуанито успокоиться, напоив его горячей водой с вином и уложив на койке капитана, она тронула дядю за локоть и спросила, улыбаясь:
      – Ну, как тебе понравился этот мальчуган в роли свахи, а особенно папа Александр Шестой, который, кстати, уже давно покоится в земле, но который, поцеловав меня в голову, благословил наш брак с сеньором Руппи?
      – Тебе не было и шестнадцати лет, когда ты заявила, что выходишь замуж за этого исландца, – ответил капитан, – забыл уже его имя. И даже тогда, как ты помнишь, я ответил: «Решай сама, это твое дело». Ты ведь и в ту пору была уже девушка неглупая и знакомая со многими науками… Какую-то толику знаний и я вложил в твою голову… Правда, как дядя твой и опекун, я обязан был следить и за твоим поведением и за тем, как ты растрачиваешь оставленные твоими родителями деньги… Должен сознаться, и опекуном и казначеем я был недостаточно строгим… Но ведь начни я тогда тебя отговаривать, ты немедленно отправилась бы венчаться со своим исландцем. Конечно, это избавило бы меня от многих хлопот и переживаний, но какие-то родственные чувства у меня к тебе все-таки были… Сеньор Гарсиа, если не ошибаюсь, присутствовал при том нашем разговоре!
      Эскривано молча кивнул головой.
      – Но во что превратилась бы жизнь этого молодого, красивого и отважного исландца после того, как вы были бы связаны брачными узами, я даже не могу себе представить! Ему повезло… Ему дьявольски повезло, когда обстоятельства вынудили его уехать по отцовским делам…
      Сеньорита пожала плечами.
      – Правда, вы давали друг другу клятвы в верности и любви до гроба… Надеюсь, что сейчас он с улыбкой вспоминает об этой поре своей юности… А что касается тебя, то я отнюдь не уверен, что ты помнишь хотя бы его лицо…
      – Помню, – сказала сеньорита, – но разреши мне сделать такое же замечание, какие я часто слыхала от тебя, отвечая уроки: «Сеньор капитан, вы уклоняетесь от ответа на заданный вам вопрос!» Я спросила тебя только о том, как понравился тебе рассказ о покойном папе Александре Шестом и вообще все эти выдумки мальчишки.
      – Если бы все это происходило на деле и, как следует понимать, еще при жизни папы Александра Борджиа, за которым еще в бытность его испанским кардиналом под именем Родриго Борхиа водились всякие грешки, боюсь, что он, расчувствовавшись при виде хорошенькой прихожанки… гм, гм… одним поцелуем в голову не ограничился бы. И тебе нелегко было бы выбраться из Рима. А так как туда сопровождал бы тебя я, то и я, безусловно, из Рима не выбрался бы… И, скорее всего, попал бы в один из каменных мешков, заготовляемых его святейшеством для своих ближних… Но это пустяки… А я хочу поговорить с тобой серьезно. Тот молодой исландец, не скрою, был мне приятен. И относился он ко мне с поистине сыновней почтительностью… Вот и все, что я могу о нем сказать. А что касается сеньора Руппи, то это человек… ну как бы тебе пояснить… Я имею в виду не его обширные, пускай и немного путаные познания из различных областей. Настолько обширные, что они и меня ставят иной раз в тупик… Однако с такого рода людьми мне уже приходилось встречаться… О скромности его, о прямоте и честности пускай повествует сеньор Гарсиа, я менее склонен к восторгам. Так вот, дорогая племянница, будет очень прискорбно, если из-за твоих капризов Франческо Руппи здесь, на нашей «Геновеве», потеряет из-за тебя покой, как тот мальчишка-исландец!
      Сеньорита несколько раз во время длинной речи капитана недоуменно пожимала плечами, но все же слушала дядю молча и почтительно.
      Когда он закончил, она нагнулась и поцеловала его руку.
      – А вы что скажете на все это, дорогой сеньор Гарсиа? – повернулась она к эскривано.
      Тот несколько раз тяжело вздохнул и с усилием, точно не веря в необходимость своего высказывания, начал тихо и смущенно:
      – Вы знаете, конечно, что мне уже пошел восьмой десяток… Я упоминаю об этом для того, чтобы сообщить вам, что все же я до сих пор помню и свою молодость и свою любовь… Да… Должен сказать, что любовь всегда приносит много и радостей и горестей… Но любви все прощается… Вернее – все должно прощаться!
      – Матерь божья! – всплеснула руками сеньорита. – Да вы как будто сговорились с сеньором капитаном! А я ведь совсем о другом… Ни о себе, ни об исландце, ни о сеньоре Руппи, ни, уж конечно, о любовных переживаниях я не собиралась толковать! Просто нам необходимо посоветоваться, каким образом раз и навсегда отучить Хуанито от вранья.
      Сеньор Гарсиа поднял на девушку свой печальный и проницательный взгляд. Сеньорита покраснела.
      Вот тут-то и начались покаянные речи в защиту мальчика.
      Было решено, что при Хуанито не следует вести никаких серьезных разговоров; не следует упоминать никаких имен; не следует, как это сделал сеньор Гарсиа, читать мальчишке выдержки из дневника Франческо Руппи; не следовало, как это сделала сеньорита в ту пору, когда Франческо Руппи еще лежал без сознания, кричать при мальчишке: «А я говорю вам, что его необходимо спасти! Иначе господь покарает всех нас!» И тем более не следовало при этом стучать кулаками по столу.
      – Я безусловно более других виновен во всем происшедшем, и вы не сможете меня в этом разуверить, – твердо сказал сеньор эскривано. – Я ведь чаще других общаюсь с Хуанито. Но именно поэтому меня не оставляет надежда, что мне удастся несколько загладить свою вину. Однако для меня неясно, откуда почерпнул мальчик сведения о покойном папе и о ныне здравствующем императоре…
      – Да мало ли откуда! – отозвался капитан. – Могли ему наболтать и наши матросы… А может быть, он узнал обо всем еще в бытность свою в трактире… Хотя, как я понимаю, в рассказе Хуанито и покойный папа, и ныне здравствующий Карл Пятый выглядят чуть ли не благодетелями рода человеческого, а нельзя сказать, чтобы тот или другой пользовались особой любовью в народе… Да, безусловно, узнал он и о них в трактире; там постоянно шныряли папские или королевские прихвостни…
      – Надеюсь, сеньор капитан, что вы так неблагожелательно отзываетесь об этих особах только в нашем присутствии? – спросила сеньорита. – Между прочим, я понимаю, почему Хуанито так хорошо говорил и о папе и о Карле Пятом: ему хотелось, чтобы люди, сделавшие добро сеньору Руппи, тоже оказались хорошими… Но должна вас предупредить, сеньор капитан и сеньор эскривано, что даже такой умный и сдержанный человек, как Сигурд Датчанин, при мне и Хуанито очень неодобрительно отозвался о покойном папе Александре Шестом. То же могу сказать о сеньоре Федерико, который при мне и опять же при мальчишке говорил, почему он ненавидит императора… Хорошо еще, что Хуанито все эти высказывания пропустил мимо ушей, во всяком случае – хвала святой деве! – ни при ком из пас он их не повторял… А уж при его характере удержаться от этого он не смог бы…
      Если бы Франческо присутствовал при этом разговоре, он предупредил бы своих доброжелателей, что высказывания Федерико о Карле Пятом он услыхал от Хуанито в первый же день знакомства.
      В тот момент, когда Франческо постучался к сеньорите, все серьезные разговоры в каюте были уже закончены.
      Приоткрыв дверь и убедившись, что мальчишку благополучно доставили вниз, капитан спать не лег, а принялся шагать по каюте, предаваясь воспоминаниям. Сколько слез пролила ее мать, сестра капитана, когда его племянница выкинула новую штуку! Переодевшись мальчишкой, она последовала за сеньором Гарсиа в Париж. В Сорбонне поначалу принялась изучать медицинскую науку, потом посещала все лекции, о которых одобрительно отзывались ее коллеги. Не останавливали ее и клички, которыми ее награждали: «Малыш», «Цыпленочек», «Пискунчик»… Басом говорить она, конечно, не могла и ростом была ниже почти всех студентов, но в науках она от них не отставала! Они с сеньором Гарсиа и Бьярном Бьярнарссоном поселились на чердаке у какой-то старухи…
      Догадывалась ли та, что это не мальчишка, а девица, капитана мало беспокоило.
      «А вот нос ей в драке однажды все-таки расквасили!» – рассмеялся капитан.
      – Дурак будет Руппи, если не поймет, что при всех ее недостатках девушку все же есть за что любить! – пробормотал он и тут же испуганно оглянулся на дверь.
      Нет, из соседней каюты не доносилось ни звука, ни шороха.
      Решительно подойдя к своей койке, капитан достал из стенного шкафчика узкогорлый кувшин с плотно привинченной пробкой.
      Ох, сколько раз кувшин этот во время качки вылетал из шкафчика, сколько раз катался по полу, а вот все же не разбился! Молодцы венецианцы!
      Капитан вывинтил пробку, поискал чашу, вспомнил, что она у Бьярна, отхлебнул немного вина прямо из горлышка кувшина и даже зажмурился от удовольствия.
      Поставив кувшин на место, капитан разделся, аккуратно сложил свое платье на скамье и, даже забыв помолиться, уснул через несколько минут.
      Из всех участников сегодняшних происшествий так сладко, по-детски спали в эту ночь, пожалуй, только сеньор капитан и Хуанито.
      «Ночью – грозовые тучи, а утром, глядишь, солнышко! – часто говаривала матушка Франческо. – Помни, сынок, самые черные ночные мысли уходят, когда подымается солнышко!»
      Но ведь случается иной раз и наоборот: ночью – ясное небо, а утром – грозовые тучи…
      Однако в это утро все и вся как бы задались целью развеселить тех, кто поднялся с печальными мыслями.
      Во-первых, солнце светило так, точно это было не начало осени, а середина лета.
      Во-вторых, сеньорита как никогда ласково ответила Франческо на его «с добрым утром»… Было еще одно обстоятельство, порадовавшее всех в это утро. Не прошло и полутора часов утренней вахты, как в океане был замечен корабль, а еще через полчаса все узнали «Нормандию».
      Свернула «Нормандия» не к югу, а к северу. Значит, Жан Анго, как и предполагал, направился прямо к своему родному Дьеппу. А это означало, что донья Мария Пачеко де Падилья была доставлена в Португалию вполне благополучно.
      И тут только сеньор Гарсиа решился поделиться со всеми своими уже давно мучившими его подозрениями:
      – Судя по сведениям, которые сообщали боцману встречные суда, Карл Пятый, прибыв в Испанию с четырьмя тысячами ландскнехтов, тут же подавил надежды на воскрешение «Священной хунты» (так назвали себя восставшие города). Казнил Карл двести трех наиболее почитаемых в народе вождей восстания… Ох, боюсь, что все это император не решился бы сотворить без соизволения папы… А ведь донья Мария так свято верит в помощь Рима…
      – Да кто в них разберется, в императорах и папах! – сердито отозвался капитан. – Знаю одно: папский престол редко занимают честные люди. Александр Шестой, Пий Третий, Юлий Второй, Лев Десятый… Правда, Пий Третий мало себя проявил, так как недолго пришлось ему восседать на папском престоле… Но уж Александр Шестой, Юлий Второй, Лев Десятый – да это не папы были, а разбойники с большой дороги! Но мы с эскривано не раз уже толковали об этом…
      Франческо с испугом глянул на сеньора Гарсиа. Нет, тот не возмущен, даже не смущен. И все время делает какие-то пометки на своем длиннейшем свитке бумаги.
      Не один Франческо с тревогой дожидался, как откликнется сеньор Гарсиа на слова капитана… Нет, эскривано, занятый своими записями, очевидно, ничего не слышал. Но вот он, поставив точку, неожиданно произнес:
      – Да, сеньор капитан, конечно, людям невозможно жить без радости… Все, что произошло в Испании, ужасно, но вы неправы, полагая, что император подавил в народе надежды на возрождение «Священной хунты»! Помните, что под пеплом часто тлеют искры… А что касается папы… Я нисколько не буду удивлен, если эти двое – владыка светский и владыка духовный – сцепятся когда-нибудь, как два пса… Но сейчас этим, вероятно, займется Андриан Утрехтский… Полагаю, что он действовал, не сверяясь с желаниями Рима… Испания как-никак оплот католической церкви… Вот на кардинала, мне думается, и обрушится гнев его святейшества…
      – А возможно – и гнев императора, – добавил капитан.
      На следующее утро сеньорита, постучавшись в большую каюту, попросила Франческо выйти к ней на палубу.
      – Сеньор Франческо, – сказала она, – вы, вероятно, уже поняли, что наш сеньор капитан – человек добрый и бесхитростный. Не могу сказать, что я в избытке наделена этим свойством – хитростью, но все же я намного сдержаннее дяди… А как вам думается?
      – У меня нет возможности сравнивать, – ответил Франческо неуверенно. – Мне думается, что слово «хитрость» здесь вообще неуместно… Простите, если я выразился слишком грубо… Хотя, возможно, что вы и правы…
      Сеньорита долго смотрела на него с улыбкой.
      – Меня так и тянет быть с вами откровенной, – медленно произнесла она, – откровеннее даже, чем с дядей или с сеньором эскривано. Но до этого мне необходимо пояснить вам одно обстоятельство. Наш народ прослыл лукавым потому, может быть, что мои соотечественники не всегда прямо излагают свои мысли – не из хитрости, а только из нежелания обидеть своего собеседника. А я воспитывалась вдали от родины, поэтому мне свойственна некоторая резкость, которую и вы не раз, конечно, замечали… Но вот дядя – он ведь до сорока лет безвыездно жил в нашей стране – так и не научился утаивать свои мысли. Но не пугайтесь: ничего противозаконного мы не совершили. Вы сказали однажды, что хотели бы знать хотя бы мое имя. Я ответила, что я и этого сказать вам не вправе. Долгое время я не вступала по этому поводу в спор ни с дядей, ни с сеньором Гарсиа, но сейчас убедилась, что именно от вас нам и не следовало скрывать свои тайны. Сегодня я заявила дяде, что не следует утаивать именно от вас то немногое, что известно многим… И я и дядя просим вас наведаться в мою каюту. Это ваше сегодняшнее посещение будет обставлено очень пышно, так как сеньор капитан, готовясь к прибытию в Испанию, примеривает сейчас у меня перед зеркалом свою парадную одежду. – И, отвесив полупоклон, сеньорита произнесла торжественно: – Итак, сеньор Франческо Руппи, сеньор капитан и я приглашаем вас пожаловать ко мне в каюту… Однако поспешим. Мне хочется, чтобы вы застали дядю во всем его великолепии!
      Франческо был удивлен:
      – А разве вы не можете просто сейчас сказать мне все, что задумали? И мое присутствие в вашей каюте так уж необходимо?
      – Господи, когда задуманное мною представление закончится, вы поймете, что только ради вас я и затеяла все это! Правда, того, что дядя именно сегодня начнет примерять свои наряды, я предвидеть не могла… Но все складывается как нельзя лучше. Сейчас вы убедитесь, что в пристрастии к нарядам у нас на родине мужчины могут посоперничать с женщинами… Для меня ведь тоже заготовлено очень красивое платье, но я так и не удосужилась его примерить…
      «Для вас, сеньор Франческо, тоже заготовлен отличный наряд!» – могла бы сказать сеньорита, но до поры до времени об этом следовало помолчать.
      …Стукнув один раз в дверь своей каюты, девушка тотчас же распахнула ее.
      – Ну как? – весело повернулась она к Франческо.
      Тот, поздоровавшись с капитаном, с нескрываемым удовольствием принялся разглядывать его наряд. Да, ничего кастильского не было в этом блестящем, шитом золотом и шелком плаще, в этих кружевах, даже в этой широкополой шляпе со свисающим на плечо пером.
      Вот именно эта шляпа и привлекла внимание сеньориты.
      – В Кастилии да и вообще в Южной Европе сейчас носят шляпы с узкими полями и низкими тульями… И длинные перья сейчас не в чести, – сказала девушка. – Дядя, правда, уверяет, что такие строгости в одежде именно в Кастилии пошли только от королевы Изабеллы, которая из скупости сама перелицовывала камзолы Фердинанда и по нескольку раз перешивала свои платья… Мне думается, что дяде можно поверить… Карл Пятый, правда, такою скромностью в одежде не отличается, но дядя опять-таки объясняет это тем, что император не кастилец, а родом из Гента.
      Раздался робкий стук в дверь.
      – Что, сеньор капитан уже переоделся в свое обычное платье? – спросил сеньор Гарсиа, не входя.
      – Нет, – ответил капитан, гостеприимно распахнув дверь перед новым посетителем.
      – Ну вот, все сейчас в сборе, – произнесла сеньорита торжественно. – Теперь прошу вас присесть… Да, да, на мою койку. Я для этого случая и застелила ее ковром. Нет, дядя, ты не садись! Имей в виду, что именно ты и будешь главным участником этого представления. И шляпы тоже не снимай. Сеньор Франческо Руппи, сейчас сеньор капитан станет вас исповедовать, готовьтесь!
      Франческо приподнялся: неудобно было сидеть в присутствии стоящего посреди каюты капитана. Но тот, положив ему руки на плечи, насильно усадил Франческо на место.
      – А не лучше ли будет, если этим допросом займется сеньор Гарсиа? – взмолился капитан. – Притом я изжарюсь в этом камзоле и в этом плаще!
      Но сеньорита была неумолима.
      – Сеньор капитан, мы ведь договорились с тобою! – произнесла она строго.
      – Сеньор Руппи, слыхали ли вы когда-нибудь о такой стране – Полонии? – задал первый вопрос капитан с несвойственной ему многозначительностью.
      «Сеньором» он не называл Франческо с тех самых пор, как тот переселился к матросам в большую каюту. И как-то странно было слышать от капитана это «вы».
      Франческо невольно поднялся с места, как ученик, отвечающий урок. Конечно, такое название он, безусловно, слыхал! Мартин Вальдзеемюллер, стремившийся сделать из своего ученика всесторонне сведущего человека, водя пальцем по карте и называя ему одну страну за другой, с особым тщанием останавливал его внимание на Полонии: кто, как не поляки, поддержанные русами и литовцами, наголову разбили надменных тевтонских рыцарей!
      – Полония расположена где-то поблизости от страны диких русов и от Литвы, – сказал Франческо.
      – Да, вы правы, – заметил капитан разочарованно. – Однако не такие уж и дикие эти русы!..
      – Дядя, город! Назови город! – взволнованно подсказала сеньорита.
      – Ну, навряд ли мы ему этим поможем, – пробормотал капитан. И, уже перейдя на свой обычный тон, спросил: – А слыхал ли ты, Франческо, о существовании города, называемого Краковом?
      Франческо чуть не задохнулся от волнения и неожиданности.
      Господи, Краков! Да ведь Краков и есть главный город Полонии. Как он об этом не вспомнил? Может быть, потому, что о Кракове ему рассказывали еще задолго до Сен-Дье – в Париже… Краков! Как он мог не знать о существовании Кракова!
      – Сеньорита! Сеньор капитан! Сеньор эскривано! Вы тоже слыхали о нем?!
      Франческо вынужден был некоторое время помолчать. А потом из опасения, чтобы не заметили его состояния, он, опустив голову, продолжал, стараясь унять дрожь в голосе:
      – Сеньорита, сеньор капитан, сеньор эскривано, как я рад, что могу хоть немного рассказать вам о Кракове!.. Ведь в Краков стремятся ученые всего мира, гонимые в других странах… Краков прославлен своим университетом. Но для меня это название «Краков» дорого совсем по-иному: именно в Кракове знакомил своих студентов со всем новым, что появляется в науке землеописания, ученый, который сам начертил и отдал гравировать карту мира… Затем с нее сделали пять или шесть оттисков. Один из них я имел счастье держать в руках. Я держал в руках карту, на которой были нанесены очертания нового материка… Пусть не полностью, но не в этом дело… Этот замечательный человек третьим в Европе нашел в себе смелость назвать этот материк Америкой… А откуда произошло это название, я вам сейчас объясню…
      Франческо снова помолчал. Ему необходимо было собраться с мыслями.
      – Вам, вероятно, это смешно, но я никак не могу побороть волнение… Звали этого краковского ученого Ян Стобничка или Ян из Стобницы…
      Франческо не увидел, а почувствовал в каюте какое-то движение. На него как бы пахнуло ветром. Он поднял глаза. Это сеньор капитан закинул плащ за плечо и снял шляпу.
      – Краковский ученый Ян из Стобницы – к вашим услугам! – склоняясь в вежливом поклоне, представился он, взмахивая шляпой.
      Сеньорита, со вчерашнего дня подготовлявшая эту сцену, не могла, понятно, предвидеть, что все сложится именно таким образом. А как она боялась, не будет ли слишком мучительно для Франческо услыхать, что новый материк назван не по имени его любимого адмирала Моря-Океана!
      О том, что новый материк открывали уже много раз, задолго до первого плавания Кристобаля Колона, Франческо безусловно было известно… Но о том, какое этому материку присвоено сейчас название, Франческо мог не знать…
      Так думали и сеньорита и сеньор капитан, и не за этим ли, не за выяснением ли этого вопроса направили Франческо Руппи в Испанию его учителя из Сен-Дье?
      Сеньор Гарсиа, уже беседовавший с Франческо о великой заслуге Веспуччи (которой сам Веспуччи, кажется, даже не придавал особого значения), мог бы пояснить, что Франческо об этом давно осведомлен, но у сеньориты не было случая поговорить обо всем с эскривано.
      – Сеньор Франческо, что же вы до сих пор молчали! – чуть не закричала она. – Сеньор эскривано, видите, как все удачно сложилось! Дядя, ну скажи что-нибудь!
      – Говорить больше не надо, мы и так поняли друг друга, – произнес капитан с таинственным видом. Сбросив свой тяжелый плащ и камзол, он вышел из каюты.
      Возвратился он, держа в одной руке свой узкогорлый кувшин, а в другой – четыре чаши с изогнутыми ручками, по одной на каждом пальце. Повернувшись к эскривано, он сказал с ласковой усмешкой:
      – Э, да ты уже не плачешь, сеньор юстициарий? Значит, за последнюю неделю очень укрепилось твое здоровье! Итак, друг мой Франческо, тебе придется и дальше называть меня «сеньор капитан», а эту девушку, которую зовут на деле Ядвигой, Ядзей, ты и дальше будешь называть сеньоритой, пока… пока не появится возможность называть ее иначе… А сейчас выпьем за то, чтобы не переводились на свете честные историки, а также географы-картографы, которых господь наделил некоторой смелостью при отстаивании их убеждений, и такие отличные люди, как Франческо Руппи, и такие девушки, как наша Ядвига… Прости, Ядзя, что, провозглашая тост, я столь неучтиво обошелся с тобой, но ты уже, конечно, поняла, что я называл присутствующих по старшинству… Люблю я этот звук, – произнес капитан мечтательно, прислушиваясь, как вино с тоненьким журчанием наполняет чаши. – Выпьем за успех нашего дела в Испании!.. Нет, лучше всего пускай каждый пьет за свое! – перерешил он, махнув рукой.
      Франческо встретился взглядами с сеньоритой, и оба они чуть заметно приподняли свои чаши.
      Все чокнулись и выпили.
      Потом капитан снова наполнил чаши. Однако когда он собрался было приняться за вино в третий раз, сеньорита завинтила на кувшине пробку и молча вынесла его из каюты.
      – Э-э-э, пустяки! – сказал капитан весело. – Праздник мы отлично закончим не здесь, а у меня. Хотя – господи! – я ведь дал честное слово своей сестре, матери Ядвиги, что больше шести кружек вина в день я не буду выпивать! И дал слово перед образом богоматери! Эх, какая жалость… Такой подходящий случай!
      Когда девушка возвратилась, эскривано произнес дрожащим голосом:
      – А я ведь не знал, Янек, о твоей клятве. Господь видит, как радостно мне – впервые за все плавание – назвать тебя по имени! Янек, ты уж прости, но у меня не хватило силы выпить вторую чашу, и я вот приберег ее для тебя…
      Капитан молча развел руками: ничего, мол, не поделаешь! Однако он тут же нашел выход:
      – Вино в бочку обратно никогда не выливают… В кувшин тоже не полагается… Франческо, ты помоложе и покрепче, спешить тебе сегодня некуда… Выпей, друг, за упокой души чудесного старика – герцога Ренэ Лотарингского… А о Мартине Вальдзеемюллере мы с тобой еще потолкуем… Я о нем тоже весьма наслышан… Правда, говорят, за последние годы он как будто резко изменил свои взгляды… Я имею в виду его отношение к Америго Веспуччи… Но это еще нужно проверить. Вообще-то Вальдзеемюллер известен больше под именем «Ги-локомилус»… И зачем это герцог Ренэ польстился на эти латинские клички?.. В моей стране латынь знают не хуже, чем в Лотарингии, однако я как был Яном Стобничкой, так Яном Стобничкой и остался… Хотя знаешь, друг Франческо, мы ведь сейчас не на поминках, выпей лучше за живых!
      Сеньорита с некоторой тревогой глянула на Франческо: не слишком ли много вина выпивает он за один вечер?
      Но Франческо в эту минуту уже поднялся, обуреваемый желанием произнести торжественный, подобающий случаю тост. Но тост у него – увы! – не получился.
      – За ваше здоровье, сеньорита Ядвига, – только и смог он выговорить. Выпил и аккуратно поставил чашу на стол.
      Давно не пивал он подобного ароматного и, надо признаться, крепкого вина. Да еще в таком количестве!.. Ежедневные порции, выдаваемые боцманом, ни в какое сравнение с этим не шли.
      – Ну, уж если «Ядвига», то не «сеньорита», а «панна» или «паненка», – пробормотал капитан, но, почувствовав, что у него что-то неладно с головой, предложил: – Давайте, друзья, больше не утомлять девчушку, она и так молодец: пила, не отставая от нас!
      Один сеньор Гарсиа заметил, что первую свою чашу сеньорита чуть пригубила, а оставшееся вино выплеснула на пол. А ее наполненная во второй раз чаша так и осталась нетронутой.
      – Франческо, а белого сокола боцман так тебе и не показал? – спросил капитан. – Фу, у меня что-то путается в голове! Ах, вспомнил: водил-то тебя по «Геновеве» не боцман, а этот… как его…
      – Дядя, ступай к себе и ложись спать! – сказала сеньорита. – Сеньор Франческо, могу я быть уверена, что вы разденете и уложите этого большого ребенка?
      – Только, Ядзя, при условии, что я дам ему подержать в руках птичку! – Капитан, покачиваясь, стоял на пороге.
      Сеньор эскривано и Франческо взяли его под руки.
      Уже в капитанской каюте Франческо вдруг вспомнил, что ни в первый, ни во второй раз, побывав здесь, он чучела белого сокола так и не рассмотрел.
      Хозяина каюты раздели, уложили на койку.
      Сеньор эскривано был очень бледен, сеньор капитан – очень красен, а Франческо казалось, что все жужжит и кружится у него перед глазами. Тогда Франческо принялся разглядывать чучело птицы.
      «Значит, это и есть белый сокол? Таких я еще никогда не видел. Да и не мудрено: сейчас владыки южных стран перестали их вывозить из Гренландии… или из Исландии… Фу, как путаются мысли!..»
      Проследив его взгляд, хозяин каюты сказал, хитро улыбнувшись:
      – А ну-ка, подыми мою птичку! Разрешаю тебе даже проломить эту дурацкую ограду! Какую-то голубятню тут у меня устроили!.. Или соколятню… Так можно сказать по-кастильски?
      Чучело птицы было действительно обнесено высокой железной решеткой. Для чего она здесь понадобилась? Чтобы чучело не свалилось во время качки? Но тогда его проще было бы привинтить к шкафчику…
      Франческо сквозь решетку попытался дотянуться до белого сокола. Дотянулся, попробовал было, но так и не сдвинул его с места.
      – А ну давай, давай! – пробормотал капитан, засыпая. Он даже всхрапнул, но вдруг, подняв голову, добавил: – Ломай, если понадобится, эту решетку! – И, закрыв глаза, снова захрапел.
      – Он… или оно… я имею в виду чучело птицы, – обратился Франческо к сеньору эскривано, – оно, как и всё в каюте, конечно, привинчено?
      – Да! Привинчено! Мы с Ядзей много раз умоляли Янека убрать его отсюда… Никакие крепления во время качки не помогут, сокол упадет и проломит голову моему дорогому другу!
      Франческо ничего не понимал. Чучело птицы, упав с такой небольшой высоты, может проломить голову человеку? Пьян сеньор эскривано, что ли? Вот сеньор капитан пьян безусловно… А эскривано и выпил-то самую малость…
      Еще раз потянувшись, Франческо решил приподнять птицу над решеткой, но руки его соскользнули, и он, как ни старался сохранить равновесие, все-таки свалился на капитана. Тот на мгновение открыл глаза и закрыл их снова.
      – Не беспокойтесь, оно, видимо, привинчено! – Франческо попытался утешить сеньора эскривано.
      Тот молчал.
      Однако когда Франческо принялся за сокола в третий раз, сеньор Гарсиа с ужасом воскликнул:
      – Осторожно! Умоляю вас! Это неимоверная тяжесть! Вы убьете моего друга!
      – Не убьет, глупости! – пробормотал капитан не то наяву, не то во сне.
      Своими слабыми тонкими руками эскривано вцепился в руку Франческо.
      – Это неимоверная тяжесть! Умоляю вас! Матросы убеждены, что чучело набито не опилками и не паклей, а залито свинцом!
      – Набито чистейшим золотым песком, – сонно, но внятно возразил своему другу сеньор капитан.

Конец первой части

      Эта столь знакомая Франческо улица выглядела несколько иначе, когда он в последний раз побывал в Палосе. Примечательнее всего было то, что море, синевшее между узкими домами, сейчас казалось выше земли.
      Точно большой синий круглый камень, лежало оно между вентой, где когда-то останавливался Кристобаль Колон, и домом напротив, где помещался его секретарь. Странно, но в ту пору Франческо не обратил на это внимания.
      В последний раз в Палосе Франческо побывал в начале 1506 года. Приехал он повидаться со своим господином, адмиралом, в Вальядолиде, но – увы! – застал его уже на смертном одре…
      Франческо и шагавший рядом с ним случайный попутчик, заглядывая в окна вент и харчевен, могли убедиться, что народу там полным-полно, а наверху, в комнатах для приезжих, горели свечи или масляные лампы… Мимо окон все время двигались тени. Навряд ли там можно было устроиться на ночь.
      Видя, что Франческо то и дело перекладывает из одной руки в другую свой небольшой резной сундучок, спутник его сказал с удивлением:
      – Неужели у такого знатного сеньора, как вы, нет слуги, который донес бы куда следует ваше имущество? Сеньор, как я понял, так же, как и я, ищет пристанища на ночь, но уж слишком много народа наехало в Палое за последние дни!
      Замечание о «знатном сеньоре» заставило Франческо улыбнуться. Вот, оказывается, в какое заблуждение может ввести одежда, которую он волей-неволей должен был натянуть на себя! До третьего дня никто знатным сеньором его не назвал бы.
      Однако обо всем этом следует рассказать с самого начала.
      Проснувшись третьего дня утром в большой каюте «Геновевы», Франческо, по привычке, спустил с койки ноги, чтобы нашарить старые, очень удобные растоптанные сапоги с отрезанными голенищами, подаренные ему Датчанином. Однако сразу ему это не удалось. Тогда он, не глядя, попытался стянуть со скамьи свою холщовую рубашку и штаны. Но тотчас же на ощупь определил, что это не его одежда, и тут же кто-то рядом тихо засмеялся.
      – Еще не начинало светать, как сеньорита вызвала бесенка и велела ему разложить на твоей скамье это роскошное одеяние, а твое выбросить за борт, – шепотом пояснил Педро Большой. – Хуанито, не говоря ни слова, новую одежду положил на скамью, выскользнул на палубу с твоим старьем, а вернувшись с пустыми руками, тут же улегся и крепко заснул… Сшито все это было для тебя уже давно… Кроме Диего-швеца, об этом знали только Федерико, Хуанито да я… И как это бесенок тебе не проговорился, просто ума не приложу!
      Франческо вспомнил, что Хуанито уже несколько раз заводил с ним разговор о новом роскошном костюме, якобы заготовленном для него по приказанию сеньора капитана, но басням этим не придавал значения: мало ли о чем может бесенок наврать!
      «Я и не подумаю подыматься, пока мне не возвратят мое обычное матросское платье!» – решил Франческо.
      Однако «Геновева» вот-вот пристанет к берегам Испании, а кроме того, через два с половиной часа Франческо должен принять дежурство от Рыжего. Интересно, как будет выглядеть этот роскошный наряд после того, как Франческо надраит палубу и разольет масло по всем фонарям.
      Но, как выяснилось, ему была предложена не менее ответственная, но более чистая работа в средней каюте.
      Он сердито уселся за стол, доска которого уже была приподнята для черчения.
      – Оказывается, и вас, сеньор Франческо, перерядили, и, возможно, таким же обманным образом? – Этими словами встретил его на пороге средней каюты сеньор Гарсиа. – Но вы, вероятно, еще не открывали своего сундучка? Сейчас он полон тончайших шелковых сорочек и другого белья… А под бельем имеется второй, будничный наряд… Для меня тоже сшиты два. Сеньорита упросила меня надеть этот, чтобы, как она выразилась, «вы не чувствовали себя одиноким»… Но мне думается, сделано это, чтобы мы оба привыкли к новым одеяниям до того, как нам придется так нарядиться уже в Испании… Я-то не собираюсь в Палосе сходить на берег. Сеньоритой безусловно руководили самые добрые чувства, но как мне не хватает моей милой штопаной курточки! Да и сама сеньорита потратила столько трудов, приводя ее в порядок!
      Только теперь Франческо обратил внимание на то, что сеньор эскривано выглядит необычно: под его черным бархатным камзолом была надета черная же, шитая золотом куртка, штаны на нем были тоже черные, а шелковые чулки и широкие туфли были не хуже тех, что носил сеньор капитан, а может быть, и его императорское величество Карл Пятый. Да сейчас – и сам Франческо…
      – Цвет вашего костюма, не говоря уж о покрое и качестве, подобран отлично, – с одобрением разглядывая Франческо, произнес сеньор Гарсиа. – Этот зеленый камзол придает какой-то особый оттенок вашим серым глазам!
      Все это произошло день назад, а сейчас Франческо был озабочен тем, чтобы поскорее найти приют на ночь.
      – Стойте-ка! – вдруг проговорил его спутник. – Ведь тут неподалеку, в переулке, имеется харчевня из не очень посещаемых… Держит ее как будто наш гентец.
      – Будут ли мне предложены переперченные испанские блюда пли гентские сосиски, меня не беспокоит… Только бы мы вдобавок к ужину получили и ночлег…
      – Получим безусловно! – заверил спутник.
      Хозяин харчевни по-испански говорил плохо, но понять его можно было.
      – Я здесь и за повара и за служанку, а жены и детей я сюда пока еще не взял, – говорил он. – Если бы я держал и повара и служанку, то прогорел бы в первый же месяц. Вся моя надежда на то, что сюда собирается прибыть сам его императорское величество. Тогда верхние мои комнаты будут набиты до отказа. Я не хочу сказать, что у меня поселится сам Карл Пятый или его свита, но ведь императора сопровождают мелкие людишки, которым не будет предложено гостеприимство в более удобных вентах…
      Франческо мог бы сказать, что Карл Пятый уже прошлой ночью прибыл в Палос и что он, Франческо, один из «мелких людишек», сегодня присутствовал на приеме в отведенных императору покоях, даже больше того – ему было предложено гостеприимство в отличной венте. Однако он, рассчитав свои денежные возможности, отказался, несмотря на все уговоры сеньориты и сеньора капитана. И, распрощавшись, захватил только свой оставленный в венте сундучок.
      После ужина, прошедшего в дружественной беседе, чему способствовало некоторое количество вина, поданного хозяином, соседи по койкам решили устраиваться на ночь.
      – Ого, можно подумать, что ваш сундучок полон золота, – сказал сосед Франческо, помогая тому задвинуть сундучок под койку. – Я, конечно, шучу, но если здесь хранятся какие-нибудь ценности, следует быть осторожным: я, обойдя сейчас снизу доверху весь дом, ни на одной двери не обнаружил ни замков, ни каких-либо других запоров. Да и двери здесь никуда не годятся!..
      – Очевидно, тут останавливались люди, у которых нечего было красть, – заметил Франческо с улыбкой. – Ценностей или золота у меня в сундуке нет. Только одежда и бумаги… А тяжел он потому, что выточен из красного дерева. Это подарок нашего корабельного плотника… Кстати, мы так долго беседуем, а до сих пор не познакомились как следует… Я зовусь Франческо Руппи…
      Франческо ожидал, что и сосед его тут же назовет себя, но тот помедлил некоторое время.
      – Наши немецкие имена трудно усваиваются. Особенно испанцами и итальянцами… Вы итальянец, как я понимаю… Франческо Руппи… А я при крещении был наречен Иоганном… Родом я из семейства Фуггеров… Кстати, Фуггеры и помогли Карлу получить императорский престол… Вообще-то Фуггеры – фамилия довольно известная в Испании, – добавил собеседник Франческо, – но все зависит от того, к какой ветви этого рода человек принадлежит. Я лично к этому богатому дому имею очень малое отношение…
      – Вы говорите «в Испании», – задумчиво произнес Франческо. – Насколько я знаю, – и далеко за пределами Испании… Торговый дом Фуггеров! Да кто же о нем не слыхал! Они, на мой взгляд, обладают властью не меньшей, чем император…
      – И не меньшей, чем папа, хотите вы сказать? – спросил Фуггер.
      Франческо чувствовал, что сказал лишнее.
      – Папская власть превыше всего, – произнес он серьезно.
      – Да, конечно, вы правы. Притом папа, надо вам сказать, никогда этой властью не злоупотребляет, – заметил его собеседник. – А люди, которые удостоены чести быть его приближенными, постоянно чувствуют благожелательное и заботливое к ним отношение его святейшества… Ну, пожалуй, нам пора подумать об отдыхе.
      Франческо, кивнув головой, разостлал свою постель. Не очень уверенный в ее чистоте, он снял только туфли.
      Фуггер тоже откинул одеяло, взбил подушки и приготовился лечь, не раздеваясь. Но вдруг снова подошел к столу, чтобы смести с него крошки и убрать грязную посуду. Лампу он попытался поставить на подоконник. Но тот был слишком узок. Лампа могла свалиться.
      – Занавеску отдерните, – посоветовал Франческо. – Хотя трудитесь вы зря. Завтра хозяин наведет здесь порядок лучше, чем мы с вами…
      Но Фуггер беспорядка, очевидно, не переносил. Покончив с уборкой, он накрыл грязную посуду полотенцем, снова поставил лампу на место и занавеску задернул.
      – Франческо Руппи… – произнес он в раздумье. – Я правильно произношу ваше имя? Или предпочтительнее называть вас Франциск Руппиус, именно так, как указано – ха-ха! – в папской грамоте?
      Франческо уже засыпал и всего, что говорил его сосед, не расслышал.
      А Фуггер снова, точно про себя, продолжал:
      – Я, кстати, очень внимательно рассмотрел, что и как написано в этой папской грамоте… Боже мой, до чего же неумело прилеплена к ней и к шелковому шнуру печать! Как я понимаю, вы меня не узнали…
      Франческо уже спал.
      Однако когда Фуггер очень громко закричал: «Пора! Ко мне!» – Франческо вскочил с постели.
      На крик Фуггера в комнату вошло пятеро здоровеннейших мужчин.
      – Возьмите его! – приказал Фуггер. – Наденьте ему на ноги и на руки эти украшения… Нет, всего пеленать его не следует: и мне и сеньору Руппи будет удобнее, если мы усядемся рядом за стол и вдвоем рассмотрим содержимое его сундучка… Впрочем, – вдруг заметил он, зевая и вежливо прикрывая рукою рот, – сегодня мне выдался на редкость трудный день… А завтра к кардиналу я должен явиться хорошо выспавшимся… Молодцы! – сказал он, видя, как его подчиненные справляются с Франческо. – А вот вам еще кляп… Завтра мы с ним займемся серьезной беседой, тогда я эту штуку у него изо рта выну. А пока, сеньор Франческо, давайте все-таки отдохнем! Разрешите, я помогу вам лечь… Да, друзья мои, – добавил он, видя, что его подчиненные собираются покинуть комнату, – зайдите к хозяину и предупредите, чтобы он под страхом отлучения от церкви сюда не входил… Впрочем, очень запугивать его не следует. Просто скажите, чтобы он наверх ни сегодня, ни завтра не поднимался, пока я сам его не позову. Гентец гентца всегда поймет!
      Говорил, однако, Фуггер со своими людьми по-испански.
      И все-таки гентец не всегда понимал гентца. Когда в комнату ввалились эти пятеро, Франческо за их спинами явственно различил перекошенное от страха, бледное лицо содержателя харчевни. Он даже подавал Франческо какие-то знаки, смысла которых тот не понял, а главное, побоялся, как бы на них не обратили внимания его враги.
      Любезность Фуггера дошла до того, что он не только уложил своего пленника на кровать, но, обнаружив, как трудно тому лежать с заломленными за спину руками, даже сунул ему под плечо еще и свою подушку.
      Сам он тут же улегся и заснул.
      Франческо мысленно пересматривал весь сегодняшний день и спрашивал себя: какую ошибку он совершил и чем навлек на себя такую беду?
      Накануне этого дня «Геновева» пришвартовалась на внешнем рейде Палоса. Отпускать матросов на берег пока не решались. Неизвестно еще, как отнесется к их прибытию Карл Пятый. Все это длительное плавание под испанским флагом было совершено с его императорского соизволения, но у сильных мира сего настроения часто меняются.
      Маэстре и пилоту хотелось бы осмотреть город, столь прославленный Кристобалем Колоном, но они тоже остались со своей командой. Отказался высадиться сеньор Гарсиа. Заодно с ним не покинул «Геновеву» и Бьярн Бьярнарссон.
      А вот когда Франческо Руппи с резным сундучком в руке, в своем богатом новом наряде спускался по сходням, боцман с искренним сожалением смотрел ему вслед.
      «Да, отличный был матрос…» – Боцман безнадежно махнул рукой.
      О том, что в Палос прибыл уже сам император, никто из приезжих не подозревал. А уж то обстоятельство, что в этот же день они будут им приняты, показалось бы каждому из них невероятным.
      Приглашение Карла Пятого, доставленное и на «Геновеву» и в венту, где остановились сеньорита с капитаном, получено было вскоре после их прибытия в Палос. И написано было, очевидно, лицом, осведомленным и о прибытии «Геновевы» и о составе ее команды. В приглашении были названы имена сеньора капитана, сеньориты и сеньора Руппи. На прием был приглашен также и «знатный исландец» – сеньор Бьярн Бьярнарссон, за которым даже была послана на «Геновеву» лодка.
      От отдельной комнаты Северянин отказался. Ему поставили койку рядом с кроватью капитана.
      Совершил ли Франческо на приеме у императора какую-нибудь ошибку, которая привела к таким ужасным последствиям? Да нет, он вел себя очень сдержанно…
      На все вопросы императора отвечал коротко и исчерпывающе.
      На вопрос, что побудило высоких покровителей из Сен-Дье отправить в Испанию сеньора Руппи, тот ответил, что их, как и его, интересует, было ли Советом по делам Индий вынесено какое-либо решение относительно наследника Кристобаля Колона, а также – будет ли ему, Франческо Руппи, разрешено повидаться с сыном покойного адмирала.
      От первого вопроса император так досадливо отмахнулся, что переводчику даже не пришлось что-либо объяснять. Когда второй вопрос был переведен Карлу, тот, надо думать, пробормотал какое-то ругательство, относящееся к дону Диего Колону.
      Франческо снова без помощи переводчика понял императора и пояснил, что интересует его не Диего, а Эрнандо Колон, и не столько он, как его библиотека. Именно эта просьба изложена в письме из Сен-Дье.
      Император улыбнулся и даже похлопал Франческо по плечу. Разрешение отправиться к младшему сыну адмирала, составленное тут же секретарем Карла, было, за подписью императора, вручено Франческо.
      Перебирая в уме свои поступки и слова за время этого высокого приема, Франческо, как ни был он сейчас подавлен, все же улыбнулся. До чего же была хороша сеньорита в своем новом роскошном платье!
      Просьбы и пояснения к просьбам, высказанные капитаном, были императором выслушаны благосклонно. Разрешение на свидание с королевскими фискалами, которые в свое время допрашивали спутников адмирала, было его величеством дано без долгого раздумья. То обстоятельство, что на четырех картах новый материк был уже назван Америкой, императора нисколько не обескуражило.
      – Никакого толка от плавания этого адмирала мы не видели, – сказал он. – А будет ли новый материк назван Колумбией или Колонией, Кристобалией или Амерркой – неважно. Важнее все то, что добыли умные и отважные люди, заплывавшие в Новом Свете много дальше этого адмирала. Я имею в виду золото, в котором так сейчас нуждаются и Испания и Священная Римская империя германской нации!
      Вот тут-то сеньор капитан с некоторым усилием поставил на стол чучело белого сокола. Он оглянулся, ища, у кого бы попросить нож, чтобы вспороть брюшко птицы. Однако тот же этикет запрещал в присутствии государя обнажать оружие. Тогда, видя недоумение Карла, сеньор капитан повернулся к племяннице.
      – Так как не все присутствующие знают немецкий язык, – сказала она, – мне придется, ваше императорское величество, прибегнуть к помощи вашего любезного переводчика. Прошу ваше императорское величество, – добавила она уже по-испански, – вынуть из этих красивых ножен свой кинжал и вспороть брюшко бедной птице… Только должна предупредить, что под чучело необходимо подставить блюдо побольше и поглубже.
      Переводчик перевел ее слова императору.
      – Мне приятно, что я наконец увидел воочию настоящего белого сокола, с которыми когда-то выезжали на охоту мои прадеды, – ответил Карл Пятый. – Но у прекрасной сеньориты, очевидно, есть очень веские основания столь жестоко распорядиться с привезенным мне из далекой страны подарком.
      Основания у сеньориты были достаточно веские: когда из вспоротого брюшка птицы потекло журчащей струей золото, все сидящие за столом переглянулись в восторге. А один из них, попытавшись слегка пододвинуть к чучелу еще не полное блюдо, только покачал головой. Очевидно, сеньор капитан был очень силен, если легко справился с этакой тяжестью!
      Все эти воспоминания Франческо перебирал в уме под легкий храп своего соседа. Но как ни крепился он, сильная боль в локтях заставила его застонать.
      У Фуггера был чуткий сон. Он тотчас же обеспокоенно повернулся к своему пленнику и, видя, что тот морщится от боли, немедленно соскочил с постели.
      – Так вам будет удобнее? – спросил он, подкладывая вторую подушку под плечо Франческо.
      Со стороны глядя, можно было вообразить, что в этой комнате расположились двое закадычных друзей и вот один из них старается облегчить страдания другого.
      Потом Фуггер улегся и снова захрапел.
      А Франческо вернулся к своим мыслям.
      Теперь он уже отлично вспомнил и лицо своего соседа, и то, с каким вниманием тот рассматривал все четыре небрежно отодвинутые императором папские грамоты… Да, действительно, лицо у Фуггера было очень незначительное и малозапоминающееся, но вот настал момент, когда пришлось его вспомнить…
      Так что же было дальше? Надежда на то, что заслуги адмирала Моря-Океана будут отмечены хотя бы внуком тех, ради кого Кристобаль Колон первым в Южной Европе совершил это трудное плавание, не оправдалась. Отношение императора к дону Диего Колону Франческо не удивило. Поскольку наследник адмирала вручил Карлу ссуду (и ссуду ли?) в десять тысяч дукатов перед отправлением того во Фландрию, надо было думать, что денежные дела дона Диего были не так уж плохи. Но притязания на звания и почести, заслуженные его отцом, могли не понравиться императору. Но зато сам император предложил дать Франческо рекомендацию к Эрнандо Колону. Правда, по слухам, Эрнандо Колон был человек приветливый, доступный и относился хорошо к людям, которые, как и он, любят книги. Однако это рекомендательное письмо императора могло в дальнейшем сыграть свою роль…
      «Вот и сыграло», – подумал Франческо.
      Было еще одно обстоятельство, которое ему и хотелось и не хотелось вспоминать. Во время обеда одна из дам, которые решились сопровождать своих мужей в Палос, предложила избрать, по обычаю, на сегодняшний день королеву и короля стола. Руководствоваться при этом можно было самыми различными поводами, в основном – красивой внешностью человека или его подвигами.
      Все присутствующие здесь мужчины королевой стола назвали сеньориту Ядвигу.
      А, пожалуй, две трети дам королем стола избрали – надо же! – сеньора Франческо Руппи! Кое-кто из дам, правда, попытался назвать королем стола императора, но, как выяснилось, сделано это было по недоразумению: Карл Пятый, как хозяин, в таких соревнованиях участия не принимал.
      Хорошенько присмотревшись к молодому, даже, можно сказать, юному императору, Франческо решил про себя, что дамы, назвавшие его королем стола, если они имели в виду внешность Карла, были безусловно правы.
      Склонная к полноте фигура? Но в ловкости и подвижности Карлу нельзя было отказать. Тонкий, прекрасной формы нос, удлиненное лицо, ярко-голубые глаза, красиво очерченные брови, длинные ресницы. Несколько полные губы? Но такие, кажется, и нравятся женщинам.
      Но он, Франческо, – и вдруг король стола! Да это просто смешно!
      Сидя в высоком бархатном кресле рядом с сеньоритой, Франческо только зло щурился, пока распорядитель одно за другим называл его достоинства.
      Королева-то в таких подробных разъяснениях не нуждалась!
      «Рост, которому каждый позавидует!..» «Тонкая мальчишеская талия!..» «Аристократические, с длинными пальцами руки!..» «И главное – изумительные серые глаза такого оттенка, который навряд ли кому-нибудь приходилось встречать!..»
      Скованные руки Франческо немели с каждым часом.
      Но будить Фуггера он не собирался.
      Возможно, что Франческо это только почудилось, но вот мимо двери промелькнуло что-то белое. Однако через эти дверные щели мало что можно было разглядеть. Неужели Иоганн Фуггер все-таки оставил кого-то из пятерых его сторожить?! Его, скованного по рукам и ногам, лишенного возможности двигаться или позвать на помощь!
      Господи, да он забыл самое замечательное происшествие за императорским столом! Выборы короля и королевы, сокол, набитый золотым песком, – все это бледнело по сравнению с тем впечатлением, которое произвел на всех Бьярн Бьярнарссон. Не успели гости полюбоваться золотым песком, с легким, еле слышным звоном текущим на блюдо, как Северянин, поморщившись, выложил перед прибором императора нечто завернутое в шелковый платок и, очевидно, очень тяжелое, так как вся посуда на столе зазвенела.
      «Свое слово я, как видишь, сдержал, – сказал Бьярн Бьярнарссон так спокойно, точно обращался не к его императорскому величеству, а к одному из матросов „Геновевы“. – А теперь дело за тобой». – «Значит, это все же были не сплетни, – пробормотал император, развернув золотой слиток, чуть побольше своего кулака. – А как по-твоему, в Исландии имеется еще и второй?»
      Бьярн Бьярнарссон промолчал.
      И вдруг Франческо явственно увидел физиономию соседа по комнате. Тот, как и все с любопытством разглядывавшие слиток, тоже протолкался к главному столу…
      Дело шло к ночи, а в комнате венты, где расположились капитан и Бьярн Бьярнарссон, все еще не умолкали разговоры. Переодевшись в обычное платье, к ним вскоре присоединилась и сеньорита.
      То, что показалось и капитану и сеньорите легкомыслием, небрежностью и даже в какой-то мере добротой, Бьярн пояснял совершенно иначе:
      – Когда надо было уничтожить чуть ли не половину знатных и незнатных людей Испании, у которых было собственное мнение о действиях императора, когда надо было обезоружить города и смести с лица земли Медина дель Кампо, этот милый юноша предоставил заправлять всем этим кардиналу Адриану Утрехтскому. Ваши папские грамоты да и мою император как будто бы и не разглядел как следует. А ведь с латынью он знаком отлично. Изучением всех этих документов, оценкой ваших высказываний, надо думать, займется какое-нибудь доверенное лицо императора…
      – А я совсем о другом, – сказала сеньорита. – Бог с ним, с императором! Мы давно осведомлены, каков он на деле… Но мне, как и дяде, кажется, что у этого юноши просто закружилась голова от власти… Но я и не о нем… Я хочу сказать, что очень внимательно оглядела всех присутствующих за обедом… И Франческо Руппи недаром был избран королем стола!
      – Обед императорский был безусловно роскошен, – перебил ее капитан, – но сейчас от ужина я все же не отказался бы…
      – И все-таки на обеде этом нам не довелось отведать настоящие гентские блюда, – заметила сеньорита. – А хотелось бы… Тем более, что способ их приготовления, возможно, пригодился бы нам.
      – А вот мы сейчас их попробуем, – заявил Бьярн. Отворив дверь, он окликнул дремавшего в коридоре слугу.
      Узнав, что понадобилось этим богатым постояльцам, слуга смущенно ответил, что в Палосе императора не ждали, блюд гентских не готовили, хотя в Испании уже привыкли к тому, что молодой император, как и его безвременно погибший отец, то и дело странствует со всем двором по своим королевствам.
      – Говорят, что его гонит… – начал было сеньор капитан.
      Заметив, что дама, сидящая рядом с приезжим сеньором, толкнула его в бок, слуга, оглядевшись по сторонам, сказал:
      – Говорите о чем вздумается, я так рад, что слышу нашу прекрасную кастильскую речь! Сеньор прав: о том, что императора с места на место гонит нечистая совесть, толкует вся Испания!
      – Знаешь, друг мой, я об этом не толковал, – произнес капитан наставительно. – А вот тебя очень прошу: не откровенничай с первым встречным. Что же касается нечистой совести, которая, как ты считаешь, гонит императора с места на место, то грешили этим и королева Изабелла и король Фердинанд. И до них владыки Испании частенько меняли места пребывания своего двора… И, кстати, говорим мы по-кастильски не прекрасно, так как родом совсем из другой страны…
      – Но не из Гента, это я сразу определил, – заметил слуга. – Гентских блюд я, к сожалению, сейчас предложить вам не смогу. Но кое-что, возможно, раздобуду, – пообещал он. – Только вам придется потерпеть до утра.
      Потерпеть до утра и сеньору капитану, и сеньорите, и Северянину было нетрудно. Для постояльцев богатой венты, на мягких пуховиках, ночь тянулась, конечно, не так долго, как для Франческо.
      Иоганн Фуггер растолкал его безо всякого милосердия. Вытащив из-под койки резной сундучок, он, не освободив Франческо от кляпа, уселся за столом и принялся разглядывать вынутые из сундучка бумаги.
      – Да, чтобы не забыть… Это я – о вашей папской грамоте, – сказал он, поворачиваясь к Франческо. – Я осмотрел ее обстоятельнее, чем сам император. Лежала-то она развернутая, просто перед моими глазами… Сначала мне показалось, что печать в ней перенесена с левой стороны на правую… Но, присмотревшись, я обнаружил, что печати на вашей грамоте вообще не было! Ее грубейшим образом прилепили воском. Иначе слева несомненно осталась бы отметина… Ну, в императорской канцелярии все выяснят!
      Франческо молчал. Даже если бы во рту у него не было кляпа, он ни словом не отозвался бы на рассуждения Фуггера.
      – Так, так… – бормотал тот про себя. – Письмо и даже императорская грамота к Эрнандо Колону… Интересно! Для того чтобы прочитать какие-то книжонки, человек совершает такое длительное путешествие! Нет, уважаемый сеньор Руппи, тут что-то не так!
      Однако самое пристальное внимание Фуггера привлекла к себе кордовская тетрадь. А под тетрадью в сундучке лежит еще генуэзский дневник… Конечно, неизвестно, что придет на ум этой лисице, но содержание дневника гораздо меньше беспокоило его хозяина, чем содержание кордовской тетради.
      – Уважаемый сеньор Руппи, вы кое-где, при всей вашей любви к Испании, по ошибке или намеренно делаете записи по-итальянски… Этим языком я, к сожалению, не владею… Конечно, когда-то это был «король языков», но я им не владею. Вам это странно?
      Франческо отвернулся от него к стене.
      – Однако не беспокойтесь: и ваш дневник и тетрадь мы отправим в Рим, а там все записи будут переведены не только на французский и немецкий, но и на латынь… А вот все обведенное вами жирными кружочками, к счастью, написано по-испански… Итак, приступаю… Эге, вот мы сразу же натолкнулись на запись, которая заинтересует если не его императорское величество, то, безусловно, папу!
      Подойдя к койке, Фуггер вытащил кляп изо рта Франческо и широким жестом пригласил его к столу.
      – Сейчас мы поговорим с вами по душам, – сказал он. – Боюсь, что у вас несколько затекли руки и ноги, но – увы! – ничем не могу вам помочь… Присядьте-ка…
      Но Франческо так и остался лежать на постели, повернувшись к стене.
      – А может быть, вы все же скажете, кто был этот Эуригена, так проучивший, по вашему мнению, императора Карла Пятого?
      На этот вопрос Франческо тоже не собирался отвечать. Но он вдруг представил себе растерянный вид Фуггера, когда тот доложит обо всем императору и выяснится, что речь-то шла о событиях далекого прошлого, об ирландце Эуригене, так уместно проучившем императора Карла Лысого.
      Ирландцы, с давних пор поставщики культуры на материк, редко попадали, как Эуриген, в высокопоставленные дома. Но их любовь к знаниям, пренебрежение к житейским благам, более чем скромная одежда часто вместо восхищения вызывали насмешки сильных мира сего. Посмеяться над ученейшим Эуригеном решил и Карл Лысый, задав ему вопрос: «Квод дистат интер скотус эт сотус?», что могло быть переведено: «Какая разница между ирландцем и глупцом?» Но более точный перевод звучал бы: «Что разделяет ирландца и глупца». Император сидел по одну сторону стола, Эуриген – по другую. Подняв глаза на своего владыку, ирландский мудрец ответил: «Табуля таутем», то есть: «Только стол».
      В свое время Жан Анго рассказал Франческо об этом. Хотелось бы, чтобы и Карл Пятый от души посмеялся: особой любви к родичам Карла Великого он, как известно, не питал.
      – Ладно, ладно, – бормотал Фуггер. – Это несомненно имеет отношение к обоим моим владыкам. «Ворон ворона не заклюет. Император. Папа». Какого императора и какого папу вы имели в виду?
      Франческе молчал.
      – Или вот еще… Хотя это пустяки. «Островное письмо» и «Как могли ганзейцы добраться до Африки?» Об островном каллиграфическом ирландском письме на материке известно с давних пор. А ганзейцы в Африке? Африкой пускай интересуются португальцы, а после того, как император только посватался к Изабелле Португальской, папа нашел, что нам ни Ганзы, ни Африки трогать не следует!.. Сеньор Руппи, – сказал Фуггер ласково, – вы думаете, мне приятно видеть такого человека, как вы, в оковах? Уже сейчас, если бы двери здесь были в порядке, я, конечно, освободил бы вас и от этих браслетов и даже от кляпа… Но пока придется подождать… Ведь вы и не подозреваете, что я забочусь о вашем будущем!
      Подойдя к постели, Фуггер низко наклонился, собираясь снова сунуть кляп в рот Франческо. А тот, не удержавшись, плюнул ему прямо в лицо. Кляп Фуггер все-таки сунул, оттянув подбородок Франческо. При этом гентец только укоризненно покачал головой:
      – Ну, что же вы так! А я уж собрался было предложить вам на время моего отсутствия еще и свои подушки… Вернусь я к обеду и, возможно, покормлю вас…
      Фуггер вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Никаких запоров на ней действительно не было. Но Франческо вздохнул с облегчением только тогда, когда шаги его тюремщика затихли где-то внизу лестницы.

      Слуга, пообещавший удовлетворить аппетит постояльцев венты, как только убедился, что приезжие встали, принес им очень аккуратно завернутый пакет с различными «чисто гентскими», как он выразился, яствами.
      – Пива гентского я не купил, так как оно нисколько не лучше испанского, – пояснил он. – Вот это булочки. Вот сыр, которым славится Рент, – выкладывая содержимое пакета, перечислял он. – А вот это – настоящая гентская кровяная колбаса! – добавил он с гордостью.
      – Принеси три таза теплой воды – нам для умывания и бритья, а сеньорите – в соседнюю комнату – для умывания.
      Но слуга застыл на пороге.
      – Что же это ты? – спросил Северянин.
      – Не знаю, дорогие сеньоры, – наконец выговорил бедняга, – надо ли мне вам это говорить… То есть я знаю, что надо, но… боюсь…
      – Что-то вчера ты был как будто похрабрее, – заметил капитан.
      – Вчера, если помните, дали мне отведать вашего прекрасного вина…
      – Можем сделать это и сегодня… Впрочем, с утра не стоит. Тебе еще влетит от хозяина… Да ты говори, что тебе надо, не стесняйся!
      – Надо это не мне, – с трудом выговорил слуга и, опасливо оглядевшись по сторонам, добавил: – Боже мой, боже мой, что творится в нашей несчастной Испании! Тот человек, у которого я купил эту колбасу…
      – …запросил за нее больше, чем следует? – смеясь, спросил капитан.
      Но Северянин положил ему руку на плечо:
      – Смотри, у него дрожат даже ноги… Ему не до смеха!
      – Этот человек… Он гентец… Держит харчевню, а еще готовит на продажу кровяную колбасу…
      – Ты, голубчик, подойди-ка поближе, – тихо сказал Северянин. – Как я понял, подле двери тебе стоять не следует.
      Слуга сделал несколько шагов к столу.
      – Этот содержатель харчевни сдал комнату наверху двум сеньорам… Один – гентец, другой – с вашего корабля… Они поужинали, пили вино, очень любезно друг с другом разговаривали.
      – Спокойно, спокойно! – остановил своего друга Северянин, заметив нетерпеливый жест капитана.
      – Когда постояльцы уже собрались спать, хозяин харчевни вдруг услышал, что по лестнице поднимаются несколько человек. Он, опасаясь дурных людей, потихоньку поднялся вслед за ними… Их было пятеро… Это в переулке напротив трех харчевен… Они заковали этого, с вашего корабля, и еще сунули ему в рот кляп… Сейчас гентец ушел до обеда, предупредив хозяина, чтобы тот ни в коем случае не поднимался наверх… А хозяин, узнав, что у нас остановились приезжие с испанского корабля, велел мне тут же бежать к вам и все рассказать…
      – Ты отличный человек! – произнес Северянин, пожимая руку слуге. – И ты и хозяин харчевни – отличные люди! Надеюсь, что нам удастся повидать этого содержателя харчевни и поблагодарить его от души. А сейчас нам с сеньором капитаном надо поспешить. Воду в эту комнату можешь не приносить, только сеньорите – в соседнюю… И прошу тебя: обо всем, что мы узнали, ей не говори ни слова!
      Слуга ушел. Бьярн отправился потолковать кое с кем, имеющим доступ к императору. А сеньор капитан, осмотрев свою повидавшую виды шпагу и попробовав на ногте острие своего ножа, направился к выходу…
      Открыв дверь, он увидел, что за ее порогом, вся в слезах, стоит сеньорита в своем новом нарядном платье.
      – Ты куда это? – спросил он обеспокоенно.
      – К его императорскому величеству, – ответила сеньорита твердо.
      Капитан знал: если племянница его на что решится, разубеждать ее напрасный труд. Он только с сомнением покачал головой.
      – Боюсь, что тебе не следовало так наряжаться, – заметил он как бы вскользь. – Хорошенькие девушки, насколько мне известно, имеют у Карла Пятого большой успех…
      – Я не в его вкусе. И, главное, я стара для него, – заметила сеньорита спокойно.
      Капитана эти заверения девушки нисколько не успокоили. Поэтому, когда носилки, в которых его племянница отправилась ко временным императорским покоям, через полчаса вернулись обратно, а сеньорита пояснила, что император на несколько часов куда-то уехал, дядя ее искренне порадовался.
      С таким же известием возвратился в гостиницу и Северянин.
      – А что, если мы в отсутствие императора вызовем с «Геновевы» часть команды, приступом возьмем эту харчевню и освободим Франческо Руппи? – вдруг задумчиво произнес сеньор капитан, но даже побоялся поднять глаза на своего друга: до того ему самому показался этот план нелепым.
      Однако, к его удивлению, Бьярн, подумав, сказал:
      – Хозяина харчевни придется связать, чтобы бедняга не пострадал… Кстати, дадим ему денег, иначе мы никак не сможем его отблагодарить… Но Франческо необходимо спасти! Нам необходимо точно узнать, кем было задумано это грязное дело…
      Пока сеньор капитан добирался до «Геновевы», Северянину удалось дождаться императора.
      Перед входом в императорскую опочивальню на страже стояло шестеро солдат. Они расступились и пропустили его внутрь. А там у двери солдат стояло уже не меньше десятка.
      – Н-да, – произнес Северянин сочувственно, – быть императором – это не такая уж приятная вещь!
      Карл Пятый подвернул ногу, она сильно распухла, и придворный медик, наложив на лодыжку повязку, велел императору некоторое время полежать.
      – Надеюсь, что тебя пользует не тот французский врач – Паррэ или Парро, – которого столь любезно прислал твой дед твоему отцу, Филиппу Красивому? – спросил Бьярн.
      Разговор у них сейчас велся не на немецком, а на французском языке, которым и гость и хозяин владели отлично.
      – О нет, врач наш фламандец, – успокоил Бьярна Карл и тут же выслал из опочивальни всю стражу. – Хотя мои наемники не слишком грамотны, но могут среди них оказаться знающие французский язык, они ведь люди бывалые! – пояснил император. – Но, собственно, уже весь христианский мир знает, что Фердинанд Католик отравил своего зятя с помощью врача-француза, а тот отлично изучил свойства ядов еще в бытность свою при дворе его святейшества Александра Шестого… А ты что, все беспокоишься о своей Исландии? – спросил Карл. – Конечно, сдирать церковную десятину с такого маленького народа папе просто грешно! – добавил он с сердцем.
      «Грешно – не грешно, – подумал Северянин, – дело не в Исландии и не в папе… Больше всего тебя беспокоит, остался ли в Исландии еще один такой золотой слиток!»
      Подняв глаза на портрет, висящий над кроватью императора, он улыбнулся.
      – Сколько тебе тогда было? Лет семь-восемь, а? – спросит он. – Работа, как я понимаю, Кранаха, его всегда можно узнать. Что же ты не расстаешься с ним, с портретом работы еретика, друга Лютера? И даже постоянно возишь его за собой?
      – Произведение искусства! – коротко ответил Карл. – Да в ту пору о Лютере еще и не знали… А я вот все-таки хочу выяснить, какие же из ваших исландских родов хранят такой второй самородок.
      – Слиток, – поправил его Северянин. Он ближе подошел к портрету. – И кто бы мог поверить, что из такого нежного светлоглазого мальчишки вырастет этакое…
      – …чудище? – закончил его фразу император.
      – Не чудище, а этакое императорское величество, – сказал Бьярн. – Владыка полумира! Или ты в мечтах видишь себя уже владыкой всего мира?
      – Мечтать человеку никто не может запретить, – отозвался император. – Но ты все помалкиваешь насчет самородка…
      – Слитка! – сейчас уже сердито поправил его Северянин.
      – А как мне, Бьярн, хотелось бы поговорить с тобой… Ты можешь не поверить, но после смерти Жана де Соважа я каждый день молю господа, чтобы он послал мне настоящего друга!
      – У коронованных особ редко бывают настоящие друзья, – заметил Северянин. – Но сейчас не время об этом толковать. Я пришел по очень важному делу. Время не терпит. Нужно выручить человека!
      – Так почему же ты сам медлишь? – вполне резонно задал вопрос император. – Бродишь по моей опочивальне… рассматриваешь портреты…
      – А потому, что я размышлял: не с твоего ли соизволения все это произошло… И вот решил, что ты здесь ни при чем… Кстати, именно ему, пострадавшему, ты дал письмо к Эрнандо Колону. Припоминаешь такого?
      – Отлично помню… Его к тому же избрали королем стола… Так что же случилось с вашим Руппи? Видишь, какая у меня хорошая память на имена!
      Выслушав рассказ о злоключениях Франческо, император поначалу решил, что тут замешана женщина.
      – Таким красавцам, как Руппи, очень легко попасть в беду. Испанцы – народ ревнивый и кровожадный!
      Однако Северянин подробно описал происшествие в харчевне. Тут явно не было ни намека на расправу с соперником…
      – А ну-ка повтори всю эту историю еще раз, – сказал император.
      И Северянин снова описал ему, как случайный спутник Франческо остановился вместе с ним в заброшенной харчевне, как Франческо заковали… Нет, нет, здесь, конечно, не было и намека на расправу с соперником!
      – А откуда вам все это стало известно? – Император не спускал с Бьярна настороженного взгляда.
      Северянин очень редко прибегал ко лжи.
      «Сказать правду? Нет, это опасно!»
      – Долго думаешь, – заметил император.
      «Нет, надо все же позаботиться, чтобы не пострадал слуга из венты».
      И Северянин невозмутимо продолжил рассказ:
      – Одна женщина, проходившая мимо харчевни, услышала стоны, поднялась наверх, вынула изо рта Руппи кляп, узнала обо всем и тотчас же прибежала нам об этом сообщить.
      Ложь была шита белыми нитками, и Северянин нисколько не обиделся, когда император сказал:
      – А не была ли эта женщина переодета в мужскую одежду? Здесь, говорят, такое в обычае… – И добавил: – Больше всего меня интересует, кто из моих подданных решился действовать по собственному усмотрению! И для чего?.. Но уверяю тебя, Бьярн, что люди покойного Соважа выяснят, кто пошел на такое дело. И кто бы это ни был, люди Соважа его разыщут! – с гневом повторил император. – Значит, в переулке напротив трех харчевен? – И позвонил в колокольчик.
      Северянин попрощался и, выйдя на улицу, задумчиво побрел к гостинице.
      Судя по замечанию императора о том, что здесь, вероятно, замешана женщина, можно было заключить, что он хочет сбить своего собеседника с толку. Но с какой целью? Не замешан ли здесь сам владыка полумира? Но, с другой стороны, император явно в первый раз услышал о происшествии в харчевне… Или сделал вид, что услышал об этом в первый раз… Но этот внезапный вопрос! И этот взгляд в упор!..
      Навстречу Северянину бежал капитан Стобничи.
      – Что же ты медлишь?! – закричал он. – Я сейчас возвращаюсь с «Геновевы»… До меня там побывал – не знаю точно кто… Возможно, что и тот, кто заковал Франческо… Он попытался учинить допрос нашим ребятам в большой каюте. Если бы не вмешательство сеньора Гарсиа, дело приняло бы плохой оборот…
      – А где были маэстре, пилот и боцман? – спросил Северянин сердито.
      – В том-то и дело, что они в средней спокойно попивали винцо.
      Бьярн рассказал своему другу о свидании с Карлом Пятым.
      По дороге их обогнал человек на лошади. Он махал над головою свитком бумаги.
      – С дороги! – кричал он. – Именем его императорского величества!
      Встречные испанцы медленно и неохотно расступались.
      Поначалу капитан с Северянином решили, что всадник спешит туда же, куда и они, – в гавань. Но нет, на улице, ведущей к морю, он свернул в переулок напротив трех харчевен. Спустя несколько минут его догнал небольшой отряд вооруженных людей.
      – Это за Франческо… Подождем? – спросил капитан неуверенно.
      – Нет уж… Если решили отправляться на «Геновеву», так отправимся на «Геновеву»! – И Бьярн зашагал еще быстрее.
      Первое, что им бросилось в глаза на палубе, было мокрое, распухшее от слез лицо Хуанито.
      – Я не виноват! – крикнул он, бросаясь к капитану. – Это все Рыжий! Он до сих пор не забыл моей истории о Франческо и сеньорите… А когда пришел тот, в высоких сапогах, так и рассказал ему…
      – Кому? Какому в высоких сапогах? – спросил капитан.
      – О господи! – И Хуанито заплакал навзрыд. – Мы и не знаем, кто он… Просто он расспрашивал о Франческо Руппи… Мы отвечали, как следует… А тут, как назло, вернулся с берега Рыжий…
      – Рыжий? А кто его отпустил с «Геновевы»? – строго спросил капитан.
      – Да ведь кто-то с корабля, прибывшего из Севильи в Палос, передал Рыжему известие, что матушка его тяжело больна. Вот он и отпросился на берег, чтобы обо всем разузнать подробнее. Или, кажется, передать с этим человеком матушке деньги… Ведь после чумы в живых остались только он да его старушка мать… Вот он и хотел ей поскорее деньги переправить, ведь корабль этот сегодня же отплывает в Севилью…
      – Что-то на него это не похоже… Он скорее с матери сдерет последнее… Но дело не в Рыжем. Что было потом? – спросил капитан.
      – Нет, дело как раз в Рыжем! – обрадованно подхватил Хуанито. – Если бы не Рыжий, все было бы как надо! А Рыжий сказал, что, когда Руппи нарядили, как ему положено, все поняли, какого он роду… И что про деревушку Анастаджо Руппи все наврал. И что простым матросом он просто прикидывался… И что у него было письмо от папы к императору, а этот, в высоких сапогах, все выслушал да еще потом по три раза переспрашивал. Они с сеньором эскривано долго о Франческо говорили. Не успел он уйти, как вернулись вы с сеньором Бьярном…
      – Лучше, конечно, если бы с этим, в высоких сапогах, беседовал кто-нибудь другой, а не сеньор Гарсиа! – подымаясь в среднюю, пробормотал капитан, пропуская вперед Северянина. – И все-таки хотелось бы узнать, императорский это человек или папский.
      – Да папский, безусловно! – успокаивал его Северянин. – Слышал бы ты, с каким гневом Карл говорил об этом мерзавце! До моего прихода он ни о чем и не знал. – А когда он побывал на «Геновеве»? – обратился он к Хуанито. – Я говорю об этом, в сапогах…
      – Только что пробили вторые склянки, – шмыгая носом, ответил мальчишка.
      В средней каюте еще не были убраны со стола чаши и блюда. Настроение, как видно, у всех было хорошее. Только сеньор Гарсиа держался в стороне, дожидаясь, пока каюту приведут в порядок.
      Капитан коротко сообщил о злоключениях Франческо Руппи.
      – Кто мне сможет толково и обстоятельно рассказать о человеке в высоких сапогах? – спросил он. – Ты, сеньор эскривано?
      – Сначала расскажу все, что узнал от матросов, – отозвался сеньор Гарсиа. – Человек этот сообщил, что давно знает сеньора Руппи, а когда Рыжий стал ему плести эти басни о папе, о его послании к императору, о шести кораблях, тот, в высоких сапогах, заметно оживился… Так говорят матросы. Но тут вошел я и несколько огорчил его, пояснив, что эти истории, рассказанные Рыжим, – всего-навсего выдумки одного забавного мальчишки. Я спросил этого, в сапогах, как его зовут и что нужно передать от него Руппи. Он пробормотал что-то невнятное, пообещал, что наведается на «Геновеву» позже, и без всяких сходней спрыгнул в свою шлюпку. Гребцов с ним было пятеро.
      – Папский, – повернувшись к капитану, сказал Северянин. – И мне думается, что это те самые пятеро…
      – Не знаю, – возразил капитан. – А зачем разрешили или, вернее, кто разрешил этому Рыжему сойти на берег? – строго спросил он.
      – Тут отчасти была моя вина, – заявил сеньор Гарсиа, выступая вперед и словно пытаясь заслонить остальных от гнева капитана. – Мы привыкли считать, что этот Катаро или, как его все называют, Рыжий только и помешан на деньгах, и поражались: ведь у него ни жены, ни детей нет, копить деньги не для кого! А вот выяснилось, что он очень хороший сын… Пожалуй, многое ему за это простится. Родом он из Севильи, а там после чумы…
      – Об этом я уже слыхал, – перебил его капитан. – Интересно мне только, с кем Рыжий решится переправить своей матушке деньги. Разве что сам отпросится в Севилью?.. А вот на берег без моего ведома никого отпускать не следовало… Тем более…
      Однако, увидев расстроенное лицо сеньора Гарсиа, капитан только махнул рукой.
      – Папский это был человек или императорский, нам, вероятно, пояснит уже сам Руппи, – сказал он, спускаясь в шлюпку вместе с Северянином. – А сейчас нам необходимо поспешить…
      Однако когда они прибыли в гостиницу, девушки ни у них в комнате, ни в соседней не оказалось. Им сообщили, что за сеньоритой Ядвигой прибыли богатые носилки, украшенные орлами и колонками.
      …Перед спальней императора толпилось столько народу, что Ядвига с большим трудом нашла Франческо, облокотившегося на спинку кресла. Узнала его по тому, как сильно забилось ее сердце. Пожилой красивый сеньор с низким поклоном пригласил ее и Франческо проследовать за ним в императорскую опочивальню.
      – Как я уже имел случай убедиться, вы, сеньорита Ядвига, владеете всеми европейскими языками… Основными языками, хочу я сказать, – произнес император по-французски. – Простите, что мне приходится принимать вас и сеньора Руппи в спальной да еще в постели: нога вот!.. – И император высунул из-под одеяла забинтованную ногу. – Врач велел мне полежать несколько дней. Но дела не терпят! Прежде всего разрешите узнать, кем вам приходится сеньор Рупни?
      – Это мой жених, – сказала девушка. Выражение ее лица было очень решительным.
      – Я так и думал, – отозвался Карл Пятый. – Вот и отлично. Мы, следовательно, будем вести беседу как бы в своей семье. Без посредников.
      Сеньорита только подняла брови, но промолчала. Император подал знак, и его охранники покинули комнату.
      – Мне необходимо расспросить кое о чем сеньора Франческо, а так как он ни по-немецки, ни по-французски не понимает, вы будете нашей переводчицей.
      – Рада вам услужить, – сказала девушка.
      Франческо стоял подле ее кресла, устало свесив руки. Император предложил ему сесть.
      – Попрошу сеньора Руппи рассказать обо всем, что произошло с ним, а вас, сеньорита Ядвига, подробно и обстоятельно перевести его рассказ… Кстати, почему жених не поселился в одной венте с вами?
      – Он человек гордый… Проживание в такой венте было бы, как он считал, ему не по средствам.
      – А женитьба на такой девушке? – улыбаясь, спросил император.
      – А он и не знает еще об этом…
      – А вы?
      – Я это знала с первой же минуты, как только его увидела.
      – Простите, я несколько отвлекся… Сейчас мы попросим сеньора Руппи подробно рассказать о харчевне, о его соседе по комнате, о людях, которые его заковали…
      Сеньорита смотрела на бессильно повисшие руки Франческо. Багровые следы от кандалов явственно выделялись на его запястьях. Девушка с трудом проглотила слюну.
      «Хорошо, что Франческо не понял ничего из нашей беседы, он, вероятно, и не слыхал ничего, хотя сейчас дважды или трижды было названо его имя».
      Сидел Руппи, через силу выпрямившись, и, прищурясь, глядел в окно.
      По просьбе сеньориты он начал рассказ, а та тут же переводила его императору. О поисках пристанища на ночь Франческо коротко сказал, что случайно попавшийся ему по дороге человек посоветовал снять верхнюю комнату в мало посещаемой харчевне в переулке. Когда они поужинали и стали готовиться ко сну, его сосед позвал пятерых, которые его и заковали… Очевидно, они дожидались где-то поблизости… Затем сосед, вытащив из сундучка Франческо бумаги, стал его допрашивать, обратив особое внимание на его так называемую кордовскую тетрадь.
      – Каково было содержание тетради? – спросил Карл Пятый.
      Сеньорита перевела Франческо его вопрос.
      – Вот она лежит на столе, – ответил Франческо устало. – Фуггер мне пояснил, что и тетрадь и дневник, который, я вижу, тоже сюда доставлен, будут отосланы в Рим, где их переведут на латынь, немецкий и французский, чтобы императору было удобнее их читать… Поэтому сейчас мне кажется излишним останавливать на этом внимание его величества, – добавил он.
      – Что он сказал? – приподымаясь с подушек, спросил Карл Пятый. – Мне это послышалось или сеньор Руппи действительно назвал фамилию «Фуггер»? На каком языке говорил этот человек с сеньором Руппи и со своими людьми?
      Сеньорита перевела вопросы императора.
      – Фамилию «Фуггер» сеньор Руппи действительно назвал, вашему величеству не послышалось, – сказала она. – И с сеньором Руппи, и со своими людьми тот человек разговаривал по-испански. А когда сеньор Руппи представился соседу, тот назвался Фуггером.
      Опуская некоторые частности, сеньорита пояснила, что Фуггер бумаги Франческо намеревается отослать в Рим.
      – Вся эта история для меня не совсем ясна, – заметил император. – Теперь мне остается только выразить сожаление по поводу того, что сеньор Руппи в первый же день своего пребывания в моей державе так пострадал! А Фуггера, – добавил Карл Пятый, – или, вернее, человека, назвавшегося Фуггером, мне в ближайшие часы доставят сюда. Чтобы не утомлять больше вас, я советую вам обоим отправиться в венту, где вы остановились с дядей и сеньором Бьярном Бьярнарссоном. Содержание в венте сеньора Руппи я беру на себя, – добавил император, улыбаясь.
      Его последней фразы сеньорита не перевела, а просто сказала Франческо, что он напрасно искал где-то пристанища: в венте, где ему предлагали поселиться, все комнаты наверху были оплачены из императорской казны.
      – Все комнаты? – спросил Франческо.
      – Все, – не моргнув глазом, подтвердила девушка.
      – А вас, уважаемая сеньорита Ядвига, я попрошу пригласить сюда сеньора Бьярна еще раз… Вернее, в первый раз он был у меня по собственному почину, а сейчас он мне нужен вот так! – И Карл Пятый своей крупной, но тонкой и изящной рукой провел по горлу. – Только свидание наше должно состояться не ранее, как через три дня… Я, впрочем, пошлю за ним носилки… А за это время люди моего покойного друга и наставника Жана де Соважа переведут мне необходимые бумаги.
      Сеньорита остановилась в дверях.
      – А как вы, ваше величество, собираетесь задержать этого Фуггера? – спросила она. – Простите мне мое женское любопытство! Ведь возвратясь в харчевню, он тут же обнаружил отсутствие сеньора Руппи, распиленные кандалы и, возможно, исчезновение дневника и тетради. Не думаю, чтобы он не сообразил сразу, что произошло!
      – Он ничего не сообразит, так как у входа в харчевню его уже будут ждать мои люди, которые очень вежливо пригласят его ко мне на прием, – пояснил император. – Не в моих обычаях посвящать кого-либо в свои планы, но сейчас я рассказал обо всем, что вас интересует, во-первых, потому, что хорошеньким женщинам трудно отказывать, а во-вторых, я убежден, что вы ни с кем, даже со своим женихом, этими сведениями не поделитесь.
      Император держал руку поверх одеяла. «Неужели я должна ее поцеловать? – вдруг пришло на ум сеньорите. – Нет, женщинам целовать руки мужчинам не положено. Даже императорам». И она ограничилась низким поклоном. Франческо так же низко поклонился.
      В венте, когда Франческо проводили в отведенную ему комнату, первым в нее заглянул капитан и спросил, не приказать ли слуге принести Руппи прежде всего поесть.
      Поблагодарив за внимание, Франческо от еды отказался.
      – Может быть, вина с водой? – спросил капитан. – От этого ты навряд ли откажешься!
      И Франческо действительно выпил пять или шесть кружек подряд.
      Затем к нему зашел Бьярн Бьярнарссон. Осмотрев щиколотки и запястья Франческо, Северянин сказал:
      – Тут, в венте, работает слуга, славный малый, – он приготовил для тебя мазь на меду. И он же на ночь натрет тебе больные места. Ручается, что назавтра боль как рукой снимет.
      Позже всех Франческо навестила сеньорита. Заботливо взбив подушки, она спросила:
      – Чего бы вам еще хотелось, сеньор Франческо? Вот слуга – очень хороший, кстати, человек – говорит, что у него для вас запасены отличные апельсины.
      Франческо хотелось, чтобы сеньорита села рядом с его кроватью, взяла его руку и подержала в своей хоть бы несколько минут. Он попытался было улыбнуться, но даже после выпитой воды с вином у него во рту все еще было горько от кляпа. Улыбка получилась какая-то вымученная.
      – Сейчас, правду сказать, мне хочется спать! – ответил он, и сеньорита понимающе кивнула головой.
      – Когда проснетесь, позвоните вот в этот колокольчик, – добавила она. – Сегодня мы с дядей никуда не будем отлучаться и вас услышим: комната наша напротив.
      Перед уходом девушка наклонилась и поцеловала Франческо в лоб.
      Все эти три дня ожидания трудно достались и сеньорите, и капитану, и даже маэстре с пилотом на «Геновеве». Через три дня император примет Бьярна Бьярнарссона.
      Совершенно спокойным в эти дни оставался только Северянин.
      Чудодейственная мазь на меду оказалась действительно чудодейственной. Следы от кандалов, правда, еще остались, но сейчас Франческо уже легко владел руками и ходил без труда.
      После прибытия в Палос капитан всей команде выплатил причитающееся жалованье, и Франческо тут же решил, оставив себе небольшую сумму на расходы, остальные деньги внести капитану в уплату за сшитые ему наряды и белье.
      – Насколько мне помнится, сеньор капитан, Генуэзский банк имеет своих представителей во всех крупных городах Европы. Как только мне удастся снестись с ним и при его посредничестве получить имеющиеся на моем счету деньги, я полностью возвращу вам свой долг.
      Капитан ласково похлопал его по плечу.
      – Еще не знаю, – сказал он, – кто из нас и кому должен будет приплачивать. Счетами этими займется сеньор пилот… На корабле – в море – деньги были тебе ни к чему, поэтому я и не заводил о них разговора… Но на суше мужчина должен быть при деньгах! Ну, даже и сейчас деньги тебе понадобятся, к примеру, хотя бы для того, чтобы вознаградить слугу из венты.
      Франческо и без совета капитана уже отложил на это дело довольно крупную сумму. Но славный малый принимать деньги отказался наотрез.
      – Вы очень обидите меня, если заплатите хотя бы один мараведи! – Бедняга чуть было не проговорился, что сеньорита уже наградила его очень щедро, но вынужден был промолчать: дал слово!
      Однако и сеньорита и капитан были убеждены, что и без всякого вознаграждения он рад был бы оказать услугу пострадавшему.
      Кстати сказать, после того как сеньор капитан навестил хозяина харчевни, тот уже на следующий день стал прицениваться к домику в этом же переулке.
      Наконец наступил этот с нетерпением и опаской ожидаемый третий день.
      Позавтракали пораньше, чтобы не задерживать Северянина. Однако носилки, обещанные императором, не прибывали. Наступило время обеда. Носилок все еще не было. Франческо следил за тем, как Бьярн с аппетитом уписывает подаваемые им блюда.
      – А что, если император вообще не пришлет за тобой? – с тревогой спросил капитан.
      – Это его дело! – ответил Северянин, отправляя в рот огромный кусок мягкого, пушистого хлеба. – Нужен-то я ему, а не он мне.
      После обеда носилки наконец прибыли.
      Теперь новая тревога охватила всех – и в венте и на «Геновеве».
      Вернулись носилки с Северянином только под вечер. Он был в том же простом наряде, что и на первом приеме, только сейчас на груди его красовалась золотая цепь – подарок императора.
      – Видно, я ему все же здорово нужен, – сказал Бьярн, небрежно снимая цепь и взвешивая ее на руке.
      Все знали: расспрашивать о чем-либо Северянина не следует. Но он сам сказал с улыбкой:
      – Ну, этого, в высоких сапогах, нам опасаться уже не следует. Он не Фуггер и не гентец, а итальянец Фузинелли. Боюсь, что он закончит свою многотрудную жизнь где-нибудь на дне залива. Император предложил мне снова пригласить его с этой целью на «Геновеву», однако я отказался.
      Больше о своем свидании с Карлом Пятым Северянин не сказал ни слова. О Франческо Руппи он тоже не упомянул. Только один сеньор капитан отважился задать ему вопрос:
      – Значит, этот, в высоких сапогах, который назвался Фуггером, папский прихвостень?
      Северянин молча пожал плечами.
      А дело обстояло таким образом.
      Когда Бьярна ввели в роскошную императорскую опочивальню, Северянин обратил внимание на то, что вся стража и все до одного слуги из комнаты были высланы.
      На этот раз Карл Пятый и не вздумал повторять свои извинения за то, что принимает гостя в постели. Быстро сбросив повязку и сунув ноги в домашние туфли, он уселся за стол и предложил Северянину занять место напротив.
      – Это была маленькая хитрость, – пояснил император. – Я, как и бабка моя Изабелла Кастильская, сидя за столом, вижу только своего собеседника, а выражения лиц остальных присутствующих не могу уловить.
      – Почему же в тот раз ты вздумал хитрить со мной? – спросил Бьярн Бьярнарссон сердито.
      – После тебя мне надо было принять еще сеньориту Ядвигу и сеньора Руппи. Лежа в постели, мне было удобнее их рассматривать… А что, Франческо Руппи действительно жених сеньориты Ядвиги? – с интересом спросил император. – Я ведь известный сплетник!
      «Этого тебе только не хватало! – подумал Северянин, а сам прикидывал: – На пользу ли это будет Ядвиге и Франческо? Пожалуй, на пользу…»
      – Они давно были бы обвенчаны в первом же порту, если бы не упрямство Руппи, – ответил он. – Не пойму, что это за человек! А ведь рода он совсем простого…
      – Поэтому и упрямится, – задумчиво произнес император. – Кстати сказать, какого бы происхождения ни был Руппи, держится он как знатный испанский идальго!
      Слова «знатный идальго», очевидно, навели императора на неприятные воспоминания.
      – Это на вашей «Геновеве» доставили в Португалию вдову бунтовщика де Падилья? – спросил он. – Она, по слухам, отправилась сейчас в Рим… Если не хочешь подводить своих друзей, можешь не отвечать.
      «Если бы я не был тебе нужен, твои палачи нашли бы способ выудить из меня всю правду», – подумал Бьярн. Но ответил спокойно:
      – Донью Марию Пачеко де Падилья в Португалию доставил небезызвестный тебе Жан Анго. Можешь ему предъявлять претензии.
      Император заметно оживился.
      – А где сейчас Анго? – спросил он. – Его нормандцы, а отчасти бретонцы очень помогли мне в моем последнем столкновении с Длинноносым.
      Северянин не стал допытываться, что за «последнее столкновение» произошло у Карла с французским королем. Он был не любопытен. Да и столкновения между Испанией и Францией из-за итальянских владений происходили на протяжении многих десятков лет. Когда-нибудь один из соперников проглотит другого. Судя по всему, можно было сказать, что победу одержит император.
      Перебирая на столе дневник Франческо Руппи и кордовскую тетрадь, император сказал:
      – Вот тут многие записи Руппи заключены в кружки. Люди моего покойного канцлера и друга Жана де Соважа перевели мне все на немецкий язык. И тут же, на полях, – заметки этого Фуггера. Их я разрешил не переводить. Написаны они по-итальянски. Настоящее его имя Пьетро Фузинелли.
      «Папский, конечно», – решил про себя Северянин.
      – А много ли ты нашел в этом дневнике и тетради интересного? – спросил он.
      – Интересного много! Между прочим, мне думается, что любой властитель был бы рад пригласить Руппи наставником к своему сыну. Но пока я поручил бы ему с честью представлять Испанию при папском дворе.
      Бьярн Бьярнарссон молчал.
      – А вот одна его запись в тетради меня просто заинтриговала: «Ворон ворона не заклюет. Император. Папа». Что Руппи имел в виду?
      Северянин встрепенулся.
      – И Жан Анго и его нормандцы, попавшие случайно на «Геновеву», – пояснил он, – заверили нас, что достаточно нам упомянуть их имена, как ты, императорское величество, и папа, словом – владыки мира, узнав о нашей дружбе с нормандцами, оставите нас в покое. Так это или не так?
      – А разве вы можете пожаловаться на мое отношение? – спросил Карл.
      – Да мы и не жалуемся… «Ворон» – это безусловно не очень лестное обозначение императора или папы… Но ведь под вороном нормандцы подразумевают и себя… Словом, обижаться нечего – это просто народная нормандская поговорка…
      – Значит, и папа с нормандцами в ладу? – не то спросил, не то подумал вслух император. – Я еще хочу об этом Фузинелли…
      – А я – о поговорке, – сказал Бьярн. – «Ворон ворона не заклюет». Они ведь тоже не овечки, эти нормандцы… А что касается Фуггера-Фузинелли, я рад, что капитан оказался неправ. Мы ведь долго спорили о том, папский ли этот негодяй или императорский… Теперь я уже с полной уверенностью могу всем сказать, что он папский!
      Император перевернул еще несколько страниц дневника и, не подымая глаз, произнес со вздохом:
      – А я ведь знал тебя, Бьярн, как очень правдивого человека. И незачем тебе обманывать своих друзей по пустякам. Фузинелли – мой человек!

      Молчание, которое воцарилось в опочивальне императора, можно было бы назвать напряженным, если бы Карл тут же весело не расхохотался.
      – Да, Бьярн, – повторил он, – Фузинелли – мой человек. Я его нанял. Я послал его на «Геновеву» навести справки о Франческо Руппи, так как тот меня очень интересует… А вот в харчевне Фузинелли заковал Руппи без моего ведома, надо думать – для того, чтобы угодить папе… Вот в таком виде, как я догадываюсь, его и препроводили бы в Рим. А там у Руппи уже не было бы другого выхода, и он сделал бы все, что нужно его святейшеству. Чтобы убедить папу, что Руппи будет ему полезен, негодяй все эти записи и дневник предварительно отправил бы в Рим. Он работал на двух господ… На двух владык мира, если тебе так больше нравится.
      Оба собеседника помолчали.
      Вдруг император предложил:
      – А что, если я снова пошлю Фузинелли на «Геновеву»? Сейчас он находится здесь под небольшой охраной, но о том, что за ним следят, не подозревает. И пошлю его снова на корабль, поскольку он моего первого наказа не выполнил – не застал там Франческо Руппи. Но пошлю только его одного. Те пятеро, как я понимаю, безусловно папские. Мы их быстро разыщем! А при высадке с корабля мало ли что с человеком может случиться…
      – Нет уж, команду «Геновевы» ты в эти дела не впутывай! – сказал Северянин. – Ты до поры до времени не хочешь портить отношения с его святейшеством, так? Но и нас избавь от его гнева! В воду можно свалиться с любого моста…
      – Мне необходимо, чтобы все это случилось в присутствии многих людей, – произнес Карл, упрямо наклонив голову.
      «Правильно кто-то назвал его быком, – подумал Северянин. – Вот сейчас он в точности молодой бычок!»
      – Ну, не мне тебя учить, – сказал он. – Люди у тебя для такого дела всегда найдутся. А с папой насчет Исландии потолкуй, как обещал. Ведь в нашу страну то и дело пробираются приверженцы этого попа Лютера! А с ними исландцам будет трудней, чем с католиками! Папские наместники то ли из боязни Лютера, то ли из боязни этого «разоблачителя» Эразма из Роттердама сейчас, после чумы, немного присмирели…
      – Ладно, вернемся все же к самородку.
      – К слитку! – с сердцем снова поправил его Бьярн. – Самородки такой величины мне не попадались.
      – А знаешь, хоть этот польский капитан преподнес мне не самородок, а только золотой песок, но это меня тоже заинтересовало! – оживился император. – Неужели и в Полонии существуют золотые россыпи?
      – А что, тебе уже и с Полонией охота повоевать? – спросил Северянин насмешливо. – Боюсь, папа за них обязательно заступится. Поляки все же католики, а не дикари! Кстати, песок в брюхе белого сокола привезен тоже из Исландии…
      – А знаешь, в Генте уже поговаривали, что где-то там, на севере, существует целый золотой утес! А известно это стало якобы из исландских саг…
      – Вранье! – отрезал Северянин сердито. – Я сейчас хочу – о соколе с золотым песком. Капитан Стобничи, чтобы точнее определить очертания северных берегов нашего и западного материка, отправился в свое время на север. На обратном пути попал в Исландию. Там его племянница очаровала молодого исландца. Тогда ей, кажется, не было и пятнадцати лет, а мальчишке только стукнуло шестнадцать. Капитан никак не мог убедить племянницу, что о замужестве ей думать рано. Дело грозило закончиться свадьбой. Тогда Стобничи посоветовал отцу жениха отправить сына подальше – за море. А девчушке мы нашли другую забаву – Сорбонский университет! Но о ней тебе неинтересно… Родители жениха были в восторге и преподнесли капитану чучело исландского сокола, набитое золотым песком. Это, как я понимаю, тоже была какая-то реликвия еще с языческих времен… Но ею пожертвовали ради покоя семьи. История моего слитка печальнее. Небольшой, с куриную голову, самородок тоже хранился у нас в роду с давних пор. Мне-то он нужен не был, но жена и родня ее то ли по старой памяти, то ли из суеверия дорожили самородком, как святыней. И я на их святыню никогда не посягнул бы, если бы не черная смерть, которую к нам завезли с материка… Ведь даже когда я попал в плен к алжирцам, жена не решилась расстаться с самородком, а обратилась за помощью к своей родне… Вернувшись домой, я никого из близких своих и жениных родственников в живых не застал. У богобоязненного наместника против чумы было отличное средство: если в какой-нибудь усадьбе были замечены случаи заболевания, дом заколачивали снаружи и дожидались, пока все там не вымрут, если не от чумы, то от голода. А потом усадьбу сжигали дотла. Когда черная убралась с нашего острова, у наместника нашлась другая забота: люди его бродили по обгорелым усадьбам и кочергами или палками разгребали весь этот мусор. Попадались им почти не тронутые огнем черепа, обгорелые костяные кубки, медные, бронзовые или железные предметы. Но наместника интересовало другое: золото! До него дошли слухи, что в некоторых исландских семьях золото сберегали именно еще с языческих времен. Возможно, что такие поиски кое-где и увенчались успехом… Я тоже бродил по своей бывшей усадьбе. О золоте я не думал. Среди мусора и тлена я пытался найти хотя бы косточки своих близких. И вдруг что-то блеснуло… Этот самородок я и припрятал, не думая даже, что он мне так пригодится! И вот, перед тем как обратиться к тебе с нашей мольбой о помощи, я да еще три-четыре семьи, до которых черная смерть не добралась, сплавили свои самородки в один большой слиток, который я и привез тебе… Все мы просим тебя, император, проявить свою власть и помочь нашему народу! Хотя твоему величеству ко всем сокровищам, что тебе доставляют из-за океана, ни сокол с золотым песком, ни слиток этот многого не добавят… Не знаю даже, пригодятся ли они тебе…
      – Любое золото любому человеку всегда может пригодиться, – совсем как умудренный жизнью старец, произнес молодой император. – Значит, слухи о золотом утесе вранье? Жаль! Бьярн, многие меня считают жадным и неблагодарным… А вот сейчас я отблагодарю тебя за твой подарок! Это тоже чистое золото. А выделка гляди какая! – И Карл Пятый, сняв с себя золотую цепь, повесил ее на шею Северянину. – Это помимо того, что все твои просьбы будут выполнены! Но и от тебя я жду помощи. Твои друзья нормандцы помогут мне в моих делах с Длинноносым, а бретонцы – с англичанами. Да я и без того считаю тебя своим другом… Мне как-то спокойнее было бы за твоей широкой спиной!
      – Да, все забывают, что ты еще совсем мальчишка… И нужно ли было взваливать на тебя тяжелую императорскую корону? – Северянин сейчас говорил от всей души.
      – Нужно! – набычившись, ответил Карл Пятый.
      Прощаясь с Бьярном, он ласково сказал:
      – Надеюсь, что мы с тобой еще не раз повидаемся.
      Бьярн был уже у двери, когда император снова окликнул его.
      – Ну?! – проворчал Северянин.
      – Насколько мне известно, вы уже давно находитесь в море. – Голос Карла Пятого звучал донельзя мягко.
      – Ты о чем? – спросил Северянин.
      – Это просто поразительно, но я высчитал, что почти на каждую неделю приходится какая-нибудь резня в каком-нибудь государстве… Кровавая резня! – сказал император.
      – По морю слухи распространяются с такой же быстротой, как и по суше, – сказал Северянин. – И о Медина дель Кампо мы узнали на море, – добавил он сердито.
      – Эх, не было в ту пору тебя рядом со мной! – вздохнул император. – Тогда, возможно, все повернулось бы иначе… Хорошо, что я в то время отсутствовал! – вздохнул император.
      «А для этого ты и отсутствовал, – подумал Северянин. – Хотя самых знатных и уважаемых людей Испании казнили уже при тебе!»
      – Так я могу рассчитывать на тебя, Бьярн? – еще раз, прощаясь, спросил император.
      – Мне думается, что ты мне нужен гораздо больше, чем я тебе, – заметил Северянин. – И, надеюсь, мы друг друга не обманем! – Бьярнарссон испытующе глянул в лицо Карлу.
      В ближайший же воскресный день команду «Геновевы» решено было отпустить на берег.
      – Можно, – милостиво согласился боцман, – но только не всех сразу! По стольку человек, сколько может поместиться в лодке.
      На «Геновеве» лодок было достаточно, для того чтобы в них разместились две команды любого корабля. Но и пилот и маэстре решили, что боцман прав. Во-первых, «Геновеву» не следует оставлять без экипажа. Во-вторых, с молодыми матросами обязательно должны отправиться такие надежные люди, как Датчанин, Федерико или сам боцман. Но тот посещение Палоса отложил на более подходящее время.
      – Только хорошенько присматривайте за Педро Маленьким, – дал он наставление отъезжающим. – Смотрите, как бы он в городе не напился. Я обшарил его карманы, денег с ним нет, но друзья у пьяницы всегда найдутся!
      Быть провожатым первой партии матросов взялся Рыжий. Уроженец Севильи, он побывал во многих портовых городах. А в Палосе – как раз в ту пору, когда, изгнавши евреев в 1492 году, испанские владыки принялись за «вероотступников» морисков, вероотступниками мориски не были.
      Весело хохоча, Рыжий рассказывал, как богатых и ученых морисков сгоняли с их насиженных мест.
      Педро Маленький, сердито сплюнув, сказал:
      – В Палосе жила когда-то моя старшая сестра с мужем, оружейником… Вот они могли свободно занять пустующие покои изгнанного еврея-марана… Сестра, может, и решилась бы, но муж ее – ни в какую! Отказался наотрез! Оба они переселились в Севилью…
      Матросы, отстояв воскресную обедню в храме святого Георгия, уже под вечер отправились навестить Франческо Руппи в венте.
      Федерико предупредил:
      – Никаких вопросов Руппи задавать не следует. Он еще не оправился после того, что случилось с ним в харчевне.
      А что именно случилось, со всеми подробностями рассказал Рыжий.
      Да Рыжий, как выразился Датчанин, даже из камня какую-нибудь сплетню выжмет.
      Возвратившись на корабль, матросы на баке еще долго обсуждали и внешность и поведение Руппи.
      – Красивый человек, что и говорить! Подходящая пара для сеньориты! – произнес Рыжий. Но так как Федерико его тут же оборвал, он начал с другого конца: – Красивый-то красивый, но уж больно загордился. Лишнего слова не скажет! И с чего бы это?
      – Ты бы много лишних слов наговорил, – заметил Педро Большой. – Да пойми ты: ведь на человеке просто лица не было!
      – Нет, загордился! – стоял на своем Рыжий. – И с чего бы это, говорю! Да и я, если бы меня так нарядили, не хуже его стал бы! Фистулу свою пластырем заклеил бы…
      – Рот тебе надо бы заклеить пластырем! – отозвался Датчанин.
      …На время стоянки «Геновевы» при посредничестве гентца, хозяина харчевни, на корабле один за другим стали появляться сначала два пестрых телка, потом – барашек, потом – подсвинок, с неряшливостью которого боцман боролся с большой строгостью, и птица – гуси и утки.
      Все эти покупки можно было производить не спеша, так как сеньору капитану предстояла еще поездка в соседние с Палосом – Могер и Уэльву, где, возможно, еще проживают люди, знавшие Кристобаля Колона и даже ходившие с ним в плавание… А может, капитану посчастливится повидать и Винсенте Яньеса Пинсона или его родичей…
      Затем капитан предполагал отправиться в Валенсию, где в настоящее время находился фискал севильского Совета по делам Индий, и очень подробно расспросить этого чиновника о тяжбе наследника адмирала с короной. Разрешение на такое свидание капитану было дано императором.
      Капитану не терпелось сверить показания друзей и родственников Пинсонов и Ниньо с имеющимися у фискала сведениями. Показания родственников были полны наветов на адмирала. Имеющиеся у королевского фискала сведения были, очевидно, тоже далеки от истины. Вот капитану и хотелось сверить те и другие. Показания врагов адмирала могли подтвердить правоту капитана как географа и картографа. Ян из Стобницы хотел знать всю правду!
      Как ни уговаривал он Франческо отправиться вместе с ним, тот отмалчивался. В конце концов признался, что чувствует себя не очень хорошо, но через несколько дней, если разрешит сеньор капитан, он должен поехать в Севилью, выяснить кое-какие интересующие его покровителей из Сен-Дье обстоятельства и ознакомиться с библиотекой Эрнандо Колона… Это ведь была одна из причин, заставивших его стремиться в Испанию.
      Однако, притронувшись к горячему лбу Франческо, капитан понял, что тот просто болен. И если он думает отправляться в Севилью, ему следует прежде всего всерьез заняться своим здоровьем.
      Капитан сам готовился к отъезду, поэтому уход за Франческо поручил своей племяннице и этому славному малому, что так хорошо составляет целебные мази. До того, как Руппи окончательно поправится, выпускать его из Палоса ни в коем случае не следует!
      Франческо уже не только мог ходить без посторонней помощи, но у него постепенно исчезало отвращение к пище, даже принялся за начатую еще на «Геновеве» гравюру на меди. Это была карта нынешних владений императора Священной Римской империи германской нации.
      Однако сеньорита Ядвига только две недели спустя разрешила выздоравливающему пуститься в дорогу.
      И вот наконец Франческо в Севилье.
      Здесь ему довелось побывать дважды, еще при жизни адмирала. Франческо явственно ощутил ни с чем не сравнимый аромат севильского воздуха. Один пряный аромат цветов чего стоил! Кусты роз – белых, желтых, розовых, красных – упрямо лезли в проломы оград.
      Эрнандо Колон никак не мог справиться со строительством библиотеки, но об этих замыслах сына адмирала Франческо рассказали его дорожные попутчики. Шагая по набережной, Франческо глубоко, до боли в груди, вдыхал крепкий аромат цветов, облаком стоящий над городом.
      «У изгиба, который делает Гвадалквивир, на мысе, вы издалека увидите мраморную библиотеку сына адмирала, – объясняли Франческо его попутчики, – а при библиотеке – домик, в котором на время расположился сын адмирала».
      Дойдя до такого мыса, Франческо вынужден был остановиться: дом у изгиба реки и огороженный участок преграждали ему путь. Все пространство от дома до берега было распахано или раскопано. А за домом, за его пристройками зеленел роскошный, большой, тенистый, настоящий севильский сад.
      Человек с мотыгой и граблями, который разравнивал землю, поначалу не услышал обращенного к нему вопроса. И, только повторив его, Франческо мог удостовериться, что это – дом и библиотека сеньора Эрнандо Колона.
      Подходя к дому, Франческо вдруг закрыл глаза и представил себе уже ничего не выражающее, глубоко ушедшее в подушки лицо своего господина – адмирала… Рядом – заплаканный и чем-то обеспокоенный Диего Колон (злые языки толковали, что обеспокоен он не столько смертью отца, сколько заботами, связанными с получением наследства)… И – склоненное над постелью умирающего, искаженное отчаянием, а поэтому, может быть, по-своему прекрасное лицо Эрнандо Колона.
      «Каков он сейчас? Узнает ли он Франческо Руппи? Боже мой, конечно, не узнает, прошло ведь столько лет! Он и по имени меня, наверно, не вспомнит!»
      Услыхав просьбу приезжего доложить о нем хозяину дома, садовник удивленно пожал плечами.
      – У нас о гостях не докладывают… Это не в обычаях у нашего сеньора!
      Значит, слухи о простоте и радушии второго сына адмирала ходят не зря.
      И все же, остановившись перед входной дверью, Франческо повторил свою просьбу назвать хозяину дома имя Франческо Руппи. Виделись-то они лет пятнадцать назад, сеньор Эрнандо, возможно, и позабыл его… Поэтому тем более не следует без предупреждения врываться к человеку, который, очевидно, в эту пору дня занят и никого не принимает.
      – «Врываться», – пробормотал садовник. – И скажете же такое!.. Наш сеньор Эрнандо всегда занят, – пояснил он, напирая на слово «всегда». – Он либо раскладывает по местам книги (а ему их целую уйму привозят!), либо сшивает рукописи, либо сам пишет что-то и чертит карты. Но каждого, кто приходит к нам, он принимает любезно и ласково.
      Не успел Франческо подумать, часто ли ему случалось посещать дома, где слуги так говорят о хозяевах, как услышал быстрые шаги сбегающего по лестнице человека.
      Только мужская сдержанность помогла им обоим не разрыдаться.
      Потом за длившейся более трех часов беседой и Эрнандо и Франческо, не сговариваясь, обходили молчанием и свою последнюю горестную встречу, и многое из того, что положило темное пятно на память о дорогом им человеке.
      О брате своем сеньор Эрнандо говорил крайне скупо, но у Франческо и не было намерения именно у обойденного наследством сына узнавать подробности о тяжбе вице-короля Индии с императором.
      А ведь сеньор Эрнандо даже получил право на присвоенный адмиралу Моря-Океана герб, который отличался от герба его старшего брата только тем, что из угла в угол был перечеркнут черной полосой. Однако самого Эрнандо это интересовало мало.
      Очень бегло сеньор Эрнандо описал многократные попытки Диего добиться признания за ним наследственных званий и почестей сначала от короля Фердинанда, потом – от Филиппа Красивого, а в последнее время – от императора.
      А ведь еще в Палосе на приеме у Карла Пятого стало ясно: дон Диего Колон слишком многого хочет от престола… Так именно и выразился капитан. Кстати, долгая привычка взяла свое: теперь, когда уже можно было без опаски называть капитана по имени, у Франческо как-то язык не поворачивался обращаться к нему «сеньор Стобничи», как делали тут все. Он не был к тому же уверен, называют ли так капитана у него на родине… «Стобничи» или «Стобничка» – это ведь обозначение места, откуда капитан родом. Вот и проще называть его «сеньор капитан»… По-прежнему…
      В Сен-Дье Франческо было поручено узнать, как отнеслись сыновья адмирала к тому, что еще в 1516 году Мартин Вальдзеемюллер, известный более под именем Гилокомилуса, начертил карту заокеанской земли и в честь описавшего ее Америго Веспуччи назвал ее «Америкой». И сейчас, волнуясь и запинаясь, Франческо завел об этом разговор.
      Сын адмирала, подойдя к полкам с книгами и перебрав несколько тщательно подклеенных корешков, сказал с грустной улыбкой:
      – Я уже много дней привожу в порядок свое хозяйство, но до конца еще далеко. А вот посмотрите – вам будет интересно… Это издано в Полонии, в городе Кракове, еще в 1512 году. «Птолемей с введением в географическую науку, составленным Яном из Стобницы, с приложением им же выполненной карты нового материка, обозначенного под именем „Америка“… Мне известно, что потом географ этот подвергся гонениям, а карта его по приказу из Рима была изъята из последующего издания Птолемея… Ян Стобничи, по слухам, вынужден был покинуть родину. Может быть, ему не по средствам было бы совершить столь длительное плавание, но корабль, завещанный Стобничи его покойным братом, тут ему очень пригодился!
      «Ого! – подумал Франческо. – Всех этих подробностей я и не знал! Да и капитан наш отнюдь не похож на гонимого человека».
      – Говорят, – продолжал сеньор Эрнандо, – что император взял под свое покровительство этого польского ученого. Таким образом, его величество убивает, как говорится, одной стрелой двух оленей: во-первых, получает точное опровержение кое-каких – даже, на мой взгляд, чрезмерных – претензий наследника адмирала, а во-вторых, использует удобный случай досадить папе… Некоторые друзья даже сообщали мне, как будто этот храбрый польский ученый Стобничи отправился сюда, к нам, под испанским флагом и по распоряжению Карла Пятого обязался до прибытия в Испанию скрывать от всех свое имя… Все это вполне в духе порядков, существующих при императорских и королевских дворах… Похоже на правду, не так ли?
      – Я мало знаком с нравами двора… Но мне думается, что все же его императорское величество не стал бы так открыто навлекать на себя гнев Рима…
      – Делается это отнюдь не открыто, – с улыбкой поправил его хозяин.
      Тяжело вздохнув, Франческо добавил:
      – Кстати, я как раз прибыл на корабле, который именно и доставил в Испанию Яна Стобничи или Яна Стобничку, как называют его некоторые… Это капитан нашей «Геновевы», очень хороший человек.
      Эрнандо сказал ласково:
      – Почему-то всем кажется, что я, а тем более Диего должны были бы протестовать против такого наименования нового материка, вернее – южной его части… Но ведь название это нисколько не умаляет действительных заслуг нашего отца и даже не подчеркивает его ошибок… Уже при нашей жизни в науке изучения земли произошли такие изменения, что географам и картографам только и остается, что перечеркивать все обозначенное на картах ранее и наносить то новое, что принесли на своих обагренных кровью мечах такие не весьма почтенные люди, как Алонсо Охеда, Васко Нуньес Бальбоа и другие… Благодаря им в Европе узнали, что на западе от нас лежит огромный материк, что Куба – остров, а не берега Катая, как полагал наш отец…
      Франческо, стиснув руки, опустил глаза: он вспомнил, какими мерами его господин, адмирал, вынудил матросов подтвердить это свое ошибочное заключение.
      Понял ли младший Колон его состояние, трудно сказать, но в этот момент рука Эрнандо (было ли это на самом деле или только почудилось Франческо?) ласково скользнула по его плечу.
      – Вот здесь, – снимая с полки небольшую шкатулку, спокойно продолжал сеньор Эрнандо, – я берегу записи одного из спутников Охеды, сделанные еще в 1509 году. Человек этот тоже, надо думать, не святой, однако, озабоченный судьбою будущих мореходов, дает много полезных советов по теории мореплавания, теории, которую он освоил, совершая длительные и опасные переходы по незнакомым водам. Как это разительно отличает его от других испанских и португальских открывателей новых земель! К сожалению, имя этого спутника Охеды осталось неизвестным. Судя по тому, как он пишет, Саламанкского университета он не закончил… Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы узнать его имя и напечатать его записки, и притом именно здесь, в Севилье, откуда он, по-видимому, родом. Я полагаю, что друг мой историк Педро де Мехия поможет мне в этом деле, так как он связан со многими печатниками.
      Франческо с интересом принялся рассматривать рукопись. Да, человек этот в Саламанке явно не побывал, но писал очень понятно, из наблюдений своих делал правильные выводы и проявлял в своих записях осведомленность.
      – Печально для меня совсем не то, что новый материк назван Америкой, – продолжал сеньор Эрнандо, когда Франческо закончил просматривать рукопись. – Печальнее всего то, что наши ученые – географы и картографы – проявляют недозволительное равнодушие ко всему, что делается сейчас в мире… Даже Рейш, человек как будто бы независимый, ни словом не упомянул ни о четырех плаваниях Кристобаля Колона, ни об открытии Васко Нуньеса Бальбоа, пересекшего новый материк и вышедшего к Новому океану, ни о завоеваниях Охеды… Виною здесь, конечно, стремление Испании, а также Португалии умалчивать не только о своих открытиях, но и о подготовке к ним… А наши историки! Зачастую они служат не науке, а отдельным личностям… Даже со многими утверждениями нашего большого друга, отца Бартоломе де Лас Касаса, я согласиться не могу… Совершая трудные поездки через океан, для того чтобы здесь, в Испании, обличать жестокость испанцев в Новом Свете, он всю вину возлагал на отдельных лиц, выгораживая таким образом их королевские высочества, знавших обо всем, что творится в Индиях и не предпринявших мер, чтобы спасти сотни или даже тысячи ни в чем не повинных индейцев! Скажу больше: руководимый приязнью к отцу, отец Бартоломе находит оправдания его ошибкам и проступкам! – Сеньор Эрнандо помолчал. – Очевидно, много лет должно истечь после каких-либо событий, для того чтобы историк, не руководимый собственными чувствами и интересами, смог описать эти события надлежащим образом! – добавил он.
      Разглядев рядом с тетрадкой неизвестного спутника Охеды вторую, заложенную, несомненно, только что очиненным пером, а рядом – склянку с чернилами, Франческо понял, что помешал сеньору Эрнандо работать.
      – Простите, я отнял у вас много драгоценного времени! – произнес он с таким отчаянием, что сеньор Эрнандо еле сдержал улыбку. – Я отвлек вас от работы! Простите меня! Поручение, данное мне в Сен-Дье, я выполнил. Но вот беседа, которую мы с вами сейчас ведем, открывает мне глаза на многое… Как я рад, что наш дорогой капитан, которого мы знали как храброго, веселого, достойного всяческого уважения ученого, предстал сейчас передо мной как человек сильной воли, без боязни отстаивающий свои убеждения… Не говорю уж о том, что одна беседа с вами… – Франческо помолчал. – Боже мой, вот о вас именно я и должен был бы подумать прежде всего! Люди, с которыми я добирался сюда, завтра с утра готовятся в обратный путь… А сейчас я, поблагодарив вас за сердечный прием, должен попрощаться и…
      – О нет, нет, – перебил его сеньор Эрнандо, – вы нанесете этим мне жесточайшую обиду: помилуйте, побывать у меня в доме и даже мельком не просмотреть хранящиеся у меня книги и рукописи! Сейчас я удалюсь в спальню, а вы на время останетесь хозяином этих сокровищ. Кстати, если устанете, тут же, за полками, – кровать, где вы сможете отдохнуть. Я ведь иной раз остаюсь в библиотеке даже на ночь. Пробудете вы у меня еще два-три дня, не менее. А если ваш капитан не посетует, то и значительно дольше!
      Франческо от волнения мог только прижать руки к сердцу.
      – Кстати, предложение мое не так уж и бескорыстно, – добавил сеньор Эрнандо. – Я надеюсь, что вы разберетесь в этом ворохе рукописей и, главное, разложите их по местам… С книгами я сам уже понемногу справляюсь… Но и вам такая работа пойдет на пользу: вы узнаете, что только Испания, Португалия и Германия остались равнодушными к открытиям, совершенным людьми, не вооруженными знаниями и опытом… Или только делали вид, что остались равнодушными… Однако, когда мне удалось побывать в Венеции, я привез оттуда замечательные карты, на которые были нанесены новые морские пути. Кроме того, у меня имеются копии писем, королевских грамот, донесений из разных концов света… Сейчас поработаем, а потом, если у вас будет охота, пройдемся по Севилье… Латынь знаете? – уже покидая комнату, мимоходом спросил сеньор Эрнандо.
      Франческо утвердительно кивнул головой.
      – А арабский?
      Разглядев расстроенное лицо своего гостя, сеньор Эрнандо остановился в дверях.
      – Да что это я! – тут же добавил он. – Вы ведь итальянец! А я только здесь при помощи выкрестов – маранов, морисков – или образованных испанцев стал понемногу преодолевать трудности этого красивого языка… Сам-то, откровенно говоря, я недоучка… Читаю по-арабски, иной раз пропуская по целому листу рукописи, в котором ни слова не могу понять…
      Итак, Франческо остался один на один с полкой, полной сокровищ.
      Он помедлил. Так в детстве медлишь перед тем, как приняться за какое-нибудь лакомство… Или когда, бывало, после длительного поста следишь за матушкой, что возится у камелька. Следишь и глотаешь слюну. Зато с какой радостью выгребаешь потом из котелка поленту, политую темной вкусной подливой!
      Да, да, эти переживания детства были очень похожи на то, что испытывал Франческо сейчас. Он просто изнемогал, раскладывая, согласно указаниям сеньора Эрнандо, рукописи: латинские, испанские и итальянские – в одну сторону, греческие и арабские – в другую, в ожидании момента, когда он сможет кое с чем из этих богатств ознакомиться поближе.
      Видя, что дело идет к концу, Франческо разрешил себе потянуть из-под кипы рукописей одну… Нет, конечно, ему не почудилось: «Аристотель», «Геркулесовы столпы», «расстояние между Александрией и Сиеной»… Франческо вытащил из-за пазухи свою верную спутницу – кордовскую тетрадь, милостиво пересланную ему императором вместе с генуэзским дневником. Однако дневник этот остался в Палосе. А сейчас и кордовская тетрадь была ему ни к чему… Увы, ни пера, ни чернил на столе не было…
      Закончив раскладывать рукописи по местам, Франческо теперь уже одну за другой стал вытаскивать их из кипы и наскоро просматривать… Очевидно, все, о чем рассказывали ему в Сен-Дье, сейчас можно будет прочитать…
      На работу, которую хозяин этих сокровищ поручил Франческо, у того ушло значительно меньше времени, чем на ознакомление с содержанием рукописей. Да, времени, очевидно, прошло уже много: небо за окном из голубовато-розового стало ярко-синим… Франческо молил бога, чтобы хозяин дома пришел хоть на часок позже. Но бог не внял его мольбам. Открылась дверь. Это сеньор Эрнандо явился пригласить своего гостя к обеду.
      С удовлетворением окинув взглядом полку с аккуратно разложенными свертками и пачками бумаг, хозяин дома перевел глаза на стол и на лежащие на нем развернутые листы.
      Франческо проследил его взгляд.
      – Я хоть и старался отложить ознакомление с рукописями, но иной раз просто не мог удержаться, – сказал он. – Но это не спутает меня, я точно примечаю, откуда рукопись беру.
      – Сеньор Франческо, да вы как будто оправдываетесь, – произнес сеньор Эрнандо укоризненно. – А ведь я заверил вас, что не выпущу своего гостя отсюда, пока он не ознакомится хотя бы бегло со всеми моими сокровищами! Порядок, как я вижу, здесь наведен отменный! Если вы не устали, мы после обеда постараемся разложить рукописи и письма… А много ли вам попадалось незнакомых имен?
      Франческо ответил не сразу. Ему, пожалуй, следовало бы сказать «много», и это не было бы ложью. А некоторое удовлетворение его гостеприимному хозяину доставило бы…
      – Кое-какие имена называл мне наш дорогой сеньор эскривано, как зовут его на корабле. Но он не писец, а историк… Еще раньше с некоторыми трудами ученых или попросту бывалых людей знакомил меня мой наставник в Сен-Дье. Но первую тягу к знаниям зародил в моей душе мой хозяин в Генуе… сеньор Томазо… К сожалению, ни в Сорбонне, ни в Саламанке я не побывал… Стремление к знаниям у меня сохранилось до сих пор… Но из-за того, что знания эти отрывочны и случайны, в голове моей царят смятение и беспорядок…
      Договаривая последнюю фразу, Франческо вдруг спохватился: ведь он, в сущности, напрасно заставил своего хозяина выслушивать эту длинную тираду. Разъяснял-то он не сеньору Эрнандо, а самому себе причину столь часто постигавших его неудач и столь часто посещавшего его неверия в себя!
      – Должен признаться, что и сам нахожусь в таком же примерно положении. Конечно, благодаря помощи брата, а потом – императора, заинтересованного в моей задаче собрать обширную библиотеку, я мог скупать интересующие меня рукописи и книги. А у вас, вероятно, таких возможностей не было… Кроме библиотекаря Королевской севильской библиотеки, я числюсь и на другой государственной службе, как ученый-картограф… – Сеньор Эрнандо рассмеялся: – Вот видите, с какой легкостью сильные мира сего раздают звания и должности! А ведь, по правде говоря, ученым человеком и я назваться не могу… Подумать только: столетие назад, даже еще полстолетия назад наша Саламанка носила прозвище «Иберийские Афины»! В Саламанке обучалось несколько тысяч студентов. Им преподавались самые различные пауки – от юриспруденции до знания языков: латыни, греческого, древнееврейского, арабского и халдейского… А ведь это были уже времена Реконкисты. Тяга к знаниям, как вы понимаете, понемногу снижалась. Саламанку покинули некоторые ее замечательные ученые. Однако и в такой Саламанке мне побывать не довелось… Сеньор Франческо, и ко мне знания попадают только благодаря общению с такими высокообразованными людьми, как друг нашей семьи отец Бартоломе де Лас Касас, или с учеными – маврами и евреями, принявшими христианство и поэтому не изгнанными королевским вердиктом… Вот так и получается, что сегодня мне объясняют законы движения небесных светил, завтра рассказывают об астурийском короле доне Пелайо, разбившем в 718 году мавров у Ковандонги, или толкуют о стране Офир.
      Франческо вздрогнул. Он невольно положил руку на свою кордовскую тетрадь. В ней название «Страна Офир» было обведено жирным кружком. И как этот проклятый Фуггер-Фузинелли не обратил на этот кружок внимания! Сеньор Эрнандо был не только гостеприимен, но и наблюдателен.
      – Вам, вероятно, захочется кое-что записать, не так ли? Склянок с чернилами у меня заготовлено много. Перо для вас очинено, вся комната будет в вашем распоряжении… Только до этого нам необходимо подкрепиться.

      За обеденным столом присутствовал и садовник.
      – Хосе – наш друг. Услыхав, что вы прибыли из Палоса и побывали на приеме у императора…
      – Позвольте, – перебил его Франческо смущенно, – я такими сведениями ни с кем не делился…
      – Люди, приехавшие с вами, обо многом, оказывается, были осведомлены… Хотя Палос стал уже не столь прославленным портом, но вести в нем распространяются по-прежнему быстро… Но вот в чем дело: донья Мария Пачеко де Падилья взяла в услужение племянника Хосе, названного в честь дяди тоже Хосе. Так вот, дядя хочет узнать, не подверглись ли гневу императора даже такие люди, как Хосе Младший…
      – Думаю, что до расправы с поварами или садовниками у Карла Пятого дело не дошло… Разве что племянника вашего, сеньор Хосе, соседи могли заподозрить в неисполнении обрядов нашей святой католической церкви… Но от такого рода доносов страдают обычно люди богатые, так как какая-то часть их имущества попадает в кошельки доносчиков…
      – О нет, мой Хосе – честный и богобоязненный католик! – вздохнув с облегчением, произнес садовник. – Имущества никакого Хосе не нажил еще… Разве что донья Пачеко де Падилья, кроме положенной ему платы, одаривала иной раз мальчишку платьем с плеча убитого графа де Падильи… Как я благодарен вам, сеньор Эрнандо: вы знаетесь с самыми важными людьми Севильи, а вот не погнушались и, как всегда, усадили меня за один стол с гостем… А я ведь…
      – А ты ведь всего-навсего спас меня и моего брата от взбесившегося быка! – закончил за него сеньор Эрнандо.
      – Вы-то об этом помните… А вот сеньор Диего…
      На этот раз хозяин прервал его:
      – Надеюсь, Хосе, ты не собираешься говорить что-либо нелестное о детях адмирала… Ни обо мне, ни о моем брате…
      – Да какая уж там лесть, – возразил, очевидно не поняв его, садовник. – Просто вы попроще себя держите, а ведь люди так судят: не загордился человек, так, стало быть, ему и гордиться нечем…
      – Ладно, старик, ладно, – прервал его снова сеньор Эрнандо и, повернувшись к Франческо, добавил: – Вы не поверите, а ведь настоящей мудрости можно учиться у таких людей, как Хосе. Он, представьте, даже с каким-то сожалением говорит о знати, о придворных и даже о богатых купцах… Тем, по его мнению, уж совсем плохо! Вся жизнь купца, считает Хосе, проходит в хлопотах и огорчениях. А придворные то готовятся к приему у императора, то сами приемы устраивают… И вечно их страх берет: не ошибиться бы! Мол, кого не надо, пригласишь, а вот самый нужный человек без приглашения остался!.. И так с утра (а утро у них раньше полудня не начинается) и до самой поздней ночи… А вот ремесленники… – Заметив, что садовник нахмурился, сеньор Эрнандо добавил: – Я ведь только твои слова пересказываю, ты уж не сердись, Хосе, дай мне кончить!.. А вот ремесленникам, – продолжал он, – как полагает наш старик, много легче живется… Кует ли кузнец подкову, работает ли чеботарь шилом и дратвой, оттачивает ли оружейник шпагу – руки-то у них заняты, а голова свежая, не занята всякой ерундой… А уж садовнику, считает Хосе, совсем неплохо: окучивает ли он розу или мальву, готовит ли ямки для своих питомцев, – всё на воздухе, на свободе, и опять же руки заняты, а голова свежая, свежее и быть не может!
      – Пойду-ка я снесу на кухню грязную посуду, – сказал садовник, подымаясь. – Наша стряпуха и так, наверно, из себя выходит: господа, мол, все говорят да говорят, а того, какими яствами она их накормила, даже не замечают! И зря, сеньор Эрнандо, мне думается, вы отпустили всех своих слуг… Хорошо, что сеньор Франческо человек невзыскательный…
      – Пойди и передай Тересите, что и наш гость, и я, и ты с удовольствием отведали ее угощение. А что касается взыскательных гостей, то это, старик, не твоя забота!
      И, дождавшись, когда за Хосе захлопнулась дверь, сеньор Эрнандо добавил:
      – Не терпит он, когда я завожу о нем речь… Кстати, простите, сеньор Франческо, но не следует обращаться к этому ворчуну «сеньор Хосе»… Он так полон самоуважения, вернее – уважения к своему ремеслу, что ему даже странно, если собеседник этого не чувствует… Сейчас я вам вкратце опишу, как он относится ко всему происходящему в мире, и вы поймете, что, будь Хосе пограмотнее, он давно стал бы бакалавром… Вот, например, его рассуждения о простых идальго или даже о высокопоставленных дворянах Испании (замечу, что никакой критике не подлежат только боготворимый народом граф де Падилья и вся его семья). По мнению Хосе, во времена Реконкисты и бедные и богатые идальго всё только воевали да грабили, воевали да грабили – грабили и мавров, и евреев, и своих же кастильцев, если был подходящий случай… Но Реконкиста кончилась. Нужды в их храбрости уже не было… Вот король Фердинанд с королевой и решили как-нибудь от них избавиться: кого услали за океан добывать для короны золото, серебро да жемчуга, а кое с кем разделались по-свойски тут же, в Испании… Отобрала же королева у своего же кастильского герцога Медина Сидонии крепость Гибралтар! И как герцог ни кипятился, как ни ссылался на свои заслуги при Реконкисте, королевские законники признали права Изабеллы! Вот тогда-то в ущерб знати и набрали большую силу города, городские хунты, купечество и даже мелкий ремесленный люд. Все они в свое время были вооружены для отпора врагам. А кроме умения воевать и храбро отстаивать свою родину, они могли сгодиться и на многое другое… Но вот вступил на престол Карл, и, как выражается Хосе, колесо тут же завертелось в другую сторону. Уж больно сильными себя считали города! Считать-то считали, да просчитались… И вот каков был их конец: приехал Карл Пятый, а с ним – его гентские или немецкие наемники… Убил Карл с помощью своего кардинала, как считает Хосе, более тысячи самых достойных людей Испании, разграбил и сжег самые богатые города, и теперь никаким хунтам, хоть бы они и называли себя «Святыми хунтами», Карла Пятого с престола уже не сдвинуть!
      В хранилище книг и рукописей к концу дня и хозяин и его гость работали, по просьбе Франческо, уже вдвоем.
      Прогулка по Севилье была отложена.
      Заметив, что менее всего его гость знаком с наукой землеописания у древних греков, римлян и даже египтян, сеньор Эрнандо предложил:
      – Давайте, Франческо, условимся: вы ознакомитесь с выписками и переводами, которые я по мере сил делал, разбираясь во всей этой кипе различных сведений, а я, перелистывая вашу красивую тетрадь, попытаюсь ответить на некоторые поставленные вами вопросы. – Если каждому человеку, как уверяют знатоки, свойственно чувство зависти, то оно у меня целиком ушло на зависть к вам, Франческо! Вы ведь не только свели знакомство с нормандцами, побывавшими на западном материке, но еще и служили на одном корабле с матросом, который только по лености не разведал сокровища царя Соломона в этой действительно легендарной стране Офир…
      Франческо недоуменно поднял брови. Эрнандо, улыбаясь, спросил:
      – Вас поражает, что я столь завистлив?
      – Нет, конечно… – медленно, обдумывая каждое слово, произнес Франческо. – Этот матрос, Педро Маленький, безусловно мог бы использовать свое знакомство со страною Офир, которую так безуспешно ищут люди разных стран… А вот он не польстился на золото и продолжает служить простым матросом… – Франческе помолчал, собираясь с мыслями. – Или вот наш сеньор Гарсиа, – продолжал он. – Человек, изучавший в Сорбонне и Саламанке историю, логику и юриспруденцию, мог бы лопатами загребать золото, поставь он себе задачей восхвалять сильных мира сего… – Франческо снова помолчал, постукивая пальцами по столу.
      Эрнандо, не выказывая нетерпения, дожидался конца его мысли.
      – А сеньор Гарсиа, – продолжал Франческо, – как я понял, действительно побывал в стране Офир, и все же наш дорогой эскривано наотрез отказался сообщить нам подробности своего пребывания там… Во время первого плавания моего господина адмирала мы с моим другом Орниччо и нашим общим дружком, юношей из племени араваков, нашли на дне залива небольшой золотой самородок. Друг мой Орниччо против моей воли выбросил его за борт, когда мы на лодке добирались к «Санта-Марии»… Я в ту пору был огорчен его поступком… Но сейчас мне ясно, что не о золотоносной стране Офир мечтали и Педро Маленький, и сеньор Гарсия, и Орниччо…
      – Пожалуй, вы правы, дорогой мой друг Франческо, – медленно и задумчиво заключил беседу сын адмирала. – ОЧЕВИДНО, У КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА ДОЛЖНА БЫТЬ СВОЯ СТРАНА ОФИР!
      Это был второй день пребывания Франческо в Севилье.
      Прошедшие сутки (всю ночь шла беседа в спальне сына адмирала) хозяин и гость употребили на то, чтобы познакомить друг друга со всем, что произошло с ними за пятнадцать лет, истекших с того памятного им обоим горестного тысяча пятьсот шестого года…
      Сегодня они это знакомство решили, как выразился сын адмирала, «использовать с некоторой выгодой для себя». Франческо был убежден, что никакой выгоды от знакомства с ним Эрнандо не получит. Однако, когда он попытался только заикнуться об этом, хозяин тут же оборвал его на полуслове:
      – И не думайте, дорогой Франческо, что знания мои намного обширнее ваших… Однако пора уже нам приступить к «взаимному обучению». В самом начале вашей тетради очень жирным кружком обведены слова «Страна Офир»… Очевидно, вы уже давно придавали им особое значение?
      – Впервые о стране этой я услыхал от господина моего, адмирала, – сказал Франческо. – К сожалению, я вообразил, что это такой же вымысел, как и россказни о землях, населенных головоногими людьми или людьми с песьими головами… Это было в мое первое плавание с адмиралом к Индиям… Тогда я был еще мальчишкой…
      – А что думал об этой стране адмирал? – Задавая этот вопрос, Эрнандо настороженно посмотрел на гостя.
      – Боюсь, что толком ответить вам на этот вопрос я не смогу. Господин мой адмирал своими мыслями и планами делился с гораздо более достойными людьми, чем я.
      В этот момент Франческо порадовался, что Эрнандо не читал его оставленного в Палосе генуэзского дневника.
      – По-настоящему, – продолжал он, – что такое страна Офир, пояснила мне сеньорита Ядвига, племянница капитана Стобничи (я говорил вам о ней). И только много времени спустя я понял, что весь конец прошлого столетия и уже более двадцати лет нынешнего люди, обезумевшие от золота, только и делают, что ищут эту волшебную страну…
      После этой беседы и гость и хозяин долгое время сидели молча. Подняв глаза на Эрнандо, Франческо обратил внимание на то, что хозяин его как будто осунулся и побледнел за эти два дня.
      – Я слишком утомил вас, Эрнандо, – сказал он тихо, – из-за меня вы не спали всю ночь!
      – А я, глядя на вас, только что подумал, что именно я вас утомляю, – улыбаясь, возразил сын адмирала. – Но поймите: если бы мы не поговорили нынче обстоятельно, не поделились бы всем, что лежит у нас на душе, мы потом все время ощущали бы, что нам чего-то не хватает… Вспомните, мой друг, ведь это я все время задавал вам вопрос за вопросом!
      Действительно, Эрнандо расспрашивал Франческо и о событиях, происходивших задолго до 1506 года… Очень заинтересовал его Орниччо. И не только потому, что выбросил за борт золотой самородок. Подумать только: Орниччо остался жить с индейцами и женился на индианке! Рассказ Франческо о том, как он, мальчишка, не достигший даже отроческого возраста, на какой-то час, даже пускай на какие-то минуты вообразил, что любит Тайбоки и, что забавнее всего, был уверен, что она станет его женой, Эрнандо выслушал со снисходительной улыбкой. Поначалу Франческо был огорчен. Неужели его добрый хозяин просто подсмеивается над ним?! И вдруг поймал себя на том, что и сам он может сейчас засмеяться…
      – Тайбоки! Да, к сожалению, это имя уже давно не заставляет меня плакать по ночам, – произнес он с не очень искренним вздохом.
      – Ну, сейчас, как я догадываюсь, другое… – начал было Эрнандо, но, перехватив встревоженный взгляд Франческо, закончил фразу иначе: – Теперь другое время, другие заботы, вы давно уже вышли из мальчишеского возраста… Но вот то, дорогой мой, что вы до сих пор не забываете Орниччо, свидетельствует о том, что вас связывала не кратковременная мальчишеская дружба. Хорошо бы свести Орниччо с «заступником индейцев» – отцом Лас Касасом. В лице его отец Бартоломе безусловно нашел бы мужественного и честного соратника!..
      «Если только Орниччо остался в живых после всего, что творилось и творится в Индиях», – подумал сеньор Эрнандо.
      А вслух сказал:
      – Помните, вы говорили, что капитан Стобничи как-то пообещал вам, что «Геновева» когда-нибудь доберется до нового материка… Мне очень не хотелось бы надолго расставаться с вами, но на такую поездку я благословил бы вас от души… А возможно, что и сам отправился бы с вами… Может быть, звание королевского библиотекаря и картографа произвело бы впечатление на врагов отца Лас Касаса?.. Хотя навряд ли: вдали от Испании они чувствуют себя безнаказанными… Ну, пока говорить об этом рано… А сейчас, чтобы немного развеселить друг друга, признаемся, что позабавило более всего вас – в моих рукописях, а меня – в вашей кордовской тетради… Только давайте-ка сначала я придвину к вашему креслу скамеечку, а вот вам – подушки… И, главное, не возражайте! Я все же как-никак хозяин дома… У меня не выходит из головы это ужасное происшествие в харчевне в Палосе. Хорошо, что вы мне обо всем рассказали. Уж мы с Хосе и Тереситой быстро поставим вас как следует на ноги! Если слуга из венты в Палосе знает состав целебных мазей, то наш Хосе – знаток всякого рода целебных трав… Уверен, что когда вы, бодрый и здоровый, вернетесь в Палос, сеньорита Ядвига будет нам только благодарна…
      Эрнандо глянул было на своего гостя и тут же отвел глаза: этот красивый, мужественный человек краснеет, как мальчишка!
      – Ну, так вот, для начала позабавлю вас я: больше всего мне понравилась история с императором и ирландцем Эуригеной… Да еще – нормандская поговорка «Ворон ворона не заклюет». И главное – ваши пояснения… Безусловно, в кордовской тетради есть много интересного и поучительного, обо всем этом мы еще поговорим, но сейчас надо немного посмеяться!
      – А я, простите, Эрнандо, вчитываясь в ваши рукописи, меньше всего искал в них чего-либо забавного… Сеньорита… То есть я хочу сказать, многие упрекали меня: «Вы, мол, часто не понимаете шуток»… Самое сильное впечатление на меня произвели несколько строк, – помолчав, признался Франческо. – Боюсь, что это начало письма или дневниковая запись, которую мне, постороннему человеку, читать и не полагалось бы!
      – Вы для меня не посторонний, Франческо, и могли читать все, что находили в рукописях.
      – Тогда… – Франческо нашарил на столе желтоватый листок бумаги. Стараясь, чтобы голос его не дрогнул, он медленно прочитал вслух: – «Гораздо лучше для его чести и чести рода его, если они будут считать начало славы своей от адмирала, а не доискиваться, были ли их предки благородными и держали ли они псарни и соколов. Потому что, мне кажется, нет таких предков, какими бы знатными они ни были, которыми бы я гордился более, нежели тем, что я сын такого отца».
      Эрнандо положил руку на плечо Франческо:
      – Спасибо вам, друг! Когда брат мой Диего посватался к донье Марии де Толедо, он, как мне в ту пору думалось, старался доказать, что отец его тоже не простого рода… Эти строки имеют отношение к событиям того времени…
      Франческо в эту минуту был готов рассказать своему новому другу о встрече по пути в Севилью с одним немолодым сеньором, очень доброжелательно настроенным по отношению к наследнику адмирала… С несвойственной испанцам откровенностью сеньор этот обсуждал и брак дона Диего и свои собственные невзгоды… Однако Эрнандо, конечно, лучше любого может судить о событиях того времени…
      Третий день пребывания в Севилье начался очень торжественно и неожиданно для Франческо. Проснувшись, он некоторое время с недоумением рассматривал обитые штофом стены и только сейчас вспомнил: Эрнандо ведь настоял на том, чтобы гость его хотя бы на одну ночь переселился в его опочивальню.
      Сейчас Франческо чувствовал себя как бы обновленным. Потянувшись, он сладко зевнул, умылся, а затем, опустившись на колени, прочитал «Te Deus» и «Ave Maria». Подымаясь, он нечаянно опрокинул скамью. Шум, очевидно, привлек внимание хозяина. Приоткрыв дверь, в комнату вошел Эрнандо, неся в обеих руках большой поднос, уставленный разнообразной посудой. Особое внимание Франческо привлек кувшин из черненого серебра и такие же – мавританской выделки – чаши. И чего только не было на этом подносе! И жареные цыплята, и нарезанный ломтиками свиной окорок, и крендельки, и еще какая-то снедь в накрытых крышками блюдах.
      – Вот, с сегодняшнего дня вы должны будете отведывать от каждого угощения, предложенного вам Тереситой, иначе вы очень обидите достойную женщину! – заявил Эрнандо.
      – Да я рад был бы… – виновато сказал Франческо. – Может быть, немного попозже? Сейчас мне хочется только пить…
      – Захочется и есть, сеньор Франческо! – Это сказал появившийся в дверях садовник Хосе.
      Он внес в спальную совсем небольшой поднос, а на нем стеклянный кувшин с зеленоватой жидкостью, а рядом стеклянную же чашу – с розовой.
      – Вот как вы выпьете мою настойку из семи трав – эту, зеленую, – одну чашу утром перед едой, вторую – перед обедом, третью – перед ужином, так никаких снадобий вам никогда больше и не понадобится. Человек вы, видать по всему, здоровый, только устали в пути. А это – чаша розовой воды для умывания рук перед едой… Мавританский обычай, но он каждому народу на пользу!
      То ли уверенный тон Хосе, то ли настойка из семи трав возымела свое действие, но Франческо не помнил, едал ли он когда-либо с таким удовольствием, как в это утро.
      Сам хозяин позавтракал уже давно. Франческо проспал четырнадцать часов подряд.
      Приносить свои выписки из трудов арабских ученых в спальную комнату Эрнандо не пришлось. Франческо, и по собственному его признанию и судя по его виду, чувствовал себя отлично.
      – Помните, я рассказывал вам, как сеньорита Ядвига вылечила меня растертой в порошок корой какого-то дерева? Но он был до того уж горек на вкус! А вот этот настой из семи трав…
      – Не грешите, Франческо! – перебил его Эрнандо. – Мне думается, что любое лекарство, самое горькое-прегорькое, поднесенное такими прелестными ручками… Или, может быть, я ошибаюсь и руки сеньориты Ядвиги не так уж и красивы?
      – Нет, у нее и руки очень красивые, – серьезно ответил Франческо.

      Оба молчали.
      – О чем вы задумались, мой друг? – наконец нарушил молчание хозяин дома.
      – Скажите, Эрнандо, вам когда-нибудь приходило в голову, почему же такое огромное влияние на людей оказывает золото? Сеньор Гарсиа когда-то пытался мне пояснить, что золото облегчает людям возможность торговать… Но я что-то мало уразумел! Да, правильно, золото не зеленеет от времени, как бронза, и не чернеет, как серебро… Но золотым ножом ничего не разрежешь, сабель или шпаг из него не выкуешь, оно может пойти только на украшение их рукоятей… Это я говорю к тому, что для всех этих завоевателей, если бы не требования их владык, золото само по себе не было бы уж такой лакомой приманкой… Да вспомните о трех мореплавателях, имена которых прогремели на всю Европу! Алонсо Охеда, Хуан Коса и Америго Веспуччи снарядили за свой счет экспедицию и отплыли из Испании к Венесуэле. Отправились они в путь 20 мая 1499 года, а вернулись в июне 1500 года с грузом красильного дерева. Распродав его, они покрыли издержки да еще заработали на этом немало! А ведь потом этот самый Охеда прославился своей жестокостью, когда ради благосклонности государей он стал отнимать золото у индейцев. Подумать только – индейцы ценили золото только за красоту и блеск и с радостью отдавали его белым людям в обмен на грошовые побрякушки! Впрочем, шпагу из золота можно выковать, я сам видел такую у одного португальского капитана, побывавшего в Новом Свете… Но это было не оружие, а игрушка.
      В дверь библиотеки неожиданно постучались.
      – Сеньор Франческо, – доложил, стоя на пороге, садовник Хосе, – вас спрашивает какая-то женщина из Палоса…
      – Молодая? – опережая Франческо, задал вопрос Эрнандо.
      – Не сказать, чтобы очень молодая… Красивая… А с ней ее муж и брат. Брат сам – как обезьянка, но все же какое-то сходство с сестрой есть… Боятся зайти: ночью был дождь, дороги развезло… Просят сеньора Франческо спуститься к ним… Ноги, мол, у них грязные.
      – Пригласи гостей сеньора Франческо к нам в библиотеку. И передай Тересите, что сегодня у нас будут обедать не трое, а шестеро…
      Сын адмирала широко распахнул дверь библиотеки. Женщина из Палоса с мужем и братом? Кто бы это мог быть?
      И когда в комнату вошла высокая, красивая, смуглая и черноглазая женщина, Франческо все еще был в недоумении. Следом за ней появился ее муж. Но как только за ним не вошел, а как-то прошмыгнул маленький кудрявый брат, Франческо не мог сдержать радостное восклицание:
      – Педро Маленький! Дружок! Как ты сюда попал?!
      – Простите, сеньоры, – обратился к гостям хозяин дома, – прежде всего разрешите представиться сеньоре…
      – …Марии, – подсказала женщина. – Только никакая я не сеньора, а просто Мария. А это мой муж, Таллерте… Братишку вам представит сам сеньор Франческо…
      – Уже представил, – улыбаясь, заметил сын адмирала. – Как я догадываюсь, это именно о нем рассказывал мне сеньор Франческо прошлой ночью… Это, наверно, Педро, прозванный «Маленьким», товарищ сеньора Франческо по «Геновеве»…
      – А вот у нас на «Геновеве» Франческо никто сеньором не обзывал, – обнимая и целуя товарища, бормотал Педро Маленький. – Если бы не ты, меня в Севилью не отпустили бы! Пакет у тебя, Таллерте?
      Муж Марии бережно вытащил из-за пазухи небольшой, завернутый в платок пакет. Развернул и подал Франческо. Надпись «Франческо Руппи» ни о чем не говорила. Если бы письмо было от сеньора Гарсиа (а он пообещал, что напишет в Севилью), то Франческо опознал бы это немедленно. Даже в этих двух коротких словах буквы эскривано то подпрыгивали бы, выбиваясь кверху из строки, то валились бы вправо или влево.
      Почерка капитана и сеньориты Франческо не знал. Осмотрев пакет со всех сторон, он со вздохом положил его на стол. Понимая, что другу его не терпится узнать обо всех палосских новостях, сеньор Эрнандо обратился к гостям:
      – Поскольку письмо сеньору Франческо так срочно доставлено в Севилью, я считаю, ему следует тут же с ним ознакомиться… Давайте, мой друг…
      Сеньор Эрнандо не договорил, так быстро Франческо сорвал с пакета печать.
      – Пишет сеньор пилот, – поглядев на подпись, сказал он огорченно. – А о чем пишет, мы сейчас узнаем!
      – Да я и сам мог бы тебе все это рассказать и без письма, – заявил Педро Маленький. – Просто пилот знает, что в Севилье у меня сестра, и зять, и племянники и что не виделся я с ними больше четырех лет. И когда-то, еще до того, как мы пришвартовались в Палосе, сеньор пилот пообещал мне, что, если «Геновева» задержится в Палосе надолго, он отпустит меня в Севилью повидаться с родными… А тут – на тебе: «Геновева» наша отплывает куда-то, и все это – по императорскому соизволению!.. Как узнал я это, так стал просто сам не свой. «Нет мне счастья, сеньор пилот», – говорю. А он вдруг ка-ак хлопнет себя по лбу: «В Севилью? Да ради бога, поезжай! Письмо наше Руппи передашь… А о тебе – уж прости, Педро, – я ведь забыл! Знаю давно, что в Севилье матушка нашего Катаро одна-одинешенька осталась, вот я и предложил ему туда съездить».
      – Катаро? – переспросил Франческо. – Я как будто всех матросов знаю…
      – Да это Рыжий, Рыжий! Его только так и зовут на «Геновеве»… Да, – продолжал свой рассказ Педро Маленький, – Рыжий отказался наотрез: мол, если ему дадут три месяца срока, он поедет… Ему нужно дом перекрывать. А на три месяца пилот его не пустил. Меня отпустил на три недели. А сам пилот поднялся в среднюю и тотчас письмо тебе накатал…
      – А я уж так, по-товарищески, предложил Рыжему, – добавил Педро Маленький: – «Передай со мной деньги своей матушке… А мы с сестрой навестим ее, о тебе ей расскажем…» И Рыжий (мне даже обидно стало) как захохочет! «Ты, говорит, еще по дороге в Севилью мои деньги пропьешь!» А твои ведь я не пропил, Франческо!
      Выкладывая на стол три стопки по пять золотых, Педро Маленький добавил:
      – Эти деньги мне сам сеньор капитан велел передать тебе…
      – Деньги? Мне? За что? – и удивился и огорчился Франческо. – Я ведь, как и все, получил жалованье, когда мы прибыли в Палос. Капитан, правда, шутя сказал, что и за белье и за одежду мы в расчете. Ну, пилот подсчитает… Впрочем, в письме, наверно, все объяснено…
      Письмо пилота было короткое и деловое:
      «Руппи, ждем, что ты вернешься в Палос с Педро Маленьким. Времени осмотреться и закончить свои дела у тебя будет достаточно. Деньги, по распоряжению сеньора капитана, пересылаю. Пятнадцать золотых. В случае, если планы изменятся и мы с тобой разминемся, сундучок твой оставим в венте у того славного малого, что тебя лечил. Он же сообщит, куда мы двинемся. Сеньор капитан рассчитывает, что из Валенсии до Палоса он доберется на лошадях… Капитаны кораблей не соглашаются на не нужные им остановки. А дальше в путь мы отправимся уже с тобой. Но возможно, что и тебе придется догонять нас на лошадях, возьми и Педро Маленького с собой. Денег не жалей: те четыре карты, что ты выгравировал на меди, с лихвой все окупили. Надеюсь, что скоро свидимся. С приветом – Винсент Перро».
      Гости попросили у хозяина разрешения осмотреть его сад. Уж очень много толков ходит о нем в Севилье!
      Сеньор Эрнандо переглянулся с Франческо: тогда, пожалуй, до обеда у них еще останется время поработать в библиотеке.
      Выйдя в столовую, хозяин дома удивился: к обеду стол был накрыт всего на три прибора…
      «Неужели Хосе, который всегда оказывает внимание моим гостям, кто бы они ни были, на этот раз изменил своим правилам?»
      Гостей, которых Хосе уже давно увел полюбоваться делом его рук, в саду видно не было. И, только подойдя к кухонному домику, сеньор Эрнандо услышал голоса и смех. За большим столом сидело пятеро человек. Тересита потчевала всех рыбой и похлебкой, а на обязанности Хосе лежало управляться с мясом и вином.
      – Сеньор Эрнандо, – обратился Хосе к хозяину, – я перерешил по-своему, уж вы не гневайтесь! Гости и так благодарны вам за внимание. Но на кухне, без стеснения, они пообедают с большей охотой…
      – А для кого же ты поставил третий прибор в столовой? – осведомился сеньор Эрнандо.
      – Эх, опять я не сообразил толком! – огорченно произнес садовник. – Пойду-ка поставлю четвертый прибор. Вот они говорят, – Хосе кивнул на гостей, – что уже больше двух недель назад прибыл из Индий сеньор Диего… Вице-король… Я-то краем уха слыхал об этом, да побоялся вас тревожить… Два раза ведь за последние годы приезжал из-за океана сеньор Диего, и я два раза напрасно ставил для него прибор… А он заглянет на минутку к брату – и все! Но вот сейчас Таллерте говорит, что на одном корабле с вашим братом прибыл в Испанию отец Бартоломе. Уж он-то не упустит случая повидать сына своего друга! Может, на этот раз и сеньор Диего, постыдившись отца Бартоломе, окажет нам такую честь…
      Сеньор Эрнандо хотел было что-то сказать, но только махнул рукой, а Хосе тут же поспешил в столовую.
      Таллерте смущенно пояснил хозяину дома:
      – Может, это я понапрасну потревожил человека, вы уж не обессудьте, сеньор Эрнандо! Бывает, конечно, что и ошибаемся мы… Но оружейники иной раз о новостях раньше всех узнают… Вот, к примеру, еще до приезда императора приходит ко мне какой-то, по всему видать, человек не из простых… Велит мне шпагу наточить да и кинжал привести в порядок. «Так, говорит, все наостри, чтобы я мог гентское брюхо разом проткнуть!» А я работаю себе, верчу точильное колесо, а на заказчика даже не смотрю. А тут еще один, не хуже первого, является… Тоже по одежде, видать, знатный. «Готовишься?» – спрашивает он первого. А тот ему: «Да, если каша заварится, оружие надо в порядке держать»… А о какой каше идет речь, мне и невдомек… А недели не прошло, и каша заварилась!
      – И чего болтать лишнее! – с сердцем промолвила Мария. – Не нам эту кашу расхлебывать!
      – Да я ничего, – смущенно отозвался Таллерте. – Просто хочу объяснить, что при каком-нибудь «высокопоставленном» никто бы и не проговорился. А оружейник – что? Такой, мол, и не поймет даже, что к чему! Вот и третьего дня приходят ко мне в мастерскую разом три сеньора. Я им шпаги и ножи точу да еще один меч – обоюдоострый. Такого меча я давно не видал… Точу, а они толкуют меж собой: «Ох, приехал уже две недели назад этот поп, Лас Касас! – говорит один. – И ведь никакая погибель его не берет! Да еще с ним этот вице-король Индий на одном корабле приплыл. Теперь пустились они по всем королевствам императора искать… Так из города в город будут странствовать… Люди они – и поп и вице-король, – конечно, разные, но все равно нашим родичам за океаном ни от одного, ни от другого никакой радости». А я вроде ничего не слышу. Со шпагами и кинжалами покончил, уже за меч принимаюсь… Ох, и меч же это был! Красота! Но краем глаза вижу: один из них другому на меня моргает. А третий хоть бы что! Просто так и выкладывает мне, простому оружейнику: «Эй ты, как тебя! Мирная жизнь тебя ведь тоже не устраивает, а?» Ответа моего он, видно, и не ждал, уже повернулся к выходу. А я ему вдогонку говорю: «Давно, сеньор, мы в Испании как будто и не воюем, а вот мира настоящего у нас нету… Ну, про Италию я и не толкую: про тамошние войны мы еще от дедов и прадедов слыхали… А ведь у нас-то, сеньор, тоже мира настоящего нету!» А они все трое как захохочут. «Вот умник, – кричит этот уже у выхода. – Мира у нас нет! И, хвала святой деве, не будет!» Хоть бы они матерь господню к своим грязным делам не примешивали, – помолчав, добавил Таллерте со вздохом.
      – Договоришься ты когда-нибудь до такого, что и сам ты и мы с ребятами сгинем! – на этот раз уже печально произнесла Мария. Услыхав скрип двери, она обернулась к входящему Хосе: – Хоть бы вы немного его язык удержали!
      Педро Маленький, который до сих пор не принимал участия в беседе, вдруг отозвался сердито:
      – Ты, Мария, с детства какая-то запуганная! Таллерте, где не надо, ничего лишнего не скажет. Рассуди ты своим бабьим умом, где мы сейчас находимся! Ведь ты по дурости вот каких людей обидела! Уж я болтун, чего скрывать, это все знают… А ты не болтовней, а молчанием своим можешь человека обидеть!
      Сеньор Эрнандо с интересом глянул на брата Марии.
      «А ведь этот задиристый, грубоватый Педро Маленький действительно достоин того уважения, с которым отзывается о нем Франческо. И он обязательно отыщет когда-нибудь свою собственную страну Офир!..»
      – Кто же они были, ваши заказчики? – спросил он у Таллерте, опасаясь, как бы Педро снова не накинулся на сестру с упреками. – Местные это были люди, кастильцы или леонцы? Неужели народ в Испании, едва оправившись после гранадской войны, снова ждет не дождется каких-то новых бед!
      – Э-э-э, сеньор Эрнандо! – отозвался садовник. – Народ – это одно, а император и его солдатня – совсем-совсем другое. И мы с вами это очень хорошо знаем…
      …На этот раз четыре прибора в столовой дожидались гостей не зря. Еще не завечерело, а от отца де Лас Касаса из венты, где он остановился, прибыл слуга с известием:
      «Отец Бартоломе и вице-король Индий дон Диего Колон сегодня же прибудут к сеньору Эрнандо к ужину, как только спадет жара».
      Эрнандо уговорил Франческо перекусить. До захода солнца было еще далеко.
      Франческо со вздохом пожалел, что не пришлось ему пообедать на кухне с гостями. Дело в том, что, оказывается, Таллерте и Мария привезли ему гостинец.
      – Вино собственного виноградника, – шепнул ему на ухо Хосе, – да как увидели, какая в библиотеке роскошь всюду – мрамор да золото, – так и застеснялись: уж больно бедным показался им их подарок!
      Но дело тут было, конечно, не в вине. Просто Франческо рассудил, что после долгой разлуки и дону Диего, и отцу Лас Касасу, и сеньору Эрнандо, конечно, следовало бы поговорить втроем, без посторонних.
      Однако получилось так, что и сеньору Эрнандо и самому Франческо пришлось взять на себя все заботы по приему гостей.
      Поначалу Хосе держался героем, но вот лицо его вдруг из румяного превратилось в какое-то сизо-малиновое, всё стало валиться у него из рук. Он разбил любимую чашу сеньора Эрнандо, опрокинул кувшин с каким-то драгоценным вином, не то с хиосским, не то с мальвазией, но все это сеньор Эрнандо перетерпел бы… Перетерпел бы даже то, что садовник все время бормочет себе что-то под нос. Ведь чтобы понять его, надо было бы долго и внимательно прислушиваться. Однако чем дальше, тем воркотня старика становилась громче и назойливей… То он болтал что-то о сеньоре Диего, который и мизинца сеньора Эрнанро не стоит, то хохотал беспричинно.
      В конце концов пришлось призвать на помощь Таллерте с Марией и Педро. Вместо Педро явилась Тересита.
      – Вот сколько я живу здесь, – пояснила она, – а пьяным нашего Хосе не видывала. В погребе у нас вина вдосталь, но Хосе такой человек, что скорее себе руку отрубит, чем тронет что хозяйское! Но вот не хотелось ему гостей сеньора Франческо обидеть: они ведь привезли молодое вино этого года… Ну как не попробовать! Даже я его чуть пригубила. Вино кислое, как раз в такую жару, думаю, пригодится. Хотела бы еще выпить, но вижу – Мария качает головой, и я пить больше не стала… Не пила и Мария…
      Бедная гостья, покраснев до слез, оправдывалась:
      – Ведь молодое вино – оно со своим нравом! Кто не знает, не поймет. Хлебнешь его – ну крепости никакой! Разбирает оно только время спустя… А Хосе, я думала, человек опытный, во всем этом больше моего разбирается. Знает, когда пить, когда не пить, жизнь-то он большую прожил! И неужто у сеньора Эрнандо никогда молодого вина не подавали? И ведь вот как нехорошо получилось!
      – А где наш Педро Маленький? – озабоченно осведомился Франческо.
      – А что ему делается! – сердито отозвалась Тересита. – Напился до того, что стал ко мне свататься, а я ему в матери гожусь. Мол, таких красавиц, как я, он в жизни не встречал… Разве что есть у них на корабле какая-то красавица, но до той, как до звезды, не дотянуться.
      Эрнандо оглянулся было на Франческо, но тот, смеясь, подал ему знак рукой – на этом, мол, разговор о Педро можно закончить.
      – Отправили спать моего дружка? – только спросил он и посоветовал там же, под каштаном, уложить и Хосе.
      Мария обрадовалась:
      – Вот-вот, проснутся они уже со свежими головами… Может, и не вспомнят про болтовню свою.
      – Теперь такое дело, сеньор Эрнандо, – озабоченно сказал Таллерте. – Хосе еще не сильно разобрало, когда он поведал мне, что для приема отца Лас Касаса хватило бы и его с Тереситой… А ведь брат ваш как-никак вице-король! У него, как говорит Хосе, двенадцать человек за столом прислуживают… Мы с Марией, может, не такие уж и расторопные, но кое-какую помощь Тересите оказать сможем.
      – А я! – отозвался Франческо. – Я тоже могу вспомнить старину и, как подобает умелому слуге, прислуживать за столом. В Генуе мы с моим другом Орниччо часто принимали гостей сеньора Томазо… Думается, что сеньор Диего не запомнил меня… Да и не видались мы с ним уже много лет…
      Не хотелось Франческо садиться за стол с высокопоставленными, как выразился Таллерте, но Эрнандо глянул на него с такой укоризной, что он тут же отказался от своего намерения.
      Однако помогать на кухне Тересите справляться с вертелом или таскать из погреба тяжелые бочонки Эрнандо запретить ему не мог…
      А вот Таллерте оказался таким знатоком в приготовлении приправ, что Тересита усомнилась в том, что он всю жизнь был оружейником.

      Заботливо оглядев накрытый для гостей стол и улыбнувшись тому, как Мария безуспешно старается застегнуть не сходящийся на ее талии праздничный передник Тереситы, Эрнандо вдруг отозвал Франческо в сторону:
      – Вы, вероятно, уже знаете, что наш отец Бартоломе вступил в доминиканский орден?
      Если бы сейчас внезапно грянул гром, если бы огонь, вырвавшись из печки, вдруг захлестнул всю комнату, это не так ошеломило бы Франческо, как слова его друга.
      Ведь и от самого Эрнандо, и от сеньора Гарсиа, и от попутчиков по дороге в Севилью, да и от того же садовника Хосе Франческо знал, как эти люди чтут чистоту, честность и непреклонность отца Бартоломе де Лас Касаса!
      Не щадя себя, отец Бартоломе несколько раз пересекал океан, чтобы принести жалобы на несправедливые и жестокие действия испанцев в Новом Свете! Утомленный, еще не оправившийся после качки, мог он предстать перед властителями Соединенного королевства, чтобы заступиться за индейцев, вымирающих от непосильной работы, от жестокости завоевателей, от голода… В первый раз в Испании услыхали именно от отца Бартоломе, как невинных людей «поджаривали» на кострах, чтобы выпытать у них, где следует искать золото… Такие жалобы он неоднократно приносил сначала королю Фердинанду, потом – его безвременно погибшему зятю, Филиппу Красивому, и вот сейчас – императору… С каким волнением дожидался Франческо минуты, когда он сможет благоговейно поцеловать руку этого чистого и смелого служителя церкви!..
      И вдруг – это предупреждение Эрнандо!
      Следовательно, отец Лас Касас сознательно, будучи уже в летах, вступил в этот пользующийся недоброй славой орден!
      Доминиканский орден – самый беспощадный из всех монашеских орденов. Это именно доминиканцы пристально следят за людьми, замеченными в малейшем отклонении от учения святой католической церкви, для того чтобы, улучив момент, послать их на костер.
      «Что говорил об этом ордене сеньор Гарсиа? – старался припомнить Франческо. – Говорил, что, возможно, был прав Доминико де Гусман. Основав орден, он посвятил его своему патрону – святому Доминику. На монахов ордена он возложил трудные задачи… Им предстояло бороться с распространением учения секты альбигойцев, отрицающих и чистилище, и ад, и божественную сущность помазанников господних на святом римском престоле… Возможно, что в том трудном для христианства XIII веке у основателя ордена была насущная потребность действовать таким образом… Но сейчас! Ведь о тезисах, вывешенных еретиком Лютером, в Испании мало кто знает… И разве дело монашеского ордена брать на себя обязанности предателей и палачей?!»
      Так именно рассуждал сеньор Гарсиа, но у Франческо не было случая задуматься над его словами…
      Подняв голову, он встретился взглядом с Эрнандо.
      – Мне кажется, я читаю ваши мысли, – сказал Эрнандо. – Я заметил, как вы помертвели, услыхав, что отец Бартоломе – доминиканец… Но поймите: все хорошее, что мы знаем о нем, так при нем и осталось… Мне думается, что и в орден этот он вступил для того, чтобы ему легче было бороться за судьбу и жизнь индейцев…
      Эрнандо помолчал некоторое время.
      – Совесть моя мне подсказывает, что я прав, – произнес он решительно. – Посудите сами: останься он просто принявшим духовный сан Бартоломе де Лас Касасом, дворянином из Севильи, сопровождавшим в качестве капеллана отряд Панфило де Нарваеса в походе того на Кубу, слова его не приобрели бы такого значения, как сейчас… А ведь впервые на Кубе отец Бартоломе и столкнулся с ужасами конкисты. И, отказавшись от энкомьенды и приняв духовный сан, он понимал, что все же не добьется своего. Вступая в орден, отец Бартоломе отлично знал, какие слухи ходят в народе о жестокости доминиканцев… Скажу по секрету, – добавил Эрнандо, улыбаясь, – что и о других монашеских орденах в народе не лучшего мнения…
      И об этом Франческо был хорошо осведомлен много лет назад – еще в бытность свою за океаном. И бенедиктинцы, и францисканцы, и доминиканцы были одинаково ненавистны всем честным людям!
      – Простите, Эрнандо, – сказал он смущенно, – секретарь моего господина, адмирала, как-то произнес одну фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах: «Весь цвет инквизиторов – это в основном монахи ордена доминиканцев».
      – Он прав был, этот секретарь, – согласился Эрнандо, – но опять-таки «псов господних» побаиваются и молодой император, и весь его двор, возможно, иной раз и его святейшество папа… Вот это и придает особую силу проповедям отца Бартоломе! Конечно, у него много врагов и в Испании и за океаном, как у каждого кристально чистого да еще смелого человека… Но я рад сказать вам, – продолжал Эрнандо, – что там, за океаном, отец Бартоломе оказался в своих воззрениях не одинок! С такою же горячностью, с таким же самоотвержением отстаивают права, а зачастую и жизнь индейцев и высокообразованный Педро де Кордоба, и Бернарде де Санто Доминго, и в особенности Антонио Монтесино… Все они, как и отец Бартоломе, выученики наших «Иберийских Афин» – Саламанки… И заметьте, Франческо, что все они трое, так же как и отец Бартоломе, – доминиканцы. Словом, не печальтесь: Бартоломе де Лас Касас, и вступив в доминиканский орден, остался тем же Лас Касасом, которого мы знали всю жизнь.
      Эрнандо раздвинул занавеси на окнах.
      – Жара понемногу спадает. Пожалуй, скоро прибудут наши гости… Приезд твоего дружка Педро Маленького пришелся нам как нельзя более кстати… Вернее, приход его зятя и сестры… Ведь брат Диего и не знает еще, что на время постройки библиотеки я решил перебраться в этот домик только с Хосе и Тереситой… Надо сказать, что и зодчие, и мраморщики, и скульпторы, и резчики по дереву потрудились над библиотекой отлично, но слугам моим, убиравшим всяческий строительный мусор, досталась не самая интересная, а поэтому самая утомительная работа… Вот я и отпустил их на неделю по домам… Все мои здешние друзья об этом осведомлены… Но Диего, боюсь, будет неприятно поражен… А вы, Франческо, из-за отца Бартоломе не огорчайтесь, – добавил Эрнандо. – Увидите его, и все ваши печальные мысли развеются!
      И все-таки на душе у Франческо было неспокойно. Но сейчас он думал уже не об отце Бартоломе… Думал он совсем о другом.
      Во-первых, неизвестно, в каком настроении прибудут гости. Явятся они, надо думать, после приема у императора. А ведь даже сам Эрнандо удивлялся, что в Палосе Карл Пятый был столь доступен… Каков он будет в Севилье, трудно предугадать… Во-вторых, еще одно соображение тревожило Франческо. Сеньор Диего свиты своей из-за океана, конечно, не вывез, но для большей внушительности он мог пригласить к брату кое-кого из знатной родни своей супруги.
      Делиться с Эрнандо этими мыслями и сомнениями Франческо, понятно, не стал. Однако, когда на улице, ведущей к реке, раздался конский топот, шум, говор, приветственные возгласы, Эрнандо, приставив к кухонному домику лестницу, быстро взобрался на его крышу.
      – Едут! – крикнул сверху Эрнандо.
      И, уже спустившись на землю, добавил:
      – Едут к нам только двое… Вот и отлично!
      Очевидно, Эрнандо одолевали такие же размышления, как и его друга.
      Когда Франческо, дав гостям и хозяину поговорить обо всем на свободе, после троекратного зова Эрнандо наконец вошел в столовую, Диего Колон поднялся ему навстречу:
      – Франческо Руппи! Эрнандо почему-то вообразил, что я вас не помню и не узнаю… Конечно, узнать в этом красивом и статном муже мальчишку-грумета или даже юношу с чуть пробивающимся на щеках пушком было бы затруднительно. Но как только брат назвал мне вас, я тут же припомнил все… Люди, близкие моему дорогому отцу, не могут быть для меня чужими!
      Обняв Франческо, дон Диего поцеловал его в обе щеки.
      – Однако я помешал вам поздороваться с отцом Бартоломе, – добавил он, отступая в сторону.
      Очевидно, Эрнандо успел кое-что рассказать отцу Бартоломе о Франческо, потому что святой отец не протянул ему руки для поцелуя, как полагалось бы, а, улыбаясь, обнял Франческо за плечи.
      – Я рад, – сказал он ласково, – что у Эрнандо появился такой друг!
      Два наблюдения, сделанные Франческо за ужином, надолго ему запомнились. Ему случалось встречаться с доминиканцами… Очевидно, это были люди разные, но что-то все же как бы роднило их всех… К счастью, за столом и хозяин и гости только изредка обращались к нему с каким-нибудь вопросом или любезно приглашали отведать то или иное особо удавшееся Марии с Тереситой блюдо. Главные темы беседы за столом были уже, очевидно, исчерпаны…
      «Доминиканцы»… «Псы господни»… – сам с собою рассуждал Франческо. – Чаще всего мне встречались доминиканцы – худощавые люди с суровыми, но отнюдь не изможденными лицами, с плотно – в ниточку – сжатыми губами… Отца Бартоломе худым никак нельзя назвать… А руки его, правда сильно загорелые, но полные и даже с ямочками напоминают женские…»
      Но вот гость повернулся к хозяину дома, и Франческо увидел его гордый орлиный профиль… А когда отец Лас Касас мимоходом глянул на Фрапческо, тот, ни в чем перед этим доминиканцем не провинившийся, почувствовал, что этот темный, горячий взгляд пронизывает его всего насквозь. Он тут же представил себе отца Бартоломе на кафедре, обличающего своих недругов…
      Ужин был наконец закончен. Мария с Тереситой почти бесшумно убрали грязную посуду и расставили на столе замечательные – мавританской выделки – чаши и кувшины, сейчас наполненные прохладительными напитками, которыми так славится Севилья.
      Занятый своими мыслями, Франческо не следил за беседой, ведущейся за столом, и вздрогнул от неожиданности, когда отец Бартоломе обратился к нему:
      – Простите, сеньор Франческо, мы толковали о поразительном сходстве молодого вице-короля с его отцом. Вы ведь знавали адмирала в его лучшие годы, не так ли? Вам, думается, легче, чем нам, судить о сходстве с ним его старшего сына.
      «Боже мой! Лучше бы отец Лас Касас не задавал такой трудный вопрос!»
      Встреченный доном Диего на пороге столовой, Франческо и не разглядел его как следует. Все его мысли были заняты отцом Бартоломе. И только сейчас он попытался сравнить Диего, которого знавал когда-то, с тем, которого видел сейчас. Первое, что бросилось ему в глаза, были руки вице-короля, как бы устало отдыхающие на столе. И сейчас без долгих размышлении Франческо мог признать, что руки дона Диего были в точности такие же, как и у Кристобаля Колона… Те же утолщения на каждом суставе каждого пальца! То, что в свое время свело в могилу отца, не пощадило и сына…
      Заметив, как пристально разглядывает Франческо его руки, Диего Колон усмехнулся:
      – Мне думается, что в лучшие свои времена отец мой еще не страдал, как я, от подагры…
      Как хорошо! Франческо может, не кривя душой, возразить наследнику адмирала:
      – О нет, дон Диего! Даже в лучшие свои годы господин мой адмирал уже очень страдал от этой болезни! Во время особо мучительных приступов, – добавил Франческо, – господин, приказав мне завернуть обе его руки в кошачьи шкурки, с мужеством переносил страдания и продолжал диктовать мне свои заметки… Ведь во время приступов пальцы иной раз совершенно ему не повиновались!
      «Хорошо бы, чтобы ни отец Лас Касас, ни дон Диего не задавали мне больше никаких вопросов», – подумал Франческо.
      Но дон Диего, так же криво усмехнувшись, спросил:
      – Надеюсь, что на этом мое сходство с отцом не кончается?
      Да, на этом сходство сына с отцом – увы! – не кончалось! Та же не румяная, не загорелая, а какая-то красноватая кожа, оттененная красиво вьющимися, почти совершенно седыми волосами, гордая посадка головы, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки дона Диего, – все это очень подчеркивало сходство сына с отцом… Но боже мой, и морщины и обильная седина появились у адмирала Моря-Океана, говорят, только после того, как его в трюме корабля, в оковах, доставили в Испанию! С той же поры Кристобаль Колон, очевидно выполняя какой-то обет, на людях появлялся только в рясе францисканца…
      Эрнандо со свойственной ему проницательностью понял, что при дальнейших расспросах его друг будет поставлен в затруднительное положение.
      – Диего, да послушал бы ты, как о твоем сходстве с отцом толковала покойная кормилица покойного принца Хуана! Эта добрая и смелая женщина, с такой любовью и уважением относившаяся к нашему отцу, и нас никогда не оставляла своими заботами… И кому она толковала об этом сходстве?! Самому его королевскому величеству! (Император Карл Пятый в ту пору был еще только королем Карлом Первым.) «Посмотрели бы вы, ваше величество, как набожные люди крестились, встречаясь с наследником адмирала!» – внушала она молодому монарху «Хвала господу! – говорили люди. – Сын так разительно походит на отца! Разве это не сам господь бог напоминает вашему величеству, что вы должны вознаградить сына за все испытания, перенесенные его отцом!»
      Несмотря на отговорки отца Бартоломе, хозяину дома все же удалось уговорить его прилечь отдохнуть в опочивальне, самой прохладной комнате этого «дворца».
      – Да, отец Бартоломе вполне заслужил свой отдых! – заметил дон Диего. – Если бы не он, Карл, возможно, снова как-нибудь отвертелся бы от прямого ответа… Весь в свою бабку! И мне снова пришлось бы ни с чем отправляться за океан и спустя какое-то время снова возвращаться сюда… Или здесь месяцами дожидаться приема императора, надоедая Эрнандо своими жалобами и отвлекая его от работы… Не так ли, милый брат?
      – Мне ты нисколько не надоедаешь, – отозвался Эрнандо, – но императору твои жалобы могут надоесть… И, прости меня, – мягко улыбнувшись, добавил Эрнандо, – отдых отец Бартоломе заслужил не только потому…
      – Да, конечно, я просто неправильно выразился, – смущенно перебил его дон Диего. – Что касается жалоб, которые я приношу императору, то я ведь упрекаю не его, а его стряпчих и законников!
      – Милый мой брат, послушайся наконец моего совета, – помолчав минуту, очень серьезно промолвил Эрнандо. – Уверяю тебя, что ни здесь, ни за морем без императорского соизволения никто из его подчиненных действовать не будет! Отца Бартоломе, а заодно и тебя Карл выслушал благосклонно, потому что отец Лас Касас жалуется на энкомьендеро и просит освободить индейцев от рабской доли… А императору это на руку. Но хочет он добра не индейцам, а заботится о пополнении государственной казны. Чем скорее отец Бартоломе добьется освобождения индейцев от их жестоких хозяев, тем легче будет императору навести свои порядки за океаном… А что касается твоего недовольства слугами императора, то от души должен сказать: чем меньше жалоб ты будешь изливать перед Карлом, тем полезнее будет для тебя!
      – А эти десять тысяч дукатов, которые я дал ему вперед, не будучи еще уверен в том, что стану получать с моих плавильных заводов на Эспаньоле обещанное золото!
      – Те деньги давно истрачены, – коротко ответил Эрнандо. – А золото с заводов тебе поступает…
      – Ты, Эрнандо, безусловно умнее и рассудительнее меня… Даже за океаном ходят толки, что ты самый образованный человек в Испании! – Снова на губах дона Диего появилась усмешка. – И по справедливости, – продолжал наследник адмирала, – я должен был бы тебя послушать… Но то, что творят императорские законники, следует назвать не юриспруденцией, а крючкотворством! Если они правы сейчас в том, что должности и звания не могут быть передаваемы по наследству, то почему же они в свое время не удержали испанских монархов от выдачи нашему отцу верительных грамот? Почему они тогда не напомнили их высочествам о законе 1480 года… Кстати, закон этот запрещает передачу по наследству только судебных должностей… Боюсь, что вы с этим законом незнакомы, сеньор Франческо, но Эрнандо может вам подтвердить мою правоту! И мне хотелось бы услышать ваше мнение…
      – Милый Диего, – сказал Эрнандо, – сеньор Франческо мало сведущ в хитростях или ухищрениях императорских законников, и мы понапрасну тратим время на такие разговоры. Ведь от того, что мы думаем, ничто не изменится… Важно то, что думает и чего хочет император. А уж облечь его желания в нужную форму его законники безусловно смогут! Давай, Диего, лучше расскажи сеньору Франческо о том, как твое умение владеть шпагой открыло тебе путь в отряд личной охраны короля Фердинанда…
      – Ну, этим я хвастать не стану, – ответил дон Диего. – Я-то был тогда при шпаге, а эти напавшие на меня мальчишки – без какого бы то ни было оружия!.. Я лучше расскажу сеньору Франческо о моем столкновении с племянником герцога Альбы… Но пока разрешите мне закончить мою мысль. – Помолчав, дон Диего произнес с грустью: – Не знаю, будут ли закреплены за мною и моими потомками титулы нашего отца по наследству, однако отцовская настойчивость мне именно по наследству все же досталась. И этого я пороком не считаю!
      «Возможно, что именно такая настойчивость и погубила адмирала! – с горечью подумал Франческо. – Но дай господи, чтобы она не погубила и его сына!»
      Франческо и не заметил, как он тяжело, прерывисто вздохнул… Ему было очень жаль старшего Колона… Одни эти руки, не лежащие, а точно с трудом уложенные на столе! Все, что Франческо раньше слыхал о вице-короле Индий, о его заносчивости, о его презрении к людям, стоящим ниже его, так разительно не походило на явную скромность и уступчивость Диего, которую Франческо наблюдал сейчас…
      …Ну, понятно, к отцу Бартоломе де Лас Касасу Диего трудно было бы относиться иначе… Эрнандо, которого и дон Диего, очевидно, считал одним из самых умных и образованных людей Испании, конечно, вполне заслужил доброе отношение старшего брата… Но так же внимательно дон Диего отнесся и к самому Франческо, хотя никаких титулов или просто заслуг за тем не числилось.
      Чем дольше думал обо всем этом Франческо, тем явственнее для него становилась несправедливость распространяемых о доне Диего слухов. Очевидно, уже одно это звание «вице-король» позволяло завистникам заподозрить наследника адмирала в высокомерии…
      – Диего, мы ждем! – улыбаясь, сказал сеньор Эрнандо. – Расскажи о своем столкновении с родственником герцога Альбы! – И, повернувшись к Франческо, пояснил: – Знаете, мой друг, столкновения с такими высокопоставленными лицами не всегда проходят для обидчиков бесследно…
      – Небольшой след на мне, правда, остался, – сказал дон Диего тоже с улыбкой, – но отделался я только легкой царапиной. А брат Марии удостоверился: шпагой я владею лучше его…
      Тут только Франческо вспомнил, что супруга дона Диего, донья Мария де Толедо, приходится племянницей герцогу Альбе и, очевидно, – сестрой молодому сеньору, явно вызывавшему дона Диего на поединок…
      О браке дона Диего тоже ходило много толков и в Испании и за ее пределами… Сын адмирала, мол, только потому и посватался к донье Марии, что рассчитывал найти защиту и поддержку в братьях ее отца – всемогущем герцоге Альбе и герцоге Фадрико де Толедо. «А дон Фадрико, – толковали в народе, – крепко держал в руках короля Фердинанда, так как ему предстояло завоевать для Соединенного королевства Наварру».
      Франческо искренне порадовался, узнав, что столкновение между молодыми людьми произошло задолго до сватовства наследника адмирала к донье Марии.
      Мало того: выяснилось, что и произошло это столкновение не по вине дона Диего. В одной из самых узких улиц Севильи заносчивый юнец, как говорится, перед самым его носом, презрительно улыбаясь, остановился и даже чуть-чуть вытащил из ножен шпагу.
      И тут же получил по заслугам.
      Далеко не часто это случается, но именно такое «столкновение» и связало впоследствии обоих забияк дружбой и повлекло за собой знакомство дона Диего с его будущей женой. И не кто иной, как именно ее брат настаивал на браке доньи Марии с вице-королем Индий.
      Вот и верь после этого любителям разносить сплетни!
      Синяя бархатная ночь спустилась над Севильей. Уже не душная, но еще не прохладная.
      – Давай-ка, Эрнандо, полежим, как в юности, под нашим каштаном и поболтаем, но только не об императорах и монахах и даже не о вице-королях, – предложил дон Диего. – Вели слугам вынести одеяла и подушки… Если отец Бартоломе решит заночевать в твоей опочивальне, мы сможем остаться здесь до утра…
      Слуг сеньор Эрнандо не позвал, а сам вытащил в сад целый ворох подушек, одеял, покрывал…
      – Нет, нет, – сказал он брату, который попытался ему помочь. – Ведь сам ты всегда уверял, что я взбиваю подушки и расстилаю постели лучше любого слуги… Сейчас мы все это перетащим под каштан!
      «Каштан! – вдруг с испугом вспомнил Франческо. – Да ведь под каштаном, вероятно, до сих пор отсыпаются Хосе и Педро Маленький! Нет, надо увести хозяина и гостя от каштана подальше».
      – Уважаемые сеньоры, – произнес он, удивляясь своей смелости, – я приметил здесь в саду гораздо более тенистый уголок под развесистым лавром. И каким удивительным ароматом он порадует тех, кому доведется под ним отдыхать!
      – Ну, давайте расположимся под лавром, – согласился дон Диего. – Действительно, даже сюда к нам доносится его ни с чем не сравнимый аромат!
      Сеньор Эрнандо, очевидно, тоже только сейчас вспомнивший о Хосе и Педро Маленьком, потихоньку пожав руку Франческо, поблагодарил его взглядом.
      То ли от запаха лавра, то ли от аромата цветов да, возможно, и от треволнений прошедшего дня Франческо, опустившись на мягкое, душистое ложе, тут же почувствовал, что еще немного – и он задремлет.
      Однако, оглянувшись на Эрнандо, Франческо понял, что хозяин дома тоже не прочь вздремнуть, но крепится, потому что брат его, проделавший столь длительное плавание да еще побывавший на приеме у императора, спать пока не собирается.
      – Знаешь, Эрнандо, – произнес наследник адмирала мечтательно, – мог ли я ожидать, что наше совместное с отцом Бартоломе плавание доставит мне такую радость! Матерь божья, прости мне мои заблуждения! Я ведь совершенно отчетливо представлял себе, о чем будет всю дорогу толковать мне этот человек. Об индейцах, которых белые люди уничтожают сотнями и тысячами, о младенцах, разорванных на куски хорошо обученными испанскими псами, об энкомьендеро, которые заодно с отведенными им участками получили в безвозмездное пользование сотни рабов-индейцев… Я уже слыхал такие речи его на Эспаньоле… Однако опасения мои были напрасными. Думаю, что весь жар своей души отец Бартоломе приберегал для выступления перед императором…
      – А вы присутствовали на этом выступлении? – спросил Франческо.
      – Присутствовал ли я! – воскликнул дон Диего. – Да если бы доступ в королевский дворец не был столь затруднен, на выступлении этом оказалась бы вся Севилья! Люди толпились под окнами дворца, запрудила всю улицу… Может быть, среди них были и доброжелатели отца Лас Касаса, однако те немногие в зале – я это отлично видел – сжимали от злобы кулаки.
      – А император?
      – Карл Пятый, спустившись с возвышения, на котором стоял его трон, подошел к отцу Бартоломе и, сначала поднеся к губам его руку, предложил затем отцу Бартоломе занять место в кресле рядом с его троном. Император предложил монаху кресло, которое обычно занимал герцог Альба!
      – Ты говоришь: император поднес к губам руку отца Бартоломе? – улыбаясь, спросил Эрнандо. – Но ведь это было не так легко: ростом Карл Пятый с нашего Франческо Руппи… Императору самому следовало бы склониться…
      – Как ты любишь шутить при совершенно неподобающих обстоятельствах! – с сердцем перебил его дон Диего.
      …Дон Диего уже заснул. Кажется, заснул и Эрнандо. А Франческо долго еще лежал с закрытыми глазами, обдумывая все происшествия сегодняшнего дня.
      «Всегда ли в доброте можно разыскать зернышко справедливости? – задавал он себе вопрос. – Не доброта ли, говоря по совести, искалечила характер дона Диего? Нет, поначалу сын адмирала был действительно окружен вниманием и заботой, но доброта была здесь ни при чем. Так нужно было государям! И Эрнандо прав: настоящую доброту по отношению к сыновьям адмирала выказывала только бывшая кормилица принца Хуана!.. А донья Мария де Толедо!» – Франческо вспомнились наветы на эту красивую и гордую девушку.
      Как жаль, что он в свое время не рассказал Эрнандо о встрече за столом придорожной венты с тем немолодым, благообразным сеньором… Тот начисто отверг все подозрения по поводу женитьбы вице-короля Индий на Марии де Толедо… Как хорошо этот сеньор пояснил:
      «Этими молодыми людьми руководили только любовь и доброта! К сожалению, – тяжело вздохнув, добавил он, – это очень редкий случай. В знатных семействах, как и в королевских, меньше всего при заключении браков заботятся о чувствах будущих супругов… Это искалечило и мою жизнь, – признался он со столь необычной для испанца откровенностью. – Да, могу допустить, что возможность стать вице-королевой Индий и привлекала отчасти донью Марию де Толедо, но, надо вам знать, в ту пору дон Диего был очень хорош собой, был отважен и, главное, без памяти был влюблен в донью Марию…»
      «А она?» – чуть не задал вопрос Франческо, но воздержался: в венте было полно народу, к их разговору прислушивались… Однако его сосед по столу сам заговорил о вице-королеве:
      «Донья Мария в слезах призналась как-то, что готова отдать свои алмазы, жемчуга и золото, лишь бы врачи вернули ее мужу здоровье… Могу засвидетельствовать, что эти благородные слова были действительно произнесены, – добавил пожилой сеньор, – потому что я прихожусь родным братом лекарю, пользовавшему вице-короля. Сам-то я не лекарь, но четыре дня по поручению брата я не отходил от постели больного… Однако услуги мои и не понадобились: буквально весь уход за своим супругом вице-королева взяла на себя»…
      «Любовь и доброта!» От всего сердца желал Франческо счастья наследнику адмирала. Пускай Эрнандо толкует о том, что Диего обладает какой-то особой способностью действовать себе во вред, но это, очевидно, чрезмерная придирчивость брата к брату…
      Подбив хорошенько кулаком подушку, Франческо так и заснул с улыбкой на губах.
      Еще не открывая глаз, но вдохнув полной грудью ночной аромат цветов и лавра, Франческо обрадовался, что наконец проснулся. Сейчас его уже не будет преследовать этот крикливый, иногда переходящий в нестерпимый визг голос человека, с которым он во сне почему-то ссорился.
      С трудом он раскрыл глаза. До утра было еще далеко. Синее севильское небо все светилось звездами, как бы приглашая Франческо заснуть снова. Потихоньку, чтобы не разбудить соседей, он поправил подушку и, зажмурившись, перевернулся на правый бок.
      И вдруг – о боже! – над самым его ухом снова раздался тот же визгливый голос! Еще не понимая, во сне ли он его слышит или наяву, Франческо через силу открыл глаза. Нет, сейчас этот голос он слышит наяву. И тут же до него донесся шепот Эрнандо:
      – Очень прошу тебя, успокойся. Мне не хотелось бы, чтобы друг мой переменил о тебе мнение. Прошу тебя, Диего…
      Так вот, оказывается, кому принадлежал этот пронзительный голос! Вице-королю Индий дону Диего!
      – И не проси! Что же я, по-твоему, обязан дорожить мнением любого проходимца? Любого матроса? Ты еще, пожалуй, заставишь меня…
      – Обнимать и целовать сеньора Руппи тебя никто не заставлял! – тихо, но строго произнес Эрнандо. – Умоляю тебя, успокойся!
      – Да как же я могу успокоиться? – Дон Диего сейчас говорил так же тихо, как и его брат. – Никогда не забуду! Один из сыновей адмирала расстилает постели в саду! Вице-король Индий пытается ему помочь… А этот матрос потом преспокойно укладывается на приготовленном ложе! Будь поосторожнее с ним… И в библиотеку свою тебе не следовало бы его пускать…
      – Просьба допустить сеньора Руппи пользоваться Королевской севильской библиотекой была подписана Карлом Пятым! – произнес Эрнандо. – Диего, милый, ведь я не враг тебе! Одумайся! Помолчи хотя бы… Я знаю, что на тебя, как и на отца нашего, иной раз «накатывают» эти приступы раздражения… Уверен, что не наступит еще утро, как ты уже раскаешься в том, что так незаслуженно обидел нашего достойного Хосе. Сеньор Франческо, к счастью, спит и ничего не слышит, иначе тебе пришлось бы и ему приносить извинения…
      Франческо лежал очень тихо… Кажется, даже слишком тихо: во сне ведь люди дышат глубже и громче, чем наяву…
      Сейчас и Эрнандо следовало бы помолчать, но, на свою беду, он снова заговорил:
      – Вот, утро еще не наступило, а ты, Диего, как я понял, уже раскаиваешься!
      – У Хосе тоже имеется письмо за подписью императора? – язвительно задал вопрос Диего. – Да ты ведь сам видел, с каким отвращением этот старый дурак отбросил мою руку! Вот до чего доводит твоя манера усаживать слуг за один стол с господами! Да как же ты, мой брат, сын нашего отца, можешь это простить?! А что плохого я сделал? – спросил он, точно в раздумье. – Нет, ты, вероятно, не обратил внимания на слова старика. Он, видите ли, свободный человек! Он, видите ли, помнит, что только у него на родине к дворянам обращались «мосен», а он, мол, уже давно проживает в Севилье… И, главное, сеньор Эрнандо никогда не протягивал ему руки для поцелуя!.. О слове «дон» этот осел, вероятно, никогда и не слыхал! Или просто не в силах был его выговорить!
      То ли вице-король сам хотел раззадорить себя, то ли на него действительно «накатило».
      – Прошу тебя, Диего, либо говори тихо, либо замолчи! – с сердцем произнес Эрнандо.
      – А знаешь, почему он вспомнил об индейцах? – вдруг снова взвизгнул дон Диего. – Видишь ли, я – вице-король Индий, а он – не индеец. Следовательно, не намерен мне подчиняться! Жалко, что ты меня удержал. И еще более я жалею, что оставил в гостинице свой арапник. А то я просто исполосовал бы ему всю спину!
      – Очень хорошо, что ты его не тронул. Ведь он старый, умный, всеми уважаемый человек… Ты не забыл, конечно, что нас обоих он спас от рогов взбесившегося быка… И чем старик перед тобою провинился? Пойми, в темноте он мог принять тебя за отца Бартоломе… И когда ты протянул ему руку, Хосе собрался было ее поцеловать, но, узнав тебя, от неожиданности просто нечаянно выпустил ее из своей руки.
      – Ну хорошо, будь по-твоему… Но ведь я очень ясно объяснил ему, что он должен обращаться ко мне не «сеньор Диего», а так, как надлежит обращаться к вице-королю! – Сейчас дон Диего говорил много тише.
      – Прости меня, Диего, но никак я тебя не пойму! Неужели тебе не ясно, что на веку Хосе ты – второй вице-король, с которым ему довелось встретиться… А к первому он, по простоте душевной, обращался «сеньор Кристобаль».
      Франческо по голосу понял, что друг его улыбается.
      – Пойду-ка я на кухню, утешу нашего Хосе… Ты не возражаешь? – спросил Эрнандо.
      – К сожалению, в этом доме с моим мнением не считаются, – ответил вице-король. – Поступай, как находишь нужным… А я попробую заснуть…
      «Когда он заснет, я потихоньку уйду, – решил Франческо. – А пока неплохо бы решить, что же, в конце концов, представляет собой наследник адмирала… Это все же родной сын моего дорогого господина! Не только внешнее, но внутреннее сходство адмирала с его наследником явно ощутит каждый, кто знал того и другого… Но… – Франческо задумался. – Но ведь и недостатки Кристобаля Колона не умаляли его величия…»
      Дон Диего так же, как его отец, был тщеславен, честолюбив, иной раз – корыстолюбив, часто бывал несправедлив к людям, указывающим ему – ради его же блага – на его ошибки. Так же, как и отец, он был склонен к внезапным вспышкам гнева… Так же, как и отец, он был до крайности озабочен тем, чтобы ему воздавали чуть ли не королевские почести… Высокомерием своим он мог унизить и оскорбить очень достойных людей. Но была у дона Диего одна прекрасная черта. Как понял Франческо, второй вице-король, так же как и его отец, никогда не пресмыкался перед людьми, стоящими выше его, даже перед теми, которые во многих делах могли быть его заступниками… Иначе и об этом уже ходили бы и по Испании и за океаном сплетни…
      Но вот – надо же было случиться! – Франческо, к глубочайшему своему сожалению, обнаружил в вице-короле Индий еще один непростительный, по мнению Франческо, отнюдь не наследственный недостаток!
      Нечаянно открыв глаза, Франческо неожиданно встретился взглядом с доном Диего.
      – Я дожидался вашего пробуждения, сеньор Франческо, – сказал тот. – Может быть, это не совсем удобно делать в отсутствие брата, но мне хотелось бы удостовериться, пошутил ли Эрнандо или вы действительно вручили ему письмо за подписью императора.
      Самые различные ответы приходили на ум Франческо. «Как вам не стыдно не верить брату!», «А какое, собственно, значение это может иметь для вас?», «Прошу вас, дон Диего, задайте этот вопрос при Эрнандо!».
      Однако, чтобы не наговорить лишнего, Франческо посчитал до десяти.
      – Эрнандо не пошутил, – наконец ответил он, – я действительно вручил ему письмо за подписью Карла Пятого.
      – А когда же вам удалось это письмо получить? Ведь император только на днях возвратился в Севилью…
      Было что-то заискивающее, даже приниженное в тоне этого вице-короля. А ведь запертый в трюме, закованный в цепи, первый вице-король – адмирал Кристобаль Колон – гордо отказался от смягчения своей участи, предлагаемого сопровождавшим его командиром Вальехо и Андресом Мартином, владельцем корабля, который и доставил адмирала в Испанию.
      Будь его собеседником кто-нибудь другой, Франческо никогда не позволил бы себе даже мельком упомянуть об обеде за императорским столом. Но сейчас он ответил, как ответил бы любой хвастунишка из тех, что всегда вызывали в нем негодование и презрение:
      – По соизволению его императорского величества такое письмо было мне вручено еще в Палосе, за обедом, на который я был приглашен Карлом Пятым вместе с моими друзьями…
      – Вот как! – уважительно произнес дон Диего. – Смотрите-ка, уже почти совсем рассвело, – добавил он, оглядевшись по сторонам. – А вот отец Бартоломе машет кому-то из нас из окна опочивальни… Ведь нам с ним пора собираться в обратный путь… А в венте еще остались наши вещи, письма, бумаги…
      – И арапник! – со злостью припомнил Франческо.
      Оба одновременно поднялись на ноги.
      Под лавром до них, очевидно, мало кто отдыхал. От него к дому в густой высокой траве была протоптана только узкая, еле приметная тропинка. Двое по ней рядом не прошли бы.
      «А что, если я шагну первый!» – подумал было Франческо. Но глупости такой не сделал, а вежливо пропустил дона Диего вперед.
      У черного входа в домик дон Диего внезапно обернулся и сказал с сожалением:
      – Не пойму, сеньор Франческо, почему вы до сих пор не женаты… Ах, если бы вам довелось повидать мою донью Марию! Как ангел своими белыми крылами, так и она своею любовью и заботами заслоняет меня от всяческих бед, огорчений, обид и неудач!

      Все это произошло на пятый день после проводов отца Бартоломе де Лас Касаса и дона Диего на корабль, отбывающий за океан.
      О севильском дневнике Эрнандо уже несколько раз заводил разговор с Франческо.
      «Очень жаль, – сказал он, – что ваш генуэзский дневник остался в Палосе. В достаточной ли он сохранности?»
      Дневник свой, а кстати, и сундучок с бумагами и одеждой Франческо оставил у сеньора Гарсиа и в сохранности своих вещей не сомневался. Однако о том, что генуэзский дневник он не взял с собою в Севилью, Франческо не жалел. В дневнике были страницы, которые ради Эрнандо он обязан был бы вырвать!
      И вот сейчас Эрнандо снова вспомнил о дневнике:
      – Я давно хотел посоветовать вам вести дневник.
      Эрнандо откинул уголок скатерти со стола и вытащил… Нет, это была не просто переплетенная тетрадь, а самое подлинное произведение искусства! Была она изготовлена не из кордовской кожи и не блистала золотым тиснением, но господи – вся она была усеяна звездами! Застежки этой тетради, вернее, книги, были серебряные, и на мерцающем звездами переплете серебром же было выведено: «Дневник».
      – Я хотел, чтобы надпись была такая: «Севильский дневник Франческо Руппи», – признался Эрнандо, – но Трухильо сказал, что не следует принуждать вас к чему-либо этим подарком. Но в свое оправдание скажу, что именно здесь, в Севилье, вы сделали немало наблюдений, полезных если не для наших современников, то для наших потомков. Уже одно знакомство с отцом Бартоломе чего стоит! Я убежден, что он выполнит свое обещание и разыщет вашего друга Орниччо. Несомненно, и общение с вице-королем Индий навело вас на кое-какие мысли… Не знаю только… Скажите, Франческо, показалось ли мне или действительно при прощании на пристани вы, не обращая внимания на распростертые объятия Диего, отвесили отъезжающему вице-королю церемонный поклон…
      «А не понял ли Эрнандо, что весь их разговор под лавром я слышал от начала до конца?»
      – В моем прощании с доном Диего никак нельзя усмотреть ни сухости, ни излишней чопорности… Вот осторожность я безусловно проявил! Слишком неосмотрительно было со стороны дона Диего, вице-короля Индий, на виду у всех провожающих заключать в объятия простого матроса с «Геновевы»…
      – Прошу вас, мой друг, делайте в нем записи о чем хотите и как хотите…
      В тот день, о котором пойдет речь, все началось с Педро Маленького.
      Не постучавшись, он ворвался в библиотеку, где хозяин с гостем разбирали рукописи. Франческо очень торопился. Ему хотелось закончить начатую им карту. Ведь, по подсчету, ему и Педро Маленькому осталось прожить в Севилье всего-навсего четыре дня. Да и то, если удастся раздобыть хороших лошадей. Правда, лошади были им обещаны местным трактирщиком, поскольку тот был предупрежден, что за деньгами сеньор Франческо не постоит, таково ведь было распоряжение пилота.
      И вот Педро Маленький ворвался в библиотеку с криком:
      – Ставь, Франческо, свечу своему Франциску Ассизскому!.. Ох, простите, сеньор Эрнандо, но это ведь такая радость!
      Франческо внимательно глянул на своего дружка. Ничего подозрительного он не заметил. Нет, пьян Педро Маленький не был.
      Франческо и Эрнандо постепенно выяснили, что в Севилью вчера прибыл Рыжий, которого на самом деле зовут Эстебан Катаро. С Педро Маленьким они встретились случайно. Рыжий ему очень обрадовался и рассказал, что «Геновева» снова ушла в плавание, на этот раз – не меньше чем на три месяца. Вот поэтому сеньор капитан и сеньор пилот отпустили и Эстебана в Севилью повидаться с его старенькой матушкой. В Палос пришло известие, что матушка Эстебана сильно больна. Вот он и приехал. А еще Рыжему велено передать Руппи и Педро, что они тоже могут задержаться в Севилье еще на три месяца!
      – А где живет матушка этого вашего Катаро? – спросил сеньор Эрнандо.
      – Ох, сеньор Эрнандо, какой же я дурак: не подумал даже расспросить Рыжего как следует, где он живет, кто сейчас смотрит за его старушкой… Да наша Мария – ее хлебом не корми, а дай возможность кому-нибудь помочь. Она уже сегодня отправилась бы к старухе. Да я ведь сдуру или от радости даже позабыл объяснить Рыжему, где сейчас проживает наш Руппи. А ведь Рыжий обязательно наведался бы сюда – ему, конечно, было бы лестно побывать в этаком доме!
      – Хорошо, что вам имя этого Рыжего, а главное, фамилия его известна, – заметил сеньор Эрнандо. – В народе ведь мало кто по фамилии даже своего соседа знает. Давайте пойдем на кухню посоветоваться… Хосе наш – каталонец, но в Севилье живет с самого детства. А Тересита и родилась здесь и никуда отсюда не выезжала… Да и Таллерте, возможно, знает что-нибудь о Катаро. Однако в кухонном домике адреса семьи Катаро, им не сообщили. Тересита такой фамилии и не слыхала… У Хосе удалось узнать больше. Он и старшего Катаро знал…
      – Умер Катаро совсем еще не старым, – припоминал Хосе, – ему бы сейчас, лет десять спустя, еще и семидесяти бы не стукнуло. И вдова его не такая уж старушка, помоложе его была… Сам он не здешний, не то с Корсики, не то с Мальорки… Помнится, сыновей у него было не то трое, не то четверо». То ли они тоже поумирали в чуму, то ли разъехались… Хозяин этого садовника был мавр, принявший нашу святую католическую веру… И все же, когда стали почем зря мавров, хоть и крещеных, хватать, он продал дом с садом и уехал. Не знаю только, удалось ли ему от королевских ищеек откупиться… Всех отъезжающих ведь обыскивали… Мелкую монету можно было хоть мешками вывозить, но золота с собой брать больше десяти дублонов или цехинов королевским указом было запрещено. Садовник Катаро ревмя ревел, прощаясь с ним. Привык он тут! Вот и договорился мавр с новым хозяином – из сторожки ни садовника, ни его семью не выселять. А нового хозяина и упрашивать не надо было: Катаро этим очень доволен был – мало сейчас в Севилье таких садовников. А где, на какой улице они жили, никак не припомню!
      Таллерте в разговоре участия не принимал. Но когда Педро Маленький беспечно заявил, что, мол, если он один раз с Рыжим повстречался, то и в другой раз может встретиться, Таллерте вдруг спросил:
      – А письмо от капитана или пилота этот Катаро привез? Ты, Педро, и вы, сеньор Франческо, этого Рыжего Катаро хорошо знаете? Может, я в морском деле мало понимаю, но мне не верится, чтобы из команды корабля в одно и то же время да еще на такой срок отпустили троих матросов!..
      – Отпустили, так надо бы порадоваться, а ты еще допытываешься, хорошо ли мы Рыжего знали! – Педро Маленький рассердился. – На «Геновеве», правду сказать, его не любили: мол, жадный он, скряга! А ведь скрягой он поневоле был: думал для матушки своей деньги приберечь… А может, еще какие-нибудь сироты племянники после братьев его пооставались… А слышали бы вы, как он обрадовался нашей встрече! Мол, какие мы хорошие люди – и я и Руппи. Рад он, что ему выпало такую приятную новость нам привезти! Радовался-то он, я думаю, больше потому, что не придется ему нас разыскивать… И про письмо он что-то говорил, да я не справлялся: не носит же он это письмо за пазухой!
      Мария сказала укоризненно:
      – И в кого ты, Педро, такой бестолковый удался?! Встретился случайно с этим Рыжим один раз, так думаешь, что еще раз повстречаешься! И про письмо как следует не расспросил!
      – Ну ладно, Мария, не ругайся! Я, может, и напутал… То ли хотели ему дать письмо, то ли дали… Но ведь времени у нас – три месяца! Если нужно, мы с тобой улицу за улицей всю Севилью обыщем и этого Катаро или его матушку найдем. Если, как говорит дядюшка Хосе, она не такая старая, то, вероятно, ходит по соседям, знакомства у нее есть…
      Повесив к вечеру замок на двери своей мастерской, Таллерте отправлялся с Педро обследовать улицу за улицей всю Севилью.
      Сведений для обстоятельных расспросов у них было вполне достаточно. Дом с садом. Усадьба эта в свое время принадлежала мавру, принявшему нашу святую католическую веру. У него в садовниках служил некий Катаро. Садовник, как видно, был очень опытный, и, уезжая из Севильи, мавр упросил своего покупателя оставить за садовником его домишко… Но садовника в свое время унесла чума. («Помер в последнюю чуму» – так говорили в Севилье.) Черная гостья не раз посещала этот прекрасный город. Сжила ли чума со свету и сыновей Катаро, неизвестно. Возможно, что они просто разъехались в разные стороны. Но один из них, матрос, получив известие, что матушка его всерьез заболела, приехал навестить ее в Севилью.
      И все же расспросы до сих пор не увенчались успехом. А ведь прошло уже около месяца. Педро и Таллерте, следовательно, не с того конца начали обход города.
      Странно было, что с Рыжим ни капитан, ни маэстре, ни пилот не прислали ни Франческо, ни Педро письма или даже короткого распоряжения…
      Скучновато было Франческо да и самому Эрнандо сидеть за обеденным столом без Хосе, но тот решительно отказался составить им компанию.
      – Вернулись все ваши слуги, сеньор Эрнандо, – сказал он, – подавать, как и подавал, будет Андрес, а не Тересита, у нее и на кухне много работы, а мое настоящее дело – сад, вот только за него я и в ответе… О гостях, как вы знаете, у нас и при всех слугах никто не докладывал, но после отъезда сеньора Диего я и сам понял, что все же нужен какой-то порядок… А иначе что же вашему привратнику прикажете делать?!
      И все же о прибытии новых гостей пока что сообщил сам Хосе.
      Постучавшись в дверь библиотеки, садовник доложил:
      – Сеньор Эрнандо, тут спрашивают разрешения вас побеспокоить двое. Один – видный из себя сеньор, красивый и статный, а с ним – отец Энрике, что служит в церкви Благовещения.
      – Проси их сюда, в библиотеку.
      Первым, опираясь на посох, вошел старенький, сгорбленный отец Энрике из церкви Благовещения. Следом за ним прошагал статный сеньор средних лет.
      Поклонившись, он представился хозяину дома и Франческо:
      – Кристобаль Элькано. Некоторые принимают меня за знаменитого Себастьяна Элькано, но, к сожалению, мы с капитаном «Виктории» состоим в очень отдаленном родстве. Трудный и неприятный случай привел нас с отцом Энрике сюда, но я рад хотя бы посмотреть на библиотеку сеньора Эрнанцо Колона, о которой ходит столько толков, и поговорить с самим сеньором Колоном и сеньором…
      – …Франческо Руппи, – подсказал ему хозяин, – таким же любителем книг, как и я.
      – С сеньором Франческо Руппи? – переспросил гость и, повернувшись к отцу Энрике, сказал: – Вот о сеньоре Руппи и упоминал тот человек! Мне – увы! – придется поведать вам обо всем, что касается дела, ради которого мы решились вас побеспокоить… Сейчас рассказ о событиях третьего дня начну я. Матрос с судна, прибывшего в Палос, указал отцу Энрике, где можно найти его товарищей, именно – сеньора Руппи и Педро, прозванного «Маленьким». Несколько лет назад я купил на окраине Севильи прекрасную усадьбу – дом с огромным садом – у одного покидавшего Севилыо мавра. Непременным условием владелец этой усадьбы поставил сохранность сторожки садовника Катаро и, если возможно, некоторое обеспечение его семьи в дальнейшем. Работой садовника я и сам был доволен, а также рад был услужить моему предшественнику, поэтому я после переезда в новый дом первым делом составил дарственную на имя садовника. Сторожку – уже заодно с моими покоями – привели в порядок, добавили к ней небольшую пристройку и отгородили от всего сада. С ней нас соединяет только маленькая калитка… Поскольку сам садовник умер во время чумы, супруга моя настояла на том, чтобы как-то украсить жизнь бедной вдовы, тем более что из четырех сыновей у нее остался в живых один только потому, что еще до чумы ушел в море. Мы узнали, что судно, на котором служит сын вдовы, прибыло в Палос, и с верным человеком послали ему извещение, что матушка его захворала и хочет его видеть. Поначалу, – вел дальше рассказ сеньор Элькано, – сын вдовы нам очень понравился. Супруга моя даже сказала, что он, очевидно, унаследовал от отца любовь к саду. Можете себя представить, в течение трех недель он обкопал – да еще как глубоко! – деревья чуть ли не на четверти сада! Все шло хорошо до позавчерашнего дня. Позавчера моя Долорес, по своему обыкновению, отправилась навестить вдову Катаро… Но вернулась моя супруга бледная, вся дрожа. «Не могло мне это почудиться, – сказала она, – я точно слышала, как молодой Катаро говорил матери: „В последний раз спрашиваю – скажешь или нет?! Говори, иначе я тебя задушу!“ Не знаю, точно ли такие слова услышала моя Долорес, но все это меня встревожило, и я отправился к дому садовника. И тут уже я сам отлично расслышал тихий, прерываемый вздохами голос Марии Катаро: „Не мучай меня, сынок, мы ведь с отцом твоим перед распятием поклялись беречь его тайну, пока не придут лучшие времена! Как же мне, старой женщине, вдруг преступить эту клятву?!“ Недолго думая, я распахнул дверь в сторожку. Мария Катаро мгновенно прикрыла руками горло. „Что с вами?“ – спросил я. „Да ничего такого со мной не сталось! – еле слышно ответила она. – Вот приехал сынок, трудится, а я ничем ему помочь не могу! Да еще это горло… Спасибо хозяюшке: бок после ее растирания уже не болит… Но вот горло… И откашляться не могу, и глотать трудно…“ Хотел я посмотреть, что у нее с горлом, но не решился. Послал жену, но она возвратилась ни с чем. Старушка горло укутала платками… А говорить с этим убийцей Долорес побоялась…
      – С убийцей? – переспросил сеньор Эрнандо удивленно.
      – Да, он ее убил, – ответил сеньор Элькано. – Дальше пускай рассказывает отец Энрике. А потом придется снова мне…
      – Позавчера поздним вечером, – начал отец Энрике, – прибежал за мной молодой Катаро с просьбой причастить его матушку. Она умирает. Надо бы мне справиться, какой лекарь ее лечил и действительно ли она умирает. Но Марию Катаро я знаю давно, она все время прихварывала… Уже не раз думали мы, что она расстанется с землей, так и не повидавшись с единственным сыном… Я собрался и пошел. Подхожу к постели Марии и вижу, что она вправду совсем плоха… Но увидел я и другое: синяки с двух сторон у нее на шее. Даже я, человек, в драках ничего не смыслящий, явственно разглядел следы пальцев… Эту женщину душили! «С кем ты оставлял свою мать? – спрашиваю я молодого Катаро. – Она умирает не своей смертью!» – «Не знаю, – отвечает он, – я с утра до ночи в саду копаюсь… К нам часто заходят хозяева наши… Или слуги… У матушки, помнится, на шее крестик золотой был, а сейчас я его не вижу…» Но я ведь не допрашивать его пришел. А старушка совсем была плоха… Прочитал я молитву и приготовился принять последнюю исповедь. Она, с трудом подняв руку, махнула сыну. Он вышел. «Святой отец, – чуть слышно спрашивает она, – это за большой грех мне зачтется, если я чужую вину при исповеди скрою?» Я понял, что она хочет скрыть имя того, кто ее душил и крестик ее украл. «Преступника нельзя выгораживать», – начал было я, но вижу – надо торопиться! Покаялась она мне в одном, в другом своем прегрешении… И вдруг вижу – слезы градом покатились по ее щекам. «Святой отец, – говорит она, вся дрожа от волнения, – я ведь не сберегла тайну одного человека, хотя мы с мужем перед распятием клялись тайну эту не выдавать… Но, одумавшись, я тайны этой до конца не открыла…» Я только спросил ее, не преступник ли был тот человек, а Мария снова заплакала. «Это хозяин наш бывший, – с трудом выговорила она, – он, можно сказать, был нам как отец родной!» Да я и сам знал его, этого мавра-выкреста, – оказал отец Энрике, – действительно хороший он был человек. Перед отъездом ко мне попрощаться приходил… И так потихоньку, потихоньку, – продолжал отец Энрике, – приняла Мария святые дары, помолилась за всех и за сына своего, откинула голову на подушку и на глазах у меня испустила дух…
      – Теперь разрешите мне продолжить рассказ, – сказал сеньор Элькано. – Пока этот молодец бегал за священником, мы с моим другом, захватив с собою шпаги, подкрались к сторожке. Заглянул я в маленькое окошечко. Перед мадонной в клетушке теплится лампада. Отец Энрике перед кроватью бедной женщины стоит – исповедует ее или причащает… Наверно, исповедует. А тут друг мой толкнул меня, кивнув на кухонное окошко. В кухоньке горел масляный фонарь, и мы оба разглядели: прижавшись к двери в клетушку, стоял молодой Катаро – последнюю исповедь матери подслушивал! Хорошо, что мы вовремя в тень отошли… Катаро этого мы не боялись, но пугать отца Энрике не хотелось. Друг мой – в кустах по одну сторону тропинки, я тоже в кустах – по другую, притаились. Видим, выходит отец Энрике, а за ним следом молодой Катаро… Я, как будто предчувствуя что, шпагу наготове держу. Так мы с другом потихоньку крались за ними обоими… Ошибка наша была в том, что в слишком густые кусты мы забрались!.. Я весь разговор их слышал, но отец Энрике, конечно, передаст его точнее… У него – поглядите – тоже синеют на шее следы, но это уже не от пальцев, а от цепочки, на которой крест отца Энрике висел… Да, следовало бы нам побыстрее из кустов выбираться!
      – Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…
      «Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»
      «Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»
      «А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»
      «Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»
      «А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»
      «Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»
      «Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…
      Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…
      – А я думаю, что убийца зовет их к себе не из хороших побуждений… Поверьте мне, – сказал хозяин дома.
      – Человек этот при смерти и безоружен, – возразил отец Энрике. – Большой нам грех будет, если мы не постараемся облегчить его последние минуты… Педро Маленького уже поздно разыскивать. А вас, сеньор Руппи, я доведу до домика Катаро, но затем покину – сегодня будут отпевать бедную Марию…
      Рыжий Катаро был действительно «в своем уме», и память его «не помрачилась».
      – А-а-а, красавчик Руппи! – сказал он входящему Франческо. – А где же тот маленький дурак? Да ты и сам… – начал было Рыжий, но, закашлявшись, выплюнул огромный сгусток крови. – Передашь ему, что «Геновева» ваша отчалила уже больше месяца назад… Вот… – и вытащил из-под подушки смятую, испачканную в крови бумагу. – Строжайший наказ этого… – Рыжий снова сплюнул кровь, – этого поляка-капитана… – Больной снова закашлялся. Кровь залила подушки и одеяло. Красная лужица уже добиралась до скамьи, на которой сидел Франческо.
      – Может быть, тебе следует выпить воды или вина? – спросил Франческо.
      Но Катаро только отмахнулся и, снова выплюнув кровь, сказал тихо:
      – Подожди… Сейчас пройдет… Наказ капитана… Я-то неграмотный, но люди прочитали… Не выполнили мы наказа. И все трое – я, ты и Педро Маленький – уже давно списаны с «Геновевы»… Возьми, прочитай.
      Но Франческо не взял эту испачканную в крови бумажку.
      – Может быть, выше поднять подушку? – спросил он. – И ты помолчи немного, отдохни.
      – Знаю я, почему мне надо помолчать, – уже не проговорил, а прохрипел Катаро. – Сеньорита-то твоя тю-тю! Улетела твоя птичка, и даже помета от нее не осталось!
      Франческо с первых же слов Рыжего понял, о чем тот захочет говорить с ним перед смертью. Он уже сейчас мог бы подняться и уйти, но удержало его не только обещание, данное отцу Энрике…
      – Бери, читай! – Вытащив из-под подушки узенькую полоску бумаги, прохрипел Рыжий. – Руку-то своей красотки знаешь?
      Нет, почерка Ядвиги Франческо не знал. И эта узенькая полоска бумаги была смята, выпачкана в крови, как и та, первая, с приказом капитана, но ее из рук умирающего он взял.
      «Ядвига», – прочитал Франческо. Перевернул бумажку. На обороте ее ничего не было написано.
      – Тю-тю, говорю, твоя красотка! – хрипло расхохотался Рыжий и тут же захлебнулся кровью.
      «Если он еще будет разговаривать, то умрет у меня на глазах», – подумал Франческо.
      – Помолчи, Рыжий, – сказал он. – Полежи спокойно. Я знаю наперед, что ты можешь сказать, поэтому зря не старайся.
      – Буду стараться и помру старательно, – уже не хрипел, а сипел Рыжий. – В старых девках кому охота засидеться, вот дядюшка ее и решил… Сплавить хотел сеньориту… За простого матроса… Мальчишку подучили… Басни про императора и папу…
      Кровь хлынула изо рта Рыжего. Он замолчал.
      «Что сейчас я должен сделать? – спросил себя Франческо. – Дать ему распятие, что висит на стене?»
      Рыжий сначала побледнел, потом как-то посинел. Черные круги явственно обозначились у него под глазами…
      Удивленно Франческо наблюдал, как постепенно бледнеет и даже молодеет лицо Рыжего… Дыхания Катаро он уже не слышал и оглянулся по сторонам, нет ли где зеркала…
      Но Эстебан Катаро был еще жив.
      – Глазам было больно от золота, – вдруг ясно и раздельно произнес он. – Больше месяца снилось мне оно, это проклятое золото! Я пересыпал его пригоршнями… во сне… – Умирающий, так и не открывая глаз, повторил медленно с передышками: – Глазам… было больно… от золота… Во… сне…
      Франческо наконец решился и снял со стены маленькое костяное распятие. Катаро открыл глаза.
      – «Ныне отпущающи» хочешь мне устроить? – спросил он насмешливо. – Нет, красавчик, я еще не до-го-во-рил! Дя-дюш-ка ее…Матроса этого… уже… приодел… Денег ему надавал… Обидно… Такую красотку… за матроса… – Катаро сплюнул кровь прямо на ноги Франческо. – Еще… не… все… Я доскажу… Но вот… пришло… известие… из ихней страны… Полонии… Польши… У ней… жених… там… в ихней… Польше… имеется… – Катаро снова закашлялся. – Полсада перекопал… Наяву… А во сне… думал… ослепну… Глазам было больно от золота. – Вдруг очень ясно и отчетливо произнес Катаро. – Вот и ринулась «Геновева» на всех парусах… Считай, что и свадьбу уже сыграли… – Катаро закрыл глаза.
      Больше он их уже не открывал.

      Франческо вернулся к своей работе в библиотеке. Уже вечерело. Что-то в его лице обеспокоило Эрнандо.
      – Рыжий говорил о чем-нибудь с вами? – спросил он. – Хотя, как я понимаю, он был уже без памяти… Умер он, надеюсь, не при вас. Потом вы, вероятно, поспешили в церковь, где отпевали бедную Марию Катаро? Все это от начала до конца ужасно!
      – Умер он при мне, – сказал Франческо. – Только я, к сожалению, не сложил его руки на груди, как полагается. А когда вспомнил, они уже закоченели. Над ним-то я и просидел много часов. Глаза перед смертью он закрыл сам.
      – О «Геновеве» он упоминал? – допытывался Эрнандо. – Простите, что я так расспрашиваю вас… Но вы ведь очень близкий мне человек.
      – Благодарю, – ответил Франческо. – Катаро сказал, что «Геновева» больше полутора месяцев назад отчалила со всем экипажем в Польшу. Педро Маленького, Катаро и меня уже давно списали с «Геновевы».
      – Я знаю, но… – Эрнандо недоверчиво покачал головой. – Все эти сведения надо проверить… Если другим путем мы о «Геновеве» не сможем узнать, я обращусь к императору… Впрочем, есть еще один способ: тот трактирщик, что пообещал вам и Педро Маленькому достать лошадей, вероятно, сможет расспросить своих постояльцев из Палоса о «Геновеве»… У него ведь много всякого народа останавливается.
      Про себя Эрнандо решил, что заплатит трактирщику и за тех лошадей, которыми не воспользовались, и за сведения…
      Франческо только сейчас вспомнил о заказанных лошадях.
      Не договорившись с Эрнандо, он с утра отправился к любезному трактирщику и заплатил ему за несостоявшуюся услугу.
      – А что, надобность в поездке в Палос уже миновала? – осведомился трактирщик. – Тут у меня как раз сидят купцы из Палоса. Если вам нужно что-нибудь туда передать, милости прошу, заходите, я к вашим услугам… Уедут они недели через две, не раньше… Да что это я, с ума спятил, что ли?! – вдруг закричал трактирщик. – Зачем же вы мне платите, сеньор?! Вы не взяли лошадей, так взяли другие… На хороших лошадей всегда большой спрос. Прошу вас, возьмите обратно свой дублон! – и покатил золотой по столу прямо к Франческо.
      – Пусть он останется залогом на будущее время, – сказал тот и вдруг крепко-крепко пожал руку трактирщику.
      «Что это, они разбогатели сразу или умом тронулись? – размышлял трактирщик. – Во второй раз сегодня мне ни за что деньги суют!»
      Заложив руки за спину (денег, мол, я ваших не возьму!), трактирщик обратился к сеньору Эрнандо:
      – Вы, сеньор, видать по всему, люди богатые, а может, и знатные, хотите, наверно, прощупать меня – жулик я или не жулик… Так признаюсь: может, я иной раз отлично вижу – человек спьяна сует мне больше, чем надо, и деньги все же принимаю: уйдет он с деньгами и все равно их где-нибудь пропьет. Но чтобы я так, ни за что, у людей деньги брал – нет, этого за мной не водится! Вы с тем, кто сегодня ранехонько в трактир слетал, сговорились, что ли? Он мне тоже золотой всучил… А я сдуру деньги принял, но тут же одумался. А он дублон взять обратно не хочет – это, мол, останется в залог на будущее… В первый раз такое вижу!
      – Все дело в том, – пояснил сеньор Эрнандо, – что мы с моим гостем разминулись… Оба мы были обеспокоены тем, что, заказав лошадей, не уплатили даже задатка… Но ни о чем мы не сговаривались и проверять вас нам и в голову не приходило! Я просто не знал, что гость мой уже вручил вам «залог на будущее время». Он, как мне думается, не хотел меня вводить в расход, вот и поторопился в трактир до меня… В Палос он решил, вероятно, отправиться сушей, а не морем. Вот когда моему гостю придется ехать в Палос, вы окажете ему неоценимую услугу, раздобыв хорошую лошадь… Скажите, а о корабле «Геновева» мой гость у вас не осведомлялся?
      Трактирщик отрицательно покачал головой.
      – А останавливаются у вас, хотя бы изредка, приезжие из Палоса? Мне хотелось бы с кем-нибудь из них поговорить…
      – Милости прошу! Я ведь и вашему гостю сказал: «Если вам надо что передать в Палос, здесь у меня палосские купцы долго пробудут»… Да я и сейчас кого-нибудь из них, если вам нужно, кликну.
      …Купец, как большинство купцов, оказался человеком любезным и словоохотливым. Он собственными глазами видел, как корабль «Геновева» снялся с внешнего рейда Палоса. Видел он и немолодого сеньора, который махал рукой вслед отъезжающим… На берегу в народе толковали, что этот красавец корабль отправляется далеко-далеко, в какую-то страну Полонию или иначе – Польшу… Господи, сколько же сейчас этих новых стран пооткрывали!
      «Значит, все же Катаро сказал Франческо правду… В каких выражениях, могу себе представить… Он безусловно откуда-нибудь узнал, что „Геновева“ ушла в Польшу, – думал Эрнандо, подходя к своему дому. – Но если на „Геновеве“ не дождались Франческо, все остальное не имеет значения…»
      Друг его, как всегда, с утра уже сидел в библиотеке.
      «Когда же он успел „слетать в трактир“?» – удивился Эрнандо, но вопросов Франческо не задавал.
      – Я повстречался с одним знакомым, прибывшим из Палоса, – сообщил он. – Человек этот собственными глазами видел, как отчаливала «Геновева», и, по его словам, отчалила именно в Польшу… Значит, этот Рыжий, Катаро, вам не солгал.
      Франческо поднял глаза от карты.
      – Милый мой и заботливый друг, – сказал он, – я не стану рас обманывать, уверяя, что я счастлив. Это не то слово. Но я свободен, Эрнандо! Я перестал наконец думать о невозможном и невыполнимом… Спасла меня работа. Библиотека, полки с книгами и рукописями – все это дорогое и привычное помогло. На душе стало как-то спокойнее. Надолго ли, не знаю… Помните, я рассказывал вам об открытом мне в Генуэзском банке счете? Эти деньги мне завещал мой дорогой наставник – сеньор Томазо, имея в виду, что я не стану подыскивать себе работу, а смогу получить настоящее образование. Образования, как вы знаете, я так и не получил. Но в память моего друга и учителя решил заняться воспитанием очень способного, на мой взгляд, мальчишки Хуанито… Не помню, говорил ли я вам о нем… Более всего меня тревожит, что капитан Стобничи увез с собою этого смышленого мальчугана. А ведь мы с сеньором Гарсиа, обсудив эту мою задачу, оба пришли к заключению, что, возвратись в Геную, я сниму со своего счета сумму, необходимую для всего нами задуманного… Пожалуй, и это меня несколько тревожит.
      Эрнандо внимательно следил за лицом своего друга… То ли тот действительно несколько успокоился, то ли огромным напряжением воли заставил себя казаться спокойным.
      – Для того чтобы получить из банка вклад, нет необходимости в вашей поездке в Геную. Я постараюсь повидать сеньора Ричи, он представляет Генуэзский банк в Севилье. Через него вы свяжетесь с Генуей и через него же получите деньги, – сказал Эрнандо. – И все же мне думается, что в память сеньора Томазо вы сможете облагодетельствовать если не Хуанито, то другого, не менее смышленого мальчугана…
      – Да, конечно… смогу… – произнес Франческо неуверенно.
      В эту ночь по распоряжению Эрнандо Франческо постелили в опочивальне хозяина.
      – Франческо необходимо выспаться после всех этих переживаний, – пояснил сеньор Эрнандо старому Хосе и тут же попросил садовника угостить Франческо своей удивительной настойкой из семи трав.
      Наступила тишина. Даже в кухонном домике погасли огни. «Сеньорита Ядвига, следовательно, обманула императора, – вспомнился разговор Эрнандо с Карлом Пятым. – Ну, бог простит: сделано это было, вероятно, ради самого Франческо, поскольку дядя ее, капитан Стобничи, пока что пользуется явной благосклонностью Карла. А вот друга моего, как мне думается, она никогда не обманывала и не внушала ему несбыточных надежд… Хотя…»
      Тот разговор, который сейчас пришел Эрнандо на ум, касался в основном самого Франческо. Но что-то тогда же император говорил и о сеньорите… Необходимо все это точно восстановить в памяти.
      Эрнандо, приставив скамейку, снял с четвертой полки свой, как свидетельствовала надпись, «Дневник, дополняющий характеристику исторических личностей». Сюда же были занесены его беседы с императором, которые, как он полагал, пригодятся будущим историкам. Карл Пятый, со всеми его недостатками и достоинствами, принадлежал, по мнению младшего Колона, к особам, несомненно заинтересующим любящих историю людей.
      Вот сейчас, при слабом свете фонаря, Эрнандо мог во всех подробностях восстановить свою тогдашнюю беседу с императором.
      …Случилось это примерно через месяц после приезда Франческо в Севилью. Явившись в библиотеку поначалу с огромной свитой, Карл уединился с Эрнандо в опочивальне.
      Франческо, ни о чем не подозревая, был, как всегда, погружен в работу. А в опочивальне разговор шел именно о нем.
      Вначале поговорили о новых книгах, о мужестве и злоключениях Магеллана, однако причину этого внезапного визита Эрнандо понял после того, как разговор перешел на Франческо. Император сообщил, что он уже беседовал с одним исландцем о достоинствах Руппи и о том, что не исключена возможность (конечно, после сугубой проверки) направить Руппи доверенным лицом императорского двора в Рим. Однако такая возможность после происшествия в палосской харчевне отпала. Любопытно, что несчастье, случившееся в харчевне, имело своей подоплекой желание папы держать своего человека в Испании.
      – У нас с его святейшеством одни вкусы, – пошутил Карл.
      – А какая судьба постигла этого самого Фузинелли? – осведомился Эрнандо. – Сеньор Франческо мне рассказывал о нем.
      – Не повезло ему, – со вздохом произнес император, – утонул, бедняга… И заметьте, при огромном стечении народа… До чего же жестоки эти испанцы! На мосту, по которому Фузинелли проходил, недоставало двух-трех досок. Он свалился в воду, и хотя бы одна душа сжалилась над ним! Плавать он не умел, а река в том месте бурная и глубокая… А вот его святейшеству я жестокое обращение с Франческо Руппи никогда не прощу!
      Эрнандо сообразил, к чему клонит речь его высокий гость, но, как бы ни о чем не догадываясь, пояснил:
      – Ну, обо всем этом пора забыть! Не к чему сеньору Руппи искать себе какое-нибудь новое занятие. Он отличный гравер, уже одним этим ремеслом он мог бы нажить себе состояние… Он к тому же еще великолепно чертит карты, а сейчас такие люди во многих странах ценятся на вес золота. Руппи безусловно умен. Однако я полагаю, что любое высокопоставленное лицо сделало бы ошибку, избрав его своим доверенным. Все качества Руппи, которые мне известны, ни для папского, ни для императорского двора непригодны.
      Заметив, как сдвинулись брови Карла, Эрнандо добавил:
      – В том, что я решился, ваше величество, высказаться таким образом, ваша вина. Вы много раз повторяли, что любое мое решение по любому вопросу вы сочли бы неоспоримым. А ведь я высказываю мнение о человеке, которого хорошо знаю. И, кстати, я имел в виду интересы и вашего величества: Руппи иной раз был бы вам помехой. Прав я или не прав?
      – Я еще объясню тебе, прав ты или не прав, – сказал тогда император сердито.
      …Когда в кухонном домике неожиданно появилась Мария с Таллерте и Педро Маленький, Тересита направила их в библиотеку. Сеньор Франческо просыпается раньше всех и тотчас же садится за работу в библиотеке.
      Открыл гостям дверь сеньор Эрнандо.
      – Сеньора Франческо, мне думается, сейчас беспокоить не следует, – сказал он. И, помолчав, спросил: – Дошли ли до вас слухи о происшествии в усадьбе Элькано?
      – Да мы же были на похоронах Марии Катаро. За гробом ее шло множество людей… А Рыжего, убийцу, несмотря на заступничество отца Энрике, настоятель монастыря отец Симон отказался хоронить на освященной земле. Его зарыли, как собаку, у проезжей дороги.
      Закончив рассказ об этих печальных событиях, Таллерте, еще раз извинившись за беспокойство, добавил:
      – Отец Энрике считает себя виноватым в том, что убил по нечаянности убийцу… Моя вина гораздо тяжелее. Вот я-то и должен был вразумительнее рассказать сеньору Франческо все, что думаю о Катаро… Мне ведь не раз приходилось видеть, как покидали нашу страну мавры и евреи… И даже – как их насильно выселяли. Как обыскивали, подозревая, что они попытаются увезти с собой золото. Это ведь было запрещено строжайшим королевским указом еще при Изабелле и Фердинанде. Может быть, мне и не к лицу толковать об этом, но император наш еще в бытность свою королем Карлом Первым, не глядя ни на какие указы, золото все же из Испании вывез! – Таллерте тяжело вздохнул. – Ну, маврам, конечно, с ним не равняться! Дядюшка Хосе пожалел прежнего хозяина садовника Катаро: если его все же обыскивали, то больше десяти дукатов или цехинов увезти не дали… Ну как мне было не призадуматься! Человек только что продал свой дом с усадьбой. Куда же он эти деньги девал? Разменял золото на мелкую монету? Да это был бы груз для трех подвод или пяти карет! А я хоть и малограмотный, но обязан был объяснить все это сеньору Франческо!
      Еще более виноватым считал себя Педро Маленький.
      – С меня-то все и пошло! – говорил он, чуть не плача. – Никто другой, а я должен был потребовать у Рыжего письмо с «Геновевы». Или пойти с ним и узнать, где он живет.
      Нежно обняв за плечи своего незадачливого брата, Мария сказала печально:
      – Не всякий может негодяя с первого взгляда раскусить! У нас в Фуэнтесе так и говорили: «Вор на свою дверь три замка вешает». Или еще так: «Кто каждого в плохом подозревает, тот сам плохой человек». Чтобы разобраться в них, нужно хорошую голову иметь!
      Мария, закрыв лицо руками, вдруг заплакала.
      – После похорон этой бедной Катаро страшно мне! Ведь я в первый раз такое узнала: сын свою родную мать задушил!
      – Вы шли за гробом со всеми? – спросил сеньор Эрнандо озабоченно. – А что об этом толковали в народе? Не было ли подозрения, что мавр уехал, а сокровища свои в саду зарыл, поэтому, мол, и несчастье такое произошло?
      – А кто, вы думаете, провожал гроб Марии Катаро? – спросил Таллерте. – Не видел я там людей в шляпах с перьями и в бархатных камзолах. Шли всё такие же, как я, – оружейники, да шорники, да чеботари. Разве что псам господним монахам могло такое прийти в голову… Это я о доминиканцах… Или о святых инквизиторах… Но если бы и нашлись охотники обшарить усадьбу Элькано, он их тут же отвадил бы! И инквизиторов не побоялся бы. Как-никак родич того Элькано, что земной шар вокруг объехал. Помните, как того в Севилье встречали? Королей и императоров так не встречают! А ведь главная-то заслуга не Элькано, а сеньора Магеллана была!.. Но сам Элькано человек богатый, но честный… Не смейтесь, сеньор Эрнандо, не все ведь честным путем богатеют! И надо думать – он человек сообразительный. Понял, чего хочет от него мавр, и не зря дал слово сторожку за семьей Катаро оставить…
      В эту самую минуту Франческо открыл дверь библиотеки. Красные от бессонницы глаза, непривычная бледность… Сейчас сеньору Эрнандо Франческо показался даже постаревшим.
      Поздоровавшись со всеми, Франческо вдруг произнес:
      – Прежде всего хочу обратиться к тебе, Педро…
      Педро Маленький, приосанившись, победоносно глянул на сестру: ведь это в первый раз товарищ по «Геновеве» назвал его не Педро Маленьким, а просто Педро!
      – Так вот, – продолжал Франческо, – давай, Педро, вспомним, как на «Геновеве» относились к Рыжему. Да, мы знали, что он мелочен, жаден, завистлив, но не помню случая, чтобы он кого-либо ударил или толкнул… Мог ли кто-нибудь из всей команды подозревать, что Рыжий способен убить человека… А тем более – свою родную мать?
      Педро Маленький очень долго думал и наконец отрицательно покачал головой:
      – Нет, Франческо. Не знаю, как другие, но ни ты, ни я даже представить себе этого не могли!
      – И приехал Рыжий в Севилью, – продолжал Франческо, – вызванный сообщением о том, что тяжело захворала его мать. Самое страшное произошло с Рыжим даже не тогда, когда он впервые услышал о золоте, закопанном в саду… Друзья мои, выслушайте меня внимательно: Рыжий заболел золотом! Оно ежедневно, вернее, еженощно ему снилось. И отец Энрике не напрасно так взволнован и огорчен… Большое счастье, что он не знает о том, что убил-то он, правда, по нечаянности, не преступника, а больного человека…
      Эрнандо слушал своего друга с тревогой. Неужели Франчсско так потрясен, что утратил способность рассуждать разумно?
      Франческо не надо было объяснять, какие мысли волнуют его друга. Он слишком хорошо подмечал все изменения в настроении Эрнандо.
      – Не волнуйтесь за меня, – сказал он ласково. – Дослушайте до конца, и вы поймете правильность моих выводов… Вы, я вижу, хотите мне задать вопрос? Спрашивайте!
      – А уверены ли вы, – спросил Эрнандо, – что Катаро был не в своем уме? Как же у него хватило догадливости скрыть от Педро Маленького место своего пребывания, не передать ему письма капитана или пилота, уверить его, что все вы трое отпущены в Севилью на три месяца?..
      – А разве вы не знаете, – перебил его Франческо, – что безумные иной раз проявляют хитрость, которою могут сбить с толку людей, мыслящих разумно? Не вы ли рассказывали мне, до чего же здраво рассуждала иногда мать императора Хуана Безумная? Если бы Рыжий случайно не встретил Педро Маленького, мы, может быть, вовремя возвратились бы в Палос, и… – Франческо на миг запнулся, – и, возможно, мы не были бы списаны с «Геновевы». Все это действительно ужасно, но в какой-то мере я благодаря этому несколько успокоился… Рыжий Катаро поначалу действовал вполне разумно. Но если бы он передал нам приказ капитана Стобничи вернуться к определенному времени, это могло сорвать его планы: возможно, и ему пришлось бы возвращаться с нами… Ему разрешили навестить матушку и передать ей деньги. Только и всего… Тотчас же после разговора с матерью о золоте Рыжий принялся перекапывать сад… Он надеялся, что добьется своего через два-три дня… Или что матушка, пожалев его, откроет ему место, где закопано золото. Но уже через эти два-три дня он понял, что так быстро со своей задачей не справится. Поэтому, встретившись, на свою беду, с Педро Маленьким, он и преподнес ему эту новость об отпуске на три месяца. Золото не оставляло его в покое. Оно ему снилось! Вот тогда-то на него и снизошло безумие (как выражается наш милый сеньор Гарсиа). Ну, Эрнандо, есть, по-вашему, какая-то логика в моих рассуждениях или на меня тоже «снизошло безумие»? – Франческо вдруг замолчал.
      «Заболел золотом? – рассуждал он про себя. – Это, конечно, признак безумия, но в последней беседе с ним я никакого безумия не мог усмотреть»… Однако упоминать об этом Франческо не хотел… Просто не мог!
      Эрнандо долго дожидался, что скажет его друг дальше, но так и не дождался.
      – Ну как, успокоились ли вы немного? – выпроводив своих гостей, заботливо спросил Эрнандо.
      – Сейчас я много спокойнее вчерашнего, – ответил Франческо. – Ведь «Геновева» все же отплыла в Полонию!
      «Франческо в разговоре со мной позволил себе упомянуть о „Геновеве“, значит, он считает, что это невозвратное прошлое, о котором остается только вспоминать», – размышлял Эрнандо.
      Сейчас он принялся чертить карту Италии – всех ее областей, княжеств, графств, которые французы и испанцы вырывали друг у друга в течение долгих лет.
      – А знаете, может быть, это и глупо, – смущенно признался Франческо, – но мне то и дело приходит на ум, что когда-нибудь Карл Пятый так или иначе, но окончательно рассорится с Римом!
      – Я лично просто убежден в этом, – ответил Эрнандо, – и считаю, что наш император один из замечательных владык нашего века… Жестоких владык! Но ведь и век очень жестокий. Карл молод, отсюда и его чрезмерный задор… Но он… как бы вам пояснить… Он воин, воин до мозга костей! Это не Фердинанд Католик, хотя Карл, к сожалению, так же как и его бабка, слишком привержен попам и монахам, но… у королевы Изабеллы такое пристрастие вполне окупилось! Вы слыхали об инквизиторе Торквемаде?
      – Кто о нем не слыхал! Великий инквизитор! За десять лет он возвел на костер не то восемь, не то девять тысяч вероотступников, как он их называл!
      – Я не об этом, – заметил Эрнандо. – Торквемада, будучи духовником Изабеллы, помогал ей занять кастильский престол. Он же способствовал браку ее с королем Арагона. Так вот, – продолжал Эрнандо, – Карл совсем не таков. Он воин по складу своего характера. И он с восторгом отправится воевать, вместо того чтобы выслушивать реляции своих полководцев. И при этом он способен предусмотреть все, вплоть до мелочей!..
      – Я имел в виду именно это, – помолчав, отозвался Франческо. – Насколько я понимаю, императору не чужда и некоторая хитрость и лукавство. А ведь настоящий полководец – человек с открытой душой – готов сразиться один на один с предводителем вражеского войска не только для того, чтобы доказать свою храбрость, но и чтобы сохранить жизнь своим солдатам.
      – Да это бывало только в далеком прошлом! – смеясь, воскликнул Эрнандо. – Да и бывало ли? Вам все мерещится битва при Ковандонге, но я убежден, что в Астурии были и другие отличные полководцы, а история, как всегда, сохранила нам только имя короля и легенду о его мужестве… Владыкам в этом смысле вообще везет… Поэтому-то мне и хочется быть представленным сеньору Гарсиа. Как я понял, он историк, служащий музе истории, а не чему-нибудь или кому-нибудь.
      Эрнандо вышел распорядиться насчет обеда. А Франческо задумался о том, вправе ли он был утверждать, что совершенные Катаро преступления были вызваны только его помешательством… Названное только что с таким уважением имя эскривано натолкнуло его на мысль, что вот именно сеньор Гарсиа мог бы сейчас быть нелицеприятным судьей… Как бы он воспринял поступок или, вернее, поступки Катаро? Да, безусловно, Рыжего золото свело с ума. Однако на памяти Франческо были случаи, когда золото сводило с ума людей и более достойных, чем Катаро… Да, но сообщение о свадьбе сеньориты, которое Рыжий передал с таким злорадством, к золоту никакого отношения не имело… Да, зависть, скупость, коварство к золоту никакого отношения не имели.
      В этот день ни Франческо, ни Эрнандо не пришлось до вечера поработать в библиотеке. Перед самым обедом им доложили о приходе посетителя.
      – Здесь, подле черного выхода в сад, домогается повидать сеньора императорского библиотекаря один человек, – доложил привратник. – В руках у него какая-то свернутая в трубку бумага.
      Эрнандо и Франческо садом прошли к выходу. Франческо тотчас же узнал «неизвестного посетителя» по золотой серьге. Серьги у подражавших маврам разбогатевших идальго в Испании Франческо видывал не раз, но на эту обратил особое внимание еще в первую свою встречу с трактирщиком: как-то очень не вязалась со всем его обликом и эта серьга, а сейчас – и его богатое одеяние.
      И все же старания бедняги были напрасны: «сеньором» слуга его так и не назвал.
      – Как удачно, что я застал вас обоих! – сказал трактирщик, отвешивая низкий поклон. – Имени сеньора из Палоса я не знаю, да и на свертке никакой надписи нет, но из слов человека, доставившего письмо, я заключил, что оно послано вам, сеньор, – и трактирщик отвесил поклон Франческо. – Человек этот так торопился догнать своих спутников, что умолил меня отнести вам этот сверток. А купец, беседовавший с сеньором королевским библиотекарем, рассказал, как вас найти.
      Приняв свернутую в трубку бумагу, небрежно перевязанную шнурком, сеньор Эрнандо передал ее Франческо, а трактирщика пригласил в дом – разделить с ними обед.
      – Очень благодарен вам за любезность, – ответил тот, – но я спешу, сделал одолжение бедняге, что так торопился догнать своих попутчиков. Мы с ним давно в приятельских отношениях… А что касается этого… – трактирщик с каким-то пренебрежением потрогал рукав своего богатого камзола, – это все моя дочка! Она же и заказала его швецу… Замуж за какого-то приезжего из-за океана собирается…
      Заметив, что Франческо глянул на его серьгу, трактирщик махнул рукой:
      – Тоже ее работа! Вообразила моя дурочка, что в таком наряде я буду принят королевским библиотекарем…
      И, снова отвесив почтительный поклон, трактирщик, не поворачиваясь спиной к хозяину дома, отступая назад, вышел из сада. Франческо, даже не задумываясь, что им руководит, мигом выскочил за калитку, догнал и, не обращая внимания на удивление трактирщика, схватил его руку и крепко-крепко ее пожал.
      – Еще раза два мне так ее пожмут, – улыбаясь, сказал трактирщик, – придется руку носить на перевязи.
      Эрнандо нисколько не удивил поступок его друга.
      – Ну, что вы скажете? – спросил он. – Ох, простите, своими разговорами мы не дали вам прочитать письмо.
      – Зато дали возможность еще раз убедиться, что простые испанцы могут поспорить не только с нищими идальго, но и с людьми повыше. Я имею в виду их чувство собственного достоинства. Чем-то этот человек напомнил мне Хосе. Хотя люди они, конечно, разные… А пишет мне – или поручил кому-нибудь написать, – вероятно, слуга из харчевни в Палосе… Заждался, бедняга! И очень беспокоится, что я так долго не возвращаюсь за своими вещами и бумагами… Ну, посмотрим, что там такое… Эрнандо! – во весь голос закричал Франческо. – Эрнандо, милый, да знаете ли вы, от кого это письмо из Палоса? От сеньора Гарсиа! Смотрите, как в разные стороны валятся его буквы…

      – Боже мой! Начинается письмо: «Дорогой Фанческо»! И здесь пропущена буква «р»! Такого с сеньором Гарсиа еще никогда не бывало… И еще одна ошибка… Вторая… И еще, и еще! Сеньор Гарсиа всегда писал вкривь и вкось, но ошибок никогда не делал! Что это с ним? Не болен ли наш эскривано? Он все же болен, иначе он не вызывал бы меня в Палос… Читаю: «Дорогой сеньор Фанческо…» Пропущено «р». И потом – почти в каждой строке по ошибке, а то и по две. Эскривано просит меня приехать. Дело в том, что свиток с его записями не только пришел к концу, но и обветшал. Сеньор Гарсиа и сам признается, что многие слова он по рассеянности пропустил. Он так и пишет: «Последние мои заметки требуют вашего вмешательства, сеньор Франческо, именно они нуждаются во внимательном просмотре». Сеньор Гарсиа сообщает, что «Геновева» с соизволения его императорского величества ушла в плавание снова под испанским флагом… Еще сеньор Гарсиа пишет, что он, как историк, не имеет права допустить, чтобы его исторические записи канули, как он выражается в Лету. Он просит меня приехать, побыть немного с ним, но главным образом – перечитать его записи и особо неразборчивые места переписать наново… Я отлично понимаю, что моя просьба может вас обидеть… И понимаю, что дареное нельзя дарить. Но будьте ко мне снисходительны, Эрнандо! Я давно должен был вам признаться, что «звездный дневник» никогда мной начат не будет… И вот я прошу вас, Эрнандо, разрешите мне эту красивую тетрадь подарить от вашего имени сеньору Гарсиа. Только таким образом его записи будут сохранены для потомства… Вы не сердитесь на меня, Эрнандо?
      – Как я могу на вас сердиться! – произнес его друг взволнованно. – Я сочту для себя большой честью, если мой скромный подарок сможет быть полезен такому человеку, как историк сеньор Гарсиа! Все, о чем он просит, должно быть выполнено, но боюсь, что один вы с такой работой не справитесь. Это заняло бы много времени даже у очень опытного переписчика. Вам необходимо нанять трех-четырех человек для этого, а самому только помогать им…
      – Эрнандо, друг мой, тогда мне придется побеспокоить вас еще одной просьбой: не сможете ли вы сегодня или завтра связать меня с сеньором Ричи, а через него – с Генуэзским банком? Я убежден, что, покидая Палос, капитан Стобничи безусловно обеспечил эскривано кое-какими средствами… Еще более заботливо отнеслась к нему, конечно, сеньорита Ядвига… Но на писцов, на всю эту огромную работу, полагаю, понадобится крупная сумма… Да и сеньору Гарсиа самому, конечно, нужны деньги, так как в Палосе он остался совсем одиноким…
      – Вы с такой легкой душой покидаете меня, дорогой Франческо, – задумчиво и печально произнес Эрнандо, – но я вас понимаю… И дневник сеньора Гарсиа, и сам он безусловно вполне заслуживают внимания и заботы…
      – Я покидаю вас с большой тяжестью на душе, – ответил Франческо, – но я обязан… Мы, конечно, могли бы с верным человеком переслать сеньору Гарсиа деньги для переписчиков… Могли бы просто перевезти его сюда, в Севилью, поскольку в Палосе у него нет близких… Но я уверен, что сеньор Гарсиа очень болен… А к вам, в Севилью, я, конечно, еще вернусь. Как и когда, еще пока сказать не могу. Но вернусь!
      Несмотря на волнения этого дня, Франческо все же расспросил сеньора Ричи, каким образом тот, рискуя быть по дороге ограбленным, решается перевозить из Генуи в далекую Севилью такое огромное количество денег.
      Сеньор Ричи усмехнулся.
      – Я перевожу из Генуи в Севилью только бумаги, – сказал он. – В Севильском банке имеется достаточный запас генуэзского золота. Когда запас этот начинает иссякать, Генуэзский банк направляет сюда с деньгами своих доверенных в сопровождении хорошо вооруженных наемников.
      Спутников у Франческо оказалось достаточно.
      Трактирщик долго втолковывал ему, что в нынешнее время путь надо выбирать с опаской. О настоящих разбойниках не слыхать, но императорские солдаты ничем не лучше их.
      Франческо из его объяснений мало что понял. Голова его была занята другим.
      Все его попутчики – купцы, стряпчие, мастеровые, даже двое монахов – были вооружены. Все, кроме Франческо.
      Ехал он молча, только изредка отзываясь на вопросы своих спутников. Конь его – высокий, широкогрудый, красивый и сильный – оказался великолепным наставником своего рассеянного седока.
      Вначале, когда Франческо, задумавшись, нечаянно выпустил из рук поводья, Вороной сердито на него оглянулся… Однако когда это стало повторяться, Вороной, не путая рядов, пускался то рысью, то шагом и, так же как все, сворачивал то вправо, то влево.
      Дорога то подымалась в гору, то ныряла вниз… Дважды или трижды кавалькаде этой пришлось прогрохотать по неумело уложенным мосткам, приводя в испуг крестьян. Но ничего этого Франческо не замечал…
      Только запахи! Густой, долго вьющийся им вслед по дороге аромат севильских роз, потом горячий горький ветер, доносящий смешанные запахи самых разных полевых и горных цветов… Потом вдруг – лавры, лавры, лавры…
      И, наконец, ветер с моря!
      «Не обманываюсь ли я? – спрашивал себя Франческо. – А может быть, у меня еще не выветрилась из памяти приморская Севилья? Но нет, в Севилье царствовал запах цветов, а не моря! Но ведь сейчас до моря, до Палоса, значительно дальше! И все же…»
      Франческо, перегнувшись, погладил покрытую пеной грудь своею притомившегося Вороного и мокрую ладонь поднял кверху. Так поступали мужики в Анастаджо, так поступали и матросы, чтобы узнать, откуда сегодня ждать ветра. Руку они предварительно опускали в воду. Поворачивая в разные стороны ладонь, они в точности определяли направление самого слабого ветерка.
      До Палоса, может быть, было и далеко, но ветер дул оттуда – встречный! Настоящий – соленый, морской!
      Слуга из венты, тот самый, что приготовлял мазь на меду для Франческо, радостно выскочил ему навстречу. Он тут же старательно обтер Вороного и завел в стойло, которое сейчас пустовало.
      – Потный! Поить еще рано, – сказал он. – Отдохнет немного – напою. А потом угощу его таким овсецом, какого он, наверно, еще не едал!.. Очень хорошо, – добавил слуга, улыбаясь, – что сеньор снова остановится у нас!
      – А как здоровье сеньора Гарсиа? – обеспокоенно спросил Франческо.
      Слуга удивленно глянул на него:
      – Разве сеньор не знает, что «Геновева» уже давным-давно отправилась в дальнее плавание?
      – Знаю, – ответил Франческо. – Но сам сеньор Гарсиа до сих пор в Палосе, он-то и вызвал меня сюда.
      – Фу-у! – с облегчением выдохнул слуга. – А то я уж не знал, как быть! Думал, провинился перед вами… Этот славный гентец, что тогда спас сеньора от беды, вдруг после отплытия «Геновевы» явился в венту и попросил передать с ним все ваши вещи, что были у меня на хранении. Правду сказать, я был рад: конечно, вента наша богатая и постояльцы у нас больше люди богатые, но кто их знает… А вместе с тем я нет-нет, да призадумывался… Гентец, полагаю, человек честный, он и за тёлок, и за поросят, и за птицу для «Геновевы» больше, чем нужно, не запрашивал. Но ведь у меня никакой бумажки – «расписка», что ли, это называется – не осталось. А что, как с меня спросят и сундучок ваш и всякую там мелочь? Стало быть, это сеньор Гарсиа послал за вещами? А живет гентец не в той проклятой харчевне, а через четыре дома. Вот, значит, сеньор Гарсиа туда и перебрался – уж очень шумно у нас… Не знаю, есть ли у гентца конюшня. Оставьте пока что Вороного на моем попечении… Денег с вас за это никто не возьмет… Да ведь эта красивая сеньорита, племянница капитана, так меня вознаградила, что я, по правде сказать, должен был бы век ей эти деньги отрабатывать… И пешком по нашим кривым улицам вы к гентцу доберетесь быстрее, – добавил слуга.
      Хорошо ему говорить «доберетесь»! У Франческо от волнения подкашивались ноги.
      Новый домик гентца был небольшой, но, судя по обилию окон, светлый. В каждом окошке белело по одной детской головке. На стук Франческо в дверях показалась полная женщина с приветливым лицом.
      – Сеньору, наверно, нужна комната? – спросила она. – Сеньор, как понимаю, приезжий: здешние уже знают, что двери у нас закрываются только на ночь. Но, может быть, сеньору угодно будет у нас в харчевне откушать? Вот сейчас я уже накрываю стол к обеду. Милости просим отведать нашего обеда, а как солнышко к закату пойдет, приходите поужинать… Комнат лишних у нас сейчас нет, но, как только освободятся, милости просим!
      «Это выражение хозяйка хорошо усвоила, – подумал Франческо, – вероятно, потому, что харчевня их так и называется „МИЛОСТИ ПРОСИМ“.
      Из-за спины хозяйки выглянул сам гентец. Поначалу он Франческо не узнал. А узнав, прослезился.
      – Как я рад, как я рад! – бормотал он. – Сейчас я кликну Хуанито…
      – Хуанито?! – удивился и обрадовался Франческо.
      «Но боже мой, будто на свете есть только один Хуанито!».
      Нет, это был именно тот Хуанито. С лестницы, ведущей наверх, сбежал высокий, стройный мальчишка.
      – Хуанито, господи, до чего же ты вытянулся! – произнес Франческо, обнимая и целуя мальчика. И тут же, чувствуя, как сильно и больно стучит его сердце, спросил: – Как здоровье сеньора Гарсиа?
      Но Хуанито тихо шепнул ему на ухо:
      – Здесь мы ни о чем говорить не будем!
      Франческо всего обдало жаром. Неужели сеньор Гарсиа так плох, что при хозяевах харчевни о нем даже нельзя упоминать? Или, может быть, эскривано уже при смерти и гентец нарочно, уклонившись от разговора, позвал Хуанито?..
      Оба молча поднялись по лестнице в узкий коридор.
      – Вот эти две двери наши, – показал мальчик. – Удобно! Если нужно кого позвать, напротив все слышно.
      Франческо решился постучать в одну из дверей. Но Хуанито испуганно приложил палец к губам.
      – Спит, – прошептал он. – Сегодня в первый раз хорошо спит. Ну, пускай спит подольше! А мы… Или можно по-прежнему? Хочешь, Франческо, спустимся вниз?
      – Сеньор эскривано, вероятно, до самой болезни занимался с тобой? – спросил Франческо.
      Но Хуанито только безнадежно махнул рукой:
      – Не до занятий нам было… Мы все так намучились! Есть ничего не хочет! Не спит!.. Даже хозяин с хозяйкой с ног сбились! Приносят самые вкусные пирожки, мясо как-то особенно, по-гентски, приготовленное, апельсины… Так и уносят обратно полные тарелки… Ничего не ест!.. Да, долго же ты не приезжал, Франческо!.. Давай прогуляемся немного, – предложил Хуанито, – пускай наверху будет совсем тихо… Сеньор Гарсиа нарочно снял у хозяина весь верх целиком и заплатил за все комнаты, хотя две так и стоят заколоченные… Чтобы зря никто не ходил, не шумел… Вот поэтому-то, наверно, хозяева нас так уважают…
      – Нехорошо, Хуанито, – укорил его Франческо. – Хозяйки я просто еще не знаю, но хозяин человек достойный, за выгодой не гонится… Ведь он-то и спас меня тогда… Разве сеньор Гарсиа тебе не рассказал?
      – Да вся «Геновева» об этом знала, – смущенно ответил Хуанито. – А про хозяев – это я просто так… Слушай, что это с тобой? – оглядев Франческо с головы до ног, спросил мальчик удивленно. – Не пойму: лицо у тебя как лицо, а вот живот у тебя в Севилье вырос почему-то… И сзади горб какой-то! – Шлепнув своего спутника по спине, Хуанито вдруг испуганно вскрикнул: – Ой, что это с тобой случилось, Франческо?!
      Ничего особенного с Франческо не случилось. Хуанито растревожился понапрасну. Севильский трактирщик, хозяин Вороного, узнав, что Франческо в той же плетеной корзине со своим праздничным нарядом, бельем и красивой тетрадью везет еще и мешочек золота, очень разволновался. Он увел приезжего в свою комнату при трактире и велел Франческо выложить на стол все золотые и пересчитать их.
      – Вот этот на всякий случай оставим в кошельке, – сказал он и, накрыв золото одеялом, кликнул дочь. – Снимите свою куртку, сеньор, не стесняйтесь, а ты, дочка, возьми-ка из сундука холстину и выкрой по куртке сеньора две эти самые… ну, как их… без рукавов, как цыгане носят… А сошью я их сам, только подай мне толстую иглу с нитками…
      Если бы не пасмурное настроение Франческо, он, безусловно, улыбнулся бы в ответ на лукавую улыбку покидавшей комнату хорошенькой девушки… Но сейчас он ничего вокруг себя не замечал.
      «Только бы застать его в живых! Только бы застать его в живых! Матерь божья, сжалься над нами! Только бы он остался в живых!» – молился Франческо про себя.
      А трактирщик тем временем, аккуратно и старательно обшивая каждую монету и еще трижды или четырежды прошив потом всю «цыганскую безрукавку», строго наказал Франческо:
      – Эту холщовую штуку под курткой вы в дороге не снимайте. – И добавил: – Будете в вентах останавливаться на ночевки – не раздевайтесь! И о том, что везете, ни с кем не делитесь!
      Видя, что Франческо роется в кошельке, трактирщик сказал:
      – Платы за холст мне никакой не надо – тот ваш червонец все окупил!
      Так ничего и не объяснив Хуанито, Франческо шагал бы рядом с ним молча, если бы мальчишка не дернул его за рукав:
      – Ты же про горб обещал рассказать!
      – Ни горба, ни живота у меня в Севилье не выросло… Здесь, – Франческо распахнул куртку, – в этой парусине, у меня зашиты золотые. Вот поэтому всю дорогу мне было так трудно сидеть и лежать!
      – Ой, а я и не знал, какой ты хитрый! А сеньор эскривано еще говорит, что ты ужасный бессребреник…
      – Но это же не серебро, а золото, – попытался пошутить Франческо, но его снова захлестнула волна тревоги.
      Хуанито, обернувшись и в упор глянув на Франческо, сказал:
      – Давай, знаешь, не притворяйся! А приехать тебе надо было пораньше… Или хотя бы письма писать. А сейчас, может быть, уже поздно!
      На лестнице, ведущей наверх, Франческо и Хуанито столкнулись с хозяйкой харчевни. В обеих руках ее были тарелки с какой-то снедью. Передав одну Хуанито, она вытерла передником заплаканное лицо.
      – Ничего! Ну ничего в рот не берет! Я даже на коленях умоляла. Не ест!.. Мне велено, как всегда, отнести свое угощенье обратно.
      – А вы сказали, что он приехал? – спросил Хуанито, кивнув на своего спутника.
      – Я говорю только то, что мне велят, – всхлипывая, пробормотала женщина. – А об этом сеньоре мне никакого наказа не давали…
      – Ну, тогда и нам можно зайти, – решил Хуанито. – Хозяйка зря не стала бы беспокоить. Значит, не спит! – И, оглядев Франческо, добавил недовольно: – Что же, ты так и войдешь – пузатый и горбатый?!
      Франческо, сняв куртку, с трудом стащил с себя «цыганскую безрукавку» и кинул ее на пол. Золото даже не звякнуло. Туго же обшил трактирщик каждый червонец!
      …Лежавший на постели человек был с головою укрыт покрывалом. Покрывало это Франческо узнал тотчас же. Его сеньор капитан, очевидно, подарил своему другу на прощанье.
      Франческо прислушался. По мерному дыханию он понял, что сеньор эскривано снова заснул, и потихоньку стал отступать к выходу.
      – Чего это ты? – тихо спросил Хуанито. – Спит? Ой, как хорошо! Очень даже хорошо! Пойдем.
      Хуанито уже вышел в коридор, а Франческо остановился у двери, раздумывая…
      – …Ческо… любимый… дорогой мой! – вдруг как будто послышался ему голос сеньориты.
      Святая дева, владычица! Ведь после смерти Катаро он был уверен, что полностью излечился от подобных наваждений! Чувствуя, что не в силах устоять на ногах, Франческо с грохотом придвинул к себе скамью.
      – Ну, чего ты расселся? – вернувшись, спросил Хуанито. – Да еще так загремел скамьей, что по всему дому слышно!
      Однако, приглядевшись к Руппи, Хуанито оторопел. Неужели этот человек с серыми щеками, плотно сжавший посиневшие губы, – это и есть тот самый Франческо, которого он так любил? Любил даже больше, чем самого сеньора эскривано! Которым так гордился!
      Упершись локтями в колени, тот сидел, обхватив руками голову.
      – Франческо! – позвал Хуанито шепотом.
      Тот не отзывался.
      – Это ты, Хуанито? – вдруг явственно расслышал Франческо голос сеньориты. – Ты уронил что-то? Подойди, посиди немного со мной… Мне страшно! Мне опять привиделось, что приехал Франческо Руппи! Я, кажется, лишаюсь разума!
      «Он и вправду приехал», – хотел было ответить мальчик. Но нет, таким Руппи она не должна видеть…
      – Повернитесь, сеньорита, на правый бок, – посоветовал он, – вам сразу станет легче! Вы же сами нам объясняли…
      Девушка покорно повернулась к стене.
      – Да что же это ты! – чуть не закричал Хуанито. – Просто труп какой-то ходячий!
      Не обращая внимания на его слова, поднявшись со скамьи, Франческо, выпрямившись, медленно, нетвердыми шагами направился к постели сеньориты. Девушка так и лежала, повернувшись к стене.
      Осторожно, не касаясь постели, Франческо опустился на колени.
      Хуанито очень хотелось узнать, не испугается ли его вида сеньорита… Хотелось услышать, что они скажут друг другу… Но нет, это означало бы, что Хуанито хочет подслушивать. А он и не собирается подслушивать. Сеньор эскривано будет доволен!
      – Золото я потащу к нам в комнату! – крикнул мальчик у самой двери.
      Вышел, но, тут же вернувшись, закричал еще громче:
      – Я не подслушивал!
      А эти двое даже не пошевелились.
      Сеньор эскривано давно просил Хуанито навести в их комнате какой-нибудь порядок… Ну, хорошенько застелить постели, вымыть посуду, стряхнуть скатерти – к этому делу Хуанито был приучен еще в трактире своего отчима. А как тут наводить порядок? Правду сказать, это дело было довольно трудное! Рукописи свои сеньор эскривано велел не трогать… К тому же посреди комнаты сейчас стояла еще и плетеная корзинка Франческо. А рядом с ней – его же резной сундучок. Сундучок эскривано тоже велел не трогать. Да и сам Хуанито к тому же швырнул в комнату эту парусиновую штуку с золотом. (Если только Франческо не пошутил, что это золото! Нет, наверняка не пошутил – уж очень она тяжелая!)
      Дожидаться сейчас сеньора Гарсиа был бы напрасный труд: тот, как всегда, до самого обеда будет стоять у пристани в надежде, что вот-вот прибудет корабль из Севильи, а на корабле – его милость сеньор Франческо Руппи.
      Но порядок все же навести надо. Пускай даже сеньор эскривано рассердится. Да нет, он так обрадуется приезду Руппи, что просто ничего не заметит!
      И Хуанито со спокойным сердцем принялся перекладывать вещи из привезенной Франческо плетеной корзинки в резной сундучок. На самое дно его пришлось вначале положить зашитое в холстину золото, чтобы не примять все остальное… Да, тяжеловато было Франческо и ходить, и лежать, и сидеть в этой холщовой штуке! Переложив затем в сундучок белье, Хуанито с одобрением осмотрел праздничный наряд Руппи. Вот он даже в этой несчастной корзине нисколько не примялся! Но все же надо будет развесить его где-нибудь у хозяев.
      Но одну вещь мальчику никак не хотелось укладывать в сундучок.
      Осторожно, с каким-то почтением прикоснулся Хуанито пальцами к серебряным звездочкам на переплете и стал перелистывать книгу. Ни одного слова не было написано на ее плотных белых страницах… Значит, это все-таки тетрадь… И вдруг из этой «звездной тетради» вылетел листок, как видно, старательно разглаженной, но тут же свернувшейся в трубочку бумаги. Хуанито развернул было эту трубочку. Почерк сеньора эскривано узнал бы любой грамотный матрос с «Геновевы». Хуанито сейчас был уже очень грамотный и почерк сеньора Гарсиа узнал.
      Конечно, ему интересно было бы прочитать, о чем мог писать эскривано в Севилью… Но сеньор Гарсиа строго-настрого внушал ему, что без разрешения хозяина ни одного письма, даже ни одной записочки читать нельзя… И вот так, не развертывая больше, Хуанито оставил эту бумажную трубочку на самом видном месте – на столе, за которым всегда работал его учитель.
      В комнату, не стучась, вошла хозяйка. Этого с ней никогда не бывало! Она нерешительно спросила:
      – А может быть, сейчас сеньорита отведает хоть две-три ложки моей похлебки? Она ей раньше нравилась… И хоть кусочек окорока… А вот, я слышу, подымается наверх сеньор Гарсиа, – добавила женщина. – Пускай уж он сам решает, как нам быть.
      Как только распахнулась дверь, Хуанито выпалил:
      – Нечего вам больше наведываться в порт! Он приехал! Он у сеньориты!
      Хозяйка харчевни, весело кивнув головой, скромно удалилась.
      Франческо понимал: он обязан рассказать сеньорите Ядвиге о Катаро, о том, что сеньорита, по слухам, уехала к жениху в Польшу… Но с чего ему начать?
      Он вытащил из-за пазухи узенькую полоску бумаги. Все-таки с ней он не расставался! Когда-то она была красная от свежей крови, а сейчас порыжела и потемнела.
      Он держал ее наготове. «Это единственное ваше письмо, которое передал мне Рыжий Катаро», – скажет он.
      Но он ничего не сказал. Когда девушка открыла глаза, он протянул ей эту бумажную полоску.
      – «Ядвига», – прочитала сеньорита. – Зачем ты оторвал мою подпись?
      Франческо с трудом проглотил слюну.
      – Я тебя любил, люблю и буду любить до смерти, – сказал он хрипло. – Я тебе объясню…
      – Я тоже, – ответила Ядвига. – До самой смерти! И ничего объяснять не надо!
      Кто-то заходил к ним в комнату. Кто-то о чем-то спрашивал. Они невпопад отвечали «да» или «нет». И вдруг Ядвига сказала испуганно:
      – Это была хозяйка… Она опять станет плакать, что я ничего не ем! – Но тут же, забыв о хозяйке, спросила: – Я очень сейчас подурнела? Ческо, любимый, только скажи мне всю правду… Матерь божья, одни эти худые руки! Но я поправлюсь!
      Эрнандо когда-то спросил, красивые ли руки у сеньориты Ядвиги. Сейчас они были не красивы, а прекрасны! Особенно эти голубые жилки, просвечивающие сквозь тонкую кожу…
      Франческо окунул лицо в ее пушистые шелковые волосы… Сколько месяцев… нет сколько лет, сколько десятков лет… с самого рождения, казалось ему, мечтал он вот так окунуть лицо в эти льющиеся, легкие, пушистые волосы!
      Один за другим перецеловал Франческо пальцы сеньориты… Нет, не сеньориты, а своей Ядвиги!
      А она считала:
      – Один, два, три, четыре, пять, шесть…
      Когда дошло до десяти, Ядвига, улыбнувшись, сказала:
      – Ну, все! Можешь теперь поцеловать меня в губы!
      Франческо узнал эту ее мгновенную, чуть насмешливую прежнюю улыбку.
      Хуанито был прав: сеньор Гарсиа, вернувшись с пристани, действительно ничего не замечал. Ни порядка, который все же кое-как навел Хуанито, ни убранных под кровать резного сундучка и корзины, ни вытертого мокрой тряпкой пола… Усевшись в свое любимое кресло перед столом, он только удивленно переспросил:
      – Как ты сказал, Хуанито? Я правильно тебя понял? Ты имел в виду сеньора Франческо Руппи? Он в комнате у сеньориты Ядвиги? Не знаю, удобно ли мне сейчас к ним наведаться. А каким образом он добрался из Севильи в Палос? Нет, сейчас я к ним не зайду! Я лучше…
      Но фразы своей сеньор Гарсиа не закончил. В дверь постучались.
      – Это, наверно, он, – пробормотал эскривано. И громко крикнул: – Входите, входите, сеньор Руппи!
      Но в комнату вошла хозяйка.
      – Уж не знаю, как мне быть, – произнесла бедная женщина встревоженно. – Я постучалась к сеньорите и, не заходя, спросила, будет ли сегодня сеньорита обедать. И оба они с приезжим сеньором в один голос ответили «да»… Я тотчас же принесла все любимые кушанья сеньориты. Снова постучалась и спросила, прикажут ли они накрыть на стол. И вдруг оба они ответили мне «нет»… Как это понять? Может быть, сеньор Гарсиа укажет, как мне поступить?
      Но сеньор Гарсиа и сам не знал, как ему поступить.
      – Обед, говорите? Вы уж не сердитесь, если мы сегодня запоздаем… – А сам взволнованно принялся зачем-то передвигать на столе чернильницу, отточенные перья, бумаги и, конечно, нечаянно задев собственное письмо, сбросил бы его, но Хуанито подхватил свернутую трубочкой бумагу. – Что это? – спросил сеньор Гарсиа. – Ты не читал его?
      – Руппи привез его из Севильи. Развернул я его на одно мгновение, – ответил Хуанито с достоинством. – Но не читал! Чужие письма читать не следует! А почерк ваш я узнал… Оно выпало из тетради и свернулось трубочкой. Я поднял его и положил на стол. А что там написано, не знаю…
      Эскривано вдруг схватился за голову:
      – Боже мой, я совершенно забыл! Да это же мое письмо, которое я недавно отправил Руппи в Севилью!
      Развернув листок, сеньор Гарсиа расправил его и, придерживая обеими руками, принялся читать.
      – Как я стал рассеян, Хуанито! – произнес он печально и снова углубился в чтение.
      Занятие это продолжалось довольно долго. Очевидно, эскривано и сам с трудом разбирал свой почерк.
      – До чего же я стал рассеян! – повторил он. – А вот какой удобный случай еще раз проверить, насколько мы с тобой продвинулись вперед. Разрешаю тебе прочитать это письмо и подсчитать, сколько я сделал ошибок.
      Хуанито недоверчиво поглядел на своего учителя.
      – Ну, я разрешаю, разрешаю, читай! – сказал сеньор эскривано нетерпеливо.
      У Хуанито на чтение письма ушло значительно больше времени, чем у его наставника. Перечитав это коротенькое послание в третий и четвертый раз, он обстоятельно стал что-то черкать на бумаге.
      – Двадцать, – объявил он наконец. – Нет, постойте-ка, я пропустил… Двадцать первая… двадцать вторая… двадцать две ошибки в вашем письме! Если бы я наделал столько ошибок, вы бы заставили меня переписать письмо наново!
      Сеньор Гарсиа сидел молча, даже не упрекнув своего ученика за непочтительность. Хуанито мог вздохнуть с облегчением.
      Молчание длилось так долго, что мальчик наконец не выдержал:
      – Хозяйка же спрашивала насчет обеда!.. Надо поговорить с самой сеньоритой. Франческо же ни о чем не знает!.. Да что это вы? Опять плачете?
      Сеньор Гарсиа вытер рукавом глаза.
      – Двадцать две ошибки! – произнес он, тяжело вздыхая. – Двадцать две ошибки и еще одна! Самая страшная! Такое вот письмо я должен был переправить сеньору Руппи еще полгода назад!

      Франческо с усилием поднялся с колен.
      – Боже мой! Так долго простоять на коленях! У тебя, вероятно, затекли ноги! – сказала Ядвига огорченно. – Если бы не твое упрямство, ты просто посидел бы со мной на кровати… Куда же ты? – спросила она испуганно. – Ты хочешь уйти?!
      – Я ведь не повидался еще с сеньором Гарсиа, – произнес Франческо виновато. – А ведь если бы не он… – и замолчал. Возможно, Ядвига и не знает о письме эскривано в Севилью…
      – Конечно, – произнесла девушка со вздохом, – ты просто обязан навестить нашего дорогого эскривано! Но, Ческо, Ческо, мне сейчас еще очень трудно расстаться с тобой!.. Да к тому же, сеньор Гарсиа обычно с утра до обеда пропадает в гавани… Дожидается тебя… Поцелуй хотя бы меня на прощанье!
      Помедлив, он только прикоснулся губами к ее шелковым спутанным волосам.
      – Ты как будто боишься меня, Ческо, – улыбаясь, сказала Ядвига. – Неужели я стала такая страшная?
      – Сеньор Гарсиа уже, наверное, возвратился из гавани, Ядвига. Я привез нашему эскривано подарок от сына адмирала. От его имени вручу сеньору Гарсиа «звездную тетрадь». Она очень красиво переплетена, и по всему ее переплету мерцают серебряные звезды. Застежка у нее такая, какие бывают на молитвенниках, и тоже серебряная. Надо разузнать, кто в Палосе сможет перенести в нее все записи эскривано. Его бумаги уже давно пришли в негодность…
      – Бедные переписчики! – вздохнула Ядвига. – В каракульках эскривано никто не сможет разобраться. Разве что ты один. Для этого ты, верно, и приехал в Палос?.. Нет, нет, я пошутила! – И Ядвига засмеялась.
      А ведь, пожалуй, она была недалека от истины.
      Сеньор Гарсиа и Хуанито с нетерпением дожидались Франческо.
      Однако при его появлении эскривано тут же отослал мальчика с каким-то поручением к хозяевам.
      – Мне, сеньор Франческо, не все понятно в вашем поведении, – несколько смущенно признался он, – но разрешите вас обнять и поцеловать. Я не стану вас торопить, – добавил он после того, как они не раз и не два расцеловались. – Все, что вы найдете нужным сказать мне, вы, безусловно, скажете…
      Франческо вкратце рассказал сеньору Гарсиа, что Рыжий Катаро ни ему, ни Педро Маленькому писем из Палоса не доставил. Рассказал о мавре, о золоте, закопанном в саду, о Катаро и о гибели его самого, человека, заболевшего золотом.
      – Простите меня, сеньор Руппи, но мне думается, что после смерти Катаро вы все же могли возвратиться в Палос, – произнес эскривано неуверенно. – Или, может быть, я ошибаюсь?
      – Возвращаться было уже поздно: «Геновева» в ту пору уже отчалила… – начал было Франческо. И вдруг добавил: – Перед самой своей смертью Рыжий поставил меня в известность, что сеньорита Ядвига на «Геновеве» отправилась в Польшу, к своему жениху.
      Сеньор эскривано, поднявшись с места, сделал несколько шагов по комнате.
      – Безусловно, смерть страшная, – начал он, – но вполне заслуженная кара постигла этого Катаро… Но, как я понимаю, не только золото имело над ним столь пагубную власть… Мне, человеку постороннему, как бы не пристало высказывать свое суждение о вещах, касающихся вас одних…
      – Сеньор Гарсиа, – воскликнул Франческо, – и на «Геновеве» и здесь, в Палосе, мы все настолько сроднились с вами, что посторонним вас назвать никак нельзя! И мы…
      Однако сеньор Гарсиа его не дослушал.
      – Прошу вас со вниманием отнестись к тому, что я скажу, – произнес он строго. – Для чего Катаро понадобилась ложь об отъезде сеньориты Ядвиги? Вы, возможно, и не знаете об этом, но Хуанито еще на «Геновеве» рассказал мне, что Катаро был больше чем завистником! Увидев вас в новом наряде, он целый день потом бранился в большой каюте… Какие только проклятия он не призывал на вашу голову! «Проклятый красавчик!» – то и дело кричал он, пока его не остановил Датчанин…
      – «Красавчик»? – удивленно переспросил Франческо. – Да, и перед смертью он не удержался и обозвал меня так…
      – И это сообщение Катаро об отъезде сеньориты Ядвиги, – продолжал эскривано, – тоже было преднамеренным, оно тоже было похоже на убийство.
      – Хвала святой деве, что мы все счастливы и здоровы!.. А «звездной тетрадью», подарком Эрнандо, вы сейчас полюбуетесь.
      Сеньор Гарсиа выжидающе смотрел на него.
      – Но, – продолжал Франческо, – как ни жаль мне вашего свертка с рукописями, однако он не сегодня-завтра придет в полную негодность. Вот тут-то «звездная тетрадь» и сослужит вам службу! Только нам необходимо позаботиться о подыскании достаточно искусных переписчиков.
      – Боже мой! – воскликнул сеньор Гарсиа. – Да ведь на такую переписку понадобятся большие деньги! А я и так живу всецело на средства сеньориты Ядвиги и отчасти – на средства капитана Стобничи…
      – Деньги на переписку мне уже давно были отпущены нашим сеньором капитаном, – тут же, чтобы успокоить его, придумал Франческо. – А вот полюбуйтесь – это ваша «звездная тетрадь».
      Вскоре к двоим собеседникам присоединился третий – Хуанито. И разговор в комнате не смолкал долгое время. Бедная хозяйка харчевни в третий раз подогревала обед.
      Сеньор Гарсиа тем временем, не выпуская из рук и радуясь, как ребенок, нежно поглаживал «звездную тетрадь», то поворачивая ее в разные стороны, то щелкая ее застежками.
      – И чем я заслужил такой подарок?! – спрашивал он. И снова через несколько минут: – Мне просто непонятно, чем же я заслужил такой чудесный подарок!
      – Всей своей жизнью, – ответил Франческо серьезно. – Должен сказать, – добавил он, – что сеньор Эрнандо Колон очень просил меня, если будет возможность, представить его вам. Он будет счастлив, если его скромный подарок придется по душе такому человеку, как историк сеньор Гарсиа!
      Хозяйка передала Франческо два накрытых крышками небольших блюда.
      – Я отнесла бы сама, – сказала она, – но из ваших рук сеньорите Ядвиге принимать еду будет много приятнее… И сегодня, – добавила добрая женщина уверенно, – сеньорита Ядвига съест все без остатка!
      …Радостно улыбающийся Франческо появился в комнате Ядвиги с блюдами в обеих руках.
      Однако, проглотив только одну-две ложки своей любимой похлебки, девушка со вздохом откинулась на подушки.
      Прикоснувшись ладонью ко лбу девушки, Франческо со вздохом облегчения сказал:
      – Голова у тебя не горячая! – Больше всего он опасался лихорадки, ходившей по Палосу. – Скоро и ты сможешь спускаться вниз…
      – Я просто отучилась есть, – ответила Ядвига виновато. И тут же поправилась: – Отучилась так много есть… Франческо, дорогой, полакомься всеми этими чудесными блюдами… Не надо обижать нашу милую хозяйку. Пускай она думает, что всё это мы съели вдвоем, ты ведь до сих пор еще не обедал!.. Смотри, какой чудесный за окном день, а мне вот и вставать не хочется…
      «Значит, не совсем еще поправилась», – подумал Франческо, а вслух сказал:
      – Да, непохоже даже, что мы в Палосе! Сегодня настоящий севильский день!
      Утомленный бесплодными поисками переписчиков да еще навестив слугу в венте, Франческо только на минуту разрешил себе заглянуть к Ядвиге и пожелать ей спокойной ночи…
      Добравшись до постели, Франческо заснул тотчас же. Для него, по распоряжению эскривано, была открыта одна из верхних, ранее заколоченных комнат.
      Заснул Франческо спокойно, но не проспал и двух часов.
      Что его разбудило? Тревога! Тревога, особенно страшная потому, что была непонятной и неожиданной… Что случилось? Откуда это чувство надвигающейся опасности?
      Проснулся Франческо (теперь он уже это ясно припомнил), разбуженный какою-то фразой, произнесенной сеньором Гарсиа над самым его ухом… Значит, эскривано заходил к нему ночью?
      Франческо встал. Выбил кремнем огонь, зажег свечу. Тронул дверь. Крюк на месте. Значит, ни сеньор Гарсиа и никто другой ночью в его комнате не побывал… Просто от усталости или от волнений этого дня Франческо привиделся плохой сон… И вдруг в его мозгу вспыхнули слова, произнесенные нынче эскривано: «Могло довести до смерти»…
      Да, сеньор Гарсиа хорошо понимал, что происходило с Ядвигой в отсутствие Франческо… Вернее, что происходило с Ядвигой из-за его отсутствия…
      А он, Франческо, еще так весело отозвался на слова эскривано: мол, обе стороны сейчас счастливы и здоровы! А он еще так радовался этим голубым жилкам, просвечивающим сквозь тонкую кожу! А он к тому же убеждал Ядвигу, что, мол, вот такая, похудевшая и побледневшая, она ему еще больше нравится!
      Нет, сейчас Франческо всерьез займется ее здоровьем!
      О пребывании в Палосе лекаря, отца Мануэля, доминиканца, бывшего воспитанника Саламанки, сообщил Хуанито. Он здесь, по соседству, завел знакомство со многими своими сверстниками. У родителей одного из них и остановился проездом отец Мануэль.
      Франческо тут же послал Хуанито справиться у лекаря, сможет ли тот навестить больную… Даже сеньор Гарсиа не протестовал против обращения за помощью к монаху, да еще к доминиканцу!
      – Сеньорита Стобничи совершенно здорова, – спустившись в столовую, порадовал всех отец Мануэль. – Похудела она так сильно потому, что намеренно отказывалась от еды… Думается, что таким путем она собиралась довести себя до голодной смерти… Но, конечно, я могу ошибаться…
      Хозяйка харчевни от ужаса схватилась за голову:
      – Ну может ли такое быть!
      «Как хорошо, что Руппи еще не спустился к обеду, – решил про себя Хуанито. – И чего болтает этот монах! Ему, видите ли, „думается“. А нам с эскривано не думается, мы просто знаем наверняка!»
      – Вы не беспокойтесь, сеньор Руппи, – обратился отец Мануэль к входящему в столовую Франческо. – Сеньорите Ядвиге нужно только силой воли или силой убеждения близких ей людей перебороть это отвращение к еде.
      Встретившись с испуганным взглядом Хуанито, лекарь добавил:
      – Хорошо, что все закончилось благополучно! Из-за того, что сеньорита очень ослабела, она могла бы схватить какой-нибудь недуг. Ей надо есть, но понемногу и почаще… Надо двигаться, гулять, а когда нет сильного ветра, спускаться к гавани – подышать свежим воздухом… А вот и сама сеньорита!.. Я не слишком придирчивый лекарь, не так ли? – спросил он девушку с улыбкой.
      И Ядвига весело кивнула в ответ.
      «Сейчас, конечно, все кончится благополучно! – подумал Франческо. – Но ведь монах не знал, что опасаться следовало не недуга, который могла бы „схватить“ Ядвига… Опасаться следовало ее характера!»
      – А вам, отец Мануэль, приходилось когда-нибудь видеть людей, умиравших от голода? – спросил Франческо. Голос его слегка дрогнул. Обратил ли лекарь на это внимание? Кажется, хвала святой деве, не обратил! Он думал совсем о другом.
      – Я видел слишком много людей, умиравших от голода, – с горечью ответил доминиканец. – Видел там, за океаном. Индейцев. Новых подданных его императорского величества!
      Чем-то этот монах напомнил Франческо отца Бартоломе де Лас Касаса. Не черно-белым своим одеянием, даже не тем, что он сказал, а тем, как он сказал.
      – А там, за океаном, – нерешительно спросил Франческо, – не случалось ли вам встречаться с отцом Бартоломе, с Бартоломе де Лас Касасом? Он тоже доминиканец.
      – Вы знаете отца Бартоломе? – с нескрываемой радостью задал вопрос лекарь. – Вот именно он и послал меня сюда! А вслед за мной направит еще двух братьев моего ордена… Он, по доброте своей, считает нас своими помощниками. Но мы ведь всего-навсего только исполнители его предписаний…
      Ко всеобщему удивлению, сеньор Гарсиа, наклонившись, поцеловал руку доминиканца.
      Крепко пожав руку эскривано, доминиканец, нежно положив (нет, тут более подходит слово «возложив») обе руки на плечи Франческо и Ядвиги, привлек их к себе.
      – Будьте счастливы! – сказал он тихо. – Вы, я не сомневаюсь, будете счастливы!
      …Сеньорита Ядвига поправлялась не по дням, а по часам. Нежный румянец снова вернулся на ее щеки, руки были по-прежнему красивы, но Франческо уже не мог восхищаться голубыми жилками, просвечивающими сквозь тонкую кожу.
      Наконец отец Мануэль дождался двух монахов, и они втроем пришли попрощаться со всеми в харчевне.
      Сеньор Гарсиа очень просил лекаря навестить в Севилье королевского библиотекаря и, если можно, передать ему благодарность за «звездную тетрадь».
      Эскривано, к удивлению Франческо, вытащил из своего объемистого мешка рукопись. На арабском или на арамейском языке она была написана, Франческо не разглядел, так как глянул на нее только мимоходом… Но – ни на одном из европейских языков, это было ясно!..
      – Сеньор Эрнандо сможет найти здесь некоторые сведения о стране Офир, которыми королевский библиотекарь интересуется отнюдь не ради золота… Кстати, должен сразу оговориться, что золота в стране Офир вот уже более пяти веков не существует.
      У отца Мануэля и двух его спутников за плечами были только маленькие котомки. Оглядев объемистый пакет эскривано, Франческо с сомнением покачал головой. Сеньору Гарсиа Франческо ничего не сказал, но эскривано понял его сомнения…
      – Простите, – сказал он.
      Дело происходило на кухне. День был субботний, и гентец беспрестанно подкладывал в печь: супруга его собиралась сегодня купать всех своих ребятишек.
      Внезапно сеньор Гарсиа швырнул свою рукопись в пылающий очаг.
      У Франческо от удивления даже опустились руки.
      – Я правильно поступил, – сказал сеньор эскривано спокойно. – Нам, историкам, не время сейчас давать пищу новым выдумкам и басням. Страна Офир действительно существует. Но в наши дни люди разных стран ищут ее не там, где следовало бы… И главное – понапрасну!
      Переписчики рукописи сеньора Гарсиа наконец нашлись. Об их готовности заняться этим столь кропотливым делом прибежал сообщить слуга из венты, где когда-то останавливались сеньор капитан, Бьярн Бьярнарссон, сеньорита Ядвига и Руппи. Этот слуга до сих пор питал привязанность к Франческо, но, увидев сеньориту, он просто расцвел от радости:
      – Хоть чем-нибудь я наконец смогу отплатить вам за все хорошее, что вы мне сделали!
      Но ведь, по сути, сделал-то он хорошее Франческо, а следовательно, и Ядвиге, но, когда она только заикнулась об этом, слуга замахал руками.
      – Всю свою жизнь я буду считать, что я у вас в неоплатном долгу, – заявил он.
      А хозяин харчевни только с удивлением прислушивался к этому разговору. Он-то знал отлично, что именно слуга этот и выручил из большой беды сеньора Франческо. Сам же гентец, очевидно, забыл, что если бы не он, то ни слуга, ни даже император, возможно, сеньора Руппи так и не спасли бы…
      Франческо даже не вступил с ними в пререкания. Однако он с гордостью еще раз подумал, что наряду с такими негодяями, как Катаро, всюду находятся люди, даже не отдающие себе отчета в том, сколько добра приносят они окружающим.
      Выйдя из харчевни, слуга, как видно, вспомнил о цели своего визита и тут же возвратился.
      – А ведь о самом-то главном я и позабыл сказать! – смущенно признался он. – Ведь у нас остановился тот самый сеньор, что отказался от отдельной комнаты и велел койку свою поставить рядом с кроватью сеньора капитана… Имя у него трудное, я не запомнил… Так вот, это он, узнав, что в Палосе еще живет сеньор Гарсиа и нуждается в переписчиках, велел мне передать, что он вскорости придет сюда, в харчевню, да еще приведет с собой – уж я и не понял – то ли сыновей своих, то ли родичей, а они-то и учились в свое время какому-то особому письму!..
      – Ирландскому, наверно? – спросил сеньор Гарсиа. – Следовательно, родичи Бьярна Бьярнарссона не так уж молоды… Ирландскому письму я в свое время обучал и нормандцев, и французов, и итальянцев, и испанцев… Но это было много лет назад…
      Сейчас сеньор Гарсиа не смог бы их учить каллиграфии, так как сам писал крайне неразборчиво. О своем замечательном ирландском письме он мог теперь только вспоминать.
      – Как вспоминает состарившаяся красавица о своих прежних успехах, – неожиданно для всех пошутил он.
      Работу между четырьмя переписчиками разделили на четыре равные доли. Хуанито, по предложению сеньора Гарсиа, надлежало заняться первой, наиболее разборчивой частью рукописи.
      Двоим гостям Франческо предложил на выбор переписывать то, что их наиболее привлекает. Затем переписанное следовало отдать сеньору Гарсиа для правки и только потом с большой тщательностью перенести в «звездную тетрадь». Словом, труд предстоял немалый.
      – Мы рады были бы ознакомиться даже со всей рукописью сеньора Гарсиа, – сказал младший из братьев. – О нем как о замечательном историке известно даже у нас, в Швеции…
      Вот таким образом Франческо выяснил, к какой национальности принадлежат люди, приведенные Бьярном.
      От какого-либо вознаграждения за работу, несмотря на все уговоры сеньора Гарсиа, оба брата отказались. Очевидно, это были хорошие знакомые Северянина.
      – С Бьярном Бьярнарссоном вы давно знакомы? – спросил Франческо.
      Нет, с Северянином братья впервые встретились в венте.
      – Сеньор Гарсиа, я не сомневаюсь, с радостью даст вам возможность ознакомиться со всеми своими материалами… И с теми, что занесены в рукопись, и с теми, что у него записаны на отдельных клочках бумаги… А вы уже решили, какую именно часть рукописи возьмет каждый из вас?
      – Хотелось бы мне знать, найдем ли мы в записях сеньора Гарсиа что-либо о «Стокгольмской кровавой бане», – сказал младший из братьев.
      – Свен, – остановил его Торгард, старший из братьев, – мы пришли сюда помочь замечательному историку и только попутно ознакомиться с интересующими нас записями.
      Что-то Франческо припомнилось об этой «Кровавой бане», но подробностей он не знал.
      – Если не ошибаюсь, – начал он нерешительно, – датский король Кристиан Второй вторгся с огромным войском в Стокгольм и короновался, не имея на это прав, шведской короной? Правда, по договоренности со стортингом.
      – Да, а потом, нарушив все свои мирные обещания, восьмого и девятого ноября 1520 года предал казни более сотни виднейших представителей дворянства и бюргерства, конфисковав в свою пользу их имущество… А затем, чтобы прибрать к рукам две наиболее приглянувшиеся ему области Швеции, чуть ли не целиком уничтожил все их население… Утопил в крови! – Это сказал уже старший из братьев.
      – В точности как император Карл Пятый, – невольно вырвалось у Франческо.
      – В точности как все державные владыки, – добавил старший из братьев. – Но, поскольку Свен завел об этом речь, я все же закончу свою мысль: может быть, сейчас еще не время об этом толковать, но, когда вы услышите о том, что власть датского узурпатора свергнута, а Стокгольм наш «возродился из пепла», вспомните все же и о нас… Уверяю вас, что в этом возрождении мы примем самое деятельное участие… Но пока, чтобы не огорчать сеньора Гарсиа, давайте примемся за работу!
      – Нет уж, если говорить, так надо, мой милый Торгард, говорить все до конца! – перебил его Свен. – Если, сеньор Франческо, я вам сообщу, что мы приходимся ближайшими родичами погибшего на льду озера Осун Свена Стуре Младшего, выступившего с небольшим отрядом против огромной армии Кристиане Второго Датского, вы поймете, почему мы пока (заметьте – пока!) не возвращаемся на родину. О власти мы с братом уже не думаем… Власть имущие чувства почтения в нас не вызывают. Мы хотим только счастья своему народу! А теперь, Торгард, ты прав – пора за работу…
      …Усерднее всех, на взгляд Франческо, трудился над рукописью Хуанито. Он не отвлекайся, не вступал, как остальные трое переписчиков, в рассуждения по поводу тех или иных обстоятельств, даже своей исключительной любознательности он не проявлял… Может быть, до настоящего ирландского письма ему было далеко, но, наклонив голову, мальчик старательно чуть ли не вырисовывал каждую букву.
      Сам эскривано в комнате Франческо не появлялся. Скорее всего, ему хотелось до обеда посидеть наедине с Северянином.
      За обеденным столом Франческо к Бьярну Бьярнарссону приглядываться не решался. Вначале поздоровался, пожал руку… И поцеловал бы его, но таких нежностей Северянин не переносил.
      Однако вид Бьярна, как впоследствии оказалось, огорчил не одного Франческо. Нельзя сказать, что за время разлуки исландец похудел или постарел… Нет, все дело было в его как бы потускневших глазах…
      Расспрашивать Северянина никто бы не решился, но он сам, помолчав какое-то время, вдруг, махнув рукой, произнес:
      – Люди здесь все свои! Погибает моя Исландия! И Карл Пятый даже не удосужился вызволить ее из беды! Поездка Яна Стобничи состоялась, и все, что нужно было императору, капитан наш по мере своих возможностей проделал… А нужно было Карлу узнать, как отнесутся к его столкновению с папским Римом, которое император давно замышляет, еще в одной католической стране… Ну что ж, религию свою католики всюду будут отстаивать, но тяжкая длань папства никому не мила… Тем более, что поляки отличаются свободолюбием… А Исландия наша останется совсем беззащитной: папе сейчас не до нее! Еще немного, и она вся будет насильно обращена в лютеранскую веру! Уже дважды подосланные убийцы пытались заколоть кинжалом одного из братьев нашего католического епископа. Когда я попытался обратить внимание Карла на то, что гибнет замечательная страна, уже давно подпавшая под власть Дании, император только отмахнулся. Вот слушай, историк, и запомни его слова: «Мне важно только разделаться с папой! А справиться с Лютером будет много легче». Я возразил ему, что с Лютером будет справиться много труднее. Император только расхохотался… Тогда я попытался воздействовать на его совесть: «Гибнет, мол, удивительная страна! Из наших исландцев каждый четвертый мог бы в материковой Европе прослыть замечательным поэтом!» И знаешь, что Карл мне ответил? «Дай мне только срок справиться кое с кем, и твои исландцы смогут заниматься своей поэзией! А сейчас мне нужны не поэты, а хорошо обученные солдаты». А ведь в свое время, когда мне довелось оказать ему, тогда еще Карлу Первому, небольшую услугу, он поклялся, что спасет любыми средствами от гибели наш «Остров огня и льда»! А сейчас исландцы без разрешения датчан не имеют права ловить рыбу, даже держать в доме рыболовные снасти!..
      «К счастью, – подумал Франческо, – сейчас и у меня и у Ядвиги есть деньги, которыми мы сможем помочь Исландии».
      – Поженились вы уже наконец с сеньоритой? – спросил Северянин хмуро. – Слава тебе господи! И надо же было столько времени морочить голову всем – и капитану, и сеньору Гарсиа, да и мне тоже. Все мы беспокоились: а что, как эта свадьба по чьей-нибудь глупости или гордости вдруг расстроится.
      – Еще не поженились, – сказал Франческо. – Недели через две мы думаем обвенчаться в храме святого Георгия… Как я рад, что и вы будете на нашей свадьбе!
      – Этого мне еще не хватало! – пробормотал Бьярн сердито. – Я уже нанялся матросом к родственнику вот этих ребят… К шведу. Из Севильи он, не заходя домой, напрямик доставит меня в Исландию… Мы, исландцы, ведь не только умеем петь песни или рассказывать саги, но достаточно ловко орудуем и мечами. Беда только в том, что все оружие у исландцев отобрали, даже ножи, которыми потрошат рыбу…
      – Дело поправимое, – отозвался Франческо. – В Севилье у отличного искусного и честного оружейника найдете и мечи, и ножи, и шпаги, и итальянские стилеты… Я объясню вам, где он живет. А ему напишу письмо…
      Зная гордость и непреклонность Северянина, Франческо побоялся предложить ему деньги на оружие, но тот сам сказал:
      – Золото нам пригодится… Но я его и тебе и Ядвиге отдам, как только свяжусь с оставшимися в живых родичами жены. Возвращу, уж в этом ты можешь быть уверен!
      – А может быть, и мы сможем быть вам чем-нибудь полезны? – спросил старший из шведов, Торгард.
      – Лютеране? Да мне все равно, лютеране вы или магометане, люди вы, видать, хорошие. Как только Швеция снова наберет силу, а нас Дания очень уж прижмет, мы, может, и к вам обратимся за помощью!
      Как ни упрашивали сеньор Гарсиа, Ядвига и Франческо Северянина остаться еще хотя бы на несколько дней, он отказался наотрез:
      – О том, что свадьба эта когда-нибудь состоится, знали все на «Геновеве»… А самый этот обряд меня мало интересует… Но в Исландию я обязан попасть как можно быстрее.

      После обеда переписчики снова принялись за работу.
      «Сколько же времени я с ними знаком? – задавал себе вопрос Франческо. – Всего-навсего несколько часов! И то ли я просто сейчас очень счастлив, то ли это действительно такие люди, с которыми становишься счастливым?»
      Работа шла дружно. И снова один Хуанито предавался ей с таким увлечением, что все прочее его как бы не интересовало.
      А переписчики то и дело обменивались замечаниями о прочитанном.
      – Франческо! – вдруг окликнула его из-за двери Ядвига. – Не сможешь ли ты выйти ко мне на минутку?
      Франческо, извинившись перед братьями, вышел в коридор.
      В руках у Ядвиги он разглядел охапку чего-то белого, гладкого и блестящего.
      – Ческо, дорогой, – сказала Ядвига огорченно, – подумать только: во всей харчевне нет ни одного стоящего зеркала! Только одно маленькое, перед которым бреются!.. А как мне хотелось бы, чтобы ты полюбовался… вернее, убедился, до чего же ты будешь хорош в этом наряде!
      – «Кра-сав-чик», – по слогам произнес Франческо насмешливо. – «Красавчиком» могли называть меня только мои враги!.. Боюсь, что на самом деле тебя огорчает, что именно ты не сможешь полюбоваться на себя в большом зеркале… Это, вероятно, то самое платье, о котором мне сообщил Хуанито?
      – Это наши свадебные наряды, сшитые по приказанию дяди перед самым его отъездом… Тогда же он перед распятием и благословил меня на этот брак.
      Глаза Ядвиги были прищурены.
      «Хвала господу, все снова становится на свои места», – нисколько не огорчившись, подумал Франческо. И спросил:
      – Надеюсь, ты не потребуешь, чтобы я красовался в этом наряде перед нашими гостями? Этот роскошный сверкающий белый атлас был бы более к лицу наследнику какого-нибудь престола, а не мужику из Анастаджо!
      – Я поступлю и всегда буду поступать только так, как хочешь ты, – сказала Ядвига ласково. – Но если ты считаешь, что так будет лучше, мы поедем в церковь в обычном своем платье… И ты и я… Но о деревушке Анастаджо и врагам нашим и друзьям уже давно пора забыть… И нам с тобой тоже! – добавила Ядвига. – Хотя прости, Франческо, это ведь твоя родина, и мы когда-нибудь с тобой туда поедем…
      – Меня не покидает надежда, – произнес Франческо задумчиво, – что нам с тобой удастся отправиться за океан. Там мы разыщем и Орниччо и отца Бартоломе… Может быть, им там и пригодятся наши деньги. А на жизнь я гравюрами и картами безусловно заработаю!
      Прошла неделя… Вторая… Хуанито ежедневно наведывался в венту. Купцы, очевидно, задержались в Севилье… «А может быть, сеньор Эрнандо их задержал?» – приходило мальчишке на ум.
      Наконец купцы вернулись и, по совету слуги из венты, тут же занесли (или, вернее, завезли) в харчевню и письмо сеньора Эрнандо и еще какой-то тюк. Развернуть его Хуанито не решился. «А вдруг что-нибудь помну, испорчу».
      Так как приезжих купцов принимали внизу хозяева харчевни, Хуанито предупредил их, что это дело секретное, что одному ему, Хуанито, поручено осторожно развернуть этот тюк.
      «Опять соврал! – подумал мальчик огорченно. – Ну, это уже будет в последний раз! И вру я сейчас из-за беспокойства за сеньора эскривано… Хорошо бы прочитать письмо сына адмирала, но чужие письма – опять же! – читать нельзя! Ой, как все плохо складывается!»
      – Давайте все же развернем этот куль, – обратился он к хозяину, – только потихоньку, чтобы не испортить чего!
      – Королевский… да что я говорю – императорский подарок! – развернув посылку из Севильи, проговорил хозяин харчевни восхищенно. – Носилки, но какие! Я и у императора таких не видел! Складные! Неужели сам император послал их в подарок новобрачным?!
      – Письмо сеньора Эрнандо все же вскрыть придется, из него мы узнаем, что к чему, – вдруг решил Хуанито.
      «Еще один мой грех! Ну, да ладно – оба сойдут уж за один!» – успокоил себя мальчишка и принялся вскрывать заклеенный пакет.
      – Остерегитесь! – закричал гентец. – Это, возможно, письмо от самого императора!
      Хуанито расхохотался:
      – Станет император пересылать письмо через каких-то купцов! А почему вы решили, что эти носилки – императорские? Сейчас мы все выясним из этого письма. Предупреждаю: если сеньор Гарсиа узнает, что это императорский подарок, то он (вы его еще не знаете!) может все эти шелка, шитые золотом, и золотые кисти изорвать в клочья!
      – Читайте же, читайте поскорее, – испуганно пробормотал гентец. – Пойдем на всякий случай на кухню… Ступай, голубушка, в столовую, – обратился он к жене. – Там тебя ребята кличут и никак не докличутся… – И тут же плотно прикрыл за нею дверь.
      …Рабочий день переписчиков еще не был закончен. Только один Хуанито мог бы дать уже для проверки сеньору Гарсиа свою тетрадь, чтобы потом старательно переписать все – уже начисто – в «звездную тетрадь». Но сеньор Гарсиа, зазвав мальчика к себе, дал ему секретное задание, крайне заинтересовавшее Хуанито.
      – Если наш с тобой план удастся, я полагаю, это порадует и сеньориту Ядвигу, и сеньора Франческо, и наших гостей, – сказал эскривано.
      Хуанито мигом слетал в венту, где в свое время останавливались и сеньор капитан, и сеньорита, и Франческо, и Бьярн Бьярнарссон. Там слуга свел его с двумя купцами, отбывающими в Севилью, которые намеревались вскорости возвратиться обратно. Вот тогда-то они и сообщат, удалось ли им выполнить поручение эскривано.
      Наступили голубые сумерки. Внизу, в столовой, хозяева зажгли уже масляные лампы. Работать над рукописями сейчас было трудно. Переписчики в ожидании ужина расположились на кровати Торгарда. Хуанито также принимал участие в беседе: ведь он-то был одним из самых старательных переписчиков!
      В дверь тихонько постучались. Открыл дверь перед сеньоритой Ядвигой младший из братьев… А Франческо так был увлечен беседой с Торгардом, что даже и не заметил прихода девушки.
      Сердце больно толкнулось в груди Ядвиги, но, переборов себя, она вежливо спросила, удобно ли будет, если она останется послушать интересный разговор. (Хотелось ей добавить «настолько интересный, что сеньор Франческо даже не заметил, как я вошла!») Однако ничего она сказать не успела, так как Франческо бросился к ней и, схватив за руки, усадил на постель Торгарда. И тут же виновато огляделся по сторонам.
      – Может быть, следует застелить это ложе ковром? – спросил он.
      Нет, Ядвига никому не хотела мешать…
      – Пускай все сидят, как сидели, – сказала она спокойно.
      – Как быстро стемнело… – с сожалением откладывая рукопись, вдруг произнес Торгард. – А ведь какой замечательный историк сеньор Гарсиа! Сын адмирала, конечно, знаком с ним и его трудами? – обернулся он к Франческо.
      – Сеньор Эрнандо очень хотел бы познакомиться с сеньором Гарсиа, – ответил Франческо. – Надеюсь, что это когда-нибудь случится.
      – Случится в самом недалеком будущем, – ввернул вдруг Хуанито.
      Сперва он очень испугался. Потом успокоился. Франческо не придал его словам никакого значения. Он сидел рядом с сеньоритой, держа ее руки в своих, и пытался перед ней оправдаться: ведь сегодня они должны были примерить свои свадебные наряды и показаться в них перед гостями… А вечер уже давно наступил!
      – Сейчас, по-моему, уже слишком темно, – нерешительно сказал он.
      – Мы снесем сюда все свечи и лампы! – возразила сеньорита. – При освещении наши наряды только выиграют.
      Пока будущие супруги ушли переодеваться – Франческо в комнату эскривано, а Ядвига в свою спальню, – братья успели обменяться словами:
      – Как хороши они оба! Пожалуй, даже трудно сказать, кто лучше… Когда у такого молодого человека седина, это его еще больше красит!
      Хуанито, конечно, был рад за Франческо, но уж возраста его шведы – прямо сказать – не угадали!
      В комнату действительно внесли все свечи и лампы, какие только можно было найти в харчевне.
      – Да от вас самих исходит какое-то белое сияние… – сказал младший из братьев. – И теперь и до того, как вы переоделись!
      И Свен был прав: все эти дни Франческо сиял…
      В эту минуту, размахивая письмом, ворвался в комнату Хуанито.
      – Свадебные носилки уже тут! Но я не подслушивал, Франческо! – закричал он. – Просто тебя и на лестнице слышно было!
      …Зато Хуанито совершил гораздо более серьезный проступок: распечатал письмо, посланное сеньору эскривано, да еще распаковал свадебные носилки, присланные в подарок сыном адмирала! Сеньору Гарсиа он покаялся во всем. Однако тот сказал, что за радость, которую Хуанито принес всем, его можно простить.
      Уже более двух недель назад сеньор Гарсиа пригласил сына адмирала на свадьбу.
      – Теперь ничто не помешает вам отправиться в храм святою Георгия, – произнес Хуанито важно. – Сеньор Эрнандо прислал вам с сеньоритой Ядвигой в подарок чудесные носилки, не хуже императорских. Наоборот, даже лучше! Их великолепно смогут нести четверо слуг, двое – впереди, двое – позади… Носилки легче пуха! А знаешь, почему, Франческо? Ты про такое дерево или растение «бамбук» слыхал?
      Франческо ничего не слыхал… Одно-единственное слово может погасить радость человека. И погасило. Правда, не одно, а два слова: «четверо слуг».
      Но, подняв голову, Франческо встретился с сияющим взглядом Ядвиги.
      – Видишь, Ческо, как хорошо все складывается! – весело сказала она.
      – Складывалось бы, если бы у нас было четверо слуг! – ответил Франческо и хлопнул дверью, уходя.
      Два дня сеньорита не покидала своей комнаты. К обеду не спускалась. Хозяйка, озабоченная и огорченная, снова носила еду ей наверх.
      Франческо, сумрачный и как будто сразу похудевший, сидел со всеми за столом, но, как подметил Торгард, ничего не ел.
      Поблагодарив хозяйку за вкусный обед, Торгард спросил у доброй женщины, можно ли сейчас подняться к сеньорите Ядвиге.
      Обратил ли Франческо внимание на его слова, Торгард так и не понял.
      Услышав шаги на лестнице, Ядвига быстро вытерла глаза.
      – Войдите! – отозвалась она на стук в дверь.
      Нет, вошел не Франческо.
      Только сейчас Ядвига разглядела Торгарда как следует. По сравнению со Свеном старший брат его казался ей сухим и строгим. По углам его губ залегли глубокие складки, он мало говорил и редко смеялся.
      Не объясняя цели своего прихода, Торгард осторожно поднес к губам руку девушки. Потом взглядом попросил протянуть ему вторую руку.
      Слезы навернулись на глаза Ядвиги.
      – Я хорошо понимаю сеньора Франческо, – сказал он, точно продолжая начатый разговор. – Ему, вероятно, много пришлось испытать, лишился он, наверное, и своего имения (это часто случается в Испании), не осталось с ним, конечно, и верных слуг. Но в трудную минуту проверяются и любовь и дружба…
      Ядвига снова закрыла лицо руками. Ей вдруг захотелось и плакать и смеяться. Франческо… И вдруг имение… Слуги…
      – Франческо, конечно, пришлось много испытать в жизни, но имения он не лишился, так как никогда им не владел. Слуг у него тоже никогда не было. Родом он из Тосканы, из маленькой деревушки Анастаджо… Если бы не его талант гравера и картографа, не его природный ум и не упорство, он, возможно, так и остался бы в Анастаджо, где и поныне живы его сородичи. Близких людей у Франческо там нет, он остался сиротой. Но ему повезло: у него всегда находились очень хорошие наставники.
      – Вы так думаете? – спросил Торгард. – А мне кажется, что повезло не ему, а именно его наставникам. И появились они не случайно: он во всех окружающих вызывает чувство доверия и благодарности… Теперь я все понял. Одно упоминание о четырех слугах, которые будут вас нести в церковь и обратно… Вот Хуанито я понимаю: он так обрадовался этому подарку сына адмирала!.. Понимаю и сеньора Гарсиа: он добр и справедлив и считает, что Франческо заслужил свое счастье. Но сам Франческо…
      – Не добр и не справедлив! – перебила его Ядвига. – И уже разлюбил меня!
      – Почему такие нехорошие мысли приходят вам в голову! Да ведь вы с Франческо просто созданы друг для друга!
      Торгард помолчал некоторое время.
      – Никаких слуг, для того чтобы доставить вас и Франческо в церковь, не понадобится, – сказал он спокойно. – После разговора о носилках и слугах я тут же отправил Свена в венту, где мы с ним остановились. Комнату по соседству занимают трое молодых людей, весьма расположенных к моему брату. Свен должен был упросить их помочь нам нести носилки. Вернувшись сюда, братец мой, прищелкнув пальцами, сказал весело: «Боюсь, что я перестарался! Но вдвоем мы лучше во всем разберемся», – и потащил меня в венту. Боже мой! Я был просто поражен, сколько народу собралось в этой небольшой комнатке!.. Словом, кроме меня и Свена, носильщиков у нас оказалось шестеро. Остальные же решили сопровождать свадебный кортеж на отличных породистых лошадях…
      – Умоляю вас, – сказала Ядвига, – забудьте все, что я говорила о моем дорогом Франческо! Я его люблю и всегда буду любить… Уверена, что и он – меня… Сказать по правде, – смущенно призналась Ядвига, – у меня характер гораздо хуже, чем у Франческо.
      – Значит, вы и должны… – начал было Торгард.
      Но внезапно ворвавшийся в комнату Свен закричал:
      – Кончай свои проповеди, Тор, сюда, к сеньорите, уже направляется сам сеньор Гарсиа!
      – Вот и отлично! – обрадовался Торгард.
      – А Франческо знает? – тихо спросила Ядвига.
      – Сейчас узнает! – ответил за Торгарда Свен.
      Палос, очевидно, никогда еще не был свидетелем такой великолепной свадьбы.
      Одни эти «императорские» носилки чего стоили! А эти по-праздничному разодетые «носильщики»! А невеста! А жених!
      За ними двигалась огромная толпа, правда в почтительном отдалении от всадников, также сопровождавших носилки, на тонконогих породистых лошадях…
      От посещения храма святого Георгия Хуанито пришлось скрепя сердце отказаться. Уж очень ему хотелось посмотреть на обряд венчания! Но ведь сеньор Гарсиа почему-то не отправился вместе со всеми… А оставить своего дорогого наставника одного в харчевне Хуанито не мог!
      До этого он, правда, попытался убедить сеньора Гарсиа, что, мол, и Свен и Торгард – лютеране, а вот отправились в католический храм и даже несут носилки молодоженов!
      Сеньор Гарсиа ответил ему спокойно:
      – Можешь и ты отправиться вслед за процессией и выстоять службу в церкви. Говорят, что храм святого Георгия внутри еще красивее, чем снаружи.
      Нельзя сказать, что без Хуанито сеньор Гарсиа остался бы в доме совсем одиноким. Но и хозяева харчевни, очень много времени уделив праздничному обеду, занялись подготовкой отведенной новобрачным комнаты. И, конечно, им было не до сеньора Гарсиа!
      Однако, когда Хуанито приоткрыл дверь комнаты, эскривано сказал:
      – Ступай, ступай! Погуляй, а я поработаю.
      Мальчик долго бродил по двору харчевни, вышел на улицу, поглядел на вывеску. И тут же решил по-своему порадовать сеньориту и Франческо.
      Выпросив у хозяев кисть и красную краску, он в добавление к выведенным красной краской словам «Добро пожаловать» на вывеске харчевни старательно приписал: «в страну Офир».
      «Добро пожаловать в страну Офир!»
      Ну кто бы еще, кроме Хуанито, придумал такое чудесное приветствие!
      Хозяин и хозяйка харчевни и кое-кто из приезжих вышли на улицу полюбоваться работой мальчишки. Одобрительно кивая головами, они, каждый по-своему, выражали свои чувства, хотя никто, конечно, и не подозревал, что это за страна Офир…
      Но всем было понятно, что это страна несомненно счастливая.
      – Отличный маляр! – сказал кто-то из приезжих. – Слыхал я, что его собираются где-то учить… Ни к чему это: на одних вывесках он сможет заработать себе на жизнь.
      Вышел на улицу и сеньор Гарсиа.
      Еще не спустившись с лестницы, Хуанито, осторожно держась за ее перекладину, оглянулся на своего наставника.
      – Пока краска не высохла, – произнес эскривано строго, – этой же кистью замажь свою приписку о стране Офир!
      Ничего не понимая, Хуанито все же со вздохом выполнил его распоряжение.
      Видя, как от огорчения и обиды задрожали губы мальчика, сеньор Гарсиа сказал:
      – Разве ты, переписывая в «звездную тетрадь» мои заметки, не обратил внимания на самое важное место рукописи, с которым тебе, по счастью, удалось ознакомиться?.. Ну-ка, принеси сюда «звездную тетрадь»…
      Мальчик долго не возвращался. То ли он разыскивал «звездную тетрадь», то ли там, в комнате, плакал от обиды… Но сейчас глаза Хуанито были сухие…
      – Читай вот отсюда, – сказал сеньор Гарсиа, отыскав нужное место.
      – «Счастье одной семьи, или одного племени, или одной страны не дает им права называться обитателями страны Офир», – дрожащим от волнения и обиды голосом начал Хуанито.
      Однако, по мере того как он углублялся в им же самим, но без должного внимания переписанные строки, голос его креп и как бы мужал.
      «Переходный возраст, – подумал сеньор Гарсиа. – Не пройдет и года, как Хуанито превратится уже в юношу, и не в Хуанито, а в Хуана!»
      – «Вся наша земля, – читал дальше мальчик, – со всеми ее странами, и теми, что нам уже известны, и теми, что еще будут открыты любознательными мореходами и путешественниками, только тогда станет настоящей страной Офир, когда рядом, не враждуя, будут уживаться народности всего мира… Когда ничто – ни золото, ни религия, ни недороды, ни губительные ливни и бури или землетрясения – не будет разделять этих людей… Населению, скученному на небольшом пространстве земли или пострадавшему от бури, ливня, землетрясения, их более богатые землей и менее потерпевшие соседи безо всякой неприязни – а главное, по собственной охоте, – без принуждения, с радостью будут уделять и часть своей земли, и свои припасы хлеба, вина и мяса… И поделятся своими знаниями! Оружие перестанет быть необходимостью в стране Офир»…
      Хуанито вдруг отложил в сторону рукопись.
      «А как же будет с дикими зверями? – хотел он спросить. – С ними ведь одними уговорами ничего не сделаешь!» Но, глянув в сияющие глаза своего наставника, промолчал.
      Он долго дожидался, не скажет ли еще что-нибудь интересное сеньор эскривано. Наконец тот торжественно поднялся с места.
      – Я твердо верю… – начал было сеньор Гарсиа, но, заметив, что народ, высыпавший на улицу, уже не обращая внимания на вывеску, прислушивается к его словам, сеньор Гарсиа, обняв Хуанито за плечи, направился с ним в харчевню. – Я твердо верю в то, что если не через сотни, то через тысячи лет наша земля превратится в подлинную страну Офир!
      Разговор учителя с учеником прервал озабоченный возглас хозяйки харчевни:
      – А где же сеньор Гарсиа? Они ведь только что с Хуанито были здесь, на улице! Хуанито! Хуанито! Сеньор Гарсиа!
      До сидящих на лестнице донеслись приветственные возгласы и топот копыт.
      Это новобрачные и все сопровождающие их возвратились из церкви.

КОНЕЦ