Глава III

Для слуги купца не нашлось места в замке. Мост еще не был поднят, а через ров, отделяющий замок от деревни, еще можно было разглядеть огоньки очагов в близлежащих домишках.

— Мы бы пустили тебя, — смущенно сказала женщина, выходя на его стук из первого дома, — но хозяин наш уехал в Гревзенд, и не следует принимать чужого, когда в доме одни женщины.

Малый ухмыльнулся в темноте. Небольшие, видно, богатства были в этом доме, если хозяйка так откровенничает с первым встречным.

— Проваливай! — отозвался грубый голос, когда он постучался в следующую дверь.

Так он бродил от дома к дому, спотыкаясь о придорожные камни и попадая ногами в лужи. С размаху он налетел в темноте на столб. Разглядев прибитое под навесиком изображение спасителя, он в испуге стянул с себя шапку и извинился, как перед живым человеком. Значит, он дошел уже до конца деревни. Вся она была черная, как будто вымершая, только где-то сбоку светился огонек, и малый пошел на огонь. Здесь ему не пришлось даже стучаться, так как дверь была снята с петель, а хозяин прилаживал к ней болты. Напротив, под навесом, белокурый мальчишка возился у горна. Это была деревенская кузница.

— Чего тебе нужно? — грубо спросил хозяин в ответ на его приветствие. — Добрые люди не шляются ночами по дорогам!

В одиннадцатый или двенадцатый раз пришлось бедняге повторить свой рассказ о том, что в замке для него не нашлось ни угла, ни пищи.

— Ну, значит, деревенский кузнец богаче господина сквайра, — сказал кузнец захохотав. — Жена, не засыпай: послушай, что говорит малый. А ты, Джек, растолкай ребят, дайте пристроиться молодчику.

— Э, да ты совсем не такой тихоня, как можно вообразить с твоих слов, — добавил хозяин, когда раздутый мехами огонь осветил лицо его гостя. Подойди-ка поближе, я гляну, нет ли у тебя украшения на лбу.

— Можешь быть спокоен, — простодушно улыбаясь, ответил малый, — хвала господу, до этого еще не дошло. Я нахожусь в услужении у итальянского купца и нанят сопровождать его до Дувра.

Он отлично понял намек хозяина. Парней, отказывающихся от работы, королевские приставы хватали по дорогам, судили и клеймили раскаленным железом, выжигая на лбу букву «ф», что означало слово «фальшь».

Мальчишка у наковальни с трудом повернул в клещах кусок железа и сунул в огонь. Потом, вытерев руки о холщовые штаны, он с любопытством подошел к гостю.

Веснушки его сейчас не были видны. Лицо мальчика, освещенное пламенем горна, казалось вылитым из меди, светлые, цвета соломы, волосы свисали на щеки, и он — ни дать ни взять — был как медный ангел с алтаря Сэссексской часовни. Так подумал слуга купца, потому что они с хозяином проехали много городов и посетили немало красивых церквей и часовен.

— Ну, ложись, что ли, — сказал медный ангел, но голос у него был самый обыкновенный человеческий, такой, какой бывает у мальчишек в пятнадцать-шестнадцать лет, когда они то говорят басом, то сбиваются на дискант. Он раздвинул лохмотья на полу и освободил место.

Встревоженные куры сослепу налетали на очаг посреди хижины; воздух наполнился гоготаньем, кудахтаньем, хлопаньем крыльев и мычанием разбуженной коровы.

— Летом мы привязываем Милли во дворе, но сейчас сырые ночи… объяснила хозяйка.

— Ночи как ночи, а корова не сдохла бы, — перебил ее муж. — Но уж слишком много добрых людей шатается сейчас по дорогам!

Не дожидаясь второго приглашения, гость бросил на пол куртку и растянулся во весь рост.

— Хороший кузнец из него вышел бы, — сказал хозяин через минуту, прислушиваясь к богатырскому храпу гостя. — Посмотри-ка на его грудь и кулаки. Нет, я тебе говорю: из парня будет толк!

…- Какой масти был конь у твоего хозяина? — спросила Джейн Строу, расталкивая своего гостя поутру. — И не пора ли тебе вставать, малый? Мой старик и старшой пошли в монастырь ковать лошадей, а я завозилась по хозяйству и забыла про тебя. Какой масти, говорю, был конь у твоего хозяина?

— Гнедой, — ответил парень, просыпаясь немедленно. — А в поводу купец должен вести осла, — добавил он, вскакивая на ноги.

— Ну, слава богу! — сказала женщина успокаиваясь. — А то тут проехал какой-то чужой на рыжей кобыле, за ним — парнишка из замка, и я уж подумала было, не проспал ли ты своего купца.

…Мост был уже спущен, когда малый подошел ко рву, но в замке никого не было видно.

— О-гей! — крикнул парень. В ответ залаяли собаки. Так как никто не показывался, парень крикнул еще раз.

— Что ты кричишь как сумасшедший? — спросила, выходя, вчерашняя маленькая леди. — Мать-настоятельница еще спит. А твой купец уже давно уехал.

Малый с шапкой в руках застыл на месте.

— Ну, что ж ты стал! — продолжала леди. — Иди к нам на гумно, нам все равно нужны люди. Купец так и сказал: «Возьмите моего малого, он вам пригодится».

— Он так сказал? — багровея, заорал парень, бросая шапку о землю. — А он не сказал, что не заплатил мне за службу?.. А кроме того, я заработал у него осла…

— Ну, я ничего не знаю, — пробормотала маленькая леди, поворачиваясь в нерешительности. — Ты бы лучше не ревел, как бык, потому что сейчас выйдет сэр Гью…

Малый свернул с дороги и сел под кустом. Это дело надо было обмозговать. Где же справедливость? Теперь любой сквайр, фермер, даже арендатор сможет донести на него, а здесь никто не захочет поручиться за чужака.

Нельзя ли попросить, чтобы сквайр выдал ему свидетельство о том, что он не ушел от хозяина самовольно? И потом нужно еще расспросить об осле… Малый снова вернулся к замку. Маленькой леди нигде не было видно, но из конюшни слуга вывел гнедого коня итальянца. Вслед за ним вышел сквайр, и пока конюх водил лошадь в поводу, лорд внимательно ее осматривал.

— Доброе утро, сэр, — сказал малый, снимая шапку.

Сквайр взглянул на него, а затем взял из руки слуги недоуздок.

— Стати хороши, Аллан, — заметил он, — но ты посмотри, на что похожи его копыта!

— Сэр, — откашливаясь, начал малый, — не можете ли вы засвидетельствовать, что я не убежал от своего хозяина?

Сквайр молчал. Вместо него заговорил конюх:

— Куда же ты теперь думаешь податься? Нам нужны люди на конюшне…

— Я у хозяина заработал деньги и осла, — ответил юноша, с трудом проглатывая слюну. — Деньги мои он увез с собой, а осел, вот я вижу, стоит у вас на конюшне. А я на нем должен вернуться домой, в Эссекс.

Сквайр молчал.

— Он нанял меня в услужение в Брентвуде, в Эссексе, — снова начал малый. — Я был с ним в Лондоне и каждый день таскал для него тюки на баржи. Потом я сопровождал его из Лондона в Дартфорд, из Дартфорда — в Рочестер, из Рочестера — в Медстон. Мы договорились по четыре пенса в день на его харчах, а за то, что я его доставлю в Кентербери, он обещал мне осла.

Сэр Гью искоса глянул на него. Слуга купца говорил почтительным тоном и прижимал руки к сердцу, но что-то в лице его не понравилось сквайру. Уж слишком он сдвигал свои черные брови и после каждого слова точно рассекал рукой воздух.

— Но тебе не довелось доставить итальянца в Кентербери, почему же ты требуешь осла? — рассудительно заметил слуга. — И четыре пенса в день — это слишком высокая плата для такого оборванца, как ты. Оставайся у нас по два пенса в сутки. Зато тебе не придется ездить в Дувр или в Калэ за заработанными деньгами.

— Я пришел за своим ослом, — сказал юноша упрямо.

— Откуда ты взял, что это именно твой осел у нас на конюшне?

— Пенч! — крикнул малый изо всех сил, и осел так же оглушительно отозвался из конюшни: «Йо-о-ооо!»

— Немедленно убирайся отсюда! — сказал сквайр тихо. — Ты слышишь!

…Малый шел по дороге, покачивая головой и разводя в недоумении руками. Видать по всему, что его дела повернулись в плохую сторону. У него и пенса не было за душой, в пути он оборвался, и сейчас ему и впрямь никто не поверит, что только вчера он был в услужении у богатого купца. Что ему теперь делать? Просить помощи у кузнеца, у которого он ночевал? Так с виду тот — человек не злой, но народ сейчас запуганный, и люди думают только о себе. Однако больше малому податься было некуда, и он свернул к деревенской кузнице.

Под навесом толпилось несколько человек, но уже прозвонили к обедне, и кузнец больше не раздувал огня.

— Вот, соседи узнали, что ты проехал четыре графства, — сказал, увидев его, кузнец, — и допытываются, что ты рассказал нового. А что мне им ответить, если ты всю ночь проспал, как сурок, а мы ушли на рассвете… Но отчего ты вернулся? Где твой купец?

Добрые люди только покачивали головами, слушая рассказ о злоключениях бедняги. Да-да, такие теперь, времена… А попробуй так поступить слуга с господином, его тотчас забьют в колодки, да еще на два-три дня выставят у позорного столба на главной площади города…

Солнце уже поднялось высоко в небе, а малый все говорил и говорил без умолку:

— Плохие настали времена. Французы бьют наших на той стороне пролива. Война пожирает все деньги, и не успевают люди оправиться от одного налога, как король и парламент придумывают второй и третий.

— Слыхали? — сказал кузнец, поднимаясь и оглядывая собравшихся. — Наш судья назначил на это полугодие для косарей плату в два пенса на своих харчах!

— Ну, теперь его зятек, сэр Маркус Осборн, будет нанимать не восемь человек поденщиков, а двенадцать! — пробормотал кто-то со злостью.

— Или вот придумали это клеймение бродяг. А разве я бродяга, если не хочу работать за гроши? Теперь даже богомольцу приходится брать от своего священника свидетельство о том, что он идет именно на богомолье.

— Да, много денежек перейдет сейчас в карманы писцов и стряпчих … В своих местах ты еще всегда найдешь двух поручителей, а в чужом графстве ты ни за что ни про что сядешь в тюрьму или заплатишь штраф!

Малый с досады бросал шапку об пол и хлопал себя руками по ляжкам, и те, которые его слушали, тоже бросали шапки об пол и хлопали себя по бокам, потому что в течение сотен лет они не научились иначе выражать свою досаду.

— На ярмарках ходят бедные попы, они рассказывают истории из библии, и нигде в священном писании не говорится о том, что одни должны всю жизнь, не разгибая спины, работать до смертного пота, а другие — пользоваться их трудами.

— Богатые приходские священники ездят на охоту, как лорды, и держат ливрейных слуг, им некогда выполнять требы. Они нанимают бедных попов, и те за гроши работают на них, как поденщики. В Эссексе бедные попы в пост просят милостыню.

— И у нас в Кенте тоже. Вот сын Джима Строу сложил про них песенку… Да ты не бойся, спой нам, Джек!

Упирающегося мальчика вытащили к самому горну.

— Ну-ну, Джек, не ломай дурака! — строго прикрикнул кузнец.

запел Джек, опасливо озираясь на кочергу, которой отец обычно мешал угли, —

— Ловко! — заявил малый, с любопытством поглядывая на Джека. — Неужто это ты сам сложил такую песенку?

— Сам! Да и что здесь такого? — ответил смущенно Джек. — Когда мы тут сидим по воскресеньям, один начнет, другой прибавит слово, и пойдет, и пойдет…

— Сам, сам сложил, — перебил мальчика отец, с гордостью хлопая его по плечу. — Это он пошел в свою бабку — мою покойную тещу. Та, бывало, как заведет сказку или песню, тут тебе и о короле Артуре, и о рыцарях, и о феях…

— Что там феи и рыцаря! — сказал малый с пренебрежением. — Вот про попа — это нужно было уметь придумать! Да, он у тебя парень хоть куда. И чем только ты его кормишь? Смотри, какой он у тебя статный и румяный! Можно подумать, что он получает по воскресеньям молоко и мясо…

И все, даже дети, засмеялись его шутке.

Мяса и молока Джим Строу не мог, понятно, предложить своему гостю, но его накормили славным, поджаренным на кирпичах ячменным хлебцем, и выпил парень с полпинты пива, не меньше. А теперь нужно было собираться в путь.

Долго совещались хозяева с гостем и под конец порешили, что в Эссекс парню возвращаться не с руки. Его возьмут на поденную работу, а в Эссексе платят еще меньше, чем в Кенте. Там у господ хватает и бесплатных рук… Если малый переночует здесь еще одну ночь, он сможет завтра отправиться с кузнецом в Кентербери. Поможет, кстати, старому Строу нести мешок с гвоздями и подковами. А в Кентербери собирается много народу, и там легко можно пристроиться. А не то придется податься еще дальше — к Дувру. Такого детину любой капитан наймет и заплатит за четыре месяца вперед!

К вечеру собралась гроза. В доме было душно, и Джек повел гостя ночевать с собой на сеновал.

Как только они легли, грянул гром. В конце сентября это не предвещало ничего доброго, и оба они стали креститься в испуге.

Они долго лежали молча, глядя, как белое и синее пламя шарит по стенам и крыше чердака. Сон развеялся, и они принялись толковать о том о сем. Их разговор разбудил старую Джейн Строу, она поднялась по лесенке, прислушалась и затем, покачав головой, стукнула в дверь.

То, что она услышала, могло бы ее испугать, если бы ей с детства не были знакомы такие разговоры. Но пока человек молод, он весь кипит от гнева, когда видит несправедливость, а потом, с годами, он постепенно остывает.

— Ну что же ты думаешь: мужики с одними палками да луками смогут одолеть лордов? — допытывался Джек у гостя.

— Ты еще молод, — важно ответил малый, — а не то ты слыхал бы о битве при Кресси. Кто тогда обратил в бегство французских рыцарей? Пехота! А из кого состояла пехота? Из лучников! А кто такие лучники? Да такие же мужики, как мы с тобой!

Сердце Джека громко забилось в груди.

«Если б не йомен в зеленой куртке…» — вспомнилась ему песня. Но нет, не следует слишком доверять песням и сказкам…

— А ты был при этом? — спросил он насмешливо.

— Я-то не был, — почесываясь, ответил малый, — но отец мой в ту пору возил песок…

— Сладки гусиные лапки! — перебил его Джек басом, поудобнее устраиваясь на сене.

Это была любимая поговорка его отца: «Сладки гусиные лапки!» — «А ты их едал?» — «Да я не едал, но наш дядька видал, как их бейлиф едал; говорит, что сладки».

Парня взорвало.

— Ты рыжий кентский дурак! — сказал он. — Эх, беда, что Брентвуд так далеко от моря! Мы на вашем месте захватили бы уже не один корабль и тогда ударили бы на господ с суши и с моря!

Вот в это-то время старая Джейн Строу и постучала в дверь.

Оба замолчали, и через несколько минут гость захрапел.

Джек лежал с закрытыми глазами, и сердце его билось так сильно, что казалось — в груди его не одно, а целая дюжина сердец.

Конечно, малый говорит правду. Разве это справедливо, что господа едят, пьют и живут в свое удовольствие, топчут мужицкий хлеб, загораживают реки, запрещают мужикам иметь свои мельницы, а когда к ним привезешь зерно, они половину берут за помол…

Время еще не пришло, говорит гость. Глупости! Вот сейчас как раз самое время заварить кашу. Дворяне сражаются во Франции; какой замок ни возьми там только дети, женщины и старики да горсточка слуг. О таком, как Друриком, и говорить не приходится — мост спускают и поднимают только для важности, а ров вокруг замка можно перейти вброд. Но даже в Рочестере, в Бёрли, в Ковенайте сейчас не больше десятка вооруженных людей. Какого же времени еще надо ждать? Да и где его искать, этого малого, когда пробьет час? Ведь никто даже не спросил его имени…

— Послушай-ка, — сказал Джек, расталкивая гостя, — а как тебя звать, а?

— Уолтер Тайлер, — ответил тот, моментально просыпаясь. — Так и спросишь Уота Тайлера, сына того кровельщика, что перекрывал церковь в Брентвуде.

— Ну, все-таки, как ты думаешь, много у вас в Эссексе найдется таких, что и сейчас пошли бы за тобой? — спросил Джек шепотом.

— Да и сейчас пошло бы человек тридцать, не меньше, — ответил тот, и в темноте глаза его блестели, как у рыси.

— Считай тридцать один, — важно сказал Джек. — В кожаной куртке, с луком, с четырьмя стрелами я явлюсь к тебе по первому твоему зову.

Глава IV

Как хорошо рано утром становиться за наковальню!

Бом! — ударял Джек молотом, и далеко из-за леса кто-то отвечал:

Бом!..

Это он подал сигнал к тревоге, и из-за леса отозвался его подручный.

Бом, бом, бом! — бил он изо всех сил, и воздух вокруг гудел, как колокол.

Тогда мальчик выходил на порог и смотрел вдаль. Нет, не в сторону Друрикома, а туда, где вдалеке, как море, синел лес.

Нагретый воздух, колеблясь, поднимался над зелеными холмами Кента, и Джеку казалось, что лес, колеблясь, поднимается кверху, что это не лес, а это навстречу ему движется отряд храбрых йоменов.

«Тех самых, которые спешили французских рыцарей, — думал мальчик, вспоминая ночной разговор, — славных йоменов в зеленых куртках, с луками в руках. Тех, про которых сложили песню:

Отец вчера с вечера велел ему перебрать весь хлам в сарае и сбить ржу со старого железа, и Джек старательно выполнил эту работу. Но почему так долго спят малыши? И где это замешкалась мать?

Работая в будние дни с отцом, Джек корзинами должен был таскать уголь, раздувать мехи, подавать отцу то молот, то клещи, а малыши только завистливо следили за ним издали. После того как Филю выжгло глаз искрой, отец запретил им даже подходить к наковальне.

Но где же, наконец, вся детвора? Даже девчонок не слышно за домом.

Нужно пойти накосить травы, но этим гораздо веселее заниматься, когда за тобой топочут быстрые ножки и когда тебе помогают прилежные ручки.

Однако, прежде чем выйти из дому, необходимо взглянуть на свою сокровищницу — все ли в порядке? Не разнюхал ли о ее существовании кто-нибудь из врагов?

Джек раздвинул кусты бузины и в яме нащупал свой длинный белый лук. Сейчас не время этим заниматься, но мальчик не мог себе отказать в удовольствии подержать в руках это благородное оружие.

И вдруг, оглянувшись, он увидел, что, быстро перескакивая через плетни и канавы, к нему во весь дух скачет вся ватага: Филь, Том, Лиззи, а впереди всех маленькая Энни с развевающимися по ветру белыми волосами.

Джек вернулся к навесу и, не выпуская из рук лука, с самым озабоченным видом стал рыться в железном хламе.

— Ой, Джек! Ой, Джек! — кричала, пробегая через двор, маленькая Энни. — Ой, Джек, ты не знаешь, что случилось!

— В чем дело? — спросил Джек, на минуту теряя свой гордый вид. — Где мать?

— Ой, на дороге! Там на ослике сидит леди…

— Что ты болтаешь, что за леди?

— Мать все знает, и Филь, и Том, и Лиззи! Ей-богу, я не вру! — чуть не плача, твердила Энни. — Маленькая леди… Ругается она, как паромщик!

В это время подоспели остальные.

— Ой, Джек! — в восторге кричали они. — Иди сейчас же на дорогу! Тебя зовет леди! Ей-богу, она ругается, как паромщик дядя Эшли!

— Пусть говорит кто-нибудь один! — приказал Джек. И так как за детьми, вытирая рукавом красное, потное лицо, подходила сама Джейн Строу, он нетерпеливо повернулся к ней: — В чем дело, мать?

— Лиззи и Энни играли на дороге, — сказала жена кузнеца, садясь в тень и обмахиваясь юбкой. — Вдруг видят: едет на ослике леди, а ослик не идет, и она его бьет палкой. Она их спрашивает, не видели ли они чужого малого в желтой куртке. Они испугались и молчат. Она стала кричать. Тогда они еще больше испугались и побежали за мной. Я прибегаю и вижу: на ослике сидит маленькая леди, в точности как наша из замка, только красивая…

— Как богоматерь! — вставила Лиззи.

— Да, и она мне говорит: «Не видела ли ты, женщина, малого в желтой куртке? Это его осел». А я, раз так, говорю: «Видела. Он у нас ночевал». А она говорит: «Позови его». А я ей говорю: «Он пошел со стариком в Кентербери». Тут осел…

— Тут осел начал лягаться, — закричали дети в восторге, — а леди стала ругаться, как паромщик!

— Она кричала: «Проклятое животное, чтоб ты сдохло!» — в восторге взвизгнул Филь. — И осел обязательно сдохнет, потому что сегодня тяжелый день — понедельник.

— И она сломала ветку и колотила осла, а он лягался! — кричали дети хором. — И она сказала, чтобы ты пришел к ней на дорогу!

— Зачем я ей нужен? — сказал Джек сердито. Он одернул на себе куртку. Губы его внезапно пересохли.

— Иди, малый, — сказала мать. — Барышня хочет нам оставить осла. Может, парень еще вернется с отцом — тогда он нам скажет спасибо… А не вернется — нам хуже не будет.

— Ах, чтоб ты лопнул! — услышал Джек, подходя к дороге. И потом: бац-бац! — это наездница лупила осла изо всех сил.

Мальчик раздвинул кусты орешника и глянул на дорогу. Осел вертелся волчком, а всадница, уцепившись обеими руками за поводья, съезжала то на одну, то на другую сторону.

— Беги сюда скорей! — крикнул знакомый голос, и не кто иной, как Джоанна Друриком, повернула к нему кирпичное от натуги и злости лицо. Здравствуй, Джек! Почему ты стоишь как пень?

— Здравствуй, Джоанна, — наконец выговорил мальчик.

Девочка из замка была теперь во много раз красивее, чем тогда, когда они подрались у дороги. Сейчас на ней был пестрый шелк, заколотый на груди серебряной застежкой, тонкие красные кожаные башмаки и кожаные чулки, и на каждом пальце правой руки у нее было надето по кольцу.

Однако она, как видно, нисколько не гордилась.

— Купец, понимаешь ли, не отдал бедному малому осла, — объясняла Джоанна, пока Джек, подойдя ближе, успокаивал животное, похлопывая его по шее. — Тот так просил, что я не могла вытерпеть. Я говорю дяде: «Мы должны отдать осла», а дядя сказал: «Убирайся отсюда ко всем чертям вместе с этим проклятым ослом!» Я пошла и написала парню свидетельство, что он не бродяга…

— Сама написала? — спросил Джек с уважением.

— Ну, не все ли равно — мы написали вместе с Алланом, — сказала Джоанна, чуть смутясь. — Но подписала я сама, ты увидишь — очень красивыми маленькими буквочками. И поставила печать на воске. Сэр Гью хотел у меня вырвать печать, и я укусила его за палец. Потом я в сундуке взяла мамины платья и кольца. В замок я больше не вернусь.

— Куда же ты денешься?

— Я поеду в монастырь и буду там жить, пока не выйду замуж. Что ты сказал?

— Ничего, — пробормотал Джек.

Было решено, что Джек проводит Джоанну до монастыря, а потом возьмет осла к себе. Если вернется слуга купца, Строу отдадут ему животное; если не вернется, то, как сказала старая Джейн, им хуже не будет.

— Я поведу осла под уздцы, — предложил Джек, — а ты сиди и не вставай, потому что за Хельским пустырем такая грязь, что ты потеряешь свои красивые башмачки.

Джоанна посмотрела на него внимательно. В своей кожаной куртке, с высоким луком в руках, он был похож на взрослого.

— Мать-настоятельница у постели умирающего, — объяснила, отворяя ворота, молоденькая послушница с лисьей мордочкой. — А ты по какому делу, Джек? — спросила она у сына кузнеца.

— Мальчик со мной, — сказала Джоанна важно. — Когда мать Геновева освободится, доложишь, что ее ждет леди Друриком. Возьми этот узелок. Мы будем гулять по дороге.

Послушница медлила запирать ворота. Ее одолевало любопытство. Дети пошли по дороге, ведя в поводу осла. О чем могла так горячо беседовать леди Друриком с мальчишкой из Дизби?

Послушница выглянула еще раз. Мальчик привязал осла в кустах, снял с себя и расстелил на траве куртку. Девочка села, а он стоял перед нею, опираясь на высокий лук.

Послушница хихикнула и с грохотом захлопнула ворота.

Когда матери Геновеве доложили, что ее дожидается Джоанна Друриком, монахиня со стоном подняла руки ко лбу.

Голова ее горела. Аббатисе за сегодняшнюю ночь так и не пришлось заснуть. Больного привезли на закате, всю ночь он хрипел, метался по постели и ругался на двух языках. Несмотря на то что доктор, ученый монах отец Роланд, запретил ему двигаться, он кричал, чтобы его немедленно везли в замок.