Занимательная сексопатология

Когда же все было съедено и частично выпито, настало время подарков. Мужики гурьбой ринулись в прихожую за своими сумками. Вскоре они выстроились в ряд, и каждый держал в руке или коробочку, или целлофановый пакет.

– Так, – Анюта прошлась перед строем. – Сейчас мы будем разыгрывать главный приз нашего вечера. Меня. Чей подарок будет лучше всех, определит компетентное жюри.

Жюри, конечно, состояло из девушек, из нас.

– Теперь выкладывайте! – махнула рукой Анюта. И зашелестела бумага, зашуршал целлофан – на свет появилось шесть членов.

Каждый из гостей, как оказалось, должен был своими руками сделать фаллоимитатор, причем использовать в работе любые подручные средства.

Первым стоял Витя. Его член, вырезанный из парникового огурца, жюри отмело сразу. Как не подлежащий длительному хранению.

Пенис из оргстекла второго конкурсанта оказался весьма грубой отделки. Его изготовитель, Миша, явно схалтурил, не убрав острые края. Кроме того, вся конст­рукций была длиной не более пяти сантиметров, и ее также отвергли, определив как явно нефункциональную.

Володя, тот, который первый сегодня кончил, порадовал нас кулебякой. Она, хотя была красива и вкусна, но тоже, как оказалось чуть позже, не годилась для прямого использования. Поэтому Володе присудили третье место.

Следующим оказался член из морковки. Его забраковали по тем же причинам, что и огуречный.

Предпоследний оказался шедевром. Автор, толстый Дима, сваял его из шоколада. Жюри готово было объявить Диму победителем, но был еще пенис очкастого Павла. Это сладкое чудо оказалось сотворенным из розового прозрачного сахара. Мало того, Паша соблюл оптимальный размер, проработал детали вплоть до выпирающих венок. Короче, четырьмя голосами против двух скульптор получил право обладания Анютой.

По настоятельным требованиям гостей, Паша и Аня устроили показательный секс с применением обоих членов победителя.

И пока Паша, то лежа, то стоя, то сидя, доводил именинницу до оргазма, она не выпускала изо рта сахарный пенис. И когда они кончили, тот стал намного тоньше…

ОРГАСТИЧЕСКАЯ СИМФОНИЯ

Познакомились мы с Диной случайно, на вечеринке у одной нашей общей знакомой.

Не обратить на Дину внимание было невозможно: высокая, статная брюнетка с шикарными ногами и бюстом. Разве что было в ней нечто странное, взгляд ее блуждал, ни на ком долго не задерживаясь. Но в общем, Дина полностью соответствовала моим представлениям о прекрасной даме, в связи с чем ваш покорный слуга и не стал терять времени даром, а смело подошел и завел светский разговор о погоде.

К моей великой радости Дина оказалась еще и очень неглупой, что оканчательно утвердило меня в намерении завоевать ее сердце (ну естественно вместе с ее восхитительным телом).

Благодаря ли моей находчивости и остроумию или же по какой-то иной причине, но мы провели весь вечер вместе. В довершение чего я получил номер ее телефона вместе с разрешением им воспользоваться.

Окрыленный успехом, я начал судорожно соображать, куда же я могу прогласить Дину. Ресторан? Театр? Ну конечно же, в консерваторию! Так я и поступил.

Концерт был хорош, но моя дама занимала меня гораздо больше Моцарта. Краем глаза я следил за каждым ее движением, взглядом и вздохом, не забывая при этом изображать самозабвенного ценителя музыки.

В антракте мы курили и говорили, говорили… Я был горд, что рядом со мной столь изысканная дама. Мы едва успели к началу второго отделения. Был знаменитый первый концерт Шостаковича.

Вдруг я услышал легкий стон. Вздрогнув, я обернулся к Дине. Меня бросило в жар, потом в холод, потом опять в жар… Она сидела, вцепившись в подлокотники, с силой сжав колени, все тело билось в судороге, на ее оканемевшем лице застыл восторг. Дина улыбалась. Страшно, диковато. Тяжело дыша, она постанывала все громче и отчетливее.

Я ловил на ней и на себе удивленные взгляды, но был настолько растерян, что не мог придумать, что предпринять. Я просто сидел, переходя из одного состояния ужаса в другое.

Неожиданно Дина вскочила и выбежала из зала. Догнал я ее только на лестнице. Не говоря ни слова, мы сели в машину, и я отвез ее домой.

В тот вечер ни о каких об'яснениях не могло быть и речи. Единственное, что я сразу понял, то, что на этом наши с ней отношения закончатся, так и не начавшись.

Терпел я ровно два дня. Умирая от любопытства и, почему-то от стыда, я позвонил Дине и, не смотря на ее многочисленные отказы и отговорки, набился на визит. Через пять минут я уже мчался по Садовому кольцу, не забыв при этом захватить диктофон (видимо, журналистская натура взяла свое).

К моему удивлению, Дина встретила меня приветливо, нисколько не смущаясь. Мы пили мартини и говорили как старые друзья. Как-то очень легко и весело я предложил Дине поделиться при включенном диктофоне тем, что же произошло, а она тоже весело и легко согласилась. Вот ее рассказ.

Эта квартира мне досталась от моего второго мужа. Не могу сказать определенно, почему мы разошлись: в общем все было неплохо… только тоскливо как-то. Я живу одна уже год. А три месяца назад мне позвонила моя младшая сестра Даша и попросилась пожить у меня полгодика (у нее были какие-то проблемы). Я с радостью согласилась.

Жили мы весело-пуританством не отличались. Но у каждой была своя жизнь, свои друзья, это было очень удобно. Я не следила за Дарьей, когда она приходит и с кем. Ну а в том, чем они занимаются, не было сомнений: Дашка орала на все голоса, хорошо орала, от души, перекрывая Баховскую органную токкату (Даша еблась исключительно под 565 токкату ре минор). Немного смущало меня только то, что я за месяц ни разу не видела ни одного ее мужчины.

И вот однажды мы с ней напились вдвоем, всю ночь проболтали. А я возьми да и спроси ее, почему это она, дескать, мне своих мужиков не показывает, боится отобью, что ли? «Каких мужиков? А никаких мужиков нет. С чего ты взяла про мужиков?». Я, признаться, рассвирипела: какого черта она мне мозги пудрит. Тут-то все и открылось…

Есть у Дарьи друг Борис, и работает этот Борис в каком-то научно-исследовательском институте в лаборатории по изучению условных и безусловных рефлексов. Павлова с его несчастными собачками помните? Так вот Борис называет себя «духовным наследником великого ученого». Пять лет Борис и его друзья полулегально изучают условные рефлексы в области секса. А моя Дашка стала одним из об'ектов их эксперимента, причем эксперимента настолько удачного, что и я, глядя на нее, решила рискнуть.

Дарья познакомила меня с Борисом, и мы договорились о времени первого сеанса. Происходило все это в их лаборатории.

Борис предложил мне принести с собой кассету с записью моего любимого музыкального произведения, я принесла первую симфонию Шостаковича (которая так подвела меня два дня назад).

Меня раздели догола и, облепив датчиками, уложили на кушетку. Ира-медсестра и помощник Бориса-делала замеры, а результаты записывала в таблицы. Потом пришел Борис, попросил меня раздвинуть ноги и вставил мне во влагалище предмет с проводками, отдаленно напоминающий фаллос. Ира надела на меня наушники, из которых полилась музыка. Да-да, та самая.

Одновременно начали действовать все вибраторы и датчики на моем теле (а самое главное-внутри). Я думаю, что подвергалась и гипнотическому воздействию, я возбуждалась, забыв обо всем на свете. Потом все поплыло у меня перед глазами, я начала задыхаться и вдруг кончила с такой силой, так глубоко, что потеряла сознание. Но сеанс еще не кончился. В тот день я кончила шесть раз, чего сомной раньше никогда не было. Уставшая, с туманом в голове я ушла. А на следующий день я не могла дождаться пяти часов, чтобы лететь в институт. Таких сеансов у меня было десять.

Эксперимент опять удался. И я превратилась в другого человека. Я была абсолютно счастлива, стоило мне включить музыку. Теперь я не нуждаюсь в половом партнере, никто из них не сможет заменить мне Шостаковича. Кто же мог знать, что произойдет такое недоразумение.

Было уже совсем поздно, пора уходить. Я встал, Дина же извинилась, что от усталости и мартини не может пойти провожать меня до дверей в прихожую. Она полулежала на пушистом зеленом ковре. Мы дружески попрощались. «Может увидимся когда-нибудь» – сказала Дина, надевая наушники.

ПРОЛЕТАРКА, ПРОЛЕТАРИЙ, ЗАХОДИТЕ В АБОРТАРИЙ!

Две руки в резиновых перчатках. В одной из них небрежно зажат скальпель. Лезвие отсекает пуповину. Другой взмах – грудная клетка и брюшная полость младенца вскрыты. Две зубастые изогнутые вилки раскрывают линию разреза, становятся видны внутренности, легкие, кишки… Все органы аккуратно вырезаются и исчезают с экрана. Остается лишь выпотрошенный трупик. Но на этом его злоключения не заканчиваются. Те же руки со скальпелем споро отделяют от тельца ручки и ножки. Голову.

Камера следит за двумя пальцами, которые несут головку младенца. И тут на экране появляется металлический лоток с уменьшенной копией картины Верещагина «Апофеоз войны»: Но вместо оскаленных черепов – куча разновеликих младенческих головок! К этой жуткой пирамиде добавляется еще одна составляющая.

Теперь в телевизоре весь препаратор целиком. На нем серый дырявый халат, из-под которого виднеются самые обычные джинсы. Наезд на его лицо: губы кривятся в легкой полуусмешке, в них появляется зажженная сигарета.

Я смотрю в его глаза. В них не отражается ничего, никакой мысли. Лишь какая-то нечеловеческая усталость. Я поворачиваю голову и вижу то же самое лицо. Но теперь на нем выражение озабоченности:

– Там больше ничего интересного. Не тошнило, кстати? – Спрашивает он меня и выключает видеомагнитофон.

То, что я увидела на кассете Степана, – не кадры из фильма ужасов, это – его работа. Работа на которую он ходит по вечерам, после учебы в одном из медицинских институтов. Степан – будущий гинеколог, а препаратором младенцев стал случайно и, большей частью, из-за денег. Клюнул на объявление в газете.

– Нет. – Отважно вру я, хотя за эти какие-то пять минут меня едва несколько раз не вывернуло наизнанку. – А для чего все это снято? Ты покрасоваться хотел? Вон, какой крутой.

– Нет. Я, вообще, когда до голов доходит, обычно останавливаю. Не показываю, кто там… А сняли… – Степан пожимает плечами. – Просто, чтоб девчонок пугать…

Одна такая испуганная девушка-студентка и рассказала мне, что в одной компании парень принес и показывал кассету с какими-то сатанистскими ритуалами умерщвления младенцев. Будучи в несколько измененном состоянии сознания из-за водки и анаши, девушка несколько перепутала, но именно благодаря ей, я и вышла на Степана.

– А сам ты как к своей работе относишься?

– Работа как работа. Сперва, конечно, жутковато было, а сейчас привык. Мы ж в институте взрослые трупы режем – и ничего. А тут то же самое. Разницы-то никакой, что человек, что лягушка.

И вообще, можете считать, что я чокнутый, но я им всем на ладони смотрю. Знаете, есть такая линия жизни. Так у них она очень редко когда длинная.

Только вот… Водка на меня почти перестала действовать. Я теперь только спирт. Стаканчик перед работой, стаканчик после…

– Но для чего нужна твоя работа?

– Практически все в дело идет. Человек ведь машинка такая, что лишних деталей в нем нет. Все на что-нибудь да сгодится. Я всех деталей не знаю, но кости и хрящи идут стоматологам. Они их в челюстно-лицевой хирургии используют. Другие органы – в кремы, лекарства…

– Да кто же такие таблетки и кремы покупает?

– Видать, люди не бедные. Я однажды в конторе счет видел. Какая-то голландская фирма купила у нас килограмм печени за двести тысяч баксов. Другой раз кожу в Германию отправляли. За десяток кило – миллион марок. А глаза – те вообще поштучно идут.

– И сколько же стоит «разобранный» младенец?

– Ну, это от срока зависит. Малосрочники, от трех недель до двух-трех месяцев, – те идут только на гормоны. Их сразу в мясорубку и на центрифугу. А те, что постарше… Ну, наверное, баксов сто пятьдесят, а то и все двести!

– Извини… Вопрос, наверное дурацкий, но почему ты им… Головы… Отрезаешь?

– Я головами не занимаюсь. Я только телом. Препарация и сортировка органов. С головами другой человек работает. Он раньше военным нейрохирургом был. Теперь спился и в нашу контору попал.

– И что он с ними делает?

– Да все то же самое. Сначала трепанация, потом все на части разбирает. Таламус в одну сторону, глаза в другую, челюсти в третью…

– И откуда они берутся?

– Вы не знаете, откуда берутся дети? А материал нам привозят из клиник. Контора у нас богатая, только по Москве около сотни наших абортариев. В Питере почти столько же, ну, и по всем крупным городам.

– Так у вас не государственная?..

– Частная! Нет, все чинно, лицензии, сертификаты.

Степан дал мне несколько адресов абортариев его, как он называл, конторы. Там действительно оказались частные гинекологические клиники. Поговорив с пациентками, мне удалось выяснить, что там действительно за плату от ста до двухсот долларов могут сделать аборт кому угодно. Правда, если пациентка больна ВИЧ или не достигла 16 лет, то сумма возрастает чуть ли не в три раза. И, скорее всего, тельца абортированных младенцев здоровых и больных матерей идут к нашему знакомому Степану вместе!

И еще одна забавная деталь. Оказалось, что в этих клиниках совершенно спокойно можно купить запрещенный к свободной продаже препарат под названием «кетамин», который в среде наркоманов пользуется большой популярностью и имеет сленговое название «витамин К».

– Значит, ваши хозяева получают двойной доход?

– Неплохо устроились? Да? По слухам, оборот у моей конторы больше, чем у того же «Голден паласа».

– Ты хочешь, чтобы я сказала «круто»? Вот, говорю. И откуда ты это все так хорошо знаешь?

– Так я же на гинеколога учусь. Через два года получу диплом – и на повышение. Хватит резать. Пора извлекать.

Представившись в одной из клиник озабоченной мамашей забеременевшей двенадцатилетней дочки и договорившись о цене, всего триста долларов, но при этом никаких лишних записей в мед-карту, я захотела осмотреть операционную. Врач провел меня в подвал, где посреди пропахшего хлоркой зала стояло древнее гинекологическое кресло.

– У нас все инструменты стерильные. – Заверил меня врач и, видя мою недоверчивую мину, невзначай, как бы про себя, добавил, – Все равно ей идти больше некуда…

Мой разговор со Степаном прервал телефонный звонок. Перемолвившись парой слов со звонившим, он ушел вместе с трубкой в другую комнату. Я тут же воспользовалась моментом и включила кассету.

Дальше, как и предупреждал Степан, ничего интересного не было. На экране появилась сковородка, на ней жарился куриный окорочок.

Затем Степан на экране взял ножку и стал с аппетитом жевать мясо.

И только тогда я заметила, что кончается она не полукруглым хрящом, а миниатюрной ступней с пятью пальчиками.

СЕРДЦЕ МАТЕРИ.

Невымышленная история.

Встретила я однажды одну свою старую подругу, Олю. Посидели мы с ней, как водится, на кухне. Почаевничали. Поговорили о своем, девичьем. Наряды пообсуждали, и как-то незаметно переключились на воспоминания о наших былых приключениях… То есть это я переключилась. Бывали у нас случаи, когда мы с Олей вдвоем такое куролесили! Сижу я, нога на ногу, говорю:

– А помнишь?.. И не замечаю, в пылу воспоминаний, что моя Оля сидит грустная и понурая. И чем дальше – тем больше. И вдруг, на самом интимном месте, Оля взорвалась:

– Да кончай, ты, о своих хуях! Тошно же!

Я опешила. И это Оля, которая никогда матерного слова даже слышать не могла.

– Что с тобой?

– Ничего!..

Но в конце концов, мне удалось выудить из нее поразительную историю.

Первый раз увидела я его у кого-то в гостях. Он сидел как-то одиноко, среди всеобщего пьяного веселья, и хмуро разглядывал эротический журнал. И я подумала – вот человек другого мира. Кому претит весь этот алкогольный разгул, весь этот нетрезвый блуд…

Потом он тихо пропал, я оказалась целующейся с кем-то в темной ванной, потом было все, как обычно, но, чувствуя в себе ходящий взад-вперед стержень, я не могла отделаться от его задумчивого образа.

Нет, я не искала его, но буквально через день я вновь его встретила на улице. Сгорбленный, он медленно шел мне навстречу, и я остановила его. Мы о чем-то поговорили, вспоминая общих знакомых, видеофильмы, еще какие-то мелочи, и я не заметила, как мы дошли до моего дома. Я пригласила его на чай, он смутился и отказался. Мне тогда это понравилось. Если б я знала…

Но у меня остался его телефон, я позвонила и нагло назначила свидание. Так и пошло. Мы где-то гуляли, что-то делали, это все слилось теперь в странное воспоминание: я и он романтично взявшись за руки идем по краю пропасти и в нее падаем.

Мы с ним почти не целовались. Он странно к этому относился, закрывал глаза и, вроде, пытался чего-то вспомнить. Короче, мы поженились…

И вот начинается самое страшное… Мы расписались и впервые должны были спать вместе. Это было у него в квартире. Вечер. Темно за окном. Я, обнаженная лежу, под чужим холодным одеялом, а рядом стоит он, трясется.

– Иди же сюда, – говорю, он медленно стягивает с себя одежду и робко ложится около меня. И видно, что он боится прикоснуться ко мне. И тут меня осеняет. Может, он голубой?

Но тут он, очевидно, набравшись духу, обнял меня, и я почувствовала его. Он торчал. Я его погладила, и он томно завибрировал под моими пальцами. Это было необычно, я припала к нему губами, и пока мой язык искал по кожистым складкам его члена, я, возбуждаясь все больше, слушала его радостные постанывания.

Ложась на спину, я потянула его на себя, и, раскинув ноги и закрыв глаза, я стала ждать, когда он войдет. Я почувствовала, как головка уже гладит мои губы, еще секунда – и он окажется у меня внутри, и тут…

– Сыночка, ты как? У тебя получается? Я хотела бы это посмотреть.

Это, коротко предварительно постучавшись, в нашу комнату проникла его мама.

– – Ой, мама, все хорошо.

– Ну, ты продолжай, а я посмотрю…

Он продолжил. А у меня напрочь пропало все возбуждение. Его омерзительный член елозил в моих внутренностях, а матушка, подбоченясь, с неприкрытым любопытством наблюдала за нашим, с позволения сказать, половым актом.

Когда все кончилось, и он, облегчившись, откинулся, я отползла к стенке и попыталась забыться. Но не тут-то было.

– Ты у меня молодец. Подвинься, я тебя поласкаю…

И мама третьей взгромоздилась на нашу семейную кровать. Это, я скажу, была пара! Они миловались друг с другом всю ночь. А я всю эту же ночь прорыдала.

С утра все выяснилось, он сам, испытывая неловкость, с облегчением рассказал …

Рос он без отца и, для экономии места и тепла, всегда спал со своей мамой. Даже когда он вырос, мать не отпускала его от себя. И одной странной ночью она и стала его первой и единственной женщиной на многие годы. Ему никто не был нужен. Мама заменяла ему все. И всех.

И это было единственной причиной его робости. Мама была весьма ревнива, и до тех пор, пока он не женится, не позволяла себе изменять.

Я подала на развод в тот же день. И теперь, глядя на мужиков, меня передергивает, может и они, втихую, трахали своих матушек?

СЕКСУАЛЬНАЯ РОМАНТИКА.

Я давно просекла что секс – это достаточно однообразная штука. Ну, трахают тебя в разные отверстия, ну позы для этого введения несколько разнятся, ну кончаешь от них ты по-разному. Вот, собственно и все.

Но недавно я поняла, что катастрофически заблуждалась. А началось все с того, что одна моя подруга спросила:

– А хочешь познакомиться с последним настоящим романтиком?

– Давай. – Безрассудно ответила я. Для меня романтика что? Д'Артаньян, размахивающий шпагой, Дон Кихот с мельницами, это мужские ипостаси, а женские как-то в голову и не приходят, кроме Жанны Д'Арк. Но на костре сжигаться мне не хотелось, и я пока что держалась подальше от этих веяний. Но вот, нарвалась.

Настоящий и при этом последний романтик носил имя Вольдемар, а по паспорту – Володя. Он был невысок, но строен и в глазах его виднелась ничем не прикрытая похоть. Или это он на меня так отреагировал?

Первым его шагом к моей вагине было приглашение в Парк Культуры. Пока мы катались на чертовом колесе, стреляли в тире, ели мороженое, никаких поползновений на мою честь не было. Но когда ему удалось меня, разомлевшую от его обхождения, затащить на американские горки, после часовой очереди, тут все и началось.

Пока моя матка, а с ней и остальные органы, перемещались внутри тела, грозя вырваться наружу, я и не заметила, как рука Вольдемара оказалась в моей промежности. Причем я ведь сама что есть сил сжимала бедрами его пальцы, втискивая их в свою плоть. Лишь когда вагончик остановился и он медленно убрал руку, я поняла, что происходило. Можно, конечно, было на него обидеться, но меня уже заворожило обаяние Вольдемара и, я это поняла только после последнего аттракциона, во мне уже созрело желание узнать как же он трахается.

После осознания этого желания причин скромничать уже не было. Но я все равно кокетничала, то позволяя себя поцеловать, то отказывая в этом. Но при этом Вольдемару дозволялось обследовать пальцами новые территории на моем теле.

В конце концов все произошло по плану. Он пригласил меня к себе, а я, подумав для видимости, согласилась. Но пока что ничего особо романтичного в Володе не наблюдалось. Парень как парень. Разве что вежливее и обходительнее, чем большинство моих знакомых. В какой-то момент я подумала, что он голубой, но он, своими говорящими о страсти взглядами, рассеивал это впечатление.

Сначала мы долго ехали на метро, потом шли, потом ждали автобус, потом опять шли какими-то темными дворами и оврагами. Стараниями Вольдемара обычная поездка оказалась захватывающим приключением. Потом, с утра, когда он провожал меня, оказалось что до метро можно дойти за несколько минут.

Наконец мы оказались в его однокомнатной квартире на каком-то высоком этаже. Не зажигая электричества Вольдемар провел меня в комнату, расставил на полу свечи, зажег их. Пока я курила, он возился на кухне и вскоре появился оттуда голый, но с подносом. Вообще-то совсем голым он не был, на его бедрах была какая-то матерчатая повязка, которая совершенно не скрывала возбужденные гениталии.

На подносе оказалась бутылка французского шампанского, два бокала и шоколадка. Вольдемар грохнул пробкой об потолок и разлил пенистую жидкость. Мы чокнулись.

– А ты не переоденешься? – Спросил он после первого бокала. Я согласилась и через несколько минут оказалась в таком же, как и хозяин квартиры, наряде.

– Сегодня мы будем доисторическими людьми. – Сообщил Володя. И добавил, – Надеюсь, ты не против?

Против я ничего не имела. Вся эта атмосфера, свечи, шампуньское, полуголый вид, действовали и расслабляюще и возбуждающе одновременно.

Мы выпили еще. Вольдемар подсел ближе и начал сперва ненавязчиво, а потом все активнее и активнее меня домогаться. Я не сопротивлялась. Наконец, я почувствовала, что моя набедренная повязка уде становится мокрой, а моя вагина готова принять нового гостя. Вольдемар тоже заметил это. Он немного отстранился, хитро взглянул на меня:

– Давай?

– Давай… – Проворковала я.

– По-моему?

– Как хочешь… – И это согласие перевернуло все мои представления о сексе.

Для начала Вольдемар надел на меня какой-то пояс, охватывающий ноги так, что оставался доступ к моему бритому холмику, с лямками через грудь и плечи. Он был широкий, грубый, пах свежей кожей, а по бокам и на спине к нему были приделаны металлические кольца. Сам парень надел такой же. И потом началось что-то странное. Он стал привязывать к кольцам на поясе длинные белые канатики, тщательнейшим образом проверяя каждый узел. С собой он сделал то же самое.

– Зачем это? – Не выдержала я неизвестности.

– Сейчас увидишь… – Романтично проговорил Вольдемар. Он привязал оба пучка веревок к крюкам у балконной двери и, распахнув ее, повел меня на балконную площадку. Да, подумалось мне, на свежем воздухе – это романтично. Но все оказалось куда хуже.

Внезапно Вольдемар подхватил меня на руки и, подойдя к перилам, сбросил вниз.

Зажмурившись, я завизжала что было мочи. Всякое желание пропало сразу. Лишь через некоторое время я поняла, что не падаю, а вишу между небом и землей на высоте жуткого этажа, а рядом болтается Вольдемар и его руки шарят по интимным местам моего тела.

– Ты что? – Я отпихнула его, но мы оба качнулись в разные стороны и вновь соединились.

– Я же говорил, мы – доисторические люди. По земле бродят динозавры и саблезубые тигры. А здесь безопасно и можно заняться…

– Я боюсь… – Плача ответила я.

– Не бойся. – Ласково проговорил Вольдемар. – Я сам боюсь. Но какой кайф!

Занятая собой, я и не заметила, что он уже подтащил меня к себе и уже пристраивает на своих бедрах, нащупывая торчащим отростком вход в мое влагалище. Вскоре ему это удалось. Сначала мне было безразлично, мысли занимало одно – выбраться из этой западни. Но вскоре трахание в воздухе полностью поглотило меня и мне уже было все равно, что под ногами бездна, жесткая земля. Я трахалась и была свободна. Ветер овевал наши тела. Мы слегка крутились. Но страх упасть подспудно оставался и он сжимал мою вагину. в которой туда-сюда ходил жесткий стержень Вольдемара.

Потом я начала кончать. Это было бесконечно. Шторм бросал меня на камни, в клочья разрывая мое тело, кажется, я кричала, но Вольдемар, стихия, не обращал на это внимания и продолжал крепко держать меня за ягодицы, раз за разом насаживая на пенис.

Как я оказалась в квартире – не помню.

Помню лишь, что в какой-то момент я извлекла из своего ануса горящую свечку, помню, что мы, кажется, трахаясь, шли вверх по ступенькам подъезда, потом, не меняя позы, катались в лифте. Вроде бы, мы встретили какого-то запоздалого алкаша, который пристроился рядом с нами и не хотел выходить на своем этаже.

Помню, что светили фонари, а мы шли по безлюдной улице, а член Вольдемара блуждал в моих внутренностях.

Очнулась я лишь утром. Уставшая, как не знаю что, как лошадь-водовоз, наверное. Вольдемар проводил меня до метро, рассказывая, как трахался на крышах, в автобусах, женских и мужских сортирах, в поездах, лесах, горах и пустынях, среди химикатов и физических приборов, скоросшивателей и компьютеров.

Через несколько дней он позвонил и сказал, что у него есть гениальная задумка. Но я, сама не знаю почему, отказалась. Одного сеанса высокой романтики мне хватило…

ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ.

Миша пришел из зоны. Как водится, его встретили, устроили небольшую вечеринку, на которой была и я, как старая его подруга. Точнее, его подругой была не я, а Катя, но все равно, многое нас связывало. Как совместные походы по дискотекам, так и возлежания – как на пару, так и с группой друзей и другинь…

Он был слегка волосат, шпарил какими-то зековскими словечками, типа «шконка», «шленка», «бикса». Не все было понятно, но по контексту общий смысл его речей угадывался достаточно просто. Манеры его, по сравнению с теми, что были у него до сидки, явно ухудшились. Это топорщенье пальцев, повышение голоса, страшные, на его взгляд, рожи, которые он строил, рассказывая о своих подвигах за колючей проволокой.

– Раскололи мы одну суку. Кумовьям, падла, стучал. В угол его и темную. Потом хором отпидорасили…

Может, кого-то это и могло как-то возбудить, но я слушала его с каким-то отчуждением, все время сравнивая его сегодняшнего с тем, что был раньше. И не узнавала. Куда делись его ласковые глаза? Загрубевшие руки, покрытые какими-то татуировками, уже не привлекали, наоборот, хотелось отвести от них взгляд и забыть, забыть, забыть поскорее.

Я сидела одна в кресле и отрешенно наблюдала за возлиянием. И тут он меня заметил. Подсел.

– Ты как?

– Хорошо…

– Пойдем. Покажу чего… Мы удалились в сортир. Только я закрыла за нами дверь, он словно озверел, набросился на меня, грубо облапал, стал шарить по груди, пробираясь под юбку.

– Нет! Не хочу, – С трудом я оторвала от себя его лапищи.

– А ты посмотри, что у меня. – И он расстегнул ширинку. И оттуда вылезло…

Раньше я была знакома с его аккуратным заостренным членом, но то, что глядело на меня сейчас, так же отличалось от того, что я знала, как Миша-старый от Миши-нового. Огромная распухшая головка, на которой, да-да, был вытатуирован злобный глаз и тело, из которого, как уши, торчали два страшного вида желвака.

– Что это?!

– А, понравилось! – загордился Миша. – Это я себе у хозяина «розочку» сделал и «шары» вкатил.

– Зачем? Зачем ты так себя изуродовал?!

– Изуродовал? Да ты что, подруга? Да с такой елдой – все бабы мои!

– Пусть все, но только не я!

– Да брось, вот увидишь, как хорошо будет! Не успею засунуть – обкончаешься!

Видя, что впрямую его не убедить, я решила слегка схитрить:

– Слушай, как же тебе удалось такого монстра вырастить?

– Ага, проняло! – гордый Мишка взгромоздился на толчок и, крутя член в руках, чтобы мне было лучше видно, начал рассказ.

– Эта «розочка», – он сжал пальцами головку, – делается просто. Головка, там где ссышь, надрезается слегка. Вдоль и поперек. Когда заживает – во какая мощная становится! Правда, у нас там один мужик перестарался, расфигачил голову себе на восемь частей. Да глубоко. Задел себе какой-то сосуд и не заметил. Ну, хуище себе тряпкой обмотал, стрептоциду засыпал и лег спать. Так за ночь он так кровью истек, что на больничке с трудом откачали.

Наколку мне на киче сделали. Ты думаешь, больно? Да нет, не особо. Главное, по головке ебнуть посильнее, чтоб онемела и расплющилась, а там коли, сколько хочешь. Меня потом в бане все подкалывали: ну как, видно, что там у пидора в жопе?

А вот это – моя гордость – «шары». Они твердые, потрогай…

Не соображая, что делаю, я взяла в руку это страшилище. И действительно, под кожей ходили два жестких эллипсоида.

– Угадай, из чего? Из зубной щетки! Я ее порезал, шарики отшлифовал. А потом – операция… Затачивается пробойник. Но не очень остро. Чем неровнее края – тем быстрее заживает. Потом кожа оттягивается, ставится на нее пробойник, и ебс! ботинком! И сразу туда шар, сыпется стрептоцид и заматывается. Потом получается такая красота. Один, рассказывали, ввел себе аж десяток шаров. Хуила, у него как кукурузный початок, стал. Откинулся он, жене своей впендюрил, не показывая, так она потом за ним постоянно бегала. Все ебаться просила…