- Вон отсюда, гнусная тварь!
      Аллахяр хотел было повернуть на него винтовку, но сзади подскочили слуги и скрутили его.
      - Привяжите к крупу коня это собачье отродье.
      Как ни бился и как ни старался освободиться Аллахяр - не удалось. Его повалили на землю, отняли кинжал и винтовку, завернули в бурку и крепко-накрепко привязали к спине лошади. А потом хлестнули ее и отпустили поводья.
      Йемен-ханум не спала до утра. При свете коптилки вынимала колючки из тела девушки. К синякам прикладывала теплый хлеб. Распустила и вычистила косы. Одела девушку в платье невестки. Но все равно Салатын не могла успокоиться. Йемен-ханум уговаривала, упрашивала ее уснуть, но девушка всю ночь не сомкнула глаз. Только незадолго до утра, когда начало светать, она задремала, положив голову на колени к Йемен-ханум.
      Вдруг на улице залаяли собаки. Девушка вздрогнула и проснулась.
      - Да буду я жертвой твоей, тетя!
      - Не бойся, дочка. Никому я тебя не отдам. В детстве мы дружили с твоей матерью Зарнигяр, были как сестры.
      Салатын не очень-то верила словам хозяйки. На душе у нее было по-прежнему неспокойно.
      Хозяйка снова погладила ее по голове:
      - Вставай, умойся, выпей чайку.
      - Я ничего не хочу. Отправьте меня домой.
      - Не торопись, дядя Гасан-ага сам отвезет тебя.
      Ей вымыли руки и лицо, расстелили скатерть. Салатын е трудом, без всякого аппетита съела несколько кусков хлеба. Она то и дело смотрела в окно: не появился ли кто на дороге?
      Вдруг она выронила чашку из рук:
      - Тетя, брат приехал!
      Йемен-ханум спокойно встала и оттолкнула Салатын от окна.
      - Не выходи, сиди здесь.
      Йемен-ханум подошла к мужу, который ходил перед домом, и показала ему на всадников, стоявших на дороге в некотором отдалении.
      - Пошли кого-нибудь из людей. Пусть позовут их. Кажется, это люди Джахандар-аги.
      Гасан-ага снял накинутую на плечи чоху и надел ее как следует. Он сам пошел на дорогу, помахал рукой и позвал всадников. Те подъехали.
      Ашраф сошел с коня, спешился и Ахмед. Глаза Ашрафа были красными, заплаканы.
      - Далеко ли торопитесь?
      Гасан-ага заметил, что у Ашрафа дрожат губы, и он с трудом сдерживает слезы.
      - Кто из вас сын Джахандара-аги?
      - Я.
      - Этот парень кто?
      - Мой друг.
      - А где отец?
      - Уехал на жатву хлеба.
      - Недотепа ты, разве так берегут сестру?
      Ашраф вздрогнул.
      - Откуда вы знаете?
      - Ладно, пошли домой. Попьете чаю, потом поговорим.
      - Нет, мы должны ехать. Может, кто-нибудь видел, как здесь провезли девушку? Вы ничего не знаете?
      - Идемте, найдется ваша девушка.
      - Нам не до чая. Путник должен быть в пути.
      Гасан-ага, увидев, что Ашраф совсем приуныл, улыбнулся:
      - Что ты мне дашь, если покажу твою сестру?
      Ашраф внимательно поглядел на улыбающегося мужчину. Его спокойный тон встревожил Ашрафа: "Может, он сам и похитил девушку? А теперь, увидев перед собой мальчишку, издевается? Может быть, он один из врагов моего отца и радуется нашей беде?"
      Ашраф повернулся и, взявшись за гриву коня, хотел вскочить в седло. Гасан-ага остановил его:
      - Сыпок, как и твой отец, ты обидчив. Куда же уходишь?
      - Откуда вы знаете моего отца?
      - Твой отец - мой друг. Пошли в дом.
      - Если вы друг, помогите найти девушку.
      - Я сказал, что найдем.
      Ашраф обернулся к Ахмеду, как бы спрашивая, что же делать. Ахмед кивнул. Они взяли за поводья коней и пошли к дому. Когда они уже уселись на матрасиках, вошла с прикрытым ртом невестка Гасан-аги. Расстелила скатерть, принесла чай и еду. Ашраф и Ахмед налили себе по чашке буйволиных сливок. В это время вошла Йемен-ханум.
      - Девушка убивается.
      - Приведи ее сюда.
      Ашраф подскочил. Гасан-ага взял его за руку и усадил рядом с собой.
      - Салатын здесь? Как она попала сюда?
      Гасан-ага рассказал все, что произошло.
      - Теперь сами решайте. Хотите ли, чтобы девушка осталась у нас до приезда отца?
      - Сохрани аллах! Отец сегодня приедет и, если не увидит дочери дома...
      - Ладно, ешьте и пейте.
      Йемен-ханум ввела Салатын в комнату. Девушка бросилась к брату:
      - Родной мой!
      Ашраф встал. Салатын, прижавшись к его груди, заплакала и снова потеряла сознание.
      17
      Джахандар-ага всю ночь гнал коня. Он не помнил, как проехал через густые леса, пенистые реки, как миновал все горные тропинки. И каждый раз, когда Гемер замедлял бег, он пришпоривал его, не считаясь с усталостью. Кочевье приближалось, и росла тревога Джахандар-аги. Он боялся. Когда он думал, что на эйлаге его ждет какое-нибудь несчастье, холодный пот выступал на лбу. Он перенес бы смерть кого-нибудь из своих близких, он почел бы за счастье теперь, если бы украли скот, но если снова обесчещен кто-нибудь из семьи? "О, пощади, аллах! Пощади, не допусти такого позора!"
      Джахандар-ага надеялся приехать в кочевье рано утром, когда все еще спят. Тогда, не показываясь никому на глаза, можно зайти в алачыг и разузнать о случившемся. И если произошло несчастье, никто не видел бы, как он переживает и мучается. Получить удар перед глазами сельчан, терзаться в их присутствии - что может быть хуже этого?
      На рассвете конь совсем изнемог и, миновав каменистый подъем, тихо заржал и остановился. Джахандар-ага понял, что дальше ехать нельзя. Еще немного, и Гемер не сделает шагу.
      Он сошел с коня, вытер его с головы до ног и поводил, чтобы он не застыл на свежем воздухе и не простудился. Гемер, почувствовав заботу хозяина, обнюхал его руку и мягкой губой дотронулся до лица. Конь, отдыхая, щипал траву, а его хозяин, прислонившись спиной к скале, курил одну папиросу за другой.
      Между тем склоны гор заволокло туманом. Лес окутался белой тонкой пеленой. Скалы исчезли в моросящем дожде, тропинки осклизли. Ехать теперь можно было только шагом, да и то с осторожностью. Гемер чутко шагал по краю обрыва. Снова внизу шумно текла река. Джахандар-ага не замечал дороги. Он отдался своим думам и доверился своему коню. Отпустил даже поводья.
      Наконец достиг перевала, с которого Джахандар-ага ясно увидел все кочевье: людей, снующих перед шатрами, телят на лугу, женщин, доящих коров. Небо разъяснилось, и оказалось, что солнце уже высоко.
      Гемер, обрадовавшись концу дороги, не дожидаясь понуканья хозяина, сам побежал вниз, в долину. Джахандар-ага глаз не спускал со своего алачыга. Ему хотелось на расстоянии знать, что там происходит или произошло. Вдруг сердце его тревожно забилось: перед алачыгом стояли чужие оседланные кони.
      Между тем слуги уже бежали ему навстречу: кто придерживал стремя, кто принял повод коня. Джахандар-ага воспаленными глазами посмотрел на людей:
      - Что нового в кочевье?
      - Все живы-здоровы.
      - А чьи кони?
      - Гасан-ага у нас.
      На лицо набежала тень. Впервые в жизни Джахандар-ага нарушил обычай и спросил о причине приезда гостя.
      - К добру ли?
      - Что может быть кроме добра, хозяин?
      Джахандар-ага еще раз испытующе посмотрел на слуг.
      Хотелось по их лицам узнать, что же происходит дома. Но, увидев, что слуги спокойны, успокоился и сам. Устало пошел в алачыг.
      Ашраф вскочил на ноги. Встали и все сидящие. Гасан-ага, улыбаясь, поздоровался с Джахандар-агой.
      - Человек с низины, доброй встречи. Что там нового? Какими судьбами? Как это вспомнил пас?
      - Да так, проезжал мимо, вспомнил тебя и завернул коня.
      Они сидели рядом. Джахандар-ага исподлобья посмотрел на Гасан-агу, на Ашрафа. Все были спокойны. Тогда он посмотрел на пустую скатерть, крикнул слугам:
      - Что стоите сложа руки, когда в доме гость?
      Тут же перед алачыгом разожгли огонь, и вскоре распространился запах свежей баранины.
      Проводив гостя, Джахандар-ага некоторое время в нерешительности ходил по алачыгу. Потом позвал Мелек. Жена испуганно, словно в чем-то виновата, встала перед своим господином. Было видно, как пульсируют жилки на ее шее и дрожат серьги в ушах.
      - Что здесь произошло?
      - Пытались похитить Салатын. Но разбойникам помешали.
      - Кто помешал?
      - Гасан-ага... Он да еще Ашраф и Ахмед.
      - Говори правду.
      - Это правда и есть.
      Мелек поняла, что самое страшное она уже сказала, и смело посмотрела в лицо мужу. Джахандар-ага сверлил ее глазами, словно хотел заглянуть в голову и в сердце Мелек, прочитать там, насколько правдивы ее слова. Но Мелек только улыбнулась в ответ на этот свирепый взгляд.
      - Где дочь? Пусть придет сюда!
      - Только не сходи с ума.
      - Скорее, кому говорю!
      Мелек нехотя вышла из алачыга. Джахандар-ага почувствовал, что его бьет озноб. В виске появилась острая боль, которая тут же перешла в затылок. Голова закружилась, он ухватился за рейку, чтобы не упасть.
      Салатын вошла бесшумно, как тень, и встала перед отцом. В глазах у него было еще темно. Он смотрел на дочь и не мог различить в полумраке ее. Вдруг - должно быть, в небе вышло из-за тучи солнце - яркий луч, пройдя сквозь дверку в войлоке, пронизал алачыг. Подобно мечу, он уперся острым своим концом в ковер у ног Салатын. Этот огненный меч рассек надвое пространство. Отец в одной его темной половине, а дочь в другой. Они стояли так друг против друга довольно долго. Солнечный луч успел сдвинуться с места и перешел с ковра на босые белые ступни девушки. Джахандар-ага смотрел теперь только на острие луча, в котором отчетливо видна была каждая жилка, свежие царапины, синяки на ногах дочери.
      Джахандар-аге казалось, что сейчас светлый кружок будет подниматься все выше и осветит все отметины, все пятна на теле дочери, и, когда наконец остановится на лице, тогда можно будет заглянуть в самую глубину глаз, на дно души... И что же он увидит, что найдет там - растоптанную честь, грязь и мрак?.. Словно молния сверкнула в мозгу Джахандар-аги, солнечный луч начал метаться по ала-чыгу и рассекать его стены, хлестать Джахандар-агу по лицу, земля закачалась, и тогда Джахандар-ага сразу двумя руками рванул воротник рубашки.
      Земля остановилась и стала твердой, но в голове стоял звон. Донесся издалека голос дочери:
      - Что с тобой, отец? Тебе плохо?
      Из плещущих разноцветных кругов прояснилась Салатын, стоящая на коленях. Келагай у нее соскользнул на плечи, а то самое солнечное пятно высвечивало теперь ее лицо.
      - Дотронулись до тебя?
      - Отец!
      - Отвечай!
      Салатын упала лицом вниз на ковер и закрыла лицо руками.
      - Я чиста перед тобой.
      - Врешь!
      - Клянусь.
      Салатын подняла голову и посмотрела прямо в глаза отцу. Но глаза его были тусклы и сухи, как русло пересохшего родника. Жесткий взгляд их скользнул по лицу девушки, но ее губам, которые начали дрожать все сильнее и сильнее, и остановился на груди ее против сердца. Салатын увидела, что длинный и широкий кинжал медленно, как змея из куста, выползает из ножен. Да, Джахандар-ага потихоньку вынимал свой кинжал и глядел на место на груди Салатын, против которого бьется ее сердце. И вдруг снова раздались в ушах те слова, которые он забыл из-за всех этих событий: "... Когда ты услышишь, ты с ума сойдешь, я же знаю тебя. Но клянусь аллахом, я правду говорю, она не виновата. Не делай себя еще более несчастным, не убивай ее, как меня..."
      - Прочь обе с моих глаз! - раздался в алачыге неистовый крик.
      Салатын бросилась в ноги отцу, начала тереться щекой о его сапог.
      - Да буду я твоей жертвой, папа, что с тобой, погляди на меня...
      Три дня Джахандар-ага метался в жару. Потом болезнь отпустила. Он встал и оделся. Мелек внесла самовар, расстелила скатерть.
      - Как ты чувствуешь себя?
      - Муж поглядел косо и хмуро.
      - А что случилось?
      - Разве нельзя справиться о самочувствии мужа? На, поешь, - Мелек поставила на скатерть блюдо с только что зажаренным ягненком. - Ешь, я сама приготовила тебе.
      Джахандар-ага взял себе простокваши с чесноком. Дотронулся локтем до Мелек.
      - Ешь и ты.
      Мелек обрадовалась вниманию мужа. Но есть не стала.
      - Я после поем, не беспокойся.
      Сперва нехотя, а потом все с большим аппетитом Джахандар-ага стал есть. Мелек, подперев руками подбородок, глядела на него, и было похоже, что глядит она не на грозного мужа, а на слабого и капризного ребенка.
      - Что так смотришь на меня?
      - Ашраф хотел бы видеть тебя.
      - Зачем?
      - Собирается уезжать. Говорит, настало время учебы.
      Джахандар-ага ничего не ответил. Он чувствовал себя усталым и разбитым, словно вернулся из далекого изнурительного путешествия. Он отодвинул еду и задумался. Подумал о младшем сыне. "Видно, и этот не оправдает моих надежд. Не похож на мужчин из нашего рода. Держится за подол матери. Далась ему эта учеба. Родителей, отца променял на паршивые книжки".
      - Когда он уезжает?
      - Завтра хотел отправиться в путь. Едет туда и Ахмед с детьми.
      Джахандар-ага не мог допустить, чтобы сын увидел отца таким разбитым и беспомощным. Падение отца в глазах сына хуже падения с самой высокой скалы. Поэтому он дал Ашрару пятерых вооруженных людей, чтобы сопровождали его, но сам из шатра не вышел. Он глядел сквозь щель, как сын прощается с матерью, с братом Шамхалом, со всеми родственниками, и не спускал с него глаз до тех пор, пока всадники не перевалили через бугор и не скрылись из вида.
      18
      Поднявшись до рассвета, Джахандар-ага вышел из ала-чыга, чтобы стреножить коня в другом месте, где больше нетронутой свежей травы. Утро начиналось туманное и дождливое, ничего не было видно в пяти шагах. Джахандар-ага шел в потемках, и мокрая трава скользила под ногами. Все спокойно было вокруг: люди еще спали, собаки изредка лениво перетявкивались, один раз промычала корова. На душе Джахандар-аги было неспокойно. Вчера поздно вечером собаки в кочевье устроили переполох. Пастухи обегали всю округу, но ничего подозрительного не удалось обнаружить. Однако Джахандар-ага чуял, что и это неспроста: враги не оставили намерений свести с ним счеты. Он поправил винтовку на плече и зашагал в сторону луга, раскинувшегося вблизи кочевья.
      Бурка вскоре намокла. Частые, мелкие капельки измороси посеребрили ее. Сквозь туман и моросящий дождь показался на лугу силуэт Гемера. Обычно Гемер, почуяв хозяина, бодро и весело ржал, шел навстречу, натянув веревку, вставал на дыбы. Сегодняшнее поведение коня показалось странным Джахандар-аге. Гемер не сдвинулся с места, но стоял понурив голову. Джахандар-ага вытащил колышек из земли, собрал в кольца веревку, подошел к коню и потрепал его по спине.
      - Ну, что с тобой? Уж не простудился ли ты? В такую погоду недолго и простудиться. Надо бы с вечера накрыть тебя теплой попоной. Или, может, валялся и ненароком сломал себе ребро?
      Конь, вместо того чтобы в ответ на ласку хозяина рыть копытом землю, лениво и вяло переступил передними ногами. Джахандар-ага отошел на несколько шагов и стал внимательно оглядывать коня. Кровь ударила ему в голову. Не веря своим глазам, он бросился к Гемеру, провел руками по гриве, метнулся к задним ногам: нет, глаза не обманывали. Его коня, его Гемера, обкорнали, изуродовали, надругались над ним. Там, где была вчера еще буйная грива, торчал короткий колючий ежик. Когда Джахандар-ага первый раз провел по нему рукой, ему показалось, что под ладонью холодная мерзкая змея. А хвост... никакого хвоста больше не было. Сукины дети отсадили его по самый круп.
      Три вещи составляют гордость и честь мужчины: конь, жена и папаха. Запятнать одну из трех - значит запятнать самого мужчину, заживо похоронить его, перечеркнуть крест-накрест несмываемым вечным клеймом. Как же все это пережить? Застрелили оленя - промолчал. Пытались похитить дочь - спустил с рук. А теперь? Возможно ли кому показать этого коня? Если народ узнает об этом, а Джахандар-ага промолчит, разве не будут втихомолку смеяться над ним? И вообще, может ли он после этого случая надеть на голову папаху и показаться односельчанам?
      Джахандар-ага был потрясен. Даже гибель сестры не легла на его сердце таким тяжелым камнем, как этот случай. Да и уход жены, ссора с сыном Шамхалом не поразили его в такой мере.
      Он повернулся и еще раз с ног до головы оглядел Гемера. Светлело, и туман поредел. Теперь конь ясно был виден, и был он похож на птицу с общипанным хвостом и крыльями. Гордого царственного вида как не бывало. Ужасно выглядела обстриженная грива. Невозможно было и сзади глядеть на коня. Быстроногий, гордый, холеный Гемер теперь был достоин жалости. Кажется, конь и сам чувствовал это. "Кто же его так обкорнал? Кто поднял на него руку? Как же мы прозевали?"
      Джахандар-ага руками схватился за спину коня и приложился щекой к его боку. Стал тереться о его мягкую шерсть. Терся то одной щекой, то другой, скрипел зубами, задыхался от злобы. Конь, изогнув шею, обдавал лицо хозяина горячим дыханием, словно хотел разделить его горе. Джахандар-ага извивался, корчился около своего любимца в невыносимых муках, потом почувствовал, что задыхается, с силой рванул ворот рубахи, так что пуговицы поломались и брызнули в разные стороны. Он дышал тяжело, открытым ртом, с трудом ловя воздух. Ему казалось, сердце сейчас разорвется и он упадет под ноги своего коня. Это было бы лучше. Перестать дышать, умереть - разве это не счастье по сравнению с таким оскорблением, которое приходится терпеть?
      Быстро светало. Туман пополз вниз в долину, откуда слышались уже разнообразные звуки просыпающегося кочевья. Еще немного, и Джахандар-агу вместе с его несчастным, обесчещенным другом застигнет ясный день. Что тогда делать?
      Джахандар-ага стоял, ни о чем не думая. Он окаменел и не знал, как действовать. Он забыл даже об осторожности. Сейчас мог бы кто-нибудь спрятаться среди скал и, воспользовавшись удобным случаем, легко застрелить его. Джахандар-ага не знал, как выйти из этого позора. Никто ни в деревне, ни даже дома не должен знать, что гриву и хвост его коня обстригли. Это должно остаться тайной. Но как же спрятать коня? Сейчас люди проснутся, начнут бродить вокруг кочевья, и если хоть один увидит коня в таком виде, этого будет достаточно, чтобы узнали все. Отправить коня в низину? Будут спрашивать, почему отправил. Притом на такой длинной дороге кто-нибудь увидит коня. Да и батрак, который поведет его, обо всем узнает. Срам, срам! Джахандар-ага сжал зубы. Собрал в руку веревку и, ведя коня за собой, пошел по тропинке. Обернулся и посмотрел назад. На вершине горы уже играли лучи. Больше не моросило. Туман, отступая от кочевья, уплывал и рассеивался.
      Джахандар-ага торопился, чтобы не попасться никому на глаза, не встретиться ни с кем, успеть добраться до места на краю пропасти, которое он наметил. Вот и скала. Далеко внизу гудела река, гул ее отдавался эхом в окрестных скалах. По ту сторону реки поднимались огромные глыбы, заросшие мхом. Среди камней то там, то здесь держались чахлые деревца. Река под скалой гремела. Злые потоки перекатывали, неся с собой, большие черные камни, ударяя их друг о друга.
      Джахандар-ага бросил веревку на землю и достал табакерку. А Гемер, успокоившись, начал щипать траву. "Что мне делать с тобой, Гемер? Ты был моим лучшим другом в самые трудные дни. Ты переносил меня на себе через смертельные пропасти, понимал любой мой намек, угадывал мои мысли. Ты был осторожнее птицы и смелее барса. В темные ночи ты узнавал об опасности раньше меня, навострял уши, останавливался и давал мне понять, что впереди смерть и ехать дальше нельзя. На праздничных скачках никто не мог обогнать тебя. Благодаря тебе я всегда высоко держал свою голову. А сколько раз, припав к твоей гриве, я вручал тебе свою жизнь и ты выносил меня из-под пуль? Я считал тебя своим братом, Гемер. Каждый раз, когда-ты призывно ржал, сердце мое наполнялось радостью. Что же мне теперь делать, как перенести этот позор?"
      Джахандар-ага решительно отбросил окурок и подошел к коню. Прижал его голову к груди, поцеловал в морду. Взгляды человека и животного встретились. Вместе с невыразимой лаской в лошадиных глазах промелькнула и некая решимость. Словно конь хотел сказать: "Не печалься, хозяин. Я тоже не могу жить опозоренным. Я гордо жил и гордо умру". Джахандар-ага отвязал веревку и погнал Гемера к краю скалы. Целился он в белую звездочку на лбу и поторопился спустить курок, потому что глаза застилало чем-то туманным, серым, а очертания коня расплывались и смазывались.
      Конь вскинул передние ноги, встал на дыбы и застыл в последнем чудовищном равновесии. Выстрелившему казалось, что он не упадет никогда, а превратится в каменное изваяние на этой черной скале и все будут глядеть на него, показывать издали и рассказывать детям о дружбе коня и человека и о печальном конце этой дружбы.
      Джахандар-ага уже опустил винтовку, а конь стоял. Потом он как-то сразу качнулся назад, судорожно перебирая передними ногами, словно стремясь схватиться за воздух, и рухнул вниз. Пронзительное ржанье разнеслось по ущелью, но тотчас смешалось с гулом реки и потонуло в нем.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      1
      Вечерняя тьма опустилась на горы внезапно, как и всегда в этих местах. Горы, на вершинах которых еще полчаса назад лежало расплавленное золото последних лучей солнца, почернели, словно их погрузили в чернила. Здесь все не как в Петербурге: ни длинных сумерек, ни тем более белых ночей. У ж день, так день, нужно прищуривать глаза, чтобы не ослепнуть, а ночь, так ночь, бархатна, темна, с крупными, как бы приближенными звездами. И темнеет сразу, без перехода. Впрочем, Дмитрий Дмитриевич Семенов, директор Горийской семинарии, давно привык к здешнему климату. Он любил стоять у окна и наблюдать, как гаснет над гребнем горы закат и как в полупрозрачной еще синеве долины зажигаются дрожащие огоньки. Это в маленьких горийских домах зажигают керосиновые лампы. Хорошо было в эти часы прислушиваться также к шуму Лиахвы, впадающей на краю города в буйную Куру и сливающей свой более близкий и потому более громкий шум с отдаленным, приглушенным, но тем не менее могучим шумом Куры. Издалека доносились стук колес с железнодорожной станции, редкие сиповатые свистки паровозов. Ветерок, залетающий в окно, шевелил седую шевелюру Дмитрия Дмитриевича и его пышную, раздвоенную, поистине директорскую бороду.
      В дверь осторожно постучали. Ольга Константиновна, отложив вышивание, неслышными шагами пошла к двери. В передней стоял Алексей Осипович. Легким кивком она пригласила гостя в комнату.
      - Пожалуйста, Алексей Осипович, милости просим.
      Гость поцеловал руку хозяйке и прошел в комнату.
      - Митя, посмотри, кто пришел!
      Семенов обернулся и расцвел в улыбке, раскрыл свои широкие объятия:
      - Добро, добро пожаловать. Рад вас видеть.
      Они пошли к письменному столу. Дмитрий Дмитриевич сел на свое место, гостю предложил располагаться в удобном кожаном кресле. Хозяин придвинул поближе канделябр, зажег сразу шесть свечей и только тогда обратился к другу:
      - Ну рассказывайте, что нового? Как путешествовали?
      Алексей Осипович хотел ответить, но тут открылась дверь из смежной комнаты, и вошла маленькая Лида. Она подбежала к гостю:
      - Здлавствуйте.
      Алексей Осипович полушутиво вскочил с места и даже прищелкнул каблуками:
      - Здравствуйте, Лидия Дмитриевна, как поживаете?
      - Благодалствуйте, холосо.
      Алексей Осипович наклонился и поцеловал маленькую нежную ручку девочки.
      - Плиехали мне сказку лассказывать?
      - Если хотите, и расскажу.
      - Ласскажите, только новую.
      - Расскажу совершенно новую сказку.
      - Только не о длаконе, я его боюсь.
      - Не бойся. - Алексей Осипович сел перед девочкой, погладил ей головку. - Не бойся, я расскажу о добром волшебнике. Я тебе много новых сказок расскажу.
      Семенов замечал, что каждый раз, когда его друг играет с Лидой, глаза его увлажнялись. Он понимал, что его друг тоскует по своим детям. Сколько раз он говорил, как хочет иметь своих детей. Ольга Константиновна знала, что Алексей Осипович пришел по делу, подошла к Лиде:
      - Дочка, уже поздно. Идем спать. В другой раз послушаешь сказку.
      Лида нахмурилась и заупрямилась:
      - Спать не хочу.
      - А маму надо слушать. Иди спать. В другой раз я приду и расскажу тебе сказку.
      - Не обманываете?
      - Разве я тебя обманывал когда-нибудь?
      - Холосо, буду ждать.
      В дверях она повернулась и помахала ручкой:
      - Спокойной ночи.
      - Итак, расскажите, где же вы побывали?
      - О! От Дербента до Еревана.
      - Брат, да ты объехал весь Кавказ!
      - Да, Дмитрий Дмитриевич. Три с половиной тысячи верст.
      - И большую часть пешком?
      - Приходилось. Но главным образом седло и фургон. Положение печальное. В большинстве уездов школ нет. А если они и открыты, то нет учащихся. Представьте себе, в Ереванской губернии проживает сто семьдесят тысяч мусульман, но ни один из них не захотел поехать учиться в семинарии.
      - А как Бакинская губерния?
      - Один юноша дал согласие, да и того не пустил отец. Не лучше и в Шемахе. Со мной ездил туда крупный чиновник из губернии. Но люди как только увидели его, так отказались посылать своих детей. Почему-то мусульмане не верят нам. Особенно когда видят приставов, начальников, генералов.
      - Они не виноваты, Алексей Осипович. Ведь когда приставы приезжают в деревню? Когда что-нибудь случилось, когда надо кого-нибудь арестовать, а то и сослать в Сибирь.
      - Большинство мусульманского духовенства настроено против школ.
      - А официальные власти на местах не помогали вам? Наместник Кавказа дал им указания.
      - Генерал Рославлев, узнав, что я хочу ехать в Нахичевань, поручил своему чиновнику лично сопровождать меня и представить генералу Кеблахану. Кеблахан очень влиятельный человек. Он помог мне. Надо пользоваться услугами тех людей, которые влиятельны среди местного населения.
      - Ну и каков результат?
      Всего набрал тридцать учеников. Из Нахичевани приедут трое ребят. В Шушинской русско-татарской школе учится восемьдесят человек. Тринадцать из них написали заявления в нашу семинарию. Двое приедут из Шеку, пятеро из Гянджи, из Дербента трое ребят. Должны приехать из Казаха четыре или пять человек. Посмотрим, сдержат ли свое слово.
      - Стало быть, если все эти ребята приедут, мы сможем при мусульманском отделении семинарии открыть подготовительные курсы. Это очень хорошо, Алексей Осипович. А затем они перейдут в семинарию. Я просматривал проект программы, составленной вами. Хорошо и толково. Мы утвердили его на педагогическом совете. Но меня интересует другое.
      - Что именно, Дмитрий Дмитриевич?
      - Учебники. Для начального образования учебник очень важен. Вы это знаете не хуже меня. Но ведь у мусульман на родном языке, вы правы, учебников нет.
      - Нет у них учебников. Они зубрят только Коран. Изучают еще дидактические "Гюлюстан" Саади. И это все.
      Алексей Осипович хотел встать, но Дмитрий Дмитриевич нажал рукой ему на плечо.
      - Вот об этом надо подумать.
      - Дмитрий Дмитриевич, - сказал тихо Алексей Осипович, - прошу прощения за смелость, но я составил один небольшой учебник. Не решаюсь отдать на обсуждение. Знаете, это первый мой опыт. Боюсь осрамиться.
      - Ну, на вас не похоже. Где же книга? Покажите ее скорее.
      Алексей Осипович колебался. Но потом он достал из папки рукопись. Дмитрий Дмитриевич надел очки и тотчас стал перелистывать исписанные листки.
      - "Язык родины". Очень хорошее название. Так, так... Вы дальновиднее меня, экс-почтальон. Позвольте узнать, почему до сих пор не представили эту книгу на обсуждение?
      - Думал поработать еще.
      - Нет, ждать нельзя. Мы завтра обсудим ее на педагогическом совете. А вы не поспите несколько ночей и, что надо, поправьте. Сейчас большая нужда в этой книге. Мы даже постараемся опубликовать ее, чтобы ею пользовались и другие учебные заведения. Знаете ли вы, какое большое дело делаете? Похвально, весьма похвально. Будущие поколения не забудут вас.
      Алексей Осипович покраснел и опустил голову. Дмитрий Дмитриевич несколько раз задумчиво прошелся по комнате и, остановившись у окна, открытого на сверкающие звезды, вздохнул полной грудью.
      - Господин экс-почтальон, идите сюда, посмотрите на небо. Видите звезды, светящие в темноте? Обратите внимание, как мерцают. Словно ночь хочет набросить на землю черное покрывало, а свет прокалывает его и доходит до нас. Я каждый вечер, глядя на светящиеся в лачугах коптилки, думаю о нашем труде. Мы несем свет в царство тьмы. Не так ли? Почему вы молчите? Или не согласны со мной?
      С улицы раздался звонок.
      Дмитрий Дмитриевич замолчал и посмотрел на дверь
      В ожидании позднего гостя. Вошел рослый, осанистый полицейский. Мгновение он кого-то искал глазами и, как только увидел Дмитрия Дмитриевича, отдал честь, отрапортовал:
      - Господин директор. Секретное письмо. Велено вручить лично вам.
      Он достал из-за пазухи конверт с сургучной печатью и протянул стоявшему у окна Дмитрию Дмитриевичу.
      - Пожалуйте расписку, господин директор, неприятная формальность.
      Семенов нервным движением взял у него письмо и, подойдя к столу, начеркал на бумаге несколько слов. Полицейский отдал честь, повернулся и пошел к выходу.
      Семенов сел в кресло, придвинул к себе подсвечник. Посмотрел на конверт, по обыкновению держа его на свету. Затем достал из ящика стола разрезальный нож и привычным движением вскрыл конверт. Пробежал его глазами, отложил в сторону и стал постукивать пальцами по столу. Стенные часы пробили одиннадцать. Алексей Осипович собрался уходить: заметил, что настроение директора изменилось.
      - Ну-с, почему не поинтересуетесь, что за письмо?
      - Секретно же.
      - От вас я ничего не скрываю. Прочтите.
      Алексей Осипович взял письмо и спокойно стал читать.
      "ПОПЕЧИТЕЛЮ КАВКАЗСКОГО УЧЕБНОГО ОКРУГА.
      1 марта 1883 года
      №40
      г. Тифлис
      Конфиденциально.
      Милостивый государь Дмитрий Дмитриевич
      Вашему Превосходительству известно, что на допущение г. Кипиани к преподаванию грузинского языка воспитанникам вверенной Вам семинарии дано исправлявшим должность наместника Кавказского разрешение с тем, чтобы Вы имели за Капиани особый надзор, под личною Вашей ответственностью. Между тем одним из официальных лиц гор. Тифлиса мне сообщено как о не сомнительном факте, что Кипиани собирает у себя разных лиц и читает с ними разные издания, направленные во вред правительственной власти.