- Будь спокоен, молла, не тревожь свое сердце.
      Аллахяр словно сразу помолодел. Недавней растерянности как не бывало. Кажется, и спина выпрямилась, и глаза засверкали, словно у хищника, готового броситься на добычу. Он вскочил на ноги, быстрыми шагами подошел и взял из угла свою винтовку. Накинул на плечи бурку, намотал на шею башлык.
      - Счастливо оставаться.
      - Да подожди, поешь.
      - Чтобы всегда у вас дом был полон. Ничего не надо. Путник должен быть в пути. Лучше уехать до восхода луны.
      - Как хочешь. Ребята проводят тебя из деревни по короткой дороге...
      Молла Садых некоторое время стоял перед окном и прислушивался к деревне. Он хотел убедиться, не поднял ли его гость собак, не разбудил ли людей. Но, кроме шуршанья ночных бабочек и отдаленного гула Куры, он ничего не услышал. Плотно закрыв дверь, стал прохаживаться по комнате. До полуночи щелкали его желтые янтарные четки.
      4
      На опушке леса Ашраф придержал коня. В лицо пахнуло прохладное дыхание Куры. Запахло илом. Таптыг тоже натянул повод.
      Весь берег Куры превратился в невольную стоянку кочевников. Из леса, из разных мест съезжались они к реке, чтобы переправиться на тот берег, но Кура разлилась, разыгралась, загородила дорогу. На открытом месте группами стояли арбы, в прибрежном лесу паслась скотина. Где-то выше по течению прошли дожди. Злые мухи и слепни истязали животных. Оживление и гомон царили здесь: женщины наспех разводили костры, голопузые ребятишки сновали возле колес, мальчишки повзрослее поили телят. Мужчины гарцевали по мелким протокам Куры, разбрызгивая воду.
      - Кура опять буйствует, - сказал Таптыг.
      - Думаешь, в лодке не переплыть?
      - Если бы это можно было, не скопилось бы столько людей.
      Тем временем подтянулись арбы. Джахандар-ага остановился под тенью большой чинары, вгляделся в бурлящую мутную воду и приказал распрягать быков. Сошел с коня. Таптыг хотел было подхватить повод, но он не дал.
      - Ты лучше иди и узнай, долго ли мы здесь простоим.
      Таптыг и Ашраф поехали по размытой илистой тропинке, через прибрежный кустарник. Они то пригибали головы, то руками раздвигали ветки.
      Ашраф пришпорил коня, направляясь к броду. Вода здесь разливалась не глубоко. Несколько подростков гнали коров. Животные пугались и пятились назад.
      Маленькая протока Куры перерезала Ашрафу путь, Таптыг первым въехал в воду. Ашраф не хотел отставать и потряс хлыстом. Кони поравнялись, разбрызгивая по сторонам серую мутную воду. Миновав протоку, выбрались на твердую тропинку и помчались дальше. На повороте неожиданно наскочили на группу девушек. Как ни старались всадники натянуть поводья, остановиться не удалось. Испуганные девушки с криком рассыпались вокруг. Одна из них уронила кувшин под ноги Ашрафова коня.
      Ашраф услышал злой голос:
      - Чтобы вам провалиться!
      Ашраф посмотрел назад. Ему вслед хмуро смотрела девушка в платье из красного атласа. На груди и на поясе сверкали серебряные мониста. Девушка смотрела на Ашрафа, забыв про свое несчастье. Разгладились ее сросшиеся брови и зашевелились сердито сжатые губы. Глаза засветились, вместо злости и гнева в них появился легкий укор.
      Впрочем, после мгновенной растерянности девушка проворно повернулась и побежала догонять своих подруг.
      Ашраф повернул коня за Таптыгом и поравнялся с ним.
      - Кто эта девушка?
      - Да разве ты не узнал? Это же Пакизе.
      - Какая Пакизе?
      - Дочь моллы Садыха.
      - Так она же была совсем маленькая.
      - Девицы растут очень быстро. Пока ты закроешь и откроешь глаза, они успевают вырасти на длину плетки.
      - И Салатын выросла?
      - Да, слава богу, она стала взрослой девушкой.
      Кони шли мерным шагом, чавкали копытами по илистым лужам, тянулись губами и щипали листья с деревьев, а увидев серую, пенистую воду перед собой, остановились и навострили уши. Ашраф улыбнулся.
      - Бедная девушка чуть не заплакала.
      - Какая девушка, господин?
      - Я говорю о Пакизе. Выронила кувшин, пролила воду.
      - Она ведь обругала нас и облегчила свою душу. Чего же ей еще надо?
      - Я так просто сказал.
      - Никак девушка понравилась тебе, господин?
      Ашраф покраснел до ушей.
      - И не думай об этом, господин. Сейчас твой отец с моллой Садыхом на ножах.
      - А что случилось?
      - Два раза они столкнулись, чуть не пролилась кровь.
      - Из-за чего?
      Таптыг, чтобы не продолжать разговор, принявший неожиданный оборот, пришпорил коня и помчался вдоль реки. Старик Годжа, засучив брюки до колен, стоял около своей лодки и выгребал из нее ведром воду. Дождевой воды налилось до половины лодки, она наполовину погрузилась в воду. Волны толкали ее, и она покачивалась, царапая носом берег, скрипели маленькие камешки.
      Ашраф сошел с коня. Он постоял, посмотрел на лодочника и на очаг, тускло горевший на берегу, затем, передав поводья Таптыгу, подошел к старику:
      - Здравствуй, дядя Годжа.
      Старик выпрямился и посмотрел на парня. Узнав Ашра-фа он улыбнулся и, по обыкновению, хотел весело ответить ему, но вдруг нахмурился.
      Ашраф не уловил перемены в старике и с той же приветливостью пошутил:
      - Как успехи с молодыми девицами?
      Лодочник понял, что Ашраф не знает еще ни о чем, и на этот раз приветливо улыбнулся:
      - Знать, настроение у тебя хорошее? Эй, жених красавицы!
      - А почему мне хмуриться, отец красавицы?
      - Ты мою дочку не трогай, а то свяжусь с твоей теткой.
      - Могу подарить тебе тетю, дядя Годжа, лишь бы ты перевез меня на ту сторону.
      - Нет, такой шутки я не могу позволить.
      - Почему?
      - Жизнь не надоела еще...
      - Неужели воды боишься?
      - Видишь, какая вода.
      - И что здесь страшного? Или ты никогда не видел бурной Куры.
      - Зачем говорить о том, что было.
      - Видно, состарился ты, сдаешь?
      Старик повернулся и посмотрел на противоположный берег, на волны, кидающиеся на высокий обрыв.
      - Ты прав, сынок. Руки мои не те. Потому и лодка не слушается меня.
      Старик вздохнул и сел на дощатое сиденье. Ашраф посмотрел на сморщенную кожу его шеи, на синие жилы на его руках, на пальцы, которые мелко дрожали. В глазах старика действительно была тоска человека, утомленного жизнью. Старик глядел в воду, а волны, подгоняя друг друга, рвались на берег. Разбушевавшаяся Кура завихрилась, вспенилась, и все, что попадало в нее, уносилось в водоворот. За водоворотом, словно остыв от гнева, она текла ровнее, спокойнее.
      Ашраф прыгнул в лодку.
      - Дядя Годжа, кто старше: ты или эта лодка?
      Лодка намного старше меня, сынок. Мой отец говорил, что она досталась ему от деда.
      - И отец у тебя был лодочником?
      - Да. Мы все лодочники, с тех пор как здесь основано было наше село.
      - И Черкез будет лодочником?
      Старик помолчал немного, глядя выцветшими глазами на Апграфа.
      - Не знаю... Лучше, если бы он не был...
      - А почему?
      - Лодочники не умирают своей смертью. Эта лодка проводила моего деда и отца. Не сегодня-завтра наступит и моя очередь.
      Слова Годжи растрогали Ашрафа. Он представил себе Черкеза, темную их землянку.
      - А что ты думаешь дальше делать, дядя Годжа?
      - Не знаю. Был бы клочок земли, пахал бы, сеял. По милости бога земли у нас нет.
      Ашрафу по доброте сердечной хотелось успокоить старика и даже как-нибудь помочь. "Что, если скажу отцу, и этому бедняге дадут немного земли?" - подумал он.
      - Найдется, дядя Годжа, земля, не горюй.
      - Откуда найдется, сынок?
      - Да мало ли божьей земли.
      - Божью землю давно люди разобрали себе. Сдохнут, но не выпустят из рук, не отдадут.
      - Отдадут.
      Старик заметил, каким серьезным стало лицо этого молодого парня. В душе он посмеялся над ним, над его добротой и неопытностью.
      - Слушай, жених красивой невесты, ты еще в пеленках, потому и говоришь так. Лучше не утомляй себя такими разговорами. Этот мир так уж устроен. Каким пришел, таким и уйдет. Ты лучше скажи, как у тебя дела?
      - Большое спасибо, дядя Годжа. А что у вас нового?
      - Все в полном здравии.
      - А где Черкез? Как Гюльасер?
      Старик внезапно нахмурился, суетливо вскочил на ноги, взял весла, прислоненные к боку лодки, опустил их в уключины и что было силы толкнул лодку вперед.
      - Когда приедешь домой, спроси у брата!
      Конь Ашрафа, почуяв что-то, навострил уши и заржал. Все невольно обернулись и посмотрели в сторону лесу. Ашраф выпрыгнул из лодки и вскочил на коня.
      Четверо казаков на конях остановились на опушке леса.
      Офицер посмотрел в бинокль на людей, кишащих на берегу, на скот, а также и на тех, кто, сидя над обрывом, ожидал сельчан и родственников. Пришпорив коня, офицер выехал на тропинку. За ним помчались и остальные.
      Псы натянули цепи и залаяли в один голос. Ребятишки, бегающие вокруг, от страха спрятались под арбы. Люди с тревогой смотрели на казаков, приближающихся к переезду. Джахандар-ага тотчас вскочил на ноги. Он велел батракам запрячь арбы и отъехать в сторону.
      Казаки тем временем подъехали и остановились рядом с лодкой. Офицер сперва посмотрел на лодку, на вздыбившуюся Куру, затем обратился к Годже:
      - Перевези нас на тот берег.
      Старик, ничего не поняв, пожал плечами. Тогда один из казаков выехал вперед и сказал по-азербайджански:
      - Начальник просит перевезти нас на ту сторону.
      Годжа улыбнулся:
      - Пусть он начальник, но разве он не видит, как бурлит Кура.
      - А почему перевозишь этих людей?
      - Кто вам сказал, что я их перевожу? Проклятие тому, кто вам соврал, а также и его отцу.
      - Молчи, старый болтун!
      Ашраф не мог больше терпеть.
      - Слушай, погляди на меня. Зачем ты ругаешь человека, который годится тебе в отцы?
      - А ты кто такой?
      - Тебя не касается.
      Офицер повернулся и посмотрел на молодого человека в белой черкесской чохе, в синей бухарской папахе, с серебряным кинжалом на поясе. Казаки насторожились, готовые действовать по приказу своего офицера. Переводчик опять обратился к Годже:
      - Есть ли здесь лодочник кроме тебя?
      - Один я на всю Куру.
      - Перевозил ли ты на ту сторону людей?
      - Вот уже два дня лодка не работает.
      - Врешь! Ты забыл о студенте, которого перевез этой ночью?
      - Какого студента?
      - Одетого в русскую фуражку и брюки навыпуск. Ты разве не видел его? На пряжке у него выбиты буквы.
      - Нет, в этой стороне такой человек мне не попадался на глаза. А в чем дело? Сбежал, что ли, откуда?
      Ашраф и Таптыг сразу поняли, кого они ищут. Однако Ашраф, потеряв осторожность, продолжал пререкаться с проводником.
      Между тем гейтепинцы, рассыпавшиеся по берегу, начали собираться около лодки. Хотя они и не знали, кого ищут, но понимали, что появились казаки неспроста. Было и опасение, как бы не запретили лодочнику перевозить людей на ту сторону. Все посторонились. Мужчины оказались около своих коней, многие даже взялись за поводья. Женщины и дети держались поближе к арбам. Джахандар-ага, может быть, один из всех понял правильно, что происходит и чем это дело может кончиться. Он понял, что нужно срочными мерами спасать Ашрафа. Он вскочил на коня. "Без стрельбы, должно быть, не обойтись", подумал он и поскакал к своим людям.
      Через минуту все переполошилось, как во время бедствия. Берег Куры опустел. Скот погнали в кустарник, угнали подальше арбы с женщинами и детьми, около Джахандар-аги остались одни мужчины. Только тогда Джахандар-ага поехал к казакам.
      Джахандар-ага медленно с достоинством подъезжал к казакам, а тем временем его люди - родственники и сельчане - ловко окружили их. Те и не заметили, что оказались в кольце.
      Джахандар-ага окинул взглядом своих гейтепинцев и увидел, что они готовы. Руки у всех либо на рукоятках кинжалов, либо у спусковых крючков винтовки. Сам он тоже положил свою винтовку поперек седла и снял ее с предохранителя. После этого подъехал к офицеру и спокойно спросил:
      - Что вы хотите от мальчика?
      - Не твое дело, не вмешивайся, - так же спокойно ответил и офицер.
      - А я еще раз спрашиваю, что вам нужно от мальчика? - В голосе Джахандар-аги послышались нетерпеливые гневные нотки.
      Офицер окинул ироническим вглядом человека, глаза которого начали уже наливаться кровью, а полные губы задрожали.
      - Вы что, хотите, чтобы я приказал вас арестовать?
      Джахандар-агу словно оплеснули огнем. Он отшатнулся назад и дернул коня. Конь взвился на дыбы и заржал. Под копытами захрустели камни. Больше не сдерживаясь и не желая сдерживаться, Джахандар-ага закричал:
      - Вон отсюда!
      Люди сразу же сдвинулись плотнее. Казаки только сейчас увидели, что находятся в окружении. Стоит пошевелиться, засверкают кинжалы. Будет бойня, и неизвестно еще, чем она кончится. Офицер взял себя в руки.
      - Против вас мы ничего не имеем. Нам нужны люди, которые вчера въехали в заповедник. Мало того, они избили наших казаков, обезоружили их. Найдите этих людей, и мы оставим вас в покое.
      - У нас нет этих людей.
      - Тогда зачем нам скандалить? Если этих людей среди вас действительно нет, так и скажи, мы уйдем.
      - Сказал, что у нас нет этих людей.
      - Прекрасно. Оставайтесь в добром здравии.
      - Счастливого пути.
      Офицер еще раз внимательно, словно для того, чтобы запомнить как следует, поглядел на Ашрафа, Джахандар-агу и, пришпорив коня, выехал вперед. Люди расступились, давая ему дорогу. Казаки, подпрыгивая в седлах, рысью пошли в сторону леса. Гейтепинцы глядели им вслед, не снимая пальцев с курков. Но потом всадники исчезли в лесу, и жизнь на берегу Куры пошла своим чередом.
      5
      Однажды Пакизе видела Ашрафа так же близко, как и сегодня. Но с тех пор прошло уже три года. Тогда ей только что исполнилось четырнадцать лет. В том возрасте ей очень хотелось смешаться с девушками старше себя, ей нравились разговоры и шутки взрослых женщин. Каждое их слово она ловила с жадностью и с какой-то тайной сладостью, а те не очень-то стеснялись ее, можно сказать - даже не замечали и говорили обо всем откровенно, рассказывали о своих мужьях, об их объятиях, о подробностях первой брачной ночи. Пакизе замирала. У нее кружилась голова, словно вдыхала какой-то пьянящий аромат. Старалась представить свою встречу с женихом, думала о первом поцелуе, который когда-нибудь предстоит. Чем-то властно манила ее жизнь, что-то щедро обещала, но, что это было, Пакизе не могла еще знать.
      Как раз в это время Пакизе довелось испытать первый взгляд юноши и первое прикосновение его руки. Еще и до сих пор она часто оживляет в памяти то мгновение и каждый раз снова пьянеет, точь-в-точь как тогда, в тот памятный день.
      Наступал праздник Новруз байрам. Деревенские парни с нетерпением дожидались вечера. На поляне они собрали большой ворох сена, охапками подкладывали туда солому, хворост, обломки досок - все, что может гореть. Как только стемнеет, они разожгут большой костер в честь праздника. Вместе с этим главным костром затеплятся огоньки и на крышах многих землянок.
      Девушки тоже не сидели сложа руки. Шили себе новые платья, торопились принарядиться. Молодые жены красили яички, а женщины постарше наблюдали за девицами, очищающими рис для большого праздничного плова. И богатые и бедные старались, чтобы их скатерти не оказались пустыми. Бедняки копили деньги и еду много месяцев, чтобы истратить накопленное в один этот день.
      Пакизе сновала по дому, помогая матери и невесткам. Она с нетерпением ждала наступления вечера. Почему-то в этом году она ожидала от праздника необыкновенного, особенного и готовилась к его встрече.
      Наконец солнце заскользило косыми лучами по склонам, зеленеющим самой ранней зеленью, облака на небосклоне окрасились в оранжевый цвет. Вечерняя тень начала сгущаться над Курой и оттуда поползла на деревню. Некоторые окна осветились бледным светом, но никто не хотел уходить в дома. Теплый весенний воздух словно пьянил людей.
      Пакизе надела новое платье, походила в нем по двору, а затем поднялась на крышу дома. Она приложила руку к глазам и долго глядела на небосклон, сверкающий закатными красками. Зачарованно смотрела она на Куру, на лес, одевшийся в нежную зелень, на луга. Теплый ветерок с реки ласково овевал девушку. В одном из дворов зажгли костер. Вслед за первым костром загорелись и другие во многих дворах. В вечерний воздух поднялись струи белого дыма, они смешивались между собой, и деревня оказалась как бы в тумане. Сначала костры горели лениво, у них не хватало силы развеять мрак, но потом дым стал реже, а пламя ярче, и вот деревня и окрестности ее озарились трепетным красным светом. Парни зажгли факелы, приготовленные заранее, а потом стали кидать в воздух горящую паклю, соревнуясь, кто выше кинет. Вся деревня замелькала огнями. Пакизе как зачарованная глядела на эту пляску огней. Она увидела, что и над другими деревнями возникли зарева. Порозовели даже воды Куры.
      От обилия огня деревенские псы забеспокоились и залаяли, как во время землетрясения или затмения солнца. Вскоре они успокоились. Парни, взявшись за руки, начали танцевать вокруг костров. Все здесь наяву было прекрасно, как в старых сказках. Длинные тени метались по земле, играли на стенах домов, а иной раз они дотягивались до самого берега Куры. Костры пылали, рассыпая искры, заполнившие все небо.
      Но буйство огня продолжалось недолго. Костры догорели, факелы ослабели и погасли. На деревню опустился приятный весенний вечер. Голоса утихли. Во дворах никого не осталось, кроме малых ребятишек около догорающих костров да слуг, загоняющих скот. Все разошлись по домам. Позвали домой и Пакизе. Девушка не пошла. Ей хотелось стоять на крыше до самого утра, смотреть на все происходящее и впитывать теплый весенний воздух.
      К колючей изгороди подошли девушки. Пакизе побежала к воротам, присоединилась к подругам. Весело смеясь, они пошли вдоль деревни.
      В праздничный вечер у девушек обычай подслушивать у чужих дверей, а также гадать, опуская в воду иголки.
      Парни ходят в это время от дымохода к дымоходу. Залезая на крыши, они опускают в дымоходы самотканые сумки. Хозяин дома должен наполнить сумку сладостями.
      Веселясь и дурачась, девушки пришли наконец к дому, где жила тетя Пакизе. С шумом они ворвались в дом. Тетя прибрала свою землянку, покрыла тахту ковром. Посреди комнаты стояло большое блюдо, по краям которого горели свечи. Землянка наполнилась ароматом плова с шафраном.
      Пакизе поцеловала свою тетю, достала из-за пазухи конфеты и наделила ими ребят. Затем пригласила подруг рассаживаться, словно была полноправной хозяйкой дома.
      Девушки расселись, скрестив ноги, вокруг дымящегося плова. Не прошло и пяти минут, как блюдо опустело.
      Убрали скатерть и посуду. Одна из девушек с улыбкой взяла большую бадью и поставила перед подругами.
      - Теперь давайте пускать иголки.
      Девушки взяли две иголки, обмотали их концы ватой.
      - Чья будет эта иголка?
      Тетя некоторое время смотрела на девушек и остановилась на шестнадцатилетней Фатиме.
      - Пусть эта иголка будет ее, она старше всех вас. А парня загадайте сами.
      Девушки пустили иголки в воду. Пакизе, ничего в этом не понимая, спросила:
      - Одна из этих иголок - Фатима, а кто другая иголка?
      - Об этом знает только сама Фатима. Кого она держит в сердце, тот и есть.
      Иголки поплыли по воде. Дыхание девушек подгоняло их. Если иголки соединятся, то парень и девушка встретятся и поженятся.
      Очередь дошла до Пакизе. Девушки подтолкнули ее в бок.
      - Задумай, какой парень тебе нравится. Посмотрим, соединитесь вы или нет.
      Пакизе покраснела и ничего не сказала.
      В это время залаяли собаки. Во двор с шумом ворвались парни. Через минуту их топот послышался на крыше. Девушки с удивлением переглянулись, но тетя успокоила их:
      - Не бойтесь, это парни ходят по дымоходам.
      И действительно, не прошло и двух минут, как из дымохода опустилась цветастая, яркая, как петушиный хвост, сшитая из бухарского шелка сумка. Пакизе шепнула подругам:
      - Вы не трогайте. Я придумала такое, что они век не забудут.
      Сумка, покачиваясь, повисла. Пакизе подхватила ее и, разглядывая на свету, погладила.
      - Какая красивая.
      Другие девушки тоже подошли взглянуть. Тетя сказала Пакизе:
      - Давай ее сюда, дадим им, что полагается.
      - Нет, тетя, не вмешивайся.
      Пакизе взяла из угла большой черный камень и положила его в одно отделение сумки, а в другое усадила кошку, мирно спавшую на тахте.
      - Эй, вы, тяните! - крикула она парням па крыше.
      Ребята потянули веревку, переговаривались.
      - Слушай, какая тяжелая. Ашраф, тебе повезло. Чем-то вкусным набили твою сумку.
      Когда Ашраф развязал свою сумку, оттуда, мяукая, выпрыгнула кошка.
      Девушки покатились со смеху, попадали на тахту. Ребята с грохотом побежали с крыши. Пакизе скорее закрыла дверь на задвижку.
      И правда в дверь застучали, начали колотить кулаками и даже ногами. Девушки испугались и дружно подперли дверь.
      Один из парней громко крикнул:
      - Давайте наши подарки!
      - Все, что у нас было, мы отдали. Больше ничего нет.
      - Тогда унесем девушку.
      - У нас нет и девушки.
      - А ты разве не девушка?
      - Я? - залепетала Пакизе. - Я гостья.
      - Гостья еще дороже.
      - Хоть лопните, а дверь не открою.
      - Тогда влезем через дымоход.
      Пакизе испугалась:
      - Тетя, не пускай.
      Тетя вытерла слезившиеся от смеха глаза.
      - Открой, пусть войдут, иначе они ведь все равно не отстанут.
      Пакизе осторожно подняла задвижку и отступила назад. Дверь с грохотом распахнулась. Первым вошел Ашраф. Увидев прижавшуюся к стене Пакизе, схватил ее за руку.
      - Ты положила кошку в мою сумку?
      - Ну и что, если я?
      - Тогда я тебя украду. Значит, ты - моя доля.
      Пакизе дергалась, вырывая руку, но пальцы парня сжимали ее все крепче. Девушка, видя свою слабость и беспомощность, снизу вверх посмотрела в лицо парня. Их взгляды встретились. В груди у Пакизе что-то сладко заныло, и закружилась голова. Голос ее смягчился:
      - Отпусти, мне больно.
      - Проси прощенья.
      - Не буду.
      Тетя встала и, смеясь, подошла к ним:
      - Не спорьте, дети. Садитесь лучше за стол. Видно, теща будет любить, если попали на такой жирный плов.
      Ашраф отпустил руку девушки. Пакизе стала гладить больное место и, нахмурившись, тихо сказала:
      - Чтобы тебе сгореть!
      Парни с аппетитом набросились на плов, который принесла тетя Пакизе, а девушки сидели на тахте. Только Пакизе не садилась, стояла в стороне и обиженными глазами глядела на Ашрафа. Парни съели плов и встали.
      - Тетя, теперь давай нам наши подарки.
      Тетя насыпала им в сумки конфет в бумажных обертках.
      Ашраф выходил последним. Выходя, он обернулся и еще раз посмотрел на Пакизе.
      - Не обижайся, ты сама виновата.
      - Глядите на него, он еще умеет заглаживать обиду. А ну-ка выходи! смеясь, прогнала его тетя.
      Они ушли. Об этом случае девушки забыли, да, наверное, забыл и сам Ашраф. Но Пакизе не забыла. И потом, в другие годы, в праздник Новруз байрам все как будто происходило так же. Подслушивали у дверей, прыгали через костры, ели плов, дурачились и смеялись. Но той сладости от праздника Пакизе не ощущала. Все время вспоминала она, как Ашраф держал ее за руку, как ей было больно. Но вот странно: чем больше проходило времени, тем сильнее желала Пакизе, чтобы эта боль повторилась снова. Она жила теперь воспоминаниями о том прошлом случае и радужными мечтами о будущем. Тогда произошло еще такое событие.
      Вдруг выпал обильный снег. Крыши землянок, дворы, тропинки - все оказалось под снегом. Если бы не свежие следы от землянки до землянки, которые протаптывали, частя к соседям занимать решето или соль, то непохоже было бы, что под этими снежными буграми живут люди.
      Пакизе, увидев, что девушки пошли за водой, взяла медный кувшин и тоже пошла на Куру. Шли по щиколотки в снегу. От Куры поднимался белый густой пар. Около берегов в тихих протоках вода замерзла. Только на середине, на быстром течении по-прежнему рябила струя.
      Деревья на другом берегу выглядели причудливо, напоминая большие грибы. В тумаие кричали гуси. Там, где не замерзла вода, плавали стайки уток. Невдалеке раздался выстрел, гулко отозвавшийся в тумаие, и вскоре мимо девушек промчались всадники.
      Как раз в это время девушки спустились к реке. Дном кувшинов они разбили лед и стали набирать воду. Одна из девушек вдруг заговорила:
      - Кто из вас видел Ашрафа?
      - А что такое?
      - Вчера он был у нас в гостях. Так возмужал. Стал настоящим мужчиной.
      - Отрастил усы?
      - Усов-то я не заметила.
      У Пакизе после этого разговора перевернулась душа. Она старалась вообразить себе Ашрафа. Да, наверно, он повзрослел. Интересно, узнает ли он ее, если увидит? А если даже узнает, наверно, пройдет мимо. Пакизе вдруг почувствовала, что хочет его увидеть хоть издалека.
      Девушки стали расходиться по домам. И Пакизе завернула в свой двор. Она поставила на веранду кувшин, обмела снег и, дуя на синие от холода пальцы, вошла в дом. Невестка перед окном перебирала рис. Во дворе рубили дрова. Пакизе не успела подойти к горящему очагу, как мать окликнула ее.
      - Прибери в комнате. Сегодня к нам придет гость.
      - Что за гость в такое время, мама?
      - Все приглашают. Придет Ашраф.
      - Ашраф?
      Девушка не узнала своего голоса. Испуганно посмотрела она на мать, но, увидев, что та занята своим делом, успокоилась. Все закипело у нее в руках. Подмела комнату, вычистила ковры на стене, вытерла стекло фонаря, сменила занавески на окнах, вымыла посуду, вынесла во двор никелированный самовар и вычистила его снегом. Не оставила нигде ни пылинки, ни пятнышка. Выколотила на улице матрасики и подушки. Между делом не забыла, проходя мимо зеркала, посмотреть на себя и полюбоваться. Надела новое платье и опять стала крутиться по дому. Улучив время, поднялась на навес и посмотрела в сторону дома Джахандар-аги, но никого еще не было видно на тропинке. Люди показались на ней только ближе к полудню.
      Они неторопливо шли к дому моллы Садыха. Пакизе, раздвинув оконные занавески, стала глазеть па них. Она видела, как они чистили на веранде ноги, как стряхивали с одежды снег. Шамхал был одет в черкеску. На ногах у него были сапоги. Ашраф был в пальто. У порога он снял калоши.
      Пакиэе взяла чайник и вышла из комнаты. Подошла к кипящему самовару, заварила чай, поставила чайник на самовар и накрыла его полотенцем. Возвращаясь обратно, еще раз посмотрела на калоши: их блеск ей понравился. Она повернулась и посмотрела на следы во дворе. На снегу отпечатались от калош странные рубчатые узоры. Пакизе, словно за дровами, пошла по двору, а сама глядела на узорчатые следы от калош. Она дошла до самых ворот.
      Между тем поспела еда. Пакизе взяла желтую афтафу12 и тазик, непочатое мыло, повесила на руку полотенце и вошла в комнату.
      Молла Садых сидел, облокотившись о метакке, а гости, расположились, скрестив ноги. Пакизе поглядела на отца, который откашлявшись, сказал:
      - Вымойте руки.
      Пакизе подошла и стала каждому поливать на руки. Гости умылись. Ашраф вытер руки и, возвращая Пакизе полотенце, улыбнулся:
      - Не будешь больше класть кошку в мою сумку?
      Девушка покраснела и поспешно вышла. Еду подавала мать. Со стола убирала невестка. Подать чай поручили Пакизе. Когда она вошла с чаем на цветастом подносе, глаза ее ничего не видели. Да и ноги, ей казалось, сейчас заплетутся.
      Кое-как раздала чай. Все смеялись чему-то. Молла Садых, держась за живот, лежал на матрасике, Шамхал вытирал глаза платком. Пакизе поняла, что Ашраф рассказал про тот праздник Новруз байрам и про кошку.
      "Значит, и он не забыл ту ночь, - думала Пакизе. - Наверное. Я и сейчас ощущаю его пальцы на своей руке. Узнать бы, а он тоже чувствует мою руку?"
      На тропинках и дорогах глаза Пакизе все время чего-то искали. Всюду она высматривала следы от калош. То ходила к реке, то бежала к соседкам, без конца крутилась возле ворот.
      Ашраф пробыл в деревне десять дней и снова уехал в Гори. В день его отъезда Пакизе стояла на навесе, откуда ей все было видно.
      Ашрафа проводили до берега. Здесь он попрощался с родными. На воду ощутили маленькую лодку и отъехали от берега. Пакизе поняла, что они ломают встречный лед. Наконец добрались до того берега. Сели на оседланных коней, ожидавших их, и исчезли в заснеженном лесу. Только после этого Пакизе спустилась с навеса.
      Лодка вернулась обратно. Вернулись домой и люди, стоявшие на берегу. Пакизе быстро взяла на плечи кувшин и спустилась к реке. На земле еще лежал снег. Лед на реке во многих местах потрескался. Около тропинки на чистом снегу отпечатались следы от калош.
      Пакизе с опаской оглянулась вокруг и, убедившись, что никто ее не видит, разыскала тоненькую веточку и воткнула ее в один след. Затем быстро наполнила кувшин водой и бегом вернулась в деревню.
      С тех пор целую неделю Пакизе каждый день, а то и три раза на дню ходила к реке за водой. И каждый раз проверяла она, не исчезли ли следы ее Ашрафа. Два дня эти следы оставались нетронутыми и свежими. На третий день Пакизе увидела, что кто-то часть следов затоптал. Девушка огорчилась. Если бы было можно, она воздвигла бы вокруг этих следов ограду.
      На другой день следов стало еще меньше. На шестой день их нельзя было различить. На седьмой день Пакизе встала рано утром, быстро оделась, взяла кувшин и пошла за водой. Не доходя до проруби, она встретила Салатын. Над обрывом Пакизе отстала и начала искать заветные следы.
      - Чтоб у вас глаза повытекли!
      - Что случилось? - спросила Салатын.
      - Следы совсем затоптали.