- Мы стараемся ради вашей пользы. А вы вместо того, чтобы помогать нам, слушаете моллу Садыха, верите его злым речам.
      - А! Теперь ты начинаешь задевать нашего моллу? - Это сказал тот самый мужчина с большим кинжалом. - Убирайся отсюда, пока я не избил тебя!
      - Алексей Осипович, напрасно вы их сердите, лучше успокоиться и уйти.
      Молла Садых улыбнулся и кивком головы показал на Ахмеда.
      - Теперь вы видите, кто виновник всех этих дел?
      Слова моллы Садыха подлили масла в огонь. Люди буквально прижали Ахмеда и Алексея Осиповича к тутовому дереву. Ахмед понял, что больше ждать нельзя. На всякий случай сунул руку в карман, нащупав рукоятку нагана.
      Джахандар-ага уже давно нервничал, прикуривая одну папиросу от другой. Теперь он тоже не вытерпел. Он приподнял винтовку и загородил дорогу разъяренным сельчанам. Его властный взгляд остановил всех, и моллу Садыха в том числе, шедшего впереди. Люди стояли в нерешительности.
      - Отойдите! - грозно крикнул Джахандар-ага.
      Народ заволновался, задвигался, но все остались на месте.
      - Отойдите, говорю вам!
      Джахандар-ага лязгнул затвором.
      - О чем думают ваши головы? Может, вам хочется увидеть Сибирь? Что вы ответите завтра, когда казаки прибудут сюда? Ну, что вы молчите? Когда казаки, словно баранов, погонят вас из родного села, этот молла Садых, как вы думаете, так же пойдет впереди вас? Я спрашиваю, кто вам поможет тогда?
      Люди оторопели. Они медленно отступали назад, глядя на Джахандар-агу и не зная, что делать дальше. Джахан-Дар-ага почувствовав, что перелом произошел, заговорил спокойнее и ровнее:
      - Человек прежде, чем что-то сделать, должен крепко подумать. Человек не должен, подобно свадебному барану, бросаться на середину круга. И кроме того, никто не подымает руку на гостя.
      Молла Садых увидел, что даже те, кто рвался вперед, теперь стоят и молча слушают Джахандар-агу. Он понял свое поражение, но все же, выпятив грудь, резко ответил Джахандар-аге:
      - Он не гость.
      - Нет, он гость.
      - Чей?
      - Мой.
      - Твой?
      - Да. И кто смелый, пусть сделает шаг вперед!
      - Разве не такие, как ты, разрушают семейные очаги?
      - Эй ты, колдун несчастный, спрячь язык в живот.
      - Ты сделал своего сына неверным, а теперь хочешь других...
      - Тебя что, народ избрал своим защитником?
      - А ты чего разошелся? Почему не даешь нам прогнать этих неверных? Может, ты пошлешь учиться и Османа, племянника твоего нового родственника Годжи?
      - Это мое дело.
      - Тебе не дадут делать все, что захочешь!
      - Кто не даст?
      - Найдутся.
      - Кто этот сукин сын? Пусть выйдет вперед.
      Молла Садых поправил спавшую с плеча абу. Защелкав четками, он решил отступить.
      - Ты взрослый мужчина, держи язык в чистоте, не ругайся.
      Молла Садых видел, что в глазах у Джахандар-аги мечутся молнии, губы его дрожат, а палец на спусковом крючке побелел от напряжения. Долго ли ему шевельнуться, этому пальцу.
      Властность Джахандар-аги, его крутой нрав давно были известны молле Садыху; еще с детства, когда они вместе росли, не раз приходилось испытывать ему крепость Джахандаровых кулаков. Молла Садых замолчал. Джахандар-ага, поняв, что противник не откроет больше рта, снял палец с курка, сказал примирительно:
      - Вот так. Веди себя скромно. Тогда и люди будут ценить и уважать тебя. Помни, что и кроме тебя есть на свете мужчины.
      Молла Садых окинул всех своих недавних сторонников злым взглядом и отошел прочь. С десяток бородачей ушли вместе с ним. Те, кто уже до половины вытащили кинжалы, приготовившись к драке, тоже присмирели и вдвинули кинжалы обратно в ножны.
      Посвободнее вздохнули Алексей Осипович с Ахмедом. Алексей Осипович надел фуражку, а Ахмед вынул руку из кармана.
      Джахандар-ага, вполне убедившись, что народ волноваться больше не будет, отошел на старое место, прислонился к дереву. Чтобы не показать людям, что и он взволнован, начал медленно и спокойно скручивать новую папиросу, а глубоко затянувшись несколько раз, обратился к Ахмеду:
      - Сынок, прежде чем что-нибудь сделать, надо бы по советоваться. А так ты навлек бы беду и на себя и на нас. И этот посторонний человек ни с того ни с сего попал в переплет. Ты чужой здесь, значит, не суй нос куда не следует. Вокруг много невежественных, глупых людей, они способны на все.
      - Я же не делаю им плохого.
      - Слушай меня, - повысил голос Джахандар-ага. - Я не люблю, когда люди играют словами. Если у тебя есть дело, скажи сначала мне. Не спорь с мелюзгой. Друг Ашрафа и мой друг, ты понял это?
      - Большое спасибо.
      Алексей Осипович открыл ворот рубахи. Расслабил галстук, платком вытер пот с шеи. Затем по привычке вытер изнутри околыш фуражки. Долго глядел он вслед людям, уходящим с холма. Потом печально и с сожалением покачал головой:
      - Не ожидал я такого. Ваши люди очень опасны.
      - Они не виноваты. Их подстрекнул молла.
      - Что поделаешь, видно, придется мне вернуться с пустыми руками.
      - Об этом мы подумаем после.
      Около дерева остались только родственники Джахандар-аги. Алексей Осипович подошел ближе к своему спасителю.
      - Не будь вас, не выбраться бы нам живыми из этой истории. Я благодарен вам. Вы хотите что-нибудь передать Ашрафу?
      Услышав имя сына, Джахандар-ага вскинул брови и окинул гостя тяжелым взглядом. Стесняясь недавно происшедшего здесь события, он не сразу нашелся, что сказать.
      - Вы что, уезжаете?
      - Сию же минуту. Путник должен быть в дороге. Я и без того очень опаздываю.
      - Не торопитесь.
      - Фаэтон ожидает, да и хорошо, если выедем пораньше.
      - Не спешите, - твердо сказал Джахандар-ага и обратился к одному из стоящих рядом юношей: - Сынок, приведи мне коня, затем ступай ко мне домой и скажи, что у нас сегодня гость. Понял?
      - Напрасно беспокоитесь...
      - Идемте ко мне. Ни один порядочный гость, посетивший это село, не уезжает отсюда, не попробовав хлеба в моем доме.
      - Честно говоря...
      - Идемте ко мне. Там поговорим и посоветуемся.
      Алексей Осипович посмотрел на Ахмеда и понял, что ничего не остается, как согласиться. По тропинке обочь пыльной дороги они зашагали в нижнюю часть села. Джахандар-ага вел коня за узду. Следом за ними ехал Иван Филиппыч в своем фаэтоне.
      7
      Целую неделю Джахандар-аги не было дома. После такой разлуки Мелек встретила его с затаенной страстью соскучившейся и любящей молодой жены.
      Конь, почувствовав, что уже добрались до дома, радостно заржал. Это ржанье первой услышала Мелек. Она накинула на голову шаль, выскочила во двор и, таким образом, раньше слуг приняла узду из рук мужа.
      Вообще-то Джахандар-ага не любил этих нежностей, этих женских штучек, но на этот раз промолчал. Постепенно Мелек все больше поступала по-своему, а Джахандар-ага все больше мирился с ее самостоятельными и своенравными поступками. Вот и сейчас, отдав узду молодой жене, он молча опустил на землю большой, тяжелый хурджин. Он словно и не смотрел на Мелек, но увидел, что за эти дни она похорошела еще больше.
      Мелек поняла взгляд мужа, застыдилась и покраснела.
      Она и стеснялась и рисовалась перед мужем в одно и то же время. Да и как не рисоваться, не кокетничать женщине, сознающей силу и власть своей красоты! Кофточка на ее груди трепетно вздымалась и опускалась. Джахандар-ага видел это краем глаза и еще раз порадовался тому, что стал обладателем такой молодой, красивой и горячей женщины.
      Мелек исподлобья взглядывала на мужа:
      - Что-то долго гостили в городе.
      - Или соскучилась?
      Мелек поняла, что за грубо оброненными словами тоже скрывается тоска человека, соскучившегося по любимому существу. Ей хотелось рассказать мужу все, что она без него пережила и передумала, как она вспоминала его, как мечтала ночами, как ласкала в своих мечтах и как ей было одиноко, когда после страстной мечты она оказывалась в постели одна. Слова нежности и любви так и рвались у Мелек, но она подумала, что мужу может не понравиться ее чувствительная болтовня, он это примет за легкомыслие и рассердится. "Я все еще не знаю его, - подумала Мелек, - все еще не разгадала его характер". Вместо всех приготовленных любовных слов она нагнулась, чтобы поднять с земли тяжелый хурджин. Джахандар-ага неожиданно порывисто схватил ее за руку. Мелек покраснела не то от этой неожиданности, не то от тяжести мешка.
      - Оставь. Люди возьмут. Он тяжелый.
      В этих словах Мелек увидела непривычную для нее мужскую заботу. Она выпрямилась и посмотрела мужу прямо в лицо. Она хотела знать, что творится сейчас в душе у этого грубоватого внешне, большого и смуглого мужчины. Она-то не узнала ничего, но зато Джахандар-ага увидел жену насквозь, понял, как переполнена она благодарной лаской и нежностью, и сердце его дрогнуло. Мгновенно охватило его желание тут же обнять эту женщину и прижать ее голову к груди.
      - С приездом, хозяин.
      Голос Таптыга отрезвил захмелевшего от женского взгляда мужчину. Мелек, услышав посторонний голос, быстро взяла ружье из рук мужа и пошла в дом.
      Джахандар-ага еэдил в город перед переездом на эйлаг, чтобы привести в порядок кое-какие свои дела и накупить, по его же словам, всякой всячины. Пройдя в комнату и опустившись на тахту, он почувствовал, что устал и что соскучился по своему дому. Уставал он и раньше, но вот такой тихой радости, которая охватила его теперь в родных стенах, он раньше как-то не замечая или вовсе не испытывал. Словно новыми глазами он увидел тридцатилинейную лампу с тщательно вычищенным стеклом, занавески, закрывающие окна, аккуратно сложенную в сторонке постель, посуду на полках, большие и маленькие медные тазики, недавно луженные и оттого сверкающие, словно новое серебро, ковры, развешанные вдоль стен. Все сегодня радовало его глаз и душу. Не ярче ли сделались эти ковры, подобные луговым цветам, не чище ли вымыты балки потолка? В самом воздухе комнаты разлита! какая-то теплая ласка, которая размягчает, обволакивает, тянет прилечь, облокотиться, положить голову на подушку из лебяжьего пуха.
      Мелек сняла у входа туфли, бесшумно прошла и повесила на оленьи рога винтовку, кинжал с серебряной рукояткой, вышитую чоху, башлык с белыми кисточками, синюю бухарскую папаху. Глядя на ее ловкие, но плавные движения, Джахандар-ага впервые ощутил, что такое домашний уют и женские ласки. Что случилось, что все это означает? Почему раньше, уезжая даже надолго, он не скучал по своему дому, а возвращаясь, не испытывал такого тихого и глубокого блаженства? Неужели она, эта женщина, принесла все с собой? А может быть, он просто стареет и в нем появилась леность кошки, которая ищет теплого места и не хочет покидать его ради улицы?
      Мелек подошла к мужу и прервала его глубокую задумчивость.
      - Давай сниму сапоги.
      - Не надо. Я сам.
      - Хорошо. Тогда я принесу воды помыть ноги.
      Джахандар-ага увидел, как заколыхалось сборчатое платье жены, в лицо ему ударило теплым воздухом. Пока он снимал сапоги и относил их в конец комнаты, Мелек вошла с кувшином и тазом. Она присела против мужа на корточки.
      - Эй, пошевелись, подвинься поближе. Джахандар-ага промолчал.
      Ему доставило особое удовольствие сегодня даже то, что Мелек не назвала его по имени, а сказала ему запросто "эй". Он поставил ноги в таз с теплой водой.
      Мелек ловкими руками закатала мужу штаны, старательно мыла ступни и пальцы, чесала пятки. Джахандар-ага совсем разомлел от ласковых, но в то же время и деловитых прикосновений жены и от теплой воды. Он, откинувшись и не двигаясь, глядел на жену. Когда Мелек наклонялась, коса ее ползла по спине и то облегала поясницу, то спадала с плеча, и тогда Мелек снова откидывала косу на спину. Один раз Джахандар-ага, когда коса повисла над тазом, взял и сам положил ее на спину жене. При этом он невольно дотронулся пальцами до белой шеи жены, и пальцы не могли оторваться сразу, но помедлили и даже погладили шею. Мелек снизу вверх посмотрела на мужа. Джахандар-ага не отводил глаз от ее лица, от ее черных волос, от золотых серег. Словно ему неловко сделалось за минутную слабость, он довольно сурово сказал Мелек:
      - Что это ты не покрыла голову?
      Мелек, точно поняв настроение мужа, прикусила губу, чтобы не улыбнуться.
      - Но здесь же нет чужих, мы одни.
      - Что с того? - еще строже сказал Джахандар-ага.
      Он, как видно, боялся больше всего на свете проявить слабость перед женщиной.
      Мелек спокойно, не обидевшись, поправила шаль, подобрала волосы со лба. Весь вид ее как бы говорил: "Ну, теперь ты доволен? Успокоился?"
      Для того чтобы вытереть ногу мужа, она положила ее к себе на колени. Эта капля переполнила чашу. Почувствовав мягкие колени Мелек, Джахандар-ага не мог больше крепиться, он схватил жену, крепко ее обнял и принялся целовать. Растерявшись, Мелек не знала, как вести себя, настолько неожиданным был этот порыв очень сдержанного всегда Джахандар-аги. Но потом она скоро сообразила, что во всяком случае лучше всего не противиться воле мужа, и припала щекою к его груди. Она стояла так, радуясь, что обладает силой, способной вывести из себя твердого как скала мужчину. Но это все длилось недолго. В ней пробудилось инстинктивное движение, присущее всякой женщине, оказать хотя бы внешне, хотя бы для приличия сопротивление. Она вывернулась из железных объятий мужа и смущенно отошла в сторону.
      - Стыдно. Увидит кто-нибудь.
      - Я знаю. Да уж очень соскучился.
      Мелек, и на этот раз вышедшая победительницей, окинула мужа почти насмешливым взглядом и взяла таз под мышку.
      - Потерпи немного. Ничего с тобой не случится.
      Она прикрыла за собой дверь, и в ту же минуту, оставшись один, Джахандар-ага пришел в себя, отрезвел. Он прилег на тахту, удобно облокотившись на подушку. Последние слова жены, а больше того насмешливая интонация, с которой они были сказаны, сильно задели мужчину, имеющего твердые и устоявшиеся взгляды на семейные отношения. Джахандар-ага разволновался не на шутку. Пальцы, сворачивающие папиросу, дрожали.
      Да, он был нетерпелив, как ребенок, и тем самым унизил в глазах жены свое мужское достоинство, достоинство мужа. Ничто не могло оправдать его: ни долгая отлучка, ни красота Мелек, ни ее молодость. Джахандар-ага твердо был убежден, что муж не должен никогда в жизни показывать жене, что он ее любит. Жена должна жить в постоянной тревоге, не зная, как муж отнесется к ней сегодня. Она месяцами должна ждать ласкового слова, а улыбка мужа должна быть для нее редким и светлым праздником. Тогда она будет ценить мужа, будет уважать его и трепетать перед ним. Сила мужа, его власть состоят именно в неизвестности и в тревоге, которую он внушает.
      Джахандар-ага до сих пор так и жил, соблюдая обычаи и законы отцов. Но теперь каждый раз, увидев Мелек, он забывает об этих обычаях и законах. Он теряет сам себя, свое лицо, свое достоинство и превращается в игрушку минутного настроения.
      Затягиваясь папиросой, он думал: "Что случилось со мной? Ведь и в юности я никогда не склонялся ни перед одной девушкой. Я ни разу не улыбнулся Зарнигяр. А теперь? Почему, увидев Мелек, я забываю про все на свете?"
      Веселости на душе как не бывало, широкие мохнатые брови нахмурились, глаза оказались в глубокой тени. Казалось, он нарочно загородил и затенил глаза опущенными бровями, чтобы никто не мог прочитать в глазах, что скрывается в сердце.
      Мелек, сразу почувствовавшая перемену в муже после своих не очень удачных слов, старалась всячески смягчить его и задобрить:
      - Подожди немного. Я сварю тебе вкусные хингалы10. Со вчерашнего дня готовилась, правду говорю.
      Джахандар-ага, нахмурившись, промолчал. Но перед хингалами суровость была бы просто смешной. Острый и пряный дух распространялся от исходящего паром блюда, наполненного хингалами. Джахандар-ага сел перед блюдом, поджав под себя ноги. Хингалы он любил больше всякой еды на свете. Поэтому тотчас он придвинул огненное душистое блюдо к себе.
      - Садись и ты поешь.
      - Я себе отложила.
      - Вдвоем веселее. И аппетит бывает лучше.
      Мелек не стала больше перечить. Сев рядом и прижавшись к мужу, она потянулась руками к блюду.
      - Ну как, нравится? Кажется, я положила слишком много луку?
      - Нет. Хорошо.
      Джахандар-ага знал эту слабость всех женщин: любят, чтобы хвалили еду, приготовленную их руками. В этом случае можно сделать жене приятное, да хингалы и вправду хороши. Поэтому Джахандар-ага еще раз уверенно подтвердил:
      - Хингалы хороши, ничего не скажешь. Ты умеешь готовить. Молодец!
      Джахандар-ага наелся. Мелек принесла ему чай, и он улегся на тюфячке. Подозвал жену, приказал:
      - Принеси-ка сюда хурджин.
      Через минуту мешок был перед ним.
      - Развяжи. Вытащи оттуда все ткани.
      Мелек отдельно положила на пол отрезы атласа и отрезы цветастого шелка, ткани для одеял и матрацев, самаркандский шелк, кашмирские шали.
      - Возьми себе, что больше понравится.
      - Нет, выбери и дай сам.
      - То, что нравится мне, может не понравиться тебе.
      - Что выберешь, то и понравится.
      Джахандар-ага неторопливо допил чай, положил пустой стакан на блюдце и протянул руку к атласу.
      - Ну, как?
      - Не знаю.
      Но по глазам было видно, что Мелек довольна подарком. Тогда Джахандар-ага поднял атлас и бросил его к ногам жены.
      - Бери, это тебе. А кашмирскую шаль ей. А этот цветастый шелк я купил для Салатын.
      Джахандар-ага поглядел на Мелек сумрачными глазами, спросил о дочери:
      - Без меня она заходила сюда?
      - Только один раз я видела ее, шла за водой.
      - Как она? Осунулась? Изменилась?
      - Славу аллаху, расцвела, хороша, как русалка.
      - Наверно, им сейчас трудно.
      Джахандар-ага внезапно резко отодвинул от себя все подарки.
      - Хорошо. Возьми себе то, что я дал, остальное раздели сама. Каждому пошли по отрезу. Не забудь Шахнияр. А сахар и чай, которые я купил для нее, пошли с Таптыгом сейчас же.
      Мелек поняла все. Джахандар-ага, как бы ни был рассержен и зол, купил подарки и Зарнигяр-ханум, и дочери, и сыну, и даже новой невестке. Она прикинула и в уме распределила, что кому отослать. Кроме того, она поняла, что сделать это нужно как бы тайно, словно Джахандар-ага ничего не знает. Только Шахнияр, сестре Джахандар-аги, которую он очень любит, лучше послать подарок на глазах у мужа и даже лучше всего послать, не откладывая, сейчас же. Это ему будет приятно. Мелек позвала Таптыга. Тот ушел с отрезом и вскоре вернулся.
      - Хозяин, Шахнияр-ханум нету дома.
      - Где же она в этот час?
      - В мейхане.
      - Что еще за мейхана?
      - Сегодня они собираются в доме моллы Садыха. Говорят, даже приехал молла из Турбе. Говорят, сегодня будет очень большая мейхана.
      - Седлай мне коня! А ты принеси сапоги!
      Мелек знала, что спрашивать и говорить что-либо бессмысленно. Молча она стала помогать мужу одеваться, подала оружие. Джахандар-ага кипел гневом. Он так сжал рукоятку плети, словно готов был раскрошить ее в своей ладони. Мелек проклинала того беса, который подсказал ей послать сейчас же подарок Шахнияр.
      Джахандар-ага молча вышел из дома, вскочил в седло. Стук копыт затих в темноте.
      8
      Просторный дом моллы Садыха был устлан коврами. Вдоль стен лежали небольшие подушечки. Всюду чисто подметено, вышивки на стенах новые, чистые, комната приготовлена, как для свадьбы.
      Молла Садых с утра хлопочет по дому, не забывая щелкать своими четками. Сегодня он отменил занятие в школе, а ребят привел домой и сказал им, что вечером у него будут гости и что дом нужно убрать. Каждому в руки он дал кому веник, кому тряпку. Дети до вечера мели полы, протирали окна, чистили дверные ручки. Женщины за стеной разбирали рис, слуги на дворе рубили дрова. На веранде кипели самовары.
      Сам молла Садых тоже принарядился, надел новый архалук, повязал поверх него шелковый кушак, который повязывал обыкновенно только по большим праздникам или на свадьбу, с особой тщательностью накрутил на голову белоснежную чалму. То и дело он оглаживал рукой бороду, откашливался, как бы собираясь говорить перед собравшимися. Когда он брался рукой за бороду, челюсть у него несколько опускалась, и тогда жирный подбородок собирался в складки. Грудь колесом выступала вперед, щеки лоснились, отсвечивая румянцем, глаза блестели.
      Выйдя на веранду, где невестка и несколько молодых женщин-соседок занимались рисом, молла Садых вдруг дважды воскликнул что-то непонятное так громко, что, наверно, было слышно на середине села.
      - Господи, что случилось с моллой? - зашептались перепуганные женщины. Невестка моллы Садыха объяснила им таинственным шепотом:
      - Видно, ему послышался голос аллаха. Или, может быть, он увидел ангелов и говорит с ними. Вы не бойтесь, занимайтесь своим делом.
      Но женщинам было жутко, а одна даже бросила рис и забилась в угол.
      Между тем темнело. Молла Садых все с большим нетерпением поджидал гостей. Гостями в его доме должны быть сегодня мюриды. Из Турбе ожидается очень уважаемый гость. И тогда начнется в доме моллы Садыха большая мейхана.
      Было время, когда гейтепинцы не знали, что такое мюридизм. Слышали, конечно, будто в одном из горных селений имеется священная могила и что некоторые люди ходят на поклон, собираются там. В могиле будто бы похоронен некий святой человек. Поклоняющиеся могиле называли себя мюридами. Собравшись в одно место, они начинали эту самую мейхану. О мейхане рассказывали удивительные вещи. Будто мюриды приходят в такой экстаз, что могут браться руками за раскаленное железо или дотрагиваться до раскаленной печи и не только не обжигают руки, но даже не чувствуют жара. Они могут также пить залпом кипяток. При этом они, с пеной у рта, выполняя немыслимые телодвижения, на время покидают этот мир, удаляясь на тот свет, и там встречаются с духами.
      Утверждали даже и то, что кто сходит на поклонение в Турбе и съест там кусок хлеба, тот сразу же обретет исполнение всех желаний, а также освободится на всю жизнь от бед и невзгод. Люди, наслышавшись, представляли себе этих мюридов, как неких сказочных дивов, исполненных святости и тайны.
      Несколько лет назад один такой мюрид, худой и длиннобородый, прибыл в Гейтепе. Три дня он жил в доме моллы Садыха, ел, пил, вел с хозяином длинные беседы, а на прощание оставил книгу.
      - Это книга нашего святого Сеида Нигяри, да будем мы жертвой его могилы. Прочитай, изучи, объясни другим и стань мюридом.
      Молла Садых думал недолго. Ведь пришелец ему пообещал, что из многочисленных приношений, собранных в Турбе, он отныне будет получать свою долю.
      После этого постепенно в Гейтепе стали появляться у мужчин длинные бороды. То один перестанет подстригать свою бороду, то другой. Сначала над этими людьми смеялись и называли их козлобородыми, но их число быстро росло. Некоторые юноши тоже стали запускать растительность на лице. К тому же молла Садых в мечети в одной из своих проповедей встал на защиту козлобородых, запугал и приструнил насмешников. После этого мюридов в Гейтепе стало еще больше. Удивительно, что человек, хоть раз побывавший на их сборищах, уже не мог отстать от них и с другого же дня переставал брить и стричь бороду. А потом в мейхане стали участвовать и женщины.
      ...Наконец, когда тени от холмов легли на дома, конь гостя, ожидаемого с нетерпением моллой Садыхом, заржал в конце переулка. Молла Садых опередил даже своих слуг и побежал навстречу гостю. Он придержал стремя и взял коня за узду.
      - Добро пожаловать, Гаджи Амрах-эфенди. Тебя не измучила дорога?
      - Пусть будут радостными твои дни, - сказал мужчина с животом, который свисал у него на колени.
      Затем он, с трудом оторвав свое огромное тело от седла, опустился на землю. Склонившись в глубоком поклоне, молла и гость поздоровались друг с другом.
      Молла Садых, указывая гостю дорогу, поднялся на веранду. Гаджи Амрах-эфенди прежде, чем войти в дом, оглянулся и посмотрел назад, туда, где горели подожженные последними лучами солнца облака, где постепенно угасал небосклон, и как человек, с которым вдруг что-то стряслось, крикнул ужасным голосом: "Аллах, аллах!" Молла Садых поднес руку к бороде и зашевелил губами. Как все мюриды, словно уйдя на минуту в себя, Гаджи Амрах-эфенди невидящим взглядом посмотрел вдаль, затем пробормотал молитву и снял у порога сапоги с короткими голенищами. Молла Садых осторожно взял эти сапоги и отставил в сторону. Затем он открыл дверь:
      - Пожалуйте!
      Гаджи Амрах-эфенди бесшумно прошел по коврам в глубину комнаты. Не сомневаясь, что тюфячок, обложенный по сторонам большими подушками, приготовлен для него, гость, не дожидаясь приглашения хозяина дома, уселся на тюфячок, подложил под локоть подушку, удобно вытянул ноги. Глаза моллы Садыха невольно задержались на узорчатых шерстяных носках гостя, связанных, как видно, совсем недавно старательной и умелой женщиной.
      Усевшийся гость еще не успел перевести дыхания, как невестка моллы Садыха появилась с кувшином и тазиком. Самую малость приподняв платок на лице, она полила гостю на руки из горлышка, изогнутого и длинного, как журавлиная шея. Гаджи Амрах-эфенди умылся, провел рукой по бороде, вытер руки вышитым полотенцем. Все это он сделал неторопливо, с достоинством, после чего достойным же жестом вернул полотенце женщине, сказав:
      - Да попадет в рай ваш отец.
      В следующую минуту перед гостем стоял уже крепкий ароматный чай. Он был подан в армуди - в грушевидном стакане, сужающемся посередине. Выпив два стакана подряд, Гаджи Амрах-эфенди вытер большим платком пот и только тогда обратился к хозяину дома:
      - Как идут твои дела, молла Садых?
      - Слава создателю, неплохо.
      - Больше становится у вас мюридов, да буду я жертвой их веры?
      - Больше, господин. Сейчас вы сами это увидите. Есть даже и женщины.
      - Женщины? - Глаза Гаджи удивленно и обрадованно поползли вверх. - Это очень хорошо, это отлично! Да оценит твое усердие тот, чьему праху мы поклоняемся!
      - Это наш долг, Гаджи. Ради веры человек не должен жалеть и жизни.
      - Конечно, конечно. Наше дело - служить аллаху.
      Женщина появилась в комнате и зажгла лампу, комната осветилась. Вскоре дверь отворилась, и вошел один из мюридов-гейтепинцев. Он уселся у стены на подушечку. Тут дверь начала открываться беспрестанно. Все новые и новые бородатые мюриды приходили и рассаживались вдоль стен. У порога копилась обувь. Яркие вышитые носки запестрели в комнате.
      С веранды принесли огромный кипящий самовар. Девушки, соседки и родственницы моллы разносили гостям чай в стаканах-армуди на лаковых черных подносах. Гостей становилось все больше. Появились и женщины с четками. Они расселись на свободные подушечки у стены и стали пить чай, как и мужчины.
      Гаджи Амрах-эфенди, устроившись удобнее всех, как бы со стороны глядел на собравшихся, на яркие носки, на длинные черные бороды. Он был доволен моллой Садыхом. За такое короткое время, за какие-нибудь пять лет, он сумел собрать столько мюридов. Пожалуй, надо будет увеличить его долю от приношений и тем самым удвоить его рвение.
      Когда самовар опустел, на больших блюдах принесли плов. Гости, засучив рукава, пальцами начали уминать на краешке блюда жирный рис и умятые комки отправлять в рот. Потом, очистив от риса бороды, снова взялись за чай.
      Вывернули фитиль в лампе, и свету стало больше. Молла Садых хотел закрыть ставни на окнах, но Гаджи Амрах-эфенди пока что не велел этого делать. Пусть женщдны и юноши, еще не осмелившиеся входить в комнату, смотрят. Это на пользу. А когда будет нужно закрыть ставни, закроем.
      Один мюрид, сидящий в углу, тронул бороду:
      - Гаджи, у меня есть к тебе вопрос.
      - Пожалуйста, сынок.
      - У входа я увидел пару новеньких сапог, голенища которых срезаны. Это ваши?
      - Да, дитя мое.
      - Вы сами их срезали?
      - Да, сынок.
      - Можно ли узнать причину?
      Гаджи Амрах-эфенди отставил в сторону стакан, который держал в руке, улыбнулся и посмотрел на свои вязаные носки.
      - Они жали мне икры, вот я их и срезал. Конечно, носить их было можно и так, но тот, чьей святыне я поклоняюсь, говорит, что в этом мире человек не должен лишать себя удовольствий, не должен оставлять голодными свои глаза. Тот, кто в этом мире терпит тяготы, тот и в загробном мире будет корчиться от страданий. Человек должен жить весело и предаваться любви. Весь этот мир построен на любви, она основа всего. Тот, в чьей душе нет любви, не может жить в этом мире. Разве и Сеид Нигяри, чьей святыне я поклоняюсь, не сгорел и не превратился от любви в пепел? Влюбленный и влюбленная во время своей любви сливаются с аллахом. В этом тайна мира, дорогие мои. Тот, в чьей душе много любви, быстрее соединится с богом.
      Мюриды слушали внимательно своего проповедника. Женщины уставились прямо в рот этому белобородому, все еще не потерявшему живости мужчине, хотя ему и было уже далеко за пятьдесят. Многие, пришедшие на мейхану не в первый раз, слышали эти слова и раньше, но все равно слушали снова. И не только слушали, но и задавали вопросы, хотя заранее знали, что ответит приезжий уважаемый гость. Те, кто оказался в этой компании впервые, особенно женщины, забились дальше в угол и оттуда ловили каждое слово. С напряженными лицами они старались уразуметь смысл сказанного. Они сидели в тревоге и возбуждении. Они наслышались, что их души могут на мейхане встретиться с ангелами, и теперь ждали этого момента, хотя и боялись его. При всем том они плохо понимали, что там говорит Гаджи Амрах-эфенди.
      Сестра Джахандар-аги, Шахнияр-ханум, была среди новичков, впервые осмелившихся посетить мейхану. Судьба ее сложилась своеобразно. После того, как ее мужа укусила змея и он скончался, молодая женщина осталась одна в большом и богатом доме. Вместо того, чтобы скорбеть и сохнуть по умершему, Шахнияр-ханум расцвела, раздобрела и превратилась в пышную, дебелую, веселую вдовушку.
      Джахандар-ага несколько раз приглашал сестру переехать к нему в дом и даже настаивал, но Шахнияр-ханум осталась сама собой. "Все богатство мужа, - рассуждала она, - досталось мне одной. Буду жить припеваючи. Зачем мне лезть головой в петлю, зависеть от брата, зависеть от невестки. Одинока, зато свободна".