- Может, этот бесчестный собачий сын, этот презренный трус оставил и свою папаху? Ты хорошо осмотрел все вокруг?
      - Я думал о папахе, хозяин, но не нашел ее. На обратном пути, увидев что-нибудь белеющееся на земле, я останавливал коня. Но, кроме башлыка, ничего больше не выискал.
      - Надо было ее найти. - Джахандар-ага говорил так, будто папаха обязательно потеряна.
      - На рассвете я снова поеду на берег и осмотрю каждый камень, каждый куст. Если только он оставил папаху, я ее принесу.
      - Ты думаешь, если он потерял папаху, то не вернется за ней сейчас же?
      - Побоится.
      - Не болтай глупостей. Пойди и возьми в амбаре винтовку, захвати ребят, кого хочешь. Отправляйтесь на берег и устройте засаду. Ждите его до утра. Если вернется, принесите его ко мне хоть живого, хоть мертвого. Ты все понял? Ступай!
      Отослав Таптыга и оставшись один, Джахандар-ага почувствовал неизведанную до сих пор печаль одиночества. Впервые он ясно осознал, что нет около него близкого и верного родного человека. Словно все уехали с эйлага в село и только один Джахандар-ага остался там, в опустевших горах, под порывами холодного осеннего ветра, предвестника суровой зимы. Ни звуков, ни голосов, вокруг, где еще вчера слышались шутки, смех, песни, ржанье коней, блеянье овец, скрип колес, многоголосая речь. Только завывание ночного холодного ветра. Так представилось Джахандар-аге одиночество, в котором он оказался. Из двух сыновей - ни одного рядом. Надейся на слуг. Разве может быть положение для мужчины обиднее и горше. Одному разрешил учиться, думал, что другой сделается опорой и правой рукой, а он вон что натворил, щенок!
      "Будь рядом два сына, разве могло бы случиться что-нибудь похожее на это ночное происшествие? Два сына при таком отце - грозная сила. Нет, не надо было отпускать от себя Ашрафа... Но зато он может стать ученым, будет разбираться в государственных делах. В наше время если не опираться на государство, на власть - далеко не уйдешь. Может, Ашрафа назначат приставом или еще кем-нибудь. Тогда небось никто не осмелится поджигать сено среди ночи. Если из Ашрафа выйдет толк, можно послать его в тот город, где живет царь. Лишь бы он оказался способным. А вдруг и он перестанет слушаться меня и начнет делать глупости подобно Шамхалу? Нет, Ашраф не такой. Он не разбросает по ветру мой труд".
      Чтобы отвлечься от горьких дум и чтобы прояснить или развеять закравшиеся подозрения, Джахандар-ага позвал жену. Мелек, сидя в соседней комнате, с нетерпением ждала, когда ее окликнет муж. Ей хотелось узнать, кто был ночным гостем, потому что-то, что было для Джахандар-аги подозрением, для Мелек было почти уверенностью. Она тотчас вышла, мгновенно взглянула на мужа, чтобы сразу оценить его настроение. Сердце ее билось тревожно, однако спросила она спокойным голосом:
      - Что скажешь?
      - Постели мне. Посплю. Если бы не этот собачий сын, я уже глядел бы десятый сон.
      Мелек принялась стелить. Она положила рядом две подушки. Закрыла ставни. Взяв винтовку и кинжал, хотела по обыкновению, повесить их на стену, но муж приказал:
      - Принеси их сюда. И патронташ тоже.
      - На что они тебе, когда спишь?
      - Тебя не касается, делай то, что я тебе говорю.
      Мелек сделала все, как было приказано, и тут увидела в углу брошенный на пол шерстяной башлык.
      - Послушай, зачем ты бросил его сюда? И, кажется, он в крови. Ты не ранен?
      - Это не мой башлык.
      - Чей же?
      - Откуда мне знать? Ребята нашли его у реки. Погляди, может, узнаешь?
      Мелек с видом человека, предчувствующего нечто ужасное, развернула башлык и увидела кисточки, связанные некогда ее собственными руками. Она не могла не узнать их. Некоторое время Мелек стояла в оцепенении, но вдруг в ужасе бросила башлык в сторону, как если бы это была змея.
      - Это он!
      Джахандар-ага вскочил. Подошел к жене.
      - Кто - он?
      - Аллахяр.
      - Кто такой Аллахяр?
      - Бывший... мой...
      Джахандар-ага прикусил губу. Мелек услышала рядом с собой тяжелое хриплое дыхание и, не зная еще, что сейчас будет, сжалась и опустила голову.
      5
      Алексей Осипович и Ахмед шли к Куре. На краю обрыва они встретились с девушками, ходившими по воду. Пока девушки не видели посторонних мужчин, они резвились на лугу, несмотря на тяжелые кувшины, бежали наперегонки, смеялись и вообще шли как попало, врассыпную и не закрыв платками своих юных девичьих лиц.
      Но вот смех сразу смолк. Словно по чьему-то приказу, лица закрылись платками, веселая гурьба превратилась в стройную цепочку, игривая беготня в стройное степенное шествие.
      Для того чтобы больше не нарушать порядка, мужчины сошли с тропинки и сделали вид, что смотрят на Куру, на ее другой берег. Девушки молча прошли мимо. Только Салатын, поравнявшись с Ахмедом, замедлила шаг и приотстала от подруг. Она знала, что через Ахмеда может прийти какая-нибудь весточка от брата, и, когда Ахмед действительно окликнул ее, нетерпеливо повернулась к нему с надеждой и безмолвным вопросом. От резкого движения звякнули бусы поверх красной кофты, платок соскользнул с лица. Глаза, полные ожидания и словно бы удивления, глядели на Ахмеда, а тот молчал, разглядывая девушку и забыв, зачем он ее позвал. Он удивился, как сильно изменилась Салатын с тех пор, как он видел ее в последний раз, около лодки, на которой уплывал из своего села на чужую сторону Ашраф.
      Салатын стояла с тяжелым кувшином за спиной и ждала, что ей скажет Ахмед.
      - Где твой отец?
      Салатын неожиданно смутилась. Она только сейчас осознала, что платок сполз и открыл лицо, и что подруги остановились и ждут ее, и что она слишком задержалась около чужого мужчины. Вместо ответа Салатын показала глазами за реку, и Ахмед понял, что ее отец уехал на хутор. Спросить, нет ли письма от брата, девушка не осмелилась. Она торопливо прикрыла лицо, повернулась и пошла догонять подруг.
      - Скажи отцу, чтобы пришел в "Заеж", - крикнул Ахмед. - Приехал человек, который видел Ашрафа.
      - Как, моего брата? И что же он говорит?
      - Там все хорошо. Ашраф посылает вам привет.
      Салатын, услышав такую радостную весть, забыла о степенности и, весело вспорхнув, побежала к подругам. Мужчины стояли некоторое время, глядя вслед удаляющимся девушкам. А те оглядывались на них, щебетали, смеялись, чаще других оглядывалась Салатын.
      - Сестра Ашрафа?
      - Да.
      - Очень похожа. Кто-нибудь из этих девушек ходит в духовную школу?
      - Что вы! Сначала были кое-какие занятия. Но потом люди узнали, что молла вместо уроков рассказывает девушкам разную чепуху о заговорах, о гаданиях, стращает их нечистой силой, и перестали посылать своих дочерей в школу. Да и правильно сделали. Какой из нашего моллы учитель. Хитрости он мог бы научить. Сам совершенный неуч, а ведет себя, словно кладезь мудрости и знаний.
      - Кажется, ты очень зол на моллу?
      - Еще бы не зол! На наше духовенство возложена задача просвещения народа, а оно вместо того, чтобы просвещать, пугает его чертями, домовыми, гневом аллаха.
      - Да, если мы хотим помочь народу, надо браться за дело самим. Если каждый из нас выучит и выведет в люди хотя бы одного человека и то великое дело.
      - Так-то так. Но что можно сделать одному. От одной ладони не получится хлопка.
      - Чтобы не быть одинокими и разрозненными, мы должны помогать друг другу.
      Алексей Осипович помолчал, посмотрел в сторону села и спросил:
      - Ну так как, сейчас пойдем навестим моллу Садыха или отложим?
      - Бесполезный труд.
      - Хотя бы познакомимся, посмотрим, что он из себя представляет.
      По извилистой дороге, проходящей посреди села, они направились в сторону мечети. Было жарко. Алексей Осипович снял пиджак и перекинул его через руку. Он часто вытирал платком свою лысую голову. Мелкая дорожная пыль припорошила и сделала серыми черные туфли и брюки. Большая палка в руке завершала его живописный вид. Ребятишки, как воробьи, слетелись со всего села. Из-за изгороди они глазели и смеялись над этим странным мужчиной с раскидистой бородой. Алексей Осипович не обращал на них никакого внимания, даже шутливо говорил Ахмеду: "Смотри, над тобой смеются, над тем, что ты идешь с русским, у которого козлиная борода".
      Во дворе мечети Алексей Осипович отряхнулся от пыли, надел пиджак, вытер платком лицо, шею, вытер подкладку фуражки, надел ее, поправил галстук и только тогда открыл Дверь мечети. Пахнуло сыроватой прохладой. Земляной пол мечети, аккуратно подметенный и политый водой, покрыт циновкой. Узкие полосы света, падающие из оконных проемов, похожих больше на щели или на бойницы, пересекались друг с другом и ложились на стены желтыми пятнами. В полосах света золотилась мелкая пыль. Всякий вошедший с яркой улицы в полуосвещенное помещение мечети видел в первую очередь эти полосы света, остальное пространство казалось заполненным темнотой. И уж никак нельзя было сразу разглядеть ребятишек, сидящих на полу в дальнем углу мечети.
      Алексей Осипович остановился, потому что не видел, куда идти дальше. Надо было подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Действительно, через какую-нибудь минуту Алексей Осипович увидел детей, сидящих, вернее, стоящих на коленях, и поодаль от них расположившегося на небольшом тюфячке моллу. Не сразу вошедшие услышали странный звук, похожий на свист прута или тонкой палки. Приглядевшись, они увидели, откуда происходит странный звук. Один из учеников был привязан к специальной скамье, на которой наказывают непослушных и нерадивых. Другой ученик по приказанию моллы сек своего товарища. Наказываемый корчился от боли, но не кричал.
      Алексей Осипович и Ахмед по циновке неслышно подошли вплотную к молле, а тот, видно, так был увлечен созерцанием порки, что даже и не почувствовал присутствия в мечети посторонних людей.
      Ахмед, узнав мальчика, которого секли, хотел было броситься к нему, но Алексей Осипович вовремя схватил его за руку и остановил. Он тихо спросил у моллы:
      - В чем провинился этот мальчик?
      Молла вскочил, словно его ужалила змея. А увидев Ахмеда, он поднял вверх руки и закричал:
      - Убирайся отсюда, негодяй! Как посмел ты, нечестивец, переступить порог дома аллаха!
      - Но, молла...
      - Замолчи, не отверзай своих поганых уст! Мало того, что пришел сам, привел в мечеть и еще одного нечестивца. Убирайтесь отсюда!
      - Молла Садых. Успокойтесь, - заговорил Алексей Осипович по-арабски. Меня никто не приводил, я пришел сам. И Ахмеда тоже пригласил я.
      Услышав, что тот, кого только что обозвал нечестивнем, говорит на чистейшем языке самого пророка, молла смутился и замолчал. Он был настолько потрясен, что забыл даже опустить руки. Так они и стояли некоторое время друг перед другом: Алексей Осипович спокойно и тихо, а молла с поднятыми руками. Потом Алексей Осипович показал глазами на мальчика, привязанного к скамейке:
      - В чем же его вина?
      Молла больше не кричал и не злился, а если и злился, то про себя. Он понял, что перед ним человек, приехавший из города. Похож на государственного чиновника. А может, и есть государственный чиновник. Кому еще взбредет в голову ехать в такую глушь. Серьезность и достоинство, с которыми держался Алексей Осипович, вообще внушали уважение, но молле они внушили еще и страх. Не зная, как вести теперь себя с этим пришельцем и что говорить, молла крикнул детям:
      - Развяжите его, а сами убирайтесь отсюда!
      - Не гоните их, молла. У меня к этим ребятам есть дело.
      - Какое дело можно иметь к этим чертенятам? Пусть убираются. Все дела можно решить со мной.
      Почувствовав, что гость недоволен его ответом, молла умолк. Кроме того, оставался пока что без ответа вопрос, заданный этим человеком, похожим на государственного чиновника. Собираясь с ответом, молла важно провел рукою по своей жиденькой бороде.
      - Не наказывать их нельзя. Свет учения плохо проникает в их головы без помощи палки. Умеют только озоровать - подмешали пороху в мой табак. Я знаю, что это дело рук нечестивца Османа.
      Мальчик, освобожденный от фалагги8, встал и подтянул штаны, латанные на коленях. Вытер глаза рукавом, шмыгнул носом. Как видно, его колотили по пяткам, стоять теперь ему было больно. При всем том вид его показался смешным остальным мальчишкам, они засмеялись. И наказанный тоже, глядя на них, улыбнулся, показав редкие зубы.
      Когда все дети дружно побежали на улицу, Ахмед крикнул им вдогонку:
      - Подождите нас во дворе. У нас к вам есть разговор.
      Молла Садых проводил детей гневным взглядом и еще три раза огладил бороду. Он поудобнее уселся на своем тюфячке и предложил сесть гостям. Он сидел, перебирая крупные янтарные четки.
      - Простите, можно ли узнать ваше имя, ваш род, цель прихода?
      - Отчего же? Меня зовут Алексей Осипович Черня...
      - Что?! - вскричал молла, не дав Алексею Осиповичу договорить. - Что я слышу?
      Он привскочил на тюфячке и глядел на Алексея Осиповича оторопелыми глазами. Потом он перекинул взгляд на Ахмеда, и взгляд этот загорелся гневом. Дрожащие руки моллы снова взметнулись кверху, а губы зашептали:
      - О аллах, прости мои прегрешения, я провинился перед тобой, но я не виноват. Это они ввели меня в заблуждение.
      После этого молла вскочил на ноги, кое-как надел башмаки и, путаясь в длинных полах абы9, заторопился к дверям.
      - Быстрее, быстрее! - говорил он гостям. - Не вводите меня в дальнейший грех.
      - Но, молла Садых, ведь нам надо серьезно поговорить с вами.
      - Не могу, не могу в доме аллаха говорить с неверным, небеса изрыгнут на меня пламя гнева.
      - Ничего они не изрыгнут, - сказал Ахмед. - Мы заступимся за тебя, не бойся.
      - Не кощунствуй, нечестивец. Во всем виноват ты. Если бы я с самого начала знал, что он не правоверный, я бы ни за что не пустил вас в мечеть. А теперь поскорее выходите, не навлекайте на меня еще большего греха.
      Алексей Осипович посмотрел на Ахмеда.
      - Что же теперь мы будем делать?
      - Я говорил, что ничего не выйдет. Пойдем восвояси.
      - Нет, погоди. - И, обращаясь к молле, добавил: - Молла Садых, нам все равно, где говорить, в мечети или во дворе. Пойдемте во двор.
      Они вышли из прохладного сыроватого помещения. Ребята, увидев моллу Садыха, метнулись кто куда и попрятались. Молла, как бы испытывая чувство отвращения, отошел от своих гостей на три шага, остановился, поглаживая бородку, которую ласкал легкий ветерок, прилетевший с Куры, прищурился и посмотрел на Алексея Осиповича.
      - О чем вы можете говорить со мной.
      - Мудрецы найдут, о чем им поговорить.
      Молла Садых не услышал иронии в словах Алексея Осиповича и полыценно улыбнулся.
      - Тогда пожалуйте.
      - Знаете, молла Садых, мне нравятся люди, которые не жалеют своих сил ради просвещения, - спокойно сказал Алексей Осипович, начиная разговор. - Я не мог не обрадоваться, увидев, что и вы ревнитель науки. Учить бедных крестьянских детей - это самое богоугодное дело. Аллах воздаст вам за ваши труды. Кроме того, и сам царь, само держец всероссийский, высоко ценит такие усилия. Именно поэтому государь разрешил открыть новую школу для детей-мусульман. И вы должны помочь нам в организации, в формировании этой школы. На помощь духовенства мы возлагаем большие надежды.
      Алексей Осипович говорил, а сам посматривал на моллу Садыха. Сначала на его лице выражалось довольство и даже самодовольство. Но затем глаза моллы сузились и весь он насторожился, словно почуял западню и опасность. Во взгляде, который он время от времени бросал на говорившего, сквозили подозрение и недоверие.
      Конечно, Алексей Осипович не очень-то и рассчитывал на помощь моллы, но все же пренебрегать им было нельзя. Он знал, каким авторитетом пользуются моллы среди крестьянства, в особенности бедного.
      Если бы молла захотел, он мог бы без труда уговорить родителей, и те послали бы своих детей в новую школу. Вот почему Алексей Осипович решил поговорить с моллой Садыхом.
      - Я вижу, в вашей деревне есть грамотные ребята. Это ваша заслуга. Но теперь надо, чтобы десять - пятнадцать человек из них поехали учиться дальше. Вы начали их образование, вы должны принять участие и в их дальнейшей судьбе.
      Молла Садых внимательно слушал собеседника и давно насторожился, хотя и не подавал виду. Как бы не попасть впросак с этим русским, говорящим по-мусульмански лучше, чем сам молла. Надо быть начеку. Подозрительно и то, что с этим делом связан нечестивец Ахмед. С самого начала, как только узнал, что Ахмед собирает в "Заеже" детей, молла относился к нему настороженно. Какие-то занятия проводит Ахмед с детьми. У Садыха каждый раз, как только вспоминал про Ахмеда, ныла душа. А теперь вот пошли разговоры о новой школе. Может быть, все это лишь хитрости Ахмеда? Разве не он в прошлом году обошел, как мальчишку, такого человека, как Джахандар-ага, и уговорил его послать в школу сына, Ашрафа. "Нет, молла Садых, будь осторожнее, не давай обвести себя вокруг пальца". Так думал про себя, так тревожился в своей душе молла Садых, сохранявший внешне полное спокойствие и достоинство.
      - Чем же я могу вам помочь?
      - Если вы захотите, сможете сделать очень многое. Никто не осмелится противоречить вам. Разъясните крестьянам пользу просвещения, уговорите их, пусть пошлют своих детей в Гори.
      - Очень хорошо мы поговорили. Теперь мне ясна ваша цель.
      Молла сузил глаза и некоторое время помолчал. Он глядел не на Алексея Осиповича и не на Ахмеда, но куда-то мимо них, вдаль.
      - Боюсь, что не смогу вам ничем помочь.
      - Почему же, молла Садых?
      - Могу ли я, молла, своими руками отдать детей в распоряжение нечестивцев? Вы хотите, чтобы они уехали из села, а потом они повесят на шею крест, наденут на голову фуражку или шляпу, свернут с дороги пророка. И вы хотите, чтобы я стал в этом деле вашим помощником? Ваша цель - не помощь нашим детям, не забота о них. Вы враги ислама. Вы хотите заставить наших детей изменить ему, оторвать их от нас, обратить их в неверных.
      - Если бы образование означало измену религии, то шейх Тифлиса в первую очередь восстал бы против нашего дела, а моллы Шуши и Шеки не протянули бы нам руку помощи. В Коране Магомеда завещано изучать науки.
      - Науки, да не ваши.
      - Какие же еще, молла Садых? Наука есть наука.
      - Нет, у нас есть своя наука, мы учим наших детей посвоему.
      - Только сейчас мы видели, как вы их учите.
      Молла Садых поморщился, словно ему наступили на ногу. Теперь и внешнее спокойствие изменило ему. В глазах просверкнули искорки гнева.
      - Лучше всего, если вы не будете вмешиваться в наши дела.
      - Хотите или не хотите, а вмешиваться нам придется, у нас нет другого выхода.
      6
      Холм посреди села, осененный ширококрылым тутовым деревом, повидал многое. Перед отъездом в горы, на эйлаги, перед жатвой собирались гейтепинцы на этом холме, чтобы держать совет. Обычай укоренился давно. Когда нужно было решить какой-нибудь трудный вопрос, касающийся всего села, когда нужно было решиться на какой-нибудь совместный поступок, мужчины сходились на это место и в шумной сходке находили правильное решение.
      Многое повидал этот холм. Юноши, не поделившие что-либо, по горячности пускали в ход кулаки. Иногда обнажались и кинжалы, и тогда проливалась кровь. Сколько людей клялись здесь в своей невиновности, положив руку на священный Коран, сколько людей, находившихся в кровной вражде, помирились здесь, сколько семей распалось, сколько семейных очагов было слажено!
      И теперь собрался на холме весь народ. В глазах у каждого можно было заметить интерес и тревогу. Все горели одним желанием узнать, в чем суть разговоров, которые вот уже три дня смущают сердца правоверных, откуда и зачем появился этот русский с козлиной бородкой, что ему надо в мирном мусульманском селе.
      Молла Садых произнес в мечети слова, которые внесли сумятицу и растерянность в умы и сердца правоверных. Заветный холм гудел, как растревоженный улей.
      Джаханцар-ага тоже пришел сюда. Он расседлал своего коня - и пустил пастись неподалеку, на зеленом лугу. Сам он стоял, прислонившись к грубой, рубцеватой коре того самого тутового дерева, которое осеняло столько десятилетий, а может быть, и веков то шумливые, то степенные сходки гейтепинцев. В руке у него была неразлучная винтовка.
      Джахандар-ага чувствовал себя не в своей тарелке. После происшествия в доме с Мелек, а потом и с сыном он впервые появился на людях. Больше всего он досадовал на то, что и лодочник Годжа был здесь. Как ни старался Джахандар-ага не смотреть в сторону невольного своего врага, на того, кто и так едва жив, все же он еще раз посмотрел на своего свата. Чувство, похожее на жалость, шевельнулось в душе гордого и сильного мужчины. Лодочник, который всегда своим балагурством смешил и веселил народ, сидел теперь, словно опущенный в воду. Зачем аллах подарил ему дочь? Лучше бы кинул камень на голову. Что делать с дочерью такому бедняге? Он и сам знает, что никто не придет к его порогу мириться и открыто породниться перед всем селом, перед всем народом. Родственничка аллах послал. Взгляд невольно останавливался на старике, сидящем смиренно на земле, подобрав под себя ноги.
      Спина старика совсем согнулась, одет он был в лохмотья, седая борода свалялась, словно шерсть у паршивой овцы, глаза глубоко запали, слезились и были грустными. Джахандар-ага еще раз в душе обругал Шамхала. "Чтобы у тебя так же согнулась спина, чтобы и ты ходил в таких же лохмотьях. Погляди, с кем ты породнился, кого выбрал себе опорой. Что мне теперь делать? Подойти к нему и помириться с ним? Да разве он человек, с которым можно враждовать? Мужское ли дело поднимать руку на такого беднягу?.."
      Джахандар-аге стало не по себе. Чтобы рассеяться, он вытащил из бокового кармана чохи серебряную табакерку. Открыл ее, прижав пальцами левой руки. Вытащил папиросную бумагу, ухватил щепотку умятого крышкой табака. Тонко и длинно нарезанный табак тянулся в пальцах. Джахандар-ага оборвал его. Положил на бумагу, скрутил толстую папиросу. С щелчком захлопнул табакерку и положил в карман. Кремнем зажег трут. Прикурил папиросу, сделал глубокую затяжку. Беловатый дым закрутился в пышных усах.
      Именно в этот момент Алексей Осипович и Ахмед подошли к собравшимся. Как этого требовал порядок, они поздоровались с сельчанами. Некоторые встали на ноги, некоторые шевельнулись на месте, другие кивком головы ответили на приветствие. Алексей Осипович увидел, что самые седобородые, то есть самые уважаемые, аксакалы, сидящие рядом с моллой Садыхом, сердито молчат и что брови у них мрачно сдвинуты. Разговор будет не из легких. Стараясь не подать виду, Алексей Осипович по очереди пожал руки присутствующим, а подойдя к Джахандар-аге, на минуту остановился.
      - Вы не отец Ашрафа?
      - Да, - сказал тихо Джахандар-ага и подтянулся. - Как там мой сын? Здоров?
      - О нем не беспокойтесь, орел! Гордость нашей школы. Спасибо вам, очень способный и сообразительный юноша.
      - А когда оп приедет? Скоро ли отпустят его домой?
      - Приедет. Через дней десять будет дома.
      - Успеет ли к переезду на эйлаг?
      - Успеет, не беспокойтесь.
      - Мать скучает по мальчику.
      - Я знаю, что и он очень тоскует.
      - Почему? Не нуждается ли в чем?
      - Ни в чем не нуждается, - сказал Алексей Осипович спокойно и обвел взглядом присутствующих. - Но он там один и скучает без друзей. Ведь во всей нашей школе, кроме Ашрафа, из Гейтепе никого нет. Если бы несколько человек из его товарищей поехали учиться, было бы прекрасно. Они станут друг другу опорой и забудут о том, что находятся вдали от дома. Разве я неверно говорю? Нельзя оставлять его там одного. Именно за этим я приехал в ваше село. Вы должны помочь мне, мы отберем ребят и повезем их учиться.
      Когда разговор принял такой оборот, наступила напряжепная тишина. Джахандар-ага тоже не знал, что ответить.
      Молчал и молла Садых. Только его четки стучали сильнее обычного. Алексей Осипович, поняв, что может упустить удобную минуту, начал решительный разговор:
      - Ну, почему же вы молчите?
      - У нас нет детей, которых мы могли бы отправить учиться.
      - Таких детей много, - раньше Алексея Осиповича ответил Ахмед. - Если дать им образование, они станут настоящими людьми.
      - Про каких детей говоришь? - гневно спросил молла Садых.
      - Хотя бы Осман.
      - Осман? Он же бестолочь и лентяй! За три года он не мог выучить ни одной суры из Корана. Разве он способен учиться?
      - Учиться способен каждый человек.
      - Я учу их. Я лучше знаю, кто на что способен.
      - Если бы я тоже не знал, не говорил бы. А вы так их учите, что никто ничего не понимает.
      - Эй, Рус-Ахмед, придержи язык. Будешь жалеть!
      - А как же Али, он тоже бестолочь и лентяй?
      - Они оба один другого стоят, как два конца одной и той же веревки.
      - И Салим?
      - Ты что, решил сегодня спорить со мной?
      - Не сердись, молла Садых, - тихо сказал Годжа, внимательно слушавший спор. - Ты, конечно, очень тверд и мудр, но ребята ничему не могут у тебя научиться. Вот хотя бы мой Черкез. Четыре года он ходил к тебе, но так ни чему и не научился.
      - Значит, аллах не хотел поделиться с ним своими тайнами.
      - При чем здесь аллах?
      - Не гневи аллаха. Все в его руках.
      - О чем вы спорите? - вступился Алексей Осипович, стараясь примирить спорящих. - Государь сам дал согласие на обучение татарских детей. Во многих селах открыты новые школы. И в вашем уезде надо сделать то же самое. Мы же стараемся ради вас, а не ради себя. Отпустите ваших детей учиться.
      - Очень хорошо. Мы всегда готовы склонить голову перед волей царя. Но прежде объясните нам, какими будут эти новые школы? Там будут изучать Коран?
      - Конечно, будут, молла Садых. Там учреждены специальные уроки шариата. И в нашей Горийской семинарии давно введены такие уроки.
      - А сунниты и шииты обучаются вместе?
      - Нет. Мы учли и это. У каждого есть свой молла. В день три раза дети ислама совершают намаз. Мы не хотим никого отрывать от своей религии.
      Молла Садых прищурил глаза, хитро посмотрел на Алексея Осиповича, затем окинул взглядом присутствующих.
      - Нет, господин учитель, вы не обманывайте нас. Это старое ваше занятие - сеять раздор среди правоверных. Под видом обучения вы будете настраивать детей против отцов и старших братьев, против наших порядков. Вы хотите сделать из них врагов своего же народа. Но знайте: на этот раз ничего у вас не выйдет. Эй, люди, слышите вы меня? - Молла Садых сделал рукой решительный жест, как бы давая собравшимся какой-то знак.
      Алексей Осипович посмотрел в сторону мужчин и увидел только большие кинжалы да разъяренные глаза, смотрящие из-под мохнатых папах. Не успел он собраться с мыслями и что-нибудь ответить, как-нибудь разрядить атмосферу, как вдруг один мужчииа с кинжалом вышел из ряда и шагнул в его сторону. Кинжал на нем был так велик, что, казалось, пригибал своего владельца к земле.
      - Послушай, чего ты хочешь от нас? Зачем шатаешься по деревням и по дворам, зачем сбиваешь с толку наших детей?
      - Вашим детям я желаю только добра.
      - А мы не хотим от тебя ни добра, ни зла, убирайся отсюда!
      Собравшиеся будто ждали знака. После резких и решительных слов застрельщика послышался дружный возбужденный ропот:
      - Мы не собираемся жертвовать своими детьми!
      - Мы не допустим, чтобы на шее наших детей висел крест.
      - Эй, гоните его!
      - И Рус-Ахмеда тоже!
      - Вон нечестивцев из нашего села!
      Они хотят сделать нас такими же неверными собаками, как и сами.
      - Люди, успокойтесь, не горячитесь, я такой же мусульманин, как и вы.
      - Ты врешь! Хоть ты и зовешься Ахмедом, но ты неверная, нечестивая собака!
      - Привязать их друг к другу, да и бросить в Куру!
      Страсти разгорались все больше. Многие схватились уж за рукоятки кинжалов. Одной искры хватило бы теперь, чтобы все вспыхнуло огнем вражды и кровопролития. Алексей Осипович понимал всю опасность положения, но отступать было поздно, да и некуда. До сих пор ему не приходилось встречаться с такими разъяренными людьми. В других деревнях люди внимательно выслушивали его, относились сочувственно, помогали. Теперь же под угрозой оказалось не только дело, но и сама жизнь.
      Ахмед, давно живущий в этом селе, изучивший нравы здешних крестьян, тоже не ожидал такого поворота. Он мало надеялся на то, что крестьяне отдадут своих детей, но он не думал, что они окажут такое сопротивление и даже будут жаждать мести и крови. Здесь не обошлось без предварительной обработки. Молла Садых, как видно, не доспал ночь, чтобы подготовить этот кровавый спектакль. Сами собой эти люди не разъярились бы до такой степени.
      Ахмед испугался больше Алексея Осиповича, потому что лучше знал этих людей. В случае какой-нибудь неприятности или опасности они переплывают Куру, уходят в леса и отсиживаются там. Они не хотят знать ни суда, ни закона, разгоряченные моллой, они могут натворить что угодно.
      Краем глаза Ахмед поглядел на Алексея Осиповича, тот стоял бледный как полотно. Медленно подступающие крестьяне загнали незадачливых просветителей под самое тутовое дерево. Ахмед решил первые удары принять на себя. Поэтому он вышел вперед, отстранив и загородив собой Алексея Осиповича.
      - Эй, люди, к чему весь этот шум? Не даете ребят, не надо. Мы пришли посоветоваться, а не драться. Подумай те, что вы делаете.
      - Не учи нас! Ты во всем виноват, неверная собака, ты привел сюда этого русского. Надо изрезать тебя на куски!
      Алексей Осипович схватил за руку Ахмеда, потянул его назад. Сам прошел вперед. Снял шапку, вытер платком пот. Некоторое время он стоял спокойно, ожидая, когда замолчит народ.
      - Мы никого не заставляем изменять своей религии. Наша цель - учить ваших детей, дать им образование. Сейчас время меняется. Необразованный человек все равно что слепой. А вы хотите сделать ваших детей несчастными.
      - Мы не учились, но разве от этого разрушился мир? Разве наши дети, если они не получат образования, не сумеют добыть себе в жизни кусок хлеба? Нам не нужно ваше учение!