Марфа спала неспокойно, металась по лавке, видно, ей снилось что-то неприятное. Я тихо встал и вышел на улицу. По-прежнему шел дождь. Я полюбовался на черноту ночи и вернулся в избу. Однако лечь не успел. В дверь вдруг тихо постучали. Пришлось пойти посмотреть, кому не спится в такую позднюю пору.

Я осторожно приоткрыл дверь и задал обычный в таких случаях вопрос:

– Кто там?

– Боярин, выйди во двор, разговор есть, – позвал снаружи тихий мужской голос.

– Ты кто и что тебе нужно? – в свою очередь спросил я, не намереваясь попадаться на детскую уловку, если во дворе меня ждет засада.

– Да я это, Гришка Гривов, – чуть громче сказал ночной гость, и я узнал голос крестьянина, из-за которого и предпринял всю операцию по освобождению коровинских крестьян.

– Гривов? Ты что так поздно, – удивился я, – заходи в избу.

– Никак не могу, выйди сюда, – требовательно прошептал он.

Пришлось выйти под дождь, Гривов выделялся в беспросветном мраке ночи более темным пятном. Как только я вышел, он схватил меня за рукав и потащил вдоль стены.

– Ты что это? Ты куда меня тянешь? – удивился я, однако подчинился его тревожно-цепким рукам.

– Тише, – попросил он, останавливаясь в конце стены, – у меня к тебе разговор.

– Я тебя давно ищу, – начал, было, я и, замолчал, понимая, что теперь уже не я его, а он меня разыскал по неведомому срочному делу. – Говори, что у тебя стряслось? !

Мужик довольно долго молчал. Было видно, прежде чем начать разговор, внимательно всматривается в невидимый ландшафт.

– Тебя хотят заживо сжечь, – ответил он, когда удостоверился, что никого поблизости нет.

– Меня? Чего ради? – без особой тревоги, спросил я. Вроде бы пока никаких смертельных врагов у меня здесь не появилось.

– Сам не знаю, – ответил Гривов, – здешний барин приказал сжечь вас вместе с девкой. Потому я к тебе и не заходил.

– Что за барин, не знаешь, как его зовут?

– Кошкиным кличут, Афанасием Ивановичем. Нас погорельцев хочет у себя в крепости оставить, только мужики сомневаются. Больно уж он крут... Со своих холопов кожу вместе с мясом дерет.

Мне имя Кошкина ничего не говорило.

– Очень строгий боярин, – продолжил Григорий. – Велел сегодня под утро вам двери подпереть, обложить избу соломой и сжечь.

Я задумался, причин для зачистки могло быть несколько. Например, до меня дотянулась лапа Москвы. Или Кошкин собрался прихватить чужих крестьян и боялся огласки. Возможен был и фантастический вариант: мачеха Марфы узнала, что падчерица жива и решила избавиться от девушки.

– Спасибо что предупредил, – поблагодарил я. А как же ваши крестьяне, смолчат?

Я подумал, что после спасения из плена, в такой ситуации, они могли бы продемонстрировать небольшую благодарность.

– Что крестьяне! Мы народ подневольный, к тому же, у всех семьи. Скоро зима, а жить негде. До холодов новых изб не срубить, ребятишки помрут... Сам должен понимать, своя рубашка ближе к телу! Нам без барской заботы никак не прожить...

Крестьян понять было можно, но когда такая равнодушная неблагодарность касается лично тебя, да еще в тяжелый момент жизни, когда ты не можешь толком защититься, становится немного обидно. Чтобы прервать неприятный разговор, я спросил о другом:

– А что со Степаном, с казаком, с которым мы вас освобождали?

– Этого я сказать не могу. Видел его по первости здесь на селе, а куда потом девался, не знаю. Тут у нас, ты сам понимать должен, невесть, что делается. Пока убитых похоронили, раненные по избам лежат, больных много, не до твоего казака было, Наверное, уехал, что ему с мужиками делить.

– А как Иван Иванович?

– Его еще тогда в лесу убили, жалко, мужик он был справный, пятеро детишек сиротами остались, один другого меньше.

Мы почтили память организатора сопротивления несколькими секундами молчания, на большее, не было времени.

Потом я сказал то, что волновало меня:

– Гриша, мне очень нужна твоя помощь, помнишь, ты водил меня в лес к нечистым. Сможешь отвести? Мне обязательно нужно туда попасть!

Гривов ответил не сразу, а когда заговорил, голос у него был виноватый.

– Сейчас не смогу, извини... Сам знаешь, у меня семья, если узнают, что я с тобой знаюсь, головы не сносить не только мне. Ты покуда уходи в лес, пережди какое-то время, я как смогу незаметно отсюда уйти, сразу тебя отведу, куда захочешь.

Предложение оказалось интересное, но трудно выполнимое. Каким образом просидеть в осеннем лесу неопределенное время, Григорий не уточнил. Словно поняв о чем, я думаю, он торопливо продолжил:

– Тут в двух верстах в самой чаще на болоте, есть охитничья избушка, о ней мало кто знает. Там можно просидеть хоть до зимы, и никто не найдет. Лошадь я твою оседлал, она в сарае. Там же твое оружие, даже стрелы к луку удалось раздобыть, только не татарские, а русские, так что все готово можешь сразу ехать.

– Как это ехать, со мной же девушка, я без нее не поеду.

– Нельзя тебе девку с собой брать, только лишняя обуза. Оставь ее здесь, дай бог, может и останется в живых.

Гривов очень спешил, я его вполне понимал, он и так рисковал из-за меня семьей, и думать еще и малознакомой девушке не хотел. В его мужественности и порядочности я не сомневался, уже был случай убедиться, что он за человек, но я не мог себе позволить обречь на страшную смерть человеческое существо.

– Расскажи, как добраться до лесной избушки, и возвращайся к своим, – сказал я. – Я уж дальше как-нибудь сам справлюсь.

– Ты сам не найдешь, тебя хотя бы до тайной тропы проводить нужно. А покуда ты девку подымешь, растолкуешь, что к чему, слезы ей оботрешь, уходить будет поздно!

– Девушку не оставлю, – твердо сказал я. – Пока выводи лошадь, а я пошел за ней, мы быстро!

– Ну, воля твоя, – сердито сказал Григорий и даже ругнулся сквозь зубы, – я тебя предупредил! Наплачешься ты с ней!

Он исчез, а я бросился в избу. Ощупью добрался до лавки и поднял Марфу на ноги. Хорошо, что она легла спать полностью одетой, не пришлось впотьмах собирать ее платье.

– Что случилось? – сонным голосом спросила она.

– Марфа, просыпайся, уходим, нас хотят убить!

Удивительно, но она сразу же послушалась и пошла за мной, не задав ни одного, резонного в такой ситуации, вопроса. Мы вышли во двор и наткнулись на Полкана. Я только в этот момент вспомнил о нем и удивился, что он разрешил Гривову оседлать мою лошадь.

Гривов тоже показался, из пелены дождя, ведя под уздцы малорослого мохнатого скакуна.

– Ты поедешь в седле, – сказал я Марфе и помог ей взобраться на лошадь.

Я понимал, как Гривов нервничает и спешит, потому сразу же сказал, что мы готовы.

– Вот и ладно, – впервые с начала нашей встречи, он казался довольным, – пошли скорее!

Он пошел вперед, я следом и сразу же завяз в размокшей глине.

Мы миновали двор, вышли на зады усадьбы и целиной двинулись к сельской околице, Я был еще слаб, с трудом вытаскивал ноги из грязи, и только теперь понял, почему Григорий так упорно не хотел, чтобы мы брали с собой девушку. Он не надеялся, что я после ранения смогу идти пешком.

Мы шли уже минут двадцать.

Я совсем выбился из сил, но старался не замедлять шаг. Гривов догадался, что я на пределе и подал хороший совет:

– Держись за сбрую, будет легче идти.

Я вцепился в подпругу и скоро почувствовал, что так двигаться значительно удобнее. Лошадь безо всякой натуги несла на себе девушку и тащила меня.

– Ну, ты как? – спросил спаситель.

– Хорошо, – быстро между дыханием ответил я, стараясь, чтобы не было заметно, как я запыхался.

Наконец раскисшая пахота кончилась. Теперь идти стало гораздо легче и, постепенно, ко мне вернулось дыхание. Марфа за все время пути не произнесла ни слова, и только когда мы остановились на опушке леса, спросила, куда мы направляемся.

– В лесу есть избушка, – ответил я, – придется там спрятаться. Нас с тобой сегодня хотели сжечь прямо в доме.

– Потом поговорите, у вас еще будет время, – вмешался Гривов. – Мы сейчас на тропинке, идите по ней и никуда не сворачивайте. Когда дойдете до сросшейся березы, берите левее. Там начнется болото, идите по вешкам. Выйдите прямо к охотничьей избушке.

– Хорошо, – сказал я, хотя ничего хорошего во всем этом не видел. Было совершенно непонятно, каким образом можно ночью идти по тропинке, да еще увидеть сросшуюся березу, потом вешки в болоте. Однако это были уже наши проблемы. Гривов так торопился, что задерживать его и расспрашивать более подробно у меня не хватило духа. Судя по всему, он и так отчаянно рисковал.

– Все, прощайте, как только смогу приду, – сказал он и, не дождавшись благодарности и прощания, исчез в темноте.

Мы остались стоять на месте. Я не спешил трогаться в путь, отдыхал, и думал, как правильнее поступить, сразу идти, рискуя заблудиться, или остаться здесь, ждать рассвета и возможную погоню.

– Это кто был? – тихо спросила Марфа, наклоняясь в седле и пытаясь заглянуть мне в лицо.

– Один знакомый, – ответил я, намеренно не называя Гривова по имени. – Предупредил, что нас собираются убить.

– Кто, казаки?

– Нет, какой-то помещик по фамилии Кошкин. Не знаешь такого? Кажется, его зовут Афанасием.

– Кошкин, Кошкин, – задумчиво повторила Марфа, – кажется, у моей мачехи есть родичи Кошкины, но я никого из них не знаю.

Удивительно, но теперь говорила Марфа совсем не так как раньше, не тормозила на словах и больше не казалась отмороженной. Возможно экстремальная ситуация заставила ее мобилизоваться и помогла преодолеть последствия шока.

– Я тоже не знаю, кто может хотеть нашей смерти, – сказал я. – Враги у меня есть, но они не могли так быстро объявиться. Ясно одно, нас с тобой специально поселили вместе, чтобы разом убить.

– А тебе не страшно в лесу? – вдруг спросила девушка. – Здесь, наверное, дикие звери!

– Нам нужно опасаться двуногих зверей, они много опаснее. Ну, что попробуем не заблудиться? Полкан ты найдешь дорогу?

Пес ничего не ответил, но ткнулся головой в ноги, Я подумал, что если по этой тропинке ходили люди, он сможет найти дорогу по запаху. Притом у этой собаки оказалось столько талантов, что стоит им поверить еще раз.

– Полкан, вперед, – сказал я, – ищи избу.

Не знаю, что он понял из того, что я сказал, но протиснулся мимо меня и куда-то пошел, а конек без моей команды двинулся следом за ним. Направление они выбрали вглубь леса, что соответствовало азимуту, и я решил рискнуть, поверить их интуиции.

Под деревьями дождь не чувствовался так, как на открытом месте но лес уже достаточно промок и невидимые в темноте мокрые ветки все время хлестали по лицу, и наша одежда промокла окончательно. К тому же я все спотыкался о поваленные стволы, и пару раз не удержался на ногах и упал. После недавнего напряжения, тело остыло и меня лихорадило. Так что ночка выдалась не самая удачная.

– Мы скоро придем? – спросила Марфа, когда я упал в третий раз, с трудом поднялся на ноги и с проклятиями перелез через осклизлый ствол лежащего поперек тропы толстого дерева.

Вопрос был, что называется, хороший и главное в тему. Кругом такая темень, что не видно ни зги, идем мы неизвестно куда, сплошной непролазный лес, лошадь уперлась и не желает перескакивать через невидимое препятствие, я с трудом передвигаю ноги. Самое время и место для точных прогнозов.

– Скоро, уже почти дошли, – ответил я, чтобы не отвлекаться на бессмысленные разговоры. – Вон там впереди под кустом нам готов и стол, и дом.

– А я ничего не вижу, – честно призналась Марфа.

Я тоже ничего не видел, и это начинало меня пугать. Судя по времени, что мы блуждали по лесу, две версты мы уже давно прошли. Конечно, никаких сросшихся берез я не увидел.

– Полкан, – позвал я, садясь отдохнуть.

Пес возник из темноты. Похоже, что он тоже измучился, во всяком случае, дышал тяжело, обдавая меня, горячи собачьим дыханием.

– Посиди, – предложил я, – лучше здесь дождаться рассвета.

– Ты же сказал, что мы уже дошли, – вместо собаки обижено откликнулась девушка.

– Я пошутил, ты же сама слышала, что нам нужно будет идти через болото. Если мы собьемся с пути, то утонем.

– Можно я слезу с лошади, а то мне холодно, – пожаловалась Марфа.

– Лучше сиди, здесь еще холоднее.

Девушка пробормотала что-то невразумительное и довольно долго молчала, потом заговорила просительно и смущенно:

– Лучше я постою, а то у меня сильно болит сзади, и я себе все ноги растерла.

Этого я не учел. Новички в джигитовке, пока не привыкнут к седлу, обычно так растирают ноги, и обивают ягодицы, что потом долго не могут ходить.

– Ты раньше не ездила верхом? – спросил я, снимая девушку с лошади.

– Нет, конечно, это ведь не женское дело.

Стоять на одном месте в темноте, под холодным дождем оказалось еще хуже, чем спотыкаться и падать. Голые ноги, обутые в пашни застыли так, что казалось холод, добирается до костей. Мокрая материя прилипла к телу, и по ногам периодически стекали вниз ледяные ручейки. Короче говоря, романтика преодоления трудностей была представлена в полном объеме.

Наш пес какое-то время смирно сидел на месте, потом это ему надоело, и он начал стимулировать нас к действиям. Сначала Полкан куда-то ушел, когда вернулся, начал тихонько потявкивать и толкать меня носом.

– Ну, что тебе неймется? – спросил я.

Вместо членораздельного ответа, он схватил зубами за край кожуха и потянул меня за собой.

– Что это он? – спросила девушка, дробно стуча зубами.

– Зовет куда-то. Может рядом избушка...

– Давай пойдем, а то совсем застудимся, – попросила Марфа.

Я подумал и решил рискнуть.

– Ладно, веди, – сказал я собаке.

Я посоветовал спутнице крепче держаться за сбрую, взял лошадь под уздцы и пошел следом за Полканом. Увы, он тотчас исчез из виду, и я вынужден был остановиться. Пришлось довериться лошади. Я отпустил поводья и взялся за высокую луку седла. Коняга, будто этого только и ждала, резво пошла неведомо куда. Теперь с одной стороны лошади шла Марфа, с другой я.

– Крепче держись, – попросил я девушку, – если что, сразу кричи, а то потеряешься. На ходу я немного согрелся. Однако ненадолго – мы свернули с тропы и ноги по колено погрузились в холодную воду.

– Ой, здесь вода, – пожаловалась Марфа. – Глубоко!

– Наверное, это уже болото, значит, скоро дойдем, – бодро ответил я.

Глубина все увеличивалась, вода уже доходила мне до середины бедра, но лошадь почему-то не останавливалась и уверенно шла дальше. Несколько раз я проваливался в ямы, но сумел удержать луку седла, и лошадь меня из них вытаскивала. Хорошо еще, дно было не слишком вязкое, а то бы нам пришлось совсем тяжко. В голову невольно лезли мысли о бездонных болотных топях и прочие гадости. Марфа не жаловалась, да и я молчал, чтобы голосом не выдать тревогу. Теперь, когда мы уже оказались на болоте, обратного пути не было.

Где-то впереди, как мне показалось, довольно далеко от нас, призывно тявкнул Полкан. Лошадь заржала в ответ и пошла быстрее, так что теперь мы еле успевали за ней. Скоро идти стало легче, и я отметил, что уровень воды понижается. Наконец под ногами перестало чавкать, и мы оказались на земной тверди.

Ночь кончалась. Светало, и теперь уже можно было разглядеть траву под ногами, коня и сидящего на задних лапах Полкана. Он, видимо, уже отряхнулся, потому что шерсть не липла к телу, а торчала в разные стороны. Марфа, как только мы остановились, сразу же опустилась на корточки и застыла в нелепой позе, упершись ладонями в землю.

Я смог устоять на ногах и не последовал ее соблазнительному примеру. Ноги тряслись, в глазах все плыло, и самое правильное было бы просто лечь на сырую землю и умереть.

– Я сейчас, только отдохну немного, – виновато, сказала девушка.

– Хорошо, отдыхай, – машинально, согласился я и побрел осматривать место, куда нас занесла судьба. Похоже, что это был какой-то небольшой болотный островок, густо заросший кустарником. Пока никакой охотничьей избушки видно не было, и я испугался, что мы не туда попали. Впрочем, было еще слишком темно. Низкие темные тучи неохотно пропускали утренний свет.

Я вернулся к нашей компании, и только подходя к ним, увидел в стороне невысокое строение с односкатной крышей.

– Изба! – радостно сообщил я девушке. – Вставай! Пошли!

Она медленно подняла голову, посмотрела на нашу новую обитель, и вяло кивнула. Похоже, что сил у Марфы не осталось даже для радости.

Конечно, жилье без огня и тепла, много не стоило, тем более что дождь неожиданно кончился. Однако все лучше, быть под крышей, чем сидеть на мокрой холодной земле. Я разнуздал спешно лошадь, схватил девушку за руку и потащил в избушку.

Потащил, будет слишком сильно сказано, скорее, помог подняться и добрести до входной двери. Она, как и большинство подобных дверей на Руси, была не заперта, а подперта колышком. Я отбросил его ногой, распахнул дверь, и мы вошли внутрь. Пахнуло сыростью и гнилым деревом. Здесь было темно, как в погребе и сначала я ничего не разглядел. Однако, зная, как строятся подобные хижины, без труда нащупал лавку и усадил девушку.

– Раздевайся, скорее, – трясущимися губами сказал я. – Снимай с себя все.

Сам же вытащил из-за пазухи просмоленный мешочек с огнивом и осторожно достал из него трут. Трут, как средство для разжигания огня и остановки кровотечения почти до середины девятнадцатого века находил самое обширное применение. Срезанный полукруглый нарост на дубе или ясене очищается от верхней твердой корки, из внутренней массы берется верхний слой бурого цвета, который вываривается в воде с золой или прямо разминается руками и колотушками, после чего пропитывается раствором селитры. Такой трут легко начинает тлеть от искры, получающейся при ударе огнива о кремень.

Я убедился, что огневой инструмент не промок и положил его на место. Все равно для разведения огня были нужны сухие лучинки, которых у нас не было. Постепенно глаза привыкали к темноте и начали различать отдельные детали убранства избушки. Их оказалось всего четыре: глиняный очаг, стол и пара лавок. На одной из них, скорчившись, сидела Марфа.

– Тебе нужно раздеться, а то простудишься и заболеешь, – сказал я, однако девушка даже не подняла голову. Похоже, что ее жизненные ресурсы подошли к концу. Пришлось пересиливать свою слабость и браться за нее. Первым делом я начал стягивать с ее ног сапоги. Они были скользкие, размокли в воде и так пристали к икрам, что стащить их оказалось очень трудно. Марфе было больно, она вскрикивала и цеплялась руками за лавку, но все равно съезжала с нее от моих неловких усилий. После долгой возни, я все-таки с сапогами справился. Остальную мокрую одежду снять оказалось значительно легче.

Раздев девушку, я разделся сам. Никакой сексуальной подоплеки под этим вынужденным раздеванием не было: нашу одежду нужно было хотя бы выжать и попытаться просушить.

Движение и усилия немного согрели. Во всяком случае, мне стало теплее. Марфа же, кажется, ничего кроме муки не испытала. Она как и прежде сидела, сжавшись комочком и опустив плечи. Нужно было ее хоть чем-то разогреть, однако пока сделать это было нечем. Пришлось применить народный метод отогревания обмороженных.

Я повалил девушку на лавку, иначе это действие было не назвать, уложил на живот и начал растирать ей тело руками. У нее была такая мокрая и холодная кожа, что я заподозрил переохлаждение.

В таких случая, сколько я помнил из практики спасения людей замерзших в холодной воде, был необходим внешний источник тепла. Лучше пара костров, на худой конец теплые человеческие тела. Из всего необходимого, у меня было только собственное тело, не очень для такого применения, подходящее. Я и сам был мокрый и холодный как лягушка.

Тер я Марфу сверху донизу, круговыми движениями ладоней от головы, до пяток. Когда ее спина и ноги под моими ладонями высохли и уже не казались ледяными, перевернул девушку на спину. Она лежала вытянувшись, крепко зажмурив глаза. Похоже, от моих рук ей было больно, но протестовать или отстраняться, не хватало сил.

От усилий я немного согрелся, во всяком случае, наружная дрожь ушла куда-то внутрь. Не отогревались только ноги, но это были частности. Все это время, мы с ней не разговаривали, было не до того. Похоже, что и Марфа немного отошла. Во всяком случае, она открыла глаз и, не поднимая головы, наблюдала, что я с ней вытворяю. Теперь, по-хорошему, нам нужно было лечь вместе, обняться и так отогреваться. Однако я поймал себя на том, что уже ощущаю под ладонями, не просто человеческое тело, а тело женское, причем желанное, и невольно, дольше чем нужно, задерживаюсь на его отдельных местах, уделяя им больше внимания, чем другим. Потому пойти на такой радикальный обогрев как тесные объятия, не рискнул.

– Ну, как ты, согрелась? – спросил я, оставляя в покое девичью грудь.

– Да, спасибо тебе, – ответила она.

– Теперь нужно затопить очаг и высушить одежду. Теперь ты сама разминайся, а я пойду выжму платье.

Я выскочил наружу как был – голым. Уже совсем рассвело. Дождя пока не было, но день обещал быть таким же сереньким и холодным как предыдущий. В средней полосе такое бывает весной и ранней осенью, когда вдруг кончается тепло, и несколько дней подряд стоят холода. Лошадь со всей поклажей, которую на нее нагрузил Гривов, и которую я еще не успел осмотреть, мирно щипала траву. Полкана видно не было, он опять куда-то исчез. Ежась от холодного ветра, я принялся выкручивать наши тряпки. Потом развесил их возле избушки на кустах.

Наше жилье как изнутри, так и снаружи, выглядело маленьким, примитивным и заброшенным. Избушка была примерно три на два с половиной метра, с односкатной крышей, обложенной дерном. Невдалеке оказалось еще одно такое же жилище. Из его дверей на меня с интересом смотрел Полкан.

Заниматься собакой времени не было. Пока я выжимал и развешивал одежду, опять замерз. Потому, сняв со спины лошадки вьюк, бегом вернулся в хижину. Марфа свернувшись клубком и зажав сложенные лодочкой руки между бедер, лежала на боку. Теперь, когда рассвело, я старался на нее не смотреть. Не из скромности или добропорядочности, а оберегая собственную нервную систему от ненужных волнений.

– Пока нет дождя, пусть платье сохнет на ветру, – сказал я, опуская на стол два вьючных мешка. – Сейчас посмотрю, что у нас есть...

Девушка ничего не ответила.

Я развязал веревки. Из одного мешка торчал эфес моей сабли. В нем же я нашел свою переметную суму и остальное оружие: драгоценный трофейный саадак с луком и колчаном.

Еще Гривов каким-то образом смог раздобыть мне два десятка русских стрел и пополнил ими пустой колчан.

Во втором мешке оказалась пшеничная крупа крупного помола и мешочек с солью. Какое-то время на этой еде мы могли продержаться.

– Что там? – спросила девушка. Похоже, что вместе с теплом к ней вернулся интерес к жизни.

– Крупа и оружие, – ответил я. – Сейчас расщеплю одну стрелу на лучины и попробую развести огонь.

Как ни жалко мне было лишаться стрелы, необходимой для обороны и охоты, другого выхода не было. Никакого сухого топлива, способного загореться от тлеющего трута, тут найти было невозможно.

– Пойду собирать хворост, – сказал я, по-прежнему не глядя на девушку.

– Я тебе помогу, – вдруг сказала она, вставая с лавки.

– Не нужно, снаружи слишком холодно. Ты лучше посмотри, в каком горшке можно сварить кашу, – сказал я, разглядев под Марфиной лавкой несколько закопченных глиняных горшков.

– Хорошо, – тотчас согласилась она. – Только ты быстрее, а то мне здесь одной страшно.

– Страшно? Да здесь же кроме нас с тобой нет ни одной живой души!

– Все равно страшно, – ответила она, наклоняясь, что бы вытащить из-под лавки горшок.

Я посмотрел на нее сзади, схватил со стола кинжал и стремглав выскочил наружу.