– Любой механизм, чем он проще, тем функциональнее, – перевел разговор в другую плоскость собеседник.

У меня было достаточно доводов против такой упрощенной концепции, но попусту спорить не хотелось, да и дорога не позволяла расслабляться. – Нам нужно зайти в хозяйственный магазин, без специального оборудования мы не сможем попасть в тот дом, – сказал я, когда мы въехали в очередной подмосковный город.

– Ох, извините, но я в спешке забыл наш список, – повинился Гутмахер.

– Ничего страшного, разберемся на месте.

Однако, сразу «разобраться» нам не удалось. Приспособления, чтобы проникать в чужие дома, в хозяйственных магазинах не продавались, пришлось «комбинировать» из имеющихся товаров. В конце концов, после нескольких попыток нам удалось подобрать необходимую оснастку. Я вбухал довольно много денег в инструменты, но зато можно было не опасаться застрять перед железными дверями или оконной решеткой. Теперь у нас была даже такая редкость, как аккумуляторная «болгарка» с несколькими отрезными кругами для металла.

Пока я занимался покупками, Аарон Моисеевич сторожил наш «Москвич». Слесарные инструменты его как «теоретика» не интересовали.

– Ну что, поехали на «объект»? – спросил я, разместив в багажнике очередную партию приспособлений.

– А не рано, ведь еще совсем светло? – замявшись, спросил Гутмахер. – Может быть, сначала где-нибудь перекусим?

Про еду за треволнениями побега я забыл и только после напоминания почувствовал, что тоже голоден.

– Действительно, что это я. Давайте где-нибудь пообедаем.

Выбирать в маленьком городке было особенно не из чего, и мы зашли в первую попавшуюся на пути кафешку. Обеденное время уже миновало, было около четырех часов пополудни, и в точке общественного питания нас, похоже, не ждали. Однако, шелест купюр помог персоналу преодолеть генетическую ненависть к посетителям, и после небольшого торга нас всё-таки накормили.

В столовой было почти чисто и тепло, торопиться нам было некуда, и мы засиделись: после еды пили на десерт плохой кофе и курили.

– Вам не страшно ночью лезть в чужой дом, да ещё с такой плохой репутацией? – спросил меня Гутмахер.

– Не знаю, пожалуй, страшно, только что делать, коли нужно. Да и знаете ли, когда втягиваешься в «активную жизнь», это начинает нравиться. Я два месяца просидел дома, и это меня начало утомлять. Правда, бегать от милиции большой радости нет, но…

Что «но», я сказать не успел. Скрипнула входная дверь, я машинально обернулся, и слова застряли у меня, как говорится, в горле. В столовую вошла Ольга Глебовна Дубова. Вид у нее был сосредоточенный и отрешенный. Не глядя по сторонам, она села за столик возле двери. В столовой, кроме двух официанток, болтавших в углу зала, были только мы с Гутмахером, и удивительно, что она меня не заметила.

– Извините, пожалуйста, я сейчас, – сказал я Аарону Моисеевичу и, выбравшись из-за стола, подошел к девушке.

Придумать какую-нибудь шутку я не успел, а потому просто сел напротив нее. Ольга вздрогнула, подняла на меня глаза и, почему-то не удивившись, слабо улыбнулась.

– Оля, в чем дело, как ты сюда попала?

– Поесть зашла, а вообще-то, я тебя разыскиваю.

– Меня! – поразился я. – Ты это серьезно? Тогда почему здесь, а не на Красной площади или на Канарах?

– Потому, что там тебе делать нечего, а где-то здесь ты должен был обязательно появиться. На тебя в доме Дмитриева устроили засаду.

Меня такая осведомленность о моих планах, мягко говоря, насторожила, и я не нашел ничего лучшего, чем задать дурацкий вопрос:

– А если я там не появлюсь?

– Должен появиться, раз тебя там будут ждать.

Рациональное зерно в такой логике было, только неясно, какое.

Я даже подумал, что об этом стоит поразмыслить на досуге.

– А почему ты не у Круговых?

– С этими гадами покончено, – сердито нахмурив брови, сообщила девушка. – Слушай, а почему ты в меня не влюбился?

– Не знаю, – честно признался я. – Может быть, не успел или не могу забыть жену. Потом, ты увлеклась Андреем, и мне показалось, что это всерьез и надолго.

– Мне тоже, – грустно подтвердила девушка. – Кто же мог подумать, что он такой жлоб и скопидом.

– Оленька, не говори загадками, – взмолился я. – Что произошло?

– Да, собственно ничего особенного. Когда ты уехал, эти гады начали между собой шушукаться. Я сначала не придала значения, а потом «мамусик» мне объяснила, что они тебя подставили, чтобы выгородить своего Андрюшу.

– А ты этого сразу не поняла?

– В том-то и дело, что нет. До меня дошло, когда Валентина стала меня просвещать, что мы должны думать только о своей семье, и если я собираюсь быть Андрею верной женой, то должна забыть своих родственников, ну и тому подобную муть. Я сначала не придала значения, а потом стала подслушивать…

– Подслушивать нехорошо, – машинально сказал я.

– Ага, нехорошо! Мне что, нужно было уши себе затыкать? Знаешь, как они стали орать, когда ты пропал с их гребанной машиной! Ты ее, кстати, куда дел?

– Продал, – соврал я.

– Правильно сделал. Так вот, когда ты пропал, все про них и выяснилось. Так мало того, что они тебя проклинали, они сначала поливали друг друга, а потом принялись за меня. Мол, у нас семья жуликов, и я не достойна быть женой их сыночка. Валька вообще сказала, что мы люди разного круга. Ну, я им и выдала, чтобы моих родственников не оскорбляли!

– Откуда они знают твоих родственников? – удивился я.

– Ну, ты, Леш, и тупой, ты же мой двоюродный брат!

– А, в этом смысле…

– Ну, сам понимаешь, слово за слово, в общем, поругались.

– Так тебя, что, выгнали из дома?

– Ага, выгнали! Наоборот, они меня в заложницы взяли!

– Как это в заложницы?!

– А вот так! Я, правда, сама немного виновата, ляпнула папашке, Витамину Онанизмовичу, что он за месяц взяток берет больше, чем стоит их гребанная машина. Леш, ей Богу, не вру, мне Андрей хвастался, какой у него папаня крутой. Правда, видать, глаза колет, они после моих слов совсем озверели и взяли меня в заложницы.

– Что, так и сказали, что берут в заложницы?

– В том-то и дело, что сказали, а потом заперли в комнате на втором этаже. Мол, если ты им машину не вернешь, то они меня тебе будут по частям возвращать. Ну, скажи, не козлы они после этого?

– Так ты от них после этого сбежала?

– Ну, не сразу… После того, как они меня целый день голодом проморили.

– Ольга, ты героиня! Как только тебе удалось спуститься с такой высоты?

– Это как раз легко. Связала простыни и по ним слезла.

– Они тебя что, не охраняли?

– Как это не охраняли! Очень даже охраняли, у них же во всем доме сигнализация.

– Ничего не понимаю, так как тебе удалось сбежать?

– Убежала, пока они пожар тушили.

– Ты можешь толком говорить, какой еще пожар? – начал сердиться я на ее бестолковый рассказ.

– Леш, а что это с тобой за мужик, по-моему, очень даже импозантный. Он кто, грек?

– Еврей. И остынь, он тебе в дедушки годится.

– Ну, не скажи, евреи, говорят, хорошие любовники. Так вот, когда я окно открыла, то зазвенела их гребанная сигнализация. Тогда я залезла на подоконник и в комнату гранату бросила, а сама, пока она еще не взорвалась, быстренько спустилась.

– Ты в своем уме? Какая еще граната?!

– Леш, ты только не обижайся, я ее у тебя из сумки взяла. Ну, ту, немецкую, вторую.

– Так! А ты случайно никого не убила? Ты говори, не стесняйся!

– Леш, ты что, на самом деле, я что, дура, что ли? Я сначала собрала на кровать со всей комнаты тряпки и подушки, сделала из них гнездышко, это, чтобы осколки не разлетелись, и только потом бросила. Это, наверное, из-за тряпок пожар и начался…

– Большой пожар? – ласковым голосом поинтересовался я.

– Почем я знаю, когда рвануло, я на землю упала а потом припустилась бежать…

– Тогда откуда ты знаешь, что начался пожар?

– Так, с дороги же было видно, я ведь пешком шла, оглядывалась…

– А откуда ты узнала, что на меня будет засада?

– Это еще раньше, пока меня не заперли, Витамин своим друзьям звонил, а Андрюша им объяснял, куда ты подойти должен… Ну, правда, Леш, что это за мужик?

– Сейчас познакомишься, – пообещал я. – Девушка, – окликнул я официантку, – принесите, пожалуйста этой барышне, того же, что и нам, и еще два кофе. Пересаживайся к нам, – позвал я Ольгу.

Мы подошли к нашему столику, за которым сидел изнывающий от любопытства Гутмахер.

– Познакомьтесь, Аарон Моисеевич, это моя подельница…

– Оля, – скромно представилась террористка.

Гутмахер резво вскочил на старые ножки и галантно поклонился.

– Вы помните песенку Утесова про прекрасную маркизу? – продолжил я.

Гутмахер утвердительно кивнул головой.

– Оленька мне ее сейчас как раз исполнила.

– Врет он все, то есть, в смысле шутит, ничего я ему не пела. А что это за песенка? – заинтересовалась девушка, – я такой не знаю.

– Это естественно, ведь вы такая юная, а это седая старина! – заюлил Гутмахер. – Я вам как-нибудь непременно её спою…

– Если выживите после общения с этой хулиганкой, – перебил я новоявленного жуира.

– Между прочим, Оля говорит, что на нас в доме Дмитриева устроена засада.

– Да, да, конечно, конечно, какая прелесть! – сладко заулыбался старый хрен.

– Это кто хулиганка! Я вам, можно сказать, жизнь спасла! – возмутилась Ольга.

– В чем вы видите прелесть? – не отвечая девушке, поинтересовался я у Гутмахера.

Однако, никто из нас не успел ответить на взаимно поставленные вопросы, к столику подплыла официантка с едой для голодной девицы и прервала наши дебаты. Ольга, игриво улыбнувшись, набросилась на пищу, не переставая строить глазки Аарону Моисеевичу. Он, умильно поглядывая на нее и от полноты чувств пытался сдвинуть к ее тарелкам все наличествующие на столе специи. Возможно, я чего-то недопонимал, но, похоже, у моих «коллег» внезапно начали складываться «отношения». Я по-новому взглянул на Гутмахера. На Ромео он явно не тянул, но в молодежной куртке со стянутой в хвостик пегой гривой выглядел действительно «импозантно»: то ли тинэйджером-перестарком, то ли фиг его знает кем. Однако, никак не пенсионером. То, что у него был шарм, и смотрелся он мужественно, я не мог не признать. Правда, не в сравнении с моей блудливой юницей. Все-таки свежесть юности, нежная кожа и блестящие глазки в любовных игрищах, по моему разумению, стоят больше, чем героическая старость. Оля, между тем, не забывая об «изящных манерах», сметала все, что было возможно разжевать, одновременно продолжая пытаться оставаться нежным, романтическим созданием. Мы с Гутмахером, любуясь ею, молча допивали кофе.

– Что-нибудь еще хочешь? – риторически поинтересовался я, когда девушка, откинувшись на спинку стула, отодвинула от себя последнюю опустевшую тарелку.

– Что ты, что ты! – засмущавшись, ответила она, тупя глазки. – Я сыта, если только еще немножко сладкого…

– Официантка! – неожиданно пронзительно, так, что я невольно вздрогнул, закричал Гутмахер. – Шампанского, фруктов и торт!

– А Оля, того, случайно не лопнет? – совершенно не романтично полюбопытствовал я.

– Извините, Алексей! Я считал вас интеллигентным человеком, но, вероятно, я ошибся! – взвился старый пижон.

– Если бы ты пережил то, что пережила я! – вмешалась в разговор Ольга.

– Да ради Бога, пусть съест хоть два торта, я только боялся, что она лопнет и всех обрызгает! – проигнорировав Ольгину декларацию, ответил я Аарону Моисеевичу. – Только помните, что мы приехали сюда не устраивать встречу двух одиноких сердец, и нам нужно быстрее сматываться, пока «темные силы» нас не застукали.

– Так будете еще заказывать или как? – поинтересовалась недовольная официантка, отвлекшись от беседы с напарницей. – Спиртного не подаем, а из фруктов есть только яблоки…

– Спасибо, больше ничего не нужно, сколько с нас? – ответил я за всех.

– Двести шестьдесят семь рублей, – сказала официантка.

– Ни фига себе! – поразился я.

– У нас ресторан высшей категории! – с легким прозрением к моей проявившейся финансовой несостоятельности произнесла служительница общественного питания.

– Так и я о том же.

– Действительно, здесь все ужасно дорого, – согласился со мной Гутмахер, наблюдая, как я расплачиваюсь.

– Даже и не знал, что еще существуют такие цены, – признался я, когда мы вышли наружу. – За такие деньги в Москве можно выпить от силы две чашечки кофе.

– Да? А я подумал, что это дорого.

– Ну, и куда мы теперь поедем? – наконец нарушила молчание обиженная Ольга.

Вопрос был, что называется, «интересный». До ее явления я планировал сначала посетить дом Поэта, а после этого тихонько удалиться в далекую провинцию, в город Загорск, где, цитируя поэта Иосифа Бродского: «и от Цезаря далеко, и от вьюги… лебезить не нужно, трусить, торопиться», и там переждать пик активности розысков. Однако, предполагаемая засада и состояние дорог кардинально нарушили все планы.

– Может быть, поищем какой-нибудь пансионат или гостиницу? – не очень уверенно предложил я.

– Опять пансионат! – возмутилась Ольга. – Тебе что, того раза было мало?

– Давайте все-таки сначала проверим тот дом, а потом поедем ко мне на дачу, – неожиданно предложил Гутмахер.

– Ничего не получится, в доме нас ждет засада, – сказал я и передал ему рассказ Ольги о ее последних подвигах и агентурных открытиях.

– Ну, такую засаду убрать несложно, – задумчиво сказал Аарон Моисеевич. – Позвоните вашему знакомому и скажите, что знаете, что вас там ждут. А пока поехали ко мне. Дачка у меня зимняя, там есть банька, да и ехать отсюда недалеко.

– Ой, хочу на дачу! – завизжала девушка. – Хочу в баньку!

– А мы сможем туда добраться по такому снегу? – засомневался я в возможностях нашего «Москвича».

– Наверное, сможем. Впрочем, что мы теряем, – сказал Гутмахер.

– Тем более, что едем на «Москвиче», – не без сарказма подытожил я разговор. – Ладно, только я сначала позвоню! Давайте ваш телефон.

– Звони лучше с моего, – предложила Ольга, у меня в памяти есть все их номера.

Сначала я попытался связаться с дачей Круговых. Трубку там никто не взял.

Потом позвонил Андрею. Его телефон оказался недоступен.

– Что они там, все вымерли, – ругнулся я и вызвал самого папеньку.

Он откликнулся тотчас, как будто держал трубку в руке. Он истерично закричал, даже не дав мне представиться.

– Ты, тварь, сволочь! Ты знаешь, что наделала?!

Он решил, что ему звонит Ольга, и так выказывал свое отношение к ее недавнему поступку. Пришлось его разочаровать.

– Здравствуйте, Вениамин Ананьевич, – вежливо поздоровался я, – как поживаете?

– А это ты, – сразу узнал он мой голос. – Хочешь позлорадствовать?

– В каком смысле? – начал говорить я и вспомнил, что у них на даче был пожар. – Вы о пожаре? Надеюсь, все обошлось? Потушили?

– Потушили, только Андрей погиб, – сказал он потухшим голосом.

– То есть как погиб? – невольно воскликнул я. – Вы это серьезно?

– Серьезней не бывает. Вам с той маленькой сучкой теперь не жить. Я не я буду, если вас не достану!

Угроза прозвучала серьезно, но меня заинтересовало другое:

– Как это случилось?

– На него упала горящая балка. Мой сынок, – проскрипел голос безутешного отца, и из его горла вырвалось сдавленное рыдание.

– Вы что, не успели уйти из дома? – спросил я, с трудом представляя, что молодого здорового парня больше нет в живых.

– Нет, он спасал наше имущество. Запомни, Андрей был моим единственным сыном! Ты это понимаешь?!

– Примите мои соболезнования.

– Какие соболезнования, что там случилось? – вцепилась мне в рукав Дубова.

– Погоди, – оттолкнул я ее, – потом расскажу,

– Это ты и твоя сестра во всем виноваты! Если вы не вернете машину, то я не знаю, что с вами сделаю!

Было похоже, что несчастье так и не смягчило суровое сердце милицейского чиновника. Градус моего сочувствия тотчас опустился до точки замерзания, и я заговорил о деле:

– Думаю, что мы теперь с вами в расчете. Я сейчас звоню по поводу засады, которую вы нам устроили. Ольга меня о ней предупредила, так что не рассчитывайте на скорую встречу.

– Она с тобой? – спросил Кругов.

– Со мной.

– Дай ей трубку.

– Тебя Ананьевич, – сказал я Ольге, протягивая телефон. – Андрей погиб.

– Как погиб? – растеряно спросила она – Андрей?!

Что услышала девушка от своего несостоявшегося тестя, я не знаю. Но появившиеся на ее глазах слезы так и не успели пролиться. Мы с Гутмахером слышали только то, что говорила она. Она долго молча слушала монолог безутешного отца, потом гневно топнула ногой:

– Так вам и надо!

Потом лицо ее вспыхнуло:

– Вы сами во всем виноваты, не нужно было за мной подглядывать в ванной и лезть ко мне под юбку!

О таких интимных подробностях ее отношений с Вениамином Ананьевичем она мне ничего не говорила. Кончился их разговор ее короткой фразой:

– Сами вы будьте прокляты! – воскликнула Ольга и свирепо нажала кнопку отбоя. Потом добавила, уже обращаясь к нам:

– Есть все-таки Бог и справедливость!

– Объясните мне, кто погиб, и что случилось? – взмолился Гутмахер.

– Погиб наш участковый инспектор, тот, у которого мы с Олей были на даче. Спасал во время пожара имущество, и его придавило горящей балкой, – достаточно абстрактно, чтобы не входить в интимные подробности Олиных половых подвигов, ответил я.

– А какое отношение все это имеет к засаде?

– К сожалению, самое прямое, это его отец устроил на меня засаду.

Рассказывать обо всех подозрениях, которые появились у меня относительно роли покойного Андрея и его семейства в нашем деле, я не стал – хотя они и были весьма основательные.

Теперь, задним умом, я сам удивлялся своей наивности и ловкости, с которой участковый сумел втереться в доверие и попасть ко мне в дом. Видимо, только предосторожность со спрятанной саблей, которую он так и не сумел найти в квартире, отсрочила грустный для меня финал.

– Мне это семейство заочно не нравится, – ска-зал Гутмахер с излишним пылом.

О ванной, в которую, судя по контексту разговора, подглядывал Олин собеседник и его интересе к ее юбке, Гутмахер ничего не спросил, хотя, как я мог догадаться, это его заинтересовала больше всего.

– Значит, теперь на нас, кроме убийств и бандитизма, висит еще поджог со смертельным исходом, – сказал я Ольге. – Придется несколько дней отсидеться. Ладно, поехали на вашу дачу.

– Да, да, – обрадовался Аарон Моисеевич, – поехали, это совсем недалеко!

Насчет того, что ехать недалеко, Аарон Моисеевич явно погорячился. Ехать пришлось очень далеко. Единственное, что нам способствовало, это отсутствие машин на дорогах. Впрочем, долгий путь моих спутников не утомлял. Они, не сговариваясь, забрались на заднее сидение и вели за моей спиной негромкий, но очень содержательный разговор. Обсуждалась одна, но животрепещущая тема: внешность «Олюшки». Тон задавала сама владелица этой внешности. Она, скажем, заявляла: «Ну, что вы, я же толстая!». После чего Аарон Моисеевич начинал монолог, в котором красочно и ярко иллюстрировалась мысль, что «Олюшка» отнюдь не толстая, а самая что ни есть прекрасная и совершенная. После того, как одна деталь ее внешности оказывалась освещенной, мои соратники переходили к другому параметру, и все начиналось сызнова.

Правду, говоря, за те три часа, что мы добирались до дачи Гутмахера, собеседники не рассмотрели и четверти замечательных качеств девушки. Я в разговор не вмешивался, слушал в пол-уха и меланхолично размышлял о человеческих несовершенствах. Молодой Андрей Кругов в любви мог проявлять себя только в действии, а пожилой Аарон Гутмахер – в словах. Еще меня немного напрягало то, что «Олюшка» так быстро утешилась, что ни разу не помянула своего недавнего возлюбленного. Впрочем, судить ее у меня не было никаких оснований. То, чем нас будут вспоминать после смерти, зависит исключительно от нас самих, и в нашей воле оставлять после себя хорошую или дурную память. Как говорили римляне: «de mortuis aut bene, aut nihil» – «о мертвых хорошо или ничего». Ольга ничего и не говорила о своем недавнем возлюбленном.

Наконец мне пришлось прервать замечательно интересный разговор, который велся на заднем сиденье.

– Простите, Аарон Моисеевич, что я вас перебиваю, но если бы вы соблаговолили подсказать, куда ехать дальше, я был бы вам весьма благодарен, – съехидничал я, когда после остановки машины на темном ночном развилке никто из пассажиров не обратил на это внимания.

– Поезжайте направо, – кратко распорядился распалившийся старикан, не теряя нити разговора «со своей прекрасной спутницей». Говорил же он ей совершенно безотлагательные вещи:

– Когда сегодня в ресторане я увидел цвет ваших дивных глаз, то был совершенно ошеломлен! Как бы я был счастлив увидеть ваши детские фотографии!

Девушка явно никогда не слышала от своих ровесников таких изысканных комплиментов и только тихонько попискивала в ответ. Я вздохнул и повернул направо. На мое счастье, эта дорога оказалась хорошо укатана, и до поселка я добрался без осложнений.

– Простите, что опять вмешиваюсь, но здесь снова развилка, – опять прервал я очередной патетический монолог пегого Ромео.

Гутмахер замолчал на полуслове, извинился перед Олей за мою бестактность и начал руководить движением. «Дачка» Гутмахера располагалась в обжитом месте и скрывалась за высоким кирпичным забором. Я остановился возле мощных железных ворот.

– У вас здесь, случайно, не филиал Зимнего дворца? – поинтересовался я, разглядывая кованное старинное великолепие.

– Какой там дворец, обычный сельский дом, – небрежно ответил хозяин, но в его голосе проскользнули хорошо скрытые нотки гордости.

– А ворота у вас открываются автоматически? – вновь спросил я.

– Ой, какая прелесть! – томно встряла в разговор растленная комплиментами юная чаровница. – Вы что, здесь живете?!

– В основном я живу в Москве, а тут бываю наездами, – ответил Гутмахер сначала даме и только после этого повернулся ко мне. – Вы, Алеша, не выходите из машины, я сам открою.

Аарон Моисеевич чертом выскочил из салона и упругим, молодым шагом направился к воротам. Однако, открыть тяжелые кованые створки оказалось не так-то просто, и мне все-таки пришлось ему помочь. Дома от ворот было не разглядеть, но то, что дачка располагалась не на сакраментальных шести сотках, было понятно с первого взгляда…

Снег во дворе был глубоким, но я не стал усложнять себе жизнь и браться за лопату, оставив на завтра все проблемы по расчистке дороги. Я сдал машину на несколько метров назад и рванул с места, на инерции преодолевая сопротивление белой массы. Завывая мотором, проехал как можно глубже во двор.

– У вас такой большой участок? – поинтересовался я, вглядываясь в темную массу здания, отстоящего от ворот метров на пятьдесят.

– Это старая дача, еще дореволюционная, раньше участки были больше, чем в советское время, – ответил хозяин, одновременно помогая даме выйти из автомобиля.

Я заглушил двигатель, и мы втроем двинулись в сторону дома, почти по колено проваливаясь в мокрый тяжелый снег.

– А дачку вам кто строил, случайно, не Шехтель? – невинно поинтересовался я, разглядывая монументальное сооружение, построенное, как мне показалось в темноте, в стиле русского модерна.

– Что вы такое говорите – какой Шехтель! Он ведь модернист. Это проект дяди Вани Жолтовского.

– Это которого Жолтовского, который первая реконструкция Москвы? Сталинский классицизм? Извините, не знал, что он ваш дядя.

– Он не мой дядя, а друг моего дедушки, поэтому я его так называю. Вообще-то Жолтовский не сталинский, а российский архитектор, он академик архитектуры то ли с девятьсот восьмого, то ли с девятого года, и строил этот дом, когда был молодым, еще до октябрьского, как теперь говорят, переворота. Поэтому вам и показалось, что это модерн.

Пока мы разговаривали об архитектуре, Аарон Моисеевич отпирал надежные дубовые двери, которые могли бы успешно соперничать с современными, железными.

– Классная хата! – сообщила нам Ольга, когда мы, наконец, попали внутрь дома.

«Хата» и впрямь была «классная». Пенсионер имел очень дорогостоящую и ликвидную собственность.

– Этот дом всегда принадлежал вашей семье? – спросил я, разглядывая добротную, старую, почти антикварной ценности меблировку.

– Да, это дом моего деда.

– Удивительно, как его у вас не отобрали.

– О, это целая эпопея. Вы даже не представляете, сколько голов слетело в попытке прибрать его к рукам. Думаю, что стоило бы написать об этом книгу. Какие интриги плелись, какие подлые поступки совершались! – с усмешкой сказал Гутмахер, оглядывая свои владения.

– Представляю, если за комнату в коммуналке люди заваливали доблестных чекистов доносами на своих соседей…

– Ну, здесь был совсем иной уровень. Обычно на дом зарились местные вожди. Да что далеко ходить, еще совсем недавно меня донимали предложениями передать его местным органам управления. Чего только не придумывали! Как-то в шестидесятые годы ко мне регулярно ходила делегация местных жителей, назначенная райисполкомом, с предложением отдать дом то под детский сад, то под амбулаторию, а в семидесятые, стоило только сюда приехать, как являлись ветераны войны с требованием отдать его под их Совет. С ними мне было очень сложно разговаривать. Они просто требовали, отдай и все.

– «Чем матывыровали?» – спросил я с кавказским акцентом словами из грузинского анекдота.

– В основном тем, что я, как «советский человек», не должен иметь такую собственность. Знаете, были очень трогательные по своей наивности моменты. Одна старушка, комсомольский одуванчик, даже разрыдалась, когда я не согласился передать дом под музей их комсомольской славы. Знаете, что она мне сказала? «Вы не любите Советскую власть!»

– Да ну, и как вы выкрутились?

– Никак, сказал, что действительно не люблю.

– Неприятностей не было?

– Нет, я тогда по тематике научной работы был неприкасаемым, во всяком случае, на их «районном уровне». Так что зря на меня старушка, как тогда говорили, телегу накатала. Она, видите ли, совершенно искренне жаловалась в райком партии, что я буржуазный перерожденец и их, делегацию ветеранов комсомола, дальше своей барской прихожей не пускаю. А если говорить серьезно, то дом спасли не наши семейные научные заслуги, а то, что он находится не на престижном дачном направлении. Если бы на него позарились вожди «первой величины», то вряд ли удалось его сохранить.

– А вы что, знаменитый ученый? – с чувством спросила Ольга.

– Немножко ученый, но, увы, не знаменитый, – покаянно ответил Гутмахер.

– Мне почему-то казалось, что вы самоучка… – вмешался я.

– Какое там, обычный академический червь с малым джентльменским набором регалий.

– Это что значит? – ревниво заинтересовалась Оля.

– Значит, доктор наук, профессор, лауреат Госпремии в коллективе вышестоящих товарищей, а недавно получил приглашение на работу в Колумбийский университет.

– Ничего себе! Я сразу поняла, что вы необыкновенный человек!

– Олюшка, вы преувеличиваете! – не без кокетства, поведя плечом, заскромничал Аарон Моисеевич. – Вы, дорогие друзья, располагайтесь, отдыхайте, а я включу отопление и затею баньку.

Однако, «расположилась отдыхать» только «Олюшка», а мне пришлось сначала откапывать из снега машину, а потом готовить ужин. «Олюшка», утомленная «борьбой со злом» и профессорскими комплиментами, безмятежно заснула в кресле в ожидании грядущих радостей жизни. Большой старый дом с толстыми кирпичными стенами и дубовыми дверями подействовал на меня успокаивающе. От него веяло надежностью и вечными ценностями вроде домашнего очага. Здесь все мои «реальные противники» стали казаться «виртуальными» и никак не вязались с идиллией светлого снежного вечера, березовым и мятным духом раскаленной каменки и мягким светом бронзовых электрических канделябров в огромной столовой.

Вечерок у нас выдался на славу. После «раздельной промывки» чистые, распаренные, умиротворенные мы сидели за большим квадратным столом, ужинали и соревновались в ухаживании за нашей единственной дамой. Скромные наличествующие яства дополнялись изысканной сервировкой стола, отсутствующие вечерние костюмы – матовым полумраком освещения.

Оля, это слободское дитя, заблудившееся по пути в столицу между наркоманами и участковыми инспекторами, в новой для себя обстановке интуитивно вела себя так, как было нужно. Не знаю, откуда что берется у наших замечательных женщин, но предположить, что это изящное, красивое создание три часа назад свободно, в сердцах, могло употребить самое грубое ругательство, было просто немыслимо. Мало того, Ольга в разговоре не допустила ни единого бестактного замечания. Она улыбалась там, где было нужно, и впопад отвечала на вопросы. Она изящно и почти правильно ела за хорошо сервированным столом, она была грациозна и загадочна.

Надо сказать, что не только у явно влюбленного Гутмахера, но и у меня в мыслях не было сказать в ее присутствии что-нибудь не только сальное, но даже слегка двусмысленное. Разговор шел, как говорится, в светских тонах о высоких материях.

Кончился вечер тем, что мы с хозяином начали соревноваться в чтении стихов. Наши поэтические вкусы часто совпадали, и мы, перебивая и дополняя друг друга, обволакивали даму в кружева благозвучных слов и изящных форм. Оля слушала, загадочно мерцая глазами, затуманенными чем-то легким и чистым. Она никак не комментировала наше чтение, не удивлялась, как много мы помним стихотворений, и не сравнивала себя с лирическими героинями. Что еще нужно для мужского вдохновения!