Глава десятая

В доме было тихо. Слуги не шныряли по комнатам, и не у кого было спросить про Алевтину. Я побродил по дальним покоям и отправился к себе на антресоли. По пути мне встретился уже опохмелившийся мужичок, разбудивший меня утром.

– Эй, братец, – окликнул я его, – тебя как зовут?

– Тихон, – ответил он недовольным голосом.

– Пойди-ка ты, Тихон, в девичью и пришли ко мне Алевтину.

Мужик недовольно дернул плечом, ничего не ответил и пошел своей дорогой. В моей комнате было еще не прибрано. «Туалетные принадлежности» лежали там же, где я их оставил. Кровать была не заправлена. Я уже почувствовал себя «барином» и возмутился нерадивости слуг.

Стоя у окна, я с нетерпением ожидал Алю. Она не появлялась, как и сгинувший Тихон. Я потерял терпение и собрался сам отправиться на ее поиски, когда мужик вернулся один.

– Это-ть, значит, в девичьей ее нету-тъ, – лениво позевывая, сообщил он.

– А где она?

– Видать, в людской, – после долгого раздумья сказал слуга.

– Так почему ты ее не поискал?

Тихон тупо уставился на меня, опять задумался и, наконец, удивился:

– Ты ж велел с девичьей ее позвать.

Будучи «фальшивым» барином, я не поверил в его глупость.

Такими «примочками» он может «лечить» своих господ. Если его не приструнить, он до вечера будет морочить мне голову. Поэтому, как дитя своего времени, я пошел радикальным, большевистским путем. Я сгреб умника за грудки и молча пару раз приложил об стену и поводил кулаком у самого носа.

– Алевтину найти сей секунд. В комнате убрать. По выполнении доложить. Задержишься – прибью, – очень спокойным голосом поведал я Тихону и вышвырнул его за дверь.

После глухого удара стукнувшегося о стену тела послышался резвый топот сапог. Тонкий намек был правильно и своевременно понят. Буквально через минуту прибежали давешние подростки и унесли бадью, за ними пришли знакомые мне по бане девчонки, подтерли пол и заправили кровать.

Минут через пять, наконец, проснувшийся, улыбающийся Тихон сообщил через открытую дверь:

– Идет, барин, идет, Алевтинка-то!

Мне показалось, что он рассчитывает на мой восторг и благодарность. Я наградил его высокомерным кивком. В этот момент в комнату вошла Аля. Она была совсем бледная, с запавшими, лихорадочно блестящи, ми глазами.

– Господи, что с тобой? – встревожено, спросил я.

– Прости, барин, занедужила, – ответила девущка и пошатнулась.

Я подхватил ее под руку и помог дойти до кровати. Приложил ладонь ко лбу, она вся пылала.

– Что у тебя болит?

– Голова болит, и кашель бьет, – ответила Аля и надсадно закашлялась.

Я в первую минуту растерялся, не зная, что предпринять. Сначала подумалось, не может ли быть ее состояние результатом наших ночных игрищ.

Однако кашель никак не вязался с нервным стрессом. Я опять приложил губы к ее лбу, температура была никак не меньше тридцати восьми, и то в самом лучшем случае. Пульс частил и был очень неустойчивый. Я запер двери, снял с девушки рубашку и велел глубоко дышать.

Без фонендоскопа прослушивать легкие было затруднительно. Однако, промучив девушку несколько минут, я все-таки различил сильные хрипы. Похоже было на воспаление легких или, правильнее, пневмонию. Где она в такую теплую пору смогла так сильно простудиться, было совершенно непонятно.

Тем временем Але стало совсем худо, ее начало знобить, и она принялась задыхаться. Я уложил ее на взбитую перину и укрыл до горла одеялом.

«Хуже нет, чем лечить близких людей», – вспомнил я слова одного старого врача. Я взял себя в руки и решил подойти к проблеме системно. В наше время воспаление легких лечится за пять-семь дней антибиотиками. О том, как эту болезнь лечили раньше, я имел представление весьма приблизительное. То, что до изобретения пенициллина сия напасть была почти смертельной, я знал.

Продолжалась она несколько недель, пока не наступал «кризис», когда или организм справлялся с воспалением и высокой температурой или, что бывало чаще, человек умирал.

Я прикинул, что можно сделать в теперешней ситуации, и велел Тихону принести необходимые подручные снадобья. Он активно включился в хлопоты, выказывая веселый, покладистый нрав. Для того, чтобы сбить температуру, как только у Али прекратился озноб, я обтер ее с ног до головы водкой. Велел на кухне приготовить клюквенный морс и поил ее то им, то водой с медом. Девушке стало немного легче, но, думаю, не от лечения, а от заботы и внимания.

Мне удалось выяснить, где она умудрилась подхватить пневмонию: весь вчерашний день, до нашей встречи, Аля проработала в леднике.

Утомленная суетой и лечением, Аля заснула, а я, чтобы не беспокоить ее, вышел в коридор. Верный Тихон сидел на скамейке в ожидании распоряжений.

– Есть здесь хорошие знахарки? – спросил я его. Тихон помрачнел и буркнул что-то маловразумительное.

– Ты мне не крути, – сердито сказал я, – так есть или нет?

– Есть одна, бабка Улька, – неохотно перешел на Членораздельную речь слуга, – только она не чистая.

– В каком смысле, – не понял я, – грязная, не моется, что ли?

– С нечистым дружбу водит, – перекрестившись, ответил он.

– А лечить она умеет?

– Кого лечит, а кого и нет.

– Давай быстро беги за ней, только без своих выкрутасов!

– Можно, я мальца пошлю? – побледнев, попросил слуга. – Оченно она меня не любит…

– Пошли, только чтобы быстро, одна нога здесь, другая там!

Тихон закивал головой и бегом бросился выполнять приказание.

Я вернулся в комнату и присел на лавке у окна. Я смотрел на осунувшееся лицо девушки и диву давался тому, что со мной происходит.

Меня разрывает от жалости к ней. У меня дрожат руки, когда я к ней прикасаюсь. Меня мучат страхи и предчувствия, что с ней может случиться что-нибудь плохое. Вчерашняя знакомая сделалась невероятно близким человеком. Куда-то подевались цинизм, ирония и жизненный опыт достаточно опытного человека. Назвать это любовью с первого взгляда? Смешно, но ничего другого, подходящего по смыслу, я не смог придумать.

Аля закашлялась во сне и проснулась. У нее опять начала подниматься температура и затряс озноб. Я заметался по комнате, не зная чем ей помочь.

Обычно, отправляясь в поездки, я беру с собой минимальный запас лекарств.

Этот раз не был исключением. Более того, отвечая в какой-то мере за экспедицию, я оснастился в расширенном варианте.

Однако когда я упаковывал свой неподъемный рюкзак, лекарства показались ненужным грузом, и я их выложил. Теперь оставалось кусать локти и обзывать себя самыми последними словами.

Когда Але стало немного лучше, я, чтобы занять себя, начал перебирать вещи с тайной надеждой встретить что-нибудь полезное в данной ситуации. Этого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Кажется, есть такой идиоматический оборот. На дне рюкзака спокойно лежал мой заветный пакет с лекарствами.

Это так удивило меня, что я в первый момент даже не обрадовался. Я по памяти восстановил ситуацию, при которой я собирал вещи. Я вспомнил место на исполинском столе Марфы Оковны, куда выложил лекарства. Я не клал их в рюкзак…

Подержав в руке вновь обретенную надежду, я вытряхнул содержимое полиэтиленового пакета на стол и тут же выловил из кучки медикаментов антибиотик.

Это оказался не бог весть какой сильный препарат, но, по моему разумению, его должно было хватить.

Я растолок антибиотик в порошок и бросил таблетку аспирина в воду. Она начала растворяться, шипя и пуская пузыри.

– Али сам, батюшка, лекарь? – раздался за моей спиной скрипучий голос.

Я обернулся. В дверях комнаты, не отрывал взгляда от шипящего в стакане препарата, стояла чистенькая старушка, одетая в крестьянское платье. На вид ей было хорошо за семьдесят. В одной руке у нее была палка, в другой холщовый узелок.

– Лекарь, бабушка, – ответил я.

Теперь, когда у меня нашлись лекарства, нужда в народном шарлатанстве отпала.

– Девку, значит, лечишь? – задала она пустой вопрос, подходя к кровати и продолжая коситься на шипучий аспирин.

– Лечу, – не очень любезно ответил я.

– Ишь, как ее лихоманка скрутила. Отойдет скоро.

– Не отойдет. Через неделю будет здоровее прежнего.

Я приподнял Алину головку, насыпал ей на язык антибиотик и дал запить раствором аспирина. Она подчинилась и с трудом проглотила жидкость. Старуха внимательно наблюдала за моими действиями. Видимо, такой способ лечения ее не удовлетворил. Она притронулась к Алиному лбу.

– Поверь мне, батюшка, отойдет. Кабы не жар, то оклемалась бы, а как такой жар, лихорадка ее сгубит.

Аля никак не реагировала на наш разговор. У нее начался бред. Она вскрикивала и в чем-то оправдывалась. Я не прислушивался, меня в этот момент занимала старуха. Тихон был прав, было у нее что-то с «нечистым». Из-под старых морщинистых век на мир смотрели живые проницательные глаза В ее взгляде светился какой-то не женский, жестокий ум. Такой взгляд больше подошел бы суровому полководцу, а не деревенской знахарке. Думаю, немного нашлось бы людей, способных пойти против ее воли.

– Отходит, – с удовлетворением сообщила старуха, глядя на запекшиеся Алины губы. – Ты бы приказал попа позвать.

– Не нужно попа. Через полчаса температура пройдет, и все будет нормально.

Слово «температура» старуха не знала, но смысл поняла правильно и не стала уточнять.

– Ты, смотрю, батюшка, из далекого далека пришел, – не спросила, а констатировала она.

– Отсюда не видно, – ответил я.

– И млада вдовица тебе люба.

– С чего ты решила, что она вдовица?

– Сорока на хвосте принесла. Другой день, как помер ее солдат. Да и ей, видать, судьба.

Меня ее карканье начинало злить.

– Ты, бабушка, никак, ворожея? – поинтересовался я, не скрывая раздражения.

– Ясновидящие мы, – охотно откликнулась старуха. – Куда ни посмотрю, все ясно вижу. А вот на тебя смотрю – и ничего не вижу. Помрет девка-то.

Я проигнорировал ее намек.

– А если не помрет, чем тогда ответишь?

– Дар ей дам, – подумав, ответила старуха. – Знатный дар. Пользы от него много будет, но будет и вред.

– Вот вреда не нужно, – попросил я.

– Вред от моего дара может быть только через тебя.

Я хотел выяснить подробности предполагаемого подарка, но в этот момент Аля начала метаться на подушке, и я наклонился к ней. Лекарства начали действовать.

Лоб ее покрыла испарина, а дыхание выровнялось

– Жар-то уходит, – ехидно сказал я знахарке.

– Не может того быть! – испуганно воскликнула она и наклонилась над больной.

– Душно мне, – внятно проговорила Аля, сбрасывая с себя одеяло, и тут же потянула его обратно, чтобы прикрыть обнаженную грудь.

Этот жест стыдливости убедил старуху больше, чем испарина на лбу девушки. Мертвые, как известно, срама не имут.

– Пойду я, барин, – сказала она тусклым голосом, потом вдруг спросила: – Тебя случаем, не Алексеем кличут?

– Алексеем, – подтвердил я, – а ты откуда мое имя знаешь?

– А меня Ульяной.

– Я знаю, мне говорили.

– Может, и меня признаешь?

– Мы что, знакомы? – удивился я.

Старуха не ответила, посмотрела мне прямо в глаза с каким-то настойчивым вопросом и начала отступать из комнаты, не отрывая от меня взора.

– А дар? – остановил я ее в дверях.

– Будет ей дар, – сказала она уже из коридора, – коли жива останется, что обещала, сделаю… А лекаря Алевтинке лучше тебя не сыскать.

Знахарка меня сильно озадачила, и не будь я занят более важным делом, непременно попытался разговорить ее и разобраться в тайнах и странностях.

– Пить хочу, – слабым голосом попросила Аля.

Я наклонился над ней с питьем и тут же забыл про старуху – Аля попила и задремала. В комнату заглянул Тихон.

– Барин, – сказал он, – тебя Архипка-парнишка кличет, говорит, что он уже съел.

Я не сразу понял, в чем дело. Потом вспомнил тинейджера, который привел меня в барский дом, и мое дурацкое задание. Можно ли сжевать резинку, я не знал, но, поверив Архипке на слово, достал из пачки две пластинки, одну отослал подростку, другую подарил за труды Тихону.

… Надеюсь, что если археологи грядущих веков найдут когда-нибудь, в культурном слое XVIII века обертки от жвачки, они смогут найти этому логическое объяснение…

Мне оставалось только ждать.

Я подошел к окну и посмотрел во двор.

Ничего интересного там не было.

В дальнем его конце, чтобы не мешать взрослым, играла стайка дворовых ребятишек. Несколько добродушного вида дворняг бежали по своим неотложным собачьим делам. Никаких событий и развлечений. Даже козел не дрался с дворовою собакой, как в поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин».

Действительно, в деревне скучно, подумалось мне. Нужно или работать, или пить, а то просто одуреешь. Ни книг, ни телевизора. Выйти на прогулку я не мог из опасения столкнуться с толстым помещиком Петуховым. Есть и пить не хотелось. Смотреть в окно тем более. Я прилег на лавку и неожиданно для себя уснул.

Меня разбудил шорох. Я вскочил, как будто меня уличили в чем-то нехорошем.

В комнате все было по-прежнему. Я подошел к кровати. Аля не спала. Выглядела она много лучше, чем прежде, и даже чуть разрумянилась. «До чего же хороша, – подумал я, – ей бы чуть косметики, была бы настоящей красавицей»

– Что такое «кометики»? – вдруг спросила девушка.

– Что?! Ты что сказала?

– Я говорю, что за кометика такая, ну, чтобы красавицей быть.

Она отвела от меня взгляд и поправила лежащую поверх одеяла косу. Я, не находясь, что ответить, растеряно смотрел на нее.

«Что это еще за хреновина такая, неужели она понимает мысли?» – подумал я.

– Если это плохо, то я не буду, – скромно сказала, отводя взгляд, девушка.

– Погоди, детка, ты, что понимаешь, о чем я думаю?

– Не знаю, о чем ты. Ты же сам, барин, говоришь.

– Я не говорю, а размышляю, – произнес я про себя, – и прекрати называть меня барином, у меня имя есть. Меня зовут Алексей, для тебя я Алеша.

– Хорошо… Алеша, – после секундной запинки, ответила девушка.

– И еще я люблю тебя…

Этой мысли Аля не поняла, правда, по губам ее скользнула едва уловимая улыбка.

– Ты раньше так слышать умела? – спросил я. Аля отрицательно покачала головой. «Старухин дар, – догадался я, – похоже, теперь буду под глобальным контролем…»

– Расскажи мне про знахарку, что давеча приходила, – попросил я.

– Так про нее никто ничего не знает. Живет одна, у околицы. Говорят, с нечистым дружбу водит. Скот находит, когда потеряется, болезни лечит. Зовут ее бабка Ульяна. Так что такое кометика?

– Косметика, – поправил я, – это разные средства, чтобы женщинам быть красивее. Ну, там краски разные, для ресниц, например, чтобы они были пушистые и чтобы глаза казались большими и выразительными. Губная помада, ею губы красят.

– Для чего? – удивленно спросила Аля.

– Для красоты. Ею можно изменить форму губ, и потом она сама красивая, блестящая бывает, с блестками даже, разных цветов, к одежде чтобы цвет подходил, наверное, – начал я безнадежно запутываться в этом сложном вопросе. – Потом есть кремы всякие, чтобы кожа была нежная, духи для хорошего запаха, пудры…

– Это все у господ?

– Наверное, женщины всегда стремились быть красивыми.

– Вот счастливые, – не без зависти в голосе произнесла девушка.

Для тяжело больной она проявляла к предметам охмурения слишком большой интерес.

– А кремы что с кожей делают? – спросила Аля, незаметно убирая руки под одеяло.

Я понял, что коснулся такой серьезной темы, что отделаться общими фразами мне не удастся. Пришлось по мере моих более чем скромных способностей читать лекцию о разных косметических и парфюмерных средствах. К своему удивлению, я накопал в памяти десятки названий атрибутов женской неотразимости.

– Все это существует, – окончил я свой невразумительный рассказ, – только здесь этого не достать.

– Ты знаешь, барин, прости, Алеша, ты так все хорошо описал, что я это как будто вижу.

Было похоже на то, что она улавливает не только мысли, но и зрительные образы.

– Алечка, – спросил я, когда, наконец, кончился допрос с пристрастием о лосьонах и гелях, – ты раньше совсем не понимала, о чем люди думают?

– Не знаю, наверное, немножко понимала. Тебя сразу поняла, о чем ты думаешь, когда смотришь на меня, – сказала она и покраснела.

Я тоже, честно говоря, немного смутился. Хотя о чем может думать здоровый мужик, глядя на понравившуюся женщину? Не о Пунических же войнах.

– Послушай, – предложил я, – давай проведем эксперимент.

– Чего проведем?

– Опыт проведем. Попробуем проверить, как у тебя получается понимать мысли. Тихон! – позвал я слугу, шебаршившегося все это время в коридоре.

Тихон вошел в комнату.

– Чего изволите? – спросил он заискивающе вежливо.

– Приезжий барин еще не уехал?

– Никак нет-с. Выпивают-с.

Я сделал вид, что задумался и продержал его минуты три в комнате. Потом велел принести бутылку мадеры. Как только он вышел, я тут же спросил у Али:

– О чем он думал?

Она, не отвечая, полными слез глазами смотрела на меня.

– Господи, что случилось?

– Он, он… – только и смогла сказать девушка и горько расплакалась.

Я напоил ее клюквенным морсом и гладил по голове, бормоча абстрактные утешительные слова, уместные в любых случаях. Постепенно она успокоилась. У меня же на Тихона, посмевшего плохо думать об Але, начал расти большой зуб. Представить, что думают о женщинах в такой ситуации, было не очень сложно.