Самая неприятная для нее тема разговора была о ее народе и предках. Кое-что сказав, она никак не хотела утолить до конца мое любопытство.

Пришлось мне по отдельным замечаниям, обмолвкам составлять общее представление об этих уникальных по долголетию людях. Сколько в моей реконструкции фактов, сколько домысла, я до сих пор твердо сказать не могу. Кое-что из предположений и догадок подтверждается, кое-что нет.

На уровне гипотезы можно предположить, что кроме нас, обычных людей, существуют параллельные и побочные ветви человеческой популяции.

В процессе эволюции между этими видами шла постоянная вражда и соперничество, пока более жизнеспособная и многочисленная ветвь не задавила слабые. Отчего это произошло, что на самом деле представляли собой побежденные виды, мы вряд ли когда-нибудь узнаем.

Не считая сомнительных свидетельств о снежных людях, пришельцах, всяких барабашках, единственным источником информации о них является устное народное творчество.

Стоит обратить внимание на то, как похожи сказки и легенды разных народов, сколько общих у них персонажей. Если рассматривать былины, легенды, сказки не как досужий вымысел, а как отражение каких-то существовавших реальностей, то можно прийти к весьма интересным закономерностям.

Взять хотя бы такого же русского богатыря Святогора. Несмотря на его мощь и непобедимость, ему посвящена, кажется, только одна былина, и то, где он сталкивается с Ильей Муромцем. Можно ли предположить, что он не столь популярен, как Илья, потому что, в отличие от более слабого Муромца, он не человек? Думаю, что можно. Фабула этой былины в том, что, столкнувшись со «старым казаком», он отдает ему часть силы, а сам добровольно ложится в гроб, так как его не может носить земля.

Что произошло на самом деле? Ему не хватало тепла и пищи или, того проще, сказители поспешили отделаться от гиганта, как реального конкурента человеческого богатыря? Кстати, если речь пошла о богатырях, можно попытаться «рассортировать» их по видам. Наиболее малочисленную группу составляют гиганты, за ними следуют «амбалы», вроде Идолища Поганого и Калики Перехожего, за ними зверочеловеки, такие как Соловей-Разбойник или Змей Горыныч, и венчают все их победители, богатыри земли русской. Эти последние имеют родословные, биографии, известно, где и когда они жили.

Добрыня Никитич, например, родной дядя князя Владимира, а Илья Муромец – сын крестьянина Ивана Тимофеевича из села Карачарова. Скорее всего, этих людей отличала редкая физическая сила, мужество, героизм и светлый разум, – качества, позволившие им на тысячелетие задержаться в памяти народа.

Вспомним теперь многочисленные сказки о водяных, русалках, кикиморах. У каких народов их нет, и кто из людей, заслуживающих доверия, то есть известных, их видел в обозримом прошлом? А сколько достали, в обжитых местах не осушенных болот и не отравленных отходами рек? Похоже на то, что мы просто выжили с насиженных мест или потравили этих представителей малочисленных ветвей человечества. Может быть, только где-нибудь в глухомани отдельные виды еще существуют, умело скрываясь от посторонних глаз. Клятвенные рассказы о виденных «нечистых» я нередко слышал от армейских сослуживцев из медвежьих углов.

Также большой интерес у меня вызвали черти. В Священном Писании, насколько я помню, они не упоминаются. Там есть демоны, но это, видимо, что-то другое, нежели уютные домашние черти. Не являются они и дохристианскими мифологическими персонажами. Между тем, черти весьма популярны в фольклоре. Причем черти не представители могущественных сил зла, а всего лишь мелкая пакость, не способная всерьез навредить людям. Их удел – зловредные шкоды. Тогда возникает вопрос, кто они и откуда, что это за неудобные соседи были у наших предков? Сплошные вопросы без ответов…

Стоит только напрячь память, и столько нечисти вспомнишь, не к ночи будь помянута!… Давайте без всякой мистики, попробуем определить, кто есть кто в этом Минном списке «нежити», взяв несколько видов для примера. Оборотень – человек, умеющий менять облик, превращаясь по своему желанию даже в животных. Ведьмы – женщины, способные без технических приспособлений перемещаться в пространстве. Ну, а любимый народом Кощей Бессмертный, или как его зовут на Украине «Чахлик Невмиручий», – родной дедушка Марфы Оковны, долгожитель.

Кстати, оказалось, что она отлично разбирается в сказочных персонажах, в отличие от исторических, что навело меня на кое-какие подозрения…

… К концу ужина мое грубое мужское естество начало брать верх над деликатным женским. Я сидел вполне трезвым, а Марфа Оковна начала давать сбои. Темы, от которых она упорно уводила разговор, перестали казаться ей такими уж неприемлемыми. Я воспользовался моментом и коварно начал выпытывать у хозяйки, кем ей приходится легендарный герой Идолище Поганое.

– Ишь, чего удумал, – обижено ответила она, – да у нас в роду отродясь таких тупых обжор не было. Ты нам еще припиши Свистуна-Разбойника…

– Это вы о Соловье, что ли? – невинным голосом, спросил я.

– Скотина он безмозглая, а не соловей. Людоед поганый.

– А правда ли, Марфа Оковна, что русалки все как одна красавицы? – продолжал я провоцировать женщину.

– Уж точно, красавицы, – засмеялась она, – рожи распухшие, волоса спутанные и в тине, а голоса, как у лягух. Ты, сударь, поменьше слушай, что люди болтают. Что плетут, сами не знают. У страха глаза велики, померещится что, вот и начнут придумывать. Сама слыхала, на русалок наговор идет, что они людей топиться зазывают. Это все брехня.

– А правда, что черти боятся ладана?

– Правда. Боятся. Они всего боятся. А пуще всего огня и дыма. Их легче всего кадилом вычадить. У них от жара кожа спекается и трескается.

– Как же в аду они грешников в котлах варят?

– В аду не бывала. Что там делается, не знаю, только думаю, все это сказки.

Я кажется, выбрал правильный тон разговора, спрашивая о конкретных сказочных персонажах, как о реальных существах. В этом хозяйка не чувствовала посягательства на свои тайны.

– Правду говорят, что Царевна Лягушка красавицей была? – продолжил я допрос с пристрастием.

– Не знаю, она в старину жила… Может, и была красавицей, только навряд. Зачем бы ей лягухой прикидываться, чтобы парня прельстить? Водила его за нос, глаза запыливала…

– Она из чьих была? – невинно поинтересовался я.

– Думаю из ведьм, они большие мастерицы глаза отводить, да морочить.

– А как глаза отводят? – я попытался перевести разговор на новую, еще более интересную тему.

– Я тебе, сударь Алеша, того объяснить словами не могу. Отводят, чтобы одно другим представить. Помнишь, я тебе давеча про родителей говорила, что их в Сибирь угнали, а я ком-беду глаза отвела и осталась своего Ванюшу ждать?

– Помню.

– Так вот и отводят.

– Как так?

– Вот, к примеру, – смилостивилась Марфа Оковна – ты меня рассмотрел? Сколько мне годов дашь?

– По фигуре лет сорок, сорок пять, по лицу чуть больше.

Марфа Оковна хитро прищурилась, а потом прикрыла веки.

– На меня смотри, глаз не отводи, больше показывать не буду. Тяжко мне это.

Я уставился на нее в упор. Лицо ее прямо на глазах начало стареть. Сначала его избороздили морщины, потом ввалились глаза, запали в беззубый рот губы, поредели и повисли космами волосы. Передо мной сидела старая, безобразная ведьма.

– А теперь назад смотри, – прошамкала беззубым ртом старуха. Лицо и фигура начали меняться со скоростью мультипликации. Через полминуты передо мной сидела прелестная девчушка лет шестнадцати и застенчиво улыбалась.

– Это вы менялись, или мне так кажется? – промямлил я. Что-то мне стало не по себе. Девушка прыснула в кулачок.

– Ишь, какой любопытный, – ответила она голосом моей бывшей жены. Лицо девочки сделалось зыбким, потеряло четкий абрис. Теперь передо мной сидела Лада и скептически меня разглядывала. Я, честно говоря, отшатнулся.

– Испужался, сударь? – спросила Лада голосом Марфы Оковны.

Фокус произвел на меня такое впечатление, что я не нашелся сразу, что ответить.

– Не люблю я этого дела, – грустно сказала хозяйка, вернувшая свой прежний облик, – да ничего не поделаешь, приходится, когда надо. Ежели долго походишь в чужом лике, болести разные привязываются. Однако без этого нельзя. Люди есть приглядливые, начнут судачить: что это, мол, Марфа, к примеру, все в одном облике. Вот и приходится старой прикинуться, а то и помереть для вида. Старуху схоронят, молодка появится, племяшка, мол, приехала. Вот и живешь по другому разу. Иначе переезжать придется, хозяйство внове заводить. Вот и посуди…

– А документы как же? – проявил я бюрократическое любопытство.

– Это пачпорт что ли?

– Хотя бы и паспорт.

– Это дело не хитрое.

Она подошла к столу, и вытащила из выдвижного ящика серпастый, молоткастый, потрепанный документ.

Я взял его в руки. Все вроде на месте: даты, печати, подписи. Иванова Марфа Максимовна, 1948 года рождения, дальше место рождения, прописка и четкая фотография Марфы Оковны десятилетней давности.

– Вам бы шпионажем заниматься, с такими талантами, – только и нашел, что сказать я. – Паспорт вроде настоящий?

Хозяйка пренебрежительно хмыкнула.

– Отвод глаз. Хотел пачпорт увидеть, и увидел. Как и кралю свою. А как и что – не спрашивай, сама не ведаю. Делаю, как научена.

Я опять повертел паспорт, у меня в руке был кусок моей же газеты. Мне оставалось только покачать головой. Из разумных объяснений ничего кроме гипноза не приходило в голову.

Между тем ужин наш подошел к концу. Марфа Оковна совсем осовела, да и у меня глаза закрывались. На том мы и разошлись по своим комнатам.

Утром следующего дня праздник кончился. У хозяйки накопилось масса дел, и она с раннего утра впряглась в работу. Мне же было поручено привести в рабочее состояние купленный инструмент. Особых навыков в таких делах я не имел, а ударить в грязь лицом не хотелось. Так что я, в поте лица, делал черенки, рукоятки, точил лопаты, тяпки, топоры.

В конце дня поднялся ветер, набежали тучи, и вдалеке загрохотал гром. Дождь в такую пору отрада. Во всяком случае, он отменяет самую неприятную работу – полив огорода.

Когда первые тяжелые капли застучали по земле, я быстро свернул свое плотницко-слесарное производство и убежал в дом. Марфу Оковну дождь не испугал, только вымокнув до нитки в огороде, она перешла работать в коровник. У меня не было особой нужды убиваться на чужом хозяйстве, и я с чистой совестью присел у окна любоваться грозой и слушать новости по транзисторному приемнику «Пионер».

К сожалению, эта немного устаревшая модель принимала только «Маяк» и местные станции. Я наслаждался вестями с полей, рапортами и отчетами тружеников, неприкрытым славословием, как в лучшие застойные времена, в адрес местного руководства, и венцом нашего традиционного вещания – песнями по заявкам радиослушателей.

Ливень кончился и перешел в моросящий теплый дождь. Я сидел и наблюдал, как капли стекают по оконному стеклу, заставляют дрожать листья сирени и пузырятся в лужах. Марфа Оковна вышла из коровника и принялась сновать по двору по каким-то непонятным мне делам. Потом она ушла к дальней изгороди, заросшей густым кустарником, и исчезла из поля зрения.

Ветер утих. Я открыл створки окна, высунул голову наружу, вдохнуть влажной прохлады, и обнаружил, что хозяйка с кем-то оживленно беседует. Мы вроде бы никого не ждали, и появление гостя меня заинтриговало. Я попытался разглядеть, с кем это она общается, но никого не увидел. Пришлось выйти на крыльцо.

Марфа Оковна стояла у частокола и говорила, помогая себе характерным движением руки. Собеседника я не видел, она заслоняла его от меня своей спиной. Видимо, это был кто-то низкорослый. Я подождал, пока она не изменит позу, и углядел, что говорит она с лосиной губастой мордой, выглядывающей из кустов. Зверь заметил меня, мотнул головой и издал странный горловой звук. Марфа Оковна оглянулась и приветливо помахала мне рукой. Потом отвернулась и продолжила разговор с животным. Лось успокоился и перестал обращать на меня внимание. До них было метров тридцать, так что понять, о чем и каким образом они разговаривают, я не мог.

Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.

Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.

– Испужался, поди, сударь? – спросила женщина, входя в горницу. – Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.

Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.

Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.

– Редки нынче дожди, – сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.

Меня в данный момент эта проблема не интересовала.

– Вы что, с животными умеете говорить? – осторожно спросил я.

Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.

– Не велика мудрость.

– Так уж и не велика, – не согласился я. – Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.

– А ты пробовал?

– Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй – сегодня.

– Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?

– Сейчас нет, раньше была.

– Ты с ней разговаривал?

– Разговаривал.

– Она тебя понимала?

– Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, – сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.

– Ты-то сам ее понимал?

– Пожалуй, – согласился я.

– Ну, а я их понимаю, зверей всяких, и они меня.

– Так собака – домашнее животное, она с человеком живет, в его делах как-то участвует, а дикие звери – совсем другое.

Марфа Оковна задумалась, аргументы, видимо, не стазу пришли в голову. Наконец нашла ответ:

– Домашняя скотина живет за хозяином, и ей много знать не надо. А дикий зверь сам себе голова, ему без ума погибель. Ему и от хищника надо спастись, и от человека, опять же, прокормиться, деток вырастить. Он конечно про твой песенник, – она кивнула на транзистор «Пионер», – не поймет, или как огород сажать, а про лес много понимает.

– Погодите, – остановил я ее, – что у них ум есть, инстинкты – это понятно, никто не спорит… Мне неясно, на каком языке вы с ними говорите, – на русском?

– Я один язык знаю, наш. На нем и говорю.

– А лось с вами на каком языке говорит?

Кажется, Марфа Оковна все больше удивлялась моей тупости.

– На каком он может говорить? На лосином… А волк – на волчьем.

– И вы их понимаете?

– А что там понимать? Конечно, понимаю.

– Это все какая-то фантастика!

– Чего все это? – переспросила она, не поняв иностранного слова.

– Чудо, говорю.

– Какое ж это чудо. Зверь и птица лесная, особливо которые долго живут, такое знают, чего тебе и не привиделось…

– Ладно, пусть так, – прервал я спор, – вы лучше расскажите, что вам лось сказал.

– Разное сказал. Сказал, что медведь мой знакомец в наши места вернулся…

– К нам надеюсь, в гости зайдет? – не без иронии поинтересовался я.

– Почему не зайдет, зайдет, он всегда заходит.

– А как вы с медведем-то познакомились?

– Да, как ты со мной, – улыбнулась Марфа Оковна. – Охотники его из берлоги подняли и подранили. Он одного подмял, да в чащобу ушел. Собаки его брать забоялись. Охотника мятого ко мне принесли. Отсюда его никак нельзя было вынести. Дороги накатанной нет, одна лыжная. Рассказали, как дело было. Я мятого лечить взялась. А как он все в забытьи был, сбегала в лес и медведя сыскала. Он совсем плох был, помирать собрался. Помогла и ему, чем смогла, он чуть отошел, и сюда заявился. Скотину мне до полусмерти напугал. Поселила я его в сарае. Так обоих и лечила.

Я с удивлением понял, что скоро вообще перестану чему-нибудь удивляться.

– Марфа Оковна, а люди про ваши способности когда-нибудь догадывались?

– Ты, что, окстись, да меня бы как ведьму в избе спалили. Это тебе знать можно, человек ты пришлый и выбранный… Про тебя, одним словом, указ был…

– Чей указ? – опять обескуражился я.

– Указ, он не чей, – терпеливо разъяснила хозяйка,. – Указ – он указ.

– Голос что ли? – опять я пристал с разъяснениями.

– Может, и голос, – согласилась Марфа Оковна. – Во сне пришел и сказал. А как и что, не ведаю, видать, заспала. Потом по книге проверила и там тож…

– Где проверили? В тех книгах? – Я посмотрел в сторону ее фолиантов.

Она неохотно кивнула.

– А мне можно почитать?

– Я тебе уже говорила, что нельзя, – сердито ответила она.

– Да вы вслух почитайте, а я послушаю. Так-то, поди, можно. Я в сторонке посижу, и глядеть на вас не буду.

Хозяйка надолго задумалась, видимо, осмысливая мои резоны. Потом обречено махнула рукой, встала и перенесла одну из книг на стол.

Я демонстративно пересел в дальний угол и даже отвернулся от нее. Довольно долго были слышны только горестные вздохи и шуршание перелистываемых страниц. Наконец она, видимо, добралась до нужной и начала по слогам произносить непонятные слова. Я вслушивался, пытаясь хотя бы догадаться, на каком языке она говорит. Часть слов была явно славянского происхождения, некоторые напоминали латинские. Об остальных, гортанно-восточных, я не мог ничего даже предположить. Похоже, зря я нервировал добрую женщину.

– Это какой язык? – не утерпел я.

– Книжный, – удивленно ответила она.

– А как все это переводится?

– Что переводится?

– По-русски как будет то, что вы читали?

Похоже было, что мы говорим на разных языках, или о разных вещах. Марфа Оковна смотрела на меня, не понимая.

– Этого мне не ведомо.

– Вы же сказали, что в книге написано, что я должен прийти к вам?

– Ну, написано.

– Так вы можете сказать, что там написано?

– Могу. Говорится, что ты придешь. Что же еще?

– Ладно, проехали. Что там еще говорится, кроме того, что я должен вылечить вас?

– Сам же все знаешь, зачем спрашиваешь.

– А чего я не знаю, что я еще должен сделать?

– Помочь.

– Чем помочь? – начал злиться я.

– Так я же тебе читала, ты сам слышал.

– Слышал, но не понял. Вы можете объяснить мне простыми словами?

– Пойти за реку и привести человека.

Кажется, Марфа Оковна устала от моей тупости не меньше, чем я от ее.

– Какого человека? – нарочито спокойным голосом поинтересовался я.

– Этого мне не ведомо, – опять невинно ответила хозяйка, глядя на меня то ли с насмешкой, то ли действительно недоумевая, чего я, собственно, добиваюсь. Я взял себя в руки, и устало спросил:

– Значит, я должен пойти за реку и привести сюда первого встречного человека?

– Может, и первого, да не любого.

– А какого?

– Суженного.

– Вот! – обрадовался я столь быстрому продвижению разговора. – А как я узнаю что он «суженный», и кому он сужен?

– Мне, – потупив взор, смущенно ответила женщина.

– Понятно, – я начал понемногу въезжать в суть проблемы. – Я должен пойти за реку и найти вам жениха. Правильно?

Она кивнула.

– Значит, вы мне расскажете, кто он таков, какой из себя и где его найти?

Женщина отрицательно покачала головой. Похоже, мы опять начинали буксовать на месте. – Так как же я узнаю, где его искать?

– Ворон прилетит к завтрему… может, скажет.

– А медведь? Медведь не знает?

– Медведь в эти дела не мешается. Помочь может, если нужда будет и попрошу. Вот ворон тот скажет, я наказала.

Разговор наш надолго прервался. У истоков непробиваемой тупости, которую вдруг продемонстрировала Марфа Оковна, женщина о-очень не простая, могла стоять одна причина: нежелание говорить и объясняться. Это самый легкий способ отвязаться от докучного любопытства. Таким нехитрым приемом в нашей стране народ испокон века защищается от чиновников и власти.

Я не был властью, так что причина, по которой хозяйка меня морочила, могла быть одна: меня хотели использовать втемную. Это мне, ясное дело, не очень понравилось. С другой стороны, если всерьез поверить во все чудеса, свидетелем которых я стал, можно, как говорится, не отходя от кассы, стать из «примитивного материалиста» «придурочным мистиком»…

Подумать мне было о чем. В том, как я попал сюда, безропотно остался, занимаюсь проблемами совершенно чужой мне женщины, торчу в Богом забытой дыре, была вроде бы моя добрая воля. Никто меня ни к чему не принуждал.

Мало того, находиться здесь мне почему-то интересно и даже комфортно. Я практически не вспоминаю Ладу, меня не волнуют мои московские дела и обязательства, а интересуют старинные книги, говорящие лоси и какие-то побочные ветви рода человеческого, до которых, мне, собственно, нет никакого дела.

Как и многих людей, меня занимают вопросы жизни и смерти, космоса, истории, любви, мира, войны, политики.

Однако, как большинство, я живу мелкими заботами сегодняшнего дня, добыванием хлеба насущного и к глобальным проблемам отношусь с интересом в основном в часы досуга, под хорошую стопку водки в приятной компании. У меня есть сложившееся представление о мировом порядке, однако хватает ума не считать себя «истиной в последней инстанции». Я никогда не верил в сверхъестественные силы и считал ненормальными или шарлатанами людей, утверждавших, что они с этими силами сталкивались, или могут ими управлять.

Причиной моего скептицизма был нулевой опыт в этой области. Никогда ничего необычного ни со мной, ни с близкими не случалось.

Теперь, вдруг столкнувшись с совершенно необъяснимыми фактами, я, тем не менее, решил не спешить менять привычную точку зрения на диаметрально противоположную. Если я, со своими крошечными знаниями, не могу объяснить какие-то явления, то не стоит сразу объявлять их сверхъестественными. Вполне возможно, что они очень даже естественные. Просто мне пока недоступно понимание их механизма.

– Хорошо, – сказал я хозяйке, – подождем вашего ворона.