Глава 17

До Москвы мы добрались безо всяких происшествий всего за десять дней. Карета у Миши была просторная, лошади хорошие и в день удавалось проезжать по шестьдесят верст! Мои «душегубы» одетые в лакейские ливреи ехали на запятках и ни у кого не вызывали ни вопросов ни подозрений. Я по-прежнему оставалась в мужском платье и два благородных молодых человека, путешествующие по семейным делам из одной столицы в другую, не привлекли ничьего злокозненного внимания.

Конечно, проводить наедине все дни и ночи с влюбленным молодым человеком в моем положении было не очень удобно. Правда, сначала меня забавлял любовный пыл юного графа, но потом начал утомлять. Последние два дня пути я сказалась больной, чтобы умерить его непомерную страстность.

Наверное, почти все мужчины такого юного возраста, как Миша, наедине с женщинами думают только об одном. Однако заниматься этим одним в быстро едущей карете, да еще на разбитых отечественных дорогах оказалось не самым приятным времяпровождением.

– Миша, ну, пожалуйста, будьте хоть немного благоразумны, – уговаривала я своего спутника, – оставьте хоть немного любовного пыла своей будущей жене!

– Я никогда не женюсь и никого не полюблю кроме вас! – горячо возражал он. – Алекс, вы сами посудите, нас с вами не просто так свела судьба, мы созданы друг для друга!

– Полноте, – смеялась я, – вы же знаете, что я ношу под сердцем ребенка другого человека, а у вас еще все впереди, и блестящая карьера, и новая большая любовь!

– Никогда! Я всегда буду верен только вам! – клялся он, на что я не могла не улыбаться.

Моим сомнениям в его вечной любви и верности была простая причина. Я долго копалась в памяти своего мужа и немало узнала о будущей судьбе моего юного любовника.

Оказалось, что Алеша откуда-то знал, что Миша не только сделается генералом-фельдмаршалом и светлейшим князем, но и женится на внучатой племяннице Потемкина, дочери великого польского коронного гетмана Ксаверя Браницкого. Скоро я поняла, что именно этот брак и заставит образованных русских людей долго помнить моего Мишу. Судьба через двадцать с небольшим лет сведет Михаила Семеновича Воронцова и его жену Елизавету Ксаверьевну с великим русским поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Встреча не для всех окажется счастливой, и молодой повеса прославит им же обманутого графа Воронцова злой эпиграммой:

Когда, неожиданно, у меня в памяти всплыла эта злая шалость русского гения, я захохотала, как безумная. Миша удивился такой неожиданной веселости, оставил в покое мои груди, оглядел себя и даже выглянул в окно, пытаясь понять, что меня так рассмешило.

– Алекс, отчего вам стало так весело? – не обнаружив ничего интересного, спросил он. – Над кем или чем вы смеетесь?

– О, Миша, ради бога, не принимайте мой смех на свой счет, – не в силах остановиться попросила я. – Просто мне на память пришла одна эпиграмма.

– Эпиграмма? – повторил он за мной. – Так расскажите ее мне, и мы посмеемся вместе!

– Извольте, – ответила я, – только сперва помогите мне одеться и оденьтесь сами, скоро остановка, и я не хочу, чтобы нас увидели в таком виде!

– Воля ваша, – неожиданно легко согласился он, – так что это за эпиграмма?

– Сначала одежда, а потом все остальное, – ответила я, с трудом успокаиваясь.

Когда мы привели себя в порядок, он, словно чувствуя какой-то подвох, уставил на меня серьезный, немигающий взгляд:

– Алекс, вы обещали рассказать! Я вас слушаю!

– Хорошо, – ответила я, и пересказала ему злую пушкинскую шутку.

Воронцов молча меня выслушал, даже не пытаясь улыбнуться.

– И что же тут смешного? – спросил он, когда я кончила говорить. – Стихи прескверные, так по-русски вообще не пишут. Ежели вы мне не верите, прочтите творения Гаврилы Державина, первого русского пиита и поймете, как правильно нужно писать стихи. Потом, кому эти скверные вирши посвящены? Я не могу вспомнить ни одного адресата!

– Ну, это не написано кому-то определенному, скорее просто так, игра поэтического воображения, – ушла я от ответа.

– Хороша игра! – нахмурив брови, сказал он. – За такую игру нужно вашего виршеплета поставить к барьеру! И вообще, я вас, Алевтина Сергеевна, перестаю понимать! То вы говорите, что вы простая крепостная крестьянка, то у вас непонятно откуда, оказывается в собственности богатое поместье, почему-то вами вдруг, начинают интересоваться император и царедворцы! Согласитесь, все это как-то не связывается. А теперь вы еще рассказывает, причем наизусть хулительные эпиграммы сомнительного свойства!

– Если вам не понравились стихи, – рассердилась я, – это ваше право. И, поверьте, я вас в этом как-то понимаю, но говорить со мной в таком тоне я никому не позволю! Извольте немедленно извиниться или я немедленно прикажу остановиться, выйду из кареты и навсегда перестану с вами знаться!

Миша немного смутился и сразу поменял тон:

– Простите, Алекс, я вовсе не хотел вас обидеть. А стихи эти мне определенно не нравятся!

– Однако вам еще придется их услышать, и, думаю, не один раз, – сказала я. – Когда вы будете их слушать, вспоминайте меня, этот наш разговор, карету, наши с вами забавы и, надеюсь, тогда вам не будет так обидно.

– Но почему же мне должно быть обидно? – уже растеряно, спросил он.

– После узнаете, а теперь, если хотите, я вас награжу! – предложила я, чтобы прервать разговор, который мог нас обоих далеко завести.

Миша, конечно, тотчас забыл о поэзии, захотел награду и вознамерился получить ее не один раз. Он тотчас полез ко мне обниматься, и таким способом, добрый мир был восстановлен.

Это была едва ли не первая наша размолвка. Обычно мы веселились, смотрели в окна на пробегающий за ними пейзаж, обсуждали встречные экипажи и дурачились, как дети. Дневной переход складывался одинаково. С раннего утра мы выезжали, после полудня, чтобы дать отдохнуть лошадям, останавливались на дневку. Пока лошади набирались сил, мы сами обедали, иногда гуляли по окрестностям. Вечерами подыскивали подходящее место для ночлега. Если позволяла погода, разбивали лагерь прямо под открытым небом, если шел дождь, ночевали на станциях или в чистых крестьянских избах.

Кроме моих «душегубов», исполнявших роль слуг, у нас был кучер, степенный мужик по имени Петр. Он был молчалив, глуп, но отлично правил лошадьми и ни разу не опрокинул карету. За время пути мы все хорошо познакомились. Мне кажется, что Кузьма и Фрол немного меня ревновали к Воронцову, но почти никак это не проявляли. Чем мы с ним занимаемся в карете, они знать не могли, но, наверное, о чем-то догадывались и временами сердито посматривали на моего милого спутника.

Ревность их была не столько мужская, сколько отцовская. Они опасались, что молодой «шалопутный» граф чем-то обидит меня, по их понятиям, бедную, невинную овечку. Однако лезть в барские отношения опасались. Таким образом мы и ехали всю долгую дорогу, пока, наконец, не оказались в Москве.

Миша хотел остановиться у кого-нибудь из своих многочисленных родственников и несколько дней погостить в старой столице. Однако я понимала, что отпуск у него не бесконечный, ему еще нужно будет добираться до нового места службы и уговорила переночевать в гостинице и с утра ехать дальше.

Мы выбрали подходящее по виду пристанище и заказали себе хорошие номера. В средствах мой провожатый стеснен не был, на дорожных расходах мог не экономить и мы вели себя как обычные состоятельные путешественники.

Разместились мы комфортно: мы с Воронцовым заняли соседние апартаменты, «лакеи» поместились в одной комнате, а кучер Петр предпочел остаться в конюшне при лошадях. Оказались мы в Москве утром, ехать дальше намеревались только на следующий день и в оставшееся время решили просто погулять по городу. Наши люди остались отдыхать, а мы с Мишей наняли экипаж и поехали смотреть местные достопримечательности.

После Петербурга, который, все-таки, я кое-как успела посмотреть, Москва показалась мне провинциальным городом, разбросанным и непонятным. В ней рядом с дворцами соседствовали убогие избушки, красивейшие величественные соборы с деревянными, почти сельскими, церквушками. Воронцов, который все детство провел в Лондоне, потом жил в Петербурге, сам был здесь впервые и не менее меня всему удивлялся.

Мы вместе с ним поражались Москве, ее русскому размаху, и русской бестолковщине. Иные кварталы оказывались выгоревшими дотла, чернели пепелищами и печными трубами. Но тут же на пепелищах строились новые, подобные сгоревшим, бревенчатые избы. Казалось, ничего не может нас научить избегать одних и тех же ошибок. С фанатичным упорством мы наступаем на одни и те же грабли, каждый раз возмущаясь тому, что положили их на самое проходное место.

На наших глазах у тяжело груженной щебнем подводы сломалась ось в дорожной яме. Возчик начал лупить кнутом ни в чем не повинную лошадь. Поднялся крик, сбежались любопытные и принялись помогать ему советами, но никто не догадался просто подтолкнуть подводу, не говоря уже о том, чтобы закидать яму просыпавшейся щебенкой.

– Нет, это не Англия, – грустно сказал, наблюдая картины городского быта, будущий «полу-милорд».

Я в Англии не бывала, но Москва мне, как и ему, тоже не понравилась. Горд казался безалаберным и суетливым. Вскоре обозревать окрестности нам надоело, к тому же мы проголодались, и попросили извозчика отвести нас в хорошую ресторацию. Ванька прикрикнул на свою лошаденку и повез нас в сторону Кремля.

– И как они только тут живут, – говорила я, наблюдая, как толпы людей снуют по улицам без всякого видимого повода. – Просто какой-то человеческий муравейник!

– Эх, барин, – вместо Миши откликнулся извозчик, – не то слово! У мураша хоть какой-то смысл в жизни есть, а наш человек живет просто абы как.

К чему он это сказал, я не поняла. Между тем, отвлекшись от дороги, извозчик продолжил интересный разговор.

– Вот ты, барин, говоришь, – насмешливо сказал он, хотя я ничего не говорила, – что нынче овсы хороши! А правды на Руси как не было, так и нет!

Увы, на этом наш поучительный разговор прервался, Ванька, отвлекшись от дороги, въехал в стоящую на обочине подводу. Тотчас поднялся крик и гвалт. Подводчик ругал бестолкового извозчика, а тот ему соответственно отвечал, обвиняя во все смертных грехах. Мы не стали ждать окончания драматической истории, расплатились, и дальше пошли пешком.

Я знала из памяти мужа, что почти вся Москва сгорит в пожарах двенадцатого года.

Думала о том, что я едва ли не единственный человек, знающий об этом, и с большим интересом и сочувствием осматривала то, что скоро безвозвратно исчезнет с лица земли.

– Может быть, пообедаем здесь? – спросил Миша, останавливаясь напротив входа в шикарную ресторацию.

– Лучше найдем что-нибудь поскромнее, – попросила я, – мне почему-то здесь не нравится.

Воронцов пожал плечами, и мы пошли дальше. Выбрала я другой ресторан с солидным, но не кричащим о роскоши входом. Нас встретил вежливый половой и усадил за отдельный столик возле окна. Посетителей в зале было немного, всего человек пять, и я сразу обратила внимание на господина маленького роста, одиноко сидящего за большим, заставленным явствами, столом. Объем заказа так не вязался с габаритами посетителя, что мне стало смешно.

– Посмотри вон на того человека, – сказала я Мише, – неужели он все это съест!

Воронцов оглянулся, маленький человек заметил, что мы обратили на него внимание, поклонился и подозвал полового. Тот его выслушал и направился к нам.

– Господин вон с того столика, – он оглянулся и посмотрел на маленького человека, – передает привет госпоже Крыловой и спрашивает, не соблаговолите ли вы составить ему компанию.

– Крыловой? – переспросил Миша, многозначительно на меня посмотрел и предложил. – Пожалуй, нам следует с ним познакомиться.

Мы встали и подошли к таинственному незнакомцу, знающему мою фамилию. Только приблизившись, я узнала своего рыжего спасителя. Он опять поменял внешность, неизменным остался только цвет волос и разбойничьи глаза.

– Вы изволили передать нам приглашение, – начал говорить Воронцов тоном будущего фельдмаршала, но я его перебила.

– Здравствуйте, Евстигней! – сказала я так, будто ожидала его здесь встретить. – Познакомьтесь, это граф Воронцов.

– Евстигней Михайлович – подсказал он, вскочил и низко поклонился графу. – Очень приятно познакомиться! А я вас прекрасно знаю, Михаил Семенович! – засуетился проныра, обегая вокруг стола, чтобы пожать Мише руку. – Извольте садиться, а то я вас уже заждался!

Я, достаточно зная Евстигнея, не повела бровью, а вот Миша растерялся, смутился и даже покраснел.

– Разве мы знакомы? – удивленно, спросил он.

– Лично нет, но Алевтина Сергеевна мне много о вас рассказывала, – затарахтел маленький мерзавец. – Она характеризовала вас с самой лучшей стороны!

– Право, я даже не знаю, – промямлил Миша, – не думал, что Алевтина Сергеевна говорила с вами обо мне…

– Да не слушайте вы его, он все врет! – прервала я глупое выяснение, кто есть кто. – Садитесь Миша, Евстигней большой шутник, он очень любопытен до женской красоты, но человек хороший.

– Хорошо, мы сядем, – вынужден был согласиться Воронцов, – только я не понимаю, как вы узнали, что мы сюда придем обедать? Мы выбрали эту ресторацию совершенно случайно!

– Он и не выбирал, наверное, просто шел за нами, увидел, что мы собираемся сюда зайти, и немного нас опередил, – попыталась я внести хоть какую-то разумную ясность в фантастическую ситуацию.

Воронцов вежливо кивал, но не поверил ни одному моему слову. Он сразу про себя сопоставил все факты и решил, что мы его для чего-то дурачим.

– Ну, если так, то конечно, – без уверенности в голосе, согласился он.

Евстигней согласно нам кивал и улыбался во весь рот. Мы сели за стол, и он тотчас начал нас потчевать. Миша вяло ковырялся, стараясь показать мне взглядом, что ему не нравится новое знакомство, но я делала вид, что не понимаю его, и намеренно отворачивалась. У меня к Евстигнею было иное отношение. Эта встреча меня удивила. Как ему удалось подстроить свидание, выходило за рамки моего понимания.

Миша хмурился, не зная, как вести себя с моим странным знакомым. Воронцов который раз перебирал в памяти весь сегодняшний день, нашу поездку по городу, случай с извозчиком и мой отказ от дорогого ресторана, но у него никак не укладывалось в уме, каким образом мы оказались здесь вместе с Евстигнеем Михайловичем. Конечно, мне следовало с ним объясниться, но я не знала, как это сделать.

Между тем, Евстигней завел с Воронцовым ничего не значащий светский разговор, не обращая внимания на то, что тот ему почти не отвечает и все время подозрительно щурит глаза.

– Вы изволили только сегодня прибыть в Москву? – тарахтел мой малорослый защитник. – Правда, дороги у нас прескверные, не то, что в Европе, тем паче в Англии! Вас, видно, сильно укачивало в пути?

– Да, пожалуй, – с трудом выдавил из себя Миша, когда отмалчиваться стало совсем невежливо.

– Надеюсь, неудобства были не очень велики? Алевтина Сергеевна прекрасная спутница…

– Откуда вам это известно? – покраснев, спросил Миша, испытав, болезненный укол ревности. – Вы что изволили с ней вместе путешествовать?!

– Я – путешествовать? – помилуйте, о чем вы таком говорите?! Я отродясь не выезжал из Москвы! Как родился на Арбате, так и продолжаю там же жительствовать!

– Тогда как же вы смогли познакомиться с госпожой Крыловой, – начиная свирепеть от нагромождения явной лжи, строго спросил Миша, – если вы отсюда не выезжали, а она здесь никогда не была ранее?

– Вы полагаете, что для того чтобы узнать человека, нужно непременно куда-нибудь ездить? – на чистом глазу спросил Евстигней.

– Я полагаю, что для этого с ним нужно хотя бы встретиться! – рявкнул мой ревнивый поклонник. – И какое вам дело до того, укачивало ли нас в карете?!

– Ну вот, вы отчего-то рассердились, – нимало не смутившись, с самым невинным выражением лица, продолжил выделываться Евстигней. – А между тем я совсем не намеревался вас обидеть. А если вас качало в карете, то делать это с юной прелестной спутницей много приятнее, чем в одиночестве!

От такого прозрачного, я бы сказала грязного, намека возмутился не только джентльмен-граф, но и я, простая деревенская девушка.

– Что вы этим хотите сказать?! – окончательно взбеленился Воронцов. – Я не понимаю ваших гнусных намеков!

– А я ни на что и не намекаю, – чуть не смеясь ему в лицо ответил Евстигней, – я говорю только о приятности путешествия вдвоем с прелестной спутницей. Вам разве неприятно было… – он замялся, многозначительно посмотрел на графа и игриво ему подмигнул, от чего Миша залился пунцовым цветом, – обозревать цветущие нивы и плодородные пашни? – Он, как бы в виде иллюстрации, начал осматривать меня с ног до головы, словно придумывая сравнения.

В тот момент уже не только гордый аристократ, но и я готова была залепить ему пощечину.

– Сударь, что вы себе позволяете? – опередив меня на секунду, сказа Миша, поднимаясь из-за стола.

– Я? – удивленно спроси Евстигней. – Вы еще не поняли, граф? Дразню зеленых гусей!

– Я… я требую удовлетворений! – с ненавистью глядя на него, тихим, готовым сорваться на крик голосом сказал Воронцов. – Когда встанете к барьеру, посмотрим, останется ли у вас решимость еще кого-нибудь дразнить!

– Вы меня вызываете? – непонятно чему обрадовался негодяй.

– Именно! – почти с зубовным скрежетом пророкотал Миша.

– Господа, немедленно прекратите! – потребовала я, но они на меня даже не посмотрели.

– Куда прикажете прислать секундантов? – уже спокойным, официальным тоном, спросил Воронцов.

– Сюда, – так же издевательски вежливо ответил Евстигней, – у меня нет другого адреса, нежели этот. Если вам приспичило драться, поторопитесь!

– Сейчас вам будут секунданты! – решительно сказал Миша, – я попрошу о помощи первого встречного благородного человека, и тогда вам придется ответить за свою наглость!

Он огляделся по сторонам, но никого пригодного в секунданты здесь не оказалось, остальные посетители исчезли и только пара испуганных половых смотрели, как ссорятся странные господа. Миша смерил маленького человека уничтожающим взглядом и быстро пошел к выходу. Лишь только Воронцов повернулся к нам спиной, лицо Евстигнея поменялось. С него слетело дурашливое выражение и глаза стали едва ли не испуганными.

– Как вы смеете! – начала я, но он прервал меня, приложив палец к губам.

– Все объясню в другой раз. Вам грозит смертельная опасность! Я специально отослал юношу, чтобы он не вмешался и не погиб. У входа в ресторацию вас ждут убийцы. Немедленно, вот вам деньги, – он сунул мне в руку увесистый сверток, – идите на черный двор, там вас ждет мой человек. Он вам поможет.

– Какой еще человек? – не столько испугано, сколько удивленно спросила я. – Какие еще убийцы?

– Все те же. Бегите, у вас не остается времени, они сейчас уже будут здесь!

– А как же Миша? – быстро спросила я, начиная понимать, что все действительно очень серьезно.

– Я позабочусь о нем! Скорее! Человека зовут Сидором!

– Хорошо, – дрогнув, согласилась я, и быстро направилась к выходу, на который он указал.

Половые не сдвинулись с места, только молча проводили меня взглядами. Выйдя из зала, я оказалась в коротком коридоре, в конце которого находилась распахнутая настежь дверь наружу. Было, похоже, что Евстигней все предусмотрел и рассчитал заранее. Выбежав во внутренний двор, я почти столкнулась с высоким человеком простой внешности с плетеной корзиной в руке. Увидев меня, он сделал предупредительный знак и подошел вплотную.

– Ты Сидор? – спросила я то, что и без того было очевидно.

– Сидор, – подтвердил он, торопливо вытащил из корзины и протянул мне какой-то темный капот. – Наденьте, барин, а то вас узнают!

– Прямо так, на сюртук? – спросила я, беря у него накидку с рукавами и разрезом впереди.

– Скорее барин, сейчас недосуг, потом будем разговоры разговаривать, – нетерпеливо попросил он, помогая мне одеться.

В женском капоте и в парике с треуголкой, я, наверное, выглядела презабавно, но Сидор даже не улыбнулся и достал, помятый, наверное лет десять назад вышедший из моды чепчик с множеством оборок.

– И шапку тоже поменяйте! – потребовал он.

Пришлось мне при нем снять с головы треуголку и парик. Собранные под ним, сколотые шпильками волосы от неосторожного движения рассыпались по плечам, после чего у помощника Евстигнея сам собой от удивления открылся рот. Я напялила на себя страховидный чепчик, а треуголку и парик сунула ему в корзину.

– Ну, что стоишь столбом, пошли, сам ведь меня торопил, – сказала я, словно по волшебству превратившись из молодого человека, в пожилую женщину.

– Пошли, барин, то есть, барыня, – смущенно согласился он, так и оставаясь с открытым ртом. – Вон там есть пролаз, – запоздало, остановил он меня, когда я пошла к заложенным изнутри брусом воротам.

Мы поспешно направились к глухому, дощатому забору. Сидор уже пришел в себя от удивления, только когда смотрел на меня, недоуменно качал головой. Пока вокруг все было спокойно. Чтобы освободить руки, я запихала за пазуху полученный от Евстигнея пакет с деньгами. Мой проводник, уверенно приблизился к известному ему месту и развел в стороны оторванные с гвоздей доски. Я пролезла в образовавшуюся щель и оказалась в переулке. Он выбрался вслед за мной, поставил доски на место и облегченно вздохнул.

В переулке никого не оказалась, только далеко впереди шла какая-то баба с узлами в руках. Нас она не видела.

– Туда, – сказал Сидор, и мы пошли следом за ней.

Я не знала, можно ли мне откровенно разговаривать с проводником, и на всякий случай послушала, о чем он думает. Однако ничего интересного не узнала, он еще не пришел в себя от моей метаморфозы и думал только о том, какие развратные в Москве барыни, не стыдящиеся ходить в мужском платье.

– Точно баба! По всему видать баба! – косясь на меня, окончательно решил он. Однако тотчас сомневался. – А с другой стороны – как посмотреть. Ведь был-то молодой парень! И что ж это такое на свете делается! Совсем, видать, люди стыд и совесть потеряли! Баба или парень? А как узнаешь? Не иначе тут какое-то колдовство!

Я решила, что он обо мне ничего не знает, и его Евстигней нанял, чтобы только куда-то меня отвести.

– Далеко нам идти? – спросила я, когда мы отдалились от ресторации на сотню саженей.

– А что Иван Иванович вам, ба… – он помялся, не зная как меня назвать, чтобы не обидеть и попросту, пропустил обращение, – не говорил?

Понять, кого он называет Иваном Ивановичем, было несложно.

– Не успел.

– Да тут не очень далеко, сперва прямо по этой улке, потом туды, – он указал пальцем направление, мы там на постоялом дворе стоим.

– Ты что, не здешний?

– Кто? Я-то? – уточнил он. – Нет, я дальний, прибыл по торговым делам.

– Сидор, откуда ты знаешь Ивана Ивановича? – спросила я, когда мы вышли из узкого переулка на большую, мощеную камнем, улицу.

– Давеча познакомились на постоялом дворе. Он как узнал, что я из Шуи, приказал быть при себе и наградил тремя рублями, – охотно объяснил провожатый. А сегодня велел стоять возле дверей и помочь молодому господину одеться бабой. А вы, простите, кем будите барыней или барином?

– Сейчас барыней, а как сниму капот, да надену треуголку, стану барином, – охотно, объяснила я.

Сидор обдумал мой ответ, но, по здравому размышлению, он его не удовлетворил. Он очень хотел спросить, если я «барин», то откуда тогда у меня длинные женские волосы, но не рискнул лезть в господские дела. Решил про себя, что подсмотрит, как я буду «ходить по малой нужде» и тогда определит к «мужскому или женскому званию» я отношусь.

Мысли у него были простые и короткие. Понимать их было легко, но не интересно. Между тем мы быстро шли по людной улице, не привлекая к себе внимания. Я надвинула дурацкий чепчик на самые глаза, смотрела под ноги и, надеюсь, со стороны походила на обычную небогатую мещанку, спешащую по своим делам в сопровождении то ли слуги, то ли мужа.

Мы скоро добрались до недорогого постоялого двора, расположившегося недалеко от Сенного рынка на Лубянской площади. Здесь по дневному времени почти не было постояльцев, и мы сели в общем зале за большой деревянный стол.

– Что, Сидор, нашел себе в Москве сударышку? – насмешливо спросил разбитной половой в засаленном до черноты фартуке.

Сидор пробормотал что-то невразумительное, чем привел полового в непонятный для меня восторг.

– Смотри, узнает жена, все зенки выдерет! – захохотал он и оставил нас в покое.

– Плохой тут народ, – сообщил мне житель Шуи, – сплошь мазурики. А вы, барыня, откуда будете?

– Я из деревни, – ответила я.

– Это хорошо, сельские люди серьезные и уважительные, не то, что москвичи, – похвалил он. – А за что на вас варнаки ополчились? – осторожно, спросил он.

– Не знаю. А ты сам чем занимаешься и как попал в Москву?

– Я по купечеству, прибыл сюда за товаром, – сразу приободрившись, не без удовольствия, сообщил он.

– У тебя что, своя лавка?

– Нет, лавки мы пока не имеем, – смущенно ответил он, – мы больше вразнос торгуем.

– Выходит ты коробейник?

– Выходит, – вздохнул он. – Ничего, подсоберу деньжат, тогда и на моей улице будет праздник! Открою лавку, разбогатею и стану первым человеком. Сначала всем трудно, но я посчитал, если собирать копейку к копейке, то можно быстро разбогатеть!

Сидор мечтательно прищурил глаза и начал фантазировать на тему предстоящего богатства и успеха. Я делала вид, что слушаю, а сама пыталась понять, как будут развиваться последующие события. После десятидневного перерыва я как-то отвыкла от ощущения опасности и немного трусила. Сегодняшнее происшествие случилось так неожиданно, что я еще не до конца пришла в себя.

– А Иван Иванович говорил, когда он сюда придет или что нам делать дальше? – прервала я косноязычный монолог будущего миллионера.

Сидор не сразу смог отвлечься от своего богатства, но как-то сумел выбраться из воздушных замков, вздохнул и скучным голосом ответил:

– Ничего такого они не говорили. Только велели ждать вас с платьем возле дверей и привести сюда. Я думал, вы что знаете. А кто мне обещанные деньги заплатит?

Когда он заговорил о плате, я вспомнила о свертке, который второпях засунула за пазуху. Смотреть, что в нем, при свидетеле не рискнула и, успокоив коробейника, что разочтусь с ним сама, позвала полового и спросила где мне можно привести в порядок одежду. Тот насмешливо на меня посмотрел и указал на какой-то полутемный чулан.

Оказавшись одна, я вытащила сверток, развернула его и обнаружила там пачку ассигнаций, паспорт на имя московской мещанки Авдотьи Терентьевой тридцати шести лет от роду и записку. Спрятав деньги и документ во внутренний карман сюртука, я с трудом разобрала торопливые каракули. Записка была без подписи, но это меня не смутило. Евстигней был краток:

«Как прочтете, немедленно уезжайте. За вами идут по следу. Все ваши дела я завершу».

– Может, закажем щей? – спросил меня Сидор, когда я вернулась. – Щи здесь хорошие, с наваром!

Точно с наваром, подумала я, увидев, как по столу ползет здоровенный таракан.

– Нет, нам нужно ехать, иди, запрягай лошадь. Поедим по дороге.

– Как это ехать? А товар? – искренне удивился он. – Мне еще товар нужно купить!

– Потом купишь!

– Никуда я без товара не поеду, – неожиданно заупрямился коробейник. – Я что, просто так триста верст с гаком отмахал! За три-то рубля!

– Я тебе дам еще двадцать, – предложила я.

– Тридцать, – начал он торг, посмотрел на меня и торопливо добавил, – и семь!

– Двадцать семь и еще десять если поторопишься! – предложила я.

– Нет, так не пойдет, я своею цену знаю, – начал, было, спорить Сидор. – Как это двадцать семь и десять? Это сколько будет? – он посчитал в уме, и сорвался с места. – Сей минут, барыня, все будет готово!